Я сидел с Предателем. От сырости вкус сигарет отдавал известью. Снова эти монологи, споры в моей голове, обрывки фраз вырываются, время от времени, но никакой связи в них нет. Я, сидя на ступеньках, выдыхая пар изо рта, вытирал кровь с ножа. Я не нервничал, и никогда прежде не держал его. Вспоминал один случай из детства. Тогда отец приехал ко мне в первый и последний раз. Сидя на кухне, рассказывал о каких-то людях, его знакомых, но, ни слова не сказал о себе. Я, молча, слушал пустые рассказы и смотрел на его часы. Время для меня было чем-то материальным, плотным и живым. Это существо жило и властвовало над всем, и никто не может сказать, что будет, если его просто не станет. Когда он начинал свой рассказ, время становилось вязким, и в стол как в патоку проваливались мои руки, и стулья медленно, но верно увязали в пол. Потолок тягуче капал, и слова его теряли всякий смысл. Окно под тяжестью еще двух этажей сдавливало, стекло не лопалось, капало. Я смотрел, как небо стекало плавленым пластиком на деревья, склеивая ветки. Щебет птиц, пробивая этот пузырь, плотный и поглощающий звуковой волной вырывался гулом и из-за запоздания в итоге был громче, чем должен быть…
Докурив, я встал, не оглядываясь, пошел. Предатель нехотя плелся-хотел спать. Хотел отгрызть мне ноги, чтоб я свалился, и наш маршрут кончился. Я хотел жить, но я не хотел переломать людям ноги, перегрызть глотки, чтоб остановить их движение, мешающее мне дышать, даже вздохнуть. Ведомые инстинктами, создают определенный модуль мышления, последовательно создающий все возможные стереотипы, формирующий нескончаемый поток. Паутину. Выпасть из потока почти невозможно, отрекись от людей зачавших тебя, протянувших руку помощи, наградивших тебя пониманием, но и не покрывшись плесенью самодурства и не переместившись сознанием в альтерреальность, где свобода, ясность и симптом Липмана. Откажись от всего, от себя в первую очередь, эта паутина, связывающая всех и каждого, управляет всем, не имея собственного сознания, по сути, проекция. Нас, с четким алгоритмом.
Глава 2.
-Черт…что за шорох…?…Да кто там?
Скрипит дверь, нерешительно, но спокойно. Так же скрипит кровать, на этот раз шумел я. Пытался найти зажигалку или что либо, излучающее свет. Нервно сбросив со стола все на пол, удачно споткнувшись, упал. Пошарив вокруг себя, нашел фонарь, ухватил, попытался включить, но рука начала увязать в пол. Совсем медленно, закапал потолок, совсем тихо прошептали-
-… как твое сердце?
Услышав знакомый голос, успокоился. Фонарь уже не был нужен, к тому же не работал. Я расслабился, пол перестал быть таким вязким, потолок продолжать капать.
-Хорошо… как ваши?
С улыбкой спросил я, вопрос был некорректным и не уместным, но с юмором всегда были явные проблемы.
Доказательство тому, случай, рассмешивший меня до смерти. Наркоманы забавлялись над случайно проходящими мамашей и ребенком, оказавшимся не в том месте, не в то время. Доза, газовая горелка, керосин, пятеро серых тел, и два, с чистой кровью и не исколотыми руками. Трое держали мать, один шприцом вводил керосин в глазные яблоки, она истошно визжала, дергалась как червь на раскаленной сковородке. Залив глазницы бензином, подожгли. Как она, безудержно врезаясь в стены, мусорные баки, кричала, что-то невнятное. Шум, крики, животный смех, один из невменяемых так был увлечен, что поджег своего брата по игле, но тот продолжал издавать звуки, похожие на смех и горел, так и сгорел в веселье…
-…Ты зачем лезешь вперед своего времени? ...Ты итак слишком много знаешь…
-Я обязан вам светом - вы тьма, теплом - вы холод. Мне нужно время, я хочу уйти, взяв, что-то стоящее с собой…
Шорох… Они ушли. Разговор снова не удался.
Глава 3.
Стены твердые. Я иду по улице. Предатель рядом.
Провокация. Все система, хорошо слаженная система добровольного управления. Дорога провоцирует на ощущение пространства, спокойствия, знаешь, что дальше не «Ничего», а «Что-то» как и здесь. Фонари провоцируют, заборы, на ощущение защищенности, будто бы та самая система заботится, ограждая от опасности и темноты, соответственно пробуждая чувство долга перед ней.
Рождение - следствие вышеупомянутой провокации.
Убийство - тоже. В совокупности провокация настолько опошляет рождение, что, по сути, приравнивает к убийству. Даже искренность следствие все той же пыли, витающей повсюду - провокация недоверия. Злость - страха. Любовь одиночества. Смерть – рождения, в свою очередь рождение – смерти.
Чтоб совсем не превратиться в растения, нам дан разум, в том числе память.
Память – паразит. В настоящем, вспоминая прошлое, тратишься будущим. Три чаши, которые то наполняешь, то опустошаешь, пересыпая песок из одной в другую, в итоге одна – пуста, второй вообще нет, а третья треснула. Память термит.
Глава 4.
Мы идем по улице, провоцирующей и бесконечной. Итог пути – морг. Там я работаю помощником главного патологоанатома. Копаясь в трупах, гниющих частях тела и внутренностях, источающих неимоверную, но привычную вонь, невольно думаешь, глядя на все это – А ведь эти кишки старого, немощного существа, возможно, переваривали пирог, приготовленный руками его любящей дочери либо внучки, и был съеден в теплой гостиной, в окружении семьи. Обед сопровождался разговорами о работе, родственных связях, обсуждениями о чьей – то неверной жене и о пожаре в соседнем квартале, о понижении зарплаты, обо всем. О чем угодно, кроме того, что на самом деле имеет ценность и надобность. А возможно это был продавец, которого уволили за то, что он проглядел пропажу муки, нескольких яиц и пакетика ванили. Брошен был неверной женой, которая ушла к своему любовнику. Ее платья, которые она не успела вывезти благополучно сгорели дотла, вместе с его квартирой. И возможно эти кишки перерабатывали отходы со свалки, отборные, которые были избавлены от излишков плесени, возможно червей. В холоде, грязи, духовной и материальной, с мыслями о Боге, о наказании, с жалостью к самому себе и к упущенному. С мыслями обо всем. О чем угодно…
Глава 5.
Утро началось с нового трупа – бритоголовая девушка, двадцати семи лет, покрытая татуировками различными, но невозможно красивая, с точеными скулами… Причина смерти – сбил мусоровоз. Предатель молча, встретил ее, пронумеровав, пошли на лестницу.
Порой кажется, что такие сны, насыщенные и изломленные на психо – эмоциональном уровне, после которых, просыпаясь, каждый день, кажется, что пробуждаешься каждый раз в абсолютно в разных периодах чужих жизней. Ощущение складывается от того, что будто каждое утро с чужого плеча. Представьте следующее: кареглазая Алиса с Аляски, у которой живут две печальные Хаски, на ужин ждала своего парня, а того убили…вот такие вот краски. И она рыдала, и в душе крича и захлебываясь, примеряла лезвие к запястью, потом будто страдающая от кататонии, сидела без движения и в ступоре. После, с разъеденной кожей от слез уснула с рассветом. И вот та паника, охватывающая, скользкая, потная и холодная, которая должна добивать ее, с самого пробуждения паразитирует тебя…
Глава 6.
Сон.
Но это мой дом, моя правда, на краю сумасшествия я был в комнате смерти и жизни. Видел чащу с водой, масленую, мертвую, которую можно пить лишь слепым. Там Рождение из страха, покорность из неведения. Две комнаты. Одна – Смерти, где юность с чащей той, с водой масляной, мертвой, которую можно пить лишь слепым, стоит. С началом по одну сторону, с концом по другую, питает. И голову давит, и от земли отрывает, несет в комнату Жизни. Где жар, шум, мелочная суета, и крики бессвязные, без приятного аромата смысла и надобности. Ждут опять рождения плоти с силой и соком, с надеждой на что – никто не знает. Долго, нервно, склочно, ждали, до разрыва сосудов… Но все ярусы, комнаты связанны и не родился в слезах и поту… Не родился.
И с этим ходи по работе, виня себя в их смертях, потому что мне дали этой воды, и я был лишним во второй комнате. А раз дали мне – значит слеп.
Глава 7.
Помню в детстве, мама повела в парк. Мы любили друг друга, но в принципе не сильно. Как пластинку, которую часто слушал, потом она, куда - то делась, а потом ты ее сломал ненароком, а ничего даже не екнуло. Был вторник, она была в платье, я вел за собой на шнурке старые ключи. Это был мой питомец, которому было наплевать добрый я сегодня, или злой, забыл про него, или вдруг вспомнил. Пройдя в толпу, поняли из криков, что целая связка шаров, обещанных толпе детей, по нелепости клоуна была упущена, и виднелась в небе. Остался один. Клоун дал его мне. Счастье мое было не в том, что из ста, или пятидесяти детей – выбрали меня, а в том что, я отказался от избранности в некотором моменте, я с легкостью отпустил руку, наблюдая, как красный шар превращается в точку на небе. Не осуждения я боялся, как все посчитали, не думал о справедливости, и не старался уровняться с остальными, а просто отказался. И был счастлив, что совершенно спокойно лишился того, чего я не хотел. Когда шар стал настолько далеко, что слился с небом, я в легкой эйфории напевал песню, вел своего питомца, и думал, что никогда не забуду этот момент.
Глава 8.
-Кто здесь… Я все пронумеровал! ...
В бреду, падаю на пол, увязаю, но не успеваю проснуться.
Сегодня мы разговаривали глазами, я явно слышал ответы на свои мысли у себя в голове.
Описать это, либо пересказать невозможно. После того, как они опять пропали с рассветом, ясность, как опухоль постепенно охватывала мозг. Ясность была новой. Я не вижу ее в глазах прохожих, соседей, на фото кровных родственников. Казалось, возможно, так и было на самом деле, что лишь Предатель понимал, спокойно догрызая, чью - то кость. Лишь в его взгляде, я видел ответственность и верность, и долг, помимо своего отражения. Трупы так и поступают, люди продолжают умирать и убивать, смерть так многогранна, что кажется жизнь вся, большая, поэтапная подготовка к ней, и не машина работа твой показатель, не общество, которое ты годами формировал вокруг себя, а именно этот момент и доказывает, что ты был. И кем ты был. И многое становится ясно, только после, это будто точка. Точка отсчета.
Но я ничего не понимаю, у меня будто анальгезия, только в эмоциональном проявлении, мне не страшно и не больно. Больно было лишь раз. Когда отец скончался, это описывают все – горло сводит, и руки от боли, чей корень, где то в сердце, и мысли те же, что и все говорят и думают при потере. Но потом, я почувствовал еще кое - что. Ты будто тешишь себя, и мерзко стало то, что свое горе, ты ставишь выше всего, выше того что кто то погиб, и нет его больше, а ты в свою очередь считаешь что жизни без него нет и страдаешь ментизмом. Понял тогда, люди умирают. Я понял. А те, чьи души до сих пор полны стенаний, до сих пор не поняли.
Глава 9.
После ночной смены, мы пошли на любимое место моего верного, беспородного пса, сидели там долго, я складывал из камней маленький город. Размышлял о богах. Были ли они, есть ли сейчас, что бы я чувствовал и как бы я думал, будь я богом этого маленького, каменного города. Библия поражает мозг людей, вселяя в него некий голос, который говорит на все – Значит так надо, так должно случиться.… И прочие установки, не оставляя выбора. Ведь теперь, что бы ни произошло, это не ты, это Бог, и это не оговаривается, ни в коем случае, и введенное в вену чувство благодарности всему, разведенное на своеобразной идеализации, и эйфории не дает тебе воли бояться. Библия была придумана как манипуляция людьми, причем невероятно удобная в практике. Веришь – Рай, не веришь – Ад. Но тот самый Бог простит тебя. Человек с появлением ее, перестал понимать, что он сам и есть Бог. Как богат его мир, в котором он властен над всем, и придумывает, а главное создает свой историями. Как велико восприятие того же человека, которого общество рассматривает разбивая на части, доли, по которым ему проще определить его в ту, или иную категорию, из тех, что слепило его скудное на нынешнее время восприятие. Как можно было изгадить то, что рождается каждый день и дать обозначение, поросшее плесенью стереотипов и от страха и боязни лучшего не самыми лучшими примерами жизни. Сказка с плохим и хорошим концом. Волшебная, по сути, книга, базированная на инстинктах, управляет столетиями людьми, пугая. Пробуждая чувство вины. Бесконечное. Хочется верить, что боги есть, с этой земной ныне ущербной, данной будто на сдачу всем жизнью, основанной на вечном чувстве вины, будто целуешь человека твоего же пола, на глазах у женщины только что пережившей аборт. Я верю, но не в сказки. Они, приходя ко мне по ночам, давно дали возможность, понять какое все на самом деле, стало понятно, что люди давно не умеют верить. Даже в себя. Каменный город был для меня проекцией чего - то большего. Чего – то настолько же сложного, насколько простого. Как и все в этом мире.
Глава 10.
Пол твердый как никогда. Уже с месяц они не появлялись. Предатель спит. Я нет. Мы жили в деревянном доме. Мы долго там жили. Абажур еле горит. Мы были там всегда вдвоем. Лучи, пробиваясь сквозь занавески, будили меня. Предатель нервно скулит сквозь сон. Запах древесины, терпкий и тонкий и насыщенный всегда присутствовал в доме. Черно – белые фото, маленький щенок, велосипед, пластинки играли на фоне. Я не любил чердак. Мне противило то, что будто бы я там прячусь от всего. То ли дело крыша. Окно разбилось от ветра, Предатель вскочил, для ночного времени суток это было действительно шумно. Свобода была во всем. Именно такая, какая нужна человеку. Свобода, создающая лишь иллюзию выбора. Мамины кудри, мой первый вывих, салюты по праздникам, я часто обжигался чаем, ветер, которого я боялся, сказки перед сном. Книги стопками, скрипучий мой стул, ее сухая кожа и соленые слезы, родинка за ухом, то, как она порой запиналась, когда думала о чем - то параллельно, росса на холодной и стеклянной траве… Снег, дым, Предатель, письма, окна, они, фотографии, тишина…
Глава 11.
Объектив.
Доведено до автомата проснуться, одеться, пойти, куда - нибудь. Солнце как – то приятно грело в этот отштампованный день. Предатель пропал ночью, я был как без рук. Предполагая, что он на пустыре, где мы часто бывали, побрел туда в надежде найти его там. Раньше он не пропадал, и было странно, что просто ушел. Возможно, почуял смерть, но он был абсолютно здоров, в этом я уверен. Но я ощутил, как асфальт под ногами вязнет, стук сердца отдает в вязкой патоке под ногами, небо капало, будто стекло, не успев остыть, перемешивалось с горизонтом, который переливался на свету как бензин и искажал свою же, в обыкновении четкую и постоянную линию. Лучи света проникают всюду, кислорода не хватает, как сперло дыхание и руки отнимались прямо от сердца, до кончиков пальцев... Все что было, казалось иным, один миг, перекрывший все. Я вытащил тот нож, его конец тягучей массой потянулся вниз, но плоть делала его твердым как прежде, холод охватил тело. То, что я пережил, перекрыло все… То, что было самым чистым, единственным в этой паутине. Эта чистота в своем проявлении поразила меня.… В первый и последний раз.
Все закончилось, я упал, машины ехали дальше, акции росли, люди умирали и рождались, поддаваясь провокации, мороженное так же таяло, киты так же убивали себя, а она просто стояла с красным шаром в руке с липким, не отпускающим осадком ото сна.
