Сухотин не отрываясь, писал:
«В то время как Савл, честно исполнял взятые на себя обязательства, он не мог не видеть, что собранное им, особенно после разговора с первосвященником, еще быстрее стало исчезать.
Конечно, он понимал, что первосвященник торопится в первую очередь оттого, что перестает доверять ему, Савлу. Тем более, что объемы отобранного поневоле должны были уменьшиться. Члены секты прятали добро. Савлу приходилось прикладывать все больше сил на розыск. И тогда он вновь отправился к первосвященнику. Тот опять предоставил аудиенцию в саду.
– Что случилось? – встретил он Савла вопросом, – почему уменьшилось твое рвение?
Савл понимал, что первосвященник судит о его рвении по той добыче, которую он приносит. И если добыча меньше, то выходит – меньше рвения.
– Они прячут богатства, – ответил он, – мне же никто не помогает.
– Разве стражи мало тебе в помощь?
– Стража может только исполнять, а нужно допрашивать каждого, – ответил Савл.
Надо сказать, что изучая историю Савла, нам пришлось не только окунуться в мир духовности того времени, но и изучить систему иерархии. Выяснилось, что в те времена существовала разветвленная система сыска, мало претерпевшая изменений до наших дней. Сюда входили и следователи, и палачи, и тюремщики, и, конечно, тайные агенты.
Поэтому Савл и сказал первосвященнику, что он один не может заниматься сразу десятком, а то и более заключенных, поскольку вырвать признание у каждого, занимало какое–то время.
Каифа, так звали первосвященника, задумался. С одной стороны, Савл был прав и, действительно, ему необходимы помощники. Но дать помощников означало, что действия Савла полностью поддерживаются синедрионом. Но на это, в первую очередь, могла обратить внимание римская власть, которая не замедлила бы лицемерно обвинить синедрион в выкачивании доходов, о которых в Риме неизвестно. А это означало, что придется делиться, и потому римляне производили бы свой учет поступающих ценностей.
Этого нельзя было допустить. Первосвященник…»
Раздался телефонный звонок. Сухотин взял трубку. Звонил Антуан.
– Да? – сказал Борис Борисович.
– Мне удалось разыскать необходимые документы, – прозвучал в трубке голос Антуана.
– Что ж, посмотрим.
– Я там написал свое официальное заключение.
– Хорошо. Встретимся. После обеда жду, – Сухотин выключил телефон и положил его недалеко от себя.
«Так, чудо, – подумал он, – сколько сейчас? Борис Борисович глянул на часы, – без пятнадцати десять». Он взял телефон и набрал номер Сволина.
– Виктор? Да, я. Что тебе удалось выяснить насчет этого придурка, Иванчука? Пока ничего? Не дело это, не дело. Кто? Касиновская? Да она же дура! Ну и что? Ну, смотри, только помни: она все врет. Может, узнает? Ну, всякое бывает, конечно, но не обольщайся. Съезди лучше к Сергею. Или позвони. Ну, давай.
Отложив телефон, Сухотин принялся писать дальше:
«… ко всему, вовсе не хотел проделки Савла представлять, как политику синедриона. Он сказал:
– Синедрион не может принимать решение об объявлении вне закона. Это нужно согласовывать с римской властью. Когда к нам приедет представитель Рима – прокуратор, я с ним переговорю.
Савл пожал плечами. Он все это давно понял и только указывал первосвященнику, что теперь особо надеяться на приток богатств ему не придется. Понял мысли Савла и первосвященник Каифа, и на прощание сказал ему:
– Рвение твое тебе зачтется. Но! – первосвященник поднял палец, – если это действительно будет рвение! Запомни это!»
Вновь зазвонил телефон.
– Да, сказал Сухотин в трубку.
Трубка заговорила голосом Марии.
– Борис Борисович Сухотин?
– Да, Маша, я. Можешь говорить нормально.
– Ладно. Скажи, сегодня выйдет твоя статья об Иванчуке?
– Нет, в субботу. А что?
– Да так. Была бы статья назавтра, я бы могла выяснить, может быть, об Иванчуке.
– Что выяснить?
– Ну, Боря, надеюсь, что он, прочитав статью, не забудет пожаловаться старикам.
– А…, логично.
– А ты что делаешь?
– Работаю, как всегда.
– Ну, это хорошо.
– А что за тон у тебя? – поинтересовался Борис Борисович.
– Какой тон?
– Ну, тоскливый, что ли? Знаешь что, Вальки не будет еще часа четыре. Давай, приходи!
– Ой, Боря, не могу, – после короткого молчания, прозвучал странный, для Бориса Борисовича, ответ.
– Чего это? – не сдержал неудовольствия Сухотин.
– Голова разрывается. Что–то съела вчера, вот поджелудочная мучает, да и еще электрика жду, счетчик гудит, спасу нет!
– Что–то у тебя масса неприятностей и сразу?
– Ты что, мне не веришь?
– Верю, верю, но, может, приедешь?
– Ой, Боря, да я всегда «за», но вот как назло, столько неприятностей! Не знаю, за что и хвататься!
– А Сергей что?
– Да что Сергей? Бегает, статью об этом Иванчуке организовывает. Что ему дом? Все на мне!
– Ну ладно! – надоело Борису Борисовичу слушать, – не хочешь – не надо!
– Ну как не хочу, не могу! С чего ты взял, что не хочу?
– Ладно, ладно, – усмехнулся Борис Борисович, – посмотрим.
– Вот все сделаю, увидимся сразу.
– Не сомневаюсь, – зло усмехнулся Сухотин, – да, кстати, передай Сергею, что получше материал давать надо. Из газеты звонили.
– И что? – изменившимся голосом спросила Мария.
– Да ничего. Ты меня знаешь. Пока ответил, что Сергей молодец. И все такое. Не волнуйся. Так что, может, все–таки придешь? – в трубке была тишина, – Ну что? – повторил Сухотин.
– Ой, Боря, да куда я годна сейчас, болею.
Сухотин услышав, что Мария заплакала, пожал плечами.
– Перестань, – сказал, усмехнувшись.
– Ой, звонят. Ну все, – сквозь слезы ответила Мария, – ну, пока, целую, – в трубке раздались гудки.
Борис Борисович отложил телефон и взял ручку.
«Выходя от первосвященника, Савл уже принял решение – пора прекращать тут, в Иерусалиме, деятельность. Ценности, и большие, как он уже знал, находятся в других местах и теперь их не достать так просто. Более того, без прямой поддержки синедриона, их вообще не достать. «Но они есть – и они будут моими», – сказал сам себе Савл».
«Чудно, чудно», – сказал себе Борис Борисович, встал и хотел было пройтись по комнате, но задержался и захватил с собой телефон.
Подойдя к окну, он набрал номер:
– Сергей? Да, я. Совсем забыл – сегодня, вроде, должна быть моя статья. Что? Вышла? Газета у тебя? А ты где? А, ну так купи еще пяток газет и заходи. Что? Да успеешь! Нет, статья о компиляторе в субботу. Ну, давай, – Борис Борисович выключил телефон и только тогда обратил внимание на вид, который открывался из его окна. Впрочем, на ландшафт он–то и не обратил внимания, а только на погоду.
Было солнечное утро. Далеко–далеко дрожал воздух. «Лето идет! – подумал Сухотин, – интересно, когда мы соберемся на дачу? – мелькнула мысль, – а, нет, сначала в Нью–Йорк! Подождать Валю или самому позвонить Сергею Васильевичу? Нет, – решил он, – подожду. Посоветуемся, когда лучше. А потом уже выйду на Сергея Васильевича».
Борис Борисович сегодня ощущал себя прекрасно. Все, что он запланировал, все идет, как и было задумано, причем, без всяких отклонений. Это касалось и Иванчука. «Всему свое время, – уверял себя Борис Борисович, – тут тоже все идет верно. Да, надо не забыть подогнать Валю, еще вот спечатывать есть что, а она вчера не принесла готовое», – вспомнил он.
Раздался звонок во входную дверь и через минуту Сухотин встретил Сергея Афанасьевича. Тот еще в прихожей передал газеты.
– На третьей полосе, – сказал Сергей Афанасьевич.
– А, ладно, – ответил Борис Борисович и, войдя вместе с Сергеем Афанасьевичем в комнату, небрежно бросил газеты на столик.
– Садись, Сергей, – указал он на кресло. Сел и сам, – ну что, завтра в путь?
– Да, посмотрим, что и как.
– Ладно, не прибедняйся, отдыхай, – засмеялся Борис Борисович, – я обо всем договорился. – Светка и эта, как ее, твоя прошлая пассия? Таня, что ли?
– Таня. И скажу честно: баба – во! – оживился Сергей Афанасьевич.
– Твое дело, твое. Эх, бывало раньше, мы строго за моралью следили. Не то, что теперь, – засмеялся Сухотин.
– Можно подумать, сам святой! – ответил в тон Сухотину Сергей Афанасьевич.
– Ну уж, святой! – хмыкнул Сухотин, – но стараюсь не изменять Вале.
– И что, получается?
– Получается! Знаешь, что главное в жизни? Любить свою жену! Она помощница, она мой светоч в мире этих, – Сухотин обвел рукой пространство перед собой, – подонков. Как же я, известный человек, могу себе это позволить? Даже если и хотел бы! Тебе вот легко, ты не на виду. А мне, – горестно вздохнул Борис Борисович, – деваться некуда.
– Ну что, скажешь, не было? – все еще пытался шутить Сергей Афанасьевич.
– А что, было? – на скулах Сухотина заходили желваки, – запомни, Сергей, то, что тебе может казаться, плод твоей больной фантазии! Не фантазируй много, а то, вдруг, тебя самого проверят? Смотри за собой, хорошо смотри!
Сергей Афанасьевич чуть–чуть побледнел, но, пытаясь спасти положение, пролепетал:
– Ну, уж, пошутить нельзя!
– Можно! – отрывисто произнес Сухотин, – но не со мной и не на эту тему! Никто не посмеет меня упрекать, что я изменяю жене! Ну, ладно, – он изменил тон, – вижу, что понял. Давай, лучше решим, куда следующую статью отправишь.
– Да ее еще написать нужно!
– Вот и напишешь на конференции, вечером, ночью там. Не знаю, не мое дело, когда будешь писать, но через два дня, когда приедешь, статья должна быть у меня!
– Постараюсь, – пробормотал Сергей Афанасьевич.
– Ну и ладно. Кстати, зайди в бухгалтерию. Я тебе там, на расходы, кое–что выписал.
– А сколько? – быстро спросил Сергей Афанасьевич.
– На ресторан со своей парочкой тебе хватит, – хохотнул Борис Борисович, – а вот, если задумаешь купать их в шампанском, то нет.
– Не задумаю, – повеселел Сергей Афанасьевич, – ну, я пошел, – заторопился он.
– Давай. Я, может, сегодня еще позвоню.
Проводив Сергея Афанасьевича и закрыв за ним дверь, Борис Борисович быстрыми шагами вернулся в комнату и тотчас взял со столика газету. На какое–то время, он углубился в чтение, даже не присаживаясь.
«Так», – мысленно произнес он, рассматривая свою фотографию. Фотография была его любимая. Ему казалось, что сидя за письменным столом, с каменным выражением лица, одетый в опереточную военную форму, причем, расположив за спиной государственные флаги разных стран, он символизирует ум, значимость и достоинство великого писателя. Об этой фотографии его недруги говорили: «Вот и в наши дни, оказывается, есть еще остатки сталинского трибунала». Сухотин знал, что так говорят, и был доволен: «Да. Так и есть! И никто никогда не поколеблет истинного писателя! Литература бессмертна только потому что я – единственный и стою на страже, не позволю ее топтать!»
Полюбовавшись на фотографию, Борис Борисович, хотя и знал на память текст, с удовольствием перечитал еще раз.
«Хорошо! – сказал он сам себе, дважды перечитав текст, – сейчас еще статью напишет Сергей, а я опять вставку сделаю. Этого ему не доверишь. Все сам, ничего не умеют делать!»
Сухотин прошел к столу, сел и сразу начал писать:
«Мною были подняты многочисленные архивы, – он сделал пропуск на бумаге, вспомнив, что Антон только сегодня принесет список библиотек и городов, где эти библиотеки находятся. Стал писать далее, – выяснились многие важные данные, которые помогли пролить свет на большую часть поступков апостола Павла. Например то, что он был вынужден «бросить перчатку синедриону» в первую очередь оттого, что ситуация сложилась таким образом, что он один, вроде как самостоятельно преследовал христиан.
Выполняя приказ, Савл должен был понять, что, выполняя заведомо неверное распоряжение, он сам попадает под уголовное преследование. Ко всему прочему, размеры коррупции, которые наблюдал Савл, поражали воображение.
Убедившись, что законы не действуют, Савл, как честный человек, понемногу пришел к выводу, что существующую систему необходимо менять.
И вот тогда, у него и созрел план, как и каким образом можно будет противостоять синедриону. Но в Иерусалиме это было невозможно. И Савл решил возглавить движение народа, один, который и мог справиться с кучкой оголтелых фанатиков».
– Да, да, – проговорил вслух Борис Борисович, – вот так и надо!
Его прервал звонок во входную дверь. Сухотин глянул на часы. Половина первого. «Наверное, Антон». Он пошел открывать. Действительно, это был Антон. Проведя его в комнату и усадив в кресло, Борис Борисович задал вопрос:
– Ну, что? – и продолжил: – не забыл взять список библиотек?
– Есть, есть. Вот, смотрите, – и Антон вытащил из портфеля, что принес с собой – солидную пачку бумаг.
– Что это?
– Ну, тут все, – важно произнес Антон, – Все: и мои исследования тоже. А список, – он просмотрел несколько листов, вытащил один, – вот он.
– Ладно, – Борис Борисович взял список, отложил в сторону, – ну, а теперь, рассказывай.
– Ну, – важно начал Антон, – род князей Суховских берет свое начало с двенадцатого века. Тогда они писались, как Суховькие, через мягкий знак, – пояснил он, – Это был очень влиятельный род…
– Это я все потом почитаю, – кивнул на пачку бумаги Сухотин, – расскажи об отце моего деда, ну, там, деда еще.
– Ну, князь Аникей Суховькой, это было еще при императрице Екатерине второй, иногда бывал при дворе, причем, сильно увлекался литературой, по устным преданиям. Из друзей у него отмечен граф Салиас, тоже очень известный в те времена писатель. Сын Аникея, Василий, – мельком глянул в одну из бумаг Антон, – был участником Бородинского сражения. А вот сын Василия, отличился в Крымскую войну. Он…
– Дальше, – прервал Антона Сухотин.
– Сына Василия звали тоже Аникей, а вот сына Аникея, опять Василий.
– Это мой дед?
– Да. С ним–то и случились самые главные события. Василий был в гвардейском полку, в Петербурге. Защищал царя, но потом был вынужден бежать. Он успел взять с собой жену, она была отпрыском графов Ростопчиных. Она…
– А что дед? – прервал его Сухотин.
– Ну, князь Василий решил себя посвятить делу спасения императора Николая второго. Он отправился в Екатеринбург, затесался там как–то в охрану, что стерегла царя и, в ночь расстрела выкрал царевича Алексея. Потому его и не нашли.
– Кого? Князя Василия?
– Царевича Алексея.
– И куда он делся?
– Василий скрылся с ним в тайге, поручил знакомому штабс–капитану, а сам вернулся домой. Царевич Алексей так и вырос у капитана, а потом поехал, и поступил в Петербурге учиться и стал математиком… Под фамилией Подчеревник…
– Ну, а Василий? – спросил Борис Борисович.
– Василий пришел домой, а там уже была Советская власть. Дело в том, что свои документы, перед поездкой для спасения царя, Василий как раз и спрятал в родовом гербе на воротах замка. Ну, своего замка.
– А, так вот почему дед все время ходил к замку! Так, все сходится! Ну, а тогда, почему он не вынимал оттуда документы?
– А кому он мог их предъявить? – ответил Антон, – чтоб его расстреляли?
– Тоже верно. Выходит, они там были, пока замок не снесли?
– Безусловно. И потому – я сделал несколько запросов и могу уверенно вам вручить грамоту и удостоверение князя, – произнеся это, Антон вытащил из кармана пиджака красного цвета книжечку и, порывшись в стопке бумаг, вытащил грамоту, передал все Борису Борисовичу и добавил с важным видом, – там стоит печать и подпись. Ну, поздравляю Ваша Светлость!
– Ну, хорошо, – Сухотин, не глядя, отложил грамоту и удостоверение в сторону, – это, – он указал на пачку бумаг, – оставь, потом почитаю. Итак, что ты хочешь за это? – он взглядом указал на удостоверение.
– За это? Ну…, – начал было говорить Антон.
– Ну, тебе воздастся, не сомневайся, – перебил его Борис Борисович, – тут вот, есть человек. Я тебя с ним сведу. Тоже княжеского рода. Даст тысячи три баксов за работу. Этот, конечно, не чета князьям Суховьским, но все–таки… Короче говоря, нужно помочь человеку.
– Ну, одно дело вам, а ему…
– Хватит. Есть еще один, этот отвалит тысяч десять.
– А точно отвалит?
– Я прослежу. Но тут, десять процентов – мне.
– Ну, если десять тысяч…
– Десять, не меньше, не волнуйся. А три, уверен, даже завтра.
– А когда познакомите? И тоже – десять процентов?
– Ну, что ты! – усмехнулся Борис Борисович, – это все твое. Я же тоже понимаю, сколько ты для меня старался.
– Ладно. Ну, я пойду, дела, – Антон стал подниматься, с усилием вытаскивая свое тело из кресла.
– Вечером жди звонок. Фамилия его – Сволин. Скажет, что от меня, – говорил Сухотин, уже закрывая за Антоном входную дверь.
Вернувшись в комнату, взял телефон и набрал номер Валентины.
– Ты где? Возле дома уже? Прекрасно. Жду.
Борис Борисович вновь уселся за стол и быстро продолжил писать статью:
«Такова была подоплека того, что Савл решил перейти на сторону христиан, убедившись, что цели их совпадают с его целями.
Изучая документы, мы не могли не обратить внимания, что за Савлом уже тщательно следили, не доверяя ему. Надо признать, что Савл не только сумел избавиться от слежки, но и посрамить приставленных к нему соглядатаев».
Щелкнул замок, и через минуту в комнату заглянула Валентина.
– А, ты здесь, – сказала она, – пойдем, попьем кофе.
– Иду, – ответил Борис Борисович, – готовь, – он поднялся. «Не забыть дать Вале на перепечатку», – подумал он, сгреб листы бумаги со стола и с ними прошел в кухню.
– Что это? – спросила Валентина.
– Спечатать нужно. Да, и где вчерашние?
– А, ну, положи в сумку. Завтра принесу. Не успела, говорит.
– А ты построже с ними! – сказал Борис Борисович, усаживаясь за стол, – им дай волю, вообще ничего делать не будут, только ныть: «Денег нет», – передразнил он, – Работать надо!
– Что–то случилось? Что ты так разошелся?
– Ничего не случилось.
– Ну, все–таки.
– Принес Антон мои документы, удостоверение князя, грамоту, короче – все.
– Ну, – всплеснула руками Валентина, – Поздравляю!
– Спасибо, – скромно ответил Сухотин.
– Антуан специалист в своем деле. Умеет подать. Даже контору имеет!
– Да, там печать есть.
– Ну, вот и прекрасно. Смелее! У тебя все права, наконец–то нашлись. Слушай, – вдруг удивленно сказала она, – так, получается, что я княгиня!
– Конечно, но, знаешь. давай не будем об этом всем говорить громко. Пусть сначала о моем княжеском титуле Сергей напишет.
– Отблагодари его как–нибудь.
– Кого? Сергея? – Борис Борисович рассмеялся, – да я ему вот, поездку спроворил. И двух баб, на которых он поглядывает, аж слюни текут. Денег выписал в Союзе. Пусть спит хоть с двумя. Вот и расчет.
– Ну…, – засмеялась Валентина, – вот будет конференция!
– Да у него одно в голове: стакан вина и на сторону. А! – махнул рукой Сухотин.
– Ладно. Пусть отдохнет, да и поработает, – согласилась Валентина. А вот ты когда собираешься отдохнуть? Не так, конечно, как Сергей, смотри у меня!
– Да зачем мне это, если ты у меня есть? – заулыбался Сухотин, – а вот о поездке в Нью–Йорк как раз хотел с тобой посоветоваться.
– А чего советоваться? Говорили же уже. Появилось окно – звони Сергею Васильевичу, так, мол, и так. Могу поехать представителем.
– Ну, если у него есть возможность.
– Ах, – вздохнула завистливо Валентина, – у этого всегда все есть! Мало ли ты для него делаешь? Уверена – найдет. Звони, звони, пусть пошевелится.
– Ну, что ты торопишься? – с некоторой досадой в голосе произнес Борис Борисович, – книгу вот окончу и позвоню.
– Да ну тебя! – Валентина вышла из кухни, но тотчас вернулась, неся в руке тетрадь. Открыла ее, перевернула несколько страниц, принялась набирать номер.
– Сергей Васильевич? Это Валя Сухотина. Здравствуйте, здравствуйте. Нет, все по–старому, – говоря, Валентина сделала рукой знак Борису Борисовичу, словно указывала не шуметь. Но – тот и так сидел тихо, – Да, да. Работает и еще как! Прямо жаль его. Ну, я тоже говорю, не слушает. Куда там! Конечно, здоровье надорвет. И я так думаю. Может, что у вас есть? Куда? – Она оторвалась от телефона и с торжествующим видом показала язык Борису Борисовичу, – да, вот думаю. Нет, в Италии мы были. Вот Америка… Что? Нет, упаси Бог! Нет–нет, ни в коем случае, по крайней мере, сейчас. У меня запарка, прямо–таки потоком всякие конференции. Да, да. Нет, Сергей Васильевич, Бориса я уговорю. Ничего. Главное – ему отдохнуть. В другой раз, я, конечно, поеду. Но сейчас он выложился настолько, что не могу смотреть. Заканчивает. Да. Горит на работе. И днем, и ночью работает! Ничего слушать не желает. Как подарок к концу работы? О, это больше, чем можно было ожидать! – она вновь сделала неопределенный знак рукой Борису Борисовичу, – Так я смогу его обрадовать? Спасибо, ой, спасибо, Сергей Васильевич. Да, только пойдет в типографию. Когда? Ну, мне кажется, что недели через две. Поняла, поняла! Да, еще раз спасибо. Нет, нет, Борису не скажу, что я звонила. Нет, нет, не благодарите! Это я кругом должна! Спасибо! – она положила трубку.
– Вот, – обратилась она к Борису Борисовичу, – видишь? А ты себя недооцениваешь! Знаешь, что он просил?
– Что?
– Он просил не говорить тебе, что я ему звонила!
– Почему? – удивился Борис Борисович. Валентина засмеялась.
– Он сказал, что ему перед тобой неудобно, что он так замотался, что сам тебе не предложил! И просил не выдавать его. Ну, как я?
– Ничего не скажу, молодец! – искренне похвалил ее Борис Борисович, – эх, жаль, что ты не можешь поехать.
– И мне жаль, – засмеялась Валентина, – да куда он денется? Потом напомню, что нам вместе отдохнуть нужно, что я тоже человек.
– А когда? Он сказал?
– Сказал, что как только отправишь книгу в типографию, так сразу и найдет, куда тебя включить, в какую делегацию. Мол, к выходу книги, как раз тебе подарок и поспеет!
– Ну, раз так, то чудно! – удовлетворенно произнес Борис Борисович.
– Вот видишь, а ты боялся!
– Да не боялся, я только время выбирал, – хмыкнул Борис Борисович.
– Ладно! – примирительно сказала Валентина, – хорошо то, что хорошо кончается! Да, будем считать, – засмеялась она, – что это как раз тебе подарок к званию академика и титулу князя!
– Нет, это за книгу.
– Ну, когда книга выйдет, ты еще не то получишь! Это только начало, – серьезно сказала Валентина, – и премии, и, выступления. Это все нормально. А вот титул князя, да академика не каждый день и тем более, не каждому дают!
– Это верно, – серьезно и значительно сказал Сухотин.
– Вот я и говорю: эту поездку считай данью уважения к тебе лично. А книга само собой: за нее мы еще не то оторвем!
– Дай Бог! – скромно ответил Борис Борисович.
– И даст! Не думать же о каком–то Иванчуке!
Борис Борисович поморщился, но промолчал.
Мария с трудом дождалась позднего вечера, когда она уже привыкла читать роман Иванчука. Наконец, она вновь оказалась на кухне; еще вынимая листки из сумки, успела «на лету» прочитать: «Стефан был поставлен…».
Стефан был поставлен перед синедрионом. Выглядел он хорошо. Его взяли на суд прямо около синагоги, где он только–только говорил проповедь.
Выслушивая обвинения, Стефан удивлялся, до чего темны те, кто выступает свидетелем против него. И хотя он понимал, что жизнь его зависела от членов синедриона, он решил именно им, наиболее ученым и искушенным своим противникам, открыть глубину учения, которое проповедовал. Слушая нелепые свидетельства, он также понял, что говорить нужно, как можно более полно.
«Стефан начал с истории нашего народа», – подумал Савл, услышав первые слова узника: – «Мужи, братия и отцы! Послушайте. Бог славы явился отцу нашему Аврааму в Месопотамии, прежде переселения в Харран», – Ну, тем лучше! Все в руках Яхве! И главное – Эсфирь. Любимая, – обратился мысленно к жене Савл, – сейчас я вверил твою и свою судьбу Яхве! Примет ли в жертву Стефана, Яхве? Я не могу знать. Если не примет, это может только одно означать: Бог отверг меня, и мои мольбы не достигли, и никогда не достигнут его! Никогда! Но я, ничтожный и не молю Бога за себя – недостоин. Но я молю Бога за тебя, любимая! Да свершится Суд Бога!»
Савл взглянул на Стефана. Тот, видимо увлеченный тем, что он говорил, никем не перебиваемый, всем своим видом выражал гордость и искреннюю веру в то, что говорил. Слова Стефан произносил взволнованно, помогая себе жестами. Лицо узника, по мере слов, что он произносил, покрылось румянцем, глаза блестели. Он говорил: «Скиния свидетельства была у отцов наших в пустыне, как повелел говоривший Моисею сделать ее по образцу, им виденному. Отцы наши с Иисусом, взявши ее, внесли во владения народов, изгнанных Богом от лица отцов наших. Так было до дней Давида. Сей обрел благодать пред Богом и молил, чтобы найти жилище Богу Иакова».
Из присутствующих в зале, пожалуй, только Савл понимал, как искусно Стефан ведет свою защиту. Но он же знал, что сейчас вот, узник произнесет роковые для него слова, единственные, которые должны быть поняты присутствующими.
«Соломон же построил Богу дом», – донеслось до слуха Савла слова Стефана.
«Все, – подумал Савл, – или Яхве не принял жертву, или Эсфирь будет спасена!»
«Но Всевышний не в рукотворенных храмах живет, как говорил пророк: – невзирая не то, что в зале возник и стал нарастать шум, или, не понимая, что это означает, Стефан продолжил с еще большим, чем ранее, воодушевлением: – Небо престол Мой, и земля подножие ног Моих. Какой дом сизиждите Мне, говорит Господь, или какое место для покоя моего? – шум нарастал, но усиливал голос и Стефан, то ли не ощущая, что этот шум ему смертельно опасен, то ли неверно истолковав его, – не моя ли рука сотворила все сие?»
Произнеся эти слова, Стефан вдруг понял, что его слова вызвали не понимание, а ярость. Он видел искаженные ненавистью лица и сам вдруг испытал прилив такой ненависти, что, Савлу по крайней мере, показалось, что он сможет сам казнить своих судей! «Все, – подумал Савл, – Яхве принял жертву!»
И действительно, Стефан уже кричал, перекрыв шум в зале:
«Жестоковыйные! Люди с необрезанным сердцем и ушами! Вы всегда противитесь Духу Святому, как отцы ваши, так и вы!»
Шум в зале вдруг прекратился. Члены синедриона, подхваченные единым порывом, вскочили. В полной тишине продолжал звучать только один голос, голос Стефана!
«Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших Праведника, которого предателями и убийцами сделались ныне вы, вы, которые приняли закон при служении Ангелов и не сохранили».
Крики в зале, которые немедленно слились в неистовый хор, заглушили на мгновение слова Стефана. Он посмотрел на своих судей.
Савл же смотрел на Стефана и вдруг понял, что тот сейчас думает: «Да, – мысленно отвечая ему, – подумал Савл, – верно, еще чуть–чуть и, может быть, удастся добиться быстрой смерти!»
Словно отвечая на мысли Савла, Стефан вдруг поднял голову и взглянул вверх. Это не осталось незамеченным в зале. Шум вдруг поутих, и вновь был слышен голос осужденного: «Вот я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога».
«Он своего добился», – едва успел подумать Савл, как весь синедрион бросился на узника. Ни о какой организации казни, да и самом приговоре не было и речи. Узник был смят, почти волоком утащен из залы и все присутствующие устремились с ним за город.
Идти было недалеко, и порыв не только не ослаб, а еще более усилился ввиду предвкушения скорой расправы. На ходу, более по привычке, несколько человек скинули одежды прямо под ноги Савлу, и едва достигнув черты города, пинками, оттолкнули чуть в сторону Стефана, и тотчас на него обрушился град камней.
Тот уже только кричал: «Господи Иисусе! Прими дух мой! – камни и большие, и малые летели со всех сторон и окровавленный, уже с перебитой рукой, Стефан упал на колени, и с неистовой силой воскликнул: – Господи! Не вмени им греха сего!» В это же мгновение острый камень попал ему в горло. Фонтаном брызнула кровь. Стефан осел и еще несколько камней добили его.
Еще летели камни, еще не иссякла жажда убийства у толпы, а Савл повернулся, и, не оборачиваясь, двинулся назад, к храму.
Он непрестанно молился, но не за душу убитого. Он молился за Эсфирь.
Савл прошел не в храм, а обогнув его, углубился в узкую улочку, где находился дом, в котором он жил. Войдя, он привычно помолился и после обратился к слуге, который почтительно ждал, когда поступят приказания.
– Быстро снаряди гонца. Новости есть?
– Нет, – коротко ответил слуга, маленького роста, уже пожилой летами человек. Он не спросил ничего о том, куда поскачет гонец, что ему везти. Он и так знал, а других гонцов Савл не слал.
– Ступай, – вздохнул Савл, и не обращая внимания на слугу, который почти сразу вышел, присел на скамейку, что стояла вдоль стены, глухой, без окон и проемов.
Усевшись, Савл задумался. Не о Стефане. Казни были не в диковинку, более того, были обычным делом. Он думал вообще о назарянах, об их вере. «Конечно, там все неверно, особенно в том, что Бог не требует тщательного соблюдения обрядов. Обряды имеют немалое значение, поскольку приближают человека к Богу. И чем тщательнее они соблюдаются, тем вернее путь человека».
Однако Савл был недоволен и тем, что саддукеи, во главе с первосвященником не поддерживали тщательное соблюдение обрядов. «Конечно, – думал он, – сегодня казнь Стефана прошла быстро. И, именно это и есть, к чему он стремился. Так что, пренебрежение правилами, как мне, так и Стефану, оказалось удобным. Странно, – сказал сам себе Савл, – как же так, что оба выиграли? Ну, – успокоил он себя, – не много выиграл Стефан».
Хотя он и решил так, но в глубине души все–таки почему–то не был уверен в собственном предположении. Почему так происходило, он не понимал.
В дверь заглянул слуга. На вопросительный взгляд сказал:
– Гонец выехал, господин.
Савл кивнул и слуга исчез.
«Все–таки, Стефан умер и с ним, скорее всего, умрет и та истина, которой он слепо верил, – думал Савл, – а вдруг это не все? Нет, – успокоил он себя, – фанатик добился лишь того, чтобы последовать за своим равви. Да, что и говорить, Яхве принял жертву. Но станет ли Эсфирь лучше, исцелится ли она? Да, только тогда и станет ясно, дошли ли молитвы мои до Яхве, от меня, грешника недостойного. Но, Яхве, – со страстной мольбой, мысленно обратился к Богу Савл, – не за себя прошу, за Эсфирь, мою голубку!»