Покойное урчание кастрюли прерывается тревожным всхлипом. Виктор вздрагивает, ловит очки. Фигура в линзах привычно неприятна, и студент шипит в книгу зловещее. Его не слышат - Вера Ивановна, расположенная в дверном проёме, пытается расчесать седые чужие пряди, хлюпает носом и сосредоточена на своём.
На совести юноши, вроде бы, ни пылинки, а потому, изобразив приличия, он вновь углубляется в учебник.
- Витенька, ты тут сырок плавленый на прошлой неделе забыл, - наконец сообщают ему. – Я в среду вхожу, а он шуршит...
- Тётя Вера, мне не жалко, - дипломатично отвечает искушённый племянник.
- Не жалко, не жалко! – передразнивает ответственная квартиросъёмщица. – Ишь, добряк нашёлся! Из-за таких... Да. Из-за таких...
Она замолкает и внимательно рассматривает некогда полнозубый гребешок. Студент готовится к осаде: за полгода он, как ему кажется, хорошо изучил питерскую родню. Та продолжает:
- Я ему: «Васенька, Васенька», - а он молчит. Я ему: «Брось!», - а он бумажку разворачивает... Разворачивает и разворачивает...
- Вериванна, мне, правда, не жаль, – вворачивает квартирант. – Пусть обедают!
- Так и я про то... Или не про то? – под париком задумываются.
- Ты меня не сбивай, умник! Стал он кушать... Да... Развернул бумажку и половину твоего сырка съел. Твоего! – Вера Ивановна взвизгивает. – Половину съел, а к вечеру умер... Умер!
Подстреленный Колесов чувствует, как внутри у него кто-то крякает, хлопает крыльями и валится на левый бок. Выходит, он сам уже со среды мог пребывать не в этой уютной кухне, но в месте ином, о котором и известно лишь то, что ни папирос тебе там, ни пива, ни...
- Мы его на Покровке схоронили, возле забора, - будто из-под земли доносится тётушкин голос. – Будет время, Витенька, сходи. Он рад будет.
...Выходит, ещё на прошлой неделе вечно больной, но живой вражина - сплетник Мирославчук не без ухмылок своих сальных, но с полным правом и торжеством на перекурах между лекций смог бы сообщать знакомым, так и дамам: «Колесо то ваше, вот новость, оказывается, из-за сырка плавленого закатилось! Слыхали? Помер!!».
- Ты уж, племяш, дай... Пожалей горемыку... Тихон то ведь, чай, без друга остался. Тоскует... - бубнит Вера Ивановна.
Племянник механически лезет в основной карман, шарит среди какой-то дряни, отдаёт. Уже из прихожей летят в студента тётушкины птички о дороговизне, о долге перед старшими и младшими братьями, о том, что в «угловой» она уже не успевает и ей опять придётся морозиться аж до самого «подвальчика».
Когда за родственницей клацает входная дверь, юноша пытается приподняться. Но неведомые обстоятельства тяжко вдавливают в табурет. Мерзкие холодные капли червятся по шее и спине, и тёмный чад валит и валит из-под кастрюльной шляпы. Время замерло.
Собрав остатки мужества, студент склоняется перед судьбой. И вновь передёргивает плечами: вонзив когти и зубы в его новую штанину, судьба висит в воздухе, хищно сопит и знаменосно размахивает хвостом. Злобный взъерошенный зверь удивительно похож на новопреставившегося Васеньку. Но Виктор не уверен в этом, ибо под газовой плитой, на кухонном столе, на подоконнике, в раковине и на полке, даже в помойном ведре – всюду – лежат, сидят или маршируют многочисленные родственники усопшего. Только хозяйка да ещё, пожалуй, трёхногий бригадир Тихон могут разобрать, кто есть кто.
Студент отдирает от себя тёмную тварь, швыряет её в угол и хватает нож. «В гробу я видел… Съеду... - шепчет Колесов, яростно отскабливая пригоревший ужин. – Только бы сдать... Эх, сдать бы...»
До переэкзаменовки по астрономии остаётся всего одна ночь.
Йгор Щялп