без пальто и без шапки, душа нараспашку.
Я в тулупе продрог до немыслимой дрожи.
Ты, гляжу, нарядился в одну лишь рубашку.
Ну, а коль заболеешь, простудишься крепко?
По уму ли шутить над крещенским морозом.
Лучше б взял да примерил пальто или кепку,
чем от глупости спорить с посланником грозным?»
Помолчал мужичок. По затылку почухал
узловатыми пальцами, знавшими труд.
«Козью ножку» неспешно извлёк из-за уха,
из-за пояса вынул огнИво и трут….
Закурил, на сугробчик присев без раздумий.
Глянул снизу наверх, заглянувши в глаза.
Не читал я во взоре ни зла, ни безумий.
Миг ещё помолчал, и тихонько сказал:
«Ты дружок не сердись на меня за правдивость.
Не пеняй на корявости слова иного.
Я и сам не однажды грущу да противлюсь,
что о смыслах вещаю в безмерности много.
Но попробую всё же, чтоб стало понятным.
Ты, как я посмотрю, не из наших, простых.
Может, кто и поведал бы более внятно,
и быть может, подольше б в тебе не остыл
след от тех красноречий, которые молвлю,
лишь простым пересказом забытых учений.
Путь по жизни для всех нас единый условлен,
а разнимся мы - лишь пониманьем значений.
За твоё беспокойство, мою благодарность прими.
Нынче редко встречаешь, кому ещё видима разница.
Нынче денно и нощно одно ведь над ухом гремит.
Воет равно, что бесы над падшими душами дразнятся:
О своём мол, пекись, о чужом не томись понапрасну.
Всяк, кто крепок во здравии, в помыслах - сам о себе.
За своё хоть солги, хоть убей, хоть притворствуя страстно,
разглагольствуй о зле на тебя ополчившихся бед.
Всё теперь так устроено. Страхи совсем потерялись.
Не боится никто, ни греха, ни проклятья небес,
в добродетель сердечную тропки совсем затерялись,
и на троне воссел лишь от кОрысти алчущий бес.
Ладно, я не о том…. Ты спросил о моих опасениях.
Не страшусь ли, мол, я, с холодами здоровьем тягаться?
У погоды, ты прав, настроенье совсем не весеннее.
И морозец, что мерин, привыкший без дела лягаться.
Только, я ведь живу от своих же несложных хотений,
где ни хворь, ни беда, не обрящут пристанищ и мест.
В жизни как… лишь тогда за плечами маячится тенью
безысходной судьбины несносный по тяжести крест,
где его призывают. Хоть словом, хоть даже и мыслью.
Кто творит нам судьбу? Кто верстает наш жизненный век?
И галопом нестись, или шествовать медленной рысью,
выбирает не кто-то, а только лишь, сам человек.
Чем напитаны люди от самых рождений до смерти?
Да лишь верою крепкою. Спорить - нездравость одна.
Ну, а разница в том, чем та вера горит или светит.
Этот страстный огонь освещает нам души до дна.
Коли скажешь себе, я мол, мал, ничего не зависит
от решений моих, и тем паче, от слов или дел….
В тот же час над челом, и твоею же правдой повиснет,
то, что станешь влачить от безликости скорбный удел.
Лишь помысли себе среди ночи под ветра рыданья,
стар, мол, я, да и хвори сильнее, чем прежде…
Тут же немощь на тело, безжалостно-горькою данью,
без задержек накинет дряхлеющих видов одежды.
Но реши для себя, мол, здоров я, безмерно удачлив,
всё, за что не возьмусь, получается справно и с толком…
Путь проляжет в добре, без стенаний и горького плача.
И не будет там мест, ни хуле, ни пустым кривотолкам.
Так что, всё - лишь от нас, от самих происходит по жизни.
Ну, а то, что виновных пытаемся вечно сыскать
не в себе - это только лукавство, которое даже на тризне
не спешит из личины на свет естество отпускать.
Всё от наших хотений. Как хочется, так и случится.
Хочешь быть при здоровье, при жизненной радости. Будь.
Ну, а коль неудачей, хоть мысль, хоть и дело сучится,
ты виновных ища, в зеркалах поискать не забудь».
Встал со снега мужик, пятернёй шевелюру взлохматил,
поклонился глубоко и двинулся тихо вдоль речки.
Шиллер, Гёте, Бетховен, Бизе, Страдиварии, Амати…
Нет, конечно же, гении, помнятся в памяти вечно.
Только вон как выходит. Простой мужичок возле брода,
а дарует не меньше, чем древности мудрый философ.
И в который уж раз, толк про вещую мудрость народа,
рассужденьем простым вычитает из списка вопросов.
© Владимир Дмитриев
