Под солнцем жариться никто не хочет.
Синай пустыня – пекло бытия!
По следу Моисея вверх пол-ночи
паломники, верблюды шли и я.
Потом во имя я Отца и Сына
по жути скал на четвереньках лез.
Тропа вилась над пропастью змеинно,
зовя то в поле русское, то в лес!..
Пять тысяч лет известно это место
как яви чудодейственный излом.
Екатерина, древняя невеста,
мелькает здесь в наряде лучевом.
Очерчивая синью мир великий,
рассеивалась ночь, как будто дым.
Ох, наконец, к началу всех религий
взошёл я утром, цел и невредим!
С Отцом и Сыном в пользу интеллекта,
казалось, миру в душу я залез,
боясь, что упаду, и станет лептой
во мне и поле русское, и лес!
А горизонт вдруг вспыхнул, как полено.
Я восхищённым идолом стоял.
Заря зажглась пожарищем вселенной
и осветила голь громадных скал.
Пред взором развернулась панорама
прекрасной фантастичности Земли.
«Вся жизнь людей внизу, а к Богу прямо!.. -
мои уста, шепча, произнесли, -
За грандиозность, Господи, спасибо
всей этой поднебесной красоты!
Дай только силы устоять мне, ибо
до крупной дрожи поражаешь Ты!..»
На горизонт пылающий взирая,
я понял, беды быта – чепуха!
В существование поверил рая.
На страх теперь мне было начихать.
И вдруг увидел рядом Моисея!
Стоял он на скале, потом сидел
и, в этот в мир добра зачатки сея,
в лучах восхода красного седел.
Прошла тысячелетий вереница
и мир спасло явление Христа.
Сын божий, как живой, мне часто снится.
Не будь Голгофы, жил бы лет до ста!
У края планетарной жизни стоя,
готов был повторять для твёрдых лбов, -
"Как восхищает мужество такое!
Как свята эта к ближнему любовь!.."
Потом я в этом мире видел Будду
и видел, как явился Магомет.
Но утверждать до самой смерти буду,
что разницы между богами нет!
Неважно, что под солнцем не похожи
любой брюнет и я, почти блондин.
Суть милосердия не в цвете кожи!
Творец у красоты Земли один.
Пожалуй, я назвал бы го`ру Моисея
Вершиною Гуманности теперь.
Вокруг терпение с любовью сея,
верь человек, что это важно, верь!
По миру бьются исто и кроваво
владельцы отрешённых твёрдых лбов.
Так где ж твоя, фанатиков орава,
застряла клином к ближнему любовь?
Взрываешь в городах кого попало,
купив убийцу денежной мошной.
Террор к исламу клеить кровью алой,
увы, катастрофически грешно!
Довольно портить этот мир кроваво,
владельцы заблуждающихся лбов!
В деньгах твоя, фанатиков орава,
застряла клином к ближнему любовь.
Я шёл назад по следу Моисея,
вцепившись в милосердие теперь.
Вокруг терпение с любовью сея,
верь, человек, в святое дело, верь!
Досрочно умирать никто не хочет.
Угроза смерти – язва бытия!
Пять тысяч лет прожив за время ночи,
среди паломников тащился я.
Затем тропой пошёл я неизвестной.
Мелькнул наряд лучистый и фата.
Я понял, это древняя невеста,
что стала христианкой и свята`!
У мёртвых скал Синая вид руинный.
От высоты трёх километров пьян,
я брёл за обликом Екатерины
в её обитель ранних христиан.*
* У подножия горы Моисея находится монастырь Святой Екатерины, где живут греческие монахи уже больше тысячи лет. Я там был и монах, с которым я разговаривал по-английски, узнав, что я русский, к моему удивлению озарился в лице. Во время нашей короткой беседы он проявлял ко мне какую-то воистину родственную любовь. После бессонной ночи, затраченной мной сначала на более, чем двухсоткилометровую дорогу, считая от отеля Марриот в египетском городе Таба, затем на тяжёлое восхождение к вершине горы Моисея и на спуск, когда уже вовсю пекло обжигающее африканское солнце, то есть после моей более чем 24-х часовой измотанности без сна, прохлада храма была для меня настоящей божественной благодатью!
К моему собственному удивлению, я не чувствовал никакой усталости. Наоборот, был необычайно бодр. Кроме того, смотря на окружающих меня людей, таких же как, я туристов, собравшихся там со всего мира, и видя святые древние стены, и с трепетом трогая пальцами чуть ли не тысячелетние греческие иконы, и вдыхая чистый монастырский воздух, напоминающий мне хрусталь, я испытывал необычайную радость!..