Пришла осень, и моё гнездо на старой многоствольной липе оголилось – со всех сторон стало видным на три версты окрест. Я злился на Верлу. Нет, безусловно, я должен был злиться только на себя, но винил Верлу, ведь это она сказала, что гнездо нужно делать где угодно, только не на лиственном дереве! Словно я этого не знал! И знал.… И предвидел.… И понимал! Но соорудил на липе.… И сквозь рвотные позывы запёртой злости теперь вспоминал – как же мне там было хорошо!
Я тащил на старую липу всё, что только попадалось под руку. Самым удачным приобретением мне казалась пружинная сетка от железной кровати – райским блаженством было лежать ночами в благоухании липового цвета, отводить рукой листья прямо над головой, и смеяться от счастья под бриллиантовым мерцанием звёзд.
В дождь я развёртывал поверх ветвей старую плащ-палатку. Звонко барабанили капли по прорезиненному брезенту и свежий бриз, начинённый тротиловой силой новых запахов, вызывал в моём теле фейерверк ощущений.
По утрам за тонкой стенкой хлорофилловых течений копошились, спорили и пели пернатые соседи. Толстая муха обречено зудела, вяло сотрясая паутину. Роса зримо устремлялась ввысь, и листья липы мгновенно серели, словно пол госпитального блока, не успевающий утолить жажду у, скупой на влагу, санитаркиной швабры.
Солнце полудня со всех сторон гоняло солнечных зайцев – словно иглы вонзались горячие лучи в послеобеденный сон, заставляя сжиматься горло. И разрушалась вязкая нега под напором жизни, зелени и высоты…
Высота. Высота! Вот к чему я всегда стремился: высота во всех её проявлениях. Свежесть ветра, прозрачность далей, кружение головы – то ли от ощущения риска, то ли от нехватки кислорода, то ли от несовершенства Вестибулятора.
“Вестибулятор всегда носи с собой”.
Сто, нет, тысячу, миллион раз я слышал от мамы, от Верлы, от Демика Чича, моего первого руковлёта, наставника и друга: «Мы же всё-таки не птицы!” Да, чёрт побери, не птицы – и это здорово! Не хотел бы я быть птицей, но и таскать на себе восьмикилограммовый Вестибулятор с предательской камерой у виска – это уж, извините-подвиньтесь!
Короче, меня всегда привлекала высота, но … без Вестибулятора. Вам когда-нибудь доводилось слышать о правах человека? Ну, вроде, право есть на личную жизнь, и всё такое. Скажете, полёт дело далеко не личное? Это как посмотреть! Доктор Нистабэм, этот дрёганный обязательный психотерапевт, на каждом сеансе вкрадчиво загонял мне в подкорку мысль, что Вестибулятор – гарантия моей личной безопасности. Что, вот если вдруг в полете, я нечаянно негаданно выйду из транса – то бишь, каким-то образом потеряю контакт со своим гипнотизером – меня, бедолагу, обезумевшего от потери ориентации, бесценный прибор приволокёт на землю в целости и сохранности. И эту фигомань вбивали в голову с детства, каплю за каплей вливали яд повиновения в изинъекцированный мозг. У одурманенного не остаётся сил не то чтоб возмутиться, а просто засомневаться в верности утверждения!
Тысячелетиями людям вдалбливалось, что летать им не дано. И люди верили. Но летали во снах, чертили на песке и пергаментах крылатые аппараты, поднимались на заполненных горячим воздухом пузырях, сигали с колоколен в каркасах из щепок и перьев. В конце
1
концов, эти неугомонные человеки зафингалили в небеса картонный ящик с пропеллером – и пошло-поехало! В воздух полетел брезент, алюминий, плексиглас, поролон, стелостаст, тонны всевозможного керосина и его производных. И… миллионы тел из плоти и крови, доверяющие свои драгоценные жизни механическим отрыжкам мечтателей и фантазёров, инженеров-конструкторов и камикадзе, которые сделали полёты своим правом на получение хлеба насущного. Этих камикадзе называли пилотами. В отличие от нас, летунов, они ничем не отличались от остальных по - земле-ходящих, кроме желания летать больше и чаще остальных.
Откровенно говоря, я их не совсем понимаю – они не вводились в транс гипнопартнёром, если что-то и принимали внутрь перед полётом, то уж точно не “нектар высоты”. Вместо восьмикилограммового Вестибулятора на плечах, они облачались в специальные костюмы, напяливали шлёмы и перчатки из свиной кожи, повязывали на шею длинные белые шарфы и втискивались в металлические бочки, внутри которых всё кишело кнопками и приборами, а снаружи торчали огромные жёсткие крылья и хвост. Вся эта галиматья неслась на маленьких колёсиках по бетонному шоссе, изрыгая из задницы огонь, с диким рёвом взмывала в воздух, заставляя своих заложников-пассажиров унижаться ужасом и тошнотой – и всё это называлось ПОЛЁТ!!!
Вполне допускаю, что среди тогдашних пилотов могли быть и настоящие летуны, но они не умели пользоваться своим даром, как не умели ещё человеки укрощать “лоу» - поля, телепатировать и разговаривать с “тустэпом”.
Если бы я был историком, я знал бы обо всём этом гораздо больше. А так мне остаётся только догадываться, что всю эту петрушку с полётами человеки затеяли всё же не для всеобщего блага и процветания, а токмо ради удовлетворения страсти летать. О, я не так скоро пришёл к этому убеждению. Не так то просто перечеркнуть годы посягательств общественного пресса на эфемерную скорлупу твоей личности. И мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что не из-за своей физической предрасположенности, и не ради куска хлеба я взмываю в небеса. Ну, или, по крайней мере, не только ради.… И я стал лелеять в себе этого ‘неподвластного общественному интересу”
Конечно, ничего путного из этого не получилось. Я поссорился с Верлой. Потом помирился. Опять поссорился. Наконец склепал себе гнездо на большой, многоствольной липе и всё лето прожил там.
`В дни, когда не было рабочих полётов, точнее, ночами, я взмывал в небо. Сбросив с себя всё – о Вестибуляторе вообще речи не идёт – снимал даже часы и, в чём мать родила, плюхался в перевёрнутый океан свободы. Сначала было жутко и я как трехлетний карапуз на мелководье, барахтался вокруг своей липы. Трудно побороть внушённую необходимость гипнопартнёра. Сердце билось где-то в плечах, чуть позади, словно пыталось отворить лопатки и прорасти крыльями – всё напоминало самый первый полёт – по-детски остро-восторженный. Но с каждым новым полётом приходило больше уверенности: и в своих силах, и в стихие, которая не отторгла тебя. Страх перед ночным небом отступил и я, повинуясь потокам и чувствам, стал уноситься всё дальше и дальше от липы, от дома, от Верлы, Демика Чича, Доктора Нистабэма, майора, войны и, вообще всего, что связывало меня с землёй. Далеко- далеко…
Осень согнала меня с липы и заставила вернуться. В “Дом Верлы” – так я его называл. Вообще-то это был наш казённый дом. Он принадлежал мне и Верле – полагался нам по должности – как офицерам.
Половиной Верлы была ухоженная гостиная и спальня с выходом на террасу. Меня устраивала “голубятня” - комната необычной конфигурации в виде буквы F на втором этаже.
2
Кухня была общая, а туалет и ванная у меня имелись свои. И ещё балкон – большой квадратный балкон, который в плане как бы замыкал мою жилплощадь в букву Р. Разумеется, у меня был бардак. Нет, не вечный, потому что периодически Верла поднималась ко мне по крутой лесенке и, ворча, принималась за уборку. А иногда, - раз, скажем в два-три месяца – я ощущал в себе прилив сил и переворачивал всё вверх дном, даже передвигал мебель – это считалось генеральной уборкой. Сим, впрочем, я не злоупотреблял, тактично позволяя подруге реализовывать свои притязания на частицу моего бытия.
В день, когда осенним вихрем с моей липы сорвало последние листья, я благоразумно перебазировался в свою «эф-пи». Октябрь в том году был на удивление тёплым, и нежные, почти летние вечера так и подстрекали отдаться полётной страсти. Приходилось быть начеку, потому, что Верла имела привычку наведываться ко мне стихийно, без предупреждения. Она питала к моей персоне самые романтические чувства, отчего предполагала наличие таковых и у меня – поэтому была словно ослеплена и начисто лишена понимания, что у меня могут быть от неё какие-либо секреты.
Она мне нравилась. И, временами, я был почти уверен, что люблю её, но всё это было скорее влечение плоти и чувство благодарности за её заботу. Или, даже вины – за то, что я “такая скотина”, не в состоянии даже оценить всех её достоинств.
Летать я стал реже. Нет, конечно, как и прежде я летал днём на задания, под мягким, но непрерывным контролем гипнотической силы Верлы, и с неусыпным оком микрокамеры Вестибулятора. Но теперь я чётко разделял полёты и работу.
……………………………
В один из последних таких рецидивных вечеров я поднялся в свою “голубятню”, разоблачился, оставил включённый душ, с помощью хитроумной отмычки запер снаружи дверь ванной – на случай, если Верле вздумается нанести мне визит. И ринулся в полёт с чувством тоски от надвигающегося расставания с небом – летать становилось всё холоднее и холоднее, а любая мало-мальски дающая тепло одежда, требовала запредельной концентрации сил или наличия Вестибулятора. Был ещё вариант – увеличить дозу “нектара высоты”. Но этот запрет с детства усвоен был настолько сильно, и, чтобы его нарушить, нужен был необыкновенный толчок или “переворот в сознании”. А становиться “перевёрнутым” мне не хотелось – наркомании любого толка я всегда сторонился.
Я струился в потоках тёплого воздуха, почти не ощущая своего тела. Темнота бодрила, а я просто сочился дерзостью и уверенностью, поэтому решился лететь к обрыву. Обрыв – особое место, которое всегда необоримо тянуло меня. Плато, на котором стояла наша “казёнка”, по всем статьям было высокогорным и неизбежная его конечность являла собой, резко уходящий вниз, срез каменной плоти, вздыбившейся над низвергнутой долиной, абсолютно неразличимой в ночи. Над плато бесились ветры. Из долины фонтаном бил горячий воздух. Балансировать над самым краем обрыва было неимоверно трудно, но до обморока притягательно! В свете половинной луны я различал лишь фосфорицирующий край и колоннады каменных пород, соскальзывающих в непроглядную бездну тьмы.
Я парил, поглощённый борьбой с ветрами и течениями. Кажется, адреналин сиял ореолом вокруг моей наготы. Я орал какую-то песню без рифмы и реальных слов, которая сама спустилась в, одурманенную высотой, голову, и встречный ветер раздувал мне щёки…
Как вдруг… Я не понял, что произошло! Из ночи вынырнуло нечто. Удар! Боль! И я сорвался в пике, устремляясь с безобразной быстротой к светящемуся лунным отражением краю обрыва – к самому его ребру! Страшной силы рывок прекратил это обоюдное сближение меня и обрыва, вызвав новую вспышку боли в растянутой лодыжке. Чьи-то
3
крепкие пальцы сжимали мою правую ногу. Этого мгновения хватило, чтобы я взял себя в руки. Ещё миг – и я летел к земле. Летел, а не падал.
Мы приземлились одновременно. В первые секунды я просто не понимал – где я, что я, и кто передо мной. Потрясение было велико. Но вот хаос в мозгу присмирел и уступил место эпическому видению – передо мною стояла женщина. Да что там говорить, - голая бабища!!! И какая! Её тоже ещё качало и трясло, но, как мне показалось, она уже пришла в себя.
- Привет! – сказал я первое, что пришло в голову.
- Ага! – Сказала она, и скрестила руки под пышной грудью.
Я стыдливо прикрыл ладонями свою оголённую причинность. Что побудило меня устыдиться, до сих пор не пойму. Но она, чуть было не ринувшаяся на меня, как разъярённая элефанта, от этого моего жеста вдруг расхохоталась звонко и заразительно. И весь мой испуг, дрожь и стыд тут же переродился в надсадный смех. Совы в скалистых пещерах умолкли, не в силах противостоять этому гомерическому хохоту, и до конца дней своих безнадёжно пытались воспроизвести услышанное. Но, не судьба!
Зато была Судьба – нам встретиться с Литель. Вовсе она не была такой огромной, как показалось мне вначале. Просто пропорционально создавалось впечатление мощности и величины, что при отсутствии излишеств жира и складок, сразу очень расположило меня к ней. А то, что я оказался даже немного выше ростом, поблаговлияло на её отношение ко мне.
Я возжелал её сразу же, как только она кончила хохотать – там над обрывом. Я не мог отвести взгляд от этих тонких лодыжек, от упругих бёдер, от мягкой округлости живота, от запредельной для моего понимания конфигурации груди! Лицо…. Я ничего не мог сказать о лице. Лицо, конечно, было. Но, почему-то, я видел только тело. Тело, которое взрывало во мне весь боезапас страсти и желания, начисто блокировало сознание и лишало воли так естественно, что я готов был стать безропотным рабом властительницы этого феномена. Если уж и сейчас я несу эту околесицу, представляете, что было со мной тогда?! Не понимаю, как ещё удалось удержаться и не запрыгнуть на неё там же и тотчас же!
Трудно, да и стыдно вспоминать, чего я там наговорил! Будь ночь хоть капельку теплее и чуть дольше задержись мы на утёсе – от фанфаронства у меня на заднице развернулся бы павлиний хвост – вот не вру! Удивляюсь, как ещё ума хватило договориться о встрече. Место и время калёным железом запечатлелось в мозгу. Это было как опьянение большим количеством спиртного – я ничего не соображал, не помнил, как летел обратно. Немного пришёл в себя, когда очутился в полуразрушенном гнезде на старой липе. И снова долго хохотал над ошибкой – оттого, что оказался на старой липе, пока не покрылся «гусиной» кожей от холода, в изнеможении переместился на свой балкон, ввалился в гостиную и уснул на диване.
………………
- Симфи! Симфи, открой! – Разбудил меня встревоженный голос Верлы.
С дивана я прекрасно видел входную дверь, распахнутую настежь. Понимание где-то задержалось – материнские стенания Верлы убеждали меня впустить. «Куда?» - Всплыл перед внутренним взором пузырь немого вопроса. «Куда?! Да в ванную же, дур-р-рак!!! Сам же оставил её ночью запертой изнутри с включённым душем!».
Я заметался по гостиной. Что-то опрокинул спросонья и замер, как архаичный идол с загадочной улыбкой, когда Верла объявилась в дверном проёме:
- Симфи! – Её губы плаксиво дрогнули, - Ты здесь…. А кто же тогда в ванной!?
Вы когда-нибудь смотрели в глаза подозревающей вас женщины? Я, словно выполнив команду «отомри», проскользнул мимо подруги, сдёрнул на ходу с тумбочки отмычку
4
и как фокусник на удивление ловко отпёр дверь в ванную. Прелым, горячим паром обдало нас с Верлой. Она недоверчиво отдёрнула ничего не скрывающую занавеску душевой и в недоумении уставилась на бьющие струи воды. И снова перевела на меня ЭТОТ взгляд. Ну, что бы вы ей сказали?
- Шутка! – Растянул я губы в резиновой улыбке.
И получил по морде. Полновесно – как офицер от офицера. Потом, конечно, она рыдала у меня на груди. Просила прощения, получала его, рассказывала, как перепугалась, заскочив(!) утром в мои апартаменты и безрезультатно дожидалась меня из душа, а ведь ещё какие-то подонки забрались ночью в сад, и хохотали, как полоумные, не давая уснуть… Бедняжка.
………………..
Кто бы мог подумать, что чувствовать себя подлецом – настоящим монстром – есть в этом, оказывается, особая прелесть. Чем больше разрасталась моя вина перед Верлой, тем отчаянней и безрассудней я кидался в объятия Литель. «А что», - говорил я себе, - «чем я связан с Верлой? Работой. Казённой квартирой. И… всё. Ну, ещё кое-чем.…Зачем отрицать?».
Но Литель, Литель!
На наше первое свидание она пришла точно в назначенный час. Я с интересом рассматривал её. В одежде она немного теряла своей неповторимости. В мужских джинсах её крепкие бёдра, пожалуй, казались широковатыми. Грудь не выпирала из-под ковбойской рубахи, но шея была неплоха, а милая головка с короткой стрижкой непослушной копны каштановых волос, теперь больше привлекала моё внимание. Ротик на загорелом личике был слегка великоват, но свеж и трепетен. Носик ничем не выделялся. Глаза.…О глазах, почему-то любят говорить женщины – тем не менее – под пристальным вниманием двух этих рыжих, хитрющих чёртиков хотелось беситься, творить глупости, совершать безрассудства. Собственно, что я и делал. Небезуспешно…
Конец октября и весь ноябрь я был счастлив, как не бывал счастлив ещё никто в этом мире. Летал на задания от силы раза четыре. Потом – в первых числах ноября Верлу отозвали на какие-то гипнотизёрские курсы, и Литель, по взаимному, молчаливому согласию перебралась ко мне в «эф-пи».
Ни до, ни по наступление нашей совместной жизни я как-то не задумывался, чем занимается Литель. Нужно быть честным, я не столь внимательно прислушивался к её ответам на мои бессвязные вопросы – я оглох и ослеп от страсти. Все эти недели я упивался своими ощущениями и переживаниями. Во мне бурлила некая сила, доселе непознанная, и осознание собственного могущества рождало полёт души. Есть такая птица – глухарь – большая, невероятная в своей индивидуальной красоте, с тонким, чутким слухом. Одна беда – в момент любовных серенад – глохнет от груза своей страсти. Как сладко было быть глухарём! Но варенье, сладкое, ароматное – субстанция конечная, и что обиднее всего, быстро конечная.
По утрам Литель отправлялась на работу. У меня с отъездом Верлы образовался как бы отпуск. Я только изредка наведывался в комендатуру, благо недалеко, а так, почти весь день пребывал в ожидании возлюбленной. Вечером, иногда даже поздно, она возвращала праздник в моё сердце и без умолку играла музыка, сияли свечи, трещали петарды и бенгальские огни! Если у вас не случился такой месяц в судьбе – считайте, что ваша жизнь коту под хвост!
……………………………..
Утром 2 декабря я наполнил вазу фруктами, сварил крепкий кофе и, водрузив всё это на поднос, поднялся в спальню и припал у постели возлюбленной, с загадочной, как мне казалось фразой:
- А у кого-то сегодня День Рождения!
- Что!? – большего ужаса в голосе, я, кажется, не слышал в своей жизни! В рыжих глазах
5
засверкали зелёные искры. И моя прелестница, поразив меня тигриной грацией, взметнулась на кровати.
- Д-день Рожденья… - пролепетал я, заикаясь, - у-у меня…
Литель схватилась за голову и, хохоча, откинулась на подушки. Я, конечно, тоже посмеялся бы, если бы понял, что всё это значит. Она вдруг прекратила смех, села на постели и серьёзно сказала:
- 2 декабря. У меня тоже…
Вечером, я по всей форме сделал ей предложение. И вдруг такое!
…………………………….
Мне казалось, я обрёл человека, с которым могу идти по жизни, как это в церкви говорится, бок о бок, заботиться и тому подобное. Я и помыслить не мог, что женщина, которая делила со мной постель, готовила мне завтраки, и ждала меня к ужину, вдруг решительно скажет «Нет!». Мне отчего-то казалось, что все женщины мечтают о замужестве. Мужчине это, как мне кажется, не столь важно. Но женщины – они всегда пристально смотрят на тебя, словно миллионы тестов заполняют, ставят галочки «да», «нет». Ответ «нет» - 0 баллов, ответ «да» - 3 балла, ответ «не знаю» - 1 балл.…И все свои тридцать шесть я был убеждён, что, если женщина смотрит на тебя влюблёнными глазами, если у вас нет разногласий в постели и вы оба любите воскресным вечером, закутавшись в плед, потаращиться на огонь в камине, то у тебя нет шансов получить такой категоричный отказ. И это на обожаемое и вечно ожидаемое женщинами предложение брака!? Нет, воистину мир сошёл с ума!
- У тебя кто-то есть?! – первое, что пришло на ум.
- Нет… - я почувствовал, что створки раковины, в которую она сейчас спрячется, вот-вот захлопнутся. Я торопливо выкрикнул вдогонку:
- Ты… любишь меня?
- Увы, да.
- Что значит «увы»?!!
И всё. Крышка затворилась. Больше я не получил ни слова объяснений. Я ничего не понимал!
………………………………….
- Симфи!
Я распахнул глаза. Это был голос Верлы.
- Симфи ! Встречай меня! Скорее!
Господи, Верла! Я совсем забыл о её существовании! Боже мой, она там внизу у крыльца на двуколке, запряжённой нашей пегой кобылой Рисой. И снег. Вчера ещё ничего не было. А сегодня весь сад, все дорожки вокруг дома, деревья – всё укрылось белой ватой. Я обнаружил, что стою голый у окна и силюсь осознать происходящее. Снизу мне машет рукой Верла.… А Литель... Я быстро обернулся к постели. Литель в комнате не было.
- Прости, дорогой, так старалась вернуться к твоему празднику, но приказ подписали только сегодня! Зато смотри, какие подарки я тебе привезла!
А Литель не было…
Я тайком заглянул в ванную. Проверил балконную дверь. Украдкой выглянул во двор,
6
пытаясь рассмотреть следы на свежем снегу. Верла что-то возбуждённо рассказывала, перескакивая с одного на другое, вынимала подарки, ругала меня за пыль…
А Литель нигде не было…
……………………………
Потом пошли долгие, беспросветные дни без Литель. Я мучился вопросом – что я сделал не так? Перебирая в памяти наши долгие разговоры, я всё пытался разгадать – что, ну что я не заметил!? Мне всё время казалось, что ответ где-то рядом, на поверхности, казалось – чуть-чуть и я схвачу его за хвост, но он ускользал от меня - так утренняя свежесть, истончаясь, незаметно, но неуклонно, перетекает в знойный день. Прошло почти полгода.
Весной, как только чёрный ствол моей липы окутался прозрачной вуалью из миллионов лиственных птенцов, несмотря на ночные заморозки, я перебрался в своё «гнездо». И в первую же ночь, дрожа от холода и ещё непонятно чего, я летел к обрыву. Но не полёт мне был нужен. Нет. Каждую ночь, как на работу, я взмывал в чёрное небо и с непостижимым исступлением мчался туда – на край плато, где бесновались ветра. Где одиночество пронзало моё тело почти физической болью. И несколько раз я действительно, корчась в судорогах, валился на землю. И не было прекрасных изломов крыл, раскинутых по сторонам, и не светился холодной надменностью мой взор, но, валяясь в грязи, я ощущал себя Демоном – раздавленным и поверженным, ненавидящим всех и вся. И особенно её. Её!!! Литее-е-ель!!!
По утрам мрачнее мрачного я спускался я по верёвочной лестнице на землю и шёл на кухню готовить свою яичницу. Верла, верная своему материнскому чувству, читала мне нотации, но после нескольких стычек, узрев мою неконтролируемую злобу, сочла за благо обидеться и отстать от меня. Но работать нам всё равно приходилось вместе. Она была великодушна – моя добрая Верла. Другая, за моё такое отношение, давно бы забросила меня в тартарары, и никакой Вестибулятор не помог бы. А я летал. С Вестибулятором, в полной выкладке, с арбалетом за спиной, и армейским ножом на щиколотке. Я видел и даже чувствовал, как ей тяжело оставаться беспристрастной. Но вновь, чем более благородной и жертвенной была Верла, тем яростнее вздымалась в моём сердце волна злобы и даже ненависти по отношению к подруге. И я всё это выплёскивал в работе. Война это моя работа. Я летал на разведку. Я проявлял чудеса в этом деле. Я сатанел от своего везения. Лез на рожон. Вступал в схватки и выходил победителем. Получал награды и с остервенением топил их в гранёных стаканах, до краёв наполненных водкой. Но не пьянел.
………………………………
И вдруг однажды… Моросил гнусный дождь, вызывающий досаду и недоумение – июнь! Рваные в клочья облака, изредка расступаясь, оголяли не лазурь небес, а ещё большую рвань и беспросветность там, наверху. Я летел не осторожничая. Дело своё сделал чисто. Нигде не нашумел. Карта укреплений, как нарисованная уже отпечаталась в мозгу у Верлы. Погони не было. И кому в такую погоду взбредёт в голову выставлять караулы? Одежда на мне намокла. Арбалет как оружие был практически бесполезен – жилы обвисли. Восемь килограммов никчёмного Вестибулятора питоном обвили мою грудь и шею и лишали обзора слева. Удовольствие от хорошо выполненной работы вновь постепенно начинало заменяться раздражением. А раздражение провоцировало скорость. Но, только я ускорялся, тут же умом
7
понимал, что спешить-то мне незачем. Куда? И усилием воли я тормозил призывный контроль Верлы и вновь летел как старая мокрая ворона.
А злость на ситуацию зрела, и зудела, как застарелый прыщ. Приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не прикасаться мыслью к этому эпицентру своих переживаний. Несколько спонтанных ускорений и волевых замедлений сделали своё дело, и вспышка отчаянной злобы скрутила моё тело и резко швырнула вверх к серым тряпкам небес. Я почувствовал, как напряглась Верла. Отметил отчаянный треск Вестибулятора, предупреждающий об опасном подъёме. Но мне не было до них дела. До них, до всех! Как торпеда, ускоряясь, я понёсся навстречу облакам. Мерзкий дождь, словно песок, сёк мне лицо. Вопреки всем инструкциям, я раскинул руки в стороны, как это делал, летая по ночам. Скорость, выворачивая суставы плеч, словно превращая их в крылья, отвела руки мои назад.
Низкие облака ледяным душем пытались препятствовать моему рывку, но тщетно! Задыхаясь от облачной взвеси, я вырывался из каждого очередного клока, хватал ртом воздух и врезался в следующий. «Симфи-и-и!!!» - отказавшись от официальных позывных, во всю силу своей мысли, кричала мне Верла. Но первые вспышки уже слепили мои глаза – это сквозь дыры туманного дранья проистекал частокол солнечных лучей. Вестибулятор верещал как счётчик Гейгера. Облако, облако, ещё, ещё, ещё!! В голове пульсировала какая-то жилка, причиняя уже плохо переносимую боль. О чём я думал? А я разве думал?! Я был сгустком ненависти. Болидом отрицания.
Как дельфин над морской пучиной, я взлетел над кромкой облаков. И ослеп. Блистательная, бескрайняя белизна облачных пейзажей вспыхнула в моём мозгу, и несколько долгих мгновений я не видел ровным счётом ничего. И вдруг ощутил удар! Слева в бок. Мгновенно прозрев, не успев ещё оценить ситуацию, я уже наносил удары, и мои кулаки попадали во что-то мягкое и живое. Не успев насладиться солнечным светом, я снова был ввергнут в пучину линялых облаков кем-то во вражеской серо-стальной форме. Под шлемом, скрывающим верхнюю часть лица, я лишь видел злобный оскал воина. И мог противопоставить ему только то же самое.
Мы сражались молча, неостановимо теряя высоту. Мерзкий дождь летел вдогонку нашему кувырканию, и брызги прыскали во все стороны от каждого взмаха ножей. Мощный удар стального лезвия с лязгом обрушился на мою грудь и звук вспоротого агрегата – треск псевдоматерии и звон лопающихся натяжек, послал сигнал моему мозгу, что я лишился Вестибулятора. Восемь ненавистных килограммов легко соскользнули с моих плеч, и, влекомые силой тяжести, устремились вниз. В первый миг что-то дрогнуло во мне. Это внушённая с детства формула зависимости от Вестибулятора отобрала у меня добрую половину сил. Но, чёрт подери, я же летал по ночам без этой камероглазой ерунды!!! Так что же изменилось?! И теряя высоту, но всё же не отрекаясь от полёта, я, извернувшись в рывке, умудрился подрезать жилы Вестибулятора на груди врага. Пусть сдохнет!!!
Я злорадно проследил за удаляющимся агрегатом противника и с удивлением заметил, что враг не падает, а летит! Летит так же как и я. Теряет метры, но, несомненно, пытается контролировать полётное положение тела. Я глянул вниз, соизмеряя высоту, и ощутил стремительное приближение земли. Даже не земли, а кромки обрыва – той самой, которая так будоражила мои чувства по ночам! Я бросил взгляд на врага. Тонкая струйка крови алой ленточкой скатилась с его сомкнутых губ. Он тоже заметил обрыв. Но я так же видел, что ему не успеть перегруппироваться. Несколько мгновений до удара. Мне ничего не нужно было делать! Но я до хруста в мышцах рванулся к нему, всем телом врезаясь в его тело и меняя траекторию – и мы оба полетели дальше – вниз, но от обрыва – вдоль гигантского скола гранита. Что меня заставило так поступить?
Мы молча опустились на дно долины на нейтральной полосе. Недалеко друг от друга. За спиной зловеще нависала мокрая стена вздыбленного плато. Дождь прекратился, и день, склоняясь к вечеру, приобрёл молочную белизну. Наверное, мне стоило пройти несколько шагов и прикончить врага. Но сил на это у меня не осталось. Пытаясь не потерять его из виду, и не желая выглядеть беспомощным, я упёрся спиной в большой валун, обернувшись в его сторону.
8
Он тоже смотрел в мою сторону, стоя на одном и, опираясь рукой на другое, колено, тяжело дыша. Я стянул с головы шлем и отшвырнул его далеко в сторону. Арбалета на себе я тоже не нашёл – видимо, сражаясь, не заметил, как потерял. Мысли засуетились, спрашивая, а вдруг у неприятеля есть оружие и тогда…
- Симфи?! – услышал я до боли, до невозможности знакомый голос!
- Ли… Литель?
…………………………………
Она молчала. Чем совершенно сбивала меня с толку. Как легко было бы сейчас с Верлой! Она бы говорила, говорила, чем дала бы мне возможность собраться с мыслями. Я бы не слышал, но у меня было бы ощущение, что это я контролирую ситуацию. Но Литель молчала. Не давая мне ни шанса, ни подсказки. Я приподнял её подбородок. Отёр ленточку крови, с облегчением отметив, что это всего-навсего рассечена губа. Я еле удержался, чтобы не впиться в эти губы в жадном поцелуе. Во мне всё дрожало от противоречия. Ощущение, что меня предали, боролось с теми чувствами, которые я испытывал к ней. А она была ещё прекрасней всех моих воспоминаний. Я не мог насмотреться на неё. Она не опускала глаз, но смотрела мимо меня. И молчала!!!
Тут я заметил кровь на её форме. Болван! Я же бился с ней, я не мог не ранить. Усадив её на камень, я лихорадочно стал извлекать из карманов бинты и медикаменты, одновременно рассекая ненавистного цвета вражескую форму своим отточенным ножом. Рана на бедре была, пожалуй, самой серьёзной. Скоб у меня не было – придётся зашивать. Она придержала мои руки, готовые к операции. Достала из своего внутреннего кармана длинную, узкую бутылочку, в которой все летуны держат НЗ «нектара высоты». Пока она делала эти несколько глотков, я смотрел на неё почти с благоговением. Ноздри её затрепетали, губки поджались, и эти пять стежков кривой иглой, были самой сложной швейной практикой в моей жизни. Мелкие порезы, обработав, залепили пластырем. Потом наступил мой черёд. Литель умело перевязала мои раны, и впервые взглянув мне в глаза, спросила:
- Что дальше?
……………………………
Мы тащились по нейтральной полосе, ковыляя, как Лиса Алиса и Кот Базилио. Через пару километров мы наткнулись на останки моего Вестибулятора.
- Не подходи близко. – Предупредила меня Литель. – Они могут почувствовать твои волны. Пусть лучше считают, что ты погиб.
Описав дугу, мы двинулись дальше. До наступления полной темноты нам удалось высмотреть пещерку в скале. Нарезав охапки, мокрой от недавнего дождя, травы, я устал ими маленькое пространство, на котором можно было разместиться. Спички отсырели. Но у нас был шоколад и «нектар высоты». И мы были вместе. И, несмотря на раны, мы любили друг друга, как никогда ещё раньше. Из нашего убежища было видно, как ночное серое небо, спустя какое-то время, стало расползаться, как ветхая ткань, и в дырах просветов показался синий бархат ночи, сверкающий бриллиантовыми блёстками крупных звёзд.
- Можно я помечтаю вслух, или ты хочешь спать? – спросила меня Литель.
Мы лежали среди валунов, на сырой траве, прижимаясь друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Какой уж тут сон!
- Можно, я помечтаю с тобой?
- Мечтай! – Великодушно позволила она. - Я хочу оказаться далеко-далеко отсюда…
- От твоих и от моих…
9
- От этой дурацкой бесконечной войны…
Я промолчал, но мой список продлился в сознании: « От Доктора Нистабэма, от майора, от Верлы…»
- Жить где-нибудь в горах на небольшом острове…
- Посреди огромного тёплого моря…
- В маленьком домике с камином в гостиной и цветами во дворе…
- Ну, а почему – маленьком? Домик можно и побольше, чтобы всем места хватило…
Я почувствовал, как она пристально посмотрела на меня. Что она могла увидеть в темноте?
- И растить детей…
- Да…
- И любить друг друга…
- Да…
- И летать ночами…
- Без Вестибулятора…
- Вот бы всё так и было!
- Вот бы всё так и было…
1998 - 2004г.