Как будто кто-то пьяный прокладывал её.
А может, кто-то умный покрыл бумагой клейкой –
И хочешь прямо срезать…петлёю обовьёт.
По краю подорожник мне машет исцеленьем.
Да только это враки, сильнее колдовство.
Болезнь неизлечима, живёт сердцебиеньем.
А врач разводит руки – «Ну, нету ничего!»
И так, и эдак - плохо. (бывало, правда, хуже)
Уставшие качели скрипят пером назло.
И как «не забиваешь», но вырвется наружу,
Усядется и хнычет в намокшее крыло.
Не взять её за шкирку, чудная бестелесна.
Никто в лицо не видел, но знают точно - есть.
Запрячется под мышку, бедняжке больно тесно.
Затихнет, ожидая…скулит и просит есть.
«Душил её и резал», крушил кайлом заклёпки,
И, судя по урону, должна пойти «ко дну».
Она не понимала, за борт держалась крепко
И молча, ожидала, когда назад верну.
Последняя попытка, ударить посерёдке.
Туда, где прячет гордость родимое пятно.
Она, тихонько охнув, вдруг разлетелась в щепки.
Но мне не стало легче и больно всё равно.