Запашок Требухи, и четвёртая – шавка-пилотка,
собачонка, которая хочет небесной икры,
но скулит, отзываясь на кличку «Голодная Тётка».
Посидим, пожуём… Водяных и окровки бюстье
динозаврих-русалок… Ну разве ни в чём мы повинны?
…бородатая слабость бутылкой звенит в бороде…
…изумлённая трусость огрызком гремит пуповины…
Половина стакана.
Полуденный корм ё-моёв.
Бутерброды мечтаний сжимая в свинцовых подмышках,
мы солёные яйца удачи из баночек пьём
и старательно прячем в собачьи-коротких штанишках
нашпигованных болью жар-птиц…
…фаршированный гусь –
стрептоцидом привычки и костью высокого древа –
в полотенчике мокром клюёт червячащую Русь
и вскипает под памятью-солью и четвертью первой…
Заедай, заедай! Как пластинка – настоянный хрен
голосов на печали, как кладбище – землю-шагреньку…
Мы ни в чём не повинны. Как чёрта пороги – в Днепре.
Мы пришли в этот стол, чтобы кровушкой в корочки тренькать –
в звездопалые корочки веры в «не зря», в холодок
голубиного сала небес, без высокого сана, –
в карасёк-любви-сок на губе,
в темноту-с-ноготок,
и в себя самого – хоть разок – до вершины стакана…
