Светло-зелёные стены офиса утомляли. Мысли и так только об одном, а зелёный цвет — разве это не символ однообразия и тоски?
Иван сидел, уставившись в одну точку, находящуюся где-то за стенами довольно крупной юридической фирмы, в самом не престижном и никому не нужном статистическом отделе которой он трудился, и время от времени безнадёжно вздыхал.
«Деньги, где же взять деньги? — тихо грустил он. — Как научиться приумножать эти талоны счастья, чтобы почувствовать его в кармане, потрогать, поносить немного с собой?..»
На самом деле Иван хотел «потрогать», конечно, не деньги как таковые, а то, что можно было бы с их помощью осуществить, — разные свои мечты-идеи, которые имели свойство расти пропорционально долгам. Обычно Ивану удавалось как-то примирить их между собой, иногда даже дефицит его личного бюджета практически сводился к нулю, но когда однажды многие его маленькие и вполне реальные проекты столкнулись с айсбергом одного большого да к тому же чужого желания-причуды, его хрупкий финансовый плотик затонул в одночасье.
Причуда эта, разумеется, исходила от женщины — куда ж без них? — и подкреплялась безапелляционностью бездонных синих глаз, которыми сослуживица Ивана белокурая красавица Оксана мутила головы всем мужикам конторы. Всякий раз, когда она цокала своими высокими каблучками по коридору мимо его двери, как бы выковывая чьё-то возможное счастье, Иван готов был броситься лично рисовать эти чёртовы «талоны», чтобы быть в состоянии удовлетворить любую её прихоть и тем самым присвоить выкованное ею счастье себе. Конечно, в любом случае дело было отнюдь не в деньгах (и не в их количестве), но эти два понятия — деньги и счастье — как-то сами собой связались для Ивана в тугой узел накануне приближающегося Нового года.
Кроме него и Оксаны в отделе трудились ещё пять человек, включая их шефа, Павла Борисовича, маленького невзрачного мужичка сорока пяти лет, единственным утешением и даже гордостью которого в жизни были шикарные усы а-ля Будённый, удачно маскирующие все другие недостатки его лица. Грубый, непонятной формы подбородок, крошечный невыразительный рот, впалые щёки, кривой нос (сломанный, как утверждал шеф, в драке за даму сердца, но вероятнее всего — родовая травма), густые сросшиеся брови и низкий покатый лоб — всё это было бы просто ужасно, если бы не знаменитая «визитная карточка» Павла Борисовича, которая, как казалось Ивану, всегда появлялась в отделе задолго до её обладателя.
Точно так вплывала в помещение раньше своей хозяйки – другой коллеги Ивана, тридцатилетней разведёнки Зинаиды Сергеевны — огромная, просто неприличных размеров, но, вопреки всем законам физики и здравому смыслу, довольно высоко стоящая грудь. Казалось, она находилась в состоянии постоянной боевой готовности для чего-то важного, судьбоносного, и даже красота Оксаны порой была бессильна перед её гипнозом. Иван часто ловил себя на мысли, что никак не может вспомнить черты лица Зинаиды Сергеевны, потому что его взгляд никогда не поднимался выше главной «достопримечательности» её тела, и если бы однажды по неизвестным причинам эта «достопримечательность» уменьшилась хотя бы до пятого размера, он наверняка не узнал бы несчастную женщину где-нибудь на улице среди толпы.
Остальные три их сослуживца — молодой очкарик с двукратным дефицитом веса и две дамы супербальзаковского возраста — ничем особым, слава богу, не выделялись из общей обоймы сотрудников фирмы, иначе это было бы уже слишком.
По общему мнению Ивана и его коллег, они в своём отделе занимались полной ерундой, однако — и в этом тоже сходились все — сталь варить где-нибудь на заводе было бы не лучше. Да и с шефом им повезло — Павел Борисович был нормальным компанейским мужиком, подчинённых особо не беспокоил, потому как, имея традиционное русское хобби, частенько перебирал и на работе просто отсыпался в своём кабинете (брат шефа являлся совладельцем фирмы, и на его чудачества не обращали внимания).
Короче, темп работы был такой, что общая для всех отделов курилка никогда не пустовала. Там Иван за пару недель до новогодних праздников и узнал о сокровенном желании Оксаны.
«Эх, Ваня! — пропела она своим звонким голоском прямо Ивану в левое ухо, положив холёные ручки ему на плечи. — Если бы только нашёлся человек, способный исполнить мою мечту, и пригласил бы меня на недельку-другую покататься на горных лыжах где-нибудь на Домбае!..»
У Ивана перехватило дыхание от неожиданной близости Оксаниного тела, и рассудок на мгновение покинул его голову.
«А если бы я… это… предложил бы?..» — запинаясь, всё же успел он сказать в это мгновение.
«Ты? — Оксана звонко рассмеялась. — С тобой, Ванечка, хоть на край света!» — и, смяв тонкую дамскую сигаретку в пепельнице, вышла из курилки походкой шамаханской царицы.
Пока рассудок искал трудную дорогу обратно, Иван тут же размечтался: он и она на Домбае, целую неделю вместе, смех, солнце, снежные склоны, близость… Но сразу же оборвал сам себя: а каким образом? И на какие шиши? В общем, помечтал и довольно.
Три следующих дня прошли в приступах уныния и тоски. Невозможность близкого счастья просто уничтожала Ивана. Оксана таинственно улыбалась при встречах, словно ждала от него чего-то, он же виновато и растерянно прятал глаза и ощущал всем своим существом надвигающуюся тяжёлую тень депрессии.
И всё-таки было предчувствие какой-то перемены. Иван свято верил во всякие мистические совпадения, знал, что если лавина событий пошла, от неё не укрыться, и потому совершенно не удивился, когда к ним в гости на пару дней неожиданно приехал старший брат матери, заведующий... пунктом проката лыж на Домбае! Стало ясно — это судьба.
Весь вечер дядя Эрнест (бабушка Ивана по материнской линии во время первой беременности зачитывалась Хемингуэем; его матери повезло меньше — образ романтичной Офелии навсегда испортил ей, как она считала, жизнь. Она так и говорила во время нечастых ссор с отцом: «Ты и Шекспир испортили мне всю жизнь!» Бабушка же, названная Марианной, как она всех уверяла, в честь девы Марии и святой Анны, приложила руку и к выбору имени внука. «Пусть он будет у нас как Крузенштерн!» — заявила она неспособной сопротивляться после родов дочери, и мальчик стал Иваном… естественно, Фёдоровичем!)… Так вот, весь вечер дядя Эрнест возбуждённо рассказывал родственникам о прелестях Домбая, о своей интересной работе, о розовощёких красотках (понижая голос, когда мать выходила на кухню) и наконец, в сотый раз удивившись, как вырос Иван (хотя «мальчику» исполнилось уже двадцать три), вдруг предложил:
«Слушай, Ванька, а давай ко мне на Домбай сразу после Новогодья, а? Там и женим тебя!» — и он загоготал, призывая всех остальных оценить его идею. Иван выдержал паузу, хотя давно всё решил, и подчёркнуто равнодушно уточнил, сколько это могло бы стоить.
Дядя на миг задумался и назвал примерную сумму, добавив, что это только за билеты в оба конца и за питание. «Остальное, любимый племяш, за счёт заведения — от горных склонов до длинноногих невест!» — снова загоготал он и похлопал Ивана по плечу.
Иван автоматически удвоил названную дядей цифру и загрустил. Сумма, даже при названных «скидках», всё равно получалась приличная.
Всю ночь после этого разговора Иван не спал, ворочался, прикидывая, где достать деньги. У Оксаны, понятно, он не мог взять ни цента — терялся смысл всего предприятия. На свои сбережения рассчитывать тоже не приходилось — их полностью съедала страсть Ивана к книгам и музыке (кто ж знал, что так повернутся события, он бы, конечно, что-нибудь сэкономил!). Взять кредит в банке не позволял невыплаченный кредит предыдущий, а к помощи родителей Иван не мог прибегнуть по кое-каким другим соображениям. Получался тяжёлый расклад, который сдавливал со всех сторон черепную коробку и не давал спокойно заснуть.
Тем не менее на следующий день в курилке Иван уверенно сообщил Оксане, что, если только она пожелает, Домбай — у её ног. Оксана, расширив, насколько позволяла природа, берега своих синих озёр, запрыгала вокруг него от радости, захлопала в ладоши и, то и дело припадая в благодарности к Ивану и чмокая его в щёчку, запричитала: «Ваня, Ванечка, Ванюша, вот это мужчина, я понимаю!» И тут же упорхнула к своим подружкам в другой отдел. Через десять минут вся контора знала их маленькую тайну. Мужики подмигивали Ивану и хлопали его по плечу, дамы вздыхали и охали и бесцеремонно спрашивали, когда свадьба.
Иван светился весь день, стараясь не вспоминать о своих ночных сомнениях. И когда ближе к вечеру Оксана сообщила ему, что они с подружками решили пригласить его на встречу Нового года в их дружную компанию, он уже не имел сил оценить этот жест.
Следующую ночь Иван тоже не спал, думая всё о том же. Постепенно становилось ясно, что рассчитывать ему остаётся только на товарищей-сослуживцев. Назавтра он пришёл на работу с конкретной целью — добыть деньги. И вскоре понял всю бесперспективность своей затеи: каких только историй ему ни пришлось выслушать — от внезапных пожаров на дачах до тяжёлых болезней троюродных тётушек, — чтобы оставить всякую надежду получить от коллег хоть какую-нибудь материальную поддержку накануне Нового года. Иван понимающе кивал в ответ на очередную невероятную отмазку «друзей» и всё больше мрачнел.
К концу дня незадействованными в затеянной Иваном драме под названием «Деньги или жизнь» остались только шеф и Зинаида Сергеевна. Но здесь имелись свои сложности. Во-первых, шеф — как-никак начальство, а с Зинаидой Сергеевной... Короче, так уж получилось, что их троих кроме профессиональных взаимоотношений связывал ещё и сакраментальный треугольник. Павел Борисович, как и всякий малогабаритный мужчина, питал нездоровую страсть к крупным женщинам, и возглавляла его список, что неудивительно, Зинаида Сергеевна, а та в свою очередь была неравнодушна к молоденьким стройный мальчикам, коих в их отделе олицетворял собой Иван. И хотя сам Иван вроде как размыкал этот замкнутый круг — ни Зинаида Сергеевна, ни — боже упаси! — тем более шеф его не интересовали, — одна роковая история всё же связала их ещё крепче. (Именно после неё шеф стал безмерно уважать Ивана, а Зинаида Сергеевна в той же мере — ненавидеть.)
Случилось это месяца три назад на корпоративной вечеринке по поводу десятилетнего юбилея фирмы, который все так активно поддержали, что уже через пару часов никто не помнил ни повода, ни юбилея, ни названия своей фирмы. Не мог позже вспомнить Иван и как они с Зинаидой Сергеевной оказались наедине в одном из дальних кабинетов, где она сразу же взяла инициативу в свои руки и стала наступать на него, как танк. В конце концов эта пышущая здоровьем женщина пригвоздила Ивана своим главным оружием к стене и тяжело задышала ему в лицо, зазывно шевеля тёмной полоской усиков над верхней губой. В руках у неё неизвестно как оказались два бокала с шампанским, и она томно прохрипела перевозбуждённым низким голосом обездвиженному Ивану:
«Ваня, мы с тобой должны, наконец, выпить на брудершафт, сейчас же!»
Иван беспомощно оглядел пустую комнату, ощутил у себя под мышками два огромных твёрдых «дула» и понял, что сбежать не удастся.
«Зинуля, — тихо сказал он, начиная задыхаться от её объятий, — я всегда «за», но...» Что же «но»? — застучало в мозгу. «Но…» — повторил он и посмотрел на потолок в поисках хоть какой-нибудь поддержки.
«Ты стесняешься?» — почему-то довольно спросила Зинаида Сергеевна и придвинулась к нему ещё ближе. «Всё, это конец», — мелькнула, может быть, последняя мысль, и Иван инстинктивно поднял руку с бокалом.
«Вот это правильно! — сразу же поддержала она его и пьяно закачала головой. — И ни-ка-ких возражений!» — хотя и так было ясно — никакие возражения ему уже не помогут.
Иван ещё несколько секунд безуспешно пытался вырваться из плена не на шутку разыгравшейся женщины-вамп и наконец безвольно опустил голову, выказывая готовность к экзекуции.
Оба выпили.
И вот, когда Зинаида Сергеевна, закрыв глаза, уже вытянула губы для неизбежного поцелуя, неожиданно пришла помощь… в лице Павла Борисовича. Он, оказывается, уже давно незаметно вошёл и спокойно наблюдал за развитием событий, стоя рядом и непредсказуемо пряча пьяную улыбку в джунглях своих усов. К Ивану пришла спасительная мысль. Он вдруг резко повернул Зинаиду Сергеевну к Павлу Борисовичу и, когда их усы соединились в единую линию, означающую не что иное, как приговор Ивану, выскочил из кабинета… Звон разбитых бокалов и всклокоченная редкая шевелюра шефа не могли понизить градус его же восхищения и удовлетворения.
«Коня, братец, на скаку!..» – замотав головой и враз утроившись в размерах, прорычал он и, поправив свои кавалерийские усы, гордо проскакал на этом воображаемом коне мимо Ивана, не забыв благодарно пожать ему руку. Иван с этой минуты автоматически становился в офисе персоной грата (как творец мечты!), а Зинаида Сергеевна затаилась на время во враждебности.
Тогда Ивану всё происшедшее показалось удачной шуткой; теперь он так не думал. Было ясно, что, благодаря этой «шутке», ему практически перекрывалась дорога к всегда имеющему что «сказать» кошельку Зинаиды Сергеевны, и оставалась лишь тоненькая призрачная тропка к вечно «немому» по известным причинам портмоне шефа. По этой тропке он и направился было в кабинет Павла Борисовича, но тот его опередил, ещё в коридоре отправив своим вопросом и сильнейшим перегаром в нокаут.
«Вань, — просипел он голосом, не оставившим сомнений в том, что вчерашний аванс не пошёл ему впрок, — не займёшь сотню до получки?» Иван достал полтинник, молча протянул его шефу и понял, что обречён. Теперь точно оставался последний, почти безнадёжный вариант.
Целый день Иван прикидывал, как подступиться к Зинаиде Сергеевне. Как назло по рабочей необходимости это сделать не удалось, так что в конце концов ему пришлось набраться смелости и напрямую, что называется, в лоб спросить, не займёт ли она ему денег под любые проценты.
«Зачем тебе?» — подняла на него полные одиночества глаза Зинаида Сергеевна, и Иван почувствовал, как она борется с желанием высказать ему всё, что скопилось у неё в душе за последнее время. Его глаза, как обычно, застряли на её бюсте.
«Ну, понимаешь…» — промямлил он.
«Ясно, — она отвернулась. — С ней едете?»
«Ну, да, в общем...»
Помолчали. Иван в паузе начал нервно кусать губы и погонял зачем-то туда-сюда мышь её компьютера.
«Сколько нужно?» — вдруг мягче спросила Зинаида Сергеевна.
Иван оживился и назвал сумму. Опять молчание.
«Я тебе займу», — наконец сказала Зинаида Сергеевна, и Иван явно ощутил, как у него на спине от радости пробиваются крылья.
«Я займу тебе, — продолжала Зинаида Сергеевна, — и без всяких процентов. — Иван насторожился. — Но с одним условием».
«Что за условие?» — с готовностью в голосе спросил он.
Зинаида Сергеевна помолчала, оценивающе осматривая его, как будто хотела понять, сдюжит ли он.
«Условие простое, — сказала она таким тоном, что Иван понял, что погиб, — ты отметишь со мной этот Новый год».
Ивану показалось, что из-под длинной юбки Зинаиды Сергеевны мелькнул хвост и цокнули копыта. Он растерялся.
«Зин, а может... под проценты?»
Она глянула на него равнодушно и даже жестоко.
«Нет, Ваня, или-или…»
«Но я уже встречаю Новый год с Оксаной!» — плаксивым голосом возразил он.
«Это твои проблемы», — ответила Зинаида Сергеевна и резко повернулась к своему компьютеру, обозначив окончание разговора.
Иван на автомате вышел из кабинета и отправился в курилку. Сгустив туман в голове добрым десятком сигарет, он попытался тщательно взвесить все «за» и «против». Переубедить Зинаиду Сергеевну не удастся, это понятно. Занять тоже больше негде. Следовательно, или Новый год с ней, и Домбай с Оксаной, или Новый год с Оксаной, и Домбай в далёких несбыточных мечтах плюс позор на всю жизнь за невыполненное обещание. С одной стороны встретить Новый год с Оксаной — это круто и многообещающе, с другой — она и пригласила-то его авансом за потенциальную поездку. Да и в любом случае, неделя с ней на Домбае, наедине, без всяких подружек — это куда круче (подумать только!). А плата? В конце концов, за всё надо платить, и один день (точнее ночь) можно уж как-нибудь перетерпеть с Зинаидой Сергеевной, чтобы затем... А Оксане он просто скажет накануне праздника, что немного приболел и, дабы не расхвораться всерьёз перед их вояжем, вынужден… По крайней мере, это гораздо меньшая потеря, чем…
В общем, через неделю он созрел и был готов почти на всё. И в последний рабочий день уходящего года — тридцатого декабря — пришёл сообщить об этом Зинаиде Сергеевне.
«Хорошо, — спокойно сказала она и тут же достала отпечатанный на принтере листочек, словно заранее знала, что Иван согласится. — Вот адрес, жду тебя завтра в семь вечера. Смотри, ничего не перепутай — пятнадцатым троллейбусом до конечной, потом перейдёшь через мостик и повернёшь к лесу. Вот: улица Последняя, дом 13. Будь внимательней — не последняя улица (за ней есть ещё несколько), а такое название — «Последняя», понял?»
Иван ничего не понял, но кивнул, обречённо взяв листок — как собственный приговор.
«Только, Зин, — беспомощно и униженно попросил он, — не говори никому, иначе всё теряет смысл…»
Зинаида Сергеевна почти презрительно оглядела его с головы до ног и холодно пообещала сохранить в тайне их рандеву.
Весь день тридцать первого декабря Иван пролежал на диване в своей комнате, тупо рассматривая то обои на стенах, то потолок. Особой радости он, понятно, не испытывал, а когда позвонил Оксане сообщить о своём «недомогании» и невозможности приехать, ему вообще захотелось выпрыгнуть в окно. Но Домбай… Домбай светил впереди заманчивым маяком, и он решил идти до конца.
Как фантом, не ощущая себя, он собрался и вышел из дома, едва стало смеркаться. Так же в полусне, не замечая праздничной весёлой суеты вокруг, сел в пятнадцатый троллейбус, добрался до конечной остановки, вышел и остался на ней один в полной темноте, не обещающей ничего хорошего.
Постояв немного, словно вспоминая, зачем здесь оказался, он вдруг опомнился, сказал себе под нос: «А…» и побрёл через мост к лесу, как на собственную казнь. Вот и улица Последняя, нечётная сторона домов... третий… седьмой… Вот и тринадцатый. Символично. «Смерть в доме № 13» — хороший заголовок для уголовной хроники в городской газете…
Ивану стало вдруг жутко, захотелось бежать отсюда, вернуться домой и спрятаться под одеялом в тёплой родной постели. К чёрту Домбай! Он ещё минуту поразмышлял и принял решение — да, бежать! Но когда он собрался уже было развернуться, ворота дома № 13 словно сами собой распахнулись и кто-то грубо втащил его за грудки во двор.
«Вы к нам, молодой человек? — послышался прямо над ухом сиплый потусторонний старческий голос. — Отчего ж не заходите? Зиночка давно ждёт!»
Иван не дыша всмотрелся в темноту, пытаясь разглядеть старуху. Ноги отказывались повиноваться, руки похолодели.
«А вы кто?» — поёжившись от ужаса, едва слышно выдавил он из себя.
«Я — мама Зиночки! — ответил голос из темноты. — Да вы не волнуйтесь, я на ночь уйду к соседке. Заходите, заходите в дом!»
«Ага», — тихо сказал Иван, тоскливо глянув на запираемые старухой ворота, и поставил ногу на первую ступеньку крыльца. «Может, выждать, пока она уйдёт, и смыться?» — подумалось ему, но старуха уходить явно не торопилась. Иван оценил шансы на побег, понял, что они нулевые, и безотрадно поднялся в дом. Дверь за ним тут же захлопнулась, и он уже почти равнодушно услышал, как старуха заперла её снаружи на ключ. Вот и всё, он в плену, и судьба его теперь в руках провидения или, вернее, дьяволицы по имени Зинаида Сергеевна. «Ладно, — подумал Иван, — будь что будет».
Он постоял ещё немного в темноте, не решаясь сделать ни одного движения и стараясь не дышать. Наконец из дальней комнаты послышались какие-то звуки, и вдруг перед самым носом Ивана появилась зажжённая свеча.
«А вот и я! — прозвучал где-то совсем близко знакомый низкий голос, и в освещённое свечой пространство вплыла, как всегда, сначала одна только поднявшаяся выше обычного от перевозбуждения, с взведёнными «курками», «двустволка» хозяйки дома. — Всё-таки решился?»
Иван стоял словно в столбняке. Наконец он слабо кивнул головой и разом выдохнул весь воздух, который скопился в его лёгких за время паузы. Свеча погасла. «Боже мой!» — едва мелькнуло в теряющем ориентацию мозгу Ивана, и он тут же услышал прямо рядом со своим лицом свой окончательный приговор:
«Молодец, Ванечка, чего тянуть? Я от тебя другого и не ждала! — Её жаркое дыхание заглушило все запахи и звуки вокруг. — Ну, иди сюда, маленький, иди ко мне!..»
Очнулся Иван уже после всего, лёжа, словно на водяном матрасе, между левым и правым полушариями планеты по имени «Зинаида Сергеевна» и едва осознавая себя. Смачно пахло удовлетворённой женщиной и из всех углов несло безудержным, разудалым, многократно свершённым грехом. Иван лежал, вытаращив глаза и открыв рот, ничего не соображая и даже не пытаясь ни на что обрести реакцию. Ни одной капли жизненной энергии в нём не осталось, ничего, только равнодушие и глухое отчаяние. Так он и пролежал до рассвета, слушая довольный здоровый храп навсегда удовлетворённой жрицы любви.
Лишь под утро несчастный заложник этой жрицы смог собрать остатки сил по капле, тихо сполз с неё, оделся, забрал конверт с деньгами с прикроватной тумбочки и выскользнул из дома.
Свежий воздух ударил Ивану в лицо и немного взбодрил его. Не помня себя, он побежал куда глаза глядят, перелетел через мост, угодив в оттаявшую за ним огромную лужу, потерял в спешке шапку и шарф, но не стал возвращаться за ними, а всё бежал и бежал, словно убегая от своего безумия и ночного кошмара.
Добравшись до трассы, он без раздумий бросился наперерез первому же встреченному такси. Таксист в испуге отпрянул от какого-то безумного, слишком раннего для такого дня пассажира и попытался улизнуть, но Иван срывающимся голосом закричал: «Десять счётчиков!» и упал на заднее сиденье. Он готов был отдать все деньги, заработанные таким ужасным образом, лишь бы умчаться подальше от дома № 13 по улице Последней.
...Ни на какой Домбай Иван не поехал, а провалялся два месяца в больнице с тяжёлым воспалением лёгких. Вышел он на работу первого марта, когда весна уже заглядывала украдкой в человеческие сердца, и узнал неприятную для себя новость. Ровно через неделю, восьмого марта, Оксана выходила замуж за какого-то бывшего спортсмена-горнолыжника.
