Я бы, наверное, все-таки не рискнул публиковать это произведение на Главной, когда б не появившиеся со временем раздражение, и даже, пожалуй, злость, в связи с публикацией предыдущего эротического рассказа ("На приёме") на моей страничке. Ведь ходят и читают, по несколько человек в день ходят, и все - инкогнито (имеются, правда, два исключения, спасибо им). Чего (или кого) трусят взрослые дяди и тёти, авторы и посетители нашего сайта, честно говоря, не понимаю. С Главной же ситуация, как мне кажется, несколько иная.
Часть первая.
"Со своей стороны я думаю, что главная причина, по которой невидимый Бог
стал видимым во плоти и завел беседу с людьми, заключается в его желании привести плотских людей, способных только на плотскую любовь, к более
здоровой любви к Его плоти, а потом, мало-помалу - к духовной любви."
Св. Бернар
Я лежал в постели, расслабившись, весь еще в мыле после бурной схватки; сильно ныли мышцы живота и ног. Рядом пластом лежала жена, тяжело дышала, чуть всхрипывала (накануне, кажется, подстудилась). Сегодня мы любили друг друга как-то по-особенному, можно сказать, по-юному пылко. Причина – расставались довольно надолго, аж на три дня, жена уезжала на учебу в Швейцарию, что-то по ее банковской части. Обычно, предаваясь любви в полную силу, после я тут же засыпал (жена рассказывала, что вид меня спящего, в такие минуты какой-то очень, по ее словам, несмотря на внушительность, детский,
неизменно ее умилял). Но тут чего-то не спалось. Поворочавшись с боку на бок некоторое время, понял, что не усну, встал, пошел принимать душ. Стоя под теплыми упругими струями воды, вдруг с удивлением обнаружил, что как-то быстро восстановился, более того, по особому сладостному подрагиванию, постаныванию внутри себя, по натяжению и зуду кожи, понял, что вновь хочу, и готов к новым битвам. Что делать? Жена наверняка уже спит; потом, если даже и не спит, она у меня хлипкая, быстро устает; и, наконец, нужно ведь и пожалеть бабу - ей завтра на самолет, тяжелый день...
Я не мальчик, знаю, что делают в подобных случаях; сам пользовался, помню: и в далеком детстве, в процессе, что называется, полового созревания, и в юности, когда терпежу уже никакого. Однако, сейчас этот способ не годился; я чувствовал - удовлетворения все равно не будет.
Тело моей жены стояло перед глазами: ее восхитительно белая грудь, с небольшими обычно сосками в крошечных пупырышках, при ласковом трении быстро и сильно набухавшими и принимавшими форму сочных грибочков распаленно-багрового цвета, которые так удобно подсасывать и подкусывать во время любовной игры; ее широкие бедра, с чашей поросшего белесоватыми, бархатистыми на ощупь волосиками живота; безупречных линий длинные ноги,
мягко ложившиеся на мои плечи в нашей излюбленной позе и, несмотря на предусмотрительно накладываемую мазь, часто натиравшие их до крови; и самое главное - раскрывающееся мне навстречу сокровище, кроваво-красный бутон, изнутри весь в живых пещеристых бугорках и капельках смазки, а снаружи - в обрамлении спутанной чащи светлых шелковистых волос, которые приходилось тщательно разглаживать и отводить в стороны (для нас обоих наиболее эротическое занятие, во время которого я щекотал бутон своим инструментом, слегка засовывая и высовывая, а также по кругу, заставляя его наливаться соком, выгибаться и трепетать) во избежание попадания в канал, что, случаясь иногда в продолжение акта, доставляло мне резкую, прям нестерпимую боль.
Постояв под душем еще, и вконец распалившись воображаемыми картинками, понял, что так и так не удержусь, вытерся насухо полотенцем и прошел в спальню. Жена, конечно, спала, как всегда, на левом боку и скинув одеяло. В сумраке спальни заманчиво белели округлые очертания ее тела, все в тенях его выпуклости и впадины. Осторожно, стараясь не разбудить, я подлег к ней в постель и затаил дыхание. Полежав так с минуту в некотором отдалении - возбуждение только нарастало, - медленно повернулся набок, протянул руку и дотронулся до ближней ко мне правой груди. Никакой реакции не последовало. Тогда, осмелевший, я расправил ладонь, и скользнул ею вниз, к ребрам; мягкая женина грудь теперь улеглась в ладони, вываливаясь из нее на верхнюю свою половину с соском, и стало удобно указательным пальцем ласкать, щекотать сосок. Через несколько секунд упражнения он начал вдруг резко набухать. Не просыпаясь, жена что-то невнятно пробормотала. Зажав его, ставший уже грибовидным и твердым, между большим и указательным пальцами, я приступил к легкому массажу вверх-вниз, с одновременным раздражением в части круглого основания. Жена застонала тихонько, чуть выгнула спину. Значит, пора приступать ко второй груди. Просунув левую руку под женин бок (фигура у нее все-таки замечательная, операция заняла мгновение), сразу нащупал и завладел; сосок оказался уже набухшим, только ласкай. Увлеченный таким приятным занятием, я не замечал, что нижней половиной своего тела потихоньку сдвигаюсь в сторону жены, и в какой-то момент прикоснувшись – кажется, к ноге - стоящим дубиной членом – дернуло вроде как током! - понял, что больше не могу. Одним рывком прижался тогда к жениной спине, обхватив борцовским приемом, повернул и взвалил на себя лицом вверх - какая великолепная мясистая тяжесть! - без промедленья раздвинул ей ноги, и, вплотную прижавшись к сокровищу, попытался с ходу ввести. Не тут-то было! Влажноватое еще с прошлого раза, по ощущениям податливое и готовое к употреблению сокровище уже на входе в канал оставалось закрытым. Много раз тыкался я в эту неожиданную преграду - тщетно – граница на замке! – абсолютно непроницаема. Я сменил тактику, и палец мой, подобно ужу, попытался вкрутиться в нее винтом. Бесполезно, чуть не сломал. Не преграду, но – палец, и было больно.
Что за чушь?.. Обеими руками раздвигал я теперь большие женины губы, без устали массировал пухлый, набухший кровью клитор; в надежде на силы земного притяжения, упирался ногами и, работая брюшным прессом, поднимал нас на всю возможную высоту, с диким шумом обрушиваясь потом вниз, так, что трещала кровать... Безрезультатно. И снова ковырялся, навозный жук, вертел жену, как куклу, и так, и сяк, упрямо раздражая по очереди все известные мне, в теории и на практике, женские эрогенные зоны. Сим-сим упорно не открывался, надежно скрытое за ним сокровище было сейчас недоступно. Утомленный до чрезвычайности, я плюнул, наконец, и кончил жене на животик (когда-то ей нравилось). Затем с трудом сполз с ее тела, угрюмо повернулся к нему задом, страшно недовольный его, тела, странным, если не сказать больше, оскорбительным, поведением, попытался обдумать случившееся.
Д-да... все было, такого еще нет. Чтобы любимая жена, подобно куску камня, оставалась холодна во все время плотской утехи; чтобы не ответила на горячее желание мужа, не застонала, не пискнула даже – этого было бы достаточно, - не приоткрыла врата... Тут я припомнил - шаг за шагом, момент за моментом отслеживая неприятное, - что, а ведь и действительно, и не пищала, и не стонала. Первый легкий стон в самом начале не в счет. Далее, тишина, ни звука, и только собственное мое прерывистое дыхание. Д-да... И что бы это значило?..
Несколько настороженный необычными обстоятельствами произошедшего(как ни крути, таки произошедшего, хоть и одностороннего) акта, я вслушался в дыхание жены. Как ни в чем ни бывало, она продолжала спать на боку, так же слегка подхрипывала во сне. Ничего в результате так и не поняв, решил разборки с женой перенести на утро. Заснул.
И снилось мне, что...
... я в церкви неизвестной мне конфессиональной принадлежности (ни тебе икон, ни алтаря; не крестообразный, но почему-то круглой формы пустой зал, только в северной его части крошечный квадратный придельчик с окошком и маленькой темной фигуркой на постаменте, - и почему я решил, что церковь?), абсолютно голый, стою посередине и озираюсь по сторонам. Тепло, очень тихо, слышно только, как где-то жужжит то ли муха, то ли пчела. Это ненавязчивое жужжание гонит прочь было зародившийся страх, мне становится любопытно (от природы я очень любопытен), и я сдвигаюсь с места, двигаюсь по часовой стрелке, осматриваю голые стены. Дохожу до придельчика, приближаюсь вплотную к фигурке, хламида пурпурного цвета закрывает ее с головой. Что-то подсказывает мне, что не нужно бы снимать хламиду, но я снимаю. Маленький и тоже голый человечек, этакий гномик в половину человеческого роста, не старый, но и не мальчик: приятное свежее личико, пустые мертвые глазки, выпуклый лобик, румяные губки; фигурка мужская, но не мужественная, каких-то нежноватых пропорций, и с жирком, небольшой статуйно-классический пенис, и
только ступни ног почему-то несоразмерно большие. Обошел его сзади. То же самое, ничего выдающегося: затылок, шейка, лопатки, аккуратная попка... Снова стал впереди. Посмотрел, потрогал, колупнул пальцем - интересно, что за материал? Прохладный, вроде не дерево, и не металл, может, синтетика? Ладно. Хотел идти дальше, как вдруг...
- Полюби меня... - шепот, очень отчетливый и мелодичный.
Не испугался, застыл, потом медленно повернулся. Человечек смотрел на меня, волшебным образом глазки его ожили, теперь светились и, казалось, излучали тепло. Губки задвигались, и снова я услышал этот шепот-мольбу:
- Полюби же меня...
Человечек следил за мной взглядом, просительно улыбался.
- За что? - находясь в замешательстве, растерянно спросил я.
- А ни за что, - ответил он серьезно. - Просто, подойди поближе, и полюби.
Какая-то неведомая сила будто подталкивала меня в спину, я сделал шаг вперед.
- А как это, полюбить? - задал я еще один дурацкий вопрос.
- Не знаешь, как любят? - неожиданно осклабился он. - Как все.
Невольно я сделал еще один шаг, и стоял теперь уже в непосредственной близости от него.
- Как это, как все? - в голове у меня что-то замкнуло, я плохо соображал.
- Всем телом и душою, - язвительно и строго сказал человечек. - Впрочем, сейчас интересуюсь исключительно телом.
От человечка вдруг понесло жаром; неотрывно глядя ему в глаза, я проделал последние сантиметры пути и подбородком уткнулся в его теплый живот. Он глядел на меня сверху вниз, во взгляде неумолимый приказ. Не в силах вынести этого взгляда, я опустил голову, и... вздрогнул. Невинный статуйно-классический пенис начал вдруг удлиняться и расширяться, на моих глазах все вставал и вставал, доходя уже до каких-то совершенно неприличных размеров; вот, он громадной своей головкой уперся в мою грудную клетку, несколько подвинув меня назад; вот, возбужденно подрагивая, пополз вверх, по шее, по подбородку; вот, как-то сам собою скользнул в рот, сразу и полностью заполнив полость. Нечем стало дышать; задохнувшись, я судорожно пытался его выплюнуть, но это никак не удавалось.
- Люби меня! - пропел серебряный голос сверху.
Мотая головой, хрипя и всхлипывая, чтобы поймать хоть каплю воздуха, я закрыл глаза и начал любить.
- Хорошо, мой мальчик; хорошо... - подбадривал верхний голос. Я старался.
- Ой-ой-ой, милый, как хорошо... - через несколько минут он уже дребезжал и немножко подхрюкивал. - Ай-ай-ай... миленький, еще... - голова моя дрожала крупной дрожью. - Еще... - он стонал и подрыкивал.
Кажется, прошла уже целая вечность, я устал.
- Давай, - завопил вдруг в какой-то момент, - кусай... ку-сай... ку-у-сай!..
Я не понял и на секунду остановился.
- Ну, кусай же... ку-у--у-сай... скотина!.. - он ревел и трясся как в лихорадке.
Я укусил слегка, не хотел делать больно.
- Откуси-и-и... куси совсем...
Тут уж кусил как следует, так что клацнули зубы.
- А-а-а-...-х! - услышал я радостный облегченный выдох, - молодец!.. Жуй теперь побыстрее, - будничным, деловым тоном, - пока не остыл...
Не сопротивляясь, жевал я содержимое своего битком набитого рта, и только проглотив последний кусочек, открыл глаза. Фигурка неподвижно стояла на месте. Первым делом посмотрел насильнику между ног. Там все так же висел его пенисочек, все тот же классический размер, правда, уже без головки.
- Ничего, не бойсь, отрастет... - мирно сказал человечек.
Кровь бросилась мне в голову.
- Кто ты, злодей? - вскричал я в полном бешенстве.
- Не шуми, - ответил он спокойно. - Сам видишь, я - бог Бернара!
Не поняв, я только нервно расхохотался.
Человечек переждал смех, и торжественно продолжил:
- А ты теперь Посвященный первой ступени! Возлюбив плоть мою, - причем, здоровою любовью, взамен людской, скотской, - не уклоняйся, носи ее в себе, дари людям, повсюду, всегда!
И опять жестким приказным тоном:
- Придешь через неделю. Займемся второй ступенью, то бишь, любовью духа...
- Не-е-т... не хочу-у... не-е-т... - долго в исступлении орал я, представляя в уме возможные варианты. - Не-е-т... - бился в руках жены; вместо прекраснейшего
на свете лица, видел богопротивное...
Часть вторая.
"Люцифер, когда он предстает в своем естественном величии, таким, каким
его создал Бог, является абсолютно благородным созданием. Но, когда он
предоставляется самому себе, когда он относится к своему "я" и своему естественному величию, как к своей собственности, он превращается в падшего ангела..."
"Следуя за Христом"
Жена, не успев толком вывести меня из состояния нервного срыва, укатила в свою Швейцарию, я так и не успел с ней поговорить. Лежал, разбитый, в голове пустота, во рту неприятные ощущения. Где-то к полудню стало лучше, но еще пару часов насильно удерживал себя в постели. Потом встал. Обильный завтрак, скорее обед, с тарелкой вчерашних
щей (жена замечательно готовит щи) и куском жирной баранины на второе, пара рюмок водки впридачу, совершенно привели меня в чувство. Дурацкий сон улетучился, настроение исправилось. А зайду-ка я к развеселой своей соседке, решил я, давненько не навещал. Ох, и аппетитная же бабенка! Предстояла, впрочем, одна процедура, а там - вперед!
Для процедурного закрепления себя в нормальном человеческом виде, я встал перед зеркалом, и, глядя себе в глаза, трижды размеренно произнес: "сон... сон... сон...", после чего трижды же плюнул через левое плечо, и снова посмотрел в зеркало. Это мое личное изобретение, никто меня не учил. И я ни с кем не делился, даже с женой, потому как, если мне помогает, то другим – совершенно не обязательно, а у меня - как рукой! - любая неприятность снимается.
В этот раз все было как обычно: зеркало несколько помутилось - так, небольшой туманчик, затем прояснилось, и я глянул на себя, уже абсолютно нормального. Приятный интеллигентный молодой человек (можно было бы сказать, аристократической внешности, вот только в пижаме и шлепанцах на босу ногу): хорошей формы голова, гладко побрит и причесан; чуть пухловатые щеки, тщательно подстриженные усики; довольно строен (я распахнул пижаму и обозревал себя голого), никаких отклонений... Настоящее благородное Божье создание...
Тут мне что-то в изображении не показалось, сначала не понял, что именно. Может, левый глаз? – нет, правый? – да нет, в норме. Нос? - слегка кривоват и крючком, как обычно. Ага, нашел, кажется, источник беспокойства - всего-то немножко губы распухли. Вывалил язык, внимательно осмотрел. Не понравился, цвет какой-то не тот. И еще, десны воспалены, как натерты...
Настроения как ни бывало, не люблю, когда что-то у меня не в порядке. Отвернулся от зеркала, пошел в ванную, там прополоскал рот дезинфицирующей жидкостью, потом прошел в спальню. Нет, никуда не пойду, буду лежать и лежать, думать. Потом поем, выпью водки еще, посмотрю телевизор...
На нашей большой супружеской кровати, на месте жены, кто-то лежал, накрылся простыней с головой, одни ноги торчали. От удивления и страха раскрыл рот, хотел закричать, но горло перехватило, не мог издать ни звука. В вынужденном молчании прошло несколько минут. Широко раскрытыми глазами я пялился на эти нежданные-негаданные здесь ноги, пока не заметил, что, в общем-то, это даже и не ноги, а скорее, ножки, несомненно, женские, и очаровательные, из тех, что я особенно любил (помимо жениных): маленькие ступни с крошечными пальчиками, все ноготочки аккуратненьким беленьким полумесяцем, узкие лодыжки, круглые коленки, нежные, чуть полноватые икры, с не очень большим провалом с внутренней стороны. А дальше... Тренированным воображением мне было легко проникнуть за край простыни и представить себе то, на что намекали такие прекрасные ноги: роскошные бедра, тонкую талию, чистое неглубокое озеро живота, груди... Впрочем, груди, их наличие, величина и качество, и так достаточно четко определялись по рельефно упругим, в положенном месте, выпираниям простыни и мощному торчанию, чувствовалось, очень крупных сосков.
Странная я натура, ей-Богу! Обыкновенно, трус, но в некоторые моменты - удивляюсь, откуда только? - появляется во мне это поистине великое бесстрашие, полезу хоть к черту на рога!
Прошло еще какое-то время, я стоял неподвижно. Появившиеся было липкие слюни (которые я не смел глотать, и они текли мне на грудь) вдруг сами собой просохли, небо обложило, внизу живота давно уже все горело и шевелилось. Наконец, эта жуткая поза безмолвия, в чуть наклоненном вперед положении, с воспаленным взором и налитым, торчащим под диким больным углом закаменевшим членом, стала невыносимой. Я провел языком по ссохшимся губам, вдохнул побольше воздуху, и осторожно, на цыпочках двинулся к кровати.
Приблизившись, сел на краешек. Тело под простыней еле слышно дышало, грудь слегка волновалась; я решал для себя вопрос, как безопасней пристроиться.
Вариантов немного, всего-то два. Первый, самый простой: лечь сверху, а там - будь что будет... Неплохой вариант, но опасный: а вдруг самбистка какая? прореагирует... останешься без всего. Второй вариант тяжелей, требует физической подготовки. Но зато и риска меньше, можно успеть спрыгнуть.
Я выбрал второй. Стараясь все делать без шума, скинул пижаму, по-кошачьи заполз на кровать, опустился на корточки, согнулся в ногах у тела. Далее, как настоящий гимнаст, зафиксировал ноги и, постепенно разгибаясь, шаг за шагом, пошел на руках над телом, добиваясь положения "член напротив". Хоть и не спортсмен, но удалось довольно быстро. Теперь предстояло первое касание; от того, как пройдет, зависит успех операции. Не потерять бы голову, не забыть: кончать придется в кратчайшие, ограниченные здоровьем сроки – руки пока хоть и крепкие, но, к сожалению, не железные!.. Ну, с богом!
Первое касание прошло успешно, если не считать некоторого расхождения в координатах предполагаемого и фактического местоположения сокровища; слегка промахнувшись, я тут же исправил ошибку. (Прошу учесть, что пришлось – ха, без помощи рук! - тянуть, поднимать простыню). Потом все пошло как надо. Я пристально наблюдал; со всех сторон сокровище оказалось достойно прилагаемых мною усилий. В черной, клубящейся, поначалу совершенно
непроглядной тьме его шахты вскоре замелькали языки багрового пламени, оно стремительно увлажнялось и расширялось, позволяя мне проникать все глубже и глубже, при этом сильно и нежно охватывало меня своими невидимыми упругими щупальцами, настойчиво завлекая дальше. Это увлекательное, волнующее кровь путешествие, напоминающее спелеологическую экспедицию, казалось мне бесконечным. Но, вот, приехали; далее, по естественным, физиологического характера, причинам, я спускаться не мог, хотя, прозревал, до дна было еще ой как далеко. Не беда, тогда-то и началась настоящая игра: спуски-подъемы в шахте следовали один за другим, скорость их ежесекундно нарастала, а температура в ней, несмотря на потоки регулярно извергающейся из недр охлаждающей жидкости, вскоре стала критической.
Никогда прежде не ощущал я ничего подобного. Космос, один только космос кругом! Наполнен лучезарными вспышками звезд; и мое "я" – и не "я" уже, эдакий маленький благородный зверек, а - "Я" – громадоподобный ликующий Член, величественный, заполняющий пустоты Вселенной космический Собственник, - лечу в необозримом пространстве Любви, не плотской сейчас, нет, и уж никак не скотской, а совсем-совсем другой... дру-гой... ой-ой!.. ой-ой-ой!.. о-о-о-ой!.. Руки мои подломились; я упал на тело и в тот же момент кончил.
- Ну, что, как тебе любовь духа... Люцифер?..
Я лежал на кровати в большой луже спермы (никогда б не подумал, что из меня может столько вылиться!), рядом с человечком из сна, чувствовал себя на удивление хорошо.
- ... Извини, что перенес занятие на дом, счел, так будет лучше.
- Почему Люцифер? - спросил я весело. Отчего-то было совсем не страшно, а, скорее, смешно слушать.
- Потому как пал, - ответил он, глядя на меня с лукавым любопытством. - Ты теперь, мой дорогой, - падший ангел, дьявол, или, другими словами, Посвященный второй ступени. Как ты сам себе думаешь… познать бога Бернара...
Веселость моя не проходила. Я нарочито внимательно оглядел человечка,
остановил взгляд на его румяных губках, и, не менее лукаво улыбнувшись, сказал:
- Бернара, иль не Бернара... А вот... не прочь повторить.
- Ну-ну, это уже перебор, - он ласково дотронулся до моих яичек. - Пойди, взгляни на себя в зеркало.
Да, вот он, настоящий шок!.. Зеркальное мое отражение не походило, и не напоминало, а - было, точь в точь он, даже пенисочек - его, с отросшей головкой, и висел так же классически. Единственное различие - маленькие аккуратные рожки на моей голове.
Я немедленно забубнил: "сон... сон... сон...". Не успел сплюнуть, как...
Часть третья.
"Святой Павел говорит: "Радуйся Богу все время." Радость того, кто радуется постоянно, не зависит от времени. Три вещи не дают человеку познать Бога.
Первая - время, вторая - плотская природа, третья - многообразие. Для того,
чтобы Бог смог прийти к вам, эти вещи должны вас покинуть, если, конечно, вы
не подняли их на более высокий уровень: превратили многообразие в единство."
Экхарт
... в глубине зеркальной поверхности появилась та церковь, тот зал, где бог Бернара самым беспринципным и грязным образом поразвлекся со мною. Через мгновение в центре зала проявился он и поманил меня рукой. Не успев сделать протестующий жест, я оказался рядом с ним. Он обнял меня за плечи, что-то шепнул в ухо, и вдруг... жарко вспыхнула, растеклась по сердцу беспричинная сумасшедшая радость. Я кинулся, тоже обнял его за талию, и мы немедленно взмыли в воздух.
Я видел нас как бы со стороны. Тесно прижавшись, мы, похожие друг на друга
как два брата-близнеца (я выделялся только нелепыми своими рогами), летали, скользили в пространстве церкви, потом, разделившись, гонялись, смеясь,
и снова кружили, красиво сплетаясь телами в составные заманчивые фигуры, в коих невозможно было узнать, где чья попка и чьи гениталии. Да и не надо было, поскольку плотское меня лично больше не интересовало.
Это продолжалось поистине бесконечно; я совершенно, и, казалось, навсегда, потерял отсчет времени. Радость не угасала, только порывами становилась больше - и тогда я сильно сжимал партнера в объятиях и когтями скреб по спине, так что капала кровь, или меньше - тогда объятия мои ослабевали, и я чуть ли не повисал на его плечах. Гоняясь, я бодал его рожками; уже все тело его, с головы до пят, было изъязвлено кровавыми ранками, которые я лизал в порывах неизъяснимой нежности... нет, нет, опять же, не плотской природы.
Я возлюбил его, вот сейчас и навечно, как самого себя, единокровного брата моего, много больше, чем брата - Соавтора моего и, наравне со мной, Созидателя; это мы, согласно общему плану, рука об руку создавали мир! Откуда во мне это неповторимое чувство нашего изначально общего первородства (следствие его, я откуда-то знал, есть возможность взаимозаменяемости членов; желая все же проверить, я на секунду, намеренно расплетясь, схватился за наши гениталии и без труда поменял их местами)? Откуда эта совершенно непогрешимая уверенность в том, что мое нескончаемое Падение и его мгновенное Вознесение суть одной единой природы (в процессе гонок я намеренно грохнулся оземь, в то время как он стукнулся головой об овальную, небесного цвета крышу - оба отскочили, как мячики, точно навстречу друг другу)?..
И тогда я обратился к нему с такими словами:
- Бог мой-искуситель, прости мне, и сам покайся в многообразии своих проявлений! Потому как - не нужно нам этого, боже! Слившись в извечно бесплотном и, потому, искупительном духовном оргазме, мы станем единым целым! Отринем тем самым добро, суть проклятую желчь благородства, и зло – квинтэссенцию униженья, а также женские и мужеские начала, - все суть единая дрянь и зловонные экскременты прошлого! (В качестве примера для подражания, я оторвал и выбросил член, выкрутил себе соски и пупок; согласно кивнув головой, он сделал то же самое). Возьми назад козлиные свои рОги, и уничтожь, ведь не покажем их никому больше! (Рога отправились вслед за прочим).
- Теперь, - продолжал я, - омою кровь с твоего тела, очищу и поставлю на место (поплевав, я заживил ранки, платочком стер кровь, и водрузил ставшую вдруг неподвижной бесполую фигурку на постамент). А дальше мы с тобой попрощаемся. Потому как... извини, брат, пора...
Ставшие пустыми и мертвыми его глазки показались мне грустными. Я сделал прощальный дружеский жест, вот так... и видение исчезло.
В зеркале опять стоял я, с печальным, и отчего-то торжественным видом, помахивал поднятой вверх рукою. Рогов на голове не было, впрочем, как и инструмента на положенном ему причинном месте; растерянно и со вздохом погладил себя сначала по голове, потом по свежей гладенькой кожице между ног. Смятая постель, вся изодранная, и в пятнах, скомканная на стороне жены простыня... Из глаз вдруг сами собой покатились слезы...
Приезд жены застал меня за весьма полезным занятием. Я, дотоле лишь похотливый бездельник, читал жизнеописание Св. Бернара (неведомо как оказавшееся на единственной нашей книжной полке), этого большого поначалу грешника, затем ученого богослова и не в шутку святого человека. В середине книжки (c привлечением поистине великого множества цитат из разных авторов) картинка-вклейка: голый старец с седой бородой одной рукою поражает копьем мерзкое и отвратительное чудище - среди нескольких прочих одна голова
протухшая и гнилая, - а другой потрясает в воздухе огромным, в лохмотьях волос и кожи, окровавленным членом.
Бегло скользнув губами по щечке удивленной таким приемом супруги (еще совсем недавно при встрече после даже самого короткого расставанья я тут же тащил ее в постель), я вновь погрузился в чтение. Нужно торопиться, ведь отныне мне предстояла новая жизнь, а «остров сокровищ» навсегда погрузился во тьму. Посвященный двух ступеней, человек, возросший от простого любителя женского мяса до носителя божественной плоти, без каких-либо предварительных условий познавший самого воплощенного бога; благородный, но падший ангел, в безумной попытке сумевший отождествить себя с ним, и, в результате, как он и великий святой его – тоже лишенец (но еще не борец, это мне предстояло), я все читал, перечитывал, и - ох, и тупой же! - никак не мог открыть и понять источник его заведомой, это знал, и благословеннейшей мудрости.
Так пойду же вперед, вслед за Христом и Савлом, навстречу высокому сему
пониманию!.. скорее... скорее!..
Послесловие.
"Люди находятся в аду не от того, что Бог рассердился на них; они погружены
во тьму потому, что отвернулись от вечного света Божьего, подобно тому, как,
закрыв глаза, они перестают видеть солнечный свет."
Вильям Ло
Я одолел эту книгу, не получив, впрочем, утоления и разгадки. После прочел много прочих, попроще (жуткая гадость!), и снова вернулся к ней. Сижу, худой и обросший, вместе с тем, окрыленный и не потерявший надежду, изучаю.
Жена-кормилица от меня ушла. Я принял это как и подобает верному ученику Св. Бернара, с кротостью и достоинством. На прощание только спросил:
- Помнишь ли, жена моя, те события накануне отъезда твоего в Швейцарию? Тогда в ночи, будучи еще неслыханным грешником, зловредно приставал к спящему телу твоему; но не раскрылись для меня врата твои. Почему? - ответь.
И ответила она, бывшая жена моя, гневно:
- Бог тебе судия, бывший и злой муж мой, отщепенец! Знаешь ты, с детства
страдаю запорами. Но не пожалел ты тела моего, и мучений моих не измерил.
Тут только догадался я, и возопил, биясь головой об стенку:
- Отчего ж не стенала?
И сказала:
- Подобно солнечному свету был ты мне, бывший муж мой. Как солнечный луч проникает в глубины, все кругом греет и освещает, так ты проникал в меня часто зело, отогревая нутро мое и зажигая в нем свет истины... Не могла показать, боялась...
- Зачем не направила грешнику рукою твердой? - спросил я тогда, тихо обливаясь слезами, потому как уже прозревал ответ.
- "Не изменяемы пути господни во тьме", - так глаголит Св. Бернар, - был ответ.
Светлая, светлая женщина!
Пророческие слова, начало любого конца!
Они погубили ее. С тем ушла.
P.S. "Разница между духовными и плотскими удовольствиями заключается в том, что перед тем, как мы получим плотское удовольствие, мы испытываем желание, а после того, как мы его получим - отвращение; с духовными удовольствиями все наоборот - если мы их не получаем, то нам их и не хочется, но получая их, мы хотим, чтобы они продолжались."
Святой Григорий Великий
Ты прав, Григорий, близкий друг и соратник святого, сам святой. Хоть сижу одинокий, и "я" уж давно - не "Я", и время талдычит свое, приближая к черте, в памяти своей все летаю, летаю...
P.P.S. Поймите же, наконец. Ведь, если сказал Плутарх: "пестрые одежды Исиды олицетворяют Космос", то из этого само собой вытекает, что "Осирис облачен (обязан, стало быть) в белые одежды, символизирующие Разумный Свет"... Разве не ясно?.. Св. Бернар, по-своему уважая Плутарха, говорил...
P.P.P.S. Устал!.. Н-ну, дурачье!..
