Огни по ту сторону Яика (Проза)

                                 Глава первая. Строевой смотр.
Конец  апреля  был в полном разгаре. Снег сошел. Дороги просохли. Леса робко одевались  сочной зеленью листвы. Дни стояли необычайно теплыми.  Правда, иногда ночами дул стылый ветерок из глухих оврагов  от нерастаявшего льда, но это было бессильное дыхание умиравшей зимы.  По обочинам дорог дружно желтели одуванчики, а по полям раскинулся яркий ковер  разнотравья. Рассветало. Край ночной темноты медленно  размывался  светлеющей краской  утра. Постепенно из густой фиолетовой сини проступали очертания нависшей над аулом горы и зарослей прибрежной ольховой рощицы. Аул просыпался. Раздались первые звуки начинающего дня. В чьем-то сарае уже нетерпеливо толклись овцы, мычала корова, а под навесом, всхрапывая, гулко переступала  копытами  хозяйская лошадь. Дворы  аула  наполнялись громыханием пустых подойников и сонными зевками хозяек, садившихся под бока коров.  Вскоре послышались дружные звуки молочных  струй, туго ударяющих в  звонкие донья  жестяных ведер.
        Ахметша разметался во сне, почти скинув с себя одеяло. Молодое,  налитое здоровьем  тело двадцатиоднолетнего джигита не боялось утреннего холода.  Несмотря на довольно громкие утренние звуки, сон его был глубок. В избе он спал один, так как отец, Киньягали, давно был на дворе,  а мать, Ямал,  подоив коров, хлопотала в летней кухне – аласыке.*(башк. – летняя кухня).
- Ахметша,  подъем! – раздался крепкий голос отца.  Ахметша  нехотя раскрыл глаза и, недовольно буркнув, глубже зарылся в одеяло.
- Вставай, лежебока!  Не то сейчас возьму ковшик с водой, - мигом разбужу, - пригрозил Киньягали.  
Скроив  рожу, Ахметша  резко сел и сладко потянулся.   У отца слово с делом не расходится, не послушаешь, точно водой обольет. Соскочил с топчана, неторопливо оделся и вышел во двор. Уже рассвело.  Воздух был наполнен знобкой утренней сыростью. Киньягали  седлал коня. Мать выглянула из аласыка и снова спряталась в темном проеме двери. Ахметша широко зевнул и еще раз с наслаждением потянулся.
- Ну, ну! Чего встал? Иди, коня седлай! Докой поры запозднились?! Люди, поди, уже давно на майдане собрались. Есаула ждут с проверяющим из Оренбурга. Одни мы никак со двора не выедем. И все из-за тебя! Сонный барсук! Ну, долго  ждать? – прикрикнул отец.
У Ахметши  сонливость как рукой сняло. Как он мог забыть? Сегодня же строевой смотр! А он так ждал этого дня. «Эх ты, и впрямь барсук!» - заторопившись, выругал себя Ахметша.
Привычным движением  перебросил  через голову наплечный ремень шашки, перепоясался кинжалом, выскочив из избы, вихрем заметался по двору.  Мигом вывел из стойла коня, набросил на его спину потник, попону, затем седло и резким рывком так  потянул подпругу, что  конь аж шатнулся в сторону. Через минуту Ахметша уже взлетел в седло.
Отец строгим взглядом осмотрел узду, седло, потянул для проверки подпругу, и внезапно дернул за рукав сына. Ахметша от неожиданности качнулся, и чуть было не свалился с коня, но в последний момент успел схватиться за луку седла и с усилием потянул руку к себе.  Боролись молча. Ахметша почувствовал, еще немного и отец стянет его с седла, вон уже… за шею ухватился своей крепкой и жилистой рукой и,… несмотря на все сопротивление,  постепенно вытягивает из седла. Неужто он опозорится? Ахметша стиснул колени и ударил каблуками под бока лошади. Конь резво скакнул в сторону. Отец внезапно отпустил руку и шею Ахметши, одобрительно качнул головой и, как ни в чем не бывало, продолжал обходить сидящего на коне сына. Осмотрел посадку  и сказал:
- То, что ты удержался в седле, хвалю. Молодец. Не растерялся. Если бы упал, не поехали бы на смотр. Ну, с Богом! – отец взялся за луку седла.
- Киньягали, погоди, дай ему покушать. Ведь целый день там пробудете. Время еще есть - обратилась к мужу выглянувшая их дверей Ямал.Киньягали недовольно пожевал губами, еще раз глянул на рассветное небо, нехотя согласился:
- Только быстро! Я покуда снаряжение еще раз проверю, - и, хмуря брови, пошел к амбару.
Ахметша соскочил с коня, юркнул в аласык, где на урындыке* (башк - нары) его ждал завтрак. Мать торопливо наливала чай и ласково смотрела, как сын  рвал крепкими  белыми зубами холодное мясо.
- Ахметша! Ну что, поел? Пора, – раздался голос Киньягали.
Ахметша спешными глотками запил чаем застревающее в горле мясо,  наскоро вытерев ладонью губы, выскочил из аласыка. Лихим прыжком вспрыгнул на коня, выпрямился в седле и вопросительно посмотрел на ожидавшего верхом отца.  Киньягали сложил ладони, шепотом начал читать краткую молитву, Ахметша последовал примеру отца, Ямал присела у порога аласыка,  совместно провели ладонями по лицу и напоследок  негромко шепнули «Аллах акбар»* (араб.-велик Аллах). Отец кивнул головой и, подхватив пику, рысью выехал со двора. Ахметша поторопился за ним. Ямал закрыла створки ворот и, стоя у калитки, взглядом проводила мужа и сына. На улице слышались сдержанные голоса и осторожное бряцание оружия. Ахметша увидел, как из распахнутых ворот соседей по всей улице выезжали вооруженные всадники с пиками в руках. Вскоре улица напоминала людской ручеек, направляющийся  на утоптанный майдан, что  на окраине аула.  Всадники приветствовали друг друга негромкими возгласами, стараясь сохранить тишину. Тому есть причина. Давно примечено, кто громко крикнет в такой час или засмеется, тот и пойдет вне очереди на пограничный кордон вместо заболевшего или умершего очередника. Кто-то некрепко хлопнул Киньягали по плечу. Он недовольно обернулся и увидел веселое лицо соседа Фатиха.
- Салам, сосед! – поздоровался он и спросил, -  Волнуешься?
- Ну, как же! Заволнуешься тут. Не каждый день сына на юртовом смотре представляешь. Как бы не оплошал! – вздохнул Киньягали и взглянул на едущего рядом сына.
Фатих дружески толкнул Киньягали:
- Сосед! Ты прям как девка на выданье! Весь дрожишь. Все будет хорошо. Вот увидишь! У тебя Ахметша всем джигитам джигит. Гляди, как в седле ловко сидит! Залюбуешься!
- Не сглазь. И на старуху бывает проруха! Тьфу-тьфу-тьфу, - суеверно сплюнул через левое плечо Киньягали.
Ахметша удивленно взглянул на отца. Никогда не видел его таким. Киньягали, заметив этот взгляд, смущено отвернулся, спросив что-то невпопад у Фатиха. Завязался разговор. Ахметша же весело смотрел вдоль заполненной всадниками  улицы и  поднимал пику в ответ на приветствия своих ровесников. Их много, с кем в этом году на кордон отправляться. Ага, вон Хасан качается в седле. Хоть и закадычный друг, но близко не подъедешь. Строй держать надо, а он из другого десятка. Жаль. Вскоре, мелькнув крайними избами, аул остался позади. Открылся простор.  А там другая картина. Утро разгулялось, окрасив нежными красками окружающие аул горы, а речка весело играла бликами бурлящей воды. В поле уже  звенел жаворонок. Ветерок дышал свежей весной.  День обещался быть хорошим. Показался майдан. На майдане всадников уже ожидали несколько верховых, из которых выделялись русский офицер с сопровождающими двумя казаками, Гафур-кантон,* (башк. - начальник кантона)  Янбулат–есаул и полковой мулла Ильгужа-хазрет. Заметив их, всадники разом взяли быстрой рысью, привычно на ходу разделяясь на десятки, гулкой струей въехали на площадку. Выстроились правильным прямоугольником и отдали честь, разом подняв пики.  Строй замер. Выехав чуть вперед,  Гафур-кантон поднял руку с зажатой камчой и зычным голосом поздоровался:
- Ассалам аллейкум, агайэне!* (башк. – агайэне-сородичи).
- Уагаллейкум ассалам! – дружно ответили собравшиеся.
- Йамагат! Настал день  смотра  юртовой команды, когда с приходом весны перед отправкой на службу очередников, мы проверяем нашу готовность. Сегодня мы определимся со списком тех, кто поедет на кордон. В этот торжественный день своим присутствием нам оказал честь порученец командующего Башкирским войском, его высокоблагородие, штабс-капитан Синицын Александр Борисович, - и поклонился офицеру -  Пожалуйста, Александр Борисович.
Штабс-капитан  чуть выехал вперед и начал свою речь:
    - Господа башкиры! Божьей милостью Царь и Государь Всея Руси,  Император и самодержец всероссийский, Николай Первый благосклонным взором зрит на вас, башкиры, ибо знает вашу верность его престолу и России. Меня послал его превосходительство генерал-губернатор для проверки вашей готовности к весенней службе …,- и он начал долгую речь о доблести башкир и храбрости и верности долгу.
Ахметша во все глаза смотрел на офицера и на его белый мундир с золотыми эполетами. Башкиры молчали и слушали. Кто уже бывал на кордоне, понимали речь офицера, а тем, кто еще не служил, русский язык был в диковинку.  Гафур  громким голосом переводил слова Синицына. Закончив речь, штабс-капитан крикнул:
- Ура, господа казаки!
- Ура-а! – громыхнули башкиры.
Гафур выехал вперед и скомандовал;
     -Йамагат!*(башк.- обращение к собравшимся). Перед началом по обычаю молитва полагается! – и почтительно пригласил:
- Ваше слово, хазрет!* (араб. – обращение к духовному лицу)
Скромно стоявший в стороне полковой мулла Ильгужа-хазрет  вскинул ладони и прокричал:
- Бисмилляхир-рахманир-рахим! – и начал читать священную для воинов суру из Корана «Фатиха».
Башкиры молитвенно сложили ладони и при последних словах молитвы Ильгужи-хазрета  разом выдохнули громким эхом:
- Аллах акбар!
По окончании всеобщей молитвы Гафур-кантон скомандовал:
- Двадцать первая команда готовсь! Первый десяток с разворотом налево пош-е-е-л! Остальные следом марш-ш-ш!
Кони разом вздрогнули от знакомой команды, повинуясь поводьям всадников, развернулись и  пошли аккуратным строем перед кучкой начальства. Синицын поднял  руку к фуражке, отдавая честь. Гафур тоже приложил кончики пальцев к виску. Когда прошли последние всадники и улеглась пыль, Гафур  самодовольно спросил:
- Ну, каковы мои орлы, ваше высокоблагородие?
- Изрядно строем  проехали, - суховато ответил штабс-капитан и добавил, - посмотрим, каковы они будут на упражнениях и джигитовке, господин кантонный начальник. Извольте проводить меня к тамошнему полю.
Гафур недовольно пожевал губами и досадливо махнул рукой своим ординарцам. Те поскакали, показывая дорогу на тренировочный майдан, куда направилась  юртовая команда и, вся кавалькада неторопливой рысью тронулась за ними. Дорогой Гафур  показывал достопримечательности окрестностей своего аула. Синицын, слушая рассказы, скучно покачивал головой и курил свой нескончаемый табак. Вот и поле. Башкиры ждали командиров  ровным строем, только лес копий колыхался от переступавших с ноги на ногу коней. Гафур вопросительно глянул на русского офицера и спросил:
- Изволите  дать приказ начать упражнения, ваше высокоблагородие?
- Сделайте милость, - откровенно скучая, отозвался Синицын, ибо, будучи выходцем из внутренних губерний России и  служа первый год в Оренбурге, был убежден, что все башкиры дикари и способны только по ордынскому обычаю скакать скопом. Тем более не знают приемов европейского боя, и готовился к забавному зрелищу, где башкиры покажут свою полную воинскую несостоятельность,  что станет поводом к уничижительному докладу его превосходительству. Но произошедшие за день события, стали для него неожиданным откровением, и он взглянул на башкирских казаков другими глазами. Картина была впечатляющей. Повинуясь команде десятников, башкиры пошли  на беговую полосу  с  барьерами,  которые всадники  преодолевали то ровными рядами, то вольной лавой, при этом следили, чтоб не случилось при этом  какой-либо свалки у преград, что грозило переломами и гибелью коней. «Слава Аллаху!» - подумал Гафур - кантон, глядя, как ловко, десяток за десятком, джигиты его команды  проходят этот сложный участок, сохраняя  строй и умело бешеным аллюром проскакивают лихой ватагой через бревенчатые изгороди и ямы. И затем на полном скаку по одному  несутся по второй полосе, поражая стрелами расставленные мишени, ловко бросив копье в плотное соломенное чучело, вынув с резким лязгом шашки, рубили с плеча ивовую лозу. Майдан наполнился конским храпом, разгоряченными возгласами и крепким запахом лошадиного пота. Штабс-капитан Синицын, забыв о трубке с табаком, с азартом смотрел на воинские упражнения башкир. Это было ему все  ново. Его поражало, как башкиры бесстрашно несутся на барьеры и плотной массой вскачь перетекают его, сильными бросками поражают копьями чучела, метко стреляют из такого древнего оружия как лук,  лихо орудуют шашкой. При этом то растекались широкой полосой, то  сжимались в плотные ряды, подчиняясь взмахам и наклонам командирских бунчуков, напоминая собой рой разъяренных ос. «Однако, - удивленно подумал офицер,- как  они ловко орудуют! Ей-богу они, как воины, чего-то стоят!  И  надо признать, в Оренбурге были правы насчет башкир», вспоминая разговор с порученцем Авдониным, который смеялся над его пренебрежительными убеждениями в отношении башкир, как азиатов, способных, как он думал,  только гонять свои отары и объедаться бараниной.  «Погодите, мил-государь, вот съездите на смотровые сборы, и уверяю вас, вы абсолютно измените свое мнение о них. Увидите, как они смелы, ловки как воины и не уступят ни одному русскому казаку, или горским джигитам». Синицын в сомнении качал тогда головой и оставался при своем мнении до сегодняшнего дня. Увиденное потрясло его. Верхом его удивления стало зрелище, когда башкиры, до этого мчавшиеся, растянувшись широкой выгнутой полосой, неожиданно  разом свалили коней и, укрывшись за ними, залпом выстрелили, затем,  вскочив на поднимающихся коней,  умчались с визгом с поднятыми шашками за недальний холм. Обогнув его,  устрашающей лавой пронеслись мимо командиров и, красиво изогнувшись широким крылом, выстроились в походном порядке.  Учения закончились. Гафур-кантон, сохранявший до этого невозмутимый вид перед русским офицером, незаметно выдохнул и мысленно помолился Аллаху, за удачный день. Ни одного позорного сбоя. Все однополчане просто молодцы. Как по нитке прошли. И, успокоено вздохнув, приложив руку к виску, обратился к Синицыну:
- Ваше высокоблагородие! Воины первой сотни двадцать первой юртовой команды 9-кантона Башкирского войска упражнения закончили.
- Что? - очнулся Синицын, отмахиваясь от пыли, - благодарю Вас и скажу Вам, господин кантонный начальник, я доволен, и не просто доволен, я поражен!  Я с удовольствием доложу его превосходительству об отличном положении вверенной вам команды! Похвально, кантонный начальник, примите мои поздравления!
Гафур самодовольно улыбнулся и, развернувшись перед строем, провозгласил:
- Агайэне! Примите мою благодарность за удачные смотровые учения! Вы сегодня просто молодцы!  Не посрамили нашего звания! А господин офицер просто в восторге от вас! Командные учения кончились.  Аллага шукур!
- Шукур! – дружно отозвались башкиры и сдержано загудели.
Гафур взмахнул камчой, призывая к тишине:
- Маленько передохнем, после посмотрим, на что годны перволетки, отправляющиеся на службу, а там стрельбище, и  определим список, кто идет на кордон этой весной. Разойдись!
Все всадники, удовлетворенно гудя, обмениваясь впечатлениями, сохраняя привычный строй, разъехались десятками по окрестностям майдана, расслабленно спрыгивали с коней.
Киньягали, устало цепляясь за  шею лошади,  соскочил с седла. «Однако годы уже не те» - подумал он, растирая натруженную правую руку. С утра ныла и стреляла в ней застарелая рана. Видно, к непогоде. Боялся, что подведет во время смотра. Вдруг  рука не так копьем кольнет или шашкой лозу не срубит. Позору потом не оберешься.  Правильно гласит пословица: «Как бы высоко беркут не летал, а годы клонят его к  земле!» Пора на покой.  Сегодня он сдает очередь своему сыну, Ахметше. Прошлый год присягу принял, и в этом году ему идти в черед от  нашей юрты на границу с казахскими степями.
Тем временем Ахметша съехались с Хасаном и, радостно соскочив с коней, возбужденно делились впечатлениями.
- Ахметша, ты видел, как я ловко проскочил над оградой. Высока ведь была! Думал, не дай Аллах, мой скакун копытом заденет, а ведь за мной туча идет. Смяли бы, да и затоптали, как бычок солому!
- А ты видел, как я стрелой в четвертую  мишень попал? Прямо в середку! Никто не сумел бы!
И так, перебивая друг друга, они завели нескончаемый разговор, гася им свой юношеский пыл: они впервые участвовали в таком крупном учении. До этого дня они служили перволетками при  кантонном управлении, выполняя верховую гоньбу с пакетами да несли караульную службу по тракту. Правда, при этом обучались воинским навыкам, участвуя на стрельбищах раз в месяц, да десятские гоняли в прибрежные ивняки, заставляя рубить шашками тонкие лозы на корзины. Не дай Аллах, если хоть одна лоза будет ободрана. Замучает десятник, пока не привезешь новые, чисто срезанные. Тут еще и отец добавит трудов. Как высбодится минутка, так велит ехать  в поле на упражнения с копьем и луком. Пока не добьется своего во владении определенным приемом оружия, не отпустит. Хоть ночь, полночь.  Да и за хозяйством смотреть надо. Его никто не отменял. В общем, хватало забот. Но им это все казалось такой мелочью, по сравнению с командными учениями и службой на границе. Вот где жизнь! Эх, скорее бы  на кордон! Наскучила занудная аульная тишь. Охота, туда, где все бурлит, кипит! Эх.
Тем временем Гафур–кантон пригласил Синицына пройти на отдых в походную юрту, поставленную на взгорке, откуда виднелся весь майдан. Синицын благосклонно принял предложение: он уже чувствовал голод. В юрте его ждал знатный обед. Порученец отдал должное многообразию блюд, хотя названия некоторых приводило его в веселье, а, распробовав их, вызывало удивление необычностью вкуса. Табын был заставлен всем, чем богат был народ в весеннюю пору.  В углу пенился кумыс в деревянной кадке. На  скатерти расставлены на подносах холодная курица, куски жирной гусятины, кружочки конской колбасы-казы, колобки курута, политые сметаной,  красный творог-иремсек, пироги с мясом, с прошлогодней ягодой, калиной и молотой черемухой. Стопки горячих лепешки-кульсэ, вак-бэлеш и много других вкусных и сытных блюд, а  в качестве десерта желтели каплями  янтарного  меда бугорки сладкого сак-сака.  Синицына  по обычаю гостеприимства посадили на самое почетное место - напротив двери юрты. Справа от него сели Гафур-кантон, Янбулат-есаул, десятские, а слева - Ильгужа-хазрет и почтенные аксакалы аула. По канонам башкирского застолья  вначале подали чай. Анатолий Борисович  принял пиалушку  чая и с удовольствием попробовал его ароматный вкус. Он давно чувствовал жажду, только робел попросить воды. Как он слышал,  башкиры очень терпеливы к невзгодам и с презрением относятся к тем, кто подвержен своим слабостям. А как не крути, он, Синицын,  все-таки русский офицер и не пристало ему быть безвольным. Застолье продолжалось. Синицын отдал должное башкирскому гостеприимству.  После чая к его удивлению внесли на подносе паленую баранью голову, которую торжественно положили перед ним.  Все сидящие в юрте выжидающе  замерли. По обычаю почетный гость должен был разделить голову, как полагается по древним канонам. Синицын был в затруднении. Он растерялся. Хотел было даже  возмутиться. Тут он услышал полушепот кантонного начальника:
- Александр Борисович, отдайте баранью голову с поклоном самому старшему по возрасту в юрте, он от вас слева.  Второй после Ильгужи-муллы. Зовут его Султангали-аксакал, очень уважаемый человек.
Синицын облегченно вздохнул и, подняв поднос с бараньей головой,  сказал:
- Уважаемый Султангали-аксакал! Как делить голову по вашим законам я не знаю и потому, чтобы не быть невеждой, я передаю эту почетную миссию вам, как заслуженному воину славного Башкирского войска! Прошу вас! – и с уважительным жестом передал поднос.
Султангали-аксакал с поклоном принял его. Сидящие в юрте с удовлетворением загудели, обмениваясь впечатлениями от вежливого поступка русского офицера. Все были довольны. Аксакал разделил голову и  наделил кусочками почетных гостей. Подали горячее мясо. Угощение продолжилось. После мяса подали бишбармак. Затем шурпу, заправленную курутом, перцем, луком. И, наконец, башкирский десерт в виде горячего чая с  медовыми блинами, сладким сак-саком, пирогами и рулончиками ягодной пастилы. После столь обильного угощения штабс-капитан почувствовал приятную сытость, тем более сдобренную стаканчиками водки, которую пришлось пить, к его удивлению одному,  не смотря на его уговоры, башкиры пили только свою медовуху и кумыс.  Кумыс не понравился Синицыну из-за его резкого конского запаха и довольно кислого вкуса. Он, отдавая дань уважения, выпил одну пиалу этого напитка, однако,  передернувшись, решил предпочесть водку.  В голове приятно шумело. Его высокоблагородие расслабленно лежал на подушках, слушая негромкий говор башкир. Голова тяжелела. Синицын   клюнул головой в подушку и погрузился в полудрему. Гафур-кантон предостерегающе поднял руку и, махнув ей в сторону выхода, подал знак разойтись. Ильгужа-хазрет зашептал молитву. Аксакалы взмахнули ладонями «Аллах акбар» и степенно вышли из юрты. Синицын сладко посапывал на подушках. Прошло примерно два часа.  Штабс-капитан выспался и, потягиваясь, вышел из юрты. Он был смущен этим непредвиденным отдыхом. « Ну, совсем заспался, ей-Богу! Вроде и немного пил! Устал, однако!» - и, отряхивая мундир, сказал Гафуру:
- Господин кантонный начальник,  я тут соснул малость, прошу прощения! Сия моя слабость исключительно из-за усталости и вашего превосходного обеда! Надо признаться, я доволен. Однако давайте продолжим.  Что у нас там по плану?
- Джигитовка перволетков, кои идут на  кордон в нынешней очереди, затем стрельбище и оглашение списка, – улыбнулся Гафур, довольный тем, что Синицын похвалил его угощение. – Прикажете начинать?
- Извольте распорядиться! – приказал Синицын.
Гафур махнул камчой Янбулату-есаулу, тот, в свою очередь, вскочил на коня и поскакал к воинам и, доскакав до них, юлой завертелся, отдавая распоряжения. Башкиры разом вскочили, взлетели на лошадей и густой толпой понеслись к майдану. Резво, красивой, присущей только кочевникам рысью, подлетели к взгорку, где стояла юрта, и мгновенно выстроившись, застыли крепкой стеной. Штабс-капитан снова удивился такой собранности башкирских казаков. Янбулат-есаул крикнул:
- Первым свою сноровку в джигитовке покажет перволеток Ахметша, сын Киньягали. Первый десяток, первой сотни, 21-юрты.
Ахметша  вздрогнул и, тронув коня, выехал из строя. Внешне он был спокоен, хотя сердце билось от волнения. Ахметша оглянулся на отца. Киньягали ответил ему спокойным и уверенным взглядом и чуть кивнул головой. Ахметша вдруг успокоился, будто почуял отцовскую поддержку.  Стало проще и легче. Предстоящее испытание он уже встречал с уверенной надеждой, что все преодолеет и ему не придется позориться за честь рода и племени. Ахметша поглаживал своего коня и, наклонившись к его ушам, шептал свои просьбы, не подвести его. Конь прядал ушами и кивал головой, вроде как, обещая не посрамить его.
Янбулат-есаул махнул камчой, и конь Ахметши сорвался в прыжке бешеным наметом.  На первой полосе Ахметша показал все казачьи упражнения. Это соскоки и прыжки во время скачки, головокружительные перевороты в седле. Увороты и вытягивания по стороны лошади. Переползания под седлом с одновременным взмахом шашки, перерезающей лозу. Перед мишенью Ахметша разом осадил коня, спрыгнул и, хлопнув по крупу, отправил его, показав рукой направление в сторону тугая, а сам лег за взгорком и с ружья поразил мишень в самую десятку. Затем поднялся в полный рост и тут  вроде,  как его ранило. Ахметша упал. Весь майдан замер. Прошло несколько томительных минут. Стояла тишина. Синицын сжал губы. Полный провал этой команды. Жаль, а он пообещал есаулу о доблестном докладе губернатору. Башкиры сохраняли полную невозмутимость. Ахметша все еще продолжал неподвижно лежать. Тут из тугая раздалось ржание коня, и Синицын увидел, как из речных зарослей  скакал конь Ахметши. Он подскакал к лежащему Ахметше, тыча мордой  в его лицо,  коротким ржанием попытался привести в чувство своего хозяина. Ахметша шевельнулся, конь всхрапнул, подбирая ноги, лег рядом. Джигит  лег поперек седла, конь осторожно поднялся, и, бережно покачивая боками, рысью поехал в тугай.*(башк. - прибрежные заросли) Башкиры разом одобрительно  зашумели. Молодец Ахметша! Умелый джигит! Воспитал своего скакуна настоящим боевым товарищем.
Синицын был поражен. Он слышал, что кочевники живут в этом мире, как единое целое с конем, но этому не верил, считал это сказкой, но сегодняшнее представление опрокинуло его убеждение. Штабс-капитан воочию убедился, что это не байки. «Мне бы так!» - с завистью подумал он вдруг. Синицын зааплодировал в знак довольства;
- Браво, господин казак!
Гафур-кантон наклонился к нему:
- Ваше высокоблагородие! У нас еще довольно перволеток, желаете еще взглянуть на их джигитовку?
Синицын махнул рукой:
- Господин кантонный начальник! Я думаю, это излишне. Первая сотня вашей команды просто блестяще показала себя! Я доволен и рад бы досмотреть, но вынужден огорчить вас: мне сегодня  необходимо быть в 20-й команде согласно графику его превосходительства командующего Башкирским войском. Так что…, - извинительно развел руками. Гафур понял и махнул камчой своим ординарцам. Те вскачь помчались в сторону юрты. Янбулат-есаул качнул бунчуком, и все башкиры выстроились строем перед командирами. Синицын громким голосом крикнул:
- Господа башкиры! Я очень доволен сегодняшним днем! Весь смотр прошел просто поразительно! Воистину вы - восточный щит Российской державы. От имени его превосходительства генерал-губернатора, объявляю вам крайнюю признательность в знак вашей готовности служения Его величеству и России. Ура, господа казаки!
- Ура! – эхом ответили башкиры и отдали честь, подняв копья. Синицын приложил ладонь к фуражке и отъехал в сторону юрты, где его ждал ужин. Через  некоторое время русский офицер с казаками отбыл, его сопровождали Гафур-кантон, Янбулат-есаул, Ильгужа-хазрет и аксакалы. Густой толпой они отъехали от майдана и вереницей направились к границам аульных владений. Список очередников уже никто не зачитывал, и так было известно. А стрельбище было ни к чему. Десятские махнули бунчуком. Все, отбой учениям. Строй сломался. Воины собирались кучками и ехали в сторону аула, делясь впечатлениями. Ахметша облегченно вздохнул. Все прошло как нельзя лучше. Тут его тронул за локоть отец. Киньягали серьезно посмотрел на Ахметшу и, благодарно качнув головой, отправился рядом с Фатихом. У них  был свой разговор. Послышался дробный стук копыт. Его нагонял Хасан. Он хлопнул Ахметшу по плечу и сообщил новость:
- Ахметша, мы с тобой в первой очереди и в первом десятке. Так что через неделю отправляемся в Оренбург, а там по линии. Ты рад, что мы в одном десятке? Вижу, вижу рад!  Ура! – и, дав шенкелей, поскакал к аулу.
Ахметша не поддался его радостному порыву. Сказались усталость и волнение. Он доехал до своих ворот, сидя в седле, отворил калитку и проехал во двор. Навстречу выбежала мать, Ямал. Она подхватила поводья и повела лошадь к коновязи. Ахметша устало слез с седла. Ямал спросила:
- А где отец?
Ахметша махнул рукой:
- Он остался с Фатих-агаем.
Ямал понимающе качнула головой и приказала:
- Ахметша! Расседлай коня и марш в аласык, пора ужинать.
Ахметша согласно кивнул головой. Против слова матери не попрешь. Через минуту, скинув седло с распаренной спины коня, пошел в избу снять с себя оружие. Повесив  шашку на привычное место, Ахметша пристроил рядом с ней пояс с кинжалом, затем, умывшись, сел в летней кухне на краешек урындыка. Ямал выложила исходящую паром баранину. Ахметша тут же накинулся на нее, несмотря на хороший перекус во время передыха. Он чуть не с урчанием вгрызался в горячее мясо, одновременно черпал ложкой размягченный шурпой курут,* (башк. – кислый сыр) сдабривая им приторный вкус бараньего жира. Ямал любовалась им и его здоровым аппетитом. Ахметша был ее последышком. Остальные дети уже женатые и ушли в отруба. Живут отдельно, радуют внуками. Служили на кордоне в свой черед. Стыдиться нечего за них. Хорошие воины. Настал черед последнего. Ну, ничего, Аллах даст, так и этот послужит, не посрамит чести рода и семьи.
Ахметша насытился и наслаждался чаем, разбавляя его душистый терпкий вкус смородиновой  пастилой. Еда приятно отяжелило его. Допив чай, Ахметша расслабленно вытянулся на подушках урындыка. Через минуту он уже посапывал в своей сладкой дремоте. Ямал  чуть слышно убирала со скатерти, стараясь не потревожить сон любимого сына. Через минуту раздался конский топот. Это вернулся Киньягали. Поставив коня в стойло, он вошел в аласык. Ямал предостерегающе подняла руку, кивая на спящего Ахметшу.  Киньягали согласно кивнул головой и начал снимать с себя оружие. Положив его на место, Киньягали расслабленно сел на урындык. Ямал не задала ни одного вопроса. По одному виду Киньягали она уже знала,  смотр был удачен, и  их сын прошел испытание. На ее жест поужинать Киньягали ответил молчаливым отказом. Он с соседом Фатихом уже отужинал знатно, тем более с медовухой. Так что Киньягали был в отличном расположении духа от медовухи, от удачного смотра, тем более что сын, Ахметша, показал себя отменным джигитом. И правда, есть чем гордиться. «Вон, как сладко посапывает! Молодец, Ахметша! Не подкачал!»- улыбнулся Киньягали и, потрепав по плечу сына, пошел в избу. Он устал. Пришла пора отдыха.
За горизонтом  догорало вечернее солнце. С пригорка спускались овечьи отары, коровьи стада и табуны коней. Хозяйки спешили с подойниками. Верховые мальчишки с криками загоняли овец в кошары и вскачь угоняли коней в калды. Солнце окончательно угасло. Сумерки еще держались светлой дымкой, но постепенно темнота поглотила все. Ночной воздух становился свежее, звуки - все тише. Изредка взлаивали собаки, и где-то всхрапывала лошадь. Вскоре показался желтый краешек луны, осветив слабым светом окрестности.  Установилась звонкая  тишина с ее неуемным пением цикад. Аул заснул. Смотр прошел.
                              Глава вторая. Отправка.
После смотра прошла неделя.  Аул был взбудоражен. Скоро отправка очередников. Уже приказ пришел из Оренбурга. Десятские разносят повестки по домам. Сидевшая на пороге аласыка  Ямал  пригорюнилась. И ее Ахметше настал черед идти на службу. Всплакнула от неожиданности. Киньягали даже отругал за ее слезы, дескать, чего раньше времени хоронишь? Однако сердцу не прикажешь. Чует  что-то нехорошее. Аллаха молить надо и щедрые милостыни раздать, авось  беда и минует ее ненаглядного Ахметшу. Ямал всхлипнула напоследок, вздохнула и пошла хлопотать по хозяйству.  Ей еще столько дел сделать надо. Поставить сушиться колобки курута, натолочь ячменного толокна. Сбить и засолить масло. Заготовить сушеные травы для взвару. Всю одежду перечинить, особенно строевую. Там, говорят, строго в Оренбурге насчет этого, коли амуниция не в порядке и наказать могут. Тут слезы лить некогда, остается только уповать на Аллаха и молить его о милости. «И правда, чего так растревожилась? -  корила себя Ямал, взявшись за вертушку ручной мельницы, -  только время теряю. Вон Киньягали уже в коптильне мясо и конскую колбасу коптит. Одна я, как дурная корова, раньше времени рев поднимаю!» Однако под равномерный хруст мельницы опять погрузилась в горькие думы. Через минуту подошел Киньягали с охапкой осиновых ветвей.
- Ну что, мать? Все горюешь? – насмешливо  спросил он.
- А? Что? – очнулась Ямал и, обнаружив рядом мужа,  печально вздохнула, - Эх, Киньягали, тебе смешно, а мне горько. Ведь Ахметша наш последышек. Думаешь, легко провожать? Вы, мужчины, всегда легки на подъем. Вскочили на коня и ускакали, а нам сиди и жди от вас вестей. То ли убит, то ли ранен? Забыл, каким тебя привезли с линии  после  набега конокрадов? Весь поколотый был, а руку еле спасли. Совсем черная была из-за раны от  копья. А ведь тебя полковые лекари домой умирать  отправили. Видно бессильны были остановить «шайтанов огонь». Да спасибо Самсиямал-инэй, днем и ночью заговорами от тебя  беду отгоняла, Коран читала, да своей  мазью мазала твою руку. Слава Аллаху, отошло! Теперь вот и черед Ахметше. – Ямал  не удержалась, заплакала, прижав концы платка к глазам.
Киньягали молчал, слушая ее горестные слова, и понимал ее боль. Действительно, ей многое пришлось пережить. Сначала служил он, потом старший сын Хабир, затем второй сын Сынбулат, теперь вот Ахметша. Время неспокойное было. То война с турками, то охрана границ где-то на севере, а тут и Орда рядом.  Как Ямал все это выдержала? Правильно бабушка Хатима-инэй говорила: «Хорошая жена кладу сродни». Повезло Киньягали с женой. Однако плакать не следует. Слезы  беду накликают. Давно народом примечено. И он хмуро одернул жену:
-  Типун тебе на язык, Ямал! Ты забыла, что мы из древнего рода воинов и наш долг - воинская служба? Прекрати свои слезы и займись лучше по хозяйству, и так дел невпроворот, -  и добавил строгим голосом, - и не смей голосить при людях. Не срами нас! А то не посмотрю, если что… - выразительно махнул камчой и добавил, - Запомни жена,  все будет хорошо! – и ушел в сторону коптильни.
Ямал, всхлипывая, постепенно успокоилась. Она верила Киньягали. А его угрозы она не испугалась, столько лет прожили вместе, не то, что камчой, рукой даже не замахнулся. Ямал  смахнула слезы.  Раз сказал, что будет все хорошо, следовательно, все будет так, как он сказал. Ее вера мужниным словам была безграничной. Киньягали тем временам заглушил жар коптильни свежими ветками.  Пошел справный дым, как раз нужный для копчения. Присел отдохнуть. «Так, - подумал он, - мясо и колбаса уже готовы. Остальное Ямал приготовит. Осталось только седло проверить и подковы простучать у запасных  коней. Ахметше все некогда. До сей поры с кантонной службы не отпускают. Гоняют день-деньской по трассе. То пакет отвези, то стой в казачьей гоньбе  губернаторской почты.  Ну, слава Аллаху! Амуниция и оружие готово». Тут пахнуло ему в лицо паленым запахом. Жир пошел пламенем. Киньягали поспешно привстал и затушил огонь.  Вовремя, однако, вскочил. Еще маленько и мясо было бы испорчено. Обошлось. Киньягали снял  закоптившее  мясо, круги колбасы. Отрезал кусочек и прожевал.  «Вроде в самый раз», - рассудил он и  отнес их в прохладный погреб до утра.
Тем временем Ахметша гонял  верхом с одного конца  в другой конец кантона. Время было горячее. Отправка башкир на границу. Все аулы растревожены. Только пыль по дорогам.  Прискакав к кантонной избе, Ахметша кинул поводья коня Хасану, сидевшему у коновязи, пробежал в прихожую,  протянул Гафуру-кантону опечатанный пакет, полученный от вестового из Воскресенки, устало сказал:
- Гафур-агай! Пакет с Оренбурга.
Гафур принял пакет, неспешно раскрыл его, стал внимательно читать, прочитав его, к удивлению Ахметши, громко хмыкнул и сказал:
- Ахметша! Позови-ка Хасана. – Ахметша кинулся через дверь и через секунду стоял с Хасаном перед есаулом. Гафур  как-то мягко  сказал:
- Езжайте домой, мырзалар. Служба кончилась. Вам завтра ехать на кордон. Марш из  избы!
Ахметша, вдруг растерялся и недоуменно переглянулся с  Хасаном. Хасан неуверенно  спросил:
- Это правда, Гафур-агай?
Кантонный начальник  вдруг построжел и рявкнул:
- Равняйсь! Смирно! Разойдись! Домой, ма-а-р-ш! Завтра отправляетесь на дистанцию!
Ахметша и Хасан горохом простучали по крыльцу и, разом вскочив на коней, понеслись пыльным вихрем вдоль улицы. Гафур горделиво смотрел им вслед:  «Какие джигиты!»
Ахметша,  не помня себя, влетел во двор дома и, спрыгнув с седла, забежал в аласык.  Радостно объявил Ямал;
- Эсэй! Я иду на службу. Черед назначили.  Слава Аллаху! Я так боялся, что не пойду! Завтра уже отправка. Я бегу к Хасану. Мы вместе в одной десятке. Сейчас буду, -  и след пропал. Только топот коня отдалялся. Ямал покрутила головой – прилетел… огорошил…  и снова улетел, удалец, однако.… И заторопилась по делам. Время шло. К вечеру к избе Киньягали стали стягиваться родственники и приглашенные гости. Женщины хлопотали на счет угощения. Мужчины же, привязав лошадей к коновязи, усаживались на бревнах и вели неторопливые беседы по хозяйству.  Киньягали озабоченно прошелся по двору. Вроде все готово. Пора народ звать. Киньягали вздохнул и, выйдя за ворота, громко пригласил:
- Йамагат! Хуш килдигез! Рахим итегез! (башк. - добро пожаловать).
При этих словах все собравшиеся поднялись и, уступая аксакалам дорогу, вереницей потянулись в ворота. Киньягали радушно усаживал их на кошме, расстеленной прямо перед избой на молодой траве. Аксакалы и рядовые сородичи уселись за накрытыми полотенцами достарханом. Младшие джигиты с кумганами и полотенцами через плечо прошлись по гостям. Все присутствующие ополоснули руки.  Омовение закончилось. Старший аксакал Султангали вскинул ладони и начал:
- Бисмиллахи-рахманир-рахим!
Гости дома Киньягали разом подняли ладони и, прошептав вслед за Султангали аксакалом священные слова, разом закончили молитву:
- Аллах акбар!
При этих словах снохи подняли полотенца, настеленные вдоль   по  кошме, а там уже были рассыпаны  баурсаки и испеченные в угольях кульсэ. Аксакалы и односельчане уважительно ломали лепешки кульсэ,   брали баурсаки,  макали в солонки и, отправив в рот, степенно жевали их.  Это была дань гостеприимству дома. Угощение было впереди. Вскоре все гости были увлечены яствами, приготовленными Ямал. Киньягали щедро разливал медовуху, черпая из бочонка. Вскоре зазвучал курай. Гости, раскрасневшись, захлопали в ладоши. Султангали-аксакал тронул руку Киньягали и повелел:
- Танцуй. У тебя в доме праздник. Сын идет на службу, и гости жаждут твоего веселья.
Киньягали смутился. Танцором он был неважным. Однако задета честь дома и рода. Киньягали встал, распрямился. Курай заиграл еще стремительней. Гости ждали. Киньягали вышел в сторонку и, вскинув  рукой, пошел «медвежьей» походкой по кругу, вдруг взмахнул крыльями беркута, прошел по кругу, изображая полет этой гордой птицы. Ритм курая все нарастал. Танцор крикнул в азарте,  и стал перебирать ногами мелкой дробью, подражая бегу коня. Гости увлеченно ахали: «Хайт», «Ана шулай тип утэ!» В конце танца Киньягали махнув рубящими ударами руки, застыл в эффектной позе победителя. Курай замолк. Гости одобряюще зашумели. Веселье набирало силу. Вслед за хозяином другие гости пошли в пляс. Киньягали, отдуваясь, присел рядом с Султангали-аксакалом. Тот похлопал по плечу:
- Афарин! Умеешь танцевать! Потешил своих гостей. Ну, я скажу, ты молодец! Весь аул и племя уважает твоих сыновей. Хорошие джигиты. Им на кордоне служить будет неплохо. Кстати, где Ахметша?
- Как где? – хитро ухмыльнулся Киньягали, -  Джигитов медовухой угощает где-то в стороне! Вроде взрослый, а все прячется.
- Стало быть, уважает! – рассудил Султангали-аксакал, - Ну, дай Аллах вернутся ему в целости и сохранности, и без увечий.
- Я сам об этом молю Всевышнего! – отозвался Киньягали, - сам ведь видел, аксакал, каково мне было, пока рана зажила. Не дай Бог никому. Натерпелся.
- Как же, видел. Ствол от корней растет. А корни у тебя крепкие.  Не задарма ваш род прозвали «Айыу араhы». Род медведя. А это звание  всему роду заслужить надо.  Ну, да ладно. Уже вечереет.  Пора и честь знать. Ничто так быстро не пролетает, как удовольствие, - и стал подниматься из-за табына.
Глядя на него и остальные гости засобирались, несмотря на протесты Киньягали. Султангали прочитал молитву, все гости провели ладонями по лицу и, не спеша, стали выходить из двора. Киньягали провожая гостей, сокрушенно качал головой в знак сожаления, что так быстро все расходятся. За воротам каждый из приглашенных считал своим долгом попрощаться лично с хозяином дома, высказывая слова благодарности.  Постепенно все разошлись. Вслед за мужчинами вскоре и женщины распрощались с Ямал, пошли дружной кучкой вдоль улицы, бережно придерживая гостинцы. Проводы кончились. Вскоре и Ахметша вернулся. Сел ужинать.  Ямал убирала с девчонками посуду. Ахметша, поужинав, лег спать. Завтра рано вставать. С посудой убрались. Вскоре в доме все затихло. Только Ямал сидела при свече и штопала походный хурджун, при этом бросала на спящего сына взгляды полные тоски из-за предстоящей разлуки. Киньягали  зашел, сел на урындык и устало спросил Ямал:
- Все готово?
   - Вроде все готово! – отозвалась Ямал, сделав последний стежок, расправила хурджин и, взглянув на  мужа, пожалела его:
- Киньягали! Ну,  не мучься, иди до лошадей. Ляг на сеновал, я постелила там, и будь там до побудки. Уже поздно.  Тут я уж доштопаю и прилягу. До табунов встать надо. Очаг разжечь. В дорогу кульсэ испечь и мясо разогреть  Ахметше. Да и  родичи придут проводить. Табын должен быть готов.   Янбулат-сотник, уж будь уверен, разбудит ни свет ни заря. Срам будет, если мы проспим. - Ямал погладила рукав Киньягали.
Тот согласно кивнул головой и пошел на сеновал, где кони. Слышно было, как он зашумел оседавшим под ним  сеном. Поворочался, как медведь, пока уклался, затем затих. Ямал, закончив штопать, потянулась за свечой, чтоб погасить. Подняла ее, и хотела было задуть, как неверный свет осветил спящего. Ямал взглянула на сына. Ахметша лежал на спине, закинув за голову сильные руки. Он ровно и глубоко дышал. В трепещущем свете свечи лицо Ахметши вдруг показалось ей таким беззащитным и милым, что она вздрогнула и подавила в себе горестный всхлип. Она задрожала в желании обнять,  почувствовать сладкий запах родного дитя. Ей захотелось плакать от любви к сыну. Она было заплакала, но сдержалась, только две слезы прокатились мокрыми следами по морщинам.  Ямал, поборов минутное состояние, с шумом вдохнула в себя  и робко протянула трепетную  ладонь к изголовью сына. Натруженная рука ласково провела по голове  Ахметши. Ахметша вздрогнул, сонно вздохнул и повернулся на другой бок. Ямал испуганно отдернула руку. Неужто разбудила? Прислушалась. Вроде нет. Подняв руку со свечой, она  еще раз посмотрела на сына, и тут слезы не удержались,  потоком полились из ее глаз. Ямал чуть было не заплакала в голос и поспешила прочь.  Выйдя из аласыка, дала волю слезам. Ее трясло. Тихо подвывая, она села на остов телеги, и ее потопило горе расставания. На шум ее всхлипываний отозвался ворчанием Киньягали:
- Ямал, хватит плакать, будто покойника провожаешь.  Еще накаркаешь  беду.
Ямал испуганно сжалась,  прошептала «Тауба, тауба, тауба… Алла hаклаhын!»,  и, вытерев слезы,  поспешила в избу. Ей еще столько дел надо  переделать. Сна ей сегодня не видать.
    Восток занялся светлеющей дымкой. Наступал рассвет суматошного дня отправки воинов. По влажной уличной дороге   простучали копыта коня, и раздались  громкие  удары камчи по ставням окон. Это Янбулат-сотник будил уходящих на службу джигитов. Подворья будто ожидали этой побудки.  Мгновенно освещались окна и вспыхивали очаги. Начиналась суета. Кто-то кого звал, куда-то кого-то посылали исполнить приказания.  Выскакивали джигиты, седлали коней, домашние набрасывали переметные сумы на запасных лошадей. Обычная суматоха. От стука камчи Янбулата Ямал вздрогнула и открыла глаза. « О, Аллах, вроде не спала, а таки прослушала топот его коня. Как она так оплошала? Не знай». И, разозлившись за свою оплошность, она неожиданно недобро подумала про Янбулата. «Что за человек? – думала она, раздувая остывший самовар, -  Никогда не услышишь, когда он явится. Прямо как волк-одиночка. Ни следа не видать, ни шума шагов не слыхать.  Не задарма его зовут «бирюк – Янбулат». Самый хитрый и самый умелый охотник в этих краях». Ямал осуждающе  покрутила головой и заторопилась накрывать  табын. Сейчас соберутся.   Тут Киньягали начал выводить коней, а Ахметша оседлал своего скакуна и привязал к коновязи.   Задал корма. И пошел в аласык. Время еще есть. Ямал поставила гудящий самовар и налила душистый чай. Ахметша завтракал  лепешками–кульсэ  и ломтями жаренного на сковороде мяса, щедро политого взбитыми яйцами. Вошел Киньягали. Сполоснув руки, сел за табын и неспешно взял лепешку, надкусил ее, прожевал и  запил чаем. Ямал притихла у края урындыка. Ахметша почувствовал - наступает момент прощания.  Киньягали отложил пиалушку в сторону и тихо сказал:
- Ахметша! Послушай меня. Ты уходишь на службу. Это наш долг. Служи достойно, командиров слушай,  не срами наш род.  Ты кипчак, а это древнее племя воинов. И еще. На границе всякое бывает. Погони, стычки и настоящие схватки. Запомни мои слова. С поверженным врагом будь милостив,  настоящий воин не воюет с побежденными, тем более не мстит пленным.  С русскими дружи, но и помни, что ты идешь на границу с казахами, а они хоть и недруги во время набегов, но наши единоверцы и братья. Не будь злобным с ними. Помни, казахи при всей своей  ярости отходчивы и очень долго помнят добро. Сделаешь им  одно благодеяние, они вернут его стократ. И еще.  Можно потерять коня, но не смей терять звание воина, – и, протянув лепешку, велел – Надкуси этот хлеб, знак того, что ты исполнишь все мои заветы.
Ахметша осторожно откусил краешек хлеба и стал медленно пережевывать его, при этом осмысливая слова отца.  Киньягали   велел жене:
- Садись, Ямал, и прочти молитву «Фатиха». Ничто так не хранит в дороге мужчину, как молитва матери.  
Ямал, всхлипывая, присела на краешек урындыка, но, наткнувшись на строгий взгляд мужа, поперхнулась и  уже твердым голосом прочла молитву и при этом навесила сыну «битеу» - амулет  с вшитыми в него священными строками из Корана.
- Пусть хранит тебя в дороге Хызыр-Ильяс, Ахметша! Сыно-о-к! – не удержалась Ямал и припала к груди сына. Ахметша растеряно взглянул на отца. Киньягали поднял ладонь в знак того, что «пусть выплачется…», а сам сидел, перебирал бахрому камчи в ожидании, когда Ямал успокоится. Прошла минута. Ямал все еще трясла плечами. Ахметша осторожно, ласково похлопывал мать по спине. Киньягали кашлянул. Ямал оторвалась от груди сына и, с любовью глядя на него, прошептала:
- О, Аллах, верни его живым и здоровым!
Киньягали  кашлянул еще раз и нетерпеливо велел:
- Хватит, Ямал! Долгие проводы – лишние слезы. Не размягчай сыну сердце. Это ни к чему. Он джигит, и его дело - быть воином.  Дай тебе волю и вовсе, как наседка, сидела бы над ним.
Ямал смущенно сжалась и отошла от сына. Ахметша тоже как-то неуверенно хмыкнул и пошел во двор. Киньягали вышел следом. Совсем рассвело. Двор наполнялся провожающими родственниками и соседями. Киньягали махнул Ахметше, они одновременно вскочили на коней и, сразу взяв рысью, выехали со двора. Следом вереницей потянулись  запасные лошади.  Улица  была полна всадников. Бойкие мальчишки верхом скакали из конца улицы в другой конец аула, радостно выполняя поручения старших. Это было для них праздником. Майдан возле мечети был уже полон отъезжающих и провожающих. Гафур-кантон выехал и поднял камчу. Постепенно шум стих.
- Агайэне! Попрощались и хватит! – и резко громовым голосом крикнул на весь майдан – Сотн-я-я! Слушай! Справа от меня!  В две шеренги станови-с-сь! – и тут вся плотная масса всадников распалась и через минуту суматохи выстроилась ровными рядами. Гафур выехал вперед и, развернувшись перед строем,  поднес руку к виску и, отдавая честь, сказал:
- Ну, что, мырзалар, поздравляю с началом службы! Много говорить не буду. Вам уже ваши отцы сказали. Служите честно не срамите свой род и племя. А остальное приложится. Время отъезжать.  Перед тем, как тронемся в путь, сотворим молитву. Ильгужа-хазрет, вам слово.
Ильгужа-имам, сидя на лошади, вскинул ладони и прокричал первые слова:
- Бисмилляхир-рахманир-рахим! Агузи билляхи шайтан разим…! -  и зашелестели священные слова Корана. Все присутствующие благоговейно  смолкли. Закончив молитву, Ильгужа-хазрет громко провозгласил:
- Аллах акбар!
Все дружно вскинули ладони и подтвердили:
- Аллах акбар!
Гафур-кантон скомандовал:
- Первый десяток вслед за Янбулатом-есаулом с разворотом направо поше-е-ел, остальные по порядку следом марш-ш-ш!  
Джигиты разом вздрогнули и пошли, подчиняясь приказу. Весь майдан застыл в безмолвии. Нельзя воинов провожать криками и со слезами. Беду накличешь. Односельчане молча провожали взглядами шеренги, мысленно желая им удачи и здоровья на службе. Колонна всадников проехала нижний конец аула и, перейдя речной брод, выбралась на дорогу в сторону Троицка. Через некоторое время скрылись за тальником. Так началась служба Ахметши.  
                                Третья глава.  Редут.
Лето катилось своим чередом. Уж его макушка миновала. Погода стояла жаркая. Солнце жгло нещадно. Степь выгорела до бурого цвета, казалось весь мир, до горизонта выкрашен этой невеселой краской, только Яик радовал глаз  зеленой полосой  прибрежных зарослей. На одной из полянок этого леска и спрятался казачий редут. Да так искусно, что в десяти метрах можно было проехать мимо и не заметить его.    
На редуте перволеток бывалые казаки приняли хорошо. Ахметшу и Хасана определили  в один наряд, старшим поставили Семена Болдырева, как говорили о нем, «бывалый служака».  Когда же Янбулат-есаул сказал:
- Вот, сынки, под его началом и будете служить.
Ахметша и Хасан вскочили, ожидая  увидеть степенного и строгого воина, а перед ними стоял молодой, ну старше лет на пять, не больше, с веселыми глазами и нашивками урядника чубатый казак. Видя разочарованные лица, Янбулат  усмехнулся:
- Не смотрите, сынки, что он молод, - на границе не один десяток нарушителей поймал. Молод годами, да хваткой силен. Ну, Семен, - начал знакомство Янбулат, - вот Ахметша, это Хасан, передаю  под твое начало. Джигиты хорошие, смелые.
Семен пожал руки молодым башкирам. Те как-то недоверчиво смотрели на этого русского командира. Больно уж молод по их разумению он, чему может научить?! Семен же, пожимая им руки, весело поинтересовался:
- По-русски то калякаете?
Ахметша строго посмотрел на него и глухо ответил:
- Разумеем кое-что.
Хасан же смущенно подтвердил:
- Ахметша, хорошо калякает, я же не так уж. Зато все понимаю,- с гордостью добавил он. И правда, башкиры, умеющие хорошо понимать  и разговаривать по-русски были достаточной редкостью и потому особо ценились. Семен еще раз весело улыбнулся. Вот так  состоялось знакомство, а там и служба пошла.    
Прошло два месяца как Ахметша служил на границе.  Все бы ничего, только, как думалось ему, служба задалась неудачная. Однообразная до тошноты. Только и знаешь -  утром построение, оглашение распорядка дневных и ночных патрулей и чистка оружия.
А ведь Ахметше мнились стремительные погони, перестрелки с нарушителями границы. В общем, всякие приключения. Однако не видать ему такой веселой жизни. Казахи были в мире с Россией. Так что нечего будет рассказать  домашним после службы, да и перед сверстниками не похвастаешься. Н-да, ничего не поделаешь. Оставалось спокойно до ноября просидеть на этом редуте, а там и домой по первому снегу, как смена придет. А пока  служба сводилась к простому объезду  пограничных следов по краю реки Яик. Заступив в ночной дозор,  Ахметша с Хасаном во главе с Семеном неспешно проезжались  по отмеченным вехам прибрежного яра реки.
Служба есть служба. Покараулив в секретном схроне, что был оборудован у потайного речного перехода, дозор по приказу старшего двинулся дальше. Джигиты медленно ехали берегом, чутко вслушиваясь в ночную тишину. Лошади привычно шагали по знакомой тропе. Седла скрипели в такт  топотуконей, убаюкивая всадников. Ночь пела под одуряющий звон цикад. Степь, будто отдыхая от дневной жары, томно разлеглась по обе стороны реки. Из-за дальней речной излучины медленно выплывал  туман, накрывая  белым покрывалом уснувшие берега. Постепенно джигитов сморила полудрема.
Интересен сон в седле.  Во время сна всадник являет собой  неприглядную картину. Согнутая, сгорбленная фигура, только коленки стиснуты. Нет той твердой осанки и стати, которая так радует глаз, когда видишь джигита. Такими были Ахметша и Хасан. Хасан даже иногда всхрапывал во сне. Под мерный топот коней их мотало в седле, как тряпичных кукол. Но это только мнимая беспомощность:  сон кочевника в седле напоминает сон орла. Орел мгновенно взмывает в небо в случае опасности, так и кочевник, только  раздастся крик тревоги, и он уже во время просыпания хватается за шашку и, вынув ее, ищет взглядом опасность. Это до первого мига, затем, повинуясь  крику атамана, бросается на врага. Главное правило  башкира-воина  – прежде чем оборонятся,  нападай, ошеломи противника, заставь его защищаться, затем отступай, чтоб потом, оценив силу врага, решить, какая тактика боя наиболее приемлема для достижения победы.
В степи  просыпалось утро. Рассвет только-только наметился светлой полоской на востоке.  С реки повеяло  влажной прохладой.   Ахметша и Хасан зябко поводили плечами от  утреннего холодного ветерка и зевали в предвкушении отдыха от ночного  обхода  речной границы. Правда, до смены было далеко. Как говаривали бывалые казаки, наступал «волчий час» когда все живое спало самым крепким предрассветным сном. Самое  разбойное время. Тут Ахметше вроде как послышалось что-то, он  встрепенулся и коротко свистнул синицей, призывая к вниманию. Хасан и Семен  подобрали поводья и тоже прислушались к тишине реки. Вроде было тихо. Семен осторожно подъехал к Ахметше и тронул его локоть кончиком нагайки. Ахметша жестом велел  спешиться и сам лег на землю. Семен и Хасан повалились рядом, они до сих пор не понимали, что встревожило их товарища. Семен,  дыша в ухо Ахметше, спросил:
- Чего там?
Ахметша молча показал на светлеющий горизонт в сторону излучины Яика. Семен всмотрелся и увидел, как на фоне светлой полоски горизонта темными точками двигалась кавалькада всадников, гнавших  большой табун в сторону речного брода. До них было недалеко. Расстояние одного выстрела. Кони медленно брели к берегу. Двигались бесшумно, видимо шли по траве, что скрадывало топот копыт. Обычная уловка конокрадов. Дозор внимательно смотрел за нарушителями. И тут вопрос встал, что делать. Их было трое, а конокрадов, судя по теням, не менее десятка. Силы неравны, правда на стороне казаков была неожиданность. Вовремя они ушли от ночного схрона по маршруту. Нарушители, поди, уже побывали там. Их счастье, что не застали, а то бывали случаи, что вырезали сонных казаков. А тут, не обнаружив в потайном секрете дозора, решили идти к броду, надеясь на удачу, так как не знали, в какую сторону направился дозор, может он сейчас далеко от брода на другом участке, и они успеют переправиться. А на том берегу ищи-свищи, руки коротки. Правда, бывали случаи, что азартные казаки в пылу погони перескакивали брод и гонялись уже на чужой стороне, но это удальство часто заканчивалось плачевно. Неожиданно для казаков будто из-под земли вырастали казахи в большом количестве и на ходу арканили растерявшихся сорванцов и стремительно уходили в свои степи. Порой казаки успевали отбить пленных, но часто казахи уходили с добычей. И по слухам, дорого продавали казаков в Бухару или Хиву. Русские воины там ценились. А сейчас в выигрышном положении был казачий дозор. Вовремя они спешились. Нарушители не заметили их и спокойно направлялись к реке. Семен, жарко дыша в ухо Ахметше, шепотом спросил:
- Что будем делать?
- Арканить надо. Табун  отбивать, – так же шепотом отозвался Ахметша.
- Заарканить, может, успеем одного-другого. Да редут далековато. Наши могут не успеть. Если  сдуру полезем, их тоже немало. Сомнут. Сами угодим.
- Давай так сделаем. Хасана пошлем за подмогой, а тут мы зашумим и пойдем вдвоем атакой. Глядишь возьмем врасплох. Пока туда сюда, время протянем, а тут и наши подоспеют.
Семен в сомнении покачал головой. Идея его увлекла, но будучи старшим в дозоре, решиться на атаку было нелегко. А вдруг не получится, и пойдет все не так? Если это казахи, то на легкую победу не придется рассчитывать, они сами не лыком шиты. Самое верное, это скакать на редут и предупредить остальных, а там сам атаман решит что делать. «Но время не в нашу пользу,- думал Семен.- Пока доскачем, пока наши соберутся, прискачем, а там конокрады уже на том берегу. Рукой не достанешь. Они ж потом назло нам костер разведут да и пировать станут, дразня нас, дескать, что, взяли? И ничего не поделаешь, они на своей территории, как говорится, близок локоть да не укусишь. Да и приказ пришел строго-настрого запрещающий преследовать их на той стороне. Ослушников чуть ли не каторга ждала. Россия с казахами заигрывала. Политика, одним словом, только от этой политики  простому народу одно разорение. А в последнее время, почуяв свою безнаказанность, моду взяли, после удачного разбоя на российской территории, устраивать показное веселье на том берегу Яика. Мол, на-ка выкуси.  Дождутся  ведь, окаянные, утра, и пока казаки бессильно грозятся с берега, пируют на виду. Некоторые даже подъехав к берегу, нахально предлагают угоститься. Что же делать? – напряженно размышлял Семен, глядя на всадников на фоне светлеющего горизонта, и вдруг чуткое  ухо уловило приглушенный девичий писк. «Неужто девку захватили? – всполошился Семен, и, не веря своему слуху, толкнул Ахметшу и шепотом спросил:
- Слыхал? Вроде девка всплакнула?
Ахметша невозмутимо прошептал:
- Это не девка. Жеребенок мамку ищет. А вот и кобыла отозвалась, слышишь?
В утренней тишине послышалось призывное короткое ржание и радостный нежный всхлип жеребенка. У Семена от сердца отлегло. Самое худшее не подтвердилось. И вдруг решившись на атаку, командирским шепотом скомандовал:
    - Хасан! Марш на редут и передай атаману, что казахи разбойничают на нашей стороне и ведут коней на ту сторону реки. Чтоб поспешали на помощь. А мы тут с Ахметшой постараемся задержать их.
Хасан обиженно поинтересовался:
- А почему именно я? Почему не Ахметша? Чем я плох?
- Хасан, ты давай приказы не обсуждай! – яростно зашептал Семен, - а выполняй. Смотри,  атаману доложу,  махом поумнеешь. Ну, давай, скачи, только оврагом  уходи, чтоб не учуяли тебя. Долго валандаться будешь? – шепотом прикрикнул он на замешкавшегося Хасана. Хасан обиженно подхватил повод коня и шелестящим топотом скрылся в речных зарослях. Ахметша, не отрываясь, наблюдал за нарушителями и тихо попенял Семену:
- Зря ты так с Хасаном. Его тоже понять можно. Этим приказом ты вроде как усомнился в нем, в его храбрости.
- Да ладно, потом извинюсь. Не время на уговоры да на приседания, во-о-н  казахи через реку переправились на нашу сторону, а мы и не слыхали. Страм.
- Да они, поди, на другом участке  переправились. А возвращаться тут решили. Следы путают. Ну, что, пошли? – спросил Ахметша.Семен кивнул головой:
- Давай. Только смотри не зарывайся, вперед шибко не лезь, нам задача до подмоги в руки казахам не даваться, да и за реку не отпустить. Вот и кумекай. Ну, пошли. Помогай нам Бог.
Ахметша и Семен вскочили на коней и, выпалив для острастки из ружей, с громкими криками кинулись на конокрадов. Вначале уловка удалась, казахи,  было, всполошились и суматошно погнали в сторону брода, а затем, поняв, что их обнаружили всего двое дозорных, разделились. Часть всадников погнали табун в сторону реки, а оставшиеся кинулись наперерез казакам. Семен и Ахметша неслись на полном скаку, увидев, что им навстречу скачут конокрады выпалили в них из пистолетов и, не сговариваясь, рванули в разные стороны, заставив казахов еще раз разделится. Началась извечная азартная игра кочевников в догонялки. Тут уж кто в седле ловчее, да и у кого конь быстрее, тот и победитель. Ну, а неудачливым либо смерть от стрелы или пули,  либо позорный плен. Ахметша, развернувшись, скакал в сторону речных зарослей. Он задумал запутать преследователей в кустах, разрознить их, а там поодиночке расправится с каждым. Тут  навстречу из зарослей вынырнул Семен. От неожиданности Ахметша поднял коня на дыбы, чтоб не столкнутся лоб в лоб. Семен, часто дыша,  яростно вертелся в седле. Картина кардинально изменилась. От догонялок дело перешло к завершающей стадии. Казахи грозной гурьбой стали теснить казаков.  Ахметша и Семен, повернувшись лицом, заставляли хрипящих коней, пятится назад, пока не уперлись в кусты. Тут они выхватили шашки и  приготовились к обороне. Казахи решили не рисковать, вынув арканы, метнули их на казаков. Арканы черными змеями обвились вокруг них. Казахи развернулись и рванули в сторону стараясь свалить добычу с коней. Семена вырвало из седла и поволокло вслед удаляющемуся казаху. Ахметша оказался проворней, только аркан обвился вкруг его шеи, он молниеносно махнул шашкой, перерубая жесткую веревку. «Не зря вчера точил шашку»,- похвалил себя Ахметша, почувствовав, как ослабла жесткая хватка  аркана, и тут же рванул навстречу окружившим  противникам,  углядев меж его рядов прореху. Растолкав конем опешивших такой дерзостью казахов, Ахметша кинулся в погоню за волочившим Семена всадником. У того конь изнемогал от тяжести и потому скакал тяжелым галопом. Свежий конь Ахметши мигом нагнал его и Ахметша взмахом шашки перерубил аркан и крикнул:
- Семен, быстрей в седло и уходим. Нам не справиться одним.
Семен, вскочив на ноги, завертелся, стараясь уцепиться за Ахметшу. Конь же в азарте боя не стоял на месте, хрипел, то вставал на дыбы, то кружился, мешая Семену запрыгнуть в седло позади Ахметши. Преследователи тесной кучкой спешили им наперерез. Семену наконец-то удалось запрыгнуть на коня, позади Ахметши и крикнул:
- Гони, Ахметша! На редут  гони. Сомнут ведь. Тогда точно заарканят.
Ахметша хлестнул коня, и они помчались в сторону редута. Под двойным грузом конь скакал уже медленней. Ахметша приговаривая, подбадривал его:
- Ну же, милый, не выдавай. Еще немного и уйдем.
Семен же непрестанно оглядывался назад на неумолимо нагоняющих казахов. «Ну, все! Конец! Точно заарканят! Не миновать плена!» - думалось Семену, он ладошкой хлопал по конскому крупу и яростно кричал:
- Давай, конек, не подводи.
Только прокричал и как тут он почувствовал, как жесткая шерстяная веревка сдавила ему горло. «Да что ж это такое!» - возмущенно успел прохрипеть Семен и  во второй раз слетел с коня. Сзади раздался торжествующий крик. Ахметша  с досадой развернулся и помчался вслед волочащемуся Семену. Крутя над головой шашкой, он сшибся с первым встречным казахским всадником. Тот поднял боевую дубинку, и  смело отразил удар Ахметши. Закипела нешуточная битва двух воинов.   Ахметша с оттягом рубил с плеча, да только шашка все время натыкалась на крепкую древесину дубинки. Казах ловко уклонялся от свистящего клинка Ахметши и сам нападал, заставляя его оберегаться от взмахов грозного оружия.   Боевая дубинка-сукмар пострашней шашки. Не столько убьет ударом, сколько покалечит в умелых руках. Вокруг поединщиков сгрудились оставшиеся всадники. Они молча наблюдали за поединком, не вмешиваясь в эту смертельную битву. Ахметша крутился вьюном в седле, стараясь  сразить врага ударом своей шашки. Он изнемогал в этой схватке.  Казах, также хрипло дыша, все тяжелее махал дубинкой, метясь то в голову, то в спину Ахметши. Отражая удары, Ахметша лихорадочно думал, ища выход. «Еще немного и меня сомнут. Уведут в плен. Да где же Хасан с подмогой? Как вырваться отсюда?» Тут, будто угадав мысли своего хозяина, конь Ахметши резко взвился на дыбы ударом передних копыт и всей массой своего тела обрушился на противника. Лошадь под казахом  покачнулась и повалилась на бок, увлекая за собой всадника и открывая при этом брешь в плотном кольце воинов. Ахметша чудом удержался в седле, конь же устремился в открывшийся проход и они  вырвались из вражеского кольца. Казахи, удивленные таким невиданным трюком, на первый миг опешили, дав беглецам несколько драгоценных мгновений. Опомнившись, они пустились в погоню. Ахметша мчался вдоль речных зарослей, опережая своих противников буквально на два десятка метров. Он искал Семена. Вернутся на редут без Семена, он считал ниже своей чести джигита. Это получается, что не спас своего командира в битве, бросил в беде. А это позор, который не смоешь потом десятками подвигов. Лучше вместе попасть в плен. Семена он нашел почти у самого брода, где казахи готовили к переправе захваченных коней. Семен лежал связанный почти у самой воды. Увидев Ахметшу, он вскочил на ноги и закричал:
- Ахметша, поворачивай, скачи вдоль реки там в тугаях затеряешься. Тебя не найдут.
Ахметша, подскакав к Семену, соскочил с коня, одним взмахом разрезал на его руках веревки и отдал кинжал. Семен сожалеющее сказал:
- Ну, что ты наделал, Ахметша? И меня не освободил и сам не спасся.
- Ничего, зато вдвоем продержимся до подмоги. Да что там Хасан замешкался? Не знай, до редута через Оренбург поскакал? До сей поры их нет, – негодующе проговорил Ахметша. Семен сжал кинжал и, глядя на приближающихся казахов, сказал:
- Спасибо тебе, Ахметша, что не бросил. Ввек не забуду.
   - Кушай на здоровье! – иронично ответил Ахметша, наблюдая за противником и добавил, - как гласит твоя поговорка: помогай нам Бог! Сейчас нападут.
Казаки встали  спинами друг другу. Казахи  скручивали в кольца арканы. «Ну,  - подумал Ахметша,- сейчас набросят арканы и конец. Сколько я успею перерезать арканов? Ну, один, два от силы. А ведь их вон сколько. Почти десять человек. Двое коней переправляют, а остальные нас пленяют. Силы неравны».
Арканы взвились и черными кольцами опоясали казаков. Семен первый аркан успел, полоснуть и перерезать, второй же мертвой удавкой сдавил его предплечья, а третий же свалил с ног. Ахметша от первого аркана успел увернуться, второй сумел перерезать, третий же сдавил ему горло, и пока он боролся с ним, другие арканы довершили дело, спеленали его, как дикого коня-трехлетка. Ахметша рычал сквозь стиснутые зубы, тщетно стараясь освободить руки.  «Ну, вот и все, - устало подумал Семен, - помощь не поспела». Казахи, довольно посмеиваясь, усаживали связанных казаков на коней для переправы через Яик.
Тут неожиданно раздался выстрел и предостерегающий крик казахского воина. На полянку перед бродом выскочила группа всадников. Они быстро в карьер неслись с поднятыми клинками на казахов. Казахи быстро сообразили, что это новая угроза в виде подоспевшей помощи пленным  дозорным. И, забыв про пленных, кинулись скорее переправлять табун через брод. Ахметша и Семен при выстреле подняли головы, увидев летящих в стремительной скачке казаков, воспряли духом и ударами пяток погнали своих коней в сторону приближающейся казачьей лавы. Казахи не стали догонять убегавших казаков, им бы лошадей переправить. Кони в суматохе не хотели лезть в воду и старались отбежать от  берега. Казахи, беспрестанно оглядываясь на приближающихся казаков, криками старались загнать табун в воду, но все потеряло всякую управляемость. Все смешалось.  Кобылы с громким ржанием метались по берегу в поисках пропавших жеребят. Жеребята же тоненькими голосами звали своих матерей. Суматоха было невообразимая. В конце концов, казахи бросили табун и сами - через брод на ту сторону реки. Но тут возникла непредвиденная  закавыка. Конокрады сами себе создали преграду из живой стены конского табуна, что сгрудили у переправы. Кони не шли в воду и суматошной толпой  мешали всадникам пробиться к броду. Казаки же неумолимо приближались, грозя либо порубить казахов в случае сопротивления, либо полонить. Казахи бросились врассыпную в надежде затем по одиночке переправится в укромных речных местах. Главное - оторваться от погони казаков. Ахметша и Семен, доскакав до первого казака, криком остановили его:
- Стой, браток, погоди! Да стой же тебе говорят. Ты освободи нас от веревок, а там скачи дальше.
Казак, разгорячено дыша, досадливо поморщившись, вынул кинжал, одним движением  перерезал путы и, не слушая слов благодарности, поскакал далее. Освобожденные же, схватив поводья, развернули коней и бросились обратно к реке. Но было поздно.  Казахи уже были недосягаемы, почти на середине Яика. Они плыли, держась за седла коней и загребая свободной рукой. Казаки же палили по ним из берданок. Семен яростно спросил у одного из них:
- Упустили, ага? Все ушли?
- Да, вроде все ушли. Нехай плывут, зато табун остался, – степенно ответил тот. Только ответил, как со стороны зарослей выскочил всадник и помчался в сторону реки.
Ахметша узнал в нем того самого казахского воина, что так умело сражался с ним. Видно отстал от остальных.  Казаки всполошились и захлопали ему вслед выстрелами своих берданок. Ахметша крикнул:
- Стойте, не стреляйте. Я его догоню,- и кинулся ему вслед. Ахметша гнал коня подбадривающими криками и при этом накручивал кольцами аркан, что висел на луке седла. Он решил взять в плен убегавшего казаха. Конь у Ахметши был резвее и с каждым скачком нагонял противника. Догнав его до длины веревки, Ахметша широко размахнувшись сильным броском, кинул аркан, целясь на низко склоненную голову воина. А, шайтан, промах. Увернулся-таки. Молодец, ничего не скажешь. Взяв другой аркан, что висел на луке седла, Ахметша во второй раз метнул на казаха. И еще в полете, по развороту кольца аркана он понял, что на этот раз удача на его стороне и в самую долю секунды, когда веревка обвила жертву,  резко натянул поводья. Приученный конь встал как вкопанный. Ахметша откинувшись в седле, тянул веревку.  Аркан задрожал натянутой струной.  Казах, схватившись за горло, выпал из седла. Ахметша  подскакал и, спешившись, связал руки лежащего противника, оглушенного своим падением. «Ну, вот и все», -  подумал Ахметша, устало присаживаясь рядом с пленником. Послышался конский топот. Ахметша приподнялся посмотреть. Это прискакал Семен.
- Ну, что? Взял супостата? – обрадовано поинтересовался он.
- Ага, заарканил! Молодец, джигит. От первого броска сумел увернуться. Ловкий, однако. Пришлось другой аркан  метать. А что за помощь пришла? Вроде не с нашей команды. Откуда они?
- Ага, ты это верно приметил. Это с соседней станицы казаки. По следам догоняли этих разбойников. Они, видишь ли, на их стороне границу перешли, ну а тамошним казакам за позор стало, что конокрадов не учуяли, вот и шли за ними. Чтоб самим повязать, оправдаться перед начальством, да добро вернуть. А то ведь не помилует станичный атаман. Нагайками осрамят.
Ахметша молчал.  До него, наконец-то дошло, что все это время на волосок был от гибели и в лучшем случае от плена. В пылу схватки он даже не думал об этом, его опьяняла сама битва. Ведь он так мечтал о такой жизни. Да и сама битва напоминала детскую игру в казаки-разбойники. И только сейчас ощущение смертельной опасности шелестящим холодком прошлась по телу, заставив знобко передернуть плечами.
- Ну, все хорошо, что хорошо кончается, - со вздохом заключил Семен, доверительно сообщил - правду говоря, я подумал, было, конец нам, Ахметша. Да видно Бог на нашей стороне был, помиловал. Вернусь в станицу, в церкви свечу поставлю пудовую за чудесное избавление. Да домашним, особливо жене, накажу за тебя молится, Ахметша, хоть ты и басурманин.
- Спасибо, кушай на здоровье! – рассмеялся Ахметша, глядя на него, засмеялся и Семен. Смеялись от того, что им повезло сегодня, избежали такой опасности. И смех был такой, рыдающий, коим после битвы воины сбрасывают нервное напряжение. Насмеявшись, они еще помолчали. Молчание было таким, каким умеют молчать только настоящие мужчины. Тут застонал лежавший в беспамятстве плененный казах. Ахметша и Семен с любопытством уставились на него, рассматривая недавнего врага. Казах был молод, статен, вроде даже как ровесник Ахметше. Такой же сухой телом, но силы видать был не малой. Он повернулся на спину и уставился на казаков ненавидящим взглядом.
- Гляди, каким волком смотрит, - проговорил Семен, - Ахметша, давай его сажать на коня.  На редут ехать надо.
Ахметша, вскочив на ноги, поймал казахского коня, что пасся рядом, и помог Семену посадить пленного в седло, а недоуздок привязать к своему седлу, чтоб не сбежал. Затем запрыгнул на своего коня, и тронулись в обратный путь на редут. Только тронулись, как из зарослей послышался топот копыт. Ахметша и Семен насторожились.  Из-за куста им навстречу выскочил Хасан, он с радостным криком подскакал и засыпал их вопросами:
- Этого кто поймал? Ты, Семен? Ты, Ахметша? Как вы тут без нас? Да как вы сумели? Ну, просто молодцы. А, мы к вам так поспешали, так поспешали…
- Ага, прямо подковы теряли. Чего валандались? Ладно, спасибо соседским казакам, они подоспели, а то б уже на той стороне Яика в колодках шагали.
- Да ты что, Семен? Я сразу поскакал на станицу. Как только известил, наши сразу помчались сюда. Это просто вам показалось, что долго. Правду говорят, что в бою время на растяг идет. Минута часом кажется. Однако, вы молодцы. Ну, Ахметша! Вернусь в аул, всем расскажу, какой ты батыр. Мне бы так!  Ты вот уже в плен взял, а я ничего не совершил, - вдруг поскучнел Хасан. - Отец твой гордиться будет, а мой только ус покрутит  от досады на меня, что я такой тюфяк оказался. А все ты, Семен, виноват. Послал меня на редут, не дал хотя бы шашкой помахать.
Семен ехал себе, не отвечая на нападки Хасана. Ему было хорошо. Ахметша же с улыбкой слушал красноречие Хасана, время от времени дергая недоуздок казахского коня, проверяя, не развязался ли он.  Так гуськом и въехали на полянку перед редутом, заполненную конями и спешившимися казаками. Им на встречу вышел станичный атаман:
- Ну, вижу, с добычей возвернулись. Молодцы. Так, Семен, ты старший по дозору, докладывай по порядку.
Семен, поправив на себе ремни, оружие, одежду, выпрямился, стал сразу строгим и, отдав честь, коротко доложил о произошедшей схватке. В своем докладе он особенно отмечал достоинства Ахметши и его подвиг. Атаман удовлетворенно покачивал головой, слушая доклад. Ему было особенно приятно слушать все это  в присутствии казаков с другой станицы, что так опростоволосились, пропустив конокрадов на своем участке. Атаман был немного  тщеславен.  Ахметша не знал, куда деваться от смущения. Закончив доклад, Семен снова отдал честь и отошел в сторону. Атаман прокашлялся для внушительности и громко крикнул:
- Равняйсь, смирно! Урядник Болдырев Семен, вам и вашему дозору от имени командования объявляю  благодарность. А особенно Ахметше. – И, не выдержав до конца роли строгого командира, он неожиданно улыбнулся и просто сказал. - Молодцы, сынки. От меня по чарке водки. Вольно, разойдись.
Семен, Ахметша и Хасан громко крикнули:
- Ура!
- Ну, братцы, гуляем! – обрадовался Семен.
- Ага, гуляем! – нахмурился Ахметша.- Сам пей свою водку, - и зашагал прочь.
- Чего это он? – недоуменно поинтересовался Семен.
- Чего, чего? – усмехнулся тот казак, что отвечал на вопрос упустили нет ли казахов, - уж не первый год служишь, а того не разумеешь, что башкирцы ведь магометане. Им вера не велит вкушать водки.
- И то правда. А как же ему угодить? Мне-то водка достанется, а ему?
- А ты угощение приготовь. Мяса побольше навари и чайком угости. Им того и ладно. Простой народ.
- Ага, понял. Хасану поручу. Ему сподручней. Знает свои обычаи и все такое.
Подозвав Хасана, он велел приготовить угощение, а сам же пошел получать обещанные чарки водки. Станичный атаман щедро плеснул  во фляжку Семена водки, наказав пить, да не терять головы. Семен вежливо засмеялся избитой остроте и в веселом расположении направился  к своему костру, где уже вовсю хлопотал Хасан, готовя праздничный ужин.  Тем временем соседние казаки решили заночевать на этой полянке, чтоб дать отдых замученным лошадям. А плененного казаха  было решено доставить на соседний участок для расследования, мол, откуда и каким путем сумели границу перейти. Его связанного все еще держали возле деревьев. Казаки несколько раз предлагали ему поесть, но он упорно отказывался принимать какую-либо пищу, кроме воды. «Не иначе  себя уморить решил», - подумали казаки и оставили его в покое.
Постепенно день клонился к вечеру. Солнце уже исчезло за горизонтом, окрасив его густым алым цветом. Сумерки постепенно заполняли речные распадки, тихо незаметно накрывали речные заросли своим  покрывалом. Вскоре совсем стемнело. Только костры разгоняли темноту яркими языками жаркого пламени. Казаки поужинали, выставили постовых и улеглись на отдых. Семен же, Ахметша и Хасан все еще сидели у потухающего костра. Они знатно поужинали. Хасан расстарался, мяса наварил много. Оно прямо таяло во рту. Бишбармак удался на славу. Даже Семен впервые попробовал. И ничего, понравилось. Хотя, конечно, вначале скривился от кислого вкуса курута, которым  Хасан  заправил шурпу. Однако виду не подал. Боялся обидеть башкирских друзей. После сытного ужина, тем более от водки, Семен разомлел. Отвалившись от котла, он ждал, когда самовар поспеет, чайку попить. А пока он закипал, его потянуло на разговоры.
- Вот ты, Ахметша, зря водки не пьешь. Нам, казакам, никак без нее нельзя. С устатку ли, после баньки или после какой непогоды, как хватишь ее, родимую, сразу все как рукой снимает,- нетрезвым голосом начал Семен.
Ахметша же смотрел на пламя костра и ничего не отвечал. Он устал за сегодня. После ужина глаза уже слипались, и потому он слушал речи Семена  вполуха.
- Вот вы, магометане, водки не пьете, это я понимаю, а что ж свинину не едите, вроде тоже божья тварь, а? Молчишь? Упертые вы какие-то. Все не как у людей. Вон и  пленный киргиз такой же магометанин. Одну воду пьет, с наших рук ничего ест. Он что, боится,  мы его отравим? Смешно. Больше русским казакам делать нечего, только как киргизов травить.
Ахметша очнулся от полудремы и спросил:
- Что, правда, за целый день ничего не ел?
- Ага, ничего не ест. Не знай себя уморить решил?
- Он просто из рук русского ничего не возьмет. Приведи его сюда или я сам схожу. Покормить надо.
Семен встал и, покачиваясь, пошел к дереву, где сидел пленный, переговорив с охраняющими его казаками, развязал узел и привел к своему костру. Ахметша с Хасаном  обновили дастархан, навалили свежего вареного мяса. Семен привел казаха и знаком показал, что тот может садиться. Тот вопросительно показал на связанные руки. Развязали. Ахметша поднялся и проговорил общепринятое для мусульман приветствие:
- Ассалам аллейкум!
Казах потер запястья и неторопливо ответил:
- Вагаллейкум  ассалам!
Хасан уже успел поднести кумган, чтоб сполоснутся. Казах не спеша умылся, фыркая под струями воды. Взял полотенце, аккуратно вытерся и сел за дастархан. Семен  толкнул Хасана в бок:
- Вы что решили покормить его?
- Ага, а что?
- Да нет ничего, покормить-то, конечно, надо, тоже ведь человек, тоже мама рожала. А кушать-то будет?
- Мы же единоверцы. Мусульмане.
- Ага, конечно, – согласно мотнул головой Семен.
Тем временем Ахметша пододвинул блюдо с мясом и положил рядом краюху хлеба. Жестом пригласил отведать угощения. Казах неторопливо взял кусок лепешки в знак уважения откусил краешек и пожевал его и потом только взялся за мясо. Ахметша и Хасан тоже взяли по куску мяса и стали есть, несмотря на то, что сытно поужинали до этого. Закон гостеприимства не велит оставлять гостя одного отведывать угощение. Это было бы неуважением по отношению к нему. Казах угощался в полной тишине. За едой не принято разговаривать. Насытившись, казах отвалился от блюда. Хасан тотчас подал горячую, наваристую шурпу забеленную курутом. Гость с благодарностью принял пиалу и в три приема осушил ее. Видно было, что несмотря на то, с каким достоинством ел мясо, пленный был довольно голоден. Тут и самовар поспел. Заварили чай. Подавая пиалу,  Ахметша заговорил с ним:
- Откуда будешь? С какого рода-племени?
Казах, неторопливо отхлебнув обжигающий чай, удовлетворенно вздохнув, ответил:
- Из-под Актобе. А род мой Шапрашты, слыхал, небось?
- Доводилось. Сам ак-суек или кара-суек?
- Если бы я был из ак-суек я тут не сидел, а в юрте, развалясь, бишбармак ел.
- А чего в наши края полез? Нужда погнала?
Казах замолчал, видно вопрос был неприятный, и он решил не отвечать, сделав вид, что занят чаем. Ахметша решил не настаивать на ответе - и так было видно, что казахский джигит был из бедных. Хотя какой  джигит вслух признается, что он беден? Лучше промолчать и пусть думают, что хотят. Каждому мыслить не запретишь. Ахметша решил зайти с другого бока:
- Как зовут то? Имя-то есть у тебя или тоже промолчишь?
- Кадыргул.
-А я - Ахметша.
- Ну, вот и познакомились. А ты ничего, воевать умеешь, - вдруг похвалилего Кадыргул, - против моего шокпара не каждый выстоит.  Молодец!
- Ну, и ты тоже не промах. Крутил своим сукмаром, как веретеном, до сих пор удивляюсь, как уцелели мои бока, - усмехнулся в ответ на неожиданную похвалу своего недавнего недруга Ахметша.
Казах, допив чай, отставил пиалу в сторону, что говорило: он сыт. Ахметша поднял ладони для молитвы. Мусульмане коротко проговорили слова молитвы и с возгласом «Аминь» завершили трапезу. Хасан принялся убирать дастархан. Семен же под воздействием винных паров давно мирно посапывал,  уткнувшись в воротник полушубка. На редуте все стихло. Хасан, прибравшись, тоже захотел спать и, отойдя в сторонку, постелил под себя потник, а под голову седло. Вскоре раздался его храп. Ахметша же с Кадыргулом все еще сидели перед костром. Ахметше спать не хотелось, до сих пор возбуждение от событий дня не утихло в нем, а Кадыргула мучило сознание плена. Ему было горько. В первый раз пошел на такое дело, и тут такая неудача. В ауле засмеют. Его горькие мысли прервал Ахметша:
- Ты, так и не ответил. Зачем полез через  границу? Нужда одолела или из баловства?
Кадыргул неопределенно пожал плечами, он еще не решил, говорить правду или помолчать. Кто его знает, как обернется его откровение. Хотя этот башкир вроде ничего. Джигит еще тот.  Взгляд прямой, честный, такой в спину не ударит. Да и свой, мусульманин. Даже если не поможет, хоть выслушает да посочувствует, а это уже немало для его истерзанной муками плена души, и он негромко заговорил:
- Да, Ахметша, ты прав. Нужда меня погнала. Долг отца отрабатываю. Три года назад отец занял у Сагандыкбая  десять кобылиц,  табун увеличить. Все женить меня хотел. Два года кобылицы исправно жеребились, половину приплода отец отдавал баю в счет долга. Оставался еще год и в этом году расплатились бы. Оставалось в конце осени четырех жеребят отдать и две кобылы. Тогда расчет полный вышел бы. Да и мы считай, в накладе не остались бы. За три года  поголовье табуна увеличилось почти вдовое. И был у нас целый косяк коней, два верблюда и овец почти полторы сотни. Вроде только вздохнули. Отец радовался, как ребенок, такому прибытку. В ауле его уже называли «почтенный Ержанбай». Даже в совет аксакалов стали приглашать иногда. Очень уж загордился отец, мир праху его. Богатеем себя почувствовал. На своих же соседей-бедняков стал смотреть свысока, да покрикивать начал. Как мать урезонивала его, говорила, мол, Ержан, не гордись так, судьба ведь, как колесо арбы, то высоко поднимет, под самые небеса, то в грязи вываляет. Но, куда там, отец и не слушал ее, только посмеивался. А этой зимой у соседа Нуритдина мать умерла, так он по-соседски попросил у нас овцу взаймы для поминального обеда, да отец отказал ему. Нуритдин ничего не сказал, только печально покачал головой и пошел к такому же бедняку Ермеку, и тот, как ни странно для моего отца, дал взаймы овцу, хотя знал, что она была одна из последних. Мать по-соседски бегала в хлопотах на похоронах соседки, да видно где-то простудилась и потом слегла. В неделю сгорела. Отец очень горевал. Его печали, казалось, нет конца и края. Однако это, оказывается, были только цветочки, ягодки ожидались впереди. В этом году  у нас весна ранняя была. Тепло пришло, а с ним такие дожди пошли, что залило все, а потом мороз ударил. Ну, все заледенело. Степь как стеклом покрылась. Лед толстый, даже конь копытами не пробивал, что там говорить о верблюдах, да овцах. Бескормица пошла страшная. Скотина валилась от голода, будто кто косой косил. Богатеи, как дожди пошли, так на юг свою скотину погнали, там теплее. А отец чего-то все тянул. Видно надеялся на перемену погоды. Итак, наша животина не шибко справная была, по дороге на эти пастбища вся погибла бы. Гололед на многие версты раскинулся. Вот наша семья и осталась в надежде, что теплый ветер с юга задует, а там и корка эта ледяная оттает. Да не дождались. Скотина вся полегла. Отец весь почернел лицом. Когда уж по-настоящему весна пришла, у нас ни одной головы не осталось. Вот так колесо судьбы опять нас в голод и нужду окунула. В мае отец от горя умер. Похоронили скромно. Откуда деньги или скотина на богатые поминки? А овцу на поминальный обед дал тот самый Нуритдин, которому отец когда-то в его горестные дни помочь не пожелал. Вот так оно получается, воистину - не плюй в колодец, из которого придется напиться.
Остались из всей семьи только я и сестренка Алтынай. Только от горя отошли - тут  другая напасть. Буквально неделю назад пришел Сагандыкбай и потребовал оставшуюся часть долга. А это, как ты знаешь, не много не мало -  четыре жеребенка–однолетки и две кобылицы. Я просил его подождать до следующего года, мол, я на работу пойду, пастухом отработаю. А он ни в какую. Отдай, кричит, долг и все. А потом я понял, почему он так рьяно потребовал долг. Сестра моя ему приглянулась. Ей шестнадцать лет, да и вправду красивая. Джигиты прямо всю дорогу к нашему аулу в песок истолкли. Устал отбиваться от сватов. Хотя родственники и советуют отдать замуж. Даже если отдам, ей все равно счастья не будет. Кому она нужна, бесприданница, да тем более сирота? Замучают попреками. Вот бай и решил в счет отцовского долга молодой женой обзавестись. Считай, задарма такую красавицу отхватить. Меня аж всего затрясло от бешенства, я схватил его за горло, придушить хотел, да его нукеры не дали. Оттащили. Сагандыкбай, отдышавшись, мне сказал, если я в течение месяца не верну долг, то он приедет и заберет сестру насильно и будет прав, так как все будет по решению шариатского суда. А кази - его друг, в исходе решения суда в его пользу не приходится сомневаться. Что осталось делать? Тут Кеширбай (есть у нас в ауле баламут, конокрадством промышляет) голову мне заморочил. Подбивать стал идти в набег на русскую сторону, мол, знает потайную тропу, и брод через Яик, о котором даже казаки не знают. Как коней отобьют, так по этой тропе и переправят на свою сторону, и никто не хватится их следов. Говорил, что одним махом я рассчитаюсь с Сагандыкбаем.  Я и загорелся. Стал готовиться. Сестра отговаривает, плачет, чует, что добром это не кончится. Но, куда там, я ж упрямый, как отец, не стал слушать,  ушел в набег. Да как видишь, не повезло. Остальное знаешь.
Ахметша с тяжелым сердцем слушал горестный рассказ Кадыргула. Ему до боли было жаль этого казахского джигита, которому выпало столько несчастий. «Да, судьба уготовила ему столько подарков, что только успевай получать». И под впечатлением от рассказа перед его внутренним взором виделась безрадостная картина человеческого отчаянья от свалившихся невзгод. Виделся ему хмурый, морозный день, ровная, блестящая, как стекло, от гололеда степь, по которой понуро бродит исхудавший скот в тщетной надежде пробить лед копытами и добыть корм. Тут и там большими буграми лежат туши павших коней, верблюдов, овец. И над всей этой безрадостной картиной только свист холодного ветра и горестный плач беспомощных людей. «О, Аллах, да минует чаша сия меня и моих родных», вздрогнув от увиденной картины, мысленно взмолился Ахметша, по привычке суеверно сплюнул через левое плечо и сочувственно посмотрел на Кадыргула. Казах сидел, низко опустив плечи, затем поднял голову,  устало спросил:
- А теперь скажи, Ахметша, только честно: что дальше со мной будет?
Ахметша задумчиво посмотрел на него и нерешительно ответил:
   - Кадыргул, правду говорю, не знаю. Знаю только, что завтра отправят тебя в соседнюю станицу. Больно уж тамошние казаки на вас обиделись. Мало того, что границу незаметно перешли, так вы еще увели их лучший табун. Срамно им теперь перед другими. Там допросят тебя, потребуют тайный брод показать, затем суд будет. Во всяком случае, острога тебе не миновать, если только кто-нибудь из твоих богатых родственников не заступится, не внесет за тебя штраф. А так, наверное, год в тюрьме продержат. Слава Аллаху, что в сегодняшней схватке смертоубийства не было, да весь табун вернули, а иначе на каторгу погнали бы, а там, в тайге, и сгинуть недолго.
- О, Аллах! – схватился за голову Кадыргул, - пропала Алтынай. Увезет ее Сагандыкбай, точно увезет. Ведь кроме меня и защитить ее некому. Через неделю и срок подойдет. А родственники боятся связываться с Сагандыком,  сами у него в должниках ходят.  Выступишь против его воли, разорит до нитки. Ой-бай, что делать?  Будь я сейчас в ауле, увез бы сестру, куда глаза глядят, нанялся  батраком, глядишь, и не пропали бы.
И он глухо зарыдал. Плакал он как-то редкими вздохами, но зато с таким отчаяньем, что у Ахметши все переворачивалось внутри от жалости и тяжкого чувства своего бессилия. Постепенно Кадыргул перестал плакать, лег на попону и затих. «Видно, решил отдохнуть, завтра ему предстоит тяжелый день»,- подумал Ахметша, вороша палкой затухший костер. Угли отозвались густым вишневым цветом, озарив на миг задумчивое лицо джигита. Тут неожиданно зашевелился Хасан, он поднял голову и заспанным голосом тихо спросил:
- Ты чего не спишь, Ахметша? Переел, что ли, что сон бежит от тебя?
- Да спи ты! – отмахнулся он.
Хасан осуждающе покачал головой и снова захрапел.
Тут Ахметша что-то надумал. Он осторожно толкнул казаха. Кадыргул тихо поднялся и в свете тлеющего костра вопросительно качнул головой. Ахметша разрезал на нем веревки и, приложив палец к губам, мол, тише и поманил за собой. Кадыргул понял его с полуслова и мягкими скользящими шагами пошел за ним. Вышли на берег реки и тут Ахметша сказал:
- Беги, Кадыргул. Тут место узкое переплывешь, а там тебя не достанут.
- А как же ты? Ведь сам пострадаешь, за то, что отпустил! – тревожно спросил Кадыргул. Ахметша с показной беспечностью махнул рукой:
- Что-нибудь придумаю. Скажу, что проспал и не слышал, как ты сбежал!
- Ой, ли! – засомневался джигит, - ведь начальство не дураки, не поверят.
В стороне редута что-то зашумело. Послышались то ли голоса, то ли копытами кони переступали, только Ахметша заторопил казаха:
- Давай, беги. А то наши проснутся, оба погорим.
- Ну, друг дорогой, прощай, никогда тебе этого не забуду. Знай, что теперь у тебя есть друг, который за тебя хоть в огонь, - взволновано и поспешно начал прощаться Кадыргул.
- Сестре своей передай привет. Кажется, ее Алтынай зовут?
- Обязательно, друг Ахметша.
- Ладно, давай плыви, - заторопил он  Кадыргула. Казах скользнул в воду и мелкими взмахами рук, стараясь не всплеснуть, поплыл к другому берегу. Ахметша еще постоял немного и затем пошел к костру. Навстречу ему попался незнакомый казак из соседней станицы, который ходил до ветру. Застегивая ширинку, он  хмуро поинтересовался:
- Как там наш пленный, спит?
- Э…э… Спит, спит, -  не сразу ответил  Ахметша и пошел дальше. Казак с подозрением посмотрел ему в след и, укладываясь на прежнее место, помыслил, «Что-то темнит этот башкирец. Явно тут не чисто. Может, что украсть хотел?  С них станется. Разбойный народ. Ладно, завтра разберемся», засыпая, подумал он. Вскоре посапывая, засвистел. На ночлеге все затихло. Только на том берегу Кадыргул стоял и смотрел на спящий редут. Он был на воле. Осталось коня найти.  
                                 Четвертая глава.
Утро  было скверным. Все бегали, как ошпаренные.   Этого и следовало ждать.  Все-таки пленный сбежал. Особенно бесновался атаман. Вчера только водкой наградил и объявил благодарность да над пришлыми казаками подшучивал, тут на тебе - ложка дегтя. Выстроил весь редут и дал разгону всем и правым, и виноватым. Особенно досталось Семену.
- Ты, что ж это, казак Семен Болдырев? Ты как допустил, чтоб этот азиат сбежал у вас из-под носа? Ты куда глядел? Кто караулил пленного, а? Что молчим? Отвечать!
Семен Болдырев только хлопал глазами и молчал. Тут главное  не перечить атаману, глядишь, и гроза минует. Чего греха таить, и до этого бывало, пленные сбегали. Да  и сами казаки иногда  того, кто жалостливо просил,   отпускали, поди, сами не безглазые были, видели этих «барымтачей», порой и глядеть было не на что. Одежонка вся рванная,  глаза голодные, сразу видно, не от хорошей жизни скотину воровать пошел, бедолага. Главное, чтоб смертоубийства не было. Правда, кони отменные у всех, оно и понятно, на кляче на казаков не попрешь, махом салазки загнут. Чего так разоряется? А, ладно, не впервой, авось пронесет.  Потерпеть надо, пошумит-пошумит и утихомирится. Тем временем атаман остывал. Выдав длинную  тираду, в которой поминались все предки Семена до восьмого колена, атаман остановился перевести дух. Ахметша и Хасан стояли не шелохнувшись. Установилась гнетущая тишина. Семен решил было, что гроза миновала, да не все так просто оказалось. В дело вмешался тот самый казак из соседней станицы, что ночью столкнулся с Ахметшой.  Опершись на берданку, он стоял в сторонке и слушал, как атаман чихвостит своих. Видно, по характеру язвой был. С усмешкой кивая на Ахметшу,  промолвил:
- Тут, атаман, следовало бы поспрошать вот этого башкирца. Я  видел, когда ночью ходил до ветру, как он все с этим киргизцем калякал. Не он ли подсобил ему бежать? Говорил же я, нельзя доверять басурманам, где это видано, чтоб волку доверяли охрану другого волка.
Успокоившийся было, атаман снова взъярился.
- Ну, урядник отвечай, кто охранял пленного?
- Казак Ахметша, - ответил деревянным голосом Семен.
    - Ахметша?! – переспросил атаман и задумался. Как наказать того, кто сам словил нарушителя? Ну, надо же такому случиться! Только вроде благодарность объявил, и такой проступок.   Пленного проворонил.  Острогом пахнет. Как  быть? Тут его за рукав тронул старший соседских казаков:
- Слушай, что скажу Василий Алексеевич. Тут, конечно, приятного мало, твои недосмотрели за пленным, ну и мои не лучше. Проспали, как киргизцы границу перешли. Так что и твои, и мои оплошали. Если в Оренбурге об этом прознают, ни тебя, ни меня не помилуют. Всыпят - мало не покажется. Так что давай так сделаем. В общем, ничего тут такого не было. Табуна вы не видели, мы сами отбили еще до подступов к вашему участку, а за это мы помалкиваем, что ваши пленного не уберегли.
- А если просят где сами киргизцы, что ответим?
- Как что? Скажем, что при виде нас киргизцы коней побросали и  за реку успели убраться. А догонять на той стороне не стали согласно приказу губернатора. Вот и все. А если все-таки захочешь наказать башкирца, то другому поводу наказывай, а про пленного даже молвить не моги. Тут, брат, всех предашь, да на себя позор накличешь. А так все при своих интересах. Да и башкирцу судьбу не порть. Ему еще служить, а какой он вояка вчера в бою сам видел. Ну, в первый раз ведь - еще не оперился, с кем не бывает. Ну, так как решил?
Атаман в задумчивости покрутил ус. То, что предложили ему, выводило из тупика всех, да и задачка отпадала сама собой. Ладно, так и быть, решил про себя Василий Алексеевич, правда за башкирцем придется присматривать.
- Ладно, быть по сему, - согласно рубанул рукой атаман и грозно прикрикнул на облегченно вздыхающих казаков, - не больно-то радуйтесь, сорванцы. Я с вас  три шкуры спущу. А ты, Семен, вернешь водку всю до капли. Не было вам награды, понял?
Посветлевший лицом Семен лихо козырнул и радостно гаркнул:
- Есть вернуть всю водку, - и выразительно глядя на атамана, шепотом добавил, - вернемся в станицу, ведро поставлю, ей-ей!
- Ладно, ладно, - добродушно проворчал атаман и погрозил кулаком. Затем, обратившись к башкирам, он грозно нахмурил брови и вовсе не зло сказал:
- Да, Ахметша, опростоволосился ты, брат. Да ладно, и на старуху бывает проруха. Молись своему Аллаху, что не убивец был этот азиат. Если бы кого убил или покалечил из казаков в бою, и мы упустили его, то посидел бы в остроге с годик-другой. А так  все хорошо, что хорошо кончается. Смотри, на первый раз прощаю по неопытности твоей. Да и помалкивайте об этом, узнаю, что языки распустили, махом укорочу. Разойдись! – сам пошел седлать коня. Пора ехать на станицу.
Все разом заговорили. Соседские казаки быстренько свернулись и, попрощавшись, гуськом выехали с редута.  Следом погнали  отбитый табун.Когда все улеглось, Хасан взволновано обратился к Ахметше:
- Ахметша, ты-то хоть объясни, что случилось? Ты что ли отпустил Кадыргула?
Ахметша подошел к Семену, протянул руку для пожатия и просто сказал:
- Спасибо, Семен!
- Да не за что. Только вот никак не пойму, когда этот киргиз успел уйти? Последний раз просыпался,  вроде вот тут под деревом сидел с тобой говорил.  
Ахметша сдержано ответил:
- Ушел и ушел, моя вина, чего тут вспоминать, - и пошел к костру, - Хасан, давай вскипятим чай. Завтракать пора.
Хасан озадачено посмотрел на Семена и побежал разжигать костер. Семен же облегченно выдохнул.  Все обошлось. Ахметше конечно тяжело.  Ничего, первый блин комом, как говорится. Завтракали молча. Хасан озабоченно посматривал на Ахметшу. Не нравилось ему его состояние. Молчит и хмурит брови, кабы чего не натворил. Да ладно, присмотрю за ним, решил про себя Хасан. Позавтракав, Семен дал команду садится на коней и отправляться по маршруту. Башкиры  вспрыгнули в седла. Ехали привычной тропой. Просматривали ряды плетеных изгородей, называемые «симы». Заезжали в секретные «карманы» тропы, где располагались ловушки для нарушителей. Ловушки были сплетены из конского волоса, натягивались между ветками кустарника на глиняных участках тропы. Если порвана, то смотрелись, чьи следы,  звериные,  или человеческие. Если человек наследил или конь, то тут же весь дозор осматривал свой участок,  определяя, куда пошел нарушитель и давали знать на редут, а там уж  казаки  прочесывали окрестность. Обычно хватали злодея на первых верстах от границы. Так что тут главное не проворонить.  Ахметша внимательно смотрел по краям тропы и его мысли были далеко. Его давила чувство вины. Он не раскаивался в том, что он отпустил казаха.  Беду Кадыргула он хорошо понимал, да и чувство солидарности ему подсказало единственную возможность помочь ему. Теперь он опасался, что про его проступок сообщат отцу, а он строгий судья. Да и если  до аула весть дойдет, сраму не оберешься. Могут и ведь, не зная толком  дела, пустить слух, что Ахметша проспал побег. Вот радость будет зубоскалам. Злым языкам только дай повод. Мигом человеку все «косточки» промоют, и сушиться поставят. Ахметша представил, как будет страдать от всего этого отец. Больше всего на свете он боится потери чести. Как говорит народная мудрость, самое дорогое на свете - честь джигита! Пропадет конь – купить можно, клинок сломался – достать можно, жена ушла -  другую  найдешь, а если тебя чести лишили, то ее не купишь, не достанешь и не найдешь,  она дается мужчине только один раз. А каково матери будет? Ахметша на миг увидел ее скорбное лицо и заплаканные глаза. Защемило сердце. Очнулся от толчка Хасана:
- Ахметша. Ты чего такой? Ну, сбежал, сбежал пленный. Другого поймаешь. Да и мне как-то не понятно, как он мог сбежать от тебя, ты же чуткий, как рысь? Или втайне от меня с Семеном «зям-зям хыу» попробовал, а? -  ухватив за рукав, засмеялся Хасан.
Ахметша досадливо дернул рукой и раздраженно процедил:
- Какая водка, Хасан? Сам знаешь, я ее никогда не пробовал.
- А как тогда сбежал Кадыргул? Только не говори, что спал, не поверю.
- Отпустил я его Хасан. Сам веревки перерезал.
- Ух ты! – озадаченно проговорил Хасан. - Значит, прав был тот казак, что говорил, дескать, твоих рук это дело. И не побоялся?
- Да в тот момент я не думал об этом. Понимаешь, там на его стороне только сестра осталась. Алтынай, кажется, ее имя. Так вот если бы он не вернулся, то их бай точно взял бы ее в жены в счет долга. И родственники не помогли бы, сами уговаривали его отдать сестру. Вот я его и пожалел, отпустил. Да я не жалею об этом. Отец мне говорил, что на границе всякое случается, главное быть человеком, тем более они наши единоверцы. Хорошие они или плохие, а в одного Бога верим. Стало быть, по Аллаху единые братья.
- Ага, братья. А как он с тобой дрался? Махал своим сукмаром совсем не по-братски. Попал бы под его удар, глядишь, и не разговаривал сейчас со мной.
- Ну, а ты как хотел? Правильно делал. Отбивался, как мог. Если бы тебя тягали в плен, неужто пошел, как баран на веревочке?
- Ты, Ахметша не мешай все в кучу. Ладно, все обошлось. Только вот я думаю, вдруг до аула весть дойдет? Поди,  найдется «добрая душа» растрезвонит. А народ-то, не разобравшись, глядишь и поверит.
- Вот и я этого боюсь. Чему быть, того не миновать.
- О-хо-хо, брат, – сокрушенно закрутил головой Хасан, - теперь гляди, за тобой глаз да глаз будет.
- Аллах не выдаст – свинья не съест! – равнодушно пожал плечами Ахметша.
Тем временем дозор подъехал к полянке среди речных зарослей. Обеденная пора подошла. Да и коней поить надо. Казаки развели огонь на старом кострище и принялись вытаскивать припасы. Незаметно и вода закипела. Хасан, не жалеючи, отломил большой кусок кирпичного чая, положил в котелок и снял с огня. Пока раскладывал, чай знатно заварился до черноты. Семен хлебнул, поперхнулся:
- Ну, заварил так заварил, Хасан, - покрутил он головой  и заел чайную  горечь куском сахара. Башкиры невозмутимо пили, бесшумно прихлебывая из пиалушек. Им было привычно. Отобедав,  дозорные  снова запрыгнули в седла и выехали  с полянки. Так прошел день.
К вечеру, закончив объезд, казаки вернулись на редут. Семен сходил к атаману доложился о благополучном завершении наряда. Вернулся хмурым. Хасан подозрительно взглянул на Семена и подумал - неспроста это. Он подошел к сидящему невдалеке Ахметше и озабоченно проговорил:
- Слышь, Ахметша! Глянь, Семен какой-то не такой вернулся от атамана, к чему бы это?
- Я откуда знаю? – равнодушно ответил Ахметша, - ну, наверное, атаман дал какое-то задание, кто их разберет. Давай, Хасан, делом займемся, чего чужие загадки отгадывать. Вон, у тебя бешмет порвался, верно, когда через кусты продирался, за колючки зацепил. Да и оружие почисти. Берданка за день, поди, вся в пыли. Клинок подточи. Меня вон как вчера выручила  отточенная шашка, сам видал. Кабы тупая была, шагал бы сейчас по степи за чьим-нибудь  конем. Давай, давай, - поторопил он Хасана,  все пытавшегося что-то спросить и, не слушая его, пошел к своему коню, который уже остыл, и настала пора стреножить на ночную пастьбу.
У Семена действительно была причина быть озабоченным. Атаман приказал ему присматривать за башкирами, говорит, что казах сбежал при их помощи. Оказывается, ему тот казак, что с соседней станицы, обстоятельно  поведал, что видел той ночью.
- Гляди, Семен, хоть и служилые они, но то, что они магометане, тоже учитывать надо. Смотри, как бы за спиной чего такого не натворили. В общем, опасайся.
- Да ну, Василий Алексеевич! – не поверил Семен, - если единоверцы, чего ж тогда он его вязал, да меня от плена спас?
- Тут не все просто, Семен!  В общем, задание понял, теперь шагай.
Прошло несколько дней. Служба катилась своим чередом. Уныло и однообразно. Ахметша и Хасан совсем освоились на границе. Ежедневная служба преобразила их. Исчезла юношеская угловатость. Движения стали более уверенными. Да и речь уже стала почти совсем русской, благодаря постоянной практике. Акцент в разговоре, конечно же, никуда не исчез. Это как родимое пятно, дается от рождения. На днях приезжал Янбулат-есаул. Очень уж обрадовались ему башкиры, служившие на редуте. Устроили настоящее пиршество по такому случаю.   Хасан быстренько, уж он мастер по таким делам, смотался к чабанам, что пасли овечьи отары недалеко от границы, купил овцу. К вечеру целый котел бишбармака был готов. Тут подошли Василий Алексеевич и Семен, которых пригласил Ахметша.  Янбулат и атаман крепко пожали руки друг другу. Они давно были знакомы. А Семен, увидев погоны старшего по званию, вытянулся, отдавая честь. Янбулат любезно махнул рукой. Башкиры расселись за дастарханом.  Янбулата-есаула, как почетного гостя, посадили во главе табына, рядом расположились Василий Алексеевич и Семен.  Хасан мигом прошелся с кумганом и полотенцем через плечо и весело с прибаутками полил все присутствующим на руки. Башкирские джигиты так же весело отвечали ему, желая благополучия. Янбулат-сотник и атаман, не спеша, обстоятельно вымыли руки, крепко потирая ладони. Разом подняли ладони, и сотник кратко прочитал молитву. Ахметша, как положено по обычаю, гостю преподнес паленую баранью голову. Янбулат аккуратно разделал ее и наделил кусочками всех сидящих. Никого не забыл, всем досталось. Семену и Василию Андреевичу  тоже вручили  по кусочку. Семен недоуменно вертел кусочком мяса, не зная, что с ним делать. Для него это все было в диковинку. Атаман же спокойно жевал доставшуюся ему долю и, видя нерешительность урядника, толкнул локтем, дескать, - ешь, давай. Семен вдохнул и положил в рот пахнущую дымом копченую часть уха. Он впервые  ел баранью голову, да еще паленую на костре. Башкиры принялись за угощение. Ели в тишине. Разговаривать с набитым ртом считается верхом неприличия. Подносы с мясом быстро опустели. Сказывался здоровый аппетит молодых джигитов.  За мясом, как положено, шурпа подоспела. Ее тоже не спеша, смакуя, поели. Наконец-то и бурлящий ведерный самовар встал. Хасан с готовностью протянул первую пиалу с ароматным напитком дорогому гостю и русским казакам.
   -Ну, как служат наши джигиты? – отхлебывая горячий чай, поинтересовался Янбулат.
- Воины хорошие, – сдержано ответил атаман.
- Да и вообще отлично служат, - непочтительно влез в разговор Семен.
- Не забывайся, урядник, – одернул его атаман, - среди старших и помолчать можно, пока не спросят, – и продолжил разговор. - Недавно вот ваши отличились. Дело-то как было… С той стороны барымтачи прошли через Яик. Слава Богу, не на нашем участке. Соседи по линии проспали.  Угнали целый табун. Казаки  по пятам за ними  гнались, когда у себя  очухались.  Вот барымтачи  и решили было по нашему участку перейти на свою сторону. А что? Идут с нашей линии, сполоха не было, кто бы что заподозрил? Может, мирные казахи коней решили попоить? Букеевская Орда ведь и тут свои стада иногда пасет.  Если бы перешли бы реку и поминай, как звали. Сам знаешь, Янбулат. Приказ губернатора. Ежели пересекли Яик, то все, дальше и не моги гоняться за ними. Политика. Ну, тут Семен со своими казаками не сплоховали. Вовремя заметили да держали их, пока подмога не поспела.
- Да это все Ахметша! – опять влез нетерпеливый Семен, - если бы не он, точно проглядели бы их. Чуткий он, как рысь. А что это ты, Василий Алексеевич, не рассказываешь, как он меня от аркана спас и как с казахом в поединке сражался?
- Ну, это я для тебя оставил, давай хвали своего побратима, - добродушно ухмыльнулся атаман, попивая чаек, - вижу же, как тебе не терпится поведать.
- А что такое? – заинтересовано спросил Янбулат.
- Да, ничего такого, Янбулат абзый, не слушайте Семена, - смущенно отозвался Ахметша, - подумаешь, подвиг.
- Ты, Ахметша, не скромничай. Дело-то, как было, господин есаул. Прыткий этот казах два раза накидывал аркан на мою шею и каждый раз Ахметша спасал меня. Ну, разве не подвиг? А потом сам же и повязал его после поединка. Во, какой!
- Это правда?
Сидящие башкиры подтверждающе загудели. Семен, улыбаясь, толкнул атамана:
- Ну, Василий Алексеевич, скажи, что, правда.
- Правда, правда, - согласился атаман, заканчивая очередную пиалушку чая.
- Ну, вот я же говорил! – удовлетворенно протянул Семен.
- Да я и не сомневался, что наши джигиты не подведут! – проговорил польщенный Янбулат.
- Ты давай-ка завершай чаепитие, - вдруг спохватился атаман, - не забывай, что хороший гость, отведав угощения, о доме вспоминает.
- И то правда, - заторопился Семен, отпивая остывший чай.
Угощение завершили краткой молитвой, башкиры словами «Аминь», русские  гости привычно крестясь. Встали. Казаки размяли затекшие ноги. Семен, потирая ногу, пожаловался:
- Ногу вот отсидел, Василий Алексеевич, никак не привыкну. Как башкиры так сподобились сидеть?
- Э-э, Семен, они привычные. Сам, чай, видел, башкир, как сядет в секрете в одно положение, так и просидит до конца, а наш брат, за это время разов десять поворочался бы, как медведь.
- Правда ваша, Василий Алексеевич. Ахметша сколько раз на меня кошкой шипел, если я схроне лишний раз повернусь. Видишь ли, я слушать ему мешал.
- Вот то-то и оно, - ответил атаман, и они,  беседуя, направились к своим коням.  
Дождавшись, когда уйдут русские, - при них было как-то неловко  расспрашивать о домашних, -  башкиры снова вскипятили чай и уже по-свойски беседуя, накинулись с расспросами на Янбулата. Как дома? Здоровы ли родители, братья, сестры? В общем, вспомнили всех: свата, брата, свояка, земляка и т.д. Есаул, посмеиваясь, еле отбивался от вопросов:
- Да, дома все хорошо, привет передают. Откочевали в этом году не так далеко, за гору Сыбар-тау, да в сторону Тогузтемира. Отец твой, Ахметша, здоров,  Ямал-енгэ тоже не хворает. Вот гостинцы передала, - с этими словами Янбулат передал увесистую сумку, - а Фатих-агай тебе, Хасан, свой салам передает, да вот и мама твоя тоже гостинец сготовила, только все скучает по тебе.
- Да куда столько много? – хором протянули удовлетворенные джигиты, рассматривая подарки, - тут мы тоже не голодные сидим.
- Да это еще что, - рассмеялся Янбулат, - они завалили меня  всего. Чего только не нанесли! Еле отбился. Взял только то, что нужно, и что лошадь выдержала. Ведь кроме вас еще джигиты служат, им тоже приятно было подарки из дома получить, как считаете?
- Оно понятно, - рассмеялись Ахметша и Хасан.
Есаул улыбался, глядя на  односельчан. Несмотря на возмужалые черты, они все еще оставались теми юношами, каких он запомнил при отправке на кордон. Вон как почти по-детски улыбается Ахметша, рассматривая подарки из дома. А ведь какой джигит, а? Приятно было слушать, когда русские хвалили его. Чего и следовало ожидать, все-таки Ахметша принадлежит к старинному воинскому роду. И не зря же испокон веков вся их фамилия носит прозвище «Айыу араhы» - род медведя. Не иначе и в самом деле свой корень от медведя ведут. Все джигиты из этой семьи такие же сильные, чуткие, быстрые, ловкие, несмотря на некоторую замедленность в движениях. Медведь тоже кажется неуклюжим, а попробуй, задень его, мигом поломает. Так что Ахметша не подкачал, не осрамил славу своего отца. Киньягали будет приятно узнать, что сын его так служит. Хасан тоже молодец. Не столько силой, сколько смекалкой и расторопностью берет. Такие натуры в походе просто незаменимы. На марше своей говорливостью скрашивают унылую однообразность, когда джигиты почти падают с седел от бесконечного перехода по степи. А на биваках без них как без рук. Только сотня встанет на ночной привал, последние ряды еще не все подтянулись,  они уже успеют разузнать, где лучше всего расположится, чтоб не дул сквозняком степной ветер, найдут укромное место, где укрыть лошадей. Джигиты еще еле ноги разминают после многочасовой верховой езды, они уже костер запалили, да так что и не дымит, и со стороны не заметишь. Ловкий, в общем, джигит. Молодец.
Ну, вот и пора прощаться. Янбулат встал. Хасан каким-то шестым чувством угадал намерения дорогого гостя, мигом слетал к коням, оседлал жеребца и подвел к Янбулату. Удовлетворенный  Янбулат вдел ногу в стремя, и повернувшись в седле, сказал обступившим односельчанам:
   - Ну, прощайте джигиты! Хуш! Пора на другие редуты, меня там уже заждались, - и, склонившись, поманил Ахметшу.
- Слушай меня, Ахметша. Скоро вы пойдете куда-то в поход. Куда, в какую сторону - не знаю. В общем, ждите команды. Но это пока между нами. Смотри, не проболтайся. Да знаю, ты не из болтливых, - рассмеялся есаул, увидев как потемнело от обиды лицо Ахметши, и добавил -  в общем, будь начеку, присматривайся, да держи язык за зубами. Хуш егеттэр! – тронул каблуками коня и рысью выехал из редута.
Хасан только успел крикнуть:
-Хуш, абзый! – и хитро прищурившись спросил:
- О чем секретничали?
- Да ни о чем, - уклонился было Ахметша от ответа. Только не на того напал. Не так просто отвязаться от Хасана, когда ему надо,  вцепится как репей и не отстанет, пока своего не добьется. В общем, попытался узнать, о чем поведал Янбулат другу. Да так и не узнал. Ахметша отличался редким упрямством. Таки отмолчался от расспросов Хасана. Не добившись своего, Хасан обиделся. Целый вечер молчал, надувшись. Даже спать улегся в обиде. Но к утру все забылось. Хасан философски рассудил: раз не говорят, значит не надо. «Много будешь знать – быстро состаришься»  - так ведь говорят в народе.  Придет время - все узнается. И с легким сердцем простил Ахметшу за его неуступчивость и весело хлопотал над завтраком. Ахметша же тревожно размышлял над словами Янбулата. Что-то темнил сотник.  Как-то туманно намекнул про поход. К чему бы это? «Ну да ладно. Что будет, то будет. Все в руках Аллаха», - привычно подумал Ахметша и, подчинившись зову Хасана, пошел завтракать.  За завтраком Хасан привычно болтал, смеша  рассказами джигитов. Ахметша сдержанно улыбался. Вскоре и Семен подошел. Башкиры радушно предложили отведать угощения. Семен весело отказался и приказал собираться на маршрут. Через несколько минут дозор отправился знакомой тропой вдоль реки. Ахметша привычно покачивался в седле. Мысли были ясными. Слава Аллаху,  дома все хорошо. Сам молод и силен.  Рядом надежные друзья. Чего еще желать от этой жизни? – так думал джигит,  вглядываясь в степную даль за Яиком. Ахметша наслаждался всем что видели его глаза, сам того не ведая, как резко изменится его судьба и какие испытания готовит она ему. А пока он ехал, слушая привычную болтовню Хасана, который смешно коверкая русские слова, рассказывал новую историю Семену. До крутого излома осталось всего ничего. Случится это завтра.
А завтра наступает с рассветом.        
                                         Пятая глава.
                                             Набег.
Стояли самые жаркие дни лета. Солнце пекло немилосердно.  Вся степь лежала в душном мареве. Небо покрылось белесой дымкой.  Линия горизонта причудливо  дрожала от струящегося зыбкого знойного воздуха. Казалось, вокруг намного верст все повымерло. Даже  в тени прибрежных зарослей реки не ощущалось присутствия жизни. Ни травинка не шелохнется под чьим-нибудь шагом, ни ветер не прошелестит поблекшими листьями речного тала. Полное безмолвие. Правда тишину нарушала  тоненькая звенящая струна неведомого насекомого, звук которой слышишь не столько ухом, сколько ощущением этого звона у себя в голове.
- Однако, жара сегодня, - со вздохом проговорил Семен, оттирая со лба густой пот. Приподнявшись, он посмотрел  за речную сторону. С досадой еще раз протер красное лицо, проговорил:
- Пойду в речке  ополоснусь, - припадая на отсиженную ногу, Семен поспешил к речной воде. Упав на колени, он по самые плечи погрузился в воду. С плеском вынырнул лицом из воды и с облегченным «А-а-ах» снова окунулся головой в речную прохладу.  Ахметша возмущенно зашипел:
- Тише. Всех по реке всполошил.
- Да ладно тебе, Ахметша, - с веселой укоризной отмахнулся Семен, - вечно тебе лазутчики мерещатся. От такой жары, поди, самый распоследний барымтач  в своей юрте спрятался. Он что, дурак в такое пекло через границу перелазить?  Иди лучше, окунись. Вода - просто райское наслаждение.
-  Сам знаешь - шум по воде далеко отдается. А может он и сидит где-нибудь в зарослях да и гадает, в какой мы стороне, а ты своим плесканием ему знак подаешь, мол, тут мы. А ему только и надо. Пока мы тут в речке резвимся, он другой тропой раз, да и был таков. Перешел границу, сказался мирным казахом Букеевской Орды и докажи, что сам не верблюд.
- Чего-то ты серьезный больно, Ахметша, раз решил уму-разуму учить меня, - удивился Семен, потряхивая мокрыми волосами, - не забывайся, я все-таки старший в дозоре.
Дремавший в тени дерева Хасан недовольно пробурчал:
- А вы еще поругайтесь. Не обращай внимания, урядник. Ахметша в самом деле какой-то смурной сегодня. С утра такой. Что-то тревожит его. Да и неспроста это. Я его чутью верю. Что-то должно  случиться. Не сегодня, так на днях обязательно.
- Ага, в поход пойдем, либо с бандой биться будем, - рассмеялся Семен, - куда идти, коли даже за рекой и то почти Рассея начинается. А что, и правда ты способен угадывать будущее? А, Ахметша?
- А ты слушай больше этого балабола, глядишь и взаправду поверишь, - с досадой ответил Ахметша.
- Это кто балабол? Я? – с негодованием вскочил Хасан. - Я сам знаю, что это так. Сколько раз замечал. Что,  задарма  что ли у вас в роду курэзэ были? Одна Хатима-инэй чего стоила, твоя бабушка.  Вся округа к ней ездила. Видать, ее умение чуток и тебе передалось.
- А если в правду, Ахметша, верно говорит Хасан? – заинтересовано спросил Семен. Ахметша, смущенно поигрывая камчой, ответил:
- Сам не знаю. Только если  что-то сдавит в груди аж дышать нечем, а сердце так гулко застучит, а потом отпустит, стало быть, что-то произойдет со мной, а когда именно - неведомо. Но в течение трех дней обязательно. Как сегодня. С утра маюсь.
- Ага, сам признался, а я что говорил, - обрадовано зачастил Хасан. - Точно бабка Хатима-инэй ему свой дар передала, не иначе. И вообще их род такой вот и потом как в ауле рассказывали…
- Ладно, хватит, Хасан, - оборвал его Ахметша, - чего зазря языки чесать, поговорили и будет. Лучше  пройдись вдоль берега, морды посмотри. Может рыбе деваться уже некуда, вся забилась.
- И правда, Хасан, проверь. Жара вроде сваливает. Поесть не мешало бы. Уха была бы кстати,- распорядился Семен.
Хасан, недовольно бурча, пошел по заветным местам берега, куда с утра закинул плетенки для ловли рыбы.
А полуденный зной потихоньку сбавлялся,  уже чувствовалось, что на сегодня жар перевалил свою середину,  дело пошло к вечеру. Ахметша еще раз окинул взглядом речной простор и не спеша пошел умываться, сгоняя прохладой  дневную усталость.
- Что, заморился? – участливо спросил Семен, когда Ахметша пришел с реки,- и правда жара одолела. Только вот Яик и спасает. А как там в степи? Поди, совсем ужас?
- Это время лета, с 1 июля по 10 августа, казахи называют «шильде». Сорок дней самой жары. Как у нас, башкир, зимой самые морозные дни называют «селля».
- И откуда ты все знаешь?
- А чего тут знать. Этим приметам нас родители сызмальства учат.
Пообедали обжигающей наваристой ухой, что расторопный Хасан успел сварить из пойманного улова. А вечером, сменившись, отправились  на редут. На редуте было непривычно многолюдно. Прибыло много всадников и все башкиры. Среди них почти все односельчане или с одного кантона. Начались взаимные приветствия. Башкиры мигом соорудили большой очаг, навесили большой казан. Запустили мясо. И пока оно варилось, по обычаю, сели пить чай, за которым обменивались новостями. Поужинали плотно. Бишбармак был очень вкусен, а главное хватило с избытком. Мясо еще оставалось, но джигиты поднатужились и очистили все.  Разомлевшие от сытной еды, джигиты расселись кружками. Потекла долгая беседа. Ахметша и Хасан растворились в этой толпе башкир и им почти стало не до Семена. Семен отправился с докладом до атамана. А там увидел Янбулата и других чинов из Башкирского войска. Они беседовали с атаманом, видимо обсуждая подробности важного плана. Василий Андреевич рассеяно выслушал доклад и затем внезапно спросил:
- По реке точно тихо?
- Точно, Василий Алексеевич!
- Казахские аулы далеко от Яика?
- Да нет. Вёрст пять-шесть и их выпасы с  табунами начинаются. Там по речке, что в Яик впадает, расположились. А что?
- Ничего. Можешь идти.
Семен вышел. Им навстречу бежали Ахметша и Хасан.
- Ну, что я говорил? – затараторил Хасан, - не зря Ахметша так туманился. Чутье верно подсказало - быть походу. Семен, идем в ночь на ту сторону Яика.
- Правда что ли? – повернулся Семен к Ахметше.
- Ага, - коротко кивнул он. -  Так что как выйдут наши командиры, сразу в путь. Мы в команде Янбулата-есаула. Жди нас Семен. - И протянул руку. Семен обнял поочередно обоих.
- Ну, давайте, вертайтесь живыми - здоровыми!  А почему без меня?
- Велено только башкирам идти.
- Ну, это я разберусь, почему без меня вы идете, - пригрозил Смен, пожимая на прощание руки и, пошел с ними к коням.
Как Семен вышел, атаман повернулся продолжить беседу с башкирами.
- Как видите, господа башкиры. Все идет нам на пользу. Как изволил его превосходительство генерал-губернатор  известить, что на киргизской стороне межродовая распря пошла. Столкнулись два рода за владение пастбищами по реке, да самое главное за старшинство в межродовых отношениях. Надо среди них мир и порядок навести. Потому негласный приказ его превосходительства -  наказать надо один из родов. Больно разбойный он. Что ни лето, то барымтачи, станицы,  выселки набегом берут. Скот да девок крадут. Терпению пришел конец. Посему, сегодня в ночь надо увести табуны, что пасутся на той стороне. Киргизцы больше всего горюют, коли коней уведешь.
- Это вроде как набег сделать что ли, атаман? – спросил Янбулат.
- Можно и так сказать, - осторожно ответил атаман.
- Ну, это понятно. А кто пойдет, чьи команды?
- Ваши, башкирские, - ответил атаман.
- Чей приказ?
- Командующего Башкирским войском.
- А где приказ?
- Осторожным ты стал, Янбулат, - усмехнулся Василий Алексеевич.
- Будешь осторожным, - я своими джигитами рискую,- ответил есаул.
- На, читай, да только верни его мне. Велено в руки не давать, при себе хранить.
Янбулат прочитал и утвердительно качнул головой на вопросительные взгляды остальных башкирских командиров.
- Еще что велено было нам передать его превосходительству?
- Ничего, только сохранять полную тайность. Да, еще от меня тебе совет, есаул. В случае смертоубийства на той стороне тела не оставлять.
- На счет этого можешь не говорить. Башкир никогда тела своего сородича не оставит на растерзание врагам, - с неудовольствием сказал один из командиров.
- Да еще забыл сказать. Вам, Янбулат, надо бы одеться по-казахски. И как дойдет до дела, так команды отдавать по-казахски, чтоб в заблуждение ввести. А табуны погоните,  у реки вас наши казаки встречать будут, чтоб коней побыстрей переправлять на нашу сторону.
- Да понятно все. Ну, что, господа сотники, по командам?- поднялся Янбулат.
Башкиры встали и молчаливой группой вышли из шалаша. Раздалась громкая команда, и все башкиры разом поднялись и кинулись к коням. Через считанные минуты башкирские  джигиты растворились в темноте. Семен остался же у костра, затем повернулся и решительным шагом направился к шалашу атамана. Резко рванул дверь и без слов ввалился в него.
- Василий Алексеевич, и на что же это похоже?  Без предупреждения, без моего ведома,  моих дозорных перевели в другую команду и отправили не знамо куда, в какой-то поход?
- Все сказал? – спросил атаман, - теперь послушай меня. Отправили твоих Ахметшу и Хасана, как велено было по приказу. Так что остынь и присядь.
- Нет, правда, почему только их, а меня не взяли?
- Потому как на азиата не похож. Рожей не вышел. Ладно, губы не дуй. Видишь ли, Семен, тут своя политика. Губернатору, надо приструнить кое какого казахского предводителя рода. Мало того, что его род что ни на есть разбойный, так ведь и всех барымтачей по Яику у себя собрал. Сам знаешь, что давешняя стычка у реки, где Ахметша повязал казаха, была как раз с ними. Мало того, что на русские деревни нападают, так они еще и казахов Букеевской Орды щипают. То коней угонят, то аул разорят. Вот и послали отряд  образумить этого бая. А там глядишь, и другие присмиреют.
- А почему только башкир послали, а не казаков, никак не пойму?
- Эх, Семен, вроде казак справный,  а того не разумеешь, что тут  губернатор по уму поступает. Русскими казаками наказать, все киргизы возмущаться будут, дескать, русские давят, да еще перекочуют куда-нибудь в Хиву или бухарскому эмиру на поклон пойдут.  А так в команде одни башкиры будут, так с них и спрос. А то, что башкиры враждуют с казахами, каждому известно. Такой набег никому странным не покажется, да и государю-императору доложить можно будет в виде свары между кочевниками. Дескать, что с них возьмешь, дикие народы, живут по своим обычаям. Тут  Россия им не указ. Так что ты не тушуйся. К рассвету обернутся твои башкиры. Приказ - только пару табунов пригнать, да пошуметь малость. Ну, давай иди, готовься коней перенимать у брода, там и своих друзей встренешь.
Семен в глубоком раздумье вышел из шалаша. Кругом казаки седлали коней и группами уходили к броду. Семен вспрыгнул в седло, поехал к реке. Остановился на самой высокой точке берега. На Яике стояла тишина. Только иногда вскрикивала ночная птица, да цикады дружно верещали над  речной равниной. Из-за горизонта показался рожок молодого месяца, что медленно поднимаясь, наливался белизной и освещал скудным светом ночную реку. Семен вглядывался в неверном лунном свете на ту сторону берега. Тщетно. Ничего не  видно. Только степь темнела за рекой.
Башкиры тем временем осторожной рысью ехали по расстилавшейся темной равнине. Мягкая дорожная пыль приглушала  гулкий топот копыт. Янбулат - есаул махнул еле заметным бунчуком в неверном свете молодого месяца в сторону блестевшего в камышах небольшого ручья. Отряд,  перебравшись на другой берег, пошел в другую сторону, где, согласно разведке, находились казахские табуны. Вдали залаяли чуткие собаки-волкодавы. Они с громким рычанием неслись навстречу чужим всадникам. Янбулат скомандовал «Алга» и понесся вперед. Башкиры, выхватив боевые дубинки-сукмары, разделившись на две колонны, пошли бешеным аллюром, охватывая широкой линией забеспокоившихся казахских коней. Навстречу им уже скакала немногочисленная охрана. Они тщетно пытались противостоять  нападавшим. Казахи-сторожа просто растворились в большой массе всадников. Ахметша с Хасаном мчались в одном строю. Хасан поднял над головой сукмар и негромким криком подбадривал себя. Кричать боевые кличи было строжайше запрещено. Задача была - как можно ближе подъехать к табунам и как можно тише повернуть коней в сторону Яика, и угнать до наступления рассвета. В недалеком ауле казахи ударили сполох. Видно, разведка упустила кого-то из сторожей, который сумел добраться до своих и подать весть о нападении.  Пока казахи мчались на помощь охране, башкиры успели завернуть коней и гнать довольно таки большой табун лошадей в сторону реки. Битва с казахами не входила в планы. Ахметша скакал с краю общей массы коней и бдительно следил, чтоб не отбивались на сторону. Хасан же уже всласть кричал восторженно-истерическим голосом. «Хайт! Кайда кеттын!» подделывая башкирские слова под казахский говор. Тут от табуна неожиданно шарахнулась небольшая группа коней во главе с жеребцом. Видимо, это был вожак. Он стремился увести кобыл с жеребятами в сторону удаляющегося аула. Табун, было, дернулся за ними, но тут с криками подскочил Хасан и восстановил порядок. Ахметша на скаку крикнул Хасану:
- Веди коней дальше, я верну этих беглецов. Я быстро.
- Ахметша, брось! Давай, хоть этих доведем до реки.
Ахметша  уже не слышал криков Хасана.  Он азартно мчался за убегавшими конями. По обычаю табун не считался угнанным, если среди них не было косячного жеребца. Косячный вожак был главным призом. Верх удальства.  И позор падал на голову конокрадов, если упускали косячника.  Над неудачниками смеялись, называя неумехами. Ахметша, ничего не замечая, скакал, не упуская из виду широкий круп казахского жеребца. Он до того вошел в азарт, что не заметил, как из предрассветной еще темной сини неожиданно выскочили казахские джигиты. Один из них широким взмахом обрушил на голову башкира  боевую дубинку. Перед глазами Ахметши вспыхнула яркое пламя, и он запоздало удивился, проваливаясь в темноту «Откуда они взялись?», и со всего маху свалился с коня. Кони  скакали дальше.
Хасан же ждал Ахметшу с беглыми конями у переправы. Вот уже последние лошади переплыли узкий брод. Ему скомандовали перейти на другой берег реки. Постоянно оглядываясь, Хасан присоединился к всадникам на берегу.
К нему подъехал Янбулат:
- Ты чего оглядываешься? Потерял что?
- Ахметшу жду.
- А где он?
- Да косячный жеребец в сторону оторвался с несколькими кобылами, вот он за ними и погнался.
Янбулат посерел лицом и яростно громыхнул:
- Я что приказывал? Не обращать внимания на оторвавшихся коней, а гнать табун, какой он есть. А вы чего же, а?
- Да я кричал ему, чтоб бросил их. Ну, ускакали, ускакали. Так нет ведь, не послушался. Да разве его переупрямишь.
Янбулат яростно хлестнул камчой по пыльному сапогу и отошел в сторону. Тут на Хасана навалился радостный  Семен:
- Вернулись, черти!
- Вернулись, да не все! – с досадой уворачиваясь от объятий урядника проговорил Хасан.
- А кого нет?
- Ахметши нет! До сей поры нет, – ответил Хасан и рассказал, как Ахметша остался на той стороне реки. Семен потемневшими глазами взглянул на печальное лицо Хасан и успокаивающе положил руку ему на плечо:
- Ничего, Хасан. Будем ждать. Не такой джигит Ахметша, чтоб его так просто можно было словить. Вернется, вот увидишь, обязательно вернется.
- Лишь бы живым вернулся. Как я, вернувшись в аул, в глаза посмотрю его матери?
- Ладно, будем ждать. Если до вечера не вернется, сами пойдем на ту сторону. Искать будем. Верно, говорю, Хасан?
- Верно, – с надеждой ответил он.
Все всадники уже разъехались. Только Семен и Хасан остались в предрассветной синеве встающего утра. Край степного горизонта налился алой полоской. Казаки смотрели в сторону светлеющей заречной степи, тщетно высматривая фигуру своего товарища. Где он? Что с ним? Ничего не ведомо. Осталась только надежда, что все-таки он вернется.

                                       Глава шестая
Кадыргул кое-как выполз на берег. Сил совсем не осталось. «Все-таки на коне у меня  лучше получается» вытирая лицо, подумалось ему. Пловец из него был неважный,  одежда мешала  плыть, сапоги  будто гири. И ничего не поделаешь. В реку не бросишь. В степи от пекла только одежда и спасение. Голое тело солнце  мигом сожжет. Потом и грешнику не пожелаешь таких страданий, когда кожа лоскутами начнет сползать. Отдохнув, Кадыргул встал и поднялся на обрывистый берег. Казачий стан светился огоньком костра чуть выше. Течение реки не больно далеко снесло. Благо, оно здесь тихое. Повернувшись, Кадыргул зашагал в темную степь. Следовало уйти затемно. Кто его знает, что у казаков на уме. Вдруг, обнаружив бегство пленного, надумают  на эту сторону переправиться да догнать беглеца. А на равнине от конного далеко не убежишь. С такими думами джигит спешил поскорее уйти в степь, да и пока прохладно следовало побольше расстояние преодолеть. Где-то недалеко от Яика, вдоль безымянной речки должен находиться аул, который Кадыргул заприметил, когда шли к реке.  Летние ночи коротки. Вскоре совсем рассвело. Горизонт заалел. Солнце принималось за свою ежедневную работу. Судя попервыми лучам, день обещал опять быть жарким. За невысоким взгорком показалась небольшая отара овец. Навстречу ему с брёхом помчалась собака, однако поопасалась нападать, принялась лаять издалека. Возле овец, опершись на палку, стоял пожилой чабан.
- Ассалам аллейкум, ата, - поприветствовал  его Кадыргул.
- Вагаллейкум! – степенно ответил ему старик.
- Позвольте узнать ваше имя. Не пристало младшему обращаться к старшему без должного уважения.  Чей аул, аксакал, какого рода?
- Имя мое Есимбет.   Аул Орынбая. Род Алимула.  А ты кто будешь и откуда идешь?
- Иду  из-за той стороны Яика.
- А почему без коня? Не иначе из плена бежал? – проявил проницательность чабан. Кадыргул усмехнулся:
- Есть такое дело, - и добавил. -  Мне бы воды попить, аксакал.
- А правда, сынок, совсем забыл про гостеприимство. Подойдем вот к моему стану. Ак-тырнак, стереги  отару, - велел  собаке, и они пошагали к речным камышам, где белел натянутый полог небольшого шатра. Старик проворно вскипятил воду в казанке и заварил пучок зверобоя. Расстелил рваный дастархан, насыпал небольшой кучкой баурсаки. Жестом указал на  кошму, мол, присаживайся. Кадыргул с благодарностью принял пиалу.
Хлебнул горячего взвара и зажмурил глаза от удовольствия. Жажда действительно одолевала его.  Чабан терпеливо ждал, когда гость насытится. Слегка утолив голод, Кадыргул расслабился. Теперь можно отвечать на вопросы.  Пожилой чабан заметил это и принялся расспрашивать:
- Откуда родом, сынок, и куда путь держишь?
- Родом я из рода  Шекты. Аул Сагандыкбая.
- А-а, знаю, слышал. Богатый человек Сагандык. Много коней у него. Даже над нашим родом власть имеет.  А ты кем у него работаешь?
- Табунщиком. Коней стерегу.
- А-а. Тебя случайно не Кадыргулом зовут?
- Он самый. Откуда знаете мое имя?
- Вчера несколько джигитов, так же как ты, гостили у меня. Отара у меня небольшая. Топчусь на одном месте около дороги, вот многие и заворачивают ко мне на огонек. Так вот за чаем они и говорили о тебе, мол, неудачный был набег.  Добычу потеряли, тебя повязали казаки.  Как перед Сагандыкбаем, оправдываться, ума не приложат.  
- Да, отец, это они. Мне бы до аула добраться.  Пешком да по такому пеклу не быстро добежишь. Одолжил бы коня, ата? Потом вернул бы.
- Э-хе-хе, сынок. Откуда у меня конь. Сам видишь, беден я. Отара небольшая, на коне пасти, только лошадь срамить. Так что пешком я, а овец в большем случае пёс пасёт. Умная собака. А до аула Сагандыкбая ты и пёхом доберешься. Верст через десять отсюда его табуны. Перекочевал буквально два назад. К воде поближе.
- Вон оно что. Он говорил, что аул перекочует, только ведь обещался недельку еще подождать.
-  Говорят,  травы  на том пастбище совсем погорели,  одни стручки остались. А тут как никак посвежее будет, около воды-то.
- Ну, спасибо, ата! Пойду потихоньку. Десять верст не велико расстояние,  до полуденного намаза дойду.
- Ну, с Богом, сынок. Да будет святой Хызыр-Ильяс тебе попутчиком! Вот возьми с собой  воды, – и передал Кадыргулу кожаную бутыль.  Джигит махнул рукой в знак прощания и заторопился по степной дороге. Начинало припекать. До аула Кадыргул добрался только к вечеру. Самое знойное время дня пережидал в чахлой рощице тальника, что росло на берегу пересохшей безымянной речушки. Перевалил небольшой взгорок, взору представился богатый аул, что расположился по берегам небольшой речки. В центре кругом стояли белые юрты предводителя рода. За ними серые купола жилищ людей проще. А по самому краю рваные кошмы бедняков. Только показался Кадыргул в алой позолоте заката, как от крайней юрты побежала ему навстречу легкая девичья фигурка. Девушка подбежала и с разбега ткнулась в грудь парня.
- Кадыргул агай! Братец! Вернулся?!
- Как видишь, Алтынай! Ждала, сестренка?!
- Ждала, еще как ждала. Вернувшиеся джигиты говорили, что тебя казаки в плен взяли. Я так горевала.  Молилась Аллаху, чтоб ты вернулся. Бог услышал мои молитвы.
- Услышал, услышал. Вот стою перед тобой.
- Я так рада. Пошли в юрту, тебе отдохнуть надо. Поесть, попить.
- Пошли. Ну, чего нового в ауле?
- Чего нового? Сагандыкбай в ярости, что набег сорвался.  Джигитов его нукеры плетками исхлестали. Была рада, что тебя в тот момент не было. Сейчас вроде поостыл, но кто знает, что творится в его черной душе, какую подлость задумал.
- М-да. Ладно, отдохну. Там видно будет.
С этими словами они подошли к их юрте. Алтынай захлопотала вокруг самовара. Кадыргул вошел в жилище, снял короткий чапан и со вздохом облегчения повалился на курпачи, расстеленных на кошмах. Он почти засыпал, когда его кликнула сестра, хлопотавшая у кипевшего самовара. Ради братца она успела сбегать к соседям и выпросить в долг плиточку китайского чая.  Пока закипал самовар, Алтынай проворно замесила тесто и успела испечь в золе костра пресные лепешки. Теперь  перед Кадыргулом лежали  баурсаки, курут, дымящие паром куски разломанной горячей лепешки и плошка с солёным маслом. Девушка с улыбкой подала пиалу с чаем. Джигит с любовью посмотрел на сестру, принял пиалу. Началось тихое семейное чаепитие. Алтынай, подождав пока Кадыргул не утолил жажду, нетерпеливо спросила:
- Ну, братец, давай рассказывай, как ты спасся от казаков. Страшно было? Амантай рассказывал, что тебя повязали в поединке. Неужели и среди русских есть такие проворные джигиты, как ты? – удивилась она.
- В том-то и дело, что не казак меня взял в плен, а башкирский джигит.
- Ах, чтоб ему пусто было! Еще мусульманин, - возмутилась Алтынай.
- Да не ругайся так. Да, Ахметша взял меня в поединке, но благодаря ему я сейчас на свободе и сижу в юрте с тобой. Это он отпустил меня темной ночью на берегу Яика.
- Ну да? Правда? Хвала Аллаху и среди  башкир есть добропорядочные мусульмане, - торопливо провела ладошками по лицу Алтынай и, увидев пустую пиалу брата, поспешила наполнить ее чаем. Кадыргул обстоятельно рассказал сестре все подробности неудавшегося набега. Алтынай то восхищенно цокала языком, то ужасалась, слушая неторопливую речь брата. Вскоре Кадыргул заклевал носом, сказывалась усталость. Алтынай подоткнула  ему под голову тощую подушку. Засыпающий джигит растянулся и окончательно уснул. Девушка, стараясь не звякнуть посудой, убрала дастархан и занялась домашней работой. Вскоре совсем стемнело. Аул уснул. Ночь прошла спокойно.
Утро для Кадыргула началось с толчка. Подняв голову, он увидел нарушителя его сна. Это был самый верный нукер Сагандыкбая Сарсен. Сарсен хмуро приказал ему явиться в юрту предводителя аула. Передав повеление хозяина, Сарсен вышел под негодующие взоры Алтынай.
- Надо же, пришел, байский пес! Говорила ему, что брат еще спит. Умаялся с дороги, так нет ведь. Шагнул через порог  и разбудил тебя. Выспался хоть? А то всю ночь во сне разговаривал.
- Вроде выспался. Ладно.  Пора вставать и идти к хозяину. Тяни не тяни, а неприятного разговора все равно не избежишь. Дай айрана. Да пойду уж.
Выпив напиток, Кадыргул не спеша направился в центр аула, где красовалась белая богатая юрта Сагандыкбая. Сарсен уже ждал его.
- Заходи, - велел он, -  уже спрашивал про тебя.
Кадыргул шагнул за порог юрты и увидел в глубине сидящую фигуру бая.
- Заходи, заходи, - проговорил бай, - садись.
Джигит по обычаю склонил голову, прижав руку с камчой в руке,  и присел у стенки в стороне от проема двери. Установилась тяжелая тишина. Сагандыкбай перебирал четки и сверлил нехорошим взглядом Кадыргула.
- Ну, рассказывай, как ты осрамился в набеге. Ну…! – и вдруг взъярился. Закричал, разбрызгивая слюни. - Мало того, что в плен угодил, ты умудрился потерять коня, что я тебе дал. Ты что, забыл, сколько ты мне коней должен? Теперь добавилась еще одна лошадь. Ты чем думаешь расплачиваться, вшами из кармана или блохами из своей дырявой шубы?
И Сагандыкбай завелся на долгую ругань. Кадыргул неподвижно сидел. Возразить было нечего. Действительно, долг был огромен. Постепенно взрывы ярости бая пошли на убыль. Наконец-то стихло совсем. Сагандыкбай протянул руку, ему поспешно подали чашу с кумысом. Отхлебнув, бай уже более спокойным тоном выдал свое решение:
- Кадыргул! Слушай меня. Я устал ждать, когда ваша семья вернет мне долг. Вначале я ждал от твоего отца, но он, хитрец, успел убраться на тот свет. С него теперь не спросишь. Остался ты.  По закону шариата и наших обычаев – сын - ответчик за долги отца. Я поверил твоим словам, что, пригнав с набега коней, ты расплатишься со мной, даже скакуна дал тебе, но увы…! Ты вернулся  ни с чем, даже убытка мне добавил, оставив коня в руках казаков. Но я милосерден. Я готов простить тебе долг.… Если отдашь мне свою сестру. Я знаю, ты против. Но, уважая вашу семью, все-таки потомки Толеген батыра, хоть род ваш растерял всю былую славу, я пока честью прошу отдать Алтынай. Будешь упрямиться, силой увезу и буду прав.  Суд аксакалов будет на моей стороне.  Тем более твои родственники согласны. Ну, что скажешь?
Кадыргул до боли в пальцах сжал рукоятку камчи. Ему хотелось отхлестать ею наглую самодовольную рожу бая. Но приходилось терпеть, будь он даже силен как Алпамыш, ему не справиться с байскими нукерами. «Что же делать?» птицей билась мысль в голове джигита. Отказать? Бай прикажет своим подручным  увезти девушку. А это срам на всю степь и никто не поможет. Вряд ли найдутся такие, кто решится выступить против столь могущественного человека, как Сагандыкбай.  Кадыргул решил схитрить, протянуть время, а там  Аллах разберется, куда кривая вывезет. Сейчас нужно только время. Наконец-то он выдавил:
- Хорошо, Сагандык бай. Я отдам сестру за тебя, только дай отсрочку на месяц. Надо подготовить приданое Алтынай. Сам говорил, что мы из славного рода Толеген батыра. И нам не пристало отдавать своих женщин бесприданницами на посмешище всей степи. Да и тебе будет  не позорно. Люди не станут  надсмехаться, что, дескать, Сагандыкбай из жадности не стал платить калыма, как велит обычай, а взял в жены девушку за долги.
- А на что ты приданное готовить вздумал, голодранец, - засмеялся бай.
- Еще раз в набег пойду. Знаю…, - прервал он негодующий взмах руки бая Кадыргул, - знаю, что мне нет веры. Только помни, бай, я даю свое слово.
Сагандыкбай примолк, задумался. Перебирая четки, он размышлял. «А ведь верно сказал щенок. Если силой увезу девчонку, род Кадыргула не посмеет мстить за обиду, слишком немощен и слаб их род. А вот то, что в степи над ним надсмехаться будут, это точно. Несмотря на мое могущество, врагов в степи хватает. Они-то уж не преминут воспользоваться этой неприятностью, доложат султану Жуза. Да-а, прав Кадыргул, лучше так поступить, как он предлагает. Пускай готовит приданое. А коня ему дам. Не убудет с меня. Решено». Затем громко сказал:
- Хорошо, договорились. Сарсен!  Дай ему коня!- приказал заглянувшему в юрту нукеру. - Иди, Кадыргул! Готовь приданое, только помни, ровно через месяц  нукеры привезут к тебе моих сватов. А там и свадьба. Ты слово дал.
Джигит выпрямился,  с достоинством кивнул головой и вышел за порог. Сарсен уже ждал его с оседланным конем. Кадыргул легко вспрыгнул на коня и тронул в сторону своего жилища. Сарсен проводил его хмурым взглядом. Не нравилось ему все это. Заглянув в проем двери, он обратился к Сагандыкбаю:
- Хозяин, и что это все значит? Зря ему потворствуешь, этому босяку. Чего с ним цацкаетесь? Прикажите - мы сразу привезем девчонку. Сами же хотели этого.
- Погоди, Сарсен! Подождем месяц. Яблоко само упадет в руки. Никуда не денется.
- Я бы не доверял Кадыргулу. Спесив, самонадеян и к тому же гордец. Как бы ни сотворил чего?
- Вот ты и поглядывай. Глаз с Алтынай не спускай. Он думает, хитер, месяц у меня выторговал. Но я тоже не лыком шит. Запомни этот день, ровно через месяц, как полнолуние наступит. Либо сватом он примет, либо ты привезешь Алтынай.
- Хорошо, хозяин.
- Ну, давай, иди, - отпустил слугу бай, - отдыхать буду.
Сарсен вышел в глубокой задумчивости. Не нравилось ему, ох не нравилось.
Кадыргул на коне резво подскочил  к юрте. Ему навстречу выскочила Алтынай:
- Вот тебе, на-а…! Ждала его с исполосованной спиной, а он тут на скакуне красуется, - обрадовано зачастила она,- за какие заслуги?
- Сейчас расскажу, - угрюмо ответил джигит, соскакивая с коня, - пройди в юрту.
Посадив сестру напротив себя,  Кадыргул обстоятельно передал весь разговор с Сагандыкбаем. Алтынай расплакалась:
- Как ты посмел так свободно распоряжаться моей судьбой? Не пойду замуж за бая, хоть десять долгов отдай.
- Да ты ничего не поняла. Я схитрил просто. Месяц выпросил, якобы для сбора твоего приданого. Никуда ты замуж не пойдешь. За это время выхода искать будем. Что-нибудь решим. Я в набег пойду, Сагандыкбай опять отряд ладит за ту сторону Яика.
- А если не успеешь найти выход? – успокаиваясь, спросила Алтынай.
- На русскую сторону реки отправлю. Там тебя Сагандыкбай не достанет.
- А ты?
- Обо мне не думай. Главное тебя спасти. Не бывать тому, чтоб род Толегена батыра смешался с этими торгашами. Пускай мы бедны, но и у нас есть своя гордость. Так что не тужи, сестренка, - деланной уверенностью сказал Кадыргул и легонько хлопнул по спине сестры. - Смотри бодрей, ходи веселей. Аллах не выдаст, эта свинья Сагандыкбай не съест.
Алтынай несмело улыбнулась. Она верила брату, вместе с тем страшилась за его будущее, зная, насколько подл и мстителен  Сагандыкбай. Кадыргул вышел из юрты и отправился к байским нукерам узнать, когда снова барымтачи отправятся на границу. Алтынай же, постепенно успокаиваясь, занялась готовкой пищи. Пока месила тесто, она все больше уверялась, что все будет хорошо, что брат обязательно найдет способ, как перехитрить алчного бая. К вечеру приехал Кадыргул. В лучах заката они поужинали и легли спать. Вскоре весь аул затих. Только Алтынай ворочалась. Ее мучила неизвестность. Вскоре утомившись от дум, она незаметно уснула.  



Глава седьмая.
Ахметша  очнулся от пекла и гудящего звона  мух, что густо облепили его окровавленные раны. С приглушенным стоном он поднял голову, огляделся. Кругом только степь, он же среди колючих кустарников в ямке, неизвестно откуда взявшейся на этой плоской равнине. Кое-как приподнялся, шатаясь, встал. «Н-да, закинуло меня,  однако», равнодушно подумал Ахметша, морщась от стреляющей боли в голове. От слабости он снова повалился наземь,  в глазах все потемнело. Ахметша потерял сознание. Сколько он лежал, он не помнил, очнулся от лая собаки. Открыл глаза, а рядом огромная псина. Ахметша  от слабости закрыл веки, однако собака лизнула его в лицо, приводя в чувство, и опять залаяла, явно призывая хозяина.
- Ты чего расшумелся, Ак-тырнак? – ворчливо отозвался старческий голос, - опять  нору суслика нашел? Больше у меня дела нет, как твои проказы рассматривать. Ну, что там у тебя?
Зашуршала сухая трава и чья-то тень упала на Ахметшу. Кое-как разлепив опухшие веки, Ахметша мутным рисунком увидел лицо пожилого казаха. «Ну, вот и всё», - успел подумать он, проваливаясь в темноту.
- О-о, Ак-тырнак, какого суслика ты откопал, - озадаченно проговорил старик, - откуда он здесь? Да-да, припоминаю. У Сагандыкбая табуны угнали. Видать этот бедолага - один из нападавших. О-хо-хо, как тебя угораздило, бедняга, - говорил он, осматривая раны.
Оставив собаку охранять раненого, старик отлучился и вскоре привел ослика, запряженного в   небольшую арбу. С трудом погрузив пострадавшего,  он увез его в свой  стан у берега небольшой степной речки. Намочив тряпку, аксакал начал обмывать раны. От прохладной воды Ахметша очнулся, попросил воды, напившись, поблагодарил старика по-казахски.  Аксакал внимательно посмотрел на раненого:
- Ты из башкир будешь, что ли? – спросил он.
- Да-а, аксакал, - задыхаясь, ответил джигит.
- Значит, это вы угнали табуны Сагандыкбая? – утвердительно спросил тот.
- Чьи кони, я не знаю. Но то, что мы угнали, это точно.
- Слава Аллаху, что мой Ак-тырнак тебя нашел. Попади в руки нукерам бая, они бы на тебе отыгрались  за каждого угнанного коня. Что с тобой делать? Слуги Сагандыка рыщут тут, каждый кустик обыскивают. Всех расспрашивают.  Один из них помнит, что одного конокрада сбили с седла где то  здесь. Твое счастье, что ты в яму завалился и тебя не видно, даже если в метре стоять, да и не стонал. Ладно, давай перевяжем раны, покормлю тебя, а там придумаем что-нибудь.
С этими словами аксакал начал бинтовать чистыми тряпками голову Ахметши, заставляя его морщиться от боли. Затем накормил, чем Бог послал, хотя из-за слабости молодой башкир не смог нормально поесть.  Все-таки несколько ложек горячего бульона с курутом сумел проглотить, лег на кошмы, и погрузился в больное  забытье.  Его начала трепать температурная лихорадка. Часто бредил. Иногда называл какие-то имена. Аксакал же тихо сидел, вытирал выступающий на лбу пот и внимательно слушал бредни раненого. Так прошло три дня. После наступило облегчение. В одно утро Ахметша проснулся с ясной головой и ощущением избавлением от лихорадки. Поднял голову, увидел старика, что возился у костра. Тот, почувствовав движение, обернулся, увидев внимательный взгляд, кряхтя, поднялся,  подошел к нему.
- Ну, вижу дела твои пошли на поправку. Да, Ахметша?
- Откуда знаете мое имя, почтенный? –  через силу спросил джигит.
- Хо, пока тебя трепала лихорадка, ты чего только не наговорил, - усмехнулся аксакал, - знаю, что ты службу несешь на Яике и что Кадыргула из плена отпустил. Семена вспоминал, о Хасане каком-то говорил. Ты же лепетал в горячечном бреду, как ребенок. Так что все ведаю про тебя, джигит. Да, и про твоего знакомца Кадыргула слышал. Уже известил его. Он тут недалеко кочует в ауле Сагандыкбая. Сегодня должен приехать. Давай покушаем, ладно? -  с этими словами аксакал принес мясо и чашку бульона, заправленного курутом.
Ахметша впервые за эти дни почувствовал голод. Он принялся было  кушать, но его надолго не хватило. Поев немного, он снова заснул. Старик покачал головой, да, слаб еще джигит, слишком слаб. Его выхаживать да выхаживать. Ближе к вечеру появился Кадыргул.   Его усердным лаем встретил Ак-тырнак. Спрыгнув с коня, джигит уважительно протянул руки аксакалу.
- Ассалам аллейкум, Есимбет агай!
- Вагаллейкум ассалам! Как в степи тесно стало, да, сынок? Вроде недавно ты был почти в таком же состоянии, правда, на своих двоих пришел, хотя это не пристало степняку. Теперь вот этот башкир как заклинание в бреду повторял твое имя. Пришлось известить, что тебя в степи незнакомец спрашивает. Молодец, что приехал.
Кадыргул при скудном освещении трепещущего пламени костра внимательно всмотрелся в лицо раненого. Узнал его.
- Это Ахметша, что меня из плена отпустил, – ответил на  вопрос аксакала.
- Да-а, дела-а, - протянул старик, - что делать будешь? Сагандыку отдашь?
- Не-ет, уважаемый. Этот джигит спас меня от позора плена, а я его баю отдам? Невысокого, однако, мнения обо мне, аксакал. Тебя только твои седины спасают, а то б я показал, как отвечают в нашем роду на подобные оскорбления.
- Не кипятись так, сынок, - удовлетворенно сказал пожилой пастух, - это я проверил тебя. Времена нынче неспокойные, все меняется. Иной человек за миску байской похлебки и мать родную продаст. Ты, я вижу, не такой. Хвала тебе. А все-таки, что делать будешь? Видишь, за ним уход нужен. Женская рука тут надобна. А у меня рано или поздно сыщики Сагандыка унюхают его. Ведь он тут недалеко упал в схватке. Байский слуга поклялся найти его. Говорят, Сагандык корову обещал за его поимку. Казакам на границу бы его передать. Да слаб еще. К реке с нашей стороны не подойдешь,  подступы к Яику нукерами перекрыты.
- А я его к себе в юрту заберу. Там сестра выходит его.
- В аул Сагандыка? – ахнул старик, - Ой, сынок с огнем шутишь, под самым носом бая башкира прятать.
- В том-то и  хитрость. Как говорят в народе «Пока смотришь вдаль, не видишь, что под носом делается».  Бай сроду не догадается искать похитителя  табунов именно в своем ауле. А там что-нибудь придумаем. Ладно, Есимбет агай, сейчас темнота загустеет, отправимся в аул.
- О-хо-хо, сынок, дай Бог, чтоб все прошло так, как ты задумал.
Ночь окончательно укутала землю такой вязкой чернотой, что костер едва отгонял эту темноту на несколько шагов. Человек, шагнувший за полосу света, моментально исчезал, будто заходил за расцвеченное бликами звезд черное покрывало. Неслышно было криков ночных птиц, пения цикад. Земля будто уснула. Степь млела в этой густой тишине.  Самое разбойное время. Кадыргул подвел две лошади, между ними за седла была подвешена кошма, на которой кочевники возят больных или раненых людей. Обученные кони стояли, не шелохнувшись, пока аксакал и Кадыргул грузили Ахметшу. Положив джигита в войлочные носилки, кони, повинуясь свистку хозяина, осторожно пошли иноходью, бережно качая драгоценную ношу. Кадыргул попрощался с аксакалом, поблагодарил за все и, вскочив на коня, поскакал вслед ушедшим вперед лошадям. Пожилой чабан остался у костра, всматриваясь в темноту, где скрылись недавние гости, качая головой и задаваясь вопросом, что ждет их в это неспокойное время. Несмотря на опасения, к рассвету  маленький караван Кадыргула благополучно доехал до становища. К счастью, Сагандыкбай и все его верные  слуги уехали из аула искать следы угнанных табунов.  Подъехав к юрте, с помощью вышедшей навстречу сестры с осторожностью  внесли раненого в жилище. Ахметша так и не очнулся от тяжелого забытья, в которое он погрузился, не вынеся  конной тряски. Девушка влажным полотенцем вытерла лицо пострадавшего от пыли. Он же даже не шелохнулся, видно совсем умаялся, бедняга. Его решили оставить в покое  в надежде, что утром сам  очнется.
- Вот Алтынай, это тот самый башкирский джигит, что вызволил меня из плена.
- Тот самый? Хм, смотри-ка,  симпатичным оказался твой освободитель.
- Смотри, сестренка, не влюбись, - шутливо пригрозил Кадыргул.
- Ну да, а то казахских джигитов холера выкосила, скажешь тоже, - рассмеялась та в ответ.
- Смотри, Алтынай, никому ни слова. Спрячем его в подсобной юрте, где выкопана яма, для хранения продуктов, чтоб в случае опасности мог спрятаться там. Если попадется в руки байских нукеров, ему конец. Сагандык не помилует его.
- Да ты что, брат, - возмутилась Алтынай, - обидеть меня хочешь? Конечно,  буду молчать, не понимаю что ли? Давай, поужинай и ложись вдоль порога, охраняй его.  Я же рядышком с башкиром лягу, чтоб ночью присматривать за ним. Не дай Бог застонет, соседи услышат, - сказав это, девушка захлопотала вокруг раненого. Кадыргул же, наспех поужинав, погасил масляный светильник, растянулся вдоль дверного проема, перегораживая путь незваному гостю. В юрте установилась тревожная тишина, прерываемая тяжкими вздохами Ахметши. Алтынай же ласково, легонько похлопывала по одеялу и шептала:
- Тише, родимый, тише. Все хорошо.
Джигит, успокоенный этим шепотом, затихал. Алтынай забывалась неглубоким сном. От малейшего шороха она вздрагивала и проверяла, все ли в порядке.   На рассвете Алтынай проснулась от толчка Кадыргула. Тот поманил ее рукой,  вышел и повел ее за юрту. Там чуть в сторонке блестела ломтями свежая глина. Братец уже, оказывается, успел углубить яму в хозяйской юрте, где обычно хранились продукты.
- А ты чего это не разбудил меня? – недовольно спросила девушка, удивленная тем, сколько дел успел брат переделать.
- Да ты итак почти всю ночь не спала. Я же слышал, как ты с Ахметшой провозилась. Пожалел тебя, курносая, - и, шутя, щелкнул кончиком пальца по носу Алтынай.
Та, рассмеялась и пошла к раненому. Кадыргул же быстро убрал все следы глины. Не стоит давать пищу для расспросов соседей. Алтынай же с едва слышным пением быстренько готовила утренний чай. Пока самовар стрелял искрами углей и постепенно  надувался пузырьками кипятка, девушка поспешила к Ахметше. Он еще не проснулся. Пот обильно покрывал его лоб. Алтынай начала осторожно вытирать и только провела полотенцем по его лбу, как будто открыла для себя лицо этого джигита. «А он, ничего, красив, - подумала девушка, внимательно рассматривая его, - брови какие выгнутые, да и черные. Интересно, а глаза у него какого цвета? Хм, и не скажешь, что башкир. Больше на казаха смахивает, только чуть посветлей», так думала Алтынай, сама того не замечая, что первая искорка будущей любви к башкиру уже загорелась. В юрту зашел Кадыргул. Зашел как-то незаметно и застал эту картину. Понятливая улыбка осветила его лицо.
- Гостем любуешься? – усмехнулся он.
- Ой, напугал! Ты чего? – всполошилась от неожиданности Алтынай, - разве можно так? Чуть дурочкой не сделал.
- Прости, прости, больше не буду. А правда, он красив, да?
- Да ладно тебе, - засмущалась та, не зная, что делать от растерянности, тут послышался тяжкий вдох просыпающегося тяжелобольного человека. - Ну вот разбудил…!  Ахметша, ты как? – тихонько спросила Алтынай.
Ахметша  открыл глаза, увидел склоненное размытое в нечетких линиях девичье лицо. Напрягшись, внимательней всмотрелся и прошептал:
- Вроде лучше. Где я? Кто ты?
- Я Алтынай, сестра Кадыргула. Да он сам здесь. Подойди, братец. Узнаешь его, Ахметша?
Башкир еще внимательней смотрелся в склоненные лица и утвердительно кивнул.
- Пить, - шепотом попросил он.
- Сейчас, - приподняв голову,  девушка поднесла к губам остуженный чай в пиалушке. Раненый выпил все и еще попросил. Напившись, он уже осмысленным взором огляделся.
- Это ваша юрта?
- Да, моя, Ахметша. – ответил Кадыргул.
- А как я оказался у вас? Я же помню, что меня подобрал старик-чабан.
- Ты в бреду назвал мое имя,  он и нашел меня. А я перевез тебя вчера.
- А где мои товарищи?
- Они там, за Яиком. С табунами переправились. Тебя, по-видимому, дубинкой-шокпаром крепко стукнули. Как же ты так неосторожно?
- Сейчас вспомнил! От табуна оторвался косячный жеребец.  Сам знаешь, если вожак ушел в сторону он может кобылиц всполошить и обратно табун завернуть. Я за ним погнался. Далеко оторвался от своих.  В азарте не заметил, как ваши джигиты  выскочили. Тут уж и не помню. Только вдруг все кругом посветлело и разом в темноту ухнуло.
- На твою удачу никто  не запомнил, в каком месте ты упал. Там как раз  яма  оказалась, куда тебя угораздило свалиться,  травой сверху и прикрыло. Ищи, свищи.  Рядом пройдешь не заметишь. Ладно, собака чабана тебя учуяла. А так  сварился бы  там при такой жаре, без воды. Счастливый ты, однако, - Кадыргул забывшись, хлопнул Ахметшу по плечу, вызвав его тихий стон.
- Ты с ума сошел, братец, - разгневалась сестра,-  забыл, он весь израненный? Расхлопался тут своими ручищами. А ну, марш отсюда.
Кадыргул подняв руки прося прощения, ретировался из юрты. Алтынай влажной тряпочкой умыла лицо Ахметши и спросила, не хочет ли он поесть. Получив утвердительный ответ, радостно принялась угощать его. Ахметша потихоньку жевал пищу и при этом рассматривал девушку. Между делом отмечал «А, она, оказывается, ничего. Красивая. Лицо чистое, светлое. Видно душа добрая.  А глаза какие удивительные! Как у лесной косули. Такие же нежно-карие. Прав был Кадыргул, когда рассказывал, какая красавица его сестра. Счастлив будет джигит, кто назовет ее женой». Алтынай и не подозревала, что сама стала объектом любования. Только старалась не показать своего интереса к молодому гостю, напустив на себя серьезный вид. Да видно так судьбой уготовано было встретиться им и впоследствии соединится. Любит иногда проказница шутить. Позавтракав,  Ахметша снова уснул. Алтынай же, как орлица над птенцом, целый день охраняла его покой. Кроме брата никого не пускала в юрту. Заслышав шаги постороннего, она загодя выскакивала навстречу,  разговорами отвлекала посетителя и уводила подальше от жилища. Особенно старалась усыпить внимание любопытных соседок. Хотя, соседки не  часто баловали посещениями, уж больно убогая была юрта у Кадыргула. «С бедняками водится, только их нищету на себя переманивать», - говаривали спесивые богачи, обходя бедняцкое становище. Так прошло несколько дней, пока Ахметша не окреп, чтоб перебраться в подсобную юрту. Там ему  предстояло пробыть до полного выздоровления. Благодаря заботам Алтынай джигит выздоравливал. Это и неудивительно, молодой  организм  да внимание такой красавицы делали свое благое дело. Кадыргул же почти постоянно отсутствовал. Ездил по окрестным аулам,  выполняя поручения Сагандыкбая. По рассказам брата, Алтынай была осведомлена, что  богатей вроде  опять стал благоволить к нему. Ласково разговаривал с ним при посторонних. Мало-мальски хорошо выполненные поручения громко расхваливал в присутствии своих нукеров, вызывая их зависть и злобу. Даже как-то обмолвился, что поставит его старшим над нукерами вместо Сарсена, а Сарсен только  наливался темной ненавистью. Алтынай интуитивно чувствовала фальшь такого байского поведения и недоверие Сагандыка, потому просила брата  быть настороже. Тем более что во всех разъездах его сопровождали хозяйские слуги. Не к добру такой конвой.  Кадыргул обещал быть осмотрительным, все-таки в его жилище спрятан виновник беспрестанного гнева Сагандыка. Если  прознает, не помилует ни Кадыргула, ни молодого башкира. Богатство – вот его вера и цель всей жизни. И нет ничего святого для богатея, жаждущего большего богатства.



                                Глава восьмая. Любовь.
Дни шли. Алтынай все чаще и чаще стала проводить время у постели раненого джигита. Ее  влекло к молодому башкиру.  Ахметша тоже не сторонился присутствия девушки. Хотя поначалу они испытывали неловкость. Все-таки обычаи и традиции накладывали отпечаток  на  поведение  девушки в присутствии мужчины, да и джигит тоже следовал канонам степной этики. Но постепенно все менялось. Вскоре Алтынай и Ахметша запросто беседовали. И темы для бесед были неисчерпаемы. Девушку интересовало буквально все. Она настойчиво расспрашивала о краях, что были расположены за Яиком. В ее  представлении там за рекой лежат удивительные страны и живут прекрасные люди.  Слушая рассказы, она совершенно по-детски раскрывала глаза от удивления, когда Ахметша поведывал ей о большом городе Оренбурге.  Иногда недоверчиво хмыкала,  если джигит словами описывал  большие двухэтажные, трехэтажные дома, высокие колокольни и минареты мечетей. Она спрашивала тогда, почему дома не падают, и потом кому в голову взбрело такое чудачество, как дома друг на друга воздвигать? А как залезать в них, куда ставить лестницы? Ахметша посмеиваясь, терпеливо пояснял устройство таких домов. Алтынай только ахала и качала головой, мол, бывают же чудеса.  А больше всего он рассказывал, как красиво у него на родине в предгорьях Урала, о чистоте  воды Ак-Идели, о тучных лугах, о темных чащах нескончаемых лесов. Как красива и разноцветна их степь в любое время года. Алтынай заворожено слушала джигита, и ее воображение рисовало все великолепие природы Урала.  Молодых людей томило ожидание чего-то изумительно-очаровательного, хотя  страшились признаваться в этом самим себе. Это неведомое, но прекрасное так стесняло молодого джигита, что сам себя не узнавал. Стоит только войти девушке в юрту, как его сердце будто ухало куда-то вниз, затем так возносилось,  что страшно становилось. А радость от встречи с ней так переполняла его, что ему грезилось, что он парит над всей землей, и бедное жилище вдруг превращалось в сказочный дворец,  наполненный светом, где царствует она - чудная девушка его грез с  карими глазами.   Ахметше не хватало смелости сказать ей о своих чувствах. Сколько раз он клялся, что именно сегодня, сейчас скажет заветные слова. Но стоило Алтынай взглянуть на него своими теплыми, ясными глазами, как джигит, не робевший выйти на поединок с любым противником, терялся, и вся решимость уползала трусливой змейкой куда-то в пятку.  В своих мыслях он уже давно объяснился в любви Алтынай, даже иногда заговаривался, беседуя сам собой. Каждое утро он ожидал ее прихода. И с радостным сердцем любовался,  как она хлопочет, как ловко управляется по хозяйству. А как замирало его сердце, когда она осторожно бинтовала голову, и при этом завитки волос иногда касались его щек, щекотали кончики ушей. В такие минуты ему хотелось прижать ее к себе и прошептать три слова, но все не решался. Потом же, как только себя не корил за несмелость. Даже был великолепный повод ей раскрыться. Как-то раз  Алтынай поддразнивая его, спросила:
- Ахметша, у тебя девушка есть?
- Нет,  - смущаясь, ответил джигит. Когда-то он страдал по Зульфире, что из соседнего аула, теперь же после встречи с этой казашкой ее красота почему-то поблекла.
- Неужели ни одной девушки не заприметил или у вас они в ауле не так хороши? – почему-то облегченно рассмеялась Алтынай.
- О-о, у нас девушки красивей самих райских гурий.
- А казашки? – вдруг ревниво спросила Алтынай.
- Ну, как я могу судить о красоте казашек, если я их так мало встречал. А кроме тебя здесь за Яиком их и не видел. Если ты о себе спрашиваешь, то ты просто Лейла из сказки или Зухра из поэмы. Алтынай, ты просто не представляешь, как ты мне… - и тут же захлопнул рот.
В юрту вошел Кадыргул. Алтынай же в необъяснимом ожидании слушавшая пленительные слова Ахметши с досадой оглянулась на брата и закусила губу. У-у, шайтан, тебя принес, - подумала она. Брат же ничего не заметил. Взглянув на Ахметшу, тот отметил некоторую красноту лица, но приписал это болезни, а на то, что примолкла Алтынай, он вовсе не обратил внимания.
  Однажды случилось так, что когда Алтынай потянулась через голову Ахметши поправить подушку, ее губы оказались близко у губ Ахметши. Джигит не удержался и робко поцеловал девушку. Поцелуй был легкий, как дуновение ветерка, но Алтынай вздрогнула, порывисто встала и вышла, не проронив ни слова. Только донеслось ее всхлипывание за тонкой стенкой юрты. Ахметша был обескуражен и растерян. Что он такого сделал, что так обидело девушку? Ведь только прикоснулся губами. Он омрачился… Наверное, не нравится Алтынай, если такая невинная забава, как легкий поцелуй, так обидела ее. Неискушенный в вопросах любви, джигит и не догадывался, что это были слезы облегчения. Девушка наконец-то получила подтверждение, что она не безразлична такому красавцу. В следующие дни они чувствовали такую неловкость, избегали смотреть друг другу в глаза, в беседах отделывались общими фразами и простыми словами, мол, может что-нибудь нужно, или помочь чем. Даже Кадыргул обратил внимание на натянутость отношений. И напрямую спросил у Ахметши, что произошло между ним и его сестрой. Ахметша честно рассказал о попытке поцеловать девушку и, как она среагировала и, посетовал, что не знает, как загладить обиду. Кадыргул усмехнулся и спросил:
- А с чего это ты вдруг осмелился поцеловать мою сестру? Побаловаться решил? Не посмотрю, что я твой должник, а ты - мой гость, махом сломаю хребет.
- Да ты что? Я что, похож на ветрогона? Нравится она мне. Красивей и лучше девушки я не встречал. Люблю я ее! Что мне делать теперь?
- Хм, задал ты мне задачку, джигит. Если бы другой кто мне так сказал, погнал бы камчой подальше от аула. Но ты - другой разговор. Тут я тебе не советчик. Но знай, я буду не против, если у вас все сладится.
Эти слова окрылили Ахметшу. Но что скажет Алтынай? С бьющимся сердцем ждал ее прихода. Он твердо решил объясниться, - или да или нет. Алтынай пришла только к вечеру. Зашла притихшая, не поднимая глаз, подала поесть и присела в сторонке. Ахметша не обратил внимания на еду, только порывисто встал и тут же от неловкого движения повалился опять, что вызвало его стон. Алтынай метнулась к нему:
- Ты что же это делаешь? Зачем встаешь? Ты еще не полностью оправился.  – С укоризной спросила она, укладывая его обратно в постель. Ахметша в упор смотрел ей в глаза. Алтынай в смущении отвела их. «Что-то необычное творится с джигитом», - с замиранием подумала она, «О, Аллах, дай мне силы», и услышала его голос:
- Ты почему не показывалась целый день?
- Дел было много, соседка позвала кошму валять, – нетвердым голосом соврала Алтынай.
- Ты обиделась на меня? – с горечью сказал Ахметша.
- А почему ты так решил? - переспросила девушка.
- Ты извини меня, Алтынай, -  покаялся джигит
- За что тебя извинять, никак не пойму? – дрожащим от волнения голосом сказала она.
- За тот поцелуй, – с трудом ответил тот.
- За что на тебя обижаться? Ты больной человек, сам не ведаешь, что творишь, – с нарочитой насмешливостью сказала девушка, при этом почему-то рассматривая край своего платка. Как будто век не видала.
- Зря ты так. Не мучь меня, Алтынай, неужели ты не видишь? – с горечью промолвил раненый.
- Чего я должна увидеть? Что-то ты загадками начал говорить, Ахметша. Не иначе лихорадка опять туманит твою голову. Дай-ка лоб пощупаю, – потянулась девушка рукой.
- Неужели ты не видишь, как  ты мне нравишься? Я же люблю тебя, - страстно вскричал, отстранившись от ее руки.
Алтынай замерла. Свершилось! Вот и конец ее мучениям, ее слезам. Господи, неужели он их сказал? Неужели этот красивый молодой башкир вымолвил заветные слова? О, Аллах, как она счастлива! Ей хочется услышать еще раз эти три волшебных слова:
- Что ты сказал? Повтори еще раз.
- Я люблю тебя, Алтынай! С первого дня, как увидел. Когда я очнулся,   подумал, что я уже в раю и меня встречает райская дева-гурия. Я был ослеплен твоими глазами и покорен твоей улыбкой. Так вот он, какой рай – подумалось мне. Когда же совсем прояснился мой разум, и понял, что я на земле, обрадовался.  Аллах подарил мне рай здесь в этой юрте, где ты светишь солнышком и греешь теплом.
Алтынай с наслаждением слушала признания Ахметши и слезы тихо скатывались по ее щекам.
- Алтынай, ты плачешь? Опять обидел чем-то? Прости, если чем растревожил.
- Нет, Ахметша, ничем ты не обидел меня. Просто я плачу, что наконец-то ты решился это сказать.  Я так ждала и представляла этот миг. Я предчувствовала, что когда-нибудь это свершится.
- Так ты знала, что  мне нравишься?
- Конечно знала. Не слепая, видела, как ты румянцем покрывался, когда я ухаживала за тобой. Как ты стесняешься лишний раз прикоснутся ко мне.
- А что ж ты даже знак не подала, что я тебе не безразличен?
- Ишь,  чего захотел. Ты же джигит, не я. Ты должен первым подавать знаки. Может ты ждал, чтоб я еще и первой  призналась? Интересный ты какой. Я все-таки девушка, не забывай.
- Алтынай, ты мне так и не ответила. Нравлюсь я тебе? Ждать ли мне какой-нибудь милости с твоей стороны? Любишь ли ты меня?
Девушка долго молчала. Ахметша ждал в напряжении, даже сел, не смотря на болезненную ломоту в ранах.
- Да! – едва слышно прошелестело слово. - Да, Ахметша! Я люблю тебя! – и снова залилась слезами. Ахметша осторожно приобнял ее. Алтынай порывисто прижалась к нему. Джигит стиснул зубы. Объятие отозвалось острой болью. В юрте установилась тишина, та благоговейная тишина, что окутывает священное действо, - единение двоих любящих сердец. Ахметша едва  шевельнул губами, как они неожиданно слились в поцелуе с  губами Алтынай. Это был их первый поцелуй. Ахметша был ошеломлен.   Какое наслаждение - поцелуй с любимой. Джигит вдруг почувствовал себя сказочным богатырем, ради любимой совершающий подвиги и дарующий ей весь этот мир.  Он сажает ее  на крылатого коня, и скакун летит через степи, перемахивая реки,  везет влюбленных в родную сторону, на Урал.   Алтынай же плавала в пьянящем головокружении, в каком она оказалась, только соприкоснувшись губами. Казалось, они взлетели над всей широкой степью, что  в знойный день вдруг чудесным образом  покрылась разноцветным ковром, а вокруг летают маленькие крылатые существа и радостно поздравляют их своим звенящим, как колокольчики, смехом. А мир вокруг них кружится, кружится, а они в этой восхитительной круговерти  взлетают  выше облаков. Прохладный ветер обдувает их разгоряченные лица, и кругом музыка, радостные крики юношей и девушек. Наконец-то оторвались друг от друга. Алтынай в смущении спрятала лицо на груди джигита. Ахметша же взволновано прижимал к себе любимую.
- Господи, за что мне такое счастье? – прошептала она.
- А за что мне такое счастье? – ласково ответил Ахметша, - Я люблю тебя. Алтынай, и хочу задать вопрос. Ты выйдешь за меня замуж?
- Подожди, Ахметша, дай порадоваться одному счастью. Не торопись. Двух радостей в один день не бывает. Давай насладимся пока этим счастливым моментом.
- Одно другому не мешает, милая моя, - нежно прошептал джигит.
- Все-таки ты торопыжка, Ахметша, - смешливо прижалась девушка.
- Я люблю тебя и теперь хочу назвать самым красивым словом.
- И какое это слово? – так же насмешливо продолжала дурачиться Алтынай.
- Это слово - жена. Правда, красивое? Жен-а-а, - дурашливо и с удовольствием протянул джигит,- Помнишь, во всех легендах о любви влюбленные стремились объединиться, стать мужем и женой.
- Да, помню, как нам рассказывали о бессмертных влюбленных «Козы-Корпеш и Баян сылу» или как нам читал по книжке  «Лейла и Меджнун», «Тахир и Зухра».
- Вот видишь. А сейчас мы с тобой любим друг друга,  как Тахир и Зухра. Правда судьба-злодейка не позволила им стать мужем и женой. Как ты помнишь, они гибнут.
- Это так печально. Я всегда плачу, когда читают это место.
- Милая моя,  не бойся. Мы не погибнем, то есть любовь наша не погибнет. Я обещаю это. А все-таки ты не ответила на мой вопрос. Ты согласна стать моей женой?
- Согласна, милый. Только как представляешь все это?
-  Если ты насчет согласия моих родителей?  Можешь не сомневаться. Мои  примут тебя, как родную. У нас это не в новинку - жены из казахских родов. Хотя власти запрещают это. Моя семья не из последних в ауле,  аксакалы уважат просьбу благословить наш брак. Так что никаких препятствий.
- Все-таки страшно, да и потом, что скажет брат? Он хоть и должник твой, а все-таки ты не наших кровей. Как посмотрят аксакалы моего  аула.
- Милая моя,  если ты согласна, то никакие приговоры аксакалов не удержат меня. Я увезу тебя туда, где мой родной аул, и там мы будем счастливы, я уверен.
- Все-таки, Ахметша, это мой род, моя земля, как-то боязно все это оставлять.
- Значит, ты так любишь меня, - чуть обиженно проговорил джигит, отстраняясь от девушки.
- Ну, вот уже начинаем ссорится, а что дальше будет? – расстроено ответила Алтынай.
- Да мы не ссоримся, любимая, я просто хочу видеть тебя своей женой, любимой женой и счастливой. Скажи только слово и …
- И-и…что? А как же брат? Я-то уеду, а с ним что будет? А ты знаешь, что Сагандыкбай хочет видеть меня своей младшей, четвертой женой?
- Знаю. Кадыргул мне еще в плену у костра поведал об этом. Он так горевал, что, пользуясь его отсутствием,  Сагандык увезет тебя за долги.
- А-а, ты все знаешь оказывается. И представь, я уезжаю, брат остается, и что с ним сотворит этот мелкий, подлый человек? Он же и жизни его не пощадит, запросто убить может. Для него человек - раз плюнуть и растереть.
- А мы и Кадыргула заберем с собой. В награду за освобождение из плена казака ему губернатор обязательно выдаст разрешение поселиться у нас в кантоне. А землю наш род нарежет из свободных. Если дело коснется ваших долгов, то у моего отца скот есть и кони водятся. Отдадим  долг  Сагандыку, пусть подавится.
- Тут не так просто. Брат против притязаний бая, а вот родственники согласны и просят уступить требованиям Сагандыка.
-  Тут моя голова не сообразит. Спросим совета у Кадыргула. Вот придет к вечеру, откроемся ему, ладно?
- Ой, Ахметша, мне боязно и совестно.
- Ну, вот выдумала, трусишка. Твой брат - настоящий джигит, поймет.
Алтынай в порыве счастья снова обняла его, и их губы сомкнулись в страстном поцелуе. Они были наверху блаженства, как вдруг отпрянули друг от друга, услышав насмешливый голос незаметно вошедшего Кадыргула:
- Так, так. Вот, значит, чем занимаются. Ну, Ахметша, какое наказание тебе придумать за осквернение честного имени моей сестры? Отвечай, негодяй, ты соблазнил ее?
Алтынай  в растерянности и смущении заметалась по юрте. Кадыргул поймав ее, захохотал. Девушка стыдливо спрятала лицо на его груди. Ахметша же сидел и любовался этой сценой. Кадыргул наконец-то отпустил сестренку и сел рядом с Ахметшой. И, смеясь, спросил:
- Ну, наконец-то все прояснилось? Объяснились? Теперь все тебе ясно?
- О чем это вы? – насторожилась Алтынай.
- Да тут этот башкирский джигит буквально вчера плакался мне, что никак не поймет, нравится ли он тебе или нет. Признавался в своих  душевных страданиях от любви к тебе  так, что мне стало как-то неловко, будто я виноват, что ты оказалась такой бессердечной.  Я даже хотел поговорить с тобой. Прихожу, а тут вижу такую благодать. Целуются ясным днем. Ну, и обрадовался.
- Ну, Ахметша, в конец осрамил, - шутливо надулась Алтынай, радуясь тому, что два близких ей человека стали родными друг другу. Лицо Кадыргула стало серьезным:
- Ахметша и Алтынай, послушайте меня. Я старший в семье. Отец и мать покинули этот бренный мир. Теперь я отвечаю за тебя, сестренка. Как гласит народная мудрость, у каждого человека с рождения на лбу написана его судьба, и ничто не может изменить предначертанное. Судьбе было угодно, чтоб ты встретила этого башкирского джигита и полюбила его. Я же не могу идти против решения судьбы, ибо кто нарушает течение судьбы, того ждет ее кара… страшная кара. Не будем противиться этому. И как вижу, вы сами жаждете этого союза. Ахметша, ты имеешь честь полюбить и назвать своей женой Алтынай – девушку из славного рода Толеген батыра. Люби ее, цени ее, пусть она из обедневшего рода, но она знает, что такое честь и гордость казахской девушки. Алтынай, ты же полюбила башкирского джигита Ахметшу, из славного рода воинов-кипчаков. Он отважен, смел, храбр, искусный воин, а самое главное - великодушен. Имеет сострадание к поверженным противникам. Он честен, открыт и беспощаден к подлости и предательству. Он  знает, что такое честь и гордость джигита. Цени его и почитай как мужа своего. Не позорь имя честной жены ленью, сплетнями, недобрыми мыслями. Исполняй обычаи и традиции его аула.  Будь хорошей женой и матерью  будущих детей. Я благословляю вас.
Сказав эти слова, Кадыргул соединил руки влюбленных и по обычаю дал отломить краешек лепешки и макнуть в соль, и вкусить в знак помолвки. И все это делалось в полной тишине. Алтынай кинулась в объятия брата:
- Спасибо, брат. Ты сделал меня счастливой. Я не забуду этого.
- Я всего лишь исполнил свой долг, сестренка. Мой отец завещал мне не ломать твою волю. И взял с меня обещание, что я отдам тебя за того, кого полюбишь, - и отстранил от себя сестру. - Иди, ухаживай за своим будущим мужем. Да, кстати, поесть не мешало бы.
Алтынай вихрем сорвалась с места и кинулась к казану, что стоял в стороне от юрты. Загромыхала крышкой. Слышно было, как зашумел самовар. Мигом разложила скатерть, набросала баурсаков, разломила лепешки и поставила дымящее блюдо с бишбармаком.
- Ну, сестра, когда успела все это приготовить? – удивился Кадыргул.
- А у меня с утра предчувствие было, что-то сегодня должно произойти, и это будет праздник. Как видишь, не ошиблась.
- Умница ты моя, Алтынай, - сказал Ахметша, любуясь ее раскрасневшимся лицом. Кадыргул только посмеивался, наблюдая за влюбленными и при этом не забывал наслаждаться вкусно приготовленным угощением. Ужин прошел. В степи быстро темнело. Постепенно в ауле друг за другом гасли костры.   Сумерки окончательно укутали темнотой землю и вызвездили небо яркими крупными звездами. Только изредка доносился стук копыт. Это караульные дозором объезжали засыпающий аул. Вскоре и они затихли. Ночь.  

                                    Глава девятая.
Семен и Хасан всю ночь прождали Ахметшу у речного брода.  Искать в такую темень не имело смысла. Тем более, что встревоженные казахи могли запросто заарканить. Пикнуть не успеешь. После такой заварухи, что устроили башкирские джигиты на казахских пастбищах, можно было ожидать ответного набега. Потому был строжайший приказ атаманов: с редутов не отлучаться. Дозоры были усилены дополнительными силами казаков, вызванных с близлежащих станиц. Ночь прошла на удивление спокойно.  На утро  угрюмые Семен и Хасан решили пойти к атаману. Первым вызвался Семен, дескать, он свой, станичник. Дождавшись, когда атаман зайдет в свою палатку, Семен почти бегом заскочил в нее, предварив намерение какого-то казака войти. Атаман обернулся на шум:
- А, это ты, Семен, - и, предчувствую предстоящий разговор, сразу остановил, - знаю, знаю про горе твое. Жаль Ахметшу.
- Да я не за сочувствием пришел, Василий Алексеевич. Спасать надо парня. Пока время есть, пока мы тут валандаемся,  могут и в Хиву продать.
- Могут, - согласился атаман.
- Так разрешите мы вылазку сделаем на ту сторону.
- Ты с ума сошел, Семен? Там сейчас мыши не проскочить. Казахи, как растревоженный улей. Во все глаза глядят, каждую тропинку в степи стерегут. Мало мне одного Ахметши?
Послышались уверенные шаги и в распахнутый полог вошел есаул Янбулат. За ним следом с унылым видом появился Хасан. Есаул отдал честь и с разрешения атамана сел за стол:
- Разрешите, Василий Алексеевич?
- Разрешаю, - кивнул головой атаман.
Янбулат, хмуря брови и крутя ус, глянул свирепым взглядом на поникшего Хасана. Есаул вздохнул, ему было тяжело. Это редчайший случай, чтоб башкиры оставили своего на чужой стороне. А главное, что неизвестно, то ли погиб, то ли шагает с колодкой на шее по раскаленной степи в рабство. Есаул готовился к тому, чтоб заручиться поддержкой казаков сделать вылазку на ту сторону реки. Для этого и приволок Хасана, который последним видел Ахметшу, может при расспросе и поведает зацепку, где искать Ахметшу.
- Ну-ка, Хасан, поведай, как это вы оставили своего товарища за рекой.
- Да, это я виноват. Не уследил.
- Как дело-то было, как это вы разминулись?
- Днем табуны были в одном месте, да видать к вечеру ближе казахи почуяли что-то и перегнали коней верст на семь подальше вглубь степи. Ну, пока то да се, разыскали косяки, а время идет, до рассвета до брода успеть надо. Ну, погнали табуны, погнали во всю мочь. Тут неожиданно косячный жеребец в сторону ушел, Ахметша за ним, я было за ним, да он не велел. Только крикнул, что он  сейчас быстро обернется. Я дальше пошел. Вся команда с трудом держит коней. Табун-то не маленький, тысяча с малым будет. А тут еще подкатывают кони из других пастбищ. Знатно пощипали мы казахов. Еле-еле переправили косяки. Последняя коняка ступила на этот берег, как на той стороне казахи показались. А тут уже казаки строем встали, ну те  покрутились на берегу, понося нас по-всякому. Видят, через реку не перейти,  ну и в степь обратно ускакали. Только думается, что они там теперь сторожат нас, слабину ищут, чтоб барымтой ответить.
- Понятно. Хасан! Я с тебя вину не снимаю. Если Ахметша не вернется, сам будешь объясняться с его родителями. Перед аксакалами ответишь.
- Что ж вы так строго его? – спросил Семен. - Он же не виноват, что послушался приказа Ахметши. А в набеге всякое случается. В темноте,  в степи очень легко  заплутать. Это же не на улицу погулять выйти.
- Ты, урядник, не влезай в это дело, - одернул атаман. - Башкиры сами решат. Они по своим законам живут.
- В самом деле, что будем делать, Василий Алексеевич? Спасать надо джигита. Если он в плену, то казахи отыграются на нем за каждую овечку, не то, что за коня.
- Да нет, не думаю, - протянул атаман. - Вообще-то они обратно отдают пленных за выкуп. А тут дело иного склада, если Ахметша у них,  потребуют вернуть коней или губернатору будут жаловаться, а в качестве доказательства предъявят вашего джигита. Так и так дело плохо. Задание-то выполнили, да маленько не так, хвост оставили в виде Ахметши. А ведь было велено без сучка, без задоринки. Теперь если жалоба дойдет по назначению, губернатор не помилует, велит разыскать и наказать. На расправу он крут. Как бы кандалами в Сибирь не зазвенеть. Казахи недавно только под руку России вошли, вот и дадут делу самый широкий ход, чтоб показать азиатам, мол, в России царит закон и порядок, и что для Его величества все народы равны, никого в обиду не даст. Такие вот, брат, дела.
- Ну а что же делать, Василий Алексеевич? Подскажи.
- Остается одно. Разведать все надо. Осмотреться на той стороне, поискать. Коли убит, тело привезти, а если в плен взяли, то разузнать, в каком ауле держат его. А это дело не быстрое. Обождать надо  с недельки две. Пусть поуспокоится немного. Дайте срок, чтоб аулы затихли, больно уж вы там, башкиры, шороху навели. Если Ахметша у них, казахи сами предъявят его в обмен или их старшины приедут ко мне с жалобой.
- Но это же долго, атаман, - нетерпеливо вскрикнул Семен. - Сей, же час надо идти на ту сторону искать его. Что мы за казаки, коли своего в плену оставляем?
- Тут спешка, действительно, только делу помеха, - рассудительно заявил Янбулат. - Я вот что предлагаю. Надо бы пару человек на ту сторону отправить. И это будут мои джигиты. Пускай под видом поиска пропавшей скотины поездят, порасспрашивают, глядишь и на след нападут. А разведывать надо у пастухов. Они народ приметливый.  Начнем дня через три. А то джигиты попадут на глаза байских слуг, мигом скрутят, потом разбирайся.  Хасан, первым пойдешь! Ты место знаешь, где с Ахметшой расстались. Понял?
- Так точно, господин есаул, - откозырял Хасан и горячо добавил. - Да я там всю степь перелопачу, а Ахметшу найду.
- И я с ним, - выскочил нетерпеливый Семен. - Разрешите?
- Как думаешь, есаул? Ничего если казак с башкиром походят вместях? Подозрения не вызовут? – обратился атаман к Янбулату.
- Да, думаю, вреда не будет. Семен почти на русского и не похож. Так что сойдет за башкира или за мещеряка. Видишь, как за своего дозорного переживает? Грех не пускать такого доброхота. Пускай их.
- Так и порешим, через три дня пойдете. Семен, приказ слышал? А то я тебя знаю, чертяку. Чересчур горячий.  И потом, если в течение трех дней казахи не предъявят Ахметшу, стало быть, он не в плену. Может, лежит, где раненый, бедолага, или крадется безлошадный по степи обратно домой.
Казаки вышли. Хасан и Семен уже побежали седлать коней. Им сегодня черед в дозоре быть. А впереди три долгих дня безвестности.
Прошло три дня, и командиры наконец-то дали разрешение на разведку. Семен и Хасан оделись как можно проще, прямо сказать оборванцами. И с рассветом переправились через Яик и направились в степь. Вскоре их фигуры скрылись в белесой утреней  мути. Их провожал Янбулат есаул.  Он проводил  долгим  взглядом, затем, тяжело вздохнув, повернул к редуту. Ему было не по себе. Есаул волновался, Все-таки не вещь пропала, а живой человек. Один совсем пропал, ни слуху ни духу, а второй вот ушел в безвестность. Досада брала на молодых джигитов. Сколько можно было твердить, что в бою ли в набеге ли, действовать вдвоем, один страхует другого. А Хасан Ахметшу одного отпустил. Лучше бы коней бросил, а сослуживца не оставил. Коней еще добыть можно, а вот   односельчанина, если  по глупости погибнет,  не вернешь. Ну, да ладно, Аллах не выдаст – свинья не съест. Джигиты боевые, не пропадут.
Казаки ехали не торопясь. Хасан присматривался к местности, пытаясь по ночным воспоминаниям сориентироваться, где примерно он расстался с Ахметшой. Ехали долго. Семен же был сама нетерпеливость, он поминутно дергал Хасана:
- Ну, что, вспомнил? Может от того холмика? Ну же, Хасан?
- Да не дергай меня, Семен! Дай сосредоточиться. – Хасан внимательно осмотрел лежащую степь и отрицательно покачал головой, - Не-а, не здесь, точно помню. Надо же, даже пастухов не видать. Куда все отары и стада подевались, а, Семен?
- Куда-куда?!  Дальше в степь откочевали.  Вы же тут переполох устроили, вот казахи, чтоб сберечь оставшийся скот, ушли с этих мест.
Семен досадливо махнул рукой и, хмурясь,  последовал  за конем товарища. Так прошел день. У  Хасана  даже глаза заболели от напряжения, до того пристально всматривался вокруг.  Так безмолвно и устало они доехали до безымянной речной речки, где увидели небольшую палатку чабана. Их  лаем приветствовал пёс.  На встречу вышел пожилой казах. Хасан слез с седла и почтительно поздоровался с чабаном:
- Ассалам аллейкум, ата!
Семен поспешно спрыгнул с коня и  молча, пожал руки аксакалу. Старик пристально взглянул на Хасана и проговорил:
- Вагаллейкум ассалам,  сынок! Проходи, гостем будешь. Как раз самовар готов. Видать, с добром ездите. Прошу. Замолчи, Ак – тырнак! Свои это.
Казаки, стреножив коней, чтоб остыли, спустились к речке, с удовольствием освежились. Умылись, стряхнули одежду от пыли. Затем вынули из тороков свои припасы, также разложили на дастархан. Сели  на расстеленную кошму, с поклоном приняли пиалушки с горячим чаем и принялись утолять жажду. Утолив ее первыми пиалами, казаки перевели дух. Старик-чабан, подождав для приличия некоторое время, начал расспрашивать:
- Видать, неотложная нужда подвигла башкирского джигита и русского казака безбоязненно бродить во враждебной им степи?
- Не иначе вы ясновидящий, аксакал. Да, я башкир Хасан, а это казак Семен, действительно, нас погнала нужда в ваши степи, - не стал отрицать Хасан, - а мы  ищем пропавший скот. На берегах Яика он пасся, а тут раз - и пропал. Может, сами ушли или кто помог?
- Что-то ты темнишь, Хасан, ведь так тебя зовут? – хитро прищурился чабан. - Ты, правда, думаешь, что я поверю в это? – и, не выдержав, рассмеялся старческим смехом, - я хоть и стар, да ум при мне. Какой скот мог потеряться с берега Яика, если три дня назад табуны Сагандыка угнали? После таких набегов хороший хозяин не менее недели сторожит свои стада, а вы его потеряли. Не иначе вы своего товарища ищите. Случаем, его не Ахметша зовут?
Хасан поперхнулся чаем, слишком уж неожиданный был переход в разговоре. Он откашлялся:
- Откуда знаете, аксакал? – поразился джигит.
- «Узун кулак» вести принес. Земля слухом полнится. Так это или нет?
- Надо отдать должное вашей проницательности, уважаемый. Да, отрицать не будем. Мы своего товарища ищем. И как вы правильно сказали, зовут его Ахметша. Так где он? Живой? Не томите, аксакал.
Семен, не понимая разговора, внимательно слушал их и только по интонации мог примерно угадывать, о чем идет речь. Наконец не выдержав, потянул за рукав Хасана:
- Ну, что там? Что говорит, старик?
- Он знает, где Ахметша, представляешь, Семен? – повернул сияющее лицо джигит. Семен восторженно пожал руки старика. Тот удивленно посмотрел на русского, почему он так бурно радуется известиям о мусульманине?  Покачал головой, как все странно в мире устроено. Кафыр становится братом сыну ислама. Непостижимо. Хасан, все еще сияя,  спросил, где их товарищ. Аксакал, не торопясь, ответил:
- Он в ауле Сагандыкбая, у которого вы, как надо понимать, угнали коней.
У казаков вытянулись лица. Хасан помрачнел лицом:
- Он в плену? Говорите как есть, уважаемый.
- Нет. Он там на излечении. Сегодня утром его Кадыргул увез. Знаешь такого?
- Этот тот казахский джигит, что у нас в плену был. Его еще Ахметша отпустил.
- Да, он самый. Ахметша ваш в схватке сильно побился. Вернее, ему крепко досталось от  байских сторожей. Его счастье, что с седла в яму свалился. Его и не обнаружили, хотя нукеры Сагандыкбая три дня искали, как ищейки всю степь обнюхали. Только вот их носы никуда не годные оказались. Нюх моего Ак-тырнака острее оказался. Он-то и учуял джигита. Я его вынул оттуда, более-менее в порядок привел. Правда, три дня его лихорадка трепала, но ничего, джигит крепкий оказался. Жар спал. А откуда я знаю про Кадыргула? Так Ахметша в бреду все его имя повторял. Ну, я порасспрошал тут в округе, нашел его и рассказал о башкире, что имя его знает. Тот сразу собрался и приехал. Обрадовался. Поведал мне, что джигит этот его спасителем оказался. Ну, я ему рассказал, как этот башкир в бреду сам признался, что коней они угнали. Поразмыслив,  Кадыргул  решил, что безопасней спрятать его в ауле бая. Сагандык и не додумается искать похитителя у себя под носом. Вот ваш товарищ сейчас за двадцать верст отсюда.
Семен нетерпеливо ждал перевода. Хасан коротко  поведал ему об услышанном.  Едва дослушав, Семен вскочил:
- Давай едем. Сегодня же привезем. Радость-то какая. Будто каменная глыба свалилась с души. Не то глыба, скала целая. Ну, в какую сторону ехать?
Аксакал недоуменно смотрел на горячего русского.
- Это куда он вскочил? – удивленно спросил он.
- Собрался в аул Сагандыкбая ехать, за Ахметшой, - пояснил Хасан.
- Поспешишь - людей насмешишь! Да только здесь уже не смех будет, а горький  хохот сквозь кровавые слезы.
- Это вы о чем, почтенный? – прищурился Хасан, - о какой крови говорите?
- Если вы  поедете в аул Сагандыка, обязательно попадетесь на глаза его нукеров. Сейчас его аул окружен охраной, как отара волкодавами. Все подступы на заметке. Бай ведь в ярости. А тут вы, как на блюдечке появитесь.  Сагандык не дурак, сразу сообразит, что неспроста вы около его аула кружитесь. Он  ведь знает, что где-то здесь раненый  угонщик  прячется. Тем более он на вас, башкир или казаков, грешит в угоне его коней. А увидев вас, поймет, конокрада где-то в окрестностях его становища искать надо. А там и до юрты Кадыргула доберется. Ахметшу не спасете и людей под саблю подведете. Никого не помилует.
- А что же делать? Подскажите, – попросил Хасан.
- Вы так сделайте. Поезжайте  обратно, нукеров пока не видать, тропы вроде свободны. И ждите.  Дайте сроку,  чтоб Ахметша поправился, сил набрался. Я же недели через две поеду к  Кадыргулу, узнаю, что к чему.  Потом  весточку подам, что и как. Как Ахметша поправится настолько, чтоб мог на коне усидеть, мы потихоньку и переправим на ваш берег.
Хасан слово в слово перевел Семену, о чем говорил аксакал. Тот погорячился, однако, подумав, успокоился. Аксакал дело говорил. Окончив пить чай, казаки поблагодарили старика. Семен, о чем-то вспомнив, в упор спросил чабана:
- А вы почему нам помогаете,  ведь башкиры коней угнали, разорение сделали вашему баю,  да и мы, казаки, не больно добрые друзья казахам?
Старик, выслушал перевод Хасана, погладил бородку и стрельнул узкими глазами на русского:
- Сагандык неправедно нажил свои богатства. Он людям страдания и слезы принес.  Когда-то он разорил мой аул. Люди нищими стали. Управы на него никакой. Я поклялся, что отомщу ему. А чем я отомстить ему могу? Я стар и слаб. Детей нет. Родственники боятся связываться со столь могущественным человеком. А огонь мести все еще горит, и я положился на Аллаха.  Потому как  я не верю, что преступления остаются без наказания. Бог справедлив, каждому воздает  по грехам его. Сагандык не верит во Всевышнего,  в его праведный гнев и наказание. Я говорил ему:  придет день, когда Аллах покарает его за все прегрешения. Он только посмеялся. Вот и пришел миг, когда я увидел кару Господню в лице башкирских джигитов, угонявших его табуны. Неужели я столь неразумен, что не стану помогать божьим посланцам, наказывающим греховодника? Вот почему подсобляю вам, казаки.
Хасан и Семен, выслушав наполненную горечью речь аксакала, молча пожали ему руки. Говорить было не о чем. Напоив коней, казаки вспрыгнули в седла. Аксакал проводил их. Перед прощанием Хасан условился, где и как чабан передаст им весть о состоянии Ахметши и когда можно будет его встречать у берега. Старик чабан еще раз напомнил им, чтоб не тревожились, а набрались терпения и ждали вестей от него. И, улыбаясь, добавил: «Кто умеет ждать - добивается большего, чем нетерпеливый».
Хасан и Семен теперь несколько успокоенные торопили коней к реке. Следовало к рассвету перебраться на другой берег. Ехали всю ночь. К рассвету они подъезжали к броду. К удивлению казаков их встречал Янбулат есаул. Его  фигура на коне одиноко высилась на фоне светлеющего неба  на самой верхней точке берега, откуда была видна вся прибрежная степь. Переправившись, Хасан обстоятельно рассказал ему  новости об Ахметше. Янбулат есаул слушая, молча кивал головой, лицо его было непроницаемо. Выслушав до конца, отпустил усталых Хасана и Семена. Затем направился в палатку атамана. По дороге он незаметно с облегчением выдохнул. Слава Аллаху, подумал он.  Тяжесть, камнем лежавшая на его душе, не дававшая ему нормально дышать, наконец-то свалилась. Ввалившись к Василию Алексеевичу, он поделился радостью. Атаман тоже, как давеча есаул, выдохнул. И они рассмеялись. Атаман достал бутылку прозрачной водки, как говорится «двойной очистки» и вопросительно посмотрел на Янбулата. Тот махнул рукой, дескать, ради такой новости не грех оскоромится. Аллах простит. Атаман широким жестом пригласил за стол. Выпили по первой, и них пошел задушевный разговор. И это был разговор двух боевых товарищей.  

                                         Глава десятая.
Утро для Сагандыкбая было нерадостным. Он не выспался. Сначала не спал из-за дум об угнанных конях. Все терзался мыслью «Кто? Кто посмел нанести ему такую обиду?», но не находил ответа, оттого и сна как не бывало. Короткая летняя ночь казалась ему бесконечно долгой. Перед самым рассветом только было задремал, как был разбужен заполошным лаем какой-то испуганной собаки. И такая досада взяла, что встал и, накинув легкий халат, вышел на вольный воздух. Прохладный ветерок остудил приятной свежестью разгоряченный лоб, но ярость не унималась. Тут как на грех заметил спящего охранника-нукера, что сидел у коновязи и тихонько свистел носом. «Вот потому и угнали моих коней!  Проспали бездельники. Даже у моей юрты умудряются развалиться и похрапеть, а что говорить о табунах». В гневе, не смотря на свой солидный возраст и вес, легко подскочил и с размаху пнул охранника прямо в лицо. Нукер ошарашено вскочил на ноги, но бай яростным ударом кулака повалил его на землю и начал хлестать камчой. Несчастный завопил, прося пощады. На шум подбежали другие охранники и  встали в стороне опасаясь приблизиться к разгневанному баю, все еще избивающему провинившегося. Только  Сарсен не побоялся  подбежать к Сагандыку.   Обхватил его своими ручищами и увел сопротивляющегося бая в юрту. Оставшиеся нукеры подошли к товарищу,  подняли, потащили в другую сторону аула, где жила бабка-знахарка.  Несчастный стонал и в беспамятстве бормотал слова оправдания.  
Сарсен кое-как успокоил Сагандыка, все порывавшегося выйти из юрты и довести до конца начатое. Досталось и самому Сарсену. Бай в гневе пару раз хлестнул и его. Наконец утихомирился,  велел принести чай. Прихлебывая чай из пиалушки,  принялся в который раз размышлять с Сарсеном – кто осмелился так обидеть хозяина округи? Несмотря на заверения начальника своих нукеров, что угнанные  табуны давно уже за Яиком у казаков и что их оттуда не достать, бай в ярости гонял своих помощников по округе в поисках следов. Он не  верил Сарсену, твердившему, что нити набега ведут в Оренбург.  С чего бы верить ему? Ведь с губернаторской конторой Сагандык жил в мире. Самого губернатора привечал в своих кочевьях, когда тот ездил с проверкой по территории края. И расставались они весьма благожелательно. Каждый праздник  не забывал направлять его высокопревосходительству богатые подарки. Это приносило свои плоды.  Губернатор всегда ставил его в пример предводителям других казахских родов, как лояльного к России вождя и имевшего от этого  большие послабление со стороны Сената и губернаторской канцелярии в вопросах торговли и сношениях с другими племенами степи. При таком авторитете и богатстве, казалось бы, живи припеваючи, но алчность и спесь не давали покоя Сагандыку. Жажда богатства и власти толкали на безумные авантюры. Под прикрытием царской власти, Сагандык начал потихоньку прибирать власть  в округе,  подчиняя себе малочисленные и слабые роды. Тех, кто склонял головы, одаривал своей милостью, а непокорных карал жестоко, совершал набеги, угонял скот, коней - основное богатство любого казахского рода. Продавал угнанных коней за границей на русских базарах и ярмарках. Бай  взял совершенную власть в округе, казалось бы, достиг того, чего так жаждал, пора бы и утихомириться,  но остановиться он уже не мог. Грабить свои же подчиненные роды стало невыгодным. Они платили ему ежегодную дань. А зачем убивать курицу, несущую для него золотые яйца? Где искать новый источник пополнения своего сундука? С чьей-то  подсказки  он надумал угонять коней у русских поселенцев и казаков вдоль реки Яик и продавать их на базарах Хивы и Бухары или сибирским купцам.  Это было удобно. Угнал и сразу на другой берег. Согласно монаршему указу, за Яиком оренбургская канцелярия не имела права проводить сыски и вершить свой суд, так как сохранялась внутренняя автономия казахов, живущих по своим обычаям и вере. А в степи закон сильного никто не отменял. Вот Сагандык и старался стать сильным, чтоб его слово было законом. А для этого он не жалел ни сил, ни денег. Потому  набирал самых отъявленных конокрадов по всей степи, они совершали набеги, а затем угнанный скот сдавали не самому Сагандыку, а в другие роды, чтоб отвести от него подозрение царских властей. Но сколько веревочке ни виться, конец все одно будет. Этой мысли и страшился Сагандык. Неужели губернатор разрешил казакам  барымту на его табуны? Не-ет, вначале надо проверить все аулы округи, может, какая дурная голова из мести решила совершить такой тяжкий проступок.  Если следы не найдутся, тогда, действительно, это конец. Утолив жажду и в который раз задав вопросы Сарсену насчет поисков пропавших табунов, получив уверения, что следы ищут по всей степи, и что  окрестные племена и роды  предупреждены о пропаже,  Сагандык, похоже, успокоился. Сарсен облегченно вздохнул про себя и тут дернула его  нелегкая сказать:
- Таксыр, надо бы приглядеться к Кадыргулу. Вернее к его юрте.
- А что такое? – поднял на него тяжелый взгляд Сагандык.
- Говорю, странно ведет себя сестра его Алтынай.  Почти каждую минуту в подсобную юрту забегает и подолгу там сидит. С чего бы это?
- Ты, Сарсен, совсем ума лишился. Вместо того, чтоб коней искать, ты за моей будущей женой следишь. Может, уже знаешь, какого цвета ее исподнее? – опять стал наливаться гневом бай. - Ну, сидит она в подсобной юрте,  стряпает. Что, у женщин дел нет? Она не дурная коза по аулу скакать. Чтоб близ ее юрты никого не видел. Слышал, Сарсен?
- Слышал, хозяин. Сделаю, как велишь. Только вот дело в чем, таксыр. Кто-то из моих нукеров говорил, что когда угоняли лошадей,  в схватке одного из нападавших сбили с коня ударом шокпара. И он исчез. Как сквозь землю провалился. Искали в том месте, где упал, а там только следы коней. Куда делся, никто не ведает. На всех тропах к реке стража стоит, и то его не заметила. Где он? Раз его по всем степным дорогам не видели, стало быть, прячется. У кого? Кто его покрывает? Кстати,  Кадыргул какой-то странный вернулся из набега. Все сидит, думу думает. А с чего это вдруг?  А вдруг он у него в юрте схоронился?
Только сказал, как бай неожиданно метнулся к Сарсену,  схватил его за ворот и, приблизив его,  зло прошептал:
- Ты думай, прежде чем говорить. Чтоб у меня под носом прятался угонщик моих табунов, и я, имея столько слуг, не поймал его?  Да это же посмешище на всю степь. Даже если это так, я ведь тебя не помилую. Головой ответишь за такой позор. Лично отрублю на страх другим.
Сарсен уж сто раз покаялся, что дал волю своему языку.  Отвесив поклон, поспешил убраться из юрты. Там на воле он еще раз пожалел о сказанном и, подозвав слонявшегося без дела нукера, приказал ему незаметно следить за юртой Кадыргула и если что заметит странное, тут же сообщать ему. На удивленный взгляд слуги Сарсен дал пояснение, дескать, Алтынай не по своей воле замуж идет за Сагандыкбая, потому и следит надо, вдруг взбредет девушке что в голову. Они ведь такие глупые в таком возрасте. А если сбежит? Слуга понятливо кивнул головой и отправился исполнять приказание. Сарсен постоял еще немного, прислушался к хозяйской юрте.  Тишина. Видать бай спать улегся. Наконец-то. Теперь можно отдохнуть.  Сарсен пошел к своей юрте.
На следующий день не было никаких перемен. Ночная стража доложила, что все в округе в порядке. Табуны коней и другой скот в целости и сохранности. Чужих следов нет. Сарсен выслушал доклады нукеров, покачал головой и передал их слова Сагандыку. Бай  хмуро выслушал своего начальника стражи, кивнул головой, разрешая тому выйти. Тот мигом испарился.
Сагандык вышел из юрты, и ему подвели коня. Сев на него, направился вдоль аула, решив съездить самолично, проверить пастбища. Окинуть опытным взглядом, насколько хватит травы на  выгонах, чтоб прокормить такую массу скота, которую согнали к его аулу из боязни повтора барымты. Если травы не хватит, то отары, стада, табуны надо будет опять раскидать по дальним угодьям. Сагандык, не спеша, ехал краем аула, и заметил, что из юрты Кадыргула, вышла девушка. Прищурившись, бай признал в ней Алтынай. Глядя на стройную девичью фигуру, у Сагандыка сладостно заныло под сердцем. Она скоро станет его женой!  Он похотливо  представлял их первую брачную ночь. Бай, прикрыв глаза, в мечтах мысленно уже  гладил бархатистую кожу девушки,  прижимался к ее юному горячему телу, целовал ее сладкие  губы… Неожиданно что-то спугнуло его лошадь. Едва справившись с конем, бай гневно осмотрелся и заметил низко кланяющегося слугу. Подняв плеть, от души огрел этого незадачливого нукера, что посмел побеспокоить хозяина, когда тот пребывал в блаженстве.
- Чего тебе здесь надо? Ты чего тут вынюхиваешь у юрты моей невесты?
Слуга, уклоняясь от ударов, испуганно лепетал о приказе Сарсена, что еще больше добавило ярости баю. Сарсен посмел ослушаться хозяина? Удары продолжали сыпаться на несчастного. Сагандык уже задыхался, махая камчой, пока не его не остановила крепкая рука. Оглянувшись на наглеца, узнал Кадыргула. Тот стоял, стиснув в кулаке конец байской камчи.
- Отпусти, - прохрипел Сагандык, - хуже будет.
- Ты совсем озверел, бай. Бьешь человека у моей юрты, где живет твоя будущая жена. Хочешь лишний раз унизить, оскорбив нас неуважением?
Сагандык повел тяжелым взглядом, увидел, как у дверей юрты стоит Алтынай и испуганно смотрит в их сторону. Плюнул на лежавшего слугу и, хлестнув коня, уехал. Кадыргул бережно поднял окровавленную голову нукера, тот только хрипло дышал и смотрел благодарными глазами на Кадыргула.
- Сильно болит? – участливо спросил джигит.
- Ничего, пройдет. Как ты не побоялся такого злобного?
- Да он совсем бешенный стал, - гневно сказала Алтынай, что прибежала с чистыми тряпками и водой. Она аккуратно промыла раны и забинтовала голову.
- Чем ты ему не угодил, несчастный?
Нукер как-то сразу замялся и начал неуверенно говорить о своем промахе, что просто попался под руку баю. Кадыргул видя неудачную попытку уйти от ответа, твердо сказал ему:
- Не юли, братишка, говори как есть. Мы тебя не предадим. Верно, Алтынай?
Та с готовностью кивнула головой и, заткнув конец повязки,  приготовилась слушать.
- В общем, Сарсен приказал мне следить за вашей юртой. Дескать, Алтынай может сбежать. Если что, тут же докладывать ему. Ты уж прости меня, Кадыргул, что раньше не сказал, а то ведь сам знаешь характер Сарсена, не помилует, а если и до байских ушей дойдет, хоть совсем пропадай. Замордует.
- А что тебя винить, братишка. Ты ж подневольный человек. Ладно, спасибо и на этом. На коня сесть сможешь? Ну, давай тогда, езжай потихоньку.
Подсадив бедолагу в седло, Кадыргул хлопнул ладонью лошадку. Конь резво взял и пошел крупной рысью. Проводив его взглядом, он повернулся к сестре:
- Пошли домой, – некоторое время шли молча. Затем Кадыргул спросил:
- Что будем делать, сестренка?
- Не знаю, - подавлено ответила Алтынай, сердце у нее сжало в предчувствии беды, -  давай, братец, в юрте поговорим.  На солнцепеке голова совсем не соображает, да и Ахметше надо сказать,- с этими слова они подошли к дверному проему юрты. В прохладной ее темноте сидел встревоженный Ахметша, который слышал звуки потасовки.
- Что случилось? Алтынай, у тебя пальцы в крови! Поранила руку? Если это сделал бай, ему не сносить головы, сейчас же отомщу за обиду.
- Куда тебе мстить, лежи уж, вояка. Самого качает как былинку, а все туда же, - озабоченно проговорила Алтынай. Кадыргул присел на кошму и сказал:
- Дело дрянь, Ахметша. Похоже, что-то учуяли ищейки Сагандыка, если уже своих соглядатаев Сарсен направил следить за нашей юртой.
- Да ведь  слуга говорил, мол, охрана это.  Вдруг,  не дай Бог, я сбегу? – со слабой  надеждой сказала Алтынай, - может бай и в самом деле страхуется в случае моего побега?
- Да нет, сестренка. Ты тут не причем. Его Ахметша интересует. Я  слышал от людей, нукеры поговаривали, что в наших краях прячется один из конокрадов, и насколько знаю Сарсена, он подозревает меня в укрывательстве. Давно я у него на подозрении. Баю не ты нужна Алтынай, если захочет, он десять таких, как ты, купит. Поймав Ахметшу, он сможет доказать губернатору,  что башкиры сделали набег и потребовать возвращения угнанных коней и еще сверх того уплатить за нанесенную обиду. Это какое богатство!  Вот зачем ему нужен Ахметша. А ты просто предлог, сестренка. Не доверяет мне Сагандык. А это уже опасно. Вам уходить надо, Алтынай. Завтра я съезжу к  Есимбет агаю. Попрошу его вызнать, есть ли  какие дозоры вдоль реки. А там и решим.
- Правильно, Кадыргул. Кони есть, доедем до Яика. А там наши не дадут в обиду какому-то Сагандыку, пусть хоть он трижды богаче и могущественней будет, чем бухарский эмир.
- Да здоров ли ты ехать в седле? Расстояние немаленькое, – озаботилась Алтынай.
- Ну, маленько бок болит, а так все отлично. Ты же как здорово лечила меня.
- Ну, да. Не верь ему, Кадыргул, это он просто храбрится.
Кадыргул посмотрел, усмехнулся и вышел из юрты, сел на коня и куда-то уехал. Ахметша позавтракал. Пока он ел, Алтынай в страхе несколько раз выскакивала и смотрела по сторонам,  опасаясь подвоха со стороны байских слуг.  Вот это частое выбегание девушки  и насторожило Сарсена,  никому не доверявшего, тем более бестолковым подчиненным, незаметно следившего за юртой Кадыргула. Не надо быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, девушка чем-то взволнована и напугана. Ага, осматривается, значит, есть что прятать. Ох, не зря не доверяю я этому байгушу Кадыргулу. Под личиной смирения прячется нрав бунтовщика. Как он, Сарсен,  говорил Сагандыку, чтоб не увлекался этой девчонкой. Что, мало невест по степи? Любой отец отдаст свою дочь задарма, за одну честь породниться с таким могущественным человеком. Нет ведь, не послушался. Сердцем прикипел, что ли? Да нет, не похоже. Слышал Сарсен, где-то Сагандык похвастал, что скоро приведет  четвертой женой такую красавицу, что все ахнут. И правда, уАлтынай этого не отнять. Красавица, каких редко встретишь в степи. Сарсен сам нередко вздыхал, глядя, как девушка проходила мимо. Кому достанется такое счастье? Но хоть и сожалел, что не молод, Сарсен все равно не хотел иметь такую жену. Слишком красива. Сагандыку не сладить с такой девушкой. Такая краса всегда своенравна, и справиться с ее взбалмошностью сможет только такая  любовь, какую  Сагандык, несмотря на все его богатство и силу,  не сможет подарить. Тут сердце должно трепетать,  а у бая  вместо него булыжник. Да и не из простого рода она. Род самого Толеген батыра. А там одни гордые и сильные люди. Таких не сломаешь. Хапнет горя с ней Сагандык, зря не послушался его. Так думал Сарсен, ведя наблюдение. Ага, Кадыргул уехал. Самое время проверить свое предположение. А ну,  под предлогом поиска ее братца, проверю-ка изнутри их юрты. Сарсен решительно зашагал в сторону жилища Алтынай.
Ахметша, только позавтракав, откинулся на кошмы и подставил лицо к щели между стенными войлоками, откуда как ему казалось, тянет прохладой и невзначай взглянул в нее.
- Алтынай, кто-то к нам идет. Ты не знаешь, кто это?
- Где, где? – метнулась к проему Алтынай и испугано вскрикнула, - это Сарсен, самый лютый пёс Сагандыка. Прячься.
Ахметша мигом откинул кошму, что закрывала яму у края хозяйской юрты,  и улегся в нее.  Алтынай торопливо положила сверху доски и накинула кошму, разбросав при этом  по ней подушки. Только успела оправить края кошмы, как в дверной проем просунулось хмурое лицо Сарсена.
- Брат где? – не здороваясь, спросил он.
- Уехал куда-то, сказал, скоро вернется, а что?
- Да ничего. Нужен был. Ладно, подай-ка освежиться. Жара одолела.
Алтынай молча прошла к кожаным турсукам, взболтала их,  налила кумыс  в большую узбекскую  пиалу. Подала незваному гостю. Сарсен выпил напиток, крякнул от удовольствия. Осмотрелся, затем спросил:
- Так куда, говоришь, брат уехал?
- Не знаю, - глухо ответила Алтынай, - обещался скоро приехать.
- Случаем, не в гостевой юрте он прячется, - промолвил недоверчиво Сарсен и скорым шагом направился в юрту. Алтынай обогнав, подбежала к двери и, загородив вход, яростно прошипела:
- Ты чего, байский пёс, расхозяйничался? Сказала, нет его, скоро приедет.
- Ты не шуми, девчонка. Совсем стыд потеряла,  старших не уважаешь? Я байский приказ выполняю, Сагандык велел твоему брату сейчас же прибыть к нему. Я когда приказ выполняю, ни перед чем не остановлюсь. Дай пройти.
Отодвинув девушку, Сарсен прошел в юрту, осмотрел и, выйдя, сказал:
- Ну вот, а ты.… Нет значит нет, так и скажу баю. Ишь, на людей стала кидается. Совсем законы и обычаи не соблюдают, эти оборванцы.
И, продолжая ворчать, Сарсен ушел. Алтынай проводила его ненавидящим взглядом, убедившись, что тот отошел далеко, стремглав принялась откидывать кошму и, отодвинув в сторону доски, освободила Ахметшу.
- Ну, как ты, милый, не задохнулся?
- Еще б немного, точно не поздоровилось бы мне, - улыбаясь, ответил джигит. Ахметша вылез и начал отряхивать испачканную одежду, при этом, глядя на Алтынай, озабочено проговорил:
- А ведь прав Кадыргул. Становится опасно. Байские слуги, уже не стесняясь, хозяйничают  у вас.   Мы у этого пса на крючке. Уходить надо.
- Вот вернется брат, обсудим, - успокаивающе погладила рукой Алтынай. Вечером пришел Кадыргул. Был мрачен и подавлен. Ахметша и Алтынай не решались его расспросить. Ахметша молчал, потому как следовал степной этике - не лезть в душу. Надо - сам расскажет. А Алтынай замерла в тревоге. Что-то случилось, не иначе. Ужинали в темноте. Покончив с едой, Кадыргул прервал тягостную тишину.
- Был я у Есимбет агая. Есть хорошие новости. Тебя, Ахметша, твои казаки ищут. Есимбет агай говорил, двое спрашивали. Один башкир, а другой какой-то светлоголовый русский.
- Это Хасан и Семен, - радостно вскрикнул Ахметша, и крепко пожал руку Кадыргулу, - я же знал, что меня не оставят в беде. И где они сейчас?
- Есимбет агай сказал, что Хасан и Семен, только ждут сигнала, как только его получат, сразу же приедут к нему забрать тебя.
- Так поехали, чего ждем? – нетерпеливо сказал Ахметша.
- Э, не спеши. Есимбет агай сегодня только поедет к Яику и в условленном месте разожжет костер, а твои товарищи, только завтра в ночь приедут к нему, и там будут ждать твоего приезда. А главное незаметно выехать из аула.   Сагандык подозревает о чем-то.
- Правильно. Сарсен был сегодня в нашей юрте. Еле Ахметшу успела спрятать. Тебя спрашивал.  Только это были отговорки, не иначе. Тебя ищет он, Ахметша. Пронюхал, пёс.
- Вот-вот. Вам срочно уезжать надо. Сагандыкбай торопит со свадьбой.  Пристал с ножом к горлу, когда сватов засылать? А то, дескать, по степи слух пошел, якобы  Сагандыкбаю отказали. А он такого позора не переживет.  Грозился сегодня прислать сватью.  Еле отговорился. Напомнил о месяце срока. Бай ни в какую, гнет  свое и все. Тогда, чтоб отвязаться, попросил три дня на подготовку помолвки. Мол, тебе, Алтынай, надо к родственникам съездить в соседний аул для приготовления приданного. Ты бы видела, как он лицом покраснел от досады. Твердит,  не надо никакого приданного, что все это девичьи отговорки, лишь бы оттянуть время. Потом начал грозить. Тут я не выдержал, говорю ему: «Ты, Сагандык, горлом-то не бери. Мы хоть и бедны, но гордость имеем. Забыл, что мы из рода Толеген-батыра? И нам подобает достойно встречать сватов».  Сразу успокоился и речь другая стала. Даже провожатых предложил для Алтынай. Говорит, дороги не безопасны, как бы с лихим человеком не повстречаться. Я ему в ответ, - сам повезу к родственникам. И заявил, что нас три дня не будет. Еле отбился. Вроде поверил. Хотя вряд ли, больно недоверчиво на меня посмотрел. Такие вот дела.   В общем, бежать надо.  
- Ой, что-то мне страшно стало, не по себе как-то, - зябко повела плечами девушка.
- Мы с тобой-то спокойно можем уехать, только вот как Ахметшу вывезти. Наверняка ведь за юртой следят? – сказал Кадыргул.
- И правда, - загрустила Алтынай, затем встрепенулась, - а знаете что? У меня белая кошма есть.  Для почетных гостей. Помнишь Кадыргул, мать еще валяла, говорила - это мне на свадьбу?  Она все печалилась, что не успела его орнаментом расшить.  Давайте его в кошму завернем и на верблюда погрузим. Во-первых высоко будет, сразу не разглядишь,  подозрений не вызовет и Ахметше не трястись. Верблюд у нас хороший. Быстро ходит и главное – иноходец. Как в люльке будешь качаться. Не устанешь. А кто спросит, - едем к родственникам, чтоб мне с девушками закончить на кошме вышивку узоров.
- Идея хорошая, - с сомнением покачал головой Ахметша, - да не пристало джигиту в кошму заворачиваться, как трусу. Дай саблю Кадыргул, ей-Богу пробьемся и ускачем.
- Ну-ну, перестань горячиться, как несмышленыш. Был бы один, другой разговор. Теперь с тобой Алтынай. Подумал, что будет с ней и со мной? Ведь нукеров у Сагандыка полная округа. Всех не одолеешь. Правильно сказала сестренка. Скатаем в кошму и на верблюда. Кошма длинная и широкая,  тебя всего можно спрятать.  И не спорь, – поднял руку Кадыргул – а теперь спать.
Кадыргул лег поперек дверного проема юрты. Ахметша и Алтынай расположились в глубине. Предстояла тревожная ночь.



                                    Глава одиннадцатая.
Короткая летняя ночь показалась долгой. Почти не сомкнули глаз, только на рассвете забылись коротким сном. Кадыргул привел верблюда, когда еще Ахметша и Алтынай спали. Только дотронулся рукой до плеча, как оба они встрепенулись:
- Что, уже пора?
И, вскочив, Алтынай нарочито громко заговорила, это она для ушей байских соглядатаев:
- Кадыргул агай, помоги мне  скатать белую кошму.
Кадыргул развернул громадную кошму. Алтынай жестом показала Ахметше - ложись. Ахметша  лег с края кошмы и брат с сестрой аккуратно стали заворачивать его. Получился внушительный тюк. Приподняв с торца рулона край кошмы, Алтынай озабоченно спросила:
- Ну, как ты там?
- Ничего, терпеть можно, - с кряхтением отозвался Ахметша. Девушка все еще в сомнении спросила брата:
- Пока доедем, не задохнется, а? Вдруг ему там плохо станет, а мы и не услышим? Ой, братец, что-то мне не по себе.
- Все будет в порядке, главное выехать  из аула, потом  освободим от кошмы. И вперед до стоянки Исимбет-агая. А там и до Яика недалеко.
Кадыргул вышел, привел верблюда и уложил около дверей юрты. Брат с сестрой  с  усилием подняли кошму и положили поперек верблюжьей спины. Ахметша расслабился совсем, что действительно быть похожим на тюк. Алтынай бережно обвязала рулон веревками и закрепив узлы,  вскочила на коня. Кадыргул закрыл двери юрты, подпер их палкой, сел в седло и, не спеша, тронулись в путь, благо их юрта стояла на окраине аула.  
К тому времени почти развиднелось. Аул спал, даже собаки не взлаивали. Стоял благословенный час покоя, когда сон особенно крепок. Брат с сестрой ехали, не торопились, беспокоились об Ахметше, которому было не очень сладко в душной тесноте войлока. Миновали последние юрты аула, выехали на простор. Проехав, по их мнению, значительное расстояние от аула, Кадыргул у небольшого холмика остановился,  попытался было развязать концы, как раздался голос:
- Что узлы ослабли?
- Абау!  - в испуге вскрикнула Алтынай. Кадыргул огляделся.  Из-за выступа холма выехал Сарсен со слугой.
- Узлы проверить решил, что ли Кадыргул? Чего это вы нагрузили? И вообще, зачем выехали из аула?
- Твое какое дело? Чего нас караулишь, чего вынюхиваешь?
- Ай-ай, как невежливо, братишка. Спросить нельзя? Сагандыкбай доверил мне охрану всего аула и его жителей. А вы уезжаете в такую рань. А вдруг что случись с вами? Бай мне башку оторвет, скажет, что я не уследил. Тем более за будущей женой. А мне моя голова дорога. Куда собрались?
- Ты еще спроси, зачем? – начал наливаться гневом Кадыргул, - мы, что пленные рабы какие, чтоб каждому байскому прихвостню ответ давать!
Алтынай в тревоге посмотрела на брата, она знала его вспыльчивый нрав и поспешила потушить пламя начинающей ссоры, исход которой был бы явно не в пользу Кадыргула.
- К родственникам едем, - с натянутой улыбкой ответила она.
- А это что за кошма?
- Да это свадебная кошма для почетных гостей. Вышивку не докончили, вот везу, чтоб с помощью девушек закончить орнамент.
- Что-то больно крупный вьюк получился, случаем не завернули в него что-нибудь? – спросил Сарсен, подняв кнутовищем край кошмы. У Алтынай замерло сердце. Кадыргул видя такой опасный поворот,  стукнул камчой по кнутовищу Сарсена и с гневом сказал:
- Ты что это удумал, байский пес? Проверять нас вздумал? Может, еще заставишь исподнее показать? Тебе сказали причину нашего отъезда. Тем более Сагандыкбай знает о нашей отлучке. Через три дня бай пришлет своих сватов.  Что же мы должны в нищей юрте принимать таких высоких гостей? Забыл наш обычай, что гостей усаживают на кошме невесты,   вышитой ее руками? Уйди с дороги, пока цел. Погоди, собачий хвост! Дай срок!  Стану родственником Сагандыкбая, я с тобой по-другому поговорю. Ты у меня кровавыми слезами умоешься. Все я тебе припомню, – распаляясь, грозил Кадыргул,  размахивал камчой.
Сарсен со слугой в испуганном недоумении смотрели на него. Тут до Сарсена дошел смысл сказанных слов. «А ведь правда, скоро станет ближайшим родичем бая. А Алтынай… не смотри, что красива и приветлива. У нее тоже характер – не сахар. Сагандыкбай и так обрывает меня, слова сказать не дает,  только заговорю об этой девчонке. А что будет, когда настоящей женой станет? Это же я такого врага наживу, что и недругу не пожелаешь.  Совсем тогда пропала моя голова.   Ишь, как распалило Кадыргула! Ладно, пускай едут, - решил Сарсен и успокаивающе заговорил:
- Ну-ну, чего так заводиться? И спросить нельзя, сразу как сухая трава от огня  вспыхиваете. Горячие какие все! Езжайте, – и дал знак слуге посторониться. Кадыргул все еще в гневе крепко приложился камчой вдоль низа спины  верблюда. Верблюд от боли взревел и неожиданно пустился вскачь, нелепо вскидывая свои длинные ноги. Кадыргул и Алтынай пустились вслед за ним.  Вскоре они стали еле заметными точками на горизонте. Сарсен сидел на коне, пока не осела  пыль, поднятая копытами ускакавших всадников. Свербело у него на душе. Чуял старый ищейка, что-то он упустил.  Мимо его пальцев протекло. Что же может быть? Кошма, - пронзило его. Наверняка там этот башкир, которого вся округа ищет. С начала встречи не понравился ему этот войлочный тюк. А как кинулись на него, только он задел край кошмы. Неспроста это все. Догнать и проверить? А вдруг там ничего нет? Сагандык шкуру сдерет за оскорбление. Голова пухнет от дум. Поеду-ка к  баю. Доложусь, а там пусть сам решает. Сарсен, еще раз взглянув вслед уехавшим, покачал головой и тронул коня в сторону аула. Слуга, ни слова не проронивший за встречу, потрусил за ним.
Верблюд с обидным ревом мчался по степи, не разбирая дороги. Видно, камча Кадыргула кончиком прошлась по нежному подбрюшью. Вьюк с кошмой на его спине мотало во все стороны. Постепенно от верблюжьего бега войлок стал сваливаться в одну сторону. Кадыргул с Алтынай мчались за ним, нахлестывая коней.  Ведь если верблюда заставить набрать настоящую скорость, не каждая лошадь догонит его в такой скачке.  Наконец-то со свалившимся рулоном войлока с одной стороны, верблюд начал останавливаться.  Видно,  боль утихомирилась. Кадыргул подскочил на коне и сумел ухватить веревку, продетую в косточку, что торчала у верблюда в носу.  Тот остановился как по мановению волшебной палочки и, подчиняясь движению веревки, тянущей его вниз, с всхлипыванием уселся на подогнутые ноги. Алтынай, соскочив с седла, в тревоге кинулась развязывать узлы веревки, стянувшие кошму.  Вдвоем с братом развернули рулон. Ахметша лежал почти в обмороке. Очнувшись от свежего воздуха, попытался сесть. Девушка подхватила его за плечи и усадила, подложив складки кошмы ему под спину, и подала воды. Ахметша, напившись, кривясь от боли,  насмешливо сказал:
- Ну, вы даете. Чуть Богу душу не отдал. Зачем так верблюда гнать?
- Это все братец! Кипяток, а не человек.  Надо было так стегать скотину, а? – кинулась с упреками на брата.
Ахметша, улыбаясь:
- Остынь, Алтынай. Все же обошлось.
- А ты-то как? Ничего не болит? – опомнилась Алтынай и стала ощупывать голову и плечи нареченного. Тот со смехом стал уклоняться от ее требовательных рук.  Кадыргул, тоже облегченно выдохнув, посмеялся вслед за Ахметшой. Убедившись, что ее возлюбленный в порядке, успокоилась. Чуть отдохнули и снова собрались в путь. На этот раз Кадыргулу пришлось уступить коня Ахметше, самому привязать кошму на спину верблюду и взгромоздится туда же. Тронулись по степной дороге. Верблюжий шаг неспешный. Потому и ехали медленно. Да и Ахметше на пользу. После такой тряски ему было  необходимо прийти в себя. С остановками ехали почти до вечера. И когда солнце почти коснулось горизонта, увидели  стоянку Есимбет агая. Тот уже спешил им навстречу.
- Слава Аллаху, вы уже здесь. Поедемте, уведу, где безопасней. – С этими словами аксакал повернул в другую сторону от речки.
- Салам аллейкум, Есимбет агай! К чему такая спешка, случилось что? – поздоровался Кадыргул.
- От недоброго взгляда подальше.
Аксакал привел кавалькаду к излучине степной речки к зарослям высоких прибрежных камышей.  Все спешились. Верблюд,  недовольно взрыкивая,  улегся, подчиняясь командам Кадыргула. И все пропали из вида. Высокий камыш надежно спрятал беглецов от взгляда недоброжелателей. Старый чабан удовлетворенно промолвил, окинув хитрым прищуром глаз прибывших гостей:
- Теперь поздороваться можно. Салам аллейкум, сынок Ахметша, и ты, Кадыргул! А это и есть твоя сестра Алтынай? Красавица!
- Уагаллейкум  ассалам, уважаемый Есимбет агай! – сердечно отозвался Ахметша, протягивая для приветствия две руки.  Кадыргул и Алтынай так же по очереди поздоровались с аксакалом.
- В общем, дело такое. Ахметша, сегодня ночью приедут твои товарищи, - сказал старый чабан.
- Это правда? Ты слышишь, Алтынай? Сегодня же мы будем на том берегу. Конец всем тревогам, – обрадовался Ахметша. Алтынай в волнении  сжала руки любимого. Взаимная нежность двух молодых не ускользнула от проницательных  глаз  старого человека. Он погладил бородку и сказал Алтынай.
- Доченька, вскипяти-ка быстро чаю в котелке.
Алтынай метнулась к верблюду, сняла с поклажи привязанный котелок. Проворно наполнила его водой и повесила на походный треножник. Вскоре весело затрещали  пучки сухого  камыша. Постелила чистый лоскут ткани, наложила горками баурсак и поставила маленькие пиалушки.  Пока мужчины беседовали, уже вскипела вода. Девушка бросила горстку заварки и окликнула:
- Чай готов.
- Уже готов? Проворная ты, дочка, - похвалил Есимбет агай  Алтынай.  Та зарделась от смущения. Первая пиалушка чая была выпита согласно обычаю в полной тишине. Когда же  пиалушки  наполнились во второй раз, аксакал нарушил молчание вопросом:
- Простите меня старика, но я спрошу. Насколько я понял, Ахметша и Алтынай неравнодушны друг к другу?
- Это так заметно что ли, аксакал? – смутилась Алтынай.
- Э-э, дочка тут и к гадалке не ходи, сразу видно. Кадыргул,  сестра тоже уйдет на ту сторону Яика?
- Да, Есимбет агай.
- Вон как дело обернулось. Теперь послушайте меня, старого человека. Любовь - это хорошо. Любовь окрыляет человека, делает его возвышенным. Душа его летает, и он готов любить все, что окружает его в этом мире. Но суровая правда жизни часто ломает им крылья. А с поломанной душой тяжело жить в этой жизни, куда человек прибывает для счастья.
- Вы, это к чему, аксакал? – с тревогой спросила Алтынай.
- Ты, дочка, хочешь выйти замуж за этого башкирского джигита? Да зачем я спрашиваю?  Твои глаза уже ответили на этот вопрос, но все-таки хотелось бы услышать ответ.
- Да, я хочу выйти замуж за Ахметшу.
- А ты хорошо подумала? Башкиры хоть и братья нам по вере, но другой народ. Свои обычаи, традиции, которые несколько отличаются от наших.
- Да, подумала и решение мое неизменно.
- Тогда слушай меня, Алтынай. Ты сегодня уедешь из наших степей в чужую сторону, в другой мир. Готовься к испытаниям. В ауле Ахметши ты встретишь не только любовь, но и неприязнь. За твоей спиной будут шушукаться, подмечать все твои промахи. То, что простят башкирской невестке, тебе не спустят.
- Есимбет агай, зря вы так. Моя мама - великая женщина, она полюбит Алтынай, как свою дочь. Уверяю вас.
- Я не сомневаюсь в этом, Ахметша. Только имей в виду, что кроме твоих родителей в ауле живут другие твои сородичи. А понравится ли аксакалам, что ты привезешь казашку своей женой? Лет-то прошло все ничего после того страшного года.
- Что-то вы так туманно говорите, одними намеками. Какой год? К чему речь ведете, не пойму, - поддержал всеобщее  недоумение Кадыргул.
- Ахметша, ты когда уходил на кордон, что тебе говорил твой отец?
- Он сказал: «С поверженным врагом будь милостив, ибо настоящий воин не воюет с побежденными, тем более не мстит пленным.  С русскими дружи, но и помни, что ты идешь на границу с казахами, а они хоть и недруги во время набегов, но наши единоверцы и братья. Не будь злобным с ними. Помни, казахи при всей своей  ярости отходчивы и очень долго помнят добро. Сделаешь им  одно благодеяние, они вернут его стократ. И еще.  Можно потерять коня, но не смей терять звание воина». Я это выучил, как молитву.
- Мудрый человек твой отец, Ахметша. Не воспитал в тебе ненависти к казахам.  Не рассказал тебе о том роковом черном пятне, что разрушило давнюю дружбу между нашими народами.
- Это вы про 1755 год говорите? – нахмурившись, спросил Кадыргул.
- Да, сынок.
- Мой отец рассказывал что-то, как мне помнится, только урывками, не до конца.
- Этот год ознаменовался  началом  смертельной вражды между башкирами и казахами, - начал повествование Есимбет агай. -  И все тут людская хитрость и алчность виноваты.  Башкиры восстали в том году. И восстание было почти успешным. Но весы победы стали склоняться в сторону царских войск. Башкиры сопротивлялись отчаянно. Не поддавались нажиму карателей. Только вот одно слабое место было у них. Это старики, женщины и дети. Каратели ведь не с воинами воюют, а вымещают свою злобу на беззащитных. Горели аулы, гибли слабые. Тогда башкирские вожди договорились с нами, казахами, чтоб отправить семьи через Яик и оставить их там, пока мужчины будут сражаться с царскими полками. Казахи же пообещали сохранность их семей и имущества.  Их переправилось почти пятьдесят тысяч человек. Русские войска не сунулись бы на казахский берег.  Мы не были в подданстве царя.  Русские военачальники боялись, что преследование башкир на нашей территории дало бы повод казахам в открытую поддержать единоверцев. А это лишние полки восставших. Оставив свои семьи, и еще раз заручившись обещаниями наших аксакалов о сохранности, башкирские воины отправились обратно на Урал продолжать борьбу. Теперь они были спокойны за свои тылы. Семьи в безопасности. Восстание вспыхнуло с новой силой. Тогда Оренбургским губернатором сидел Неплюев. Очень коварный человек. Увидев, что башкиры пользуются поддержкой казахов, а при таком союзе они почти непобедимы, задумал разрушить этот договор. Он решил сыграть на извечных пороках человека - жадности и алчности. Отправил посланников к вождям прибрежных родов и племен с предложением отказаться от договора с башкирами, указав им на то, что императрица наказывает своих подданных,  коими являются башкиры, а против казахов ничего не имеет. Посланники постарались. Они убеждали вождей разорвать договор. Многие роды отказывались от столь бесстыдного предложения. Тогда оренбургский губернатор кликнул на всю степь: «Башкиры покинули Россию, стало быть, они уже не подданные русской императрицы и потому не пользуются ее защитой, и что губернатор не отвечает за их жизни и имущество. Отныне башкиры на казахской территории предоставлены самим себе». Тут то и случилось самое страшное.
Многие вожди и баи соблазнились легкой добычей. Башкирских воинов было явно недостаточно, чтоб защищать стариков, женщин и детей. Бери, грабь, чего хочешь, тем более губернатор пообещал не наказывать налетчиков. Ну, у кого не закружится голова? Особенно у жадных богатеев. Ведь им все мало. И началось побоище. В этой страшной битве погибали  башкиры, что защищались. Старикам рубили головы, а женщин и детей брали в рабство. Имущество и скот угнали в свои пастбища. В той битве погибли  и многие воины-казахи, у которых была честь, которые знали цену данному обещанию. Аксакалы башкирских родов становились на колени перед разбойниками, просили не губить невинных людей. Напоминали о долге гостеприимства, о договоре между башкирами и казахами, и что проклятие падет на тех, кто нарушит этот обет. Но все было бессмысленно. Алчность и жажда богатства опьяняла разум богатеев хуже опиума. По всей степи пошел этот огненный пал грабежа.  
Вскоре все было кончено. Только дымились горелые остовы юрт, бродили собаки и раздавались стоны раненых. Башкир осталось всего ничего. Горе и страдания были разлиты по башкирским стойбищам. Казахские богатеи рано радовались добыче. Башкиры, прослышав о побоище их семей, прекратили борьбу и кинулись отрядами на выручку своих родных. Их сердца жаждали мщения. Теперь они  пошли войной на казахов, посмевших нарушить святой долг гостеприимства и данного обещания. Вся степь закружилась в смертельном вихре братоубийственной войны. Как были правы аксакалы, убеждавшие недальновидных вождей, что это преступление не останется безнаказанным, и что только оренбургскому губернатору это выгодно, который, как щенят, стравил два народа. И они уничтожают друг друга. Руками казахов утихомирили башкирское восстание. А башкиры оказались между двух огней. На Урале их ждут царские каратели, а с казахской степью они уже во вражде. Из пятидесяти тысяч человек на свою родину, на Урал,  вернулись около 10-12 тысяч башкир. Восстание прекратилось. С тех пор башкиры не могут простить казахам этого злодеяния, а казахи никак не могут подавить в себе чувство стыда. Вот так из-за неразумных вождей, их алчности страдает  простой народ, который оказался игрушкой в чужих руках. Неплюев добился своего: утихомирил мятежных башкир и рассорил два народа на долгие времена, может на века. Говорят, царица славно наградила его за это. Только награда его окроплена кровью невинных людей. А это не к добру, - закончил свое повествование Есимбет агай и, повернувшись, спросил девушку:
- Вот теперь подумай, Алтынай. Настолько ли крепка твоя любовь к Ахметше, что готова покинуть свою родину и жить может быть среди недружественного аула?
Ахметша затаил дыхание. Кадыргул смотрел на сестру задумчивым взглядом. Алтынай посмотрела на сияющие любовью глаза Ахметши и без колебаний ответила:
- Согласна. За Ахметшой пойду куда угодно и ради него готова жить даже в пустыне среди змей и скорпионов.
- А ты, Ахметша, готов защищать Алтынай от недругов твоего племени, и решишься ли пойти против своего рода, если они откажут твой жене в гостеприимстве и не признают ее как невестку?
Ахметша, так же глядя на Алтынай, которая с замиранием сердца ждала ответа любимого.
- Да, конечно. Без Алтынай мне и свет не мил.
- Тогда возьмите этот хлеб откусите его и отведайте соль в знак вашего желания соединить судьбы.
Ахметша и Алтынай взяли протянутую аксакалом лепешку и поочередно надкусили ее и щепоткой отведали соли из солонки. Есимбет агай поднял ладони и прочитал короткую молитву благословения.
- Прости, Кадыргул, что я так вмешался в судьбу твоей сестры. Я стар годами и моя обязанность - научить,  предупредить неразумную молодежь.
- О, Есимбет агай, зачем просите прощения, это я должен благодарить судьбу, она послала вас нам на помощь. Вы когда читали наставление Алтынай, мне показалось, что мой отец сидит вместо вас и читает молитву.
- Спасибо, сынок. А сам что будешь делать, Кадыргул? С уходом Алтынай Сагандыкбай не простит тебе такого оскорбления. Смерть ждет тебя в наших степях.
- Он со мной поедет в аул. Отец не оставит в беде человека, спасшего жизнь его сыну.
Алтынай в порыве благодарности прижалась к Ахметше. Есимбет агай удовлетворенно покачал головой. Кадыргул усмехнулся:
- Давай не будем загадывать. Пока одна забота - переправить вас на тот берег Яика.
- Ну, вот здесь располагайтесь. Я же к отаре пойду. Не ровен час, чужие  наедут.
С этими словами  старый чабан поднялся с места. Сел на коня, собрался было ехать, как его остановил Кадыргул.
- Есимбет агай, что за тревога?
- Возле отары надо находиться. Чует мое сердце, недобрые гости будут сегодня. Потому вас и спрятал здесь. Тем более встречу казакам я тут назначил. Ждите тут. Я же поехал. Если что, дам знать.
Кадыргул проводил задумчивым взглядом старика и вернулся к молодым. Ахметша и Алтынай щебетали меж собой, порой прыскали счастливым смехом. Любовь не ведает опасности, - подумал Кадыргул, радуясь за друга и сестру.
На степь опускалась ночь. Трещали цикады. Беглецы поели всухомятку валенной конской колбасы и лепешек. Ослабили подпруги седел у коней, стреножили и пустили пастись. Верблюд же, давно уже наевшись колючки, лежал у края камышей и флегматично жевал свою бесконечную жвачку. Осталось ждать казаков с той стороны Яика.


                                     Глава двенадцатая.
Семена разбудил суматошный крик вбежавшего в палатку Хасана.
- Есть, Семен, горит!
- Что горит? – не понял спросонья Семен. - Где горит? Пожар?
- Костер горит. Есимбет аксакал сигнал нам подает. Завтра в ночь они с Ахметшой  ждать будут  в условленном месте. У излучины степной речки. Помнишь, он нам это место показывал? – тараторил Хасан, теребя лежащего урядника.
У Семена сон как рукой сняло. Соскочив с лежанки,  быстро ополоснул заспанное лицо.
- Надо начальству доложиться, - сказал он, вытираясь поданным полотенцем.
- Правильно. Айда прямо сейчас, – заторопил Хасан.
Семен и Хасан направились к палатке атамана. Семен стукнул в дощатую дверь и вошел в темноту жилища. Атаман не спал.
- Ну, чего, не спится, Семен? - бодрым голосом спросил он, зажигая свечу.
- Василий Алексеевич, на том берегу костер запалили. Это тамошний чабан сигнал подает, Ахметшу привезут в условленное место и что там ждут подмоги на случай непредвиденной опасности.
- Доброе дело.  Завтра езжайте на тот берег и забирайте Ахметшу. Только без шума. И сразу же назад. Не  озоруйте. Если увидите погоню, на выстрелы не отвечать. Главное, переправьтесь на этот берег, а тут вас будут ждать казаки. По всему берегу дозоры пустим.
- Есть, атаман. Теперь до следующей ночи маяться.
- Ничего, до этого терпели и остаток дотерпите. Невелико время, - сказал Василий Алексеевич,  выпроваживая Семена. Хасан же успел сбегать к Янбулату есаулу и поведать эту радостную весть. Янбулат поспешил к атаману, чтоб согласовать действия на следующую ночь, когда  смельчаки отправятся на выручку товарища.
Целый день Семен и Хасан маялись в ожидании наступления ночи. Хасан раз за разом кипятил самовар и вдвоем с Семеном чаевничали в надежде ускорить время. На редуте было тихо. Все казаки по приказу рассыпались по берегу и вели наблюдение за тем берегом. Приказ был не высовываться, чтоб не насторожить казахских пастухов, которые, учуяв оживление по реке, могут  предположить новый набег башкир и дать сигнал тревоги. Тогда к реке было бы не проехать. Ахметша точно попал бы снова в плен. Только вот уже в беспощадные руки.
Наконец-то солнце  после обеда пошло к горизонту и все быстрее день клонился  к  вечеру. Хасан и Семен обрядились в простую одежду. Из оружия взяли только кинжалы. Приказ - никакого оружия. Не дай Бог кровопролитие какое. Зато взяли сукмары. Если умело пользоваться - это тоже грозное оружие. Завечерело. На землю пали густые тени.  Темнота в степи наступает почти сразу же. Нет таких долгих сумерек как в северных районах Урала. Теперь можно отправляться в путь. Хасан и Семен спустились к реке. Их провожали Василий Алексеевич и Янбулат. У кромки воды пожали руки отбывающим на ту сторону и сказали:
- Ну, с Богом! Без Ахметши не возвращайтесь. Надеюсь, все пройдет удачно.
Казаки за поводы завели в воду коней и, держась за их шеи, поплыли к другому берегу. Вскоре их всплески стали не слышны. Атаман и Янбулат прислушались. Нет, вроде, сполоха не слышно. Значит, переправились нормально. Теперь остается только ждать.
Хасан и Семен, переплыв реку, вскочили на коней и поехали, ориентируясь  на вечернюю звезду Сулпан. Как им говорил старый пастух, если хочешь доехать до моей стоянки, держи эту звезду прямо перед собой, она приведет сюда. А если хочешь обратно найти путь к броду, держи ее за спиной, а созвездие  Жетыген чтоб было справа. Точно не заплутаешь. Ехали довольно долго, чутко вслушиваясь в темноту, и каждый молился своему Богу, чтоб пронесло. Наконец-то достигли степной речки. «Ага, вот горит костер Есимбет аксакала. Теперь направо и вдоль речки до излучины. Простите, аксакал, что не заехали и не поблагодарили вас за помощь. Сами не велели. Это чтоб не навести подозрение. Казаки уедут, а старому чабану еще тут жить. Если прознают о его помощи, ведь не посмотрят, что стар годами». Так думал Хасан, провожая взглядом костер Есимбет агая. Хасан проскулил шакалом. Это условный сигнал. И с радостью услышал совсем рядом ответное шакалье тявканье. Еще минута и в свете звезд перед ними выросла внушительная фигура Кадыргула.
- Кадыргул! – было вскрикнул Хасан, как тут же его рот запечатала огромная ладонь казахского джигита.
- Ты еще на всю степь закричи! – насмешливо прошептал он.
- Салам аллейкум, тамыр! – в полголоса заговорил, освободившись от ладони Хасан, - ну, где мой друг Ахметша? Показывайте скорей.
Ахметша, посмеиваясь, встал ему навстречу. Хасан крепко, до ломоты в боках обнял его, заставив издать болезненный стон.
- Вы что с ума сошли так крепко сжимать его? Он ведь не оправился от ран, – кинулась на помощь незнакомая Хасану девушка, -  он и так еле на ногах стоит.
- Правда что ли? – испугался Хасан, - прости друг. Это от радости, что живой-здоровый.
- Ну, до здоровья ему, скажем, еще далеко, - сердито ответила девушка, - если каждый так будет обнимать, и до дома не доедет.
- Какая сердитая, однако! – удивился Хасан. - Кто это?
- Это жена моя, Алтынай! – сказал Ахметша.
- Ну, ты парень и хват! – восхитился Семен, успевший поздороваться с Кадыргулом и, помня наставления, осторожно обнял башкира;  - Наш пострел везде поспел. Мы  думаем, в плену мучается, переживаем за него, а он тут девушек охмуряет! – веселился Семен. - Молодец! Хвалю!
- Тише. Пора. Садитесь на коней и поехали. Время уходит. Ночи летом короткие. Вон уже полоска на горизонте засветилась.
Подтянув подпруги седел, вскочили на лошадей и, помня наставления старого пастуха, поехали, держа звезду Сулпан за спиной, а Жетыген справа. Вскоре шум копыт затих вдали. На осиротевшей стоянке остался лежать верблюд, так же продолжая жевать жвачку. Есимбет агай обещался утром угнать к себе на стоянку. Несмотря на сопротивление,  Кадыргул заставил старика принять его в подарок.
Примерно через час пути повеяло речной прохладой. Впереди был Яик. Вскоре конец всем волнениям. Семен только вздохнул с облегчением, как с прибрежных камышей раздался голос:
- Стой! Кто едет?!
Все вздрогнули. Хасан чуть ли не до крови прикусил губу: да что ж это так не везет, а? - и поднял сукмар, готовясь к защите, а Семен обнажил кинжал. Кадыргул поднял руку: не спешите, может, пронесет – и, тронув коня, выехал чуть вперед.
- А кто это спрашивает? Я, Кадыргул, еду с друзьями, и кто смеет останавливать меня? – ответил он.
Из кустов выехал  слуга Сагандыка, тот самый, которого так нещадно избил на днях бай. У Алтынай все помертвело внутри. Все, это конец! Где слуга, там и хозяин должен быть. Сейчас выскочат всей оравой из-за кустов. И маленькому отряду не справиться с такой толпой. Да неужели нет справедливости на свете?  - мысленно вскричала девушка. - Когда вот оно, счастье, так близко, стоит только на тот берег переплыть, а на пути опять зловещая тень Сагандыка. О, Аллах!
- Что хотел, братишка? – спросил Кадыргул слугу.
- Я все знаю! Вы на ту сторону к русским направляетесь. Вчера утром Сарсен после вашей встречи сказал о своих подозрениях Сагандыку. Тот послал гонца в аул ваших родственников проверить, там ли Алтынай. Вас там не оказалось. Тогда, отстегав камчой всех своих нукеров, бай разослал их сторожить тропы. Меня тут оставили, а Сагандыкбай с Сарсеном сейчас только отъехали, проверить  другой брод. С  минуты на минуту должны быть здесь. Уходите! Спасибо, что тогда ты, Кадыргул, заступился за меня. Все не было случая отблагодарить тебя. Этот момент настал, езжайте с Богом. Отпускаю вас.
- Спасибо, братишка! Айда с нами.  Бай ведь не помилует тебя за твой проступок.
- Уходите, скорее! Я сам как-нибудь позабочусь о себе.
- Как звать-то? Хоть в молитвах поблагодарить тебя.
- Кенже мое имя! Да уходите же!
Кадыргул махнул рукой и вся кавалькада, уже не таясь, понеслась в сторону переправы. Кенже смотрел им вслед, когда неожиданно изтугая вымахнула толпа всадников. Это был Сагандыкбай с нукерами.
- Упустил, голодранец! Куда смотрел, байгуш?!  Ты с ними заодно, – яростно взревел бай и в ярости хлестнул камчой. Кенже изловчился и поймал конец камчи и, дернув его к себе, приблизился к баю и с ненавистью прошипел:
- Да я с ними заодно! Они ускакали, потому что я их отпустил! Кончик ишачьего хвоста теперь поймаешь, а не Алтынай, старый развратник! – у бая округлились глаза от страха, Кенже продолжал.- Я давно мечтал об этой минуте, и она пришла, я отом-щ-у… - и вдруг захлебнулся в кровавом кашле и, продолжая хрипеть, свалился с лошади. В его спине торчал нож Сарсена. Сагандыкбай мутными глазами  посмотрел на тело Кенже. Встряхнул головой, прогоняя дурноту, плюнул с досады и снова взъярился. - Ведь они скачут все дальше и дальше. Этот Кенже своей смертью дал им время. Ах ты, сволочь! -  И заорал:
- Сарсен, скачем за ними. Не дайте им уйти.  Тому, кто схватит их,  награда - серебряный слиток величиной с конское копыто.
Вся толпа нукеров заулюлюкала и во главе с Сагандыкбаем помчалась вслед за беглецами. Проскакав три четыре сакрыма, преследователи увидели полоску пыли от копыт коней беглецов.
- Скорей, скорей! До берега осталось немного. Если уйдут -  засеку каждого, - хрипел в ярости Сагандыкбай, заметив яркое платье Алтынай, глаза его налились кровавой дымкой ненависти. «Ну, сучка! Попадись мне в руки! Отдам на растерзание нукерам! Не хотела стать моей женой - станешь подстилкой у целой толпы! Тогда только смерть смоет твой позор!» – думал бай, с каждым конским махом приближаясь к убегавшим.
Те же никак не могли скакать быстрее. Ахметша от скачки совсем ослабел. Раны открылись. Он задыхался и валился с седла. Семен и Хасан поддерживали его с двух сторон.
- Ну же, Ахметша. Еще немного осталось, - кричал Хасан, - вон уже берег виден. Потерпи, не теряй сознания. Держись.
Замыкал кавалькаду Кадыргул. Он, было, надумал повернуть навстречу преследователям, как его остановил надрывный голос Алтынай:
- Брат, не смей! Как я без тебя? Давай еще немного. Мы почти у реки, – и с этими словами беглецы оказались на берегу Яика. Они с размаху кинулись в воду. Кони, задыхаясь и всхрапывая,  упругими точками, плыли на другой берег. На высокой круче показались нукеры. Сагандыкбай камчой гнал их вдогонку за плывущими. Нукеры пока искали сход с берега на кромку воды, казаки с беглецами уже были на середине реки. Преследователи плюхнулись в воду, было поплыли, как неожиданно по всему берегу показалась цепь конных казаков. Нукеры заметались и повернули обратно. Сагандык, увидев, что добыча уходит,  в остервенении хлестал всех подряд, его крики напоминали рык раненого зверя. Тем временем беглецы выбрались на сушу. Их окружили казаки. Ахметшу сняли с седла и понесли на берег, где их уже ждали башкиры, атаман и Янбулат. Хасан и Семен помогали идти  обессилевшей Алтынай. Последним выбрался из воды Кадыргул. Повернулся лицом на тот берег, где еще виднелся Сагандыкбай и погрозил кулаком:
- Ну что, взял, проклятый бай! Не по тебе оказался кусок! Подавился? Это тебе еще что. Погоди, еще не то увидишь! – и, повернувшись спиной к реке,  зашагал было к ждущим его друзьям, и тут как вроде спотыкнулся. Кадыргул недоуменно провел ладонью по груди, она оказалась в крови. Он поднял ее на уровень глаз и  повалился на речной песок. Тут все услышали громкий выстрел,  раздавшийся с той стороны. Сагандыкбай изумленно вертел головой, пока из-за кустов не вышел Сарсен с дымящим ружьем в руке.
- Прости хозяин, не удержался! Когда этот оборванец посмел грозиться на тебя, рука сама выстрелила. В твоей воле наказать меня, - с кривой усмешкой сказал Сарсен,  глядя на бая. Тот вперился в него тяжелым взглядом. И увидел на дне сарсеновских глаз свою смерть. «А доведись, и меня так же хлопнет, как Кадыргула, - подумал Сагандыкбай, - ведь волк, лютый волк.  Покажи слабину,  сразу вцепится в горло. Такого надо убирать, пока не поздно,  - решил бай судьбу убийцы. И неожиданно выхватив саблю, рубанул с плеча не ожидавшего нападения Сарсена. Тот без звука повалился с седла отпрянувшей лошади.  Нукеры в страхе отшатнулись от него. Сагандыкбай велел ехать домой. Нукеры, было, заикнулись о похоронах. Собаке - собачья смерть, - ответил бай, приказав бросить тело в тугаях, - шакалам тоже надо питаться.
- Кадыргул! Брат! – раздался крик с другого берега. Это Алтынай бежала к лежащему Кадыргулу. Упав на его тело,  зашлась безысходным плачем. Ахметша, насколько хватало сил, торопился к нареченной. Следом поспешали Семен, Хасан, Янбулат и все казаки. Ахметша, подбежав,  повалился без сил около Алтынай и в горе склонил голову. Девушка плакала, прижимаясь к груди убитого брата и, в промежутках между всхлипываниями, пела древнюю поминальную песню. Ее плачущий голос далеко раздавался по воде Яика.  Дав наплакаться девушке, Янбулат ласково оторвал ее от Кадыргула и знаком велел Ахметше и Хасану отвести ее в сторону. Башкиры, подняв тело, понесли в сторону редута. По мусульманскому закону, тело следовало придать земле в этот же день. Решили похоронить на самом верху высокого  яра.  Скорбная процессия, поднявшись на берег, направилась к месту последнего пристанища Кадыргула. На верхней точке  берега, на самой круче,  башкиры уже копали яму. А на редуте уже кипел казан с мясом. Казаки готовили праздничное угощение. Да, видно, судьбой было уготовано стать ему поминальным обедом.
Над рекой день совсем разгулялся. Утреннее солнце светило ярко и уже припекало, обещая зной. Яма готова. Янбулат, как старший по возрасту, встал на молитву. За его спиной выстроились ровными рядами башкиры. Русские казаки стояли в стороне. Алтынай стояла, поддерживаемая Ахметшой. В ее сознании это все происходило как бы не с ней. Как будто она наблюдала со стороны. Видно, горечь потери еще не дошла до нее. Потрясение еще предстояло пережить.
- Бисмилляхи рахманир рахим! – раздались первые слова молитвы. Похоронный обряд пошел своим чередом. Шелестели священные слова Корана. Закончив молитву, Янбулат дал команду. Кадыргула опустили в могилу, положили в ляхет и заложили ветками эту боковую ямку. Начали засыпать землей. Вскоре вырос холмик. Затем еще раз, прочитав молитву, закончив обряд, все присутствавшие по очереди прошли около могилы. Башкиры шептали слова прощания, а русские казаки крестились. Вскоре все усели за поминальный обед. Поминки прошли в полной тишине. Говорить было не о чем. Общее горе придавило всех. Алтынай выделили отельную палатку, где по ее просьбе оставили одну. Ахметша все порывался зайти к ней, но Янбулат посоветовал ему:
- Не толкись напрасно возле нее. Не столько ее успокоишь, сколько будешь бередить ее рану. Дай ей самой пережить ее горе. Сама выйдет, когда посчитает нужным.
Утром на следующий день Алтынай вышла грустная, но внешне спокойная. Ахметша дал ей умыться и повел к завтраку. Хасан уже хлопотал у кипевшего самовара. Нехотя отведав угощение, несмотря на горячие уговоры джигитов, Алтынай попила только чай. Вскоре подошел Семен. Его тоже угостили чаем. Неожиданно подошли атаман и Янбулат есаул.
- Чай да сахар вашему столу, - поприветствовал атаман сидевших. Казаки вскочили, но командир жестом усадил их обратно.  Хасан проворно налил в  пиалушки  чай и подал их начальникам.
- Ну, Ахметша, что решил? Как быть с Алтынай? – спросил атаман.
- То есть, как быть? – настороженно спросил в ответ Ахметша. - Она моя жена, останется со мной. Потом я ее к себе в аул увезу.
- То есть как она твоя жена? – изумился атаман и обменялся недоуменными взглядами с Янбулатом.
- Вот так! Нас связал никахом Есимбет агай, старый чабан, тот, что помог нам, и тем более с благословения Кадыргула, ее брата. Так что тут и вопрос не может даже стоять, как быть с ней. Она жена моя перед небесами и перед людьми.
Весь разговор шел на русском языке. Не понимающая языка Алтынай вслушивалась в интонации, понимая, что сейчас решается ее судьба.
- То, что ты с ней связан браком это хорошо. Только ведь ты, беря в жены Алтынай, нарушаешь указ Сената, запрещающий браки между башкирами и казахами.  Если кто услышит, не миновать наказания. Тем более я, как командир, должен воспрепятствовать этому!
Янбулат покряхтел, затем рассудительно  сказал:
- Ты это конечно верно говоришь, Василий Алексеевич, только дело обернется еще одной трагедией. Мало того, что брат Алтынай погиб, ты еще предлагаешь отправить ее в станицу, где ее подержат с месяц, затем передадут родственникам? Ты  ведаешь, как ее домогается Сагандык.  Хочешь, чтоб она попала прямо в его руки? Это же верная смерть. Бай не простит ей вчерашнего для него позора. Прибьет он ее, и родственники не помогут.
- И что же ты предлагаешь?
- Отметим в докладе, что она прибилась к нам как пленная. Ты ей справку выдашь, как полонянке из азиатского плена. А Ахметше дашь увольнительную для поправки здоровья. Он и увезет ее к себе в аул. И волки сыты, и овцы целы.
- Так она же,  я насколько понимаю, по-вашему, по-башкирски не калякает. Любой чиновник заподозрит неладное, услышав ее речь.
- Так скажут, что она с детства в плену у киргизов. Родную речь забыла.
- Ну не знай! – в сомнении покачал головой атаман. - Ладно! Ты Ахметша отвечаешь головой за нее. Смотри, обидишь такую красаву, сам лично накажу.
- Спасибо, Василий Алексеевич! Янбулат агай вам тоже рахмат! – и слово в слово перевел Алтынай весь разговор. Алтынай после смерти брата впервые расцвела улыбкой. Она поблагодарила простым наклоном головы и прижав руку к груди.
- Собирайся, Ахметша! Завтра выезжаете. Пропуск возьми прямо сейчас. Там будет указано, что ты отпущен для поправки здоровья по причине ранения. Так же что с тобой полонянка едет, ты ее сопровождаешь на место ее жительства. Там все указано. Ну, с Богом! - начал прощаться атаман. Ахметша сердечно пожал руку Василию Алексеевичу. Хасан и Семен так же благодарно жали руку командиру, радуясь за сослуживца. Янбулат тоже попрощался, перед уходом пообещав непременно придти завтра на проводы.
Целый день прошел в подготовке к отъезду. Хасан что-то стряпал вместе с Алтынай. Там то и дело раздавался искренний смех. Это Хасан ее смешил своими прибаутками и веселыми рассказами, на что он был великий мастер. Молодость не любит предаваться долгой печали.  Алтынай потихоньку начала отходить от мыслей о смерти брата. Ее все больше тревожили думы, как ее встретят там, на родине Ахметши. Она с замиранием сердца пугалась  встречи с будущей свекровью. Какая она характером, кто ее знает. Ладно, если покладистая. А вдруг упрямая злыдня? Ахметша, конечно же, уверяет, что его мама - просто золото. Для каждого ребенка мать - самое дорогое и святое. И не замечают  недостатков матерей. Ну, будем надеяться на лучшее. Не может, в конце концов, недобрая женщина родить и воспитать такое сокровище, как ее Ахметша. С этими мыслями она с утроенной силой взялась за стряпню.
На рассвете Ахметша и Алтынай уже были у коней. Хасан и Семен помогали увязывать поклажу на запасных лошадях. Пришел Янбулат, протянул письма Ахметше.
- Одно письмо кантонному начальнику Гафуру, а другое твоему отцу Киньягали. Ну, с Богом! Передавайте привет нашему аулу. Будьте осторожны.
Хасан с Семеном тоже крепко пожали руки. Хасан же обнял друга и просил передать привет отцу и всем родственникам и сказать,  как он тоскует по ним и тут же спохватился.
- Э-э, голова два уха. Совсем было забыл. Вот, Алтынай, возьми,  тут джигиты собрались, кто, сколько мог, вам на свадебный подарок, не обессудь, если что. Будьте счастливы.
Алтынай растроганно приняла небольшой узелок с деньгами и в порыве благодарности прижалась к Хасану.  За это короткое время, что пребывала среди казаков,  она успела привыкнуть к нему, к его неистощимому веселью. Ей было жаль расставаться с ним.
Провожающие башкиры и казаки гурьбой выкрикивали пожелания, желая им доброй дороги. Наконец-то Ахметша и Алтынай сели в седла и тронулись в путь. Только Алтынай сказала, что на прощание хочет побывать на могиле брата. Ахметша понимающе кивнул головой. Выехав из редута, они повернули на высокий яр, где виднелся могильный холмик. Остановив коней, они сошли на землю. Алтынай легла на холмик еще раз окропила его беззвучными слезами. Она гладила могилу и что-то шептала про себя. Видно прощалась с братом. Как только утихли всхлипывания, она крепко прижала ладони к глазам, осушая их от слез. Затем встала на самом крае высокого берега, откуда виднелась вся казахская сторона за Яиком. Тяжело было на душе у  девушки. Там за рекой осталась ее родина, могилы ее родителей. Прошло ее детство. Теперь же после стольких потрясений в сторону родных степей смотрела взрослая девушка и прощалась с прежней жизнью. Ее думы нарушил Ахметша, нежно обнявший плечи любимой. Алтынай приникла к его груди и тихо спросила:
- Ты правда очень меня любишь, Ахметша?
- Да, Алтынай. Без тебя мне жизни нет. Ты для меня как солнце для всей земли. Освещаешь мою душу и согреваешь сердце.
- Пообещай мне, Ахметша. Вот здесь, на могиле моего брата, что не дашь меня в обиду и никогда не разлюбишь и не бросишь меня!
- Обещаю, милая моя Алтынай. А ты меня любишь?
- Да, мой милый.
- Ну, тогда поехали домой.  Нас там ждут, – и подал руку своей любимой. Алтынай  вскочила на коня и с легким сердцем поехала туда, куда указывал путь ее муж Ахметша. Вскоре они скрылись  в мареве  степной дали.

                                      Эпилог.
Через неделю Ахметша и Алтынай въехали в  аул. Вездесущие мальчишки уже успели сообщить об их приезде родителям в надежде на богатый хоенсе. В воротах их встречали Киньягали и Ямал. К дому подъехал их сын  с незнакомой девушкой. Ахметша спешился, помог сойти попутчице и, подтолкнув ее вперед, смущенно сказал:
- Здравствуйте, отец и мама. Вот, встречайте вашу невестку - ее зовут Алтынай. Это письмо тебе, отец.
Повисла неловкая тишина. Киньягали раскрыл письмо и углубился в чтение, временами бросая взгляды то на Ахметшу, то на Алтынай. Ямал же, оглушенная новостью, стояла и разглядывала девушку, которая удостоилась, по ее мнению, чести называться женой ее сына. Красива, ничего не скажешь. И статью видно не из простых кровей. Только  вот не из башкирок она.
- Ты какого роду-племени? – строго спросила девушку Ямал. Та замялась. На выручку поспешил Ахметша.
- Она казашка. Сестра моего друга Кадыргула.
Ямал насупилась. Не такую невестку она хотела для своего сына. Тем более казашку. Осталось только уповать на решение Киньягали. Его слово, как кремень. Скажет, как отрежет. А он уж точно будет против такой невестки. Ведь казахское копье пропороло ему руку и чуть не отправило на тот свет. Останется только отправить ее обратно.
Киньягали дочитал письмо и к великому удивлению Ямал обнял девушку и поцеловал ее в обе щеки, что было признаком его большого уважения.
- Добро пожаловать в наш дом, невестка! – и строго добавил Ямал, - привечай сноху, жена. Это большая честь принимать ее в нашем доме. Ее брат погиб, спасая жизнь нашему сыну, а она стала женой Ахметше. Готовь угощение. Сегодня же Ильгужа–хазрет совершит никах. Правда, Янбулат пишет, что никах уже был совершен, но мы повторим обряд, чтоб народ в ауле не думал, что сноха наша ясыркой пришла.
Когда доЯмал дошел смысл сказанных мужем слов, ее глаза наполнились слезами, и со словами благодарности она обняла Алтынай и повела к дому. Метнулась в дом, вынесла подушку. Заставила по обычаю наступить на нее, перешагивая через порог. «Шагай легкой ногой, сноха!» - шептала Ямал, наблюдая как Алтынай, смущаясь, ступала на вышитое мягкое полотно. Что скажешь против любви? Никакие преграды ей нипочем, если она настоящая.
Весело было в тот вечер в доме Киньягали. Гостей было почти пол-аула. Киньягали с гордостью показывал будущую сноху и хвастался письмом Янбулата - есаула, в котором он описал подвиги Ахметши на границе. Гости только ахали. Сосед Фатих, выпив медовухи, во хмелю грозился своему Хасану уши оторвать, за то, что не он совершил подвиг и не он привез такую жену. Завидовал страшно, ругался на сына еще пуще. Только Ахметша своим рассказом сумел убедить его, что благодаря Хасану, Семену, Кадыргулу и Есимбет агаю  он сумел прорваться через Яик и что не будь его сына, не сидел бы сейчас на пиру. Фатих успокоился.    Праздник длился допоздна.   Наконец-то в доме все утихомирилось. Алтынай, прижавшись к Ахметше, вспоминала прошедший день и тихо вздохнула: Господи, как я счастлива! – и, положив голову на грудь любимого, заснула сладким сном. А за окном в небе засветился тонкий серп нового месяца, как символ ее будущей счастливой жизни.  Киньягали с Ямал не спали. Они сидели и каждый по-своему переживали это событие. Киньягали крутил головой и посмеивался над женой:
- Ну, Ямал, повезло тебе. Ни у одной твоей сверстницы нет снохи-казашки. Гордись!
- Тебе все бы подсмеиваться, Киньягали. А мне каково? Все-таки другой народ, чужое воспитание. Ума не приложу, как себя с ней держать?
- А ты постарайся полюбить,  как любит ее наш сын, и сразу поймешь, как отношения наладить.  Взгляни  на нее глазами Ахметши и тебе откроются многие достоинства, которые разглядел он в ней. Ведь любовь - как увеличительное стекло,  показывает  самое хорошее, а плохое размывает по краям. А то, что казашка, того не страшись. Казахи тоже люди и наши единоверцы. Ее брат жизни не пожалел, спасая  Ахметшу. Мы в неоплатном долгу перед его памятью. Да и не забывай, она сирота. Будь поласковей.
На это Ямал вздохнула и улыбнулась.
- Лишь бы мой сын был счастлив, а остальное не имеет значения. А моей ласки на двоих хватит.
- Ну, вот и договорились. Ладно, пора спать, – поднялся Киньягали и вышел во двор. Коня расседлать надо. Снял седло, завел в стойло, задал корма и пошел в избу. На небосклоне ярко светила утренняя звезда Сулпан. Киньягали посмотрел на нее и еще раз удивленно покачал головой: «Ну, сынок! Хват оказался. Мало того, что на границе  джигитом себя показал, так нет еще, и жену-красавицу отхватил!» и зашел в темноту избы.
А на небе все ярче горела звезда Сулпан, предвещая наступление нового дня.