…«Хаус» с потолочных динамиков сотрясает все внутренности. У меня внутри что-то ёкает и к тому же живот бурчит, как старый дед-ворчун. Я отслаиваюсь от барной стойки, отполированной тысячами молодых локтей и грудей наваливавшихся на неё пьяненьких девушек, и протискиваюсь сквозь танцующие тела в туалет.
Только что закончилась шоу-программа, и народ, как горох, посыпался на дэнспол. Дым коромыслом, взмахи рук и дёрганье тел танцующих, визгливый голосок соседки по стойке меня порядком утомили.
Я тяну на себя незакрытую дверь последней кабинки туалета.
— Занято! — раздаётся вопль изнутри. Голос явно не мужской.
Дверца распахивается шире, я вижу создание лет 18 и действительно женского пола, в клетчатой юбочке и с галстуком на шее. Такая себе татушка-мартышка.
Она сидит, забравшись с ногами, на унитазе и смотрит на меня в проёме двери бессмысленным взглядом. Углядев в моих руках бокал с соком, хрипит:
— Дай!
Высыпав на трясущуюся ладошку несколько таблеток, девушка выхватывает из моих рук бокал, запрокидывает голову, швырнув колёса в раскрытый рот и запив соком.
— Что? Не нравлюсь?
Она пьяненько прищурилась, наведя на меня резкость.
— Ни разу! — честно признался я.
— Ты что — педик, типа? — спросила она и засмеялась каким-то старушечьим смехом.
— Да уж лучше быть педиком, чем смотреть, что ты творишь с собой!
Странно даже, что вытянула из меня ответ. Но сейчас она, как девушка, – мне просто параллельна.
– А я тебя знаю. Как-то обратила на тебя внимание, а охрана мне популярно разжевала тему — кто ты есть в реале! Ты — проститут! Ха-ха-ха! Дешёвая подстилка для имеющих бабло и имеющих тебя!
— Иди в жопу, овца! — нежно отвечаю я, направляясь к выходу.
Я не оскорбляю, поскольку и сам не оскорблён её словами. Теперь я её узнаю. Это дочка Матковского, владельца какого-то «засекреченного» холдинга и сети супермаркетов. Любимая и единственная дочь. Сумасбродка, тусовщица, пацифистка, пофигистка и, оказывается, к тому же и наркоманка.
У выхода я краем глаза вижу метнувшуюся за мной тень.
Она ещё и сумасшедшая! Прыгнула мне на спину, обхватив ногами, и пытается расцарапать мне лицо метровыми «когтями». Я пробую сбросить её с себя. Она визжит, как свинья на бойне. Из какой-то кабинки слышится дикий смех.
Двери в туалет открываются, и на пороге вырастает шкафоподобный мужик. Он легко, как кондуктор талончик, отрывает психопатку с моей спины.
— Вот ты где, Ксения! Перешла на мужские туалеты? Отцу это не понравится однозначно!.. Кто это? – тыча пальцем в мою сторону, спрашивает, как на допросе, горилла.
— Какое твоё дело, дядя?! — отвечаю я, пытаясь обойти этот колосс на брёвноподобных ногах.
Внезапно Ксения хватает меня за руку:
— Всё в шоколаде, Павел! Это мой эскорт на сегодняшний вечер!
Достав из сумочки сотку зелени, она демонстративно суёт денежку в мой карман. Ну и чёрт с ней! Сама напросилась.
Не сопротивляюсь. Не люблю отдавать авансы из кармана. Деньги как раз нужны. И мама скоро приедет, надо ей помочь, чтобы подремонтировала зуб…
— Этого мало, Ксения. За эскорт — еще полтинник. И мне, кстати, надо переодеться.
Она, хмыкнув, добавляет ещё одну зелёную бумажку и мы втроём, как закадычные друзья, выходим в зал.
— Она нюхала что-нибудь? — кричит мне на ухо организм, которого Ксения назвала Павлом.
Я делаю вид, что не слышу…
13 ноября. Воскресенье. 02:50
Она сидит в кресле, поджав под себя ноги. В плазменной панели — Стинг, и музыка льётся из колонок.
— Как ты только куришь такую дрянь! — отставляя в сторону кальян, говорит мне Ксения.
— Я тебе предлагал на выбор: виноград, яблоко или мята. Ты выбрала яблоко.
Я жую тост с варёной колбасой, найденной в громадном «Боше», и запиваю «Мартини». Ксения зевает и автоматически прикрывает рот рукой…
…За полчаса до этого мы ещё совершали пробежку по ночникам Ильичёвска. Сначала водитель (!) Павел повёз нас в «Африку», где мы с Ксенией попытались подвигать туловищами в толпе малолеток. Ксении там не понравилось. Ей, видите ли, было крайне необходимо запить «самбуку» минералкой «Перье». Не получилось. Не нашли «Перье». И зёрна были не такие, как надо!
Павел о чём-то секретничал с охраной, сканируя глазами зал, музыка была на неплохом уровне, ночной народец топтался в сполохах стробоскопов…
— Что за рожи тут? Фу! — скривилась моя клиентка, вдыхая через трубочку сногсшибательные пары «самбуки». Закрыв бокалом мне нос, Ксения стала щекотать соломинкой моё ухо, оглохшее от особенно убойного хита Дэвида Гетты.
— Привет, Алекс! — улыбаясь, мимо нас прошли две смутно знакомые девушки — брюнетка с точёной фигуркой и шатенка, усеянная пирсингом, как ёлка игрушками.
— Поехали куда-нибудь из этого клоповника! — фыркнула Ксения, слезая с барного стула.
Потом были «Метрополис», пиво в «Тусе» — для меня и заинтересованные взгляды лысостриженых парней — для неё. Несколько мелькнувших знакомых, растаявших в дыму и потерявшихся на сегодня, короткая прогулка пешком по улице Ленина — и мы уехали туда, где я, собственно, и обитаю последний год…
…Она опять зевнула и прибавила громкость акустики «Накамиши». Потом спрыгнула с кресла и подошла ко мне.
— Я чисто закисну сейчас!
— Твои проблемы. Можем поехать в «Моджо», если там ещё открыто, или в «Сказку». Если хочешь…
— Скажи, а ты реально столько капусты настриг за два года? Нехилый домик у тебя.
Я не обязан отвечать, но вообще-то этот дом — не мой. Я его вроде как сторожу. О чём и сообщаю Ксении.
Она смеётся.
— Ну, я, типа, докатилась — тусуюсь уже и со сторожами! Ха!
Она подходит ко мне, отбирает бокал с «Мартини» и начинает массировать мне шею. У неё холодные пальцы, и мне почему-то кажется, что если я сейчас обернусь, то увижу страшилку из фильма «Звонок» с грязными космами волос и потёками крови на синюшных руках…
— Ты хочешь меня? — она наклоняется, заглядывая мне в глаза. От неё пахнет чем-то вроде «Черутти» и яблоком заодно. Больные глаза потерянной девочки прямо передо мной. В них не вопрос, в них тоска и ещё чёрт знает что, не поддающееся рассмотрению, не подлежащее анализу.
— За это я тебе заплачу отдельно, Алекс! — говорит она, будто пробуя моё имя на вкус, будто выпивает лимон и закусывает текилой. В ней снова всё наоборот. Это не пугает и не манит. Не отдаётся внутри, как скоро отдастся ей моё тело. Она — конфета в шуршащей обёртке, подсунутая голодному псу с отбитым нюхом. Она бесполезна мне, соблюдающему дистанцию и осознающему, что произойдёт далее.
— Потанцуй для меня — просит она. — Как в привате, о’кей??
Я медленно приглушаю свет, подхожу к окну и, раздвинув жалюзи, вижу её водителя, курящего в салоне машины, припаркованной у ворот. Бросив на лоток плеера диск Джо Кокера, выхожу в центр холла и плыву. Плыву в волнах «You Can’t Leave You’re Hat On», гимна всех стриптизёров мира, растекаюсь мускулами, раскачиваясь в танце и заглядывая в себя, как Нарцисс в отражение на воде.
Ковбойская шляпа с широкими полями, «Ливайс 501» обтягивает задницу голубым джинсом, футболка, искусственно подранная в лохмотья — мой образ ковбоя из диско-бара для голубых где-то на Манхэттене. Шестидесятые годы прошлого века и рык молодого Джо в акустике, как брачный призыв льва в африканской саванне…
...Ксения в кресле. Её глаза мутнеют, и я почти чувствую её сбивающееся дыхание, заполняющее холл весь без остатка. Я сбрасываю шляпу на пол прямо перед Ксенией, как уличный музыкант для сбора мелочи, следом медленно стягиваю майку. Мне жарко, и мой плоский живот весь в каплях выступившего пота. Леви Страус смотрит на меня с того света, оценивая то, что я проделываю сейчас с его знаменитым продуктом: джинсы слезают с моих ягодиц, как перезревшая кожа с анаконды, готовящейся к спариванию в дебрях Амазонки. Ксения в кресле извивается, выгибается дугой, её правая рука давно внизу живота и тонкие пальчики ритмично двигаются под узкой полоской трусиков.
Внезапно она вскакивает, валит меня с ног и, держась за мой член, как за ручку, подтягивает к себе. То, что мне больно — её, видимо, не волнует. Она переворачивает меня:
— Ползи!
Я ползу на карачках в сторону кухни, чувствуя довольно грубые шлепки по заднице.
На полпути, в коридоре Ксения взбирается на мою спину.
— А теперь ты — мой розовый слоник! — стонет она. — Вези меня во фруктовый сад!
Она накидывает бюстгальтер на мою голову, оттягивая её назад, голыми коленками пришпоривает меня, ударяя по потным бокам. Я приСЛОНяюсь телом к холодному полу, и мой хобот пересчитывает дощечки паркета, как клавиши рояля, не издавая при этом звуков.
Ксения то натягивает «вожжи», то отпускает. Щиплет меня за соски и хватается за конец, как за рычаг переключения передач автомобиля.
Странная игра! Она — доктор, я — пациент. Она — Иисус, въезжающий на ослице в город своей гибели. Я — разбойник, распятый для чайной церемонии со свежими фруктами внизу живота. И путь наш долог, как Великая Китайская стена, а коридор узок, как туннель доктора Моуди, ведущий к неземному наслаждению в своём ослепительном свете.
Вы вползаем в кухню, как караван верблюдов – в игольное ушко, и её болтающиеся груди отражаются в черном стекле кухонной плиты, как перевёрнутые верблюжьи горбы с высосанной влагой.
Пока она раскачивается, сидя на моей спине, — прислоняюсь лбом к холодному стеклу плиты. Ксения охает, исток ручья без берегов — на моей спине, и она всё быстрее доит, нет — выдаивает меня, дёргая банан красного цвета и пробуя его на прочность, как обученная ловкая обезьянка.
Схватив со столешницы «хайболл», подставляет его под меня, ловля капли, и потом ставит обратно.
— И ещё ты сюда выжмешь сок двух апельсинов и плеснёшь немного водки!
Она уходит, помахивая трусиками, оставляя меня наедине с собственной субстанцией в бокале. Я слышу, как Ксения прибавляет громкости, и вижу падающие в коридор тени от её танцующей фигуры. Звучит песня Бьорк, этой странной певицы, любимицы девочек-макоедок и нечёсаных интеллектуалок. «Violently Happy! Violently Happy!» — страдальчески выкрикивает Бьорк, как будто рожает дешёвую куклу-уродку с пластиковыми волосами фиолетового цвета. И моя партнёрша — как танцующая в темноте дурочка, только дредов не хватает для стопроцентного сходства.
Почему я её уже ненавижу?
Зло сминаю пальцами апельсиновую кожуру, но даже сквозь этот летний, ядрёный аромат — и то пробивается запах её тела! Я сижу голый на кухне, в одних носках, и делаю коктейль непонятно кому, но с частью самого себя.
Гулко хлопает входная дверь. Я выглядываю в коридор — там никого нет. В холле — тоже. Только мазнул по окнам вспыхнувший свет фар отъезжающей машины.
Она уехала?? Зачем?
Замечаю на столике белеющий прямоугольник бумаги, прижатый рюмкой. И сотенная валяется, смятая, как чаевые в кармане бармена.
На обороте бумажки, оказавшейся флаером клуба «Тусе», что-то написано неровным почерком. Как это с её стороны тонко и ненавязчиво! Как будто не могла сказать словами…
«Всё! ХВАТИТ! (так и написала — заглавными буквами) Я тебя больше не хочу. И *баться мне с тобой нельзя. Если ты не знал — я девственница. Так хочет папа — чтоб до свадьбы — ни-ни!!! Но так не хочу я. И тебя не хочу! Завтра меня в очередной раз осмотрит врач, подтвердит типа, что я целка — и папа выдаст бабло на мои гуляния. Я тоже люблю деньги и не хочу их терять из-за такой суки, как ты. Всё! Пока… Ты — ноль...» (и дорисовала смайлик внизу).
Ну что, Алекс? Съел или выплюнул?
…Зачем я себя спрашиваю?
Взяв со столика бокал с «био-коктейлем», я залпом выпиваю его содержимое. Вот такой круговорот: что из меня вышло — в меня же и вернулось. Всё возвращается и повторяется, не уходя в никуда и не превращаясь в ничто. «It’s human behavior…» — грустит Бьорк в телевизоре. И Ксения тоже гуманна в своём поведении, даже салфетки, которыми вытерла свой сок на моей спине — и те выкинула в мусорную корзину. Я выуживаю их оттуда, как вещественное доказательство, и провожу экспертизу, записывая её запах в архив памяти особым файлом под номером NNN.
Закинув ногу на ногу, я сижу на диване, откинув голову, и салфетки — как занавес на сцене моего лица — приглушают и без того неяркий свет.
Забудь меня, детка!
