Мартыниху у нас не любили. Соседка наша, бабка Ольга, часто ворчала ей вслед:
- У, опять пошла куды-то, змеюка!...
Но что интересно, в глаза, эта никого не боявшаяся, успевающая за день не раз переругаться со всеми соседями, старуха, старалась вежливо улыбаться Мартынихе, всячески заискивая перед ней.
Подобное поведение невероятным образом разжигало мое детское любопытство, и стоило мне только уловить, что разговор заходил о Мартынихе, как я старался подойти как можно ближе, чтобы не пропустить ни одного слова. И что же? Со слов старух выходило, что эта самая Мартыниха не иначе, как ведьма.
- Ой, чтоб ей пусто было, - жаловалась бабка Ольга своей постоянной собеседнице Егоровне, - нынче по весне мне свою капусту навелила. Нахваливат: бери, гыт, хороша капуста, у меня кочаны во-о – не обхватишь. Ну, я, дура, и поверила. И знала, каково с ней связываться, а поверила.
Поначалу не нарадуюсь: листочки рано распустились, большие, сочные. Только к осени смотрю: кочанов-то нет. Одне листья. Дай, - думаю, - попроведаю, как у Мартынихи растет, уж больно она хвасталась. Так, что ты думаешь, пустила она меня в огород. Куда там! В дом сразу провела. И давай со мной о всяких всякостях говорить. Так уболтала, что я и забыла, зачем сюда шла. Очнулась только, когда из ворот еёных вышла.
Ну, - думаю, - ладно. Коли ты меня не пускаешь, так я и сама посмотрю. Под вечер подобралась к еённому забору, заглянула в щелочку. И что? Кочаны такие – сроду не видывала, не то что одному, двоим не обхватить. Тут как раз сама Мартыниха в огород выходит. А я все смотрю, интересно мне поглядеть, что она делать будет. Прижалась посильней к щелочке. А она повернулась в мою сторону, представь себе. Тут вдруг по ту сторону забору что-то как фырнет, я так и села. Поднялась, бочком-бочком, да и до дому скорей.
А на днях тут гляжу, сидит она у магазину и рассадой торгует. Да нахваливат во всю: такой, гыт, как у меня рассады ни у ково не купите. И берут люди. Берут. А кто знат? С виду и впрямь рассада хороша. Вот ведь змеишша кака! Такой человек. Надо ей людям голову морочить.
- Это уж точно, - соглашалась Егоровна, - надо им людей с толку сбивать, а иначе, говорят, нету им покою. Петровну-то с Заозерной знашь? Так она ей тоже напакостила. Поехали раз Петровна с сыном на районный рынок поросят покупать. Ваську-то, ее сына, тоже знашь поди? Ну, шофером работал. Вот на его машине и поехали. Присмотрели там себе поросят, сторговались. За недорого купили. Хорошие поросята, резвые. В мешок их, да и к машине. Хотели уж домой возвращаться. Вдруг как из-под земли Мартыниха. Прям в мешок заглядыват: «дай, - говорит, - посмотрю, каких нонче поросят продают». Петровна, сама знашь, проста душа: «Смотри, жалко, что ль». Та посмотрела и давай нахваливать: «Хороши поросята!» А сама глазами так и зыркат, так и зыркат! Посмотрела еще, ушла. Тут к Петровне женщина кака-то подходит и советует: «Несите – ка вы этих поросят поскорей назад». Петровна удивляется: «Это еще зачем?» «Несите, говорю, от них теперь все одно толку не будет, так хоть деньги вернете». Не сразу такому поверишь. И они не поверили. Поехали домой. Только все так и вышло, как она говорила. Едут они, а поросята на глазах так и чахнут. Покуда до дому добрались, один сдох. Другого Петровна отходила, да все одно толку из него не получилось: не растет ни черта. Жрет много, а все маленький. И зуб ему черный выдрали (соседи надоумили), а все едино – не растет. Так и прирезали его. Сами-то исть побоялись раз тут дело нечисто, мясо собаке отдали. У них кобель здоровенный, злющий. Видала? Так ведь и он есть не стал. Ходит вокруг, скулит, а ни ест…
Таких историй о Мартынихе можно было услышать немало. Да их и сейчас рассказывают в наших местах. Так что, если хотите услышать, приезжайте к нем. А что?
* * * * * * * *
И впрямь приезжайте. Не пожалеете! Городок-то наш хоть и не велик, а все ж таки есть на что посмотреть. В больших городах, я понимаю, интересней, конечно жить: театры там всякие, кино, музеи разные. Так-то оно так, с этим не поспоришь, как говориться. Но с другой стороны нет там настоящего раздолья для человека. Выйдешь на улицу, а кругом каменные коробки серые, все на одно лицо – ни души в них, ни красоты. Потому-то люди из таких городов все поскорей норовят на природу выбраться, дачи заводят.
А вот у нас, сколько не ищите, не найдете двух домов одинаковых. Каждый наособицу: тут ставни резные, там наличники на окнах, там конек на карниз прилажен – любо-дорого посмотреть! Непогодица на дворе, грязь, мокрость, а посмотришь на такую красоту, и вроде тебе как бы теплее становиться и на сердце веселей. А коли день погожий выдался, так и вовсе пройтись по такой улочке одно удовольствие. Идешь, бывает, и с каждым домом, как с человеком, в мыслях здороваешься. Смотришь, как солнышко ласково стены лучами согревает, ну, прям как мать дитя родное приголубливает, и до того тебе хорошо становиться, что и передать непросто. Душа взыграется, хочется, ей Богу, песни петь, и доброта в тебе такая, так бы всех людей и обнял. Эх, да что там! Я вот сейчас вам про это говорю, и, знаете, что подумалось: может, коли, бы мы жили, как в старину, так и люди добрей бы были.
Сейчас и у нас, конечно коробок этих каменных понатыкали. Не нравиться мне это, честно скажу, хоть и понимаю, что людям некоторым в таких домах лучше. Но в основном это в центре. А на окраинах-то по-прежнему все пока… И слава Богу. У нас, сами знаете ведь, как получается: все старое без разбору ломают. А поразмыслить – то мало кто из властей любит. А нельзя же так к делу подходить. Тут ведь, что ни дом, то своя история. Хотя может для всей страны, в масштабе, так сказать, и не интересная, а все ж в памяти людской долго сохраняется. А как же можно память рушить?
И люди у нас хорошие. Работящие. Тут ведь как принято: в каждом доме мало - мальский, но свой огородишко есть. И не потому, что там помощь в хозяйстве, хотя и это конечно, а просто понимают люди: пока человек к земле тянется, никакая напасть его не свалит. Так уж испокон повелось в народе.
Под вечер, бывает, когда жар спадет, солнце спрячется, и только заря на небе рдеется – тонюсенькая, как тесемочка, день от ночи отделяет, где-нибудь на скамеечке у ворот, а то и просто на завалинке соберутся старухи посудачить. И пошло – поехало. Такого наслушаешься, что аж мороз до самых пяток продирает. Сказывают-то почти шепотом, а сами, нет – нет, да и по сторонам оглядываются, словно вот-вот и в самом деле что-нибудь страшное произойдет. Поначалу-то еще ничего, не веришь больно-то: сказки – сказки и есть. А как придешь домой да спать ляжешь, вот тут уж и поворочаешься! И откуда только страх возьмется. Бывает, что и до утра заснуть не можешь, все ждешь чего-то. Среди этих историй будет и рассказ про Мартыниху. Так что приезжайте.
Ну, а коли не сумеете, так меня послушайте. Я ведь тоже к этому делу кой-какое отношение имею, хоть и парнишкой еще тогда был. Правда рассказчик я, признаться, никудышный. У меня ведь образование семь классов только. Так что, если вы чему и не поверите, так это от того, что я плохо рассказывал.
* * * * * * * *
А звали ее по настоящему Мальвина. Это уж потом соседи ее на свой лад Мартынихой называть стали. Родом она откуда-то из Прибалтики, потому и имя такое, а отца-то у нее, говорят, Мартином звали. Отсюда и пошло – Мартыниха. А еще говорили, что мать ее русская была. Правду , наверное, говорили, иначе бы как она по-русски так хорошо говорить умела. Как она до замужества жила, не знаю, но рассказывали, что замуж она за богатого мужика вышла. Странный мужик у нее был, намного старше ее, здоровенный, как бык, и нескладный в то же время какой-то. Весь щетиной заросший, что твоя свинья. И на людях не появлялся почти. А если и появится, то всегда в стороне держится, ни с кем не разговаривает; так, скажет слово – другое, и опять замолчит надолго. Жил он со старухой матерью, которую иначе, как ведьма, в народе никто и не называл.
Хутор их далеко в стороне от дороги стоял, и мало нашлось бы людей, кто б туда добровольно пошел, особенно, как стемнеет. Поговаривали, что глубокой ночью, откуда ни возьмись, появляются над этим проклятым местом студенистые тучи; вмиг окутают луну, которая почему-то делается красной, и становится так темно, что хоть глаз выколи. И тихо кругом. Так тихо, что слышно, как бьется в груди встревоженное сердце: тук, тук, тук… - так и кажется, что вот-вот наружу выпрыгнет. Потом вдруг синим светом разгорается чердачное окошко ихнего мрачного дома, и вот уже такой вой раздается, что за версту слышится. И лучшее средство, чтоб с тобой ничего худого не произошло, коль тебя туда черти занесли, так это, перекрестившись, упасть на землю, затаиться и ждать, когда вся эта чертовщина кончится.
Находились люди, которые утверждали, будто видели, как мать Мартынимхиного мужа каталась голой в росе, как сосала молоко у чужих коров: прильнет к вымени и чмокает, а потом у этой коровы молоко надолго пропадает, как, обернувшись кошкой, беззвучно кралась к чьему-нибудь дому, как раз накануне того, как случиться в том доме беде.
«Видала я людей из тех краев, - заверяла своих слушателей Егоровна, - вот вам крест, - и тут она крестилась для пущей убедительности, - так вот, видать, Мартыниха от свекрови своей и переняла все. А как еще понимать? Почему, думаете, она за старого вышла? А потому, что не из каждого человека тако выйдет. А они, ведьмаки, чуют, кого выбирать…»
Сейчас вот рассказываю вам, и прям перед глазами у меня картина встает: сидит на лавочке возле наших ворот много народу, все больше старухи да бабы. И мы, ребятишки тут же. Слушаем, о чем взрослые говорят. Вечер, жара спала. Сумерки уже, все кругом как-то тихо и серо. Все ко сну готовится. Только говор старушечий тишину нарушает, да еще ветки тихонько шлепают, которыми собравшиеся комаров отгоняют. И страшно мне от чего-то. Нет-нет, да и по сторонам поглядываю: а вдруг? Вот кто-то громко хлопает веткой – кажется, будто из ружья выстрелили. Невольно прячу голову в плечи и прижимаюсь к матери. Страшно. Но домой не ухожу. Хочется узнать, что дальше будет.
«… Дальше – больше. Невмоготу стало людям. Не знаю, сколько б еще терпели, но смутные времена у них настали: сперва революция ихня, затем война. Муж Мартынихи сгинул куда-то. А потом, когда после войны колхозы у них сделали, ее и сослали. Так она в наши края и попала. Вот только не знаю, куда ее свекровь запропастилась. Померла, наверное, она ведь уже в каких голах была…»
Понятно, что после таких рассказов симпатии я к Мартынихе не испытывал. А, проще сказать, не любил. Не любил и боялся. Как и вся ребятня в округе. Судите сами: ходила она вечно в какой-то замызганной кофтенке, хоть и деньги у нее водились; наденет свою черную, до земли, юбку, повяжет платок, сама вечно грязная, на вид страшная: хрома да горбата – баба-яга вылитая. Жила одна, как сова. Дом у нее большой, огород огромный, но ни родных, ни близких у нее не было. Только собаку держала здоровую, злую. Мы ее не меньше самой Мартынихи боялись… ну, да ладно, хватит об этом, пора к делу переходить. Я ведь то хотел рассказать, что своими глазами видел.
* * * * * * * *
Домов деревянных у нас в городе и сейчас полно. А тогда и вовсе много было. И во всех люди жили. И теперь редко, когда дом без хозяев, ну, если уж совсем развалюха, тогда еще может и пустует. А уж про то время и говорить не приходится.
А тут, представьте себе, стоит в городе домина огроменный, тесом крытый, крыша железная, окна высокие, ставни с узорами, крыльцо – картинка, а не дом. Огород значительный, дровяники, колодец, баня. Словом, жить бы в таком и радоваться. А в нем не живет никто. И народ как-то стороной тот дом обходит. И не первый год он так пустовал – лет семь – восемь, а то и больше.
Нужно сказать, что город-то наш совсем был поначалу маленьким. Это уж, когда нефть нашли, он застраиваться стал, при этом все ближние поселки к городу присоединили. В один день поселковые люди, и мы, в том числе горожанами стали. Это я говорю, чтобы понятней вам было. Поначалу-то тот дом пустующий к поселку имени всесоюзного старосты Калинина относился.
Чудно нам, ребятишкам, тогда казалось, что такой дом, да и пустует. Мы от того дома не так уж и далеко жили, а, пацаны, сами знаете, где только за день не побывают. Взрослых про этот дом спрашивали, а они от нас как от мух надоедливых отмахивались. Вообразили мы, что в доме том привидения живут. Ну, а где приведения, там само собой разумеется, и клад искать надо – так ведь во всех книжках пишут. Вот и мы решили поискать. А вдруг найдем что-нибудь.
Ничего там, конечно, особенного не оказалось – так, хлам разный: стол, стулья поломанные, доски, тряпки какие-то. Словом, дом – как дом. Вот только холодно было в нем, сыро, хоть и июль на дворе стоял. И дышалось в нем тяжело, как в могиле, да еще пахло, не поймешь чем - какой-то затхлостью сладковатой.
Не знаю, как про то родители наши узнали, но за такую экскурсию мы порядочную взбучку получили. Выдрала меня мать веником и строго – настрого даже близко к этому дому подходить запретила. И знаете почему? Это место и в самом деле нечистое было! В доме этом, оказывается, Мартыниха по – первости жила, как в наши края попала - тогда эта часть города еще районом отдельным считалась. Жила она там, значит какое-то время, а потом пожар у нее случился. Сосед ее, милиционер какой-то, участковый вроде, умом тронулся. Он и поджег ее дом, да еще и в Мартыниху саму из пистолета стрелял. В больнице она лежала. Врачи только удивлялись, как она в живых вообще осталась. Он ведь, милициорнер-то не то три, не то четыре пули в нее выпустил. Но ничего, выкарабкалась, на поправку пошла. Только охромела с той поры.
Когда она из больницы вышла, то решила свой дом продать. Он не совсем хотя сгорел, но работы много требовалось. А из нее какой работник? В годах уже. Людей нанимать пробовала, деньги хорошие предлагала – отказываются люди, боятся с ней связываться. Про нее и тогда уже слава худая шла.
А вот покупатели быстро нашлись. Молодожены какие-то. Он – шофер, она – учительница. Сговорились они с Мартынихой, деньги заплатили, документы, как положено, оформили. Парень тот работящий оказался, сразу строиться начал.
Только что ни день – Мартыниха тут как тут. Придет – не поздоровается, сядет где-нибудь в сторонке, и сидит, глаза таращит. Толи уж ей так жалко дома проданного было, то ли что еще. Парень терпел – терпел, да как-то и говорит ей:
- Что ж ты, бабушка, все ходишь? Дом-то теперь наш. Сама ведь продала, никто тебе деньги силом не навеливал.
Она на него глазами зыркнула:
- Ну, коли так, не будет вам здесь житья. Да и другим тоже. Никому не будет.
Ушла она, и потом не приходила уж больше.
Парень тот молодой был, в таких делах ничего не смыслил. А потому и слова ее мимо ушей пропустил, ну, мало ли что старуха брякнет. И жене, понятно, ничего не сказал. Работящий был человек. Такой дом отгрохал! Картинка, а не дом: на наличниках всюду разных завитушек наделал, ставни резные на окна приладил, на крыльцо – перильца точеные, а на трубу, там где железную решетку ставят – таких птиц из жести вырезал, что закачаешься. Загляденье, словом.
Зажили они себе. Поначалу хорошо жили, дружно, любили друг друга. Только недолгим их счастье оказалось. Раз пошли они утром на работу, а у ворот у самых портфель лежит – большой, черного цвета, толстущий, ну, как у начальников тогда были. Подумали они, что может потерял кто-нибудь. Открыли, а он золой по самый верх набит. А в золе куриные лапки с когтями лежат. Они, вишь, люди-то добрые, о пакостях таких и не подозревали даже. Решили, что кто-то из знакомых так подшутил глупо. Выбросили они это портфель к черту, да и на работу пошли, а вскоре и забыли про него. Да и не до того им стало.
Ссориться начали меж собой вдруг. Чуть не до драки дело не доходило. Соседи только диву даются: то, как два голубка, душа в душу жили, а теперь, как кошка с собакой. Он выпивать стал. Да и она тоже быстро к этому делу пристрастилась. И пошло. Каждый день у них пьянка да ругань. Тут уж он и бить ее начал. Сам до того допился, что права отобрали, с работы выгнали. И милиция его на заметочку взяла, когда, мол, вы товарищ, на работу устроитесь, не желаете ли статью за тунеядство – в те годы с этим строго было, все работать обязаны. А кто на работу пьяницу возьмет? Устроился сторожем, лишь бы числиться где, чтобы милиция не трогала. Сам по соседям халтурил, что заработает, то пропьет. Она тоже не лучше – ходит вся замызганная, под глазами синяки – не поймешь, то ли от пьянки, то ли муж наподдавал. А уж и ребёнчишко родился. И что интересно, сами понимают, что до крайности дошли, а ничего поделать с собою не могут. Так под горку и катятся.
Но, как говориться, свет не без добрых людей. Вот и сейчас отыскались такие люди.
- Это, - говорят, - вредит вам кто-то. К бабкам вам надо.
Привели к ним какую-то старуху. Та дом обошла, осмотрела все, потом говорит:
- Ну-ка вспоминайте, не находили ли чего у дверей странного?
Те долго вспоминали. Нет, вроде бы ничего.
- Хорошенько думайте!
Давай они все в голове перебирать, только тогда про портфель-то и вспомнили – больше года уж с того дня прошло.
Старуха им поясняет:
- Зола – это чтобы в доме у вас печаль завелась, лапки куриные – чтобы вы глаза друг другу повыцарапывали. Ну, ссорились, чтобы.
Разъяснила она им все так, давай наговоры потом читать. Пошепчет – пошепчет что-то, да и плюнет в угол, опять пошепчет – пошепчет, и в другой угол плюнет. И так пока все углы не обошла. А как закончила, то сказала еще:
- Полегче вам будет теперь, а лучше все- таки съезжайте–ко вы отсюда совсем. Вредят вам сильно. Тут уж я вам ничем помочь не могу: я уйду, а этот человек опять вам напакостит, да посильней чем сейчас, а тогда, кто знает – справлюсь ли…
С той поры и впрямь дело у них на поправку пошло. Он пить перестал, и ссорились уже меньше. Долгу песню тянуть не стали, продали этот чертов дом и уехали.
Другая семья жить стала. Опять молодые какие-то. Эти не в пример первым. Она будто домохозяйка, а сама все на рынке торговала. Он тоже на работе только числился – подметал по утрам у магазина. Это для виду – чтобы милиция не трогала. А сам пимокатом был - валенки катал. У него овцебитка своя имелася. Своим трудом человек жил. Тоже, вобщем, ничего люди. Вот только жадны не в меру. Ну, это понятно почему: чем богаче человек, тем ему еще больше хочется. Дом как дворец обставили: всюду ковры да хрусталь. Скотину завели: свиней, кур, овец, двух корову держать стали, бычка…
Только и эти недолго прожили. Завелось у них в доме черт знает что. Не успеют свет выключить, как тут и начинается: кто-то бегает, топается, дверьми хлопает – только шуматок стоит. Свет включат – нет никого, а как погасят, опять - на тебе! Долго они так маялись, под конец и вовсе худо сделалось. Долго они так маялись, под конец вообще плохо сделалось - только лягут спать, свет выключат, так и начинает мужику казаться, что кто-то его по жопе палкой стучит. Жена ничего понять не может, а он аж кричит, бедный. Месяц со светом спали, в конец измучились. Сходили потом в церкву, попа позвали.
Поп молебен отслужил, углы – стены святой водой окропил – сгинуло все. Ненадолго только. Не успели от одного отойти, как другая напасть.
Раз сидят они за столом, ужнают. Вдруг ни с того, ни с сего говорит он жене:
- Что это от тебя, Анна, покойником пахнет? Уж не в первый раз за тобой замечаю.
Та отшутилася:
- Так ведь ко мне по ночам покойник ходит, - думала, что и он шутит.
А он, оказывается, на полном серьёзе все говорил. Она потом не раз каялась, что так ответила. Да поздно уже.
Муж ее с того вечера близко к себе не подпускал, ему ведь взаправду казалось, что запах покойничий от нее идет. До того дошло, что побил он ее и из дому выгнал. Развелись.
Другую в дом привел. Пожили немного, и опять та же история: кажется ему, что и от этой жены покойником пахнет. Представляете? И эту выгнал. А потом и самого его посадили: узнала милиция, что он пимы катает. Это сейчас вам предпринимательство, а тогда с этим строго было. Как же, коммунизм строим! Не давали людям свои дела делать. А кому он мешал? Никому, даже наоборот, польза была – валенки – то он хорошие делал, не в пример государственным, потому и не сидел без заказчиков. Так нет же, дали ему пять лет с конфискацией. Поговаривали, будто это прежняя жена на него заявление написала, правда, это, или нет - не могу сказать, не знаю.
Дом государству отошел. Потом государство его опять продало каким-то. Желающих много было, государственная-то цена в то время бросовая была, не то, что теперь, да и сам дом – ого – го! Только так никто в нем и не прижился. Поживут год – полтора, а потом съезжают. То крысы в доме заведутся – никакая санэпидемстанция не помогает, то вдруг стены отпачивать начнут, да так, что в доме сыро, как в болоте становится и никак эту сырость не вывести – вода почти ручьями со стен лет. А выедут люди – опять все в порядке. Словом, много хозяев переменилось. Под конец уж и покупать этот дом не захотел никто. Как последние хозяева бросили, так и стоял пустым.
* * * * * * * *
Вот такая вот история. Что? При чем здесь я? Так ведь у истории этой продолжение есть. Только случилось все много лет спустя после того, как мы в тот заброшенный дом лазили. Мне тогда уже лет семнадцать было, во всю за девками ухлестывал, работал уже, в техникум хотел поступать, да не получилось… Мартыниха к тому времени померла давно. Да и мы уже в новом доме жили, на другом конце города. Как раз где-то после ее смерти сразу почти и переехали.
В тот год весна удалась ранняя да теплая. Грязи почти и не было. Не успел снег сойти, как почки распустились, подсохло все. Благодать, словом. Ночи светлые, все кругом цветет, воздух – нектар чистый. Домой и не тянет. До утра, бывало, гуляли по городу. Нас тогда целая компания подобралась: я, Васька Сиротин, Колька Толстый, другие парни да девки. Где только не были! Весь город обошли да не на один раз.
Так и оказались мы в том районе, где я раньше жил – то есть в поселке бывшем. Там уж и каменные дома строить начали, жилых мало, конторы всякие больше. А старые деревянные дома, не все снесли, так и стояли с новыми постройками вперемешку.
Ребята идут, песни под гитару поют, а я во все глаза по сторонам смотрю, давно ведь тут не был, многое изменилось, интересно мне. Идем мимо дома одного. Здоровенный дом, только обветшал очень; стекол в окнах нет, фундамент осыпался, железо с крыши снято, кое где доски пооторваны – разобрали люди, раз под снос. И вдруг меня как по голове ударило: «Так ведь это Мартынихин дом старый». Не знаю отчего, но до того я поразился вдруг, что не заметил, как слова эти вслух сказал. Ребята услыхали, спрашивают, о чем это я. Я им рассказал, все, что знал. Любопытно им стало. Кто-то и говорит:
- А давайте зайдем, посмотрим, что там в нем есть.
Я их отговаривать начал. Одни послушались, а другие меня на смех подняли: трусишь, мол, в комсомол вступать хотел, а сам веришь во всякую ерунду. Я тогда и говорю, что ночь ведь, все равно ничего не увидите. Коли так хочется вам, так завтра придем сюда днем и посмотрим. Согласились они с такими доводами.
А назавтра приболел я, затемпературил. Как специально получилось! Они без меня ходили. И, слава Богу, что не пошел. Хоть и не верили они ни во что, но страху понатерпелись... Залезли в дом, все кругом пересмотрели. Ничего там такого нет особенного – так, хлам разный: стулья поломанные, стол самодельный, тряпки какие-то. Вот только сыро, как в могиле, запах тяжелый. Под конец решили и в подпол заглянуть.
А там - в одном месте фундамент осыпался, и видно, что какая-то коробочка в нем спрятана. Интересно им стало, расковыряли они фундамент. А это гроб. Маленький такой, будто для ребенка, но поменьше. Открыли его, а там кукла лежит восковая, вся в белое обряжена, иголкой проткнута, и запах от нее такой смрадный идет, будто и в самом деле мертвец это.
Вот так вот все оно и было. А коли мне не верите, приезжайте к нам, людей порасспросите. Вам мой рассказ любой подтвердит.