Бумажный парус обречённо болтался на спичке. Надо было срочно спасать обессилевшее
судёнышко, пока большая волна не ударила его о пристань.
Ветер сорвал с Танькиной головы панамку и белым парусом надул мамин сарафан.
Мама хлопала по подолу обеими руками, а Танька, воспользовавшись неожиданной свободой,
быстро потопала к краю пристани и неуклюже перевалилась за борт, едва дотянувшись до
мокрых брёвен.
Вот он – кораблик, и цепкие пальчики почти ухватили его, но тут и подвернулась та
самая «большая волна».
Боны качнулись, и поверхность воды стала стремительно нарастать и приближаться,
и вдруг втянула в себя и кораблик и маленького спасателя.
Бутылочно-зелёное пространство схлопнулось, оставив по ту сторону всё то
привычное, что окружало до сих пор – и мамин сарафан, и папин белый пиджак, и все звуки
и шорохи, которые уплывали куда-то прозрачными пузырьками.
Плавно кружась и растопырившись морской звездой, Танька перевернулась вверх
животом и открыла глаза. Где-то далеко-далеко, по ту сторону водного мира, покачивалось
на поверхности круглое белое пятно.
«Панамка…» - успела подумать звезда, и влажная тишина стала заливаться в уши,
вкрадчиво нежно заполняя сознание пустотой.
А в верхнем мире, взмахнув худенькими руками, белой птицей метнулась с пристани мама,
и ударилась о враждебную водную поверхность остановившимся ещё в полёте сердцем…
Танька, завёрнутая в отцовский пиджак, болталась безжизненной куклой в его руках,
а он всё тряс её и кричал: «Ну же! Ну!!!», и снова тряс и кричал, пока сонная тишина не
вылилась из Танькиных ушей.
И тогда из бездонных, заполнивших всё лицо зрачков, выглянула знакомая дочкина
рожица и озабоченно выдохнула: «Калаблик?..»
И бледное личико мамы стало потихоньку оживать и светиться, обрамлённое нимбом
промокших кос.