Работа на соискание научной степени - из архива (Эссе)

Работа на соискание научной степени посвящена особенностям использования качественных имен прилагательных (далее КП) при характеристике личности в рассказах В.М. Шукшина.
Введение
Актуальность избранной  темы определяется интересом лингвистов к  проблемам индивидуального, личностного начал в языке на конкретном материале;  к роли в тексте КП как единиц характеризующее – описательного плана, в том числе и оценочных (а также  прилагательных литературно -  разговорного, просторечного и диалектного употребления), к их семантическому своеобразию в идиостиле писателя.
Личность характеризуется посредством  предметных и признаковых значений. Емкость и глубина художественного образа раскрывается за счет употребления качественных прилагательных, при его характеристике. Лексическое значение (далее ЛЗ) качественных прилагательных  формирует оценку – слово дает установку на восприятие. Модальность и валентность ЛЗ прилагательного  обусловливает восприятие.  
Таким образом, тема данной работы  актуальна с точки зрения лингвистики и психологии.
Объектом изучения являются качественные прилагательные, используемые при характеристике личности  в рассказах  В.М. Шукшина. Всего – 98 контекстов, включающих 116 качественных прилагательных- лексем.
Основным источником материала являются сборники рассказов В.М.Шукшина «Охота жить» и «Рассказы».
Цель работы – рассмотреть семантико-функциональные особенности    качественных прилагательных как в речи героев рассказов Шукшина, так и в речи самого автора в аспекте характеристики личности. Определить место качественных прилагательных в создании и описании художественного образа.
Конкретные задачи исследования:
1. Описать семантические и функциональные особенности имен прилагательных как части речи, опираясь на лингвистическую литературу.
2. Рассмотреть выделяемые исследователями основные семантические классы прилагательных, содержащих характеристику человека.
3. Определить особенности использования качественных прилагательных, характеризующих человека,  в художественной речи В.М. Шукшина.
4. Выделить основные группы шукшинских героев.
5. Охарактеризовать и описать  основные типы  персонажей через перечисление качественных прилагательных (по убыванию частотности).
6. Экстраполировать выводы на пространство национальной психологии, менталитета.  
Практическая значимость состоит в том, что полученные результаты могут быть использованы при работе на уроках русского языка над языком писателей, при установлении основных языковых средств характеристики персонажей литературных произведений (с точки зрения сферы распространения лексических единиц, их семантических особенностей).
Понятия «слово» и «текст» взаимообусловлены. Реализуется способность слова через семантику  формировать  понятие, отношение, восприятие.
В работе используются приемы первичного научного описания,  контекстного анализа, частично дифинициального анализа. Используется психо-лингвистический анализ.
Структура работы.
Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы.

Глава 1.  
   Семантико – функциональные особенности    качественных           прилагательных.
1.1. Имя прилагательное в лексической системе языка.
Все слова русского языка входят в его лексическую систему и нет таких слов, которые находились бы вне ее, воспринимались  отдельно, изолировано. Это обязывает нас изучать слова только в их системных связях, как номинативные единицы, так или иначе, связанные друг с другом, близкие или тождественные в каком-то отношении, а в чем-то противоположные, непохожие. Характеристика слова может быть более или менее полной лишь в том случае, если устанавливаются его разнообразные системные связи с другими словами, входящими вместе   с ним в определенные лексико-семантические группы.
Возьмем прилагательное «красный». Его основное значение в современном  русском языке – «имеющий окраску одного из основных цветов спектра, идущего перед оранжевым», «цвета крови». В этом значении  «красный» синонимично таким словам, как «алый», «багровый», «багряный», «кумачовый»; антонима у него нет; «красный» (только в полной форме) – «крайний левый по политическим убеждениям: [Власич] либерал и считается в уезде красным, но это выходит у него скучно (Ч)», в этом случае слово входит   в синонимический ряд: красный – левый, радикальный; имеет антонимы: правый, консервативный. Третье значение возникло сравнительно недавно: «относящийся к революционной деятельности», «связанный с советским строем»: незадолго перед этим белые были выбиты из Красноводска красными частями (Пауст.). Изменяются и синонимические отношения слов:  красный – революционный, большевистский; и антонимические: белый, белогвардейский, контреволюционный.
Четвертое значение слова, как и все последующие, дается со стилистической пометой: устаревшее, поэтическое – «хороший красивый». Деривационные отношения связывают однокорневые слова, а также те, у которых общий исторический корень. В этих словах отражаются и ассоциативные сближения слов.
Исконно русский характер слова «красный» объединяет его с другими незаимствованными словами (в противоположность использования в любом стиле речи дает основание отнести слово «красный» в его основном значении к межстилевой нейтральной лексике, в то время как в последних трех значениях это слово принадлежит определенным стилистическим группам лексики: устаревшей поэтической, народно – поэтической, архаичной).
Есть немало и устойчивых словосочетаний терминологического характера, в которых это слово становится специальным: красная строка, красный галстук. [30, с.11-15]
Объединение слов может быть основано на денотативных связях, поскольку все слова обозначают то или иное понятие. Обозначаемые словами понятия, предметы (денотаты) сами подсказывают их группировку. В этом случае основанием для выделения лексических групп служат нелингвистические характеристики; выделяются слова, обозначающие, например, цвета, вкусовые ощущения (кислый, горький, соленый, сладкий), интенсивность звучания (громкий, тихий, пронзительный) и т.д.
Иное основание для выделения системных связей слов представляют их коннотативные (эмоционально-оценочные) значения, в которых отражается оценка соответствующих понятий – положительных или отрицательных. [41, с.41-43]
По сфере употребления слова делятся на группы, отражающие их распространение на ограниченной территории и закрепление в том или ином говоре, профессиональное использование представителями определенного рода деятельности и т. д. Значительные пласты лексики противопоставлены по ее активной или пассивной роли в языке: одни слова в наше время почти не употребляются (они забыты или недостаточно освоены), другие – постоянно используются в речи.
Таким образом, изучение лексической системы языка раскрывает многомерную и разнообразную жизнь слов. В этих системных связях запечатлелась история языка и самого народа. Развитие и взаимодействие значений слова и отношения его с другими словами заслуживают самого серьезного изучения. Оно может проводиться в нескольких направлениях.
1. В пределах одного слова – анализ его значения (или значений), выявление новых оттенков значений, их развитие (вплоть до полного разрыва и формирования новых слов).
2. В пределах словарного состава – объединение слов в группы на основании общих и противоположных признаков, описание разных видов семантических связей (синонимы, антонимы и под.).
3. В пределах общеязыковой системы – исследование зависимости семантической структуры слова от грамматических признаков, фонетических изменений, лингвистических и нелингвистических факторов. [30, с.11-14]
Основные лексико-грамматические разряды, по которым распределяются слова языка, называются частями речи. [30, с.223]
В данной работе основным объектом исследования является одна из частей речи – прилагательное.                                                                
Имя прилагательное обозначает непроцессуальный признак предмета (качества, свойства, принадлежность и т. д.), выражает это значение в словоизменительных категориях рода, числа и падежа и употребляется в предложении в функции определения и именной части составного сказуемого:  Дика, печальна, молчалива, как лань лесная, боязлива, она в семье своей родной казалась девочкой чужой . (Пушкин)
Формы рода, числа и падежа несамостоятельны, они выполняют функцию грамматических форм согласования с определяемыми существительными: белый снег, белая скатерть, белое полотно.
            Лексико-грамматические разряды имен прилагательных.
Грамматическое значение признака у имен прилагательных выражается непосредственно, без отношения к другим предметам – это качественные прилагательные (белый, черный, большой и т.д.); или через отношение к ним – относительные прилагательные (деревянный - через отношение к дереву, городской - к городу).Среди прилагательных, выражающих признак через отношение к предмету, выделяется группа прилагательных, обладающих особой словоизменительной парадигмой и обозначающих принадлежность предмета к определенному лицу или животному: отцов стол, лисья нора и т.д. – это притяжательные прилагательные.[8, с.6-14]
  Трудности в определении слова как имени прилагательного связаны с двумя процессами – субстантивации и процессом адъективации, то есть с отграничением прилагательного от имени существительного и от причастия. Субстантивация сопровождается включением в семантику слова значения опущенного существительного и это значение не восстанавливается из контекста. Например: В большой девичьей не слышно было смеха (Л. Толстой) - слово девичья обозначает комнату для дворовых девушек в помещичьем доме, отвечает на вопрос что? (в чем? где?), поясняется определением и, следовательно, является существительным. [43, с. 63-68]
При определении прилагательных возникает необходимость отграничивать их от причастий, так как существует процесс адъективации, связанный  с утратой причастиями глагольных признаков и усиления в них значения качественности. Этот процесс сопровождается разрушением причастного оборота, возможно также изменение лексического значения слова. Ср.: опустившийся в шахту человек - опустившийся человек; преграда, образованная обвалом - образованная женщина.
Имена прилагательные с семантико-грамматической точки зрения  распадаются  на два подтипа: «прилагательные неместоименные» (обладающие назывной, номинативной функцией)  и «прилагательные местоименные» (выполняющие указательную функцию). Подтип  неместоименных прилагательных делится на два класса «прилагательные качественные» и «прилагательные относительные». Разделение относительных и качественных  прилагательных имеет давнюю традицию и опирается на грамматические или семантические критерии. Предлагаются также критерии, связанные с предикативными потенциями прилагательных разных разрядов; не качественные прилагательные невозможны в сказуемом  со знаменательной связкой и личным субъектом в подлежащем и т.д. [28, с.27-30]
Качественные прилагательные обозначают признак предмета непосредственно,  без  отношения к другим предметам: высокое здание, красивый ребенок, добрый человек, синее море.
Граница между лексико–грамматическими разрядами имен прилагательных подвижна. Качественные прилагательные при переносном употреблении переходят в разряд относительных, относительные - в разряд качественных, притяжательные -     в относительные и качественные: белая ткань – Белое море, деревянный забор – деревянный голос, музыкальное училище - музыкальный ребенок, стеклянная витрина – стеклянные глаза, волчьи зубы – волчья шуба – волчий аппетит. [8, с.44-47]
Качественные прилагательные имеют грамматическую словоизменительную категорию – степени сравнения – выражающую относительную разницу превосходства в качестве, присущем предметам.
Различия между качественными и относительными прилагательными заключаются  в том, что качественные прилагательные обозначают признаки, которые имеют количественную характеристику, могут проявляться в большей или меньшей степени, тогда как относительные обозначают признаки лишенные этого понятия.
1.2. Семантико-функциональная характеристика прилагательных со значением качественного и качественно-количественного признака предмета.
Лингвистическое понимание категории качества было впервые сформулировано К.С.Аксаковым. Качество, указывает автор, «есть  отвлеченная и понятная та общая сторона предмета, которая в нем находит осуществление, но которая не принадлежит ему непременно и как общее может принадлежать всякому явлению».
В этом определении зафиксированы существенные моменты понятия качества:
1. его внутренняя присущность по отношению к предметам, но в то же время
2. его существование в виде автономной концептуальной единицы (понятия или представления), т.е. как идеального референта и
3. связанная с этим сфера его приложимости.
Данное определение предполагает, что способность к преломлению этих моментов присуща прежде всего грамматическому значению качественных прилагательных, хотя остается открытым вопрос, насколько полно они отражены в грамматическом значении КП. Скорее они представлены в неравной степени активно в отдельных лексико-семантических группах КП, а это обусловливает семантико-функциональные особенности последних. [28, с.25-32]
Например, доминантность семы предметной «привязанности» качественного признака характерна для КП типа пегий, каурый, вороной. Как правило, они обладают жестко «запрограммированной» сочетаемостью с именами – обозначениями предметов определенного рода, и в них заложен определенный классифицирующий потенциал.
Эти качественные прилагательные тяготеют к выполнению синтаксической функции препозитивного определения. В отличие от них, предметная «привязанность» КП – цветообозначений (красный, синий, белый) сопряжена с семантическим признаком «автономности», непосредственно связанным с более высокой степенью обобщенности ГЗ качественной признаковости, а также семантической самодостаточностью прилагательного. КП данной ЛСГ имеют  референтом представление, которое, однако, обладает более широкой сферой предметной отнесенности, хотя она и ограничена природой самого качества. Это не только расширяет границы лексико-семантической сочетаемости КП – цветообозначений, но и сферу выполняемых ими синтаксических функций. Именно по отношению к ним наиболее оптимально выявляется приписываемая прилагательным в целом тенденция к замещению ими синтаксических позиций препозитивного определения и предикатива, фиксирующих, как известно, предметную  «привязанность» КП.
Вообще по отношению к КП в целом следует отметить довольно сильную позицию семы предметной «привязанности». Она «высвечивает завуалированную» предметную отнесенность даже при наличии в семантической структуре КП семы эмотивной оценки, а также в случаях, когда сема предметной «привязанности» в той или иной степени «погашается» иным направлением семантико-синтаксических связей КП с определяемым. [28, с.38-40]
Отметим, что предметная «привязанность», по сути дела, соотнесена с такими моментами, как присущность, статичность, без которых понятие качества в принципе немыслимо.
Эти моменты рассматриваются при лингвистической интерпретации КП фрагментарно, а, между тем, учитывать их необходимо, т.к. они образуют существенный смысловой фон и «задействованы» в таких семантических функциях, как предикатная, характеризующая и классифицирующая .
Нарушение границ сочетаемости, устанавливаемых категориальным ГЗ  и в первую очередь категорий лексических/вещественных, денотативно ориентированных значением качественного признака, связано с тем, что КП может использоваться с целью оценки объекта по определенным параметрам. При этом семантический сдвиг в значении КП в целом ряде случаев фиксируется в отдельных системно устойчивых словосочетаниях (словоупотреблениях).
Ср.: например, доминантность в прямом значении прилагательных категориальной лексической семы качественного признака: черное платье.
И  актуальность компонентов эмотивной (или аффективной) оценки у прилагательных – вторичных метафорических номинаций – черные мысли, черные дни. [19, с. 141-147]
Такое положение связано с сильной тенденцией КП выполнять сопряженную семантическую функцию – качественной квалификации. Наличие в прямом значении лексем доминантного семантического признака оценки, либо устойчивая тенденция к актуализации в переносном значении скрытых оценочных ассоциаций, высокая частотность таких лексем позволяет заключить, что они входят в систему прилагательных как самостоятельный разряд слов – КАЧЕСТВЕННО-ОЦЕНОЧНЫЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ.  [28, с.21-23]
Оценочными прилагательными считаются те прилагательные, в семантике которых содержится не только дескриптивная  (объективная) информация о названном признаке объекта, но и мнение говорящего о его аксиологической  значимости, о его соответсвии\\несоответсвии определенным требованиям, нормам,  принятом в данном социально-языковом коллективе.
Оценка может выражаться с помощью разума, интеллекта, и с помощью эмоций, чувств.
1. Суть рациональной оценки заключается в указании на то, что оцениваемый объект соответствует или не соответствует представлениям субъекта об эталоне, норме, потому что он \\объект\\ таков на самом деле.
2. Суть эмоциональной оценки заключается в процессе переживания говорящим своего отношения к объекту речи. Она связана с субъективно-личностным восприятием объекта: соответствующий представлениям, ожиданиям именно этого субъекта. На языковом уровне эмоциональная   оценка предстает как отраженное и закрепленное в семантике языкового знака в качестве коннотативной семы эмоциональное отношение субъекта к оцениваемому объекту речи. Эмоционально-оценочная единица не столько называет \\идентифицирует\\ объект, сколько характеризует его, выражает эмоциональное отношение к нему.  [30, с. 8-9]
1.2.1. Экспрессивные прилагательные
Прилагательные, значение которых объединяет денотативный, коннотативный («эмоциональная оценка» и «чрезмерность») и прагматические компоненты, называются экспрессивными (далее ЭП), что лежит в основе самых разнообразных сдвигов в значении ЭП. Некоторые параметры существительного могут влиять на семантику ЭП.
Последние могут сочетаться как с нейтральными, так и с экспрессивными существительными. Определяемое существительное (нейтральное или экспрессивное) обусловливает сдвиги в коннотативной семантике ЭП. Ужасный, страшный + нейтральное существительное – актуализируется сема «эмоциональная оценка» (ужасный климат, погода  человек и др.); ужасный страшный, жуткий + экспрессивное существительное – актуализируется сема «чрезмерность» (ужасный нытик, ужасная пошлячка и т.п.)
Таким образом ЭП становиться интенсивом, если сочетается с существительными которые имеют семы, способные интенсифицироваться, градуироваться.[6, с.40-43].
О. А. Новоселова выделяет три больших класса в прилагательных, с точки зрения соотношения в лексическом значении     денотативного и квалификативного компонентов.
I. Собственно оценочные
II. Дескриптивно оценочные
III. Усилительные прилагательные (интенсивы)
В зависимости от степени градации семы «интенсивность» в семантике прилагательного все оценочные прилагательные (далее ОП) распределяются по следующим группам:
1. Оценочные прилагательные   обозначающие признак, проявляющиеся в «нормальной»  степени.
2. ОП – интенсификаты, обозначающие признак,  проявляющийся в высокой степени,  по сравнению с ОП 1 группы.
3. Прилагательные-интенсивы значение которых исчерпывается компонентом «интенсивность»  
4. Бранные прилагательные, выражающие высокую степень отрицательных эмоций говорящего  по отношению к объекту речи.
5. «Размерные» и количественные прилагательные, отличающиеся от интенсивов по степени  абстракции, обобщенности  признака.  [30, с.10-12]
Семантической особенностью качественных прилагательных является их исключительная семантическая мобильность, то есть они легко приспосабливаются к существительным   с которыми сочетаются.  
1.2.2. Эмпирийные и рациональные прилагательные. Классификация качественных имен прилагательных по А.Н.Шрамму
Класс качественных прилагательных распадается на два подкласса – эмпирийные прилагательные и рациональные. Первым такую классификацию предложил А.Н.Шрамм.
Ведущим основанием  классификации Шрамма являются различия в характере признака, обозначаемого качественным прилагательным. Этим различиям соответствуют и разные виды мыслительных операций при установлении, осознании (и назывании) признака предмета.
Рассмотрим более подробно свойства признаков и обусловленные этими свойствами особенности называющих их прилагательных.
Непосредственную информацию об окружающем мире человек получает с помощью органов чувств. Так он видит высокое зеленое дерево, гладкий мокрый асфальт, сухощавую фигуру мужчины, его крючковатые пальцы, видит полное ведро и т. д., слышит тихий голос, отрывистый звон набата, гортанную речь и т.д., обоняет душистую черемуху, вонючую солому, чадный запах и т.д., ощущает с помощью органа   вкуса сладкие ягоды, соленый суп, прогорклое масло и т.д., осязает морозный  воздух, горячий чай, сырое белье, мягкие волосы т.д. «Познание на ступени качества характеризуется тем, что все качественные характеристики предметов непосредственно оправдываются и подтверждаются чувственным опытом людей, отражаясь в нем до и независимо от какой бы то ни было теоретической рефлексии и прежде всего до специально – количественного анализа.
Чисто качественная характеристика вещи еще не вскрывает ни сущности, ни причины, ни внутренних противоположностей в ее составе. Здесь фиксируются и выражаются в определениях лишь чувственно данные границы, различия, сходства и другие непосредственно данные характеристики». [46, с.483]
Признаки, которыми характеризуется индивидуальные предметы, бесконечно разнообразны по своим особенностям, поэтому наше сознание в процессе осмысления (и одновременного называния) реально воспринятого признака  осуществляет его обобщение, типизацию. Обобщение происходит в ходе мыслительного соотнесения воспринятого органами чувств признака с имеющимся в сознании «эталоном», «точкой отсчета», «нормой», особой для каждой разновидности признаков (размерных, цветовых, вкусовых, запаховых и т.д.) и для каждого класса предметов.
«Эталон»,   или «точка отсчета», - это представление, с которым соотносится реальный, воспринимаемый органом чувства признак реального предмета. С другой стороны, трудно представить себе возможность наличия у всех людей общей, единой «точки отсчета». Если, например, чемодан весом в 10 кг несет хрупкая,  болезненная женщина, она скажет, что он тяжелый, а мужчина-здоровяк, лет 25-30 назовет его легким. По-видимому, «точка отсчета» является более или менее общей для различных объединений людей – территориальных, профессиональных, социальных, половозрастных и т.п. [43, с.19-26]
Можно говорить о трех разновидностях «эталона», «нормы», для признаков, воспринимаемых органами чувств.
1. В сознании носителей языка существует набор представлений о цветовых признаках и набор представлений о вкусовых признаках, при этом каждое представление о цвете и вкусе, являющееся «эталоном», «точкой отсчета» соотнесено с представлением об определенном звуковом комплексе.
Механизм обозначения цветового (или вкусового) признака предмета можно представить в следующем виде: получив цветовое (или вкусовое) раздражение от конкретного предмета, носитель языка мысленно ищет ему соответствие среди имеющихся у него в сознании цветовых (или вкусовых) представлений и, найдя его, обозначает признак конкретного предмета соответствующим прилагательным.
     Ясно, что степень близости характеризуемого предмета к представлению о признаке может быть различной, и для более точного называния признака язык предоставляет в распоряжение говорящего разнообразные названия оттенков основного цвета (например, названия оттенков красного цвета: пунцовый, пламенный, огненный, гранатовый, коралловый, алый, пурпурный, малиновый и т.д.) или различные комбинации вкусовых признаков вроде кисло – сладкий и под.
   Указанные эталонные представления, по–видимому формируются на основе ассоциаций, вызываемых признаками тех предметов, которые хорошо известны носителям языка, причем эти признаки должны быть боле или менее  устойчивыми, постоянными для данного предмета. Так, представление о белом цвете возникает по ассоциации  с цветом снега, молока, мела; представление о красном цвете связано с цветом крови; представление о сладком вкусе – с вкусом сахара, меда и т. д.
В русском языке цветовые значения возникают у относительных по происхождению и исходному значению прилагательных гранатовый, коралловый, кирпичный, стальной и т. д.
2. В сознании людей существует «эталон», «точка отсчета» для данного признака применительно к данному классу предметов. Определяя, например, признак протяженности деревьев по вертикали, субъект сопоставляет, соотносит их вертикальный размер с существующей в его сознании «точкой отсчета» (равной, например, 4-5 м). И каждое дерево после сопоставления с указанным эталоном будет квалифицироваться как высокое, если его протяженность по вертикали больше «нормы», и как низкое - в противном случае.
На основании рассмотренного «эталона» устанавливаются, прежде всего, признаки линейных размеров предмета (длины, ширины, высоты и т. д.), а также весовые признаки.  Для прилагательных, называющих эти признаки, характерно то, что  они обозначают лишь признаки, располагающиеся, так сказать, либо по ту, либо по другую сторону от «точки отсчета». Если же признак предмета  соответствует «норме», то он  никак не обозначается, для такого признака нет соответствующего слова. Обязательным для прилагательных этого вида является наличие антонимов.
3.Строго говоря, «эталон» отсутствует. Его замещает существующее в нашем сознании представление о некоторых возможностях предмета обладать каким-либо  признаком из ряда однотипных.
Таковы, например, конфигурационные признаки предмета (и лица): прямая линия, кривая сабля, круглый стол, плоский ящик, выпуклый лоб, костлявый старик и т.п. Есть разряд признаков, возникающих в результате   покрытия - непокрытия чем-либо поверхности предметов. И наше сознание ищет, например, у предмета «асфальт» («тротуар», «мостовая» и т.п.)  признаки «сухой – мокрый», «чистый – грязный» и под., а у предмета «лицо» признаки «волосатый – безволосый», «прыщавый», «потный» и т.п. Еще одну категорию подобных признаков выражают признаки, возникающие в   результате  воздействия чем-либо на поверхность предмета или на весь предмет, например: потертый ковер, дырявое платье, изорванная шинель, обшарканный коврик и мн. др. [43, с. 31-42]
Антонимические отношения между такими прилагательными не обязательны, за то у них нередки синонимические соответствия градационного типа для обозначения разной степени признака.
Признаки воспринимаемые органами чувств и осознаваемые человеком в результате одноступенчатой мыслительной операции  сопоставления с «эталоном», называются эмпирийными  признаками, а называющие их прилагательные – ЭМПИРИЙНЫМИ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫМИ. [43, с. 17-20]
Такие прилагательные обозначают  собственные признаки конкретных предметов, их содержание находится в полном соответствии с логико-философской категорией качества.
Другую категорию составляют признаки не воспринимаемые органами чувств. Это, во-первых, признаки человека или живого существа, например:  умный ребенок, хитрый человек, породистый щенок, злая собака и др. Во-вторых, сюда относятся различные признаки предмета, например: сильный ветер, холодная зима, уютная квартира и др.
Названные признаки принадлежат предмету, являются его собственными признаками, но они не воспринимаются органами чувств человека. Например, признак «злой» (о собаке) мы не можем непосредственно ни увидеть, ни услышать, ни обонять, ни осязать. О наличии его мы умозаключаем, видя, как реагирует собака на внешние раздражения (появление во дворе чужого человека), слыша, как громко она лает, как бегает по двору и т.д. Сопоставляя воспринятые органами чувств признаки с имеющимся в сознании  «эталоном», мы в итоге приходим к выводу о наличии у предмета «собака» признака «злая».
К этой же категории признаков следует отнести и такие, которые представляют собой оценку предмета (в широком смысле), т.е. выражение отношения субъекта к предмету. Можно говорить об оценке предмета с точки зрения соответствия/несоответствия стандарту, например: превосходная мысль, хороший ужин, худая слава, гадкий человек и др.; об оценке с точки зрения эстетического идеала, например: красивый цветок, безобразная внешность, прекрасный лоб; об оценке с точки зрения отношения к действительности, например: действительный факт, призрачная опасность; об оценке с точки зрения пользы/вреда, например: полезное растение, вредные примеси, путный совет.
Формирование оценочного признака тоже начинается с восприятия органами чувств эмпирийных признаков предмета, с их соотнесения, сопоставления друг с другом. Затем полученная комбинация признаков сравнивается с имеющимся в сознании «эталоном», и в итоге делается вывод о наличии у предмета нового (оценочного) признака.
Признаки, не воспринимаемые органами чувств, а возникающие на основе воспринятых  органами чувств признаков в результате анализа, сопоставления, умозаключения, называются рациональными, а обозначающие их прилагательные – рациональными прилагательными. [43, с. 35-37]
Если для признаков, обозначаемых эмпирийными прилагательными,  существуют разные по своему характеру «эталоны», «точки отсчета», то у признаков рациональных таковых нет. Общий характер «эталона» у них одинаков: им является представление о совокупности необходимых и достаточных признаков для заключения о новом признаке. Этот «эталон» тоже имеет субъективно-объективный характер, и поскольку его структура гораздо сложнее «эталонов» эмпирийных признаков, говорящему/пишущему нередко приходится обосновывать наличие рационального признака у предмета.
Первый этап семантической классификации прилагательных можно представить в виде схемы:
Тип                                      Имя прилагательное
Подтип              Прил.неместоименные   Прил.местоименные
Класс                    Прил. Качественные      Прил.относительные
Подкласс              Прил.эмпирийные          Прил.рациональные
[43, 40-42]
Таким образом, основой разграничения эмпирийных и рациональных прилагательных является характер признака, называемого качественным прилагательным.
1.3. Антропонимические прилагательные
Далее рассмотрим антропонимические прилагательные, т.е. прилагательные, которые характеризуют человека; его внешние и внутренние данные, а так же социальные характеристики.
Классификация этих прилагательных предложена Н.И.Шапиловой .

                 Качественно оценочные прилагательные:
                                характеристики лица
оценка внешних данных                 оценка внутренних данных
физич.              частные               умств.                   черты
признаки            внешние             способности     характера и
                       особенности            психич                особенности
                                                      состояние             поведения          
                            социальная характеристика
отношение к            общественное            отношение к
работе                       положение                 другим людям            
   [39, с. 101-102]

Рассмотрим первую ступень классификации оценочных прилагательных (ОП). В структуре значения качественных прилагательных  характер оценочного компонента, как правило, связан с расположением лексемы на шкале нормы – в зоне «выше нормы»/ «ниже нормы». Прилагательные, расположенные на шкале «выше норы», обычно содержат положительную лексическую модальность, и наоборот. Однако отмечаются случаи, когда варьированию семантики на шкале нормы не сопутствует модальная оценочная значимость: имена прилагательные, выражающие физические качества человека на уровне «ниже нормы», не предопределяют, как обычно, компонент отрицательной оценки.
Например: изношенный – «утративший здоровье и силы в результате непосильного труда (то же самое – изробленный).
Указанные признаки приобретены человеком в результате объективных обстоятельств (преклонный возраст, тяжелый труд) и потому не могут быть порицаемы в социуме, где труд занимает важное место в иерархии ценностей.
     Оценка по внешним, внутренним данным и социальная характеристика  могут быть в разной степени и положительной и отрицательной. Приведенный выше пример доказал некатегоричность оценки по отношению к норме, значит, при характеристике  ОП нужно прежде всего опираться на контекст.
В пределах каждой  лексико-семантической группы (ЛСГ) ОП отмечаются особенности варьирования признаков, характеризующих человека на шкале нормы.
Так, в ЛСГ прилагательных, обозначающих внешние (признаки) качества человека, усредненная норма не номинирована (нет номинации понятия средний: не больной, не здоровый), физические качества человека либо ниже нормы, либо выше.[39 с.103]
Что касается группы прилагательных, характеризующих внешний вид человека, то она представлена общерусским словами с преобладанием единиц отрицательной оценки.
Оценка человека по внутренним качествам представлена следующими ЛСГ:
1. черты характера и особенности поведения (застенчивый, стремительный, прямой, ушлый, простецкий)
2. умственные способности (умный, дурной, смекалистый)
3. психическое состояние (сдержанный, нервный, свирепый)
Социальные характеристики выражаются прилагательными следующих ЛСГ:
1.   отношение к работе (способный, удачливый, умелый)
2.   отношение к другим людям (культурный, вежливый, проклятый)
3.    общественное положение (богатый, знатный, большой (взрослый).

Большинство прилагательных, определяющих лицо, содержит оценочный компонент. В центре стоит человек как субъект и объект оценки. Оценке подвергается сам человек, его психическая и социальная сущность. Характер оценки зависит от представления о норме или эталоне. Понятие «норма» и «эталон» иногда совпадают, а иногда расходятся. При этом понятие «норма» предстает как понятие усредненного образца, а понятие «эталон» представлено атрибутивной лексикой, расположенной по градационной шкале «выше нормы». [39, с.102]
Обобщая все выше сказанное, можно построить следующую структурную схему:
                      Качественные прилагательные
со значением                                            со значением
положительной                                        отрицательной
оценки                      нейтральные           оценки
(выше нормы)            (норма)                  (ниже нормы)

Любые аспекты изучения оценки в лингвистике не могут решаться изолированно от проблемы взаимоотношений коммуникантов, их особенностей как языковых личностей и условий общения. В полной мере это относится и к косвенно-оценочным высказываниям (КОВ), в которых особенно ярко проявляются психологические, социальные, возрастные и языковые особенности говорящего субъекта. [38, с.80-81]
Оценочное высказывание имеет семантическую структуру, в которую в качестве составляющих входят следующие элементы: оценивающий субъект, оценочный предикат, объект оценки и основание оценки. Схематически можно представить так:
              S      +     Pr      +    O      +     основание оценки
Пр.: 1) «Ефиму не отдавай, он хитрый, зачует неладное.» (Охота жить)
Субъект оценки – Никитич, оценочный предикат – хитрый, объект оценки – Ефим, основание оценки – черта характера.
2) «…явился тесть, Наум Кречетов, нестарый еще, расторопный мужик, хитрый и обаятельный.» (Волки)
Субъект оценки – автор, оценочные предикаты – нестарый, расторопный, хитрый, обаятельный, объект оценки – Наум Кречетов, основание оценки – физический признак, черты характера.
Компоненты, составляющие структуру оценки, - субъект, объект, основание – различны по качественным характеристикам для различных видов оценок: «вкусовых», нормативных, улитарных и др. Квантитативные (количественные) оценки оценивают меру, величину качества, свойства объекта, определяя его место на условной шкале интенсивности «много – норма – мало». Оценка качества данного объекта («хорошо – плохо») сопровождается одновременным оцениванием степени его проявления – субъект осмысливает определенный признак объекта относительно его нормативных характеристик, как качественных, так и количественных. [30, с.8]
  1.4. Выводы
Обобщая все сказанное в главе можно сделать вывод, что все качественные прилагательные включают в свою семантику сему оценки, но для многих оценочное значение не является основным, и оценочные компоненты занимают  периферийную позицию в ЛЗ.
Оценочный признак формируется в сознании человека на основании воспринимаемых органами чувств эмпирийных признаков путем сопоставления и соотношения их друг с другом.
Градуирование семантики качественных прилагательных на шкале нормы осуществляется на основании сравнения с нормой качества. В составе значений группы слов (антропонимических прилагательных), исследуемых  в работе, значимыми являются только антропологические виды оценок: эмоциональные, этические, интеллектуальные.

                                        ГЛАВА  2.
Употребление антропонимических прилагательных в рассказах В.М.Шукшина.
2.1. Характеристика качественных прилагательных, используемых В.М.Шукшиным.
Язык В.М.Шукшина сыграл важную роль в развитии языка русской прозы второй половины 20 века. В нем отразились языковые процессы, характерные для художественной литературы 60 – 70-х гг. вообще и для деревенской прозы в частности. Это, с одной стороны, опора на живую речь, с другой, полемика с разнообразными штампами – канцелярскими, газетными, беллетристическими. Оба эти процесса определили характер языка прозы В.М.Шукшина, который противостоял обезличенному, стандартизированному языку прозы 40 – 50-х гг., подчиненному жестоким запретительским нормам. Своеобразие языка произведений В.М.Шукшина обусловлено особым типом повествователя (рассказчика). Образ рассказчика появляется в разных композиционно–речевых формах. Во–первых, в  произведениях, организованных образом конкретного рассказчика, близкого писателю, или образом самого писателя. Во–вторых, в произведениях, в которых повествователь – свидетель или участник описываемых событий, который максимально приближен к персонажам рассказа. Повествователь комментирует слова и поступки персонажа. В-третьих, произведения, в центре которых диалог, обрамленный информативным повествованием. Произведения такого характера имеют однотипные зачины, которые сразу вводят в суть дела. И, наконец, в ряде рассказов повествование ориентированно на точку зрения и словоупотребление персонажа. В центр выдвигаются персонажи разных типов – это сельские жители: простой народ,  интеллигенция. [16, с. 4]
Между выделенными композиционно–речевыми формами нет жесткой границы. Часто повествование от лица условного рассказчика сочетается с повествованием, отражающим точку зрения персонажа, и включающим его речь. (Алеша Бесконвойный. Мастер.) Точка зрения персонажа распространяется на изображение внешнего мира, других персонажей.  Внутренняя речь персонажа (разговор с самим собой) включает в себя его предысторию, характеристики других персонажей, в том числе не принимающих участия в действии. [16, с.5]
Для многих рассказов В.М.Шукшина характерна множественность точек зрения на одного и того же героя или одну и ту же ситуацию. Например, в рассказе «Алеша Бесконвойный» взаимодействует точка зрения Алеши, его жены, его односельчан, рассказчика.
Для произведений В.М.Шукшина характерны межъязыковые комментарии. Слово – объект рефлексии и оценки не только в речи повествователя, но и в речи персонажа. Писатель последовательно отмечает, как воспринимает персонаж чужой речевой обиход.
Для речи рассказчика и персонажей в произведениях В.М.Шукшина характерны реплики, содержащие краткие, емкие и поразительно точные характеристики пересекающихся в сюжете личностей. Причем как   присутствующих, участвующих в диалоге, так и не присутствующих, являющихся темой диалога, монолога – рассуждения или объектом оценки. Описание, квалификация и собственно оценка личности выражаются в произведениях В.М.Шукшина прилагательными самой различной семантики. Разновидностей прилагательных очень много, и они различаются по разнообразным параметрам. Основным семантическим типом качественных прилагательных являются единицы, обозначающие собственные свойства предметов, объективно присущие носителям этих свойств. Это эмпирийные прилагательные, т.к. они всегда присущи объектам, если их отнять, то не останется объекта. Это, прежде всего, обозначения цвета и формы. В.М.Шукшин использует такие прилагательные как для описания внешности: «Темные…глаза нестарого еще попа…», «…мужчина,…с волнистой черной шевелюрой на голове.» (Мастер); «У  Гришки круглые ясные глаза.» (Дядя Ермолай); «…смотрел на плотного человека с белыми бровями.» (Ноль – ноль целых); так и для выражения ее оценки: «…вся кругленькая – кукла и кукла.» (Охота жить); «Редактор – тоже веселый…, кругленький.» (Раскас);  «…Нина, хорошенькая, круглолицая, беленькая…» (Жена мужа в Париж провожала).
Рассмотрим два примера подробнее:
Пр.: а)…Вышел Игорь, наверно, сын, тоже с темными, слегка выпуклыми, чуть влажными глазами; здоровый, разгоряченный завтраком и водкой. (Обида)
Сами по себе прилагательные темный, влажный, выпуклый (описывающие глаза персонажа) не являются прямо оценочными, но благодаря конситуации, актуализировались оценочные компоненты, занимающие периферийную позицию в ЛЗ слова. У читателя возникает прямая ассоциация с описанием глаз животного. Таким образом, автор передает отрицательную оценку персонажа.  
б) …он смуглый, курносый, с круглыми бутылочного цвета глазами.
(Свояк Сергей Сергеевич)
Прилагательные смуглый, курносый, бутылочный также не являются прямо оценочными. И все же передают отрицательную оценку персонажа.
Опираясь на лексическую валентность существительного «глаза» автор мог выбрать из синонимического ряда  любое цветовое прилагательное со значением  «бутылочного цвета» (ср.: малахитовый, изумрудный, зеленый). Следовательно,  автор намеренно выбирает лексически маркированное прилагательное с доминантной семой «бутылка», тем самым,  воздействуя на стереотипное мышление читателя, провоцирует его дать негативную оценку персонажа.
Из приведенных выше примеров видно, что автор характеризуя «форму» человека, использует прилагательные круглый, кругленький, при чем суффикс -еньк- обозначает положительную оценку. При использовании цветовых прилагательных В.М.Шукшин отдает предпочтение словам, образованным сложением основ: «голубоглазый», «белобрысый», «бледнолицая», «сероглазый», «ясноглазые», «белобровый», «черноволосая» и т.д. Причем Шукшин наделяет отрицательные персонажи какой-то особой бесцветностью: прилагательное бледнолицая, относится к девушке – продавцу из рассказа «Дебил»; белобровый, белобрысый – к чиновнику из рассказа «Ноль – ноль целых».
Кроме того, предметам присущи параметрические признаки, связанные с величиной объекта, его протяженностью и т.п. Величина приписывается предмету не независимо, а по отношению к величине данного подкласса предметов, которая считается нормативно-средней в данном языковом коллективе. [28, с.15]
У В.М.Шукшина: «Широкоплечий, статный», «…хлопнул себя по груди широкой ладонью…», «Прошелся широким шагом по избушке…», «…упрямо повторил большой, красивый парень…», «…ведут его крупного, красивого под ружьем.», «…спросил начальник, высокий, упитанный мужчина.» (Охота жить). Рассказ «Охота жить» заслуживает особого внимания, и не только потому, что его название вынесено в заголовок сборника. Пожалуй, «Охота жить» - один из самых насыщенных качественными прилагательными рассказов.
Давая характеристику молодому беглому заключенному, автор устами Никитича наделяет его высоко ценимыми среди сибиряков качествами, внешними и внутренними: взгляд «прямой, смелый», улыбка «не охальная, простецкая, сдержанная», лицо «красивое», «прекрасное», «хорошее». Он для Никитича «редкостный человек». Несколько раз В.М.Шукшин употребляет прилагательные «большой», «здоровый», «крупный», а особенно (как видно из приведенных выше примеров) прилагательное «широкий». В социуме сибиряков – старожилов труд занимает важное место в иерархии ценностей, поэтому, рисуя портрет физически здорового, крупного человека, автор передает чувство восхищения одного персонажа другим, т.е. объекту дается  наивысшая оценка. Никитич любуется парнем, его движениями  - «прошелся широким шагом», голосом - « голос молодой», «говорил с ленцой, чуть осипшим голосом», лицом - (много раз) «прекрасное», «красивое», глазами – «глаза у парня горели ясным, радостным блеском», душевным состоянием – «парня накаляло какое-то упрямое, дерзкое, радостное чувство». Тем разительнее контраст между внешне положительной оценкой персонажа (как со стороны автора, так и со стороны Никитича) и чудовищно безжалостным поведением героя в финале рассказа.
Исходя из того, что прагматический аспект явно присутствует в большом подклассе качественных прилагательных, можно предположить, что В.М.Шукшин намеренно подчеркивает положительные физические качества героя, тем самым, настраивая читателя на симпатию к нему и сочувствие. В финале читатель шокирован подлостью, беспринципностью и цинизмом героя. Думается, В.М.Шукшин задается целью донести до читателя некий скрытый смысл столь явного несоответствия внешних и внутренних качеств персонажа, его поведения. Он чужой, он пришлый, ему чужды законы и ценности этого сурового, непредсказуемого края, где взаимовыручка и надежность важнее всего. Поэтому он так просто и хладнокровно, без веских оснований, нарушает их. Он не озлоблен на Никитича, не чувствует явной угрозы с его стороны и убивает его так, «на всякий случай».
На примере даже одного этого рассказа В.М.Шукшина можно утверждать, что В.М.Шукшин -  блестящий мастер литературного портрета, создатель противоречивого художественного образа, тонкий психолог.
Возвращаясь к качественным параметрическим прилагательным,  рассмотрим еще несколько примеров. Как уже было сказано выше, «большой», «огромный», «крупный», «здоровый» - прилагательные, передающие в основном позитивное отношении автора (здоровый – «сильный, крепкого телосложения» [СО, 1989]: «…сел огромный молодой человек…» (Случай в ресторане); «Огромный Иван грузно сел на табурет.» (Раскас); «Бронька Пупков, еще крепкий, ладно скроенный мужик…» (Миль пардон, мадам!); «Хорошая девка была, здоровая.» (Охота жить) и т.д. В этих примерах семы «хорошо» и «много» совпадают.
Тем не менее,  в некоторых контекстах эти же  прилагательные с параметрическим признаком «много» соседствуют в ЛЗ с семой «плохо»: «Руки – не рабочие. Но парень видно здоровый.» (Охота жить) – качественные прилагательные «не рабочие» и «здоровый» в одном контексте передают отрицательную оценку, ;  «Он здоровый («много»), как бык («плохо»). Много он понимает.» (Как помирал старик); «Здоровый («много»), разгоряченный завтраком и водкой («плохо»)…» (Обида); «…продавцы – мясники, здоровые («много») лбы («плохо»), беззаботные как клоуны («плохо»)» (Жена мужа в Париж провожала) и т.д.
Было бы ошибкой утверждать, что В.М.Шукшин берет за основание общей положительной оценки своих персонажей только незаурядные внешние и физические данные. Не менее важным, а скорее даже более, является наличие у героев определенных внутренних качеств. Например: «Он был не очень здоровый…», но «вечный он был труженик, добрый, честный человек» (Дядя Ермолай); «…хоть невысок ростом, но какой-то очень надежный, крепкий сибирячок.» (Жена мужа в Париж провожала); «…непревзойденный мастер.», хотя «Длинный, худой, носатый – совсем не богатырь на вид.» (Мастер) и т.д.
Параметрические прилагательные со значением субъективной оценки (образованные при помощи уменьшительно-ласкательных суффиксов)  передают отрицательную оценку: «Редактор…, низенький, полненький, кругленький…» (Раскас); «…учитель литературы, маленький, ехидный человек.» (Дебил); «Синельников, низенький, средней жирности человек, с кротким лоснящимся лицом…» (Ноль-ноль целых) и т.д.
Таким образом, такие прилагательные, в ЛЗ которых входят семы «много/мало», хотя и являются оценочными, не могут восприниматься с точки зрения положительной/отрицательной оценки. По параметрическому признаку «много/мало» различают не только такие ряды, как большой, высокий, длинный, широкий («много»), с одной стороны, и маленький, низкий, короткий, узкий («мало»), - с другой, но и ряды КП, обозначающие внутренние качества: богатый, интересный, умелый («много») и легкий, глупый, ленивый («мало»). Точно определить, в каких из этих прилагательных присутствует собственно-оценочная сема «хорошо/плохо» довольно трудно, т.к. семы «хорошо» и «много», «плохо» и «мало» не всегда соседствуют в ЛЗ. [28, с. 30-31]
Оценочные определители общего характера «хороший», «плохой» могут быть отнесены практически к любому предмету или явлению, так как чистая оценка является их ЛЗ; что включается в фокус оценки и оценивается в предмете, становится ясным из контекста. Такая оценка делается с опорой на общие фоновые знания об эталонах, на нормативные представления.
Пр.: Потом переходили на людей – какие люди хорошие в деревне: приветливые, спокойные, не воруют, не кляузничают.
Значительную роль в рассказах Шукшина играют анатомические прилагательные. Особое внимание обращает на себя тот факт, что В.М. Шукшин довольно часто обращается к описанию рук своих персонажей.  В социуме сибиряков-старожилов труд занимает в иерархии ценностей важное место, поэтому руки в произведениях В. Шукшина непросто «инструмент» при помощи которого совершаются определенные манипуляции, это символ труда, воплощение способности человека созидать. В подавляющем большинстве текстов руки оцениваются автором положительно. Он пишет о них и с уважением: «Руки у Семки не комкастые, не бугристые, они ровные от плеча до лапы. Красивые руки.» (Мастер), и с нежностью: «…рука – мягонькая, теплая под крепдешином» (Алеша Бесконвойный), и с удивлением: «…схватил цепко, неожиданно сильной рукой» (Обида), но иногда и с упреком: «Руки – не рабочие. Но парень видно здоровый» (Охота жить).
Еще одна особенность в портретах героев В.М.Шукшина обращает на себя внимание. Глаза. Народная  мудрость гласит: «Глаза – зеркало души человека». Глаза героев В.М.Шукшина выражают целую палитру чувств, особенностей характера, душевных состояний.
Пр.: «…почему-то в них приятно  смотреть: они какие-то ужасно  доверчивые   (качеств.-оценочное прил.)» - положительная оценка; «Вобрал голову в плечи и смотрел угасшими (качеств.-оцен.прил.) глазами в стол» - отрицательная оценка. (Случай в ресторане);
«Темные, живые (качетв.-оцен.прил.), даже с каким-то озорным блеском (качеств.-оцен. прил.) глаза нестарого еще попа…» -  положительная оценка (Мастер);
«…сын, тоже с темными (описат. прил., оценочно нейтральное), чуть влажными (описат. прил., оценочно нейтральное) глазами»  (Обида);
« У Гришки круглые (описат.прил., оценочно нейтральное), ясные (качеств.-оцен.прил.) глаза» - положительная оценка; «…у него глаза сделались большие (описат.прил., оценочно нейтральное) и удивленные » (описат. прил., оценочно нейтральное) - (Дядя Ермолай);
«…учитель литературы, маленький ехидный человек. Вредные глаза! (качеств.-оцен.прил.)» - отрицательная оценка (Дебил);    
«Колька  уставился в кроткие (описат. прил., оценочно нейтральное), неопределенного (качественно-оценочное прилагательное) цвета глаза Синельникова.»   - отрицательная оценка. (Ноль-ноль целых).
Каждый эпитет многозначный, образный.
То же самое можно сказать о взгляде. «Взгляд – выражение глаз» [СО, 1989]. Если глаза выражают  эмоции, то взгляд характеризует   человека как личность.
Пр.: 1) «Взгляд Никитичу запомнился: прямой (качественно-оценочное прил. положительная оценка), смелый» (кач.-оцен.прил. – оценка положительная). (Охота жить).  В этом контексте взгляд характеризует внутренне присущие персонажу прямоту, смелость и, как выясняется в финале, циничное хладнокровие;
2) «Тот понял ее веселый  (описат.прил., оценочно нейтральное) взгляд по-своему» (Случай в ресторане). Здесь прилагательное указывает,  скорее, на особенности поведения или, возможно, на психическое состояние;
3) «Бронька наводит на жену строгий (описат.прил., оценочно нейтральное) , злой ( кач.-оцен.прил.) взгляд» (Миль пардон, мадам!). В этом контексте  описание взгляда не передает статичные внутренние качества персонажа, а лишь его временное психическое состояние. Злость, чрезмерная строгость – непостоянный и внутренне не присущий персонажу признак, а лишь описание эмоций, связанных с данной ситуацией.
Если наличие внешних признаков, характеризующих человека, не зависит от него самого,  от его желания/нежелания их иметь, то внутренние данные – процесс, регулируемый самим человеком. Каждая личность сама определяет, сознательно или бессознательно, какой набор человеческих качеств (нравственных, моральных, психологических и т.д.) будет ее характеризовать и идентифицировать. Исключение, пожалуй, составляют только прилагательные, характеризующие умственные способности, т.к. личность вряд ли способна регулировать собственный уровень интеллекта независимо от  данных, имеющихся у него от рождения.
Как упоминалось выше, ЛСГ качественных прилагательных, характеризующих внутренние данные человека, распадаются на три подгруппы: черты характера и особенности  поведения, умственные способности, психическое состояние. В рассказах В. Шукшина  представлены прилагательные всех трех подгрупп.
Напр.: «…она горевала, что он такой молчаливый (нейтр.-оцен.) и неласковый» (Раскас) – особенности поведения; «неласковый» - не проявляющий ласку по отношению к кому-либо. [СО, 1989]
«Глеб Капустин…- начитанный (умственные способности, положительная оценка) и ехидный» (Срезал); «ехидный» - язвительный (злобно-насмешливый, стремящийся досадить), коварный (злонамеренный, прикрывающийся показным доброжелательством) [СО, 1989]: черты характера, отрицательная оценка.
«Колька обаял гордую Валю, больше гордую, чем…» (Жена мужа в Париж провожала): первое прилагательное – черты характера, «исполненная чувства собственного достоинства, сознающая свое превосходство» [СО, 1989], положительная оценка; второе прилагательное – особенности поведения, «высокомерная, имеющая чрезмерно высокое мнение о себе» [СО, 1989], отрицательная оценка.
«Я говорила с ихним учителем-то: шибко, говорит, способный» (Вянет, пропадает). Способный – «обладающий способностями к чему-либо, одаренный» [СО, 1989] - умственные способности, положительная оценка.
«…она выказала себя злой (черты характера, отрицательная оценка), неумной» (Жена мужа в Париж провожала): «неумная» - и умственные способности, и особенности поведения; отрицательная оценка.
«…покой, каким люди достойные, образованные (умственные способности, положительная оценка) охраняют себя от насмешек» (Дебил): первое прилагательное – «уважаемый, почтенный» [СО, 1989] – общественное положение, положительная оценка.
«Тетя была хмурая…» (Обида) – «угрюмая, насупившаяся» [СО, 1989] - психическое состояние, отрицательная оценка.
«…звучал в тишине избушки свирепый голос…» (Охота жить). «Свирепый» - «зверски жестокий, неукротимый» [СО, 1989] – через голос передается психическое состояние человека, (таким образом, Шукшин акцентирует внимание читателей на несоответствии положительно оцениваемой внешности героя (красивый, здоровый) с его психическим состоянием и  поведением), - отрицательная оценка.
В  ЛСГ  прилагательных, выражающих социальные характеристики, выделяются  три подгруппы:
1. Отношение к работе, к ремеслу, занятиям; в этой ЛГС преобладают КП положительной оценки: напр.: «…охотник он был умный и удачливый.»,       «умный» – обладающий умом, «удачливый» - такой, которому все  удается. [СО, 1989]; «…а стрелок он был правда редкий.», «редкий» - не часто повторяющийся, мало встречающийся. [СО, 1989];  (Миль пардон, мадам!), «…непревзойденный столяр.», «непревзойденный» - самый совершенный. [СО, 1989];  (Мастер); «старательный работник, умелый…», «старательный» - делающий что-нибудь со старанием. «умелый» - обладающий умением, искусный. [СО, 1989]  (Алеша Бесконвойный) и т.д. В ряду приведенных выше качественных прилагательных Шукшин дает персонажам оценку не просто положительную, а в высшей степени положительную. Это еще раз доказывает, что,  как для самого писателя, так и для  круга  его читателей,  социально-важными являются следующие факторы характеристики личности:  трудолюбие, работоспособность, усердие и мастерство.
2.  Отношение к другим людям; в этой подгруппе норма представлена прилагательными  со знаком «плюс» и со знаком  «минус» (нормативный признак не вербализован; прилагательные с положительной оценкой: ):  «надежный» (внушающий доверие, верный) [СО, 1989]  (Жена мужа в Париж провожала), «уважительные»  (оказывающие, выражающие уважение к кому-нибудь) [СО, 1989] (Чудик),  «приветливые» (благожелательные, радушные, ласковые) [СО, 1989], «бескорыстные» (чуждые корыстным интересам (выгоде, материальной пользе)) [СО, 1989], «простодушные» (бесхитростно-добродушные, наивно-доверчивые) [СО, 1989]  (Выбираю деревню на жительство) и т.д.; прилагательные с отрицательной оценкой:  «бестактный» (лишенный такта, чуткости, чувства приличия) [СО, 1989] (Чудик),  «склочные» (склонный к ссорам, на почве мелких интриг) [СО, 1989], «злые» (полный злобы, злости) [СО, 1989], «жадные» (скупые, корыстные) [СО, 1989], «бессовестный» (нечестный, наглый) [СО, 1989] (Выбираю деревню на жительство) и т.д.
3.  Общественное положение (самая малочисленная группа качественных прилагательных), в основном представлены нейтрально-оценочные прилагательные:  «Одинокий? – старичок кивнул головой.», одинокий – «не имеющий семьи и близких» [СО, 1989] (Случай в ресторане), «Костя, богатый…», богатый – «обладающий большим имуществом, в том числе денежным» [СО, 1989]  (Срезал),  « …все знаменитые люди вышли из деревни.», знаменитые – «пользующиеся чрезвычайно большой известностью) [СО, 1989] (Чудик).
2.2. Использование просторечно–диалектного употребления прилагательных при характеристике человека
Одна из характерных черт повествовательной манеры В.М.Шукшина – умение кратко, без лишней описательности, ввести читателя в события, погрузить его в самую суть дела. Так, например, он начинает рассказ «Чудик»:  «Жена называла его - Чудик», в заглавие  рассказа вынесено просторечное слово, которым героя называют окружающие. В названиях других рассказов также используются просторечно-диалектные слова и выражения: «Как помирал старик» (помереть – «умереть (прост.)») [СРНГ, 5],  «Охота жить» (охота – «есть желание, хочется (разг.)») [СРНГ,    5] и др.
Писатель воссоздает живую разговорную речь с присущей ей образностью, естественностью, экспрессией, при этом воспроизводя своеобразное мышление, мироощущение человека из народа.
В прозе В.М.Шукшина многообразие вводимых в нее речевых систем  обусловлено усилением речи повествователя, независимо от того, в каком качестве – автора или героя – он выступает, и, в конечном счете, приводит к демократизации речи.
В авторское повествование широко проникают различные формы разговорной речи, в некоторых случаях авторская речь тесно переплетается с разговорной речью. В.М.Шукшин утверждает: «Вообще все системы хороши, только бы не забывался язык народный. Выше головы не прыгнешь, лучше, чем сказал народ (обозвал ли кого, сравнил, обласкал, послал куда подальше), не скажешь.» [4, с.106]
Диалектная и просторечная лексика занимают в прозе В.М.Шукшина значительное место и выполняют определенную стилистическую функцию. В анализируемых в данной работе рассказах В.М.Шукшина наиболее часто встречаются собственно-лексические диалектизмы, т.е. слова, корни которых отсутствуют в литературном языке, или производные от корней, представленных в ЛЯ, имеющие в говорах свои особые значения.[4, с. 107]
Зазновитый – заносчивый, высокомерный. [СРНГ, 5]: зазноватый, зазновательный. «Нет зазновитее человека, чем свой, деревенский же, но который выучился в городе и опять приехал сюда» (Алеша Бесконвойный). Прилагательное, передающее отрицательную оценку внутренних данных – черт характера, особенностей поведения;  Качественно-оценочное.
Заполошный – «торопящийся без толку, говорящий громко». [СРНГ, 5]. «Заполошный!», - кричал в ответ Наум» (Волки). Прилагательное, передающее отрицательную оценку внутренних данных, – психическое состояние. Качественно-оценочное.
«…я маленько заполошный был, прости меня». (Как помирал старик) Прилагательное, передающее отрицательную оценку внутренних данных, – особенностей поведения. Качественно-оценочное.
Окаянный – «1.(устар.) Отверженный, проклятый. 2.(прост.) Употребляется как бранное и осудительное слово». [СО, 1989].  «Сукин ты сын, варнак окаянный…» Прилагательное, передающее  общую отрицательную оценку.
Крикливая – «1.Много, часто кричащий.2. (разг.) Пронзительный, неприятно-резкий (голос)».  [СО, 1989].  «…мать, обычно такая крикливая,» (Вянет, пропадает)   Прилагательное, передающее отрицательную оценку внутренних данных – особенностей поведения. Качественно-оценочное.
Чокнутая (прост.) – «Психически не совсем нормальный». [СО, 1989] «…малость чокнутая насчет своей физиономии.» (Раскас) Прилагательное, передающее отрицательную оценку внутренних данных, – психическое состояние. Качественно-оценочное.
Поганый (прост., презр.) – «Очень плохой, отвратительный».[СРНГ, 5]  «…тварь поганая.»  (Обида). Прилагательное, передающее отрицательную оценку, общая характеристика.
Белобрысый (разг.) – «с очень светлыми волосами, бровями, ресницами» [СО, 1989]. «Глеб Капустин – толстогубый, белобрысый мужик…»  Прилагательное описательное, оценочно нейтральное.
Выше перечисленные просторечно-диалектные качественные прилагательные характеризуют личность героев с отрицательной  стороны.
Нижеследующие прилагательные передают положительную оценку личности.
Дошлый  (разг.)- «способный дойти до всего, смышленый, ловкий» [СРНГ, 5].  «Дошлый, собака. Изумленно качали головами мужики.» (Срезал). Прилагательное, передающее положительную оценку внутренних данных – умственных  способностей. Качественно-оценочное.  
Боевистый (разг.)- «активный, решительно действующий, бойкий.» [СО, 1989] (До третьих петухов) прилагательное передающее положительную оценку внутренних данных – черт характера.
«Неохальный (прост.) -  ненахальный, неозорной». [СО, 1989].
«И улыбка его понравилась Никитичу – не «охальная»…» (Охота жить)  Прилагательное, передающее положительную оценку  внутренних данных – черт характера; Качественно-оценочное.  
Простецкий (разг.) – «Добродушный и простой, не церемонный». [СО, 1989]: простецкий.  «И улыбка его понравилась Никитичу - …простецкая». (Охота жить)  Прилагательное, передающее положительную оценку внутренних качеств, – черт характера. Качественно-оценочное.
Расторопный (разг.)– «быстрый и ловкий в деле человек». [СО, 1989] . «… Наум Кречетов, … расторопный мужик.» (Волки) Прилагательное, передающее положительную оценку  внутренних данных, – особенностей поведения. Качественно-оценочное.
Незаносистый (прост.) - «невысокомерный, нечванливый». [СО, 1989].  «…в деревне-то люди лучше, незаносистые.» (Чудик) Прилагательное, передающее положительную оценку внутренних данных – особенностей поведения. Качественно-оценочное.
Собственно-лексические диалектизмы, а также просторечные слова употребляются как в речи персонажей, так и в авторской речи, и вводятся с целью передать социальную принадлежность героев, их быт, склад характера, а также колорит местности. Употребление диалектов и просторечий в авторском повествовании объясняется и стремлением писателя к максимальному сближению с речью своих героев, которым он близок по духу.
Лексико-словообразовательные и фонематические диалектизмы отличаются от соответствующих эквивалентов ЛЯ своим морфологическим составом или одной фонемой, чаще встречаются в речи персонажей. [4, с. 108]
Простецкий – простой.
Сердешный – сердечный.
Бесстыжий – бессовестный, бесстыдный.
Комкастый – комковатый.
Функции просторечно-диалектной лексики в рассказах В.М.Шукшина сводятся к достоверной передаче нравственного состояния героев, их социально-психологического склада, к постижению жизни крестьян, художественно-эстетическому воздействию на читателя. Писатель использует просторечно-диалектную лексику прежде всего как средство социальной и индивидуальной характеристики человека.
Собственно-лекические и этнографические диалектизмы вводятся также для передачи колорита местности, где живут герои рассказов. Не случайно среди выделенных диалектизмов значительное место занимает лексика, характерная для сибирских говоров.
Просторечные и диалектные слова причудливо вплетаются в язык рассказов В.М.Шукшина, создавая своеобразную, необычайно красочную, живую, динамичную речь. Просторечия и диалектизмы в шукшинских рассказах естественно и непринужденно выполняют характерологическую функцию.
2.3. Использование качественных прилагательных в составе бранных обращений.
Семантической особенностью прилагательных является их исключительная мобильность, т.е. они легко приспосабливаются к существительным, с которыми сочетаются, что лежит в основе самых разнообразных сдвигов в значении экспрессивных прилагательных (ЭП).
ЭП могут сочетаться как с нейтральными, так и с экспрессивными существительными.
ЭП широко используются в ситуации диалога. Большая их часть ориентирована на собеседника, в частности, бранные ЭП. Чаще всего, говорящий, произнося слова проклятый, окаянный и под.,  не ставит своей целью коммуникацию со слушающим.
Ругань выражает только отрицательное отношение говорящего  к объекту – адресату. Она не нуждается ни в основании, ни в критерии оценки. [2, стр.356]
При личностных существительных бранные прилагательные используются для того, чтобы унизить, оскорбить, дискредитировать адресата:
- Сукин ты сын, варнак окаянный, - вслух негромко ругался  он. А про меня, черт полосатый, не подумал!  (Охота жить); В этом контексте оценочно-экспрессивную функцию выполняют и прилагательное и существительные.  
-Чего как пес побитый плетешься?.. Харя ты неумытая, скот лесной!..Тьфу! – в глазоньки твои бесстыжие! (Миль пардон, мадам!). В этом контексте основную эмоционально-оценочную нагрузку несет существительное «харя». «Скот лесной, глазоньки бесстыжие»  - эмоции говорящего выражают и оценочные прилагательные, и бранные существительные.
В зависимости от эмоционального состояния говорящего или определенной ситуации  бранные прилагательные могут звучать по-разному: грубо, фамильярно, с упреком, осуждением и т.п.:
- Трусливый подхалим, сразу бежать к телефону…  
- Умеет Игорек. Умеет…тварь поганая. (Обида)
Тут они поперли на него в три голоса.
- Голодранец поганый! Кулачье недобитое.  (Жена мужа в Париж провожала) (В этих контекстах эмоционально-оценочное значение передают и прилагательные, и существительные, кроме «кулачье недобитое» - здесь  бранное существительное выступает синтаксически главным компонентом и фокус оценки содержится в семантике существительного).
ЭП, связанные деривационно с обозначениями эмоций, становятся интенсивами в сочетании с экспрессивными существительными.
Интересную группу  с точки зрения реализации семантики в речи представляют ЭП, которые в исходном значении характеризуют отдельные атрибуты наружности человека. Говорящий часто использует такие прилагательные не для того, чтобы  назвать объективно-присущий (эмпирийный) адресату признак, а для того, чтобы выразить свое отношение к нему – эмоциональную оценку (чаще негативную):
- Дура! Дура ты пучеглазая!...(Штрихи к портрету)
- Ведь тебя, дурака беспалого, засудют когда-нибудь!  (Миль пардон, мадам!)
- Карга старая, - сказал Иван.  (До третьих петухов) (В первом  контексте оценочно-экспрессивную  функцию выполняют  и существительное и прилагательное, но в именной группе «бранное существительное + оценочное прилагательное» бранное существительное, выступая синтаксически главным компонентом, является ведущим в коммуникативно-прагматическом аспекте. Фокус оценки содержится в семантике оценочного прилагательного. Во втором и третьем контекстах  эмоционально-оценочное значение передают только существительные).  
В приведенных выше высказываниях ЭП выполняют особую коммуникативную функцию: выражают эмоциональное состояние говорящего (раздражение, упрек и др.), вызванное поведением оцениваемого субъекта, а ее оценку его физических признаков.
Иногда  экспрессивы употребляются по отношению к самому себе. В определенных речевых ситуациях в семантике ЭП происходят разного рода семантические сдвиги. [6, с.45]
Например, по отношению к адресату ЭП безголовый, тупой, дурной чаще всего  имеют значение «очень глупый», а по отношению к самому  себе – «рассеянный, забывчивый, недальновидный и т.п.»:
- Где была моя голова дурная.  (До третьих петухов)
Таким образом, эти прилагательные функционируют как оценочные по отношению к говорящему, но называют не состояние, а проявляющееся лишь в конкретной ситуации свойства субъекта.
Будучи по своей природе чрезвычайно мобильной, семантика прилагательного в значительной степени детерминирована его окружением, в частности семантикой определяемого существительного, а также коммуникативно-прагматическими параметрами речевой ситуации, в особенности  направленностью характеристики  на адресата/адресанта.
  
2.4. Выводы
Результатом работы, сделанной в этой главе, стал вывод: автор придавал большое значение роли характеризующей функции качественных прилагательных. Если учесть тот факт, что, важной для идиостиля Шукшина категорией является краткость, становится ясно – качественные прилагательные в его произведениях не могут играть лишь описательную функцию. В его рассказах они служат для оценки характеров, особенностей поведения, психических состояний, общественного положения и т.д.
По количественному составу первое место (49 единиц) занимают качественные прилагательные, характеризующие внешние данные героев, но  и они не просто описывают персонажи, а передают целый спектр имеющихся у них человеческих качеств. На втором месте (37 единиц) прилагательные,  описывающие черты характера и особенности поведения персонажей. Чаще всего эти прилагательные выступают как оценочный предикат. Наименьшим количеством (18 единиц) качественных прилагательных автор воспользовался, давая социальные характеристики. Возможно, потому, что этот цикл его рассказов в основном  посвящен определенной социальной группе людей -  деревенским жителям. Немного (7 единиц)  встречается прилагательных, характеризующих умственные способности героев; нужно иметь в виду, что в данном социуме  больше ценятся незаурядные физические способности, хотя образованность, ученость  очень уважается.
При описании психического состояния персонажей автор редко (5 единиц) использует   качественные прилагательные, в основном обращается к лексемам других частей речи.
Диалектная лексика занимает в прозе В.М. Шукшина значительное место. Ее функции   сводятся к достоверной передаче нравственного состояния героев, их социально психического склада, постижению жизни крестьян,  художественно-эстетическому воздействию на читателя; но прежде всего писатель использует диалектную лексику, как средство  социальной и индивидуальной характеристики личности. Экспрессивные качественные прилагательные в сочетании с бранными существительными используются как интенсивы. Помимо семы «интенсивность \\мера\\ признака» экспрессивные прилагательные содержат сему «оценка» \\хорошо\\ или \\плохо\\
Обобщая все вышесказанное, можно сделать вывод, что В.М.Шукшин умело воспользовался богатыми возможностью качественных прилагательных характеризовать личность: описывать и оценивать.

Глава 3.
     Психологические составляющие характера в рассказах В.М.Шукшина.
НАРОД – объективно и реально существующая в каждом поколении физическая, нравственная и духовная основа нации, корневая ее система, сохранившая и сохраняющая  ее здоровье и разум, продолжающая и развивающая ее лучшие традиции, питающая ее соками, своей историей и генезисом. (Валентин Распутин)
3.1. Исторические этапы становления русского национального характера
Эрик Эриксон в своей книге «Детство и общество», анализируя киноленту о Максиме Горьком, так описывает начало фильма: «…появляется  русская «троица»: безлюдные равнины, Волга, балалайка. Необозримые просторы Центральной России открывают свою мрачную пустоту… По широкой Волге пароходы везут тепло укутанных людей в пустые деревни и перенаселенные города». (ср. у Шукшина). Далее он пишет, что это - тема противопоставления громадной страны островку маленькой пестрой общины. В глубокой древности викинги называли русских «жителями городищ», поскольку находили их скученными в компактных, обнесенных частоколом селениях, где они, таким образом, переживали суровые зимы и укрывались от диких зверей и врагов, не забывая о развлечениях.
Древние славяне были мирными и домовитыми землепашцами, охотниками и жителями городищ, но потом они попросили Рюрика, викинга, взять на себя их защиту от набегов кочевников с юга. Они получили гораздо больше покровительства, чем ожидали: защитники дали жизнь сыновьям, которые тоже захотели быть защитниками. «Чужаки» ворвались силой. И скоро защита народа от новых защитников стала устоявшимся  занятием. Первый князь основал Великое княжество – своего рода ранговую систему более мелких княжеств - для своих сыновей, которая вела к нескончаемым усобицам с ранее возникшими городами: Киевом и Новгородом. Такие княжеские усобицы повторялись снова и снова, в меньших и больших частях страны, пока, наконец, не заставили ее жителей желать единственного «сильного отца» (централизованную власть), таким образом, на заре русской истории была сооружена арена для взаимодействия:
а) населения, нуждавшегося в руководстве и защите от врагов;
б) олигархических защитников, которые сами становились мелкими тиранами, и
в) верховного тирана, бывшего пленником олигархии и тайным спасителем.
По мере того, как усилилась централизация, и развивалось государственное устройство, парадоксы русской истории становились самосохраняющимися.
Вот первый:  с каждым шагом к организованной и централизованной государственности в этой большой стране увеличилось число посредников. Они правили и поддерживали порядок «за царя», учили и собирали налоги, вымогали и подкупали. То, что всякий прогресс в национальном масштабе оплачивается новыми возможностями для бюрократии, -  давнишняя тема России, чем, вероятно, и объясняется «врожденное» неприязненное равнодушие ее народа к прогрессу вообще и к современной правящей верхушке в частности.
Второй парадокс: каждый шаг (к насильственной) европеизации и просвещению вел все к большему закрепощению народа.
Однако наибольший интерес, как пишет Эриксон, представляет третий парадокс:
Молчаливое разрешение народа этим царям делать все то, что им заблагорассудится. Как объяснить не только пассивное одобрение народа, но его страстную альтруистическую идентификацию с императорскими трагедиями и комедиями? Почему сильный и плодовитый народ должен был кланяться иностранным защитника? Почему он впустил их систему в свою национальную жизнь, все глубже запутываясь в отношениях взаимной зависимости? Следует ли искать объяснение этому сначала в превосходстве сил кровожадных кочевников и дикого зверья, а затем – в бессилии такого огромного населения перед вооруженной олигархией? Ответ, вероятно, заключается в том, что формы руководства определяются не только теми историческими опасностями, которые отражаются благодаря соответствующему укреплению организации; они должны также благопрепятствовать открытому проявлению народных фантазий и ожиданий. [44, с.351-356]    
Гораздо позже русская литература и русская история, развиваясь с опозданием, мощным рывком  за одно необычайно насыщенное столетие (с середины 18 до середины 19 вв.)  - достигают начальных стадий действенного литературного сознания и политической совести, тогда как отсталость широких крестьянских масс продолжала отражать примитивный исторический уровень, который Запад оставил позади еще в Эллинскую эпоху.
Во время русской революции 4/5 населения России составляли крестьяне. Гигантскую задачу  внешнего преобразования и внутреннего изменения этих крестьянских масс вряд ли можно переоценить – не потому, что они хотели другой формы правления, а потому, что они никогда не помышляли о каком-то организованном соединении своей повседневной жизни с любой формой правления.
Образ «дикого племени» (прим. Э.Эриксона) – находящиеся у власти – это,  по меньшей мере, один коллективный комплекс необычайно архаического свойства России, который  удерживал во внутреннем рабстве крестьянские массы, тогда как их внешнее рабство обеспечивалось князьями и духовенством. [44, с.359 - 362]
            В свою очередь и Даниэл Ранкур–Лаферрьер в своей книге   «Рабская душа России» пишет, что русская история дает  бесчисленные примеры угнетения и унижения достоинства людей. После монгольского нашествия в начале 13 века монголы добились от русских князей повиновения, выплаты дани и военной поддержки на ближайшие полтора столетия. После того, как монголы потеряли свою власть, Московское государство расширялось, и его цари стали распространять свое деспотическое господство на всех своих подданных.
Постепенно, начиная приблизительно с конца 14 века, русские крестьяне оказалась закрепощенными феодалами-землевладельцами. С конца 16 века они, то есть огромное большинство русского сельского населения, были от колыбели до гробовой доски рабами крепостников (или государства) и не могли освободиться от этого принудительного рабства вплоть до крестьянской реформы 1861 года.
Русская православная Церковь со времени Петра Великого находилась под властью царей, а после 1917 года пережила времена антирелигиозных гонений.
На протяжении всей русской истории женщины подвергались угнетению со стороны мужчин, будь это прямое избиение  за любое неповиновение, допускаемое принципами домостроя, или полный рабочий день ее, отягощаемый тяжелым трудом по домашнему хозяйству в советское время. С началом коллективизации в 30-х годах было воссоздано одно из свойств рабства: большая часть населения Советского Союза была лишена элементарных гражданских прав вследствие особой паспортной системы, привязывавшей сельских жителей к месту их проживания.
До последнего времени  рядовые граждане России, вкладывая все силы в общественное производство, постоянно сталкивались с проблемами приобретения товаров первой необходимости и получения элементарных услуг в сфере быта. Доступ к ним имел только элитный класс, номенклатура. Подтверждения этому многочисленны и разнообразны.  [29, с.22 - 24]
В чем же причина этого нескончаемого страдания, которое не прекращается в России? Лаферрьер предполагает: может быть, она заключается в том, что Достоевский назвал «потребностью страдания»? «Кто виноват?» - если задать извечный вопрос русской интеллигенции.
Русская культура традиционно характеризуется как «авторитарная» или «патриархальная». Это, безусловно, верно, но уже сами эти определения концентрируют внимание лишь на тех, кто олицетворяет «авторитарность», и уводит от тех, кто подвержен давлению власти.
В политическом и историческом отношении это приводит (или приводило в прошлом) к тому, что акцент так или иначе перемещался на лидеров, в то время, как сами носители психологии подчинения в России, оставались в тени. В этом смысле можно согласиться  с Николасом Вакаром в его утверждении: «Историки, которые писали о том, что тирания царизма привела нацию к принятию тирании коммунистов, упускали тот факт, что социальная терпимость русских была не результатом, а причиной политической автократии». [11, с.38]
В сексуальном аспекте преувеличенное внимание к власти приводило к мужскому половому шовинизму и полному игнорированию женской психологии. Аналогичная ситуация сложилась и в других сферах русской жизни. Мало кого интересовало, каким же образом русские постоянно оказываются в плену  таких ситуаций, когда им ничего не остается, как покориться и страдать. Как русские пришли к такому, совершенно заслуженному ими определению, как «терпеливый народ»? [29, с.115 - 119]
3.1.1. «Рабская душа России» - взгляд со стороны…
Советский писатель Василий Гроссман предложил свое небесспорное определение, согласно которому «русская  душа» - «раба» по своей природе. Конечно, эта метафора не может служить  действительным объяснением феномена «русской души», однако может быть использована для первичной постановки проблемы. В самом деле, никто иной, как литераторы, внесли значительный вклад в ее разработку, и их усилия нельзя не признать плодотворными. И Гроссман не одинок в этом ряду; почти все значительные произведения Достоевского полны рассуждений о мазохизме; поэзия Блока насыщена воспеванием страдания самим страдающим; герои многих произведений Солженицына, даже находясь в тюремных застенках, возвеличивают страдание;  герои  романа Шукшина «Я пришел дать вам волю» характеризуются другим писателем, Валентином Распутиным, следующими словами: «…разумное послушание, выливающееся в долготерпение», «постоянная готовность к самопожертвованию», «много и тяжело страдали, как от чужих, так и от своих».
Запечатленные в литературе примеры русского самопожертвования выступают зачастую очень ярко, даже несколько преувеличено. Их трудно фальсифицировать, и в то же время они очень интересны. Так, русский поэт-символист Вячеслав Иванов в своей статье «О русской идее» утверждает: «Наши привлекательнейшие, благороднейшие устремления запечатлены жаждою саморазрушения, … словно другие народы мертвенно-скупы, мы же, народ самосжигателей, представляем в истории то живое, что, по слову Гете, как бабочка Психея, тоскует по огненной смерти». Пытаясь точнее выразить свою мысль, Иванов использует образ движения вниз. [7, с.22]
  Лаферрьер считает, что русские вообще имеют «любовь к нисхождению», они склонны добровольно подчинять свою волю чужой.  «Императив нисхождения» олицетворяет «рабскую русскую душу*», а образ униженного, оскорбленного, но просветленного Христа являет собой высший образец русской идеи. Идея «уподобления Христу» красной нитью проходит через национальный русский характер, как будто бы русские изначально были рождены христианами.
Причиной всеобщей жертвенности является особая ментальность русского человека; особенности психического склада позволяют ему выживать, несмотря на то, что он постоянно чувствует себя жертвой и все же стойко, с только русским присущим долготерпением, переносят лишения.  [29, с.128 - 130]
__________________________________________________________________    
• Понятие «рабский менталитет русских» (или «русский мазохизм») не подразумевает, что только  русские (или все русские) обладают таким менталитетом, и уж не в коем случае, что этот рабский менталитет является отличительной психологической чертой, присущей значительному числу русских. Однако существует единодушное мнение (и этнических русских, и иностранцев), что важную черту русских составляет покорность сильной власти, тенденция к самоуничтожению и саморазрушающему поведению. Русские не  просто страдают – они культивируют страдание.

Исходя из этой идеи (о «рабской душе России») можно сделать попытку выстроить  психоаналитическую модель менталитета личности, которая стоит за типом рабского поведения, и выявить ее культурное значение в России.          

Социальная практика и культурные явления обычно рассматриваются на уровне коллективного, а не личностного сознания, таким образом, они являются социокультурными фактами. Однако эти факты зависят от действий индивидов, сознающих коллективность своих действий. У личности, постоянно участвующей в социальной жизни, формируется к ней устойчивое отношение – к тому, что она есть в данном социальном окружении.
Этот менталитет или некоторые его аспекты разделяются другими членами коллектива. Менталитет является основным объектом  психоаналитического исследования, стойко удерживаемым в связи с историческими изменениями или изменениями в социальной сфере. Напр.: После того как рухнул социалистический строй, психология  русских не могла измениться сразу. [29, с.180 - 182]
Понятие «Россия» - это не только обозначение географической территории, засе¬ленной преимущественно этническими русскими, но и  олицетворение русского народа как такового.  Русским свойствен¬но осмысливать свою страну как коллективный образ, как некую единую личность. Это подтверждается много¬численными синонимами ее названия: Россия-мать, ма¬тушка-Русь, Святая Русь, Родина, Отечество и многими другими. (В.М.Шукшин писал в «Слове о «малой родине»: «…она и живет постоянно в сердце, и образ ее светлый погаснет со мной вместе.   Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий!»).
Ме¬нее употребляемы эпитеты, созданные русскими поэтами и имеющие тот же оттенок олицетворения, например, «ни¬щая Россия» Блока, «глухая Россия» Белого, «убогая Рос¬сия» Андреева и т.д. Олицетворение России — достаточно распространенный стилистический прием; например, русских солдат обычно называют «сыны Отечества» или «верные сыны Отече¬ства». Поэты склонны идти дальше в трактовке этого об¬раза. (Ранкур–Лаферрьер приводит пример стихотворение Максимилиана Волошина  «Рос¬сия» (1915), где он называет ее «рабой»).
Но поэты здесь не одиноки. Маститые ученые также нередко олицетворяют Россию. Например, историк лите¬ратуры академик Дмитрий Лихачев говорит о благородстве и доброте России, осмысливая ее как личность: «Русская культура не перенимала, а творчески распоря¬жалась мировыми культурными богатствами. Огромная стра¬на всегда владела огромным культурным наследием и распо¬ряжалась им с щедростью свободной и богатой личности. Да, именно личности, ибо русская культура, а вместе с ней и вся Россия являются личностью, индивидуальностью».
Некоторые авторы, особенно с националистическими или славянофильскими взглядами, очеловечивают Россию, не признавая, что олицетворение — только прием поэтики. Вадим Борисов, например, говорит о личности нации, которая имеет определенные отличия от эмпирически и рационально понимаемых проявлений национальной жиз¬ни. Это представление очень близко к восприятию России буквально как настоящего человеческого существа: «Понимание нации как личности встречается не только у отдельных мыслителей, но отражено также и в народном мировоззрении, что очевидно из фольклорного материала. Этот образ присутствует в нашей речи в завуалированном виде, ибо, когда мы говорим о "чувстве собственного досто¬инства" народа, его "нравственном долге", его "грехах" или его "ответственности", мы конкретизируем эти понятия, лишаем их метафоричности то есть, прилагаем их уже к нравственной жизни личности».
Далее у Лаферрьера: «Существует  значительное ко¬личество литературы (в основном не психоаналити¬ческой), в которой жители этой страны характеризуются как инфантильные, детски непосредственные, доверчи¬вые, как дети и т.п., так же в русской литературе очень много героев, которые с воодушевлением принимали свою несчастливую судь¬бу-страдание, наказание, унижение и даже смерть.  Нечто вроде обзора этого литературного явления можно найти лишь в главе о русской художественной литературе в спорном бо¬гословском трактате Надежды Городецкой «Униженный Христос в современной русской мысли». Книга Горо¬децкой вовсе не является психоаналитической. Но сама ее тема — униженный Христос — подводит автора непосред¬ственно к героям, которые представляют интерес для психоаналитика, занимающегося мазохизмом. Конечно, не весь мазохизм в русской литературе христианский, но все истинные христианские персонажи – нравственные мазохисты. Самые яркие мазохистские персонажи в русской худо¬жественной литературе XIX-XX вв.: крестьяне в произведениях Тургенева часто очень покорны и, принимая свою горестную судьбу, не¬редко объясняют свое положение, пользуясь христианскими терминами. «Начало веры... самоотвержение... уничи¬жение!» — говорит героиня «Странной истории». Кра¬савица Лукерья в рассказе «Живые мощи», парализованная после падения с крыльца, принимает свою долю с откры¬тым сердцем и не просит у Бога благосклонности: «Да и на что я стану Господу Богу наскучать? О чем я его попросить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал он мне крест — значит, меня он любит».
Лев Толстой тоже изображал много страдающих христиан.
Например, отец Сергий, отрубает себе топором палец, чув¬ствуя сексуальное влечение к соблазнительной женщине, появившейся в его келье (позже он становится странству¬ющим нищим без имени, «рабом Божьим»). Платон Кара¬таев, знаменитый крестьянин из «Войны и мира», сидит, прислонившись к березе, и с выражением тихой торже¬ственности на лице ждет, когда французский солдат в него выстрелит (ср.: герой Василия Шукшина Егор из «Калины красной» в его любимой березовой роще безропотно по¬зволяет главарю банды выстрелить в него).
В произведениях Толстого есть также мазохисты нехри¬стианского толка, такие, как князь Андрей, кому было суждено умереть преждевременно; как Анна Каренина, чье поведение по ходу романа становится все более саморазру¬шающим.
Это характерно и для персонажей Достоевского. Как пишет критик Эдвард Васелек, «герой Достоевского не только мстит и платит за боль, причинившую ему страдание, но также и ищет возможно¬сти испытать эту боль. Ему нравится ее испытывать. Когда он не может ее найти, то воображает ее с такой остротой, что она пронзает его как реальная. Он сосредоточен на испытании боли: он ищет ее, преследует ее, нуждается в ней». Боль очень часто принимает форму удара по са¬молюбию, обиды. (Вспомним Сашку Ермолаева из рассказа Шукшина «Обида». Прим. автора) Но она также обнаруживает себя в других формах, таких, как суровое физическое наказание, чувство вины, унижение, и, конеч¬но, наиболее саморазрушающий акт — самоубийство (рассказ Шукшина «Жена мужа в Париж провожала», «Нечаянный выстрел». Прим. автора)
Внешние социальные условия также могут способ¬ствовать мазохистским проявлениям: всегда найдется или какая-нибудь оче¬редь, чтобы постоять в ней, или ресторан, в который вас не впустят, или бюрократ, который вас оскорбит, или икона, которой можно поклониться, или грех, в котором можно раскаяться, или баня, где можно постегать себя веником, или стукач, который донесет на вас, или чиновник, кото¬рый выманит у вас взятку, и т.д. и т.п.»
И еще: «Русская душа рабская не только потому, что определенная психоло¬гическая динамика на раннем этапе онтогенеза способство¬вала развитию мазохистской позиции (хотя таковая и была), но также из-за культурной обстановки и социальных усло¬вий во взрослом мире, что толкают личность к мазохизму.
Русское общество и культура предостав¬ляют большие возможности для страдания, при этом не важно, использует ли каждый конкретный че¬ловек, живущий в России такую возможность или нет. Нравственный мазохизм может быть явлением, свойствен¬ным индивидуальной психике, но он также может поощ¬ряться или ущемляться социокультурной обстановкой. Нравственный мазохизм — это индивидуальное проявле¬ние, но его культура  конституирует¬ся личностями, взаимодействующими со средой, которая одобряет специфические мазохистские поступки».
Этими двумя цитатами Ранкур–Лаферрьер пытается доказать, что нравственный мазохизм внутренне присущ практически всем русским, а общественная среда в разные периоды истории становилась благоприятной для его процветания. К тому же оказывается, наша литература если не пропагандирует, то, в крайнем случае, культивирует тему мазохизма. Возьмем на себя смелость не согласиться с Лаферрьером. Что бы выносить такое глобальное суждение о целой нации, нужно знать и любить все ее культурное наследие. Вряд ли это доступно не представителю данной этнической группы. (К большому сожалению автора этой работы, трудов соотечественников по данной теме либо очень мало, либо они не совсем доступны). Складывается впечатление, что Лаферрьер сделал несколько односторонний вывод и преувеличил место мазохизма в русском национальном характере, произвольно выбрав моменты истории, литературные произведения и национальные ритуалы в подтверждение собственной теории. (Хотя возможно мнение со стороны более объективно. Прим. автора.)                                                                                
                                         Гипотезы о пеленании.
Эрик Эриксон в своей книге «Детство и общество» затрагивает «неразрешенную русскую проблему детского воспитания, которая приобрела почти смешное звучание в дискуссиях о русском характере: проблему пеленания».
Некоторые из ведущих ученных в области исследования русского характера считают, что «русская душа – спеленатая душа». Такой вывод делается на основании того, что среди огромного сельского населения России и, в различной степени, среди жителей всех ее регионов и слоев, разделявших и разделяющих общее культурное наследие, такой элемент ухода за ребенком, как пеленание был развит до крайности. Согласно древнерусской традиции младенца следовало пеленать целиком и достаточно туго, что бы превратить в удобный для переноски сверток; к тому же эта традиция предписывала пеленать ребенка большую часть дня, и на всю ночь в течение девяти месяцев. (Современные мамы предпочитают пеленать до 2-3-х месяцев, днем чаще оставляя свободными ручки младенца).[3, с.42-43]
Эриксон считает, что подобная процедура не приводит к какой–либо прочной локомоторной недостаточности. Тогда возникает вопрос: к чему столько шума вокруг «высосанной из пальца» проблемы? *

Эриксон же считает, что если младенца пеленать, чтобы защитить от самого себя, то пеленание вызывает у него сильные вазомоторные потребности, и он должен оставаться эмоционально «спеленутым», чтобы не пасть жертвой неистовой эмоции. А это, в свою очередь, способствует созданию базисной, довербальной установки, согласно которой людей, ради их же собственного блага, нужно строго ограничивать, хотя и предлагать, время от времени, способы разряжать сжатые эмоции. Поэтому пеленание попадает под рубрику тех вопросов воспитания ребенка, которые должны иметь существенное отношение к образу мира целостной культуры.            [44, 376 - 378]
По его же мнению (Эриксона), именно в русской литературе широко представлен вазомоторный эксцесс. Люди в русской беллетристике выглядят изолированными и, одновременно, несдержанными в проявлении чувств. Многие персонажи живут ради того мгновения, когда какое–то опьянение – секреторное, алкогольное или духовное – позволит достичь временного слияния чувств, добиться взаимности, - часто,  лишь иллюзорной, неизбежно завершающейся изнеможением.
_________________________________________________________________
*Вопрос о том, почему нужно пеленать младенцев, вызывает удивление. Это удобный способ переносить ребенка с места на место, сохранять его тепло в долгие холодные зимы, уберечь от того, чтобы он не расчесывал  и не расцарапывал себя, не пугался неожиданного появления собственных рук перед глазами и т.д.

Напр.: В рассказах В.М.Шукшина: герой рассказа «Волки» в ярости пытается нагнать бросившего его в опасной ситуации тестя, после напивается, буянит, а в итоге безвольно и добровольно уходит с участковым ночевать в сельскую кутузку; другой герой, восполнив недостаток определенных эмоций довольно необычным способом (рассказом о своем участии в покушении на Гитлера), срывался так, что потом «два дня пил дома» (Миль пардон, мадам!); еще один – Сашка Ермолаев (Обида) – после бурного выяснения отношений с «плащом» и его сыном, покорно уходит уводимый испуганной женой и др.
Однако было бы ошибкой утверждать, что русские такие, какие они есть, только потому, что их особым образом пеленали. Вполне вероятно, что почти универсальный и, между прочим, довольно практичный обычай пеленать младенцев получил в России усиление под действием той синхронизирующей тенденции, которая сводит географию, историю и детство человека в несколько общих категорий. [16, с. 81]
Вот что пишет Эриксон: «…пеленание – если рассматривать его в исторической и политической плоскостях – могло быть частью системы неподатливых институций, которая помогала поддерживать и продлевать русское сочетание «рабства» с «душой».
А вот Ранкур-Лаферрьер более критичен и однозначен: «Есть некая черта, которая свойственна раннему онтоге¬незу в России и не является уникальной для нее, но никог¬да не поощряется в развитых странах Запада. Я имею в виду другой потенциальный источник мазохизма, а именно тра¬диционную русскую практику пеленания младенцев.
Среди крестьян с незапамятных времен и вплоть до на¬ших дней среди большинства городских жителей матери по обычаю заворачивают младенцев в пеленки, которые слу¬жат как для того, чтобы впитывать детские выделения, так и для ограничения движений. Руки и ноги пеленатого ре¬бенка оказываются неподвижными. Когда все тельце ре¬бенка спеленато (кроме лица), он оказывается как бы за¬ключенным в материнское лоно.
Отметим, что отцы не пеленают: пеленают матери. Яв¬ление пеленания преэдипальное, или, по крайней мере, неэдипальное».
Он также высказывает мысль, что «так» пеленают своих детей невнимательные (бесчувственные?) матери, и даже ставит под сомнение наличие у таких женщин достаточно сильного материнского инстинкта.
Лаферрьер, кстати, очень часто бывает категоричен по отношению к русским, их поведению, ритуалам и даже сказочным героям: «Всем русским знаком сказочный персонаж «Иван-дурак» («Иванушка-дурачок», иногда просто «Иван», «дурак», «дурень»). Как недавно отметил Андрей Синявский, Иван-дурак является самым любимым из всех русских фольклорных героев. Это «низкий» герой, который постоянно попа¬дает в неприятности из-за того, что совершает глупые по¬ступки. Фольклорист Елеазар Мелетинский утверждал, что образ Ивана-дурака психологически очень глубок и что юмор по поводу его нелепых действий проявляется в русских сказках гораздо ярче, чем в аналогичных запад¬ных (например, немецких, норвежских) или восточных (например, турецких). Уже в начале нашего века А.М. Смирнов утверждал, будто привлекательность Ива¬на-дурака для многих российских поколений показывает, что этот герой несет в себе глубокую психологическую правду.
Русские смеются над этим фольклорным героем. Он, кажется, сознательно провоцирует наказание (хотя, рас¬суждая логически, его вряд ли можно считать ответствен¬ным за это: он слишком туго соображает). (Возражаю! Иванушка – дурачок получил свое прозвище не по причине небольших умственных способностей, а в виду особенностей поведения и черт характера, как то: наивность, бесхитростность, бескорыстие, доброта и щедрость.  Прим.автора). Его явный ма¬зохизм не может не удовлетворять садистские порывы слу¬шателей. Но смех показывает, что происходит узнавание. Нечто прежде затаенное внутри находит выход через этот образ. Смеясь над фольклорным героем-дураком, рус¬ские смеются над собой. (Довольно редкая и полезная способность. Прим.автора). Он нередко носит имя Иван — любимое имя русских, которое приобрело черты мето¬нимии. Когда этнограф Ольга Семенова-Тянь-Шанская озаглавила свою книгу «Жизнь Ивана», она имела в виду эту метонимию. Как утверждал Максим Горький, Иван-дурак проявлял смирение крестьян перед побоями, безропотно отступал перед лицом того, что давала судьба.
Таким образом, смех слушателя — это двойное проявле¬ние мазохизма. Иван-дурак совершает действия, которые провоцируют насмешку над ним, и смеющиеся над ним осмеивают сами себя.
Этот фольклорный герой даже не понимает, что его по¬ступки ввергнут его в неприятности. (В России говорят: «Бог любит дураков», а значит, покровительствует им, не обделяет. Прим.автора)
Явный мазохизм русского фольклорного дурака иногда имеет оттенок альтруизма. Как считает Смирнов, Иван «готов на любое самопожертвование». Дмитрий Лиха¬чев рассматривает дурака со своей точки зрения, в контек¬сте исследования русской доброты. Дурак может быть очень добрым к животным, бедным, своей семье, он позво¬ляет туче комаров сосать его кровь или отдает свой зарабо¬ток нищим. Как отмечает Мелетинский, ведя себя таким образом, дурак «становится воплощением огромного по¬тенциала, присущего простому человеку из народа».
В своих альтруистических действиях Иван-дурак кажет¬ся почти святым. Так, Лихачев чередует термины «дурак» и «юродивый». Дурак способен любить своих врагов — совсем как Христос. Он может быть, как говорят русские, «глуп до святости». [29, с.197 - 200]
Действительно ли  в русском фольклоре Иван-дурак представлен как персонаж с невысокими умственными способностями? Ему свойственна некоторая простота, наивность, безыскусность  и т.д., но это не синонимы глупости. Хотя, называя именем этого героя конкретного человека, чаще всего субъект передает негативную оценку. Напр.: В рассказе Шукшина «Критики» дед, характеризуя «несурьезного парня», называет его «Ваня – дурачок какой-то».
Взгляд В.М.Шукшина на «самого любимого русскими фольклорного героя» вообще очень интересен. Здесь самое время вспомнить его повесть – сказку «До третьих петухов»; в ней наиболее четко прослеживается несправедливость «второго» имени героя. В ней он и смелый, и находчивый, и остроумный, и даже соблазнительный. Да ведь и все «жители» библиотеки с самого начала знают, что Иван не дурак, хотя и требуют с него справку, (таким образом Шукшин высмеял бессмысленный бюрократизм).
Любопытно, что заступались за Ивана только Илья Муромец (кстати, еще один любимый русским народом персонаж) и казачий атаман, то есть самые близкие к простому народу герои, а больше всех настаивала на его «переаттестации» «бедная» «сознательная» Лиза, олицетворяющая, по – видимому, вечно рассуждающую, не видящую очевидного, псевдоинтелегенцию. (Причем со справкой она согласна за него замуж).
Возможно, в этой повести-сказке Шукшин произвел своевременную и долгожданную реабилитацию народного героя, спроецировав его характер на современных Иванов и Дураков; ведь большинство его героев и есть Иванушки-дурачки, чудаки и «чудики».
Не менее интересна точка зрения Ранкур-Лаферрьера на русскую баню: «…русские, хотя и любят баню, вместе с тем рассмат¬ривают ее и как вид наказания; разговорное выражение «задать баню» означает «задать трепку», то есть употребля¬ется в негативном смысле. Ранее, как трактует словарь Даля, это выражение означало «высечь» (ср. с пословицей «Дам баню, что до новых веников не забудешь»). Баня очищает не только тело, но и душу, то есть снимает вину: «Баня все грехи смоет». Если бы баня не сопро¬вождалась болью, в этом выражении бы не было никакого смысла. Американский теплый душ не смывает грехов, а русская баня смывает. Вина снимается посредством нака¬зания. Баня очень удобное изобретение для большинства русских, которые периодически имеют дело с хроническим и уничижительным чувством вины. Баня — это не просто место, где моются. Это культурная реалия, имеющая отношение ко многим сторонам русской жизни, архаический институт боли, распространенный в различных географических условиях. Для любого русского человека это явление растягивается (или растягивалось) на всю его жизнь, от рождения до смерти».
Теперь посмотрим, как относится к бане герой Шукшина Алеша Бесконвойный; он ей посвящает целый день (причем рабочий, отвоеванный путем долгих усилий), для него даже приготовить баню – целый ритуал. Во время приготовления бани «сердце Алеши нет- нет, да и подмоет радость, предвестье скорого праздника – подумает: «Сча-ас». «Парился как ненормальный, как паровоз, - по пять часов парился! С отдыхом конечно, с перекуром…». А шел он в баню не с чувством вины, не с внутренней жаждой наказания, а для того чтобы «вселилась в душу некая цельность, крупность, ясность – жизнь стала понятной». Это вам не «американский теплый душ» (Прим.автора).

                   Коллектив.
В России, как и в других великих культурах за пределами западного мира (Японии, Китае, Индии и т.д.) акцент де¬лается на коллектив. То, что социальные психологи назы¬вают коллективизмом, преобладает над индивидуализмом. Несколько упрощая, можно сказать, что верования, по¬требности, цели «группы» считаются более важными, чем верования, потребности, цели личности, и в определенной мере не отличаются от персональных; внутри коллектива предусмотрено взаимное сотрудничество, и интересы всех выходят на первое место. Личности существуют в коллекти¬вистских культурах, даже если их собственные интересы приглушены. Коллектив работает на индивидуума, но и последний не бездействует, причем действия его колеблются в широком диапазоне, начиная от славянофильской соборности и кончая сталин¬ским тоталитаризмом.[1, с. 223-228] Коллектив сам по себе не может функционировать без определенной степени сотрудниче¬ства личности с этим коллективом. В России такое сотруд¬ничество часто принимает форму жертвы, страдания или унижения.[29, с. 208]
Коллектив – это группа, которая психо¬логически значима для индивида, будь это  большая крестьянская семья, артель или другой тру¬довой коллектив, община («мир»), православное церков¬ное собрание прихожан, посиделки или хоровод, школь¬ный класс, комсомольская ячейка, военное подразделе¬ние, советское село или колхоз, партия, царский двор, родина и т.п.
Семья, безусловно, является основным типом коллекти¬ва. То, что это именно так, можно проследить в определен¬ной направленности некоторых метафор. К царю традиционно обращались «батюшка», а отца в крестьян¬ской семье обычно не величали «царь».
В России люди предпо¬читают делать акцент на коллективе, чем признать прини¬женное положение личности. Главная черта русского народа,  вовсе не смирение, а общинный дух, как мы бы выразились теперь - чувство кол¬лективизма, противополагаемое индивидуализму и эгоиз¬му.  
Писатель Виктор Ерофеев  писал: «…дух коллективизма заложен в сердце нации. Нация всегда будет говорить «мы», нежели англо – саксонское «я».
В начале нашего века  Бердяев писал: «У русского народа есть государственный дар покорности, смирения личности перед коллективом».
Когда кто-нибудь берет на себя риск или инициативу, коллектив старается выразить неодобрение, и личность в большинстве случаев поддается этому.
Ведь поговорка гласит: «Не высовывайтесь». В конце кон¬цов, высокую травинку всегда скашивают. И все же,  вопреки этой  философии появился  герой Шукшина: необычный, правдивый, народный, со всеми признаками «высокой травинки»…
3.1.2. Основные черты русского менталитета
«Умом Россию не понять, аршином общим не измерить», -   сказал великий поэт Ф.И.Тютчев.  Н.Бердяев писал: «Россия – особенная  страна, не похожая ни на какую страну мира». «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли: та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта…В душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необычностью русской земли, с безграничностью русской равнины», - писал Н.Бердяев в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма».  «Известна склонность народа к разгулу и анархии при потере дисциплины. Русский народ не только был покорен власти, получившей религиозное освящение, но он также породил из своих недр Разина и Пугачева. Русские – бегуны и разбойники. И русские – странники, ищущие божьей правды».
Русский философ Н.О.Лосский писал: «Пытаясь дать характеристику русских людей, приходится говорить, конечно, о тех общих свойствах, которые чаще всего встречаются у русских и потому выразимы в общих понятиях… Не следует думать, что общие свойства, которые удается найти, принадлежат каждому русскому человеку. В жизни каждого народа воплощены пары противоположностей, и особенно их много у русских людей». [21, с.238]
Еще одной важнейшей чертой русского менталитета является духовность, которую, с нашей точки зрения, можно определить как способность человека сознательно или неосознанно выходить за рамки своей собственной жизни, своего собственного индивидуалистического существования, ставить перед собой и реализовывать цели и задачи, не связанные с улучшением условий своей собственной жизни. Такая черта неизбежно должна была выработаться у русских в целях выживания своего этноса на бескрайних и незащищенных просторах Евразии, в условиях постоянного давления, как с Запада, так и с Востока.
Необходимым условием движения по духовному пути является отрешенность от корысти, от земной прагматической выгоды. Духовность – самоценное стремление к Истине, Добру и Красоте, независимое от эгоистических, практических интересов, стремление, представляющее чистый порыв души.
Русский народ, как известно, склонен к коллективизму. Но русский коллективизм – особенный. У русских не мог выработаться «узконациональный», «узкоэтнический» коллективизм, стремление к объединению по сугубо этническому признаку (подобно  «чувству единой нации» немцев).  «Но узкая национальность не в  духе русском. Народ наш с беспощадной силой выставляет на вид свои недостатки и пред целым светом готов толковать о своих язвах, беспощадно бичевать самого себя; иногда  он даже несправедлив к самому себе, - во имя негодующей любви к правде, истине». [14, с.22]
К числу первичных, основных свойств русского народа философ Н.О.Лосский относит  «выдающуюся доброту его». Доброта русского народа проявляется в его незлопамятности. По мнению Ф.М.Достоевского, русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют. По его же наблюдениям, простой народ относится к преступникам как к «несчастным» и стремится облегчить их участь, хотя и считает их заслуживающими наказания. «Без всяких философских теорий народ сердцем чует, что преступление есть следствие существовавшей раньше порчи в душе человека, и преступление есть яркое обнаружение вовне этой порчи, само по себе уже представляющее «кару» за внутреннее отступление от добра»  [14, с.348]
«Русскому человеку свойственна доброта, ласковость», - пишет Д.С.Лихачев в своих  «Заметках  о русском». [20, с.420]
Еще одна черта русского менталитета – хитрость.  Д.С.Лихачев писал: «Дурак в сказках оказывается умнее самого умного и счастливее самых удачливых». «Место дураков в древней Руси было по соседству с царями, сидели они на ступеньках трона, хотя царям это не особенно нравилось. Ходили дураки по всей Руси, странствовали, балагурили, учили царя не слушать. Скоморохи подражали дуракам,  шутки  шутили, будто не понимая, будто над собой смеясь, но учили народ, учили… Учили они любить волюшку, не принимать чужого важничанья и спеси, не копить много добра, принимать у себя и кормить странников, но не принимать всяческой кривды. И совершали скоморохи и юродивые подвиг – тот, что делал их почти что святыми… Любит русский народ дураков». [20, с.428 - 429]
Важнейшим качеством русского человека является его чуткая, ранимая душа, совестливость, простодушие и душевность.
Ф.М.Достоевский в своем  «Дневнике писателя», обнажая все язвы и пороки русского человека и русского общества, все-таки не считает их главными, основополагающими. «Судите  русский народ не по тем мерзостям, которые он часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в мерзости своей постоянно воздыхает… Я как-то слепо убежден, что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других бывает так, что делает мерзость да еще сам себя за нее и похваливает… Нет, судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем он желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони и наградили навеки простодушием и честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом, и все это в самом привлекательном гармоническом соединении». [14, с.144]
3.2. Герой В.М.Шукшина. Собирательный образ положительного и отрицательного героев в рассказах В.М.Шукшина
Появление героя В.М.Шукшина в начале 60-х годов было несколько неожиданным. Литературные герои того времени писались и располагались по строго положительным и отрицательным линиям, а герой В.М.Шукшина как-то не очень вписывался в литературное общество. Например, Иван-дурак в сказке «До третьих петухов» - древний и вечный сказочный персонаж в русском фольклоре и плоть от плоти русского народа. Он одним из первых олицетворил любимый писателем образ ищущего, мечущегося простого русского человека, не самого умного, не самого удачливого, «чудика». Этот неизменный герой В.М.Шукшина всегда в долгом и нелегко поиске истины, правды. В нем есть что-то такое, что возбуждает в окружающих тревогу и совесть и вызывает почти потерянное, ностальгическое сочувствие к нему, человеку отнюдь не лучших правил и установлений.
В каждом рассказе свой «чудик», и перечислять их можно довольно долго, только нет необходимости. При  всей своей «разности» шукшинские «чудики» создают пусть пестрое, но удивительно целостное впечатление. Потому что все это отдельные штрихи, отдельные черты одного характера, который В.М.Шукшин писал от начала до конца, и который в основном успел написать.
Это характер человека свободного и самостоятельного по своей натуре, «бесконвойного», как Костя Валиков, всеми возможными способами и чудачествами старающегося отстаивать свое, естественное право быть самим собой, иметь собственное мнение и до всего на свете доходить своим умом и своим опытом. В немалой степени испорченный духовно временем и обстоятельствами, дерганный, импульсивный, органически не переносящий никакой фальши, во имя чего бы она ни творилась,  раздираемый противоречиями, страдающий от недостаточности яви и недоступности мечты, герой В.М.Шукшина при всем том целен и органичен, ибо он не дает поставить себя в общий ряд, а живет отдельно и самостоятельно, как и положено жить человеку.
Чувство личности, чувство собственного достоинства у героев Василия Шукшина можно назвать иступленным.
Цитируя речь одного из персонажей рассказов В.М.Шукшина Алеши Бесконвойного, можно проследить убеждение самого автора: «Вот вы там хотите, чтобы все люди жили одинаково…Да два полена и то сгорают неодинаково, а вы хотите, чтобы люди прожили одинаково».
Это  горячечное чувство личности, перехлестывающее через край благоразумия, - первая и, пожалуй, главная  особенность, «странность» героя В.М.Шукшина, делающая его, на принятый взгляд «чудиком». До него никто еще в нашей литературе не заявил с таким нетерпением права на себя, никому не удавалось заставить слушать себя по столь внутреннему делу. По делу мающейся души. Душа – это и есть сущность личности, продолжающая в ней жизнь бессменного, исторического человека, не сломленного временными невзгодами, его автономность и самоценность. Жизнь, не подтвержденная смыслом души, есть случайное существование; герой В.М.Шукшина  с этой случайностью мириться не хочет, он выше ее, но он ощущает также свою недостаточность и шаткость для жизни направленной, это мучает его и заставляет совершать поступки как бы вне себя самого и обычно во вред себе. Непредсказуемость, стихийность и  последовательная нелогичность действия, и вообще тайно любимые в себе русским человеком качества, в «чудике», ничем не сдерживаемые, доходят до восторженно-разрушительного градуса, когда он сам себе и жертва, и палач. Это тот самый человек, который не выдерживает бесприютного одиночества и вслепую, неуверенно и судорожно, ищет пути, чтобы быть вместе с народом, не довольствуясь ценностью физического существования, получить духовное значение.
Насколько горячо и отчаянно, с болью и невысказанной тоской любит В.М.Шукшин своего «положительного героя», настолько эквивалентно сильно ненавидит он «отрицательного участника» действия. В своих рассказах он обличал  главных носителей хамства, называл их с удивительным постоянством по именам: чиновник, продавец, уличный хам, т.е. хулиган, преступник, носящий на себе, в облике своем, печать как бы врожденного хамства, возведенного в единственный закон жизни.
Основываясь на контекстах, можно поставить во главу угла три ипостаси хамства:    1.«Чудик» уважал городских людей. Не всех, правда:  хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался»  (Чудик)
2. «Боюсь чиновников, продавцов и вот таких, как этот гарила…псих с длинными руками, узколобый…» (Боря)
3. «Как же так? До каких пор мы сами будем помогать хамству?.. Что за манера? Что за проклятое желание угодить хамоватому продавцу, чиновнику, просто хаму – угодить во что бы то ни  стало! Ведь мы сами расплодили хамов, сами! Никто их нам не завез, не забросил на парашютах». (Обида) Последняя цитата звучит как объяснение  - конечно, не полное, возможное  лишь в ткани  художественного высказывания, но и не пустяковое объяснение, почему процветает такой  нелицеприятный человеческий порок.
Хамство, вообще-то, всегда присутствовало в богатом букете черт русского национального характера, но только прежде было стеснено ограничительными рамками, пробивалось вне закона и морали, представляя собою один из видов нравственного уродства, и, в конце концов, достигло небывалого доселе рассвета.                                                                          
Хамство чиновника… Оно происходит от духовного прежде всего несоответствия человека своему чиновному месту, от искажения духа и буквы служебного положения, когда служение превращается в услужение и самообслуживание, от гражданской неполноценности, от нетвердости, скачкообразности общественных положений и благодушия общественного возмездия. Искусный в бюрократической грамоте, хорошо зная силу справки, чиновник вырастает в собственных глазах в огромную фигуру, вольную казнить или жаловать. Хамство чиновника – не обязательно грубость, издевательство, оскорбление, как мы привыкли понимать его, нет, в кабинетах оно нередко воспитано нравоучительно, даже благожелательно, но все равно унизительно одним положением, в которое ставится здесь человек.
А уж за прилавком  этот порок нашел для себя  родную душу – продавца. Под продавцом следует рассматривать всю сферу нашего общественного обслуживания, но чаще всего приходится сталкиваться именно с продавцом, поэтому именно он назван как конкретный носитель среднего и самого распространенного вида хамства. В лице  продавца оно отыскало для себя идеальные условия, весь набор удобств: весьма невысокая общая культура, извращенное понимание отношений с покупателями, опирающиеся на зависимость, к тому же толпа по другую сторону прилавка зачастую возбуждена и требовательна, не всегда способная вовремя распорядиться своим здравым  умом, - огромное поле и благодатная почва для хамства.
Оно  как будто способ утверждения личности, но этот способ ведет к разрушению личности. Когда человек не умеет проявить себя другим образом,  он обращается к каким-то животным началам и находит в этом, несмотря на протестующий голос своей совести, какое-то удовлетворение. Другими словами, хамство – признак неразвитости, несостоятельности личности или ее деградации.
Уличное  хамство в особом представлении не нуждается. Во всех своих проявлениях оно процветает в современном обществе буйным цветом. Самое интересное, что по прошествии 30-40 лет ситуация, с тревогой описываемая В.М.Шукшиным, практически не изменилась, и тема эта все еще актуальна. Даже «чудик» - колхозник или почти исчез, или так видоизменился, что  философия его уже не выпадает из общепринятых рамок, а Хам каким  был, таким и остался, пожалуй, даже  «подрос».
Говоря об оценке В.М.Шукшиным своих героев, нельзя обойти вниманием портрет женщины в его  рассказах.  
Женщина в рассказах В.М.Шукшина сочувствия, как правило, не заслуживает, и черты многих и многих героинь сопоставляют одну фигуру, далеко не симпатичную.
У В.М.Шукшина мало, что было случайным, выходящим за границы его наблюдения и  твердых воззрений, и его отношение к женщине довольно четко проявляется от рассказа к рассказу. Жадность к вещам и деньгам, душевная глухота и недоброта, нежелание и неумение хоть сколько-нибудь понять живущего рядом с нею человека, вздорность, какая-то даже противоестественная  агрессивность – вот качества, которые не просто замечаются, но, за малым исключение прямо-таки выпирают из прекрасной половины, какою она предстает перед читателем в мире В.М.Шукшина. «Малое исключение» относится к женщине – матери. Мать для него – это воплощение любви и преданности, доброта, умение понимать и прощать, природная мягкость и душевная стойкость. Об этом свидетельствуют рассказы «Материнское сердце», «Сны матери», «На кладбище» и др.
И здесь хочется последить «таинственную» трансформацию зла в добро, женщины – жены в женщину – мать. Все дело в возрасте.
Мать старше жены, и  эти 20-30 лет успели отразиться на сути и характере женщины не лучшим образом. Сманенная, сдвинутая со своего вековечного нравственного  основания легкими посулами высоких идеалов (независимость, равноправие и проч.), она, между тем, не установилась достаточно прочно  в своем новом общественном назначении. Возможно потому, что оно не совсем гармонирует с ее женской природой. Бывшая всегда моральной твердыней семьи, воспитательницей и духовной учительницей своих детей, миротворящей и мироносицей, женщина, оказавшись в условиях нравственной нетвердости, если и не превратилась в этих качествах в свою противоположность, то отклонилась от них достаточно  далеко. Издавна соблазнительный для женщины статус высокого общественного значения, впопыхах  и неправильно ею  «примеренный», больно отразился на природно-человеческих качествах. Добиваясь той значительной роли, которую она готова играть в жизни, женщина не учла, что эта роль возможна лишь в соединении с прежней, составляющей ее человеческую основу.
В гуще судорожного движения, остановившись и оглядевшись, она не может не страдать от неуютности и сиротливости в семье, где все в спешке - накричать, приласкать, научить. Из этого страдания  и осознания  «вырастает» женщина – мать, медленно, но верно  идущая к пониманию того, что является смыслом и целью ее жизни.
Напрашивается вывод, что в рассказах В.М.Шукшина женщина-персонаж не может быть просто положительным или отрицательным, это как будто один герой, разделенный полюсно противоположными характерами не на основании внутреннего содержания, а по мере преодоления возрастных ступеней, по степени зрелости и осознания своей духовной целостности.
3.3.Основные психологические типы героев В.М.Шукшина (на материале двух сборников рассказов)
                 «ЗДОРОВЯК»
Основанием для оценки соответствия физических качеств эталону, сложившемуся в традиционной культуре сибиряков – старожилов, является способность/неспособность к выполнению физической работы. Соответственно, ценятся физические качества «выше нормы». Внимательно присмотревшись к персонажам рассказов Шукшина, можно сделать вывод, что автор отдавал предпочтение (при оценке внешности) людям с незаурядными физическими способностями.
Никитич (Охота жить) откровенно любуется своим случайным гостем, парнем, сбежавшим из зоны: «…парень видно здоровый», «Широкоплечий, статный», «Прошелся широким шагом…», «…упрямо повторил большой, красивый парень…», «…он представил вдруг, как ведут его, крупного, красивого, под ружьем», «Вот тебе и жизнь – все дадено человеку; красивый, здоровый…». Причем эпитеты «красивый» и «здоровый» (в смысле – большой) стоят в одном синонимическом ряду. Очевидно для Шукшина (а, возможно, и для любого другого представителя данного социума) внешняя красота ассоциируется с незаурядными физическими данными. Заслуживает особого внимания прилагательное «здоровый»; зачастую из контекста непонятно имеет ли в виду автор состояние здоровья или внешние физические признаки. Напрашивается вывод, что для автора эти понятия взаимообусловлены, синонимичны.
Следующий персонаж – сибиряк (Случай в ресторане) наделен, помимо параметрических физических преимуществ (…огромный молодой человек в огромном коверкотовом костюме), устами своего соседа по столу, силой: «Ты же сильный!» В этом случае очевидно обобщение понятий силы внешней и внутренней. Старичок не допускает мысли, что молодой человек, наделенный природой великолепными внешними данными, может не соответствовать им внутренне. В первом же контексте прослеживается явное противоречие внешнего и внутреннего содержания героя (беглого парня). Этот прием иллюстрирует убеждение Шукшина, что все люди абсолютно разные и, имея похожие внешние данные, часто поступают полюсно противоположно.
Иван из рассказа «Раскас» тоже огромный: «Огромный Иван грузно сел на табурет…», но здесь автор этим прилагательным характеризует героя скорее как неуклюжего и неповоротливого, при чем не только грузного телом, но и «грузного», «тяжелого» в плане умственных способностей, т.е. Иван предстает перед читателем как человек недалекий, несколько заземленный, «молчаливый и неласковый», но тем не менее искренний, добрый и простой.
Герой рассказа «Миль пардон, мадам!» Бронька Пупков характеризуется автором как «..еще крепкий, ладно скроенный мужик...легкий на ногу и на слово». Автор опять обращается к описанию физической формы героя, что подтверждает высказанную выше мысль о симпатии Шукшина образу сибиряка –  крепыша, здоровяка. Ведь Бронька – один из любимых и наиболее часто описываемых Шукшиным образов героев – «чудик». Именно к этому типу персонажа он испытывает глубокую авторскую симпатию и человеческую привязанность. Введя в самом начале рассказа лаконичное и колоритное описание героя, Шукшин сразу настраивает читателя на волну симпатии, а где-то и сочувствия своему «протеже».
А в рассказе «Мастер» один из персонажей, имея  «подходящие», по понятию автора внешние параметры «Митрополит, крупный, седой…» , все же не может вызвать соответствующие положительные эмоции, т.к. Шукшин вроде как бы случайно оговаривается, выявляя определенное несоответствие своему «любимому» герою: «с неожиданно тоненьким голоском». Это один из элементов косвенного оценочного высказывания, который служит  для читателя сигналом о том, что персонажу дана не прямая оценка.
В рассказах встречаются  противоречивые примеры: параметрические данные персонажа соответствуют авторским «запросам», но характеризуется он как отрицательный. Напр.: «…сын, …здоровый, разгоряченный завтраком, важный.» (Обида), «…продавцы – мясники, здоровые лбы, беззаботные, как клоуны…» (Жена мужа в Париж провожала), «Он здоровый как бык. Много он понимает.» (Как помирал старик). В первом примере несоответствие физических качеств и поведения, во – втором – физических качеств и черт характера, особенностей поведения, в третьем – физических качеств и умственных способностей.
                                            «ЧУДИК»  (спокойный)
   Многие герои рассказов Шукшина отличаются нестандартностью мышления и поведения. Они ставят перед собой непростые для обывателя цели (создание вечного двигателя, лекарства от рака, преобразование государства и т.д.), в одиночку борются с обстоятельствами, с близкими людьми, с обществом в целом, тревожно мечутся в пространстве своей неудовлетворенности и в поиске истины, но остаются верны себе, сохранив цельность и направленность своей личности. Используя название одного из рассказов, назовем этот тип героя «Чудик» и сделаем попытку охарактеризовать два его основных вида: спокойный и ищущий.
Герой рассказа «Алеша Бесконвойный» Костя Валиков (как все «чудики») имеет свою «блажь»: не работать в субботу – банный день. В субботу «…старательный работник, умелый…» выпрягался; и никто не мог его переубедить ни увещеваниями, ни упреками, ни угрозами. Это человек с собственной философией. Для него баня – не просто гигиенический процесс, а целый ритуал: дрова из определенного материала и особенное их расположение в каменке, своевременный жар, необычный веник и , конечно же, свой собственный способ париться. Для Алеши баня (именно в субботу) – непреодолимая потребность побыть наедине с самим собой, необходимость, пусть ненадолго, вырваться из однообразной, тягучей массы серых дней, его собственный способ оставаться свободным, самостоятельным, «бесконвойным».
Другой «чудик» - Бронька Пупков (Миль пардон, мадам!) с его необыкновенной историей об участии в покушении на Гитлера. Опять возникает несколько вопросов: почему «крепкий , ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово» таким странным способом ставит себя в неловкое, глупое положение; почему «умный и удачливый охотник», понимая всю комичность ситуации, так стремится вновь и вновь в нее попадать? А ответ почти тот же: это нереализованное желание быть героем, выделиться из массы, и обреченное осознание невозможности этого, провал «ответственного задания». Ведь из общего числа чудаковатых персонажей Алеша Бесконвойный отличается тем, что «победил» в своей необычной борьбе со «всеми», оттого и снизошло на него умиротворение и покой, а друг им героям «повезло» меньше, в том числе и Броньке Пупкову.
Еще один «спокойный чудик» из рассказа «Дебил» тоже пытался своеобразно решить свою проблему – отвязаться от несправедливого и обидного прозвища – купил шляпу. Таким образом, он хотел, как человек «достойный и образованный» оградить себя от насмешек. Для него шляпа – это продолжение человека. Купил, одел, пошел по деревне. «Трезвый», «уверенный». Разумеется, от прозвища он не отделался, да и насмешек только прибавилось, но к человеку вернулось чувство уверенности к себе. Здесь шляпа выступает в качестве символа некоего превосходства, исключительности героя, а значит – невозможности носить глупое прозвище «Дебил».
Переходя к персонажам «мечущимся», необходимо определить разницу между двумя видами «чудиков»: «спокойные» «чудят» в свое удовольствие, не причиняя никому особого беспокойства; «мечущиеся» беспокоятся сами и не дают покоя другим: родным, знакомым, просто случайным людям. Самое главное, что делают они это не со зла, а просто в силу своей чудаковатости, но в результате страдают сами (чаще всего) и доставляют неприятности другим.
Василий Егорыч Князев, герой рассказа «Чудик», с «мясистым лицом» и «круглыми глазами», все свои по – наивному добрые поступки свершал чисто из любви к людям; от природы обладая потрясающими запасами энергии, великодушия и доброты, он, между тем, начисто лишен психологической интуиции и такта. И все же он вызывает у читателя сочувствие и симпатию.
Сашка Ермолаев (Обида) «начудил» не из лучших побуждений, а защищая свое достоинство, борясь с несправедливым обвинением: ведь «…где-то ты, Александр Иванович, уважаемый человек…», а со слов какого-то уличного хама  и грубой продавщицы - «подворотня чертова», «фон – барон», «пьянчуга».
Другой «мечущийся чудик» - Князев Николай Николаевич, «невысокий человек лет сорока пяти, голубоглазый… , усмешливый, чуть нахальный», «необычный человек», не просто имеет свою «блажь», он пытается навязать ее окружающим, причем самым бестактным образом. Он не делает попыток доходчиво объяснить свою теорию: если кто- то из его собеседников (случайных или избранных) с места  в карьер не понимает о чем речь, то он выходит из терпения. Сначала «недовольный», затем «обиженный», с «бесцветным, тусклым голосом». Найдя новую «жертву», он опять преображается: «синие глаза его загорелись веселым насмешливым огнем; он стал нахально – снисходителен». Князев уже не мечется в поисках Истины; он уверен, что уже нашел ее, и теперь с каким-то остервенением, даже агрессией, несет ее в «массы».
                       «ЧИНОВНИК»
Этот тип персонажа в изображении В.М.Шукшина не вызывает симпатии ни у автора, ни у читателя. Шукшинский чиновник – персонаж явно отрицательный, олицетворяющий государственный (общественный?) строй  со всеми его пороками: злоупотребление служебным положением, грубость, хамство, высокомерие,  превышение служебных полномочий и т.д.
Вот как описывает Шукшин внешность самых разных служащих в своих рассказах: «высокий, сутулый, с большим носом» (Вянет, пропадает), «Редактор – тоже веселый, низенький, …полненький, кругленький, тоже лысый. …захохотал так, что заколыхался его упругий животик.» (Раскас), «Митрополит, крупный, седой, вечно трезвый старик, с неожиданно тоненьким голоском…» (Мастер), «Синельников, средней жирности человек, с кротким лоснящимся лицом, белобровый…», «Колька уставился в кроткие, неопределенного цвета глаза Синельникова», «…смотрел на плотного человека с белыми бровями» (Ноль – ноль целых) и т.д. Интересно то, что по внешним признакам это самые обычные люди, с какими-то мелкими недостатками ( большой нос, низенький, полненький,  тоненький голосок, лоснящееся лицо и т.д.), но Шукшин, противник излишней описательности, вряд ли случайно так подробно останавливался на внешности (а тем более на внешних недостатках) этого типа  персонажей. Объяснение этому факту только одно – он дает им косвенную (отрицательную) оценку.
                     «ТРУЖЕНИК»
В социуме сибиряков – старожилов труд занимает  важное место в иерархии ценностей, поэтому наибольшим уважением в этой среде пользуются люди, знающие свое дело, умеющие его делать хорошо, работающие в полную силу, - труженики.
Такими предстают перед читателем герои многих рассказов Шукшина. Один из них – Семен Рысь: «…некто Семка Рысь, забулдыга, непревзойденный столяр. Длинный, худой, носатый - совсем не богатырь на вид.», «Руки у Семки не комкастые, не бугристые, они ровные от плеча до лапы, словно литые. Красивые руки.», «Семка не злой человек», «Пьяный он безобразен не бывал». Очевидно, что не  смотря на несколько нелестных эпитетов, автору персонаж глубоко симпатичен: забулдыга, но пьяный не безобразен; длинный, худой, носатый, но столяр непревзойденный; не богатырь, но руки ровные от плеча до лапы   (ни до кисти, ни до пальцев, а именно «до лапы»).
       Дядя Ермолай тоже «был не очень здоровый», но «вечный был труженик, добрый, честный человек». А далее иду слова, которые заставляют понять, что повествование идет не просто от первого лица – это слова и мысли самого автора, часть его души и его философии: «Как, впрочем, все тут, как дед мой, бабка… Люблю этих, под холмиками. Уважаю. И жалко мне их». Перефразируя «простую думу» Шукшина – Труд – это Истина.

Как уже говорилось выше, женщины в рассказах Шукшина больше представлены как отрицательные героини (кроме женщины – матери). Рассмотрим  два типа женских персонажей:  женщина – служащая и женщина – жена.
«ЖЕНЩИНА – СЛУЖАЩАЯ»
Во всех рассказах Шукшина женщина – служащая предстает перед читателем как участница (а чаще зачинщица) конфликтной или предконфликтной ситуации. Она не проявляет ни сочувствия, ни понимания.
Вот какими качественными прилагательными характеризует Шукшин этот тип персонажа: «Телеграфистка, строгая, сухая женщина…», «…одна такая в магазине (продавец) грубая» (Чудик); «Тетя была хмурая», «Какая тетя плохая» (Обида); «Продавщица, молодая, бледнолицая, не выдержала, заметила строго…» (Дебил) и т.д.  
У Шукшина мало что было случайным, выходящим за границы его наблюдения и твердых воззрений, поэтому логично было бы предположить, что женщина – служащая (олицетворяющая административный аппарат) намерено наделена такими качествами как глухота и недоброта, нежелание и неумение понять живущего рядом человека, вздорность, агрессивность и т.д.
«ЖЕНЩИНА – ЖЕНА»
Один из синонимов слова «жена» - спутница жизни т.е., сопутствующая, поддерживающая, сопровождающая и т.п. В рассказах Шукшина жена скорее «противоспутница» - скандальная, агрессивная, враждебная и т.п. Персонаж – муж и не надеется на гармонию в отношениях; было бы хотя бы снисхождение. Один из персонажей, Чудик, задает брату риторический вопрос о женах: «Почему они стали злые?» и сам же отвечает: «Никакие они не злые. Они – психи». Но дело не в психике, а именно  в злости; неоправданной, беспричинной, захлестывающей. Прилагательное  с семантикой «злой» довольно часто употребляется автором в оценочной лексике при характеристике женщины – жены. Напр.: «…она выказала себя злой, неумной, просто дурой» (Жена мужа в Париж провожала); «Жена у меня…как бы поточнее – не сильно приветливая», «Кайгородова поразили ее глаза: враждебно – вопросительные, но злые», «…наткнувшись на сердитый взгляд женщины», «…сказала с тихой застарелой злостью» (Штрихи к портрету). Характерна для женщины – жены еще одна черта характера – эгоизм: «…малость помешанная на своей физиономии» (Раскас). Внешность женщины – жены (за некоторым исключением: «Жена его некрасивая, толстогубая баба…» (Миль пардон, мадам!) описывается автором редко.
Возможно, В.М.Шукшин первым столь откровенно обнажил острый внутренний конфликт мужа и жены, конфликт, переросший во вражду, конфликт, появившийся не вчера и поломавший не одну человеческую судьбу.
             «СЛУЧАЙНЫЙ   УЧАСТНИК  СИТУАЦИИ»
     Этот тип персонажей – второстепенные герои.
«…полная женщина с крашенными губами» , «Лысый читатель искал свою искусственную челюсть» (Чудик); «…уперся темными, слегка выпуклыми глазами…» (Обида), «Мужчина молодой и очень приветливый», «Красивое лицо его не было уже ни приветливым, ни добродушным» (Штрихи к портрету).

3.4. Выводы
Посредством качественных прилагательных, используемых  В.М. Шукшиным для характеристики героев  и создания художественного образа, автор  раскрыл всю глубину и сущность  русского национального характера.
Качественные прилагательные использовались им как средство описания темперамента, личностных черт, ценностных ориентаций, отношения к власти, труду и т.п.
Национальный характер  - это фиксация типических черт, которые присутствуют в разной степени и в разных сочетаниях у значительного числа индивидов. Описав основные типы персонажей рассказов  В.М. Шукшина, мы проследили не уникальность черт, а структуру, специфику их проявления.
Ментальность – это система образов, которые лежат в основе человеческих  представлений о мире и своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей. С этой точки зрения менталитет героев В.М. Шукшина – это и есть менталитет русского человека,  как глубинный уровень коллективного и индивидуального сознания, включающий и бессознательную совокупность установок, предрасположенностей индивида или социальной группы  действовать,    мыслить, чувствовать и воспринимать мир определенным образом.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В результате исследования качественных прилагательных, характеризующих человека в рассказах В.М.Шукшина, мы пришли к следующим выводам:
Все, характеризующие человека прилагательные,  включают в свою семантику сему оценки, но для многих оценочное значение не является основным, и оценочные компоненты занимают  периферийную позицию в ЛЗ.
Оценочный признак формируется в сознании человека на основании воспринимаемых органами чувств эмпирийных признаков путем сопоставления и соотношения их друг с другом.
Качественные прилагательные, характеризуя личность, помимо оценочной,  в первую очередь выполняют описательную функцию.
      В рассказах  В.М.Шукшина использованы качественные прилагательные для оценки характеров персонажей, особенностей их    поведения, психического состояния, общественного положения и т.д.
      Для достоверной передачи нравственного состояния героев, их социально психического склада, с целью раскрытия особенностей жизни крестьян,   В.М.Шукшин использует диалектно-просторечные качественные прилагательные. Их общее количество  23  лексемы, что от общего количества в процентном отношении составляет  20%.
Умело оперируя возможностями качественных прилагательных, В.М.Шукшин проявил редкий талант в создании точного, понятного  читателю, яркого художественного портрета своего персонажа. Он создал образ нового, неожиданного героя – ищущего, мечущегося, борющегося, героя, глубоко своеобразного, с нестандартной философией и образом мыслей.
Он обнажил острый внутренний конфликт личности и общества, города и деревни, родителей и детей, мужа и жены.
В.М.Шукшин раскрыл суть характера русского человека, особенностей его менталитета, тайну русского духа и силу необычайной способности его выживания.
В контексте современности проблемы, поднятые в творчестве В.М.Шукшина, поразительно актуальны и социально значимы.

Список  использованной  литературы
1. Андреева Г.М. Социальная психология.- М., 1996 .
2. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР. Сер. Лит-ры и яз., 1981. Т. - № 4. С.356.
3. Асмолов А.Г. Психология личности. – М., 1990.
4. Байрамова Т.Ф.  Стилистическая функция диалектизмов в рассказах В.М.Шукшина // Язык и стиль прозы В.М.Шукшина / под редакцией А.А.Чувакина. -  Барнаул, 1991.
5. Бердяев Н.А. Судьба России. – М., 1990.
6. Булыгина  Е.Ю. Модификация семантики экспрессивного прилагательного в речи // Актуализация семантико-прагматического потенциала языкового знака: Межвуз.сб.науч.трудов. – Новосибирск, 1996.
7. Бороноев А.О., Павленко В.Н. Этническая психология. – С-Петербург, 1995.
8. Вольф Е.М.  Грамматика и семантика прилагательного. – М., 1978.
9. Вольф Е.М. Прилагательные в тексте// Лингвистика и поэтика. М., 1983.
10. Гумилев Л.Н. От Руси до России; очерки этнической истории. – С-Петербург, 1992.
11. Дейкер Х. Фрейда Н. Национальный характер и национальные стереотипы//Современная зарубежная этнопсихология. – М., 1979.
12. Диброва Е.И. Современный русский язык. – М., 2001.
13. Донецких Л.И. Реализация эстетических возможностей имен прилагательных в тексте художественных произведений. – Кишинев, 1980 .
14. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Избранные страницы. – М., 1989
15. Каракчеева В.Л. Лексические средства обозначения эмоций в художественном тексте на материале рассказов В.М. Шукшина. Автореф… канд. филол. наук. – Барнаул,  2000
16. Кожевникова Н.А. О языке В.М.Шукшина // Язык и стиль прозы В.М.Шукшина / Под редакцией А.А.Чувакина. – Барнаул, 1991
17. Конн И.С. К проблеме национального характера// История и психология. – М., 1971
18. Кузнецова Э.В.  Лексикология русского языка. – М., 1982
19. Кукушкин В.С., Столяренко Л.Д. Этнопедагогика и этнопсихология, - Ростов-на-Дону, 2000
20. Лихачев Д.С. Заметки о русском // Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3т. – Л., 1987. – Т.2.
21. Лосский Н.О. Условия абсолютного добра. Характер русского народа. – М., 1991
22. Малышева В.А.  Введение в лексическую семантику  русского языка. – Пермь, 2000
23. Малый толковый словарь. – Москва, 1984
24. Мартынова С.Э. Народно-поэтический стиль диалекта: Автореф… канд. филол. наук. Томск, 1992
25. Новоселова О.А. Семантика оценочных прилагательных и их лексикографическое описание (на материале русских говоров Сибири): Автореф… канд.  филол. наук. Томск, 1990
26. Новиков Л.А. Семантика русского языка. – М., 1982
27. Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М., 1989
28. Постникова С.В. Прилагательные как семантико-функциональная категория. -  Н.Новгород, 1991
29. Ранкур-Лаферрьер  Даниэл  Рабская душа России. – М., 1996
30. Розенталь Д.Е., Голуб И.Б., Теленкова М.А.  Учебное пособие для студентов-филологов заочного обучения. – М., 1991
31. Сарокуев Э.А., Крысько В.Г. Введение в этнопсихологию. – М., 1996
32. Семантика. Функционирование. Текст./ Под ред. В.И. Чернова  – Киров, 1995
33. Словарь русских народных говоров. – М., 1979
34.Современный литературный русский язык. / Под ред. Н.М. Шанского. – Л., 1988
35. Стернин И.А. Лексическое значение слова в речи. – Воронеж, 1985
36. Стернин И.А. Системное значение слова и его реализация в речи.// Экспрессивность на разных уровнях языка.- Новосибирск, 1994
37. Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. – М., 1999
38. Трипольская Т.А. Косвенные оценочные высказывания: способы выражения и их интерпретация адресатом // Актуализация семантико-прагматического потенциала языкового знака: Межвуз.сб.науч.трудов. – Новосибирск, 1996
39. Шапилова Н.И.  Атрибутивные характеристики лица как отражение региональных особенностей концепта «Человек» // Проблемы лексикографии, мотивологии, дериватологии, - Томск, 1998 .
40. Шенгелева Е.А.  Образное слово в словаре // Проблемы лексикографии, мотивологии, дериватологии, - Томск, 1998.
41. Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. – М., 1977.
42. Шрамм А.Н.  Очерки по семантике качественных прилагательных. – Ленинград, 1979.
43. Шрамм А.Н. Аспекты семасеологического исследования качественных прилагательных. – Ленинград, 1980.
44. Эриксон  Эрик  Детство и общество. – С. -  Петербург, 2000.
45. Этнологическая наука за рубежом: проблемы, поиски, решения. – М., 1991.
46. Энциклопедия философская.Т.2 – М., 1962 .
ИСТОЧНИКИ  МАТЕРИАЛА
1.Шукшин В.М.  Рассказы. – М.: «Художественная литература», 1979.
2.Шукшин В.М.  Рассказы. Повесть. Публицистика. – Новосибирск: Детская литература, 1992.