Кисель кремлевских звезд липучий
Крадется тихо по-паучьи
(Ни Санта-Клаус ни Щелкунчик
Не обещают перемен),
Ползет, касаясь туч лепнины
Над пьяной благостной равниной,
Осклизлой хладной пуповиной
Лаская зубцеватость стен.
Навеки заклейменный сутью -
Убийца, гений и чудак,
Гонитель Божьего креста,
Без скипетра его рука -
Мишень для гнева многих судей.
Московский фараон, что сфинкс,
Следит - и лежа тянет вниз,
Народ Иванов, он как принц,
Попавший великану в зубы...
Здесь небо: ржавым проводам,
Сугробам искрометно пышным
Читает заповедь неслышно.
Мороз один, а словно тыща.
Увы, тут снова холода...
И звезды тихие, что мыши,
Чуть слышно цокают по крышам,
Трепещут на колючках ниже,
Чтоб не подняться никогда...
Что сотни радостных галчат
Стоят рождественские елки,
Встопорщив перьями иголки,
Беснуются и воют волки,
А у икон горит свеча.
Волнуется людское море,
Планетному движенью вторя,
Вороны с Ястребами спорят
В приемной небного врача.
Весы судеб - неясный случай,
Чудесный шанс средь карт крапленых,
Здесь мой народ - он, как ребенок,
С пеленок мазан лоб зеленкой.
Лети, живи, лихой Щелкунчик,
Над половодьями полей
Весенней стаей голубей.
К простору, свету (будь смелей).
Прочь ворожба и злые тучи!
