И каждой мыслью своей тянется по пятам
за хрупкими клетками тел чужих - детей своего тела.
Орешник клянется в своем безрассудстве, и там,
Где смыкаются прутья, листва давно облетела.
Сгибаясь вокруг бесподобных тюрем.
Становится алчным, двуликим отцом-тюремщиком.
Дети падут умирать, де юре,
Или де-факто станут орешником.
Потому и земля, и сочная мякоть листьев,
И сочная твердь его плоти вместе сосуществуют.
Дерево это сотню лет выстоит,
А остальное его не волнует.
2
Все остальное покажется сном у реки,
и сон прерывается звоном росы и чувством
Опадания вверх расцветающего слуги
Человека, себя самого
И клетки, где пусто.
И клетки, где нет ничего, только соль
И сахар, и - что еще нужно для новой жизни?
Новое дерево пульсирует, как висок.
И на нем десятки похожих виснут.
3
Третье правило в том, что нет первого и второго
А четвертое отрицает существование третьего.
4
А теперь я скажу, зачем эти крепкие вишни,
Которые я ненавижу, но, все же, терплю,
Из древесного сока и серого света вышли
Только затем, что я их благодарю.
И на свете нет идеальных клеток, (#)
Кроме этих клеток, и лучше места.
Два пути разошлись: второй потерялся где-то,
А первый привел на живое место
И там пустил свои корни - узник,
И там он вырос в такого же подлеца.
Подвесившего на память солнечный грузик,
Потому что он верит: даже у смерти не будет конца,
И смерть - это та же жизнь, но в другую сторону.
Над ней утопают в безумстве вороны,
Над ней ты не сверху - а под землей.
Но такой же, мучительно тот же, живой.
5
И когда смерть закончится, она превратится в рождение,
Только после него ты сможешь увидеть крылья.
Но останется только слабое сожаление:
Станешь сам палачом, отцом, матерью, деревом,
Пылью.