Литературный портал Графоманам.НЕТ — настоящая находка для тех, кому нравятся современные стихи и проза. Если вы пишете стихи или рассказы, эта площадка — для вас. Если вы читатель-гурман, можете дальше не терзать поисковики запросами «хорошие стихи» или «современная проза». Потому что здесь опубликовано все разнообразие произведений — замечательные стихи и классная проза всех жанров. У нас проводятся литературные конкурсы на самые разные темы.

БЛИИИН!!! СРОЧНО!

Провайдер сообщил, что планирует переезд на другие серверы. Сайт временно (?) сдохнет.

Скоро начнётся.

Прошлый раз такое было меньше года назад и заняло порялка месяца.

Надеюсь, всё пройдёт нормально...

 

К авторам портала

Публикации на сайте о событиях на Украине и их обсуждения приобретают всё менее литературный характер.

Мы разделяем беспокойство наших авторов. В редколлегии тоже есть противоположные мнения относительно происходящего.

Но это не повод нам всем здесь рассориться и расплеваться.

С сегодняшнего дня (11-03-2022) на сайте вводится "военная цензура": будут удаляться все новые публикации (и анонсы старых) о происходящем конфликте и комментарии о нём.

И ещё. Если ПК не видит наш сайт - смените в настройках сети DNS на 8.8.8.8

 

Стихотворение дня

 
Реклама
Содержание
Поэзия
Проза
Песни
Другое
Сейчас на сайте
Всего: 82
Авторов: 0
Гостей: 82
Поиск по порталу
Проверка слова

http://gramota.ru/

Для печати Добавить в избранное

Дом бытия. Слово о поэзии (Эссе)

Автор: Максим Яров


                                                                                             «Поэты – это герои самой литературы. Они уже не люди, но и не персонажи. Они граница жизни и слова»
А. Битов

Бывают минуты, я чувствую горячее сбивчивое дыхание за спиной, дыхание в затылок – то дышит, напирая неистовой тысячелетней закваской, безликое время, - протяженность из того, что было, в то, что предстоит, - неразрывная связь бытия в его историческом воплощении. Безвременье – лишь красивое слово, не более; конец истории – заблуждение, ибо, как может закончиться то, что воистину еще не успело начаться? Сытое замешательство и пустота переизбытка сегодняшних дней – гнилая химера, состояние, наступившее после агонии двадцатого столетия, цивилизационный надлом, заполненный гамбургерами и газировкой, - все это должно быть оставлено позади, так как мертво в самом основании.

Поныне древние творческие силы, корневая мощь, гибкость синтаксиса русского языка не задействованы в полной мере. Взгляните, что делал Платонов, как совершая лексико-семантические смещения внутри собственных текстов, он создавал кажимость неправильности речи, то замедление, то ускорение, в любом случае – причастность и укорененность в бытии, в жизни, а «жизнь» у Платонова не что-то абстрактно-обобщенное и замершее, но нечто живое в глагольном смысле: «Но мать не вытерпела жить долго». Особая организация речи позволяла ему как бы перепрыгивать субъект - объектные рамки существования, а персонажи произведений были неминуемо вовлечены и заброшены в длящуюся жизнь, представлены перед ней своим неустанным вопрошанием и удивлением. Так тайна мира и жизни у Платонова оказывается сокрытой для всего массового, и только одинокому человеку, который в индивидуальном экзистенциальном переживании приоткрывает ее и «высвечивает» из мрака бытия, дано приблизиться к тайне (см. «Язык бытия у Андрея Платонова» М. Эпштейн). Язык Платонова высоко поэтичен именно в своей открытости бытию и небытию в роли смерти, более того, он онтологичен, ибо собственной просодией ввергает читателя в метафизический шок.
Не смотря на все перипетии и коллизии, не смотря на чудовищные, но грандиозные и уникальные по замыслу эксперименты и ускорения в историческом развитии (Петровская эпоха, Сталинский режим) русский язык не только не обеднел, но и не потерял поистине великой своей живой силы. Чем объясняется такая физиологическая и онтологическая живучесть русского языка? Напрашивается только одно объяснение: как верно заметил Мандельштам, русский язык – это язык бытия, язык самой жизни, неудержимого стихийного бытийствования, он – это бурный поток воды, смывающий всякие преграды на своем пути. Над этим языком издевались и экспериментировали, выкидывали за сиюминутной ненадобностью лишние буквы, коверкали его «новоязами», искусственными, а значит, мертвыми неологизмами, аббревиатурами, заимствованиями (впрочем, нам хорошо известно, что едва ли возможно реформировать язык «извне», насильственными методами, он настолько необъятен и всесилен, что просто не поддается подобным трансформациям). И что же? Совок рухнул, а язык остался. Да, носитель языка, народ, переживший колоссальные социальные и культурные потрясения (две исторических масштабов катастрофы за столь короткий промежуток времени!), осиротел и потерял многие связи с живым источником языка, но уникальность русского языка, быть может, и заключается в его живучести вопреки всему, живучести настолько невообразимой, что, несмотря, на катастрофическое положение собственных носителей, он по прежнему молод, горяч и творящ, он по прежнему предстоит перед бездной бытия.  
Сила нашего удивительного языка, видится мне в частности, в его глагольной составляющей (недаром, истину глаголют). Запасы непереходных глаголов, слава богу, огромны, и глаголы, как семантические единицы, выражающие и проговаривающие именно бытийный смысл языка, не должны недооцениваться. Неспроста подвижность составных членов внутри предложения в русском языке так сильна. Подлежащее и сказуемое обладают гиперперемещаемостью и гибкостью, в этой открытости к передвижению они как бы выказывают собственную равноценность, ни то, ни другое не довлеет, не главенствует, они оба и важны, и взаимодополняемы, подлежащее – как отсылка к предметному миру сущего, и сказуемое – как выражение того, как предметный мир осуществляется, как он есть, т.е. как он бытийствует.
Русский язык – это язык бытия, в высшей степени историчный. Чаадаев, упустив вопрос о языке, ошибался, полагая русский народ лишенным собственной истории. Не этот ли народ с его живым стихийным языком совершал грандиозные скачки и рывки в историческом развитии, не этот ли народ совершал немыслимые подвиги, при всей своей внутренней не агрессивности? Отбросим в сторону лубочный патриотизм и имперские замашки – да, нам есть, чем гордиться, но в еще большей мере нам есть, над чем серьезно задуматься. И если говорить об историчности русского народа, в смысле последовательного планомерного развития европейской цивилизации, то мы непременно «увязнем» в непроходимой трясине. Наверняка стоит обговорить немаловажный аспект, - что понимать под историчностью народа? Логоцентричную европейскую цивилизацию, «священную связь и смену событий», прогресс, или русский народ с его на первый взгляд исторической неопределенностью и готовностью отчаянно сигануть в бездну бытия, всякий раз, когда в том видится нужда? Русскому народу, настолько противоречивому и непредсказуемому носителю русского языка, еще предстоит обрести бытийную мощь и стать катализатором живых сил мироздания.    
Поэзия это высшая форма организации языка, Бродский был прав, да и Хайдеггер недаром так высоко ценил поэзию и был влюблен в Гёльдерлина; домом бытия называл он язык.
И если рано или поздно наступает момент, когда от поэтического и прозаического пафоса Бродского начинаешь уставать, то тогда впервые вскрывается, продираясь сквозь нагромождения действительно талантливых стихов, стихов проходных и написанных чрезмерно вычурно, истинное лицо поэта. К месту ли будет заметить, что винить поэта за «лицо» мы, как читатели, права не имеем? Для меня Бродский всегда был архаичным в смысле интонации, ритмики и склонности к огромному словесному массиву (не месиву!), к предметности и пространственности (за последнее, кстати, мною же и любим бесконечно), однако, за фасадом высокопарного стиля неминуемо угадывается желание скрыть от читателя, а может быть и от самого себя, свое истинное лицо, лицо, которое сформировано временем, окружением, обстоятельствами. Это лицо эгоцентрика, крайнего индивидуалиста, болезненно переживающего столкновение с суровой советской действительностью, в связи с чем, стремящегося укрыться в излишней «интеллектуальности», если допустимо выразиться подобным образом. Крайний эстетизм и та самая «интеллектуальная» высокопарность Бродского не нечто врожденное, данное как бы самой природой, но явление иного порядка – стремление стать именно таким и скрыть свою сущность за этим. На ум мгновенно, разумеется, с некоторыми оговорками, приходит одна аналогия из истории русской литературы – это пресловутая чеховская «интеллигентность».
Однако, почему же поэзия непременно высшая форма языка?
Потому что она одна так искусно и изящно способна говорить и не договаривать одновременно языком ощущения чего-то сокрытого и тайного, которое передается посредством ритмики, танца, рифмы, образности, посредством ассоциативности самого поэтического слова, она позволяет ощутить пускай и на мгновение ускользающее сущее, как ничто другое.
Поэзия конкретна и предметна, потому как даже в самых абстрактных своих воплощениях она всегда ассоциативна, первейшим ее основанием можно полагать бессознательную реакцию на какое-либо конкретное переживание или событие жизни. В этом смысле, она обнаруживает родство с музыкой. «Создание стихотворения – парад авторского безволия, стечение случайных речевых обстоятельств» - говорит Гандлевский.
Зарождение стихотворения для наглядности можно сравнить с перебиранием аккордов на музыкальном инструменте, пальцы произвольно ложатся на клавиши или струны, когда внезапно один из зазвучавших в тишине автора аккордов начинает притягивать к себе следующий, совершенно произвольный и непредсказуемый, тот, который начнет образовывать призрачную вязь, еще не до конца складный мотив будущей гармонии, музыки. И так далее по нарастающей, пока автор не почувствует логическое завершение, достаточность выстроенных в композицию нот и аккордов.
Есть связь и поэзии с философией, их родство куда менее музыкально, но не менее фундаментально, оно заключается в языке. Язык же, как нам известно, является не только «домом бытия», но и показателем культурного, духовного и нравственного уровней его носителя – народа. Сравнивая, можно сказать, что язык это градусник во рту народа. И, несомненно, то, что есть ощутимая связь между поэтическим нарративом в целом в отдельный исторический период языка и культурным уровнем носителя. Здесь начинает вырисовываться пропорция. Но математика, это уже совсем другая история.
Сила поэзии в наши дни мне видится, прежде всего, в связи с глубинными процессами «переплавки», неясного внутреннего бурления языка, в его повсеместном раскрепощении, на этой волне поэзия должна проговариваться и выговариваться вдоволь, нащупывая и выводя на поверхность культуры живой язык бытия, опережающий, в собственном ускорении смыслы и установки, не скатываясь, однако, в бездарную болтовню и бумагомарательство. Поэзия, возможно, впервые получает возможность обрести небывалую музыкальную мощь, раскрыв потенцию, данную в языке, высвободить его мелодику – до-смысловую глубину.
Естественный опыт с его парадом, шумом предметного мира вокруг нас, со сплошной пеленой перво-данного и обступающего со всех сторон, и есть главный материал, раздражитель, медиатор языковых струн, а поэзия, как высшая форма существования языка, - реакция на шум и фон мира, реакция до-рефлективная, до-установочная, до-мировозренческая. Так бытие шепчет, играясь с листочками в безветренную ночь, шорох листьев – голос бытия, тихий, но могучий; наша задача услышать, очистив ушные раковины от скверны синтетических звуков и помех в эфире, этот шепот, и тогда ангельский голос озарит присутствие манящим светом совершения. Событие поэзии – безволие автора, дарящего себя самого, забрасывающего себя в бытие, изрекающего и не противящегося голосу бытия. Так, когда синее падает в белое, впервые возникает голубое, - цвет, звук, речь, - событие разного (синего и белого), процесс – перетекание одного в другое, и выявление впервые из мрака небытия (голубое). Потому недосказанность в стихотворении – сила неизмеримая, она отсылает к сокрытому, еще невыраженному, к тому, что молчит в ожидании.
Прав был Денис Новиков, как прав может быть только поэт, когда говорил, что «Писать стихи – это умирать», ибо язык поэзии, как высшая форма языка бытия – экзистенциален в своей данности, его проводником является человек, существо конечное, временное, и смерть на этой протяженной линии есть конечный пункт странствия (по крайней мере, в пределах бренного мира). И если уж поэзия в высшей мере экзистенциальна, «пикова», то и устремлена она в небытие, финальный акт трагедии. Вспоминается просодияЕсенина или, к примеру, Рыжего – настолько самоубийственная, интимно – душераздирающая и «оголенная», что и тот и другой, не справившись с внутренней стихией, заглянули-таки в бездонный колодец петли. Едва ли подобное вообще под силу человеку, избравшему такую интонацию, такую музыку…

Сквозь шум в теле – радио – эфире, сквозь километры проводов и цифр, терабайты сообщений, сквозь лишенное живых ноток бормотание техники, сквозь шум времени в изобилии сущего должен зазвучать тихий, но глубокий голос бытия, голос поэзии.  

© Максим Яров, 10.02.2013 в 09:48
Свидетельство о публикации № 10022013094835-00321888
Читателей произведения за все время — 54, полученных рецензий — 0.

Оценки

Оценка: 4,67 (голосов: 3)

Рецензии


Это произведение рекомендуют