День независимости от Ануннаков (Эротические рассказы)

Из цикла «Пленники субботы»

Фэндом: Шумеро-Аккадская мифология, Библия, Евангелие, книги Захарии Ситчина и Алана Элфорда
Автор: Нинхили Амаги (Тэльфар Спранга)
Email: ninhili-amagi@yandex.ru
Бета: я - сама себе Булгаков
Рейтинг: R
Пейринг: солдаты Римской Империи/пришелец-Ануннак
Жанр: слэш, гет, юмор, сатира, ангст, драма, романтика, трагикомедия, фантастика, космическая опера, эротический триллер, раввинистический Мидраш к Брит Хадаша
Направленность: слэшное переосмысление Булгаковского текста в духе произведений Захарии Ситчина. «Кроткий и смиренный» страдалец Йехошуа Га-Ноцри кардинально меняет имидж, представая в непривычном агрессивно-сексуальном образе жестокого, коварного и распутного инопланетного захватчика.
Для лучшего понимания текста автор настоятельно рекомендует читателям предварительно ознакомиться с главой книги Алана Элфорда «Боги нового тысячелетия» под названием «Тайное лицо Яхве».
Предупреждения: произведение про Христа-бисексуала и свободные половые нравы Звёздного Народа (расы Дингиров из системы Нибиру) неминуемо оскорбит религиозные чувства лиц, страдающих Православием Головного Мозга; посему категорически не рекомендуется к прочтению оным лицам.
Содержание: узнайте же наконец, ПОЧЕМУ Понтий Пилат столь настойчиво пытался сохранить ему жизнь, ЧТО с ним сделали Римские солдаты в претории и О ЧЁМ таки умолчали стыдливые евангелисты-гомофобы!
От автора: всем вошумерённым и вошумеряющимся лулу читать в обязательном порядке!
Я придерживаюсь Библейской орфографии Синодального перевода, согласно которой названия всех наций и прилагательные, образованные от них, пишутся с заглавной буквы.

***
«...И если мне кто-либо по-научному докажет,
что Христос не есть Истина,
то я скорей останусь с Христом, чем с Истиной!»
Ф.М. Достоевский

«Не стоит романтизировать Маргариту, отдирать от неё те черты,
которые ей придал Булгаков, а насильственно отреставрированный лик ведьмы
возносить на одну ступень со светлыми Мадоннами русской классики...
Вы можете себе представить, чтобы у Льва Толстого Наташа Ростова
улыбнулась Пьеру, «оскалив зубы?»
Диакон Андрей Кураев,
«Мастер и Маргарита»: за Христа или против?»

***
5520 г. от начала Царства Сюммэрк; месяц Ташритум; Йомим Норайим (Дни Трепета); 1760 год после Ушествия Звёздного Народа с планеты Ки

***
...- Да живёт душа твоя, Лазуритовый Повелитель Двенадцати Миров! Да будешь ты жив, здрав и благополучен! Позволь доложить, Владыка мой! - на экране личного монитора Ану появилось зловещее, худощавое, горбоносое лицо господина Энсанггирры, нового сотника его личной гвардии, назначенного на должность сравнительно недавно. Его чёрная борода, не очень длинная, едва достигающая груди, была тщательно завита и уложена аккуратными кольцами, шлем начищен до блеска, а в прищуренных глазах застыло выражение вечной подозрительности - ибо он был превосходным слугой, и подозревать всех в неблаговидных намерениях являлось его прямой обязанностью.
- Докладывай, раб, - уныло и обречённо вздохнул величественный старец, прекрасно понимавший, из-за чего, а, точнее, из-за КОГО его вновь побеспокоили, оторвав от важных государственных дел системы Нибиру.
- Наследный принц Эхошуанна, просивший тебя сегодня об аудиенции, прибыл, - на мгновение Ану показалось, что Энсанггирра злорадно и язвительно усмехнулся, но это наваждение тотчас же пропало. Разве мог язвительно усмехаться глава личной гвардии самого всемогущего Повелителя?..
- Зови: я приму его.
- Господин Наследник, ты можешь войти: Повелитель примет тебя! - торжественно провозгласил начальник охраны, и створки автоматических дверей разъехались в стороны.
Ану выпрямился, откидываясь на троне и принимая привычно-горделивую позу - ибо не пристало ему, Небесному Отцу, показывать Наследнику свою старческую немощь (хоть немощь сия и была велика). Уже давно мучила величественного старца одышка, повышенное артериальное давление, боли в печени и сердечная недостаточность. Сотню Шар прожил, как-никак! Да и уровень сахара в крови сильно оставлял желать лучшего, и селезёнка пошаливала, и камни в почках давали о себе знать... И я уже молчу о самом главном и неприятном - о том, что мужская сила Ану давным-давно покинула его чресла, как сбежавший на волю осёл. Дабы не подвергнуть свою самую главную (и наиболее постыдную) тайну всеобщему разглашению, Повелитель продолжал брать новых наложниц, количество которых уже давно перевалило за шесть сотен; но в последние годы своей жизни входил он к ним крайне редко и только лишь после применения соответствующих лекарственных средств для «поднятия внутреннего». Увы, но ведущий фаллос системы Нибиру, некогда бессовестно откушенный проклятым узурпатором Алалу и впоследствии клонированный Энки из собственных стволовых клеток Повелителя и пришитый куда следует, уже начинал давать сбои...
Фаллос бывшего Наследника - Энлиля Грозного - по достоверным сведеньям, полученным из компетентных источников, пребывал сейчас в ненамного лучшем состоянии. Посему Повелитель возлагал столь горячие упования на мужской орган своего ненаглядного правнука. Но, увы! - сам принц Эхошуанна придерживался на сей счёт противоположного мнения, и надежд своего великого предка так до сих пор и не оправдал.
Естественно, сейчас Владыка Двенадцати Миров был без тиары - ибо даже благородным Ануннаки надевали её лишь по самым торжественным случаям (таким, к примеру, как приём Дальних Гостей - инопланетных послов из соседних звёздных систем). В обычные дни тяжёлую серебряную тиару-мен, весящую несколько мин, естественно, никто не носил - ибо она слишком отягощала голову, и выдержать в ней больше двух часов было невозможно. Вот и сегодня, в будничный день, наряд Повелителя был скромен, и состоял лишь из виссоновой туники, пояса, сандалий, Прелести Чела, серёг в ушах и браслетов с перстнями на руках.
Сегодня, как и в большинство дней, Небесный Отец облачился в пурпур и багряницу - ибо красный являлся его любимым геральдическим цветом. Ануннаки вообще очень любят яркие, сочные, насыщенные цвета: глубокий винно-алый, лазуритово-синий, пронзительно-зелёный, солнечно-золотистый, медово-жёлтый, медно-рыжий... Чем богаче и знатнее тот или иной Дингир, тем ярче, тем ослепительней и его наряд - вряд ли кто в системе Нибиру стал бы оспаривать сию непреложную истину. И тем более не стал бы оспаривать её сам Ану - патриарх и основатель династии.
Его белоснежная борода, спускавшаяся до самых колен, казалась ещё белей на тёмно-алом фоне туники. Длинные волосы ниспадали на плечи и струились по спине - такие же белоснежные и прямые. Хотя в среде высокопоставленных Ануннаков было принято завивать волосы и бороду, старейший из патриархов не делал этого уже много Шар - ибо ему просто-напросто надоели тщетные попытки скрыть неумолимо наступающее увядание. Он уже давным-давно примирился с тем, что из рыжего сделался седым, а из кудрявого - прямоволосым.
Дряблая, иссохшая кожа Ану, некогда чистая и светлая, ныне приобрела красноватый оттенок обожжённого кирпича - и была гораздо темней бороды и шевелюры. Строгий патриарший лик бороздили глубокие морщины, уродовали жёлто-коричневые пигментные пятна и сосудистые «звёздочки» - такие многочисленные, что их давно уже не мог скрыть никакой тональный крем. Резко выделялись, идя от ноздрей к углам рта, отчётливые носогубные складки, что придавало лику суровое и вечно недовольное выражение (впрочем, оно более чем соответствовало характеру Нибирианского Повелителя).
Никогда не отличавшийся особой упитанностью, к старости патриарх усох и похудел ещё больше - и сейчас здорово напоминал мумию фараона из страны Та-Кемет, извлечённую из гробницы и воскрешённую Энкиными кургарру при помощи Воды Жизни и Травы Жизни. Его тонкий прямой нос болезненно заострился, словно у мертвеца; под глазами собрались обильные складки морщин; а унизанные массивными браслетами и перстнями тощие руки походили на конечности скелета, обтянутые кожей.
Сегодня Лазуритовый Повелитель изволил украсить своё святое божественное тело драгоценным камнем лулуданиту (что Земляне именуют рубин), а также гранатом и сердоликом. Его любимым металлом являлось серебро, которое Небесный Отец ценил превыше всех прочих; но серебром он обвешивался лишь по торжественным случаям: когда милостиво оказывал аудиенцию Дальним Гостям из соседнего сектора Галактики или восседал на почётном месте на праздниках Весеннего и Осеннего Акити. Сегодня же, как ни крути, случай был отнюдь не торжественный. Даже наоборот: сегодня дряхлому и усталому от своей бесконечной жизни патриарху предстояло выдержать очередное словесное сражение с молодым и наглым Наследником. Старец заранее морщился и хмурился, думая о грядущем неприятном разговоре, избежать которого, несмотря на все патриаршие усилия, увы, совершенно не получалось. И не было ещё доподлинно известно, кто на сей раз одержит верх, переспорив своего оппонента!
Поэтому Повелитель нарядился скромно, нацепив неказистые украшения из презренного золотишка. Он ограничился лишь златотканной Прелестью Чела с крупным рубином посередине лба, гранатовыми серьгами до самых плеч, четырьмя масссивными золотыми браслетами, пятью ожерельями из разнокалиберных сердоликовых бусин и несколькими крупными перстнями. Алел кроваво-красный лак на длинных, тщательно ухоженных ногтях. Хоть Ану и старался сидеть спокойно, от внимательного взгляда наверняка бы не укрылось, как пальцы его левой руки, опущенной на подлокотник трона, выбивают едва заметную нервную дробь, а правая судорожно сжимается в кулак...
Наследный принц Эхошуанна (чтоб он был здоров!) донимал Повелителя уже третьи сутки. Он звонил уже семнадцатый раз и настойчиво требовал личной аудиенции - но при том категорически отказывался объяснять встревоженному прадеду цель своего визита. Только твердил, злобно зыркая на Ану с видеоэкрана: «Это не видеофонный разговор! Пусти меня к себе, отче! Предстану пред твои светлы очи - вот тогда всё и объясню!»
Проникнуть же в его мысли у Ану, увы, не получалось - прожив немало времени среди своих бессмертных сородичей (из которых телепатией владел каждый второй), Наследник давно научился хорошо блокироваться. Да и слишком стар был одряхлевший патриарх, чтобы тратить силы на взлом чужого разума: в последнее время он и передвигался-то с трудом, опираясь на свой любимый посох и двух заботливых наложниц.
Сотню Шар прожил, как-никак! Сотня Шар - это вам не шуточки!
Эхошуанна острым нагуальским чутьём ощущал слабость своего умирающего предка - вот и шёл в атаку, загоняя того, как молодой нахрапистый волк - старого беззубого хищника. Ану неоднократно замечал, как алчно горели синие глаза возлюбленного правнука, когда тот взирал на вожделенный Лазуритовый Престол; как раздувались при этом его тонкие ноздри, а по прекрасному лицу пробегала мучительная судорога...
Будучи весьма проницательным старцем, патриарх никогда не сомневался в том, что все молодые Ануннаки ждут не дождутся его смерти. Но просто остальным потомкам (даже Энлилю! даже Мардуку! даже Эрре!) хватало ума и воспитания, чтоб, по крайней мере, не выказывать свои чувства столь открыто; один лишь только Эхошуанна вёл себя до крайней степени вызывающе. И порой его Еврейские выходки шокировали даже видавшего виды Повелителя, заставляя вспоминать язвительные слова Нергала о том, что Еврей - это не национальность, а диагноз.  
Повелитель ненавидел Евреев.
Все резонные возражения патриарха, твердящего о своей крайней занятости и вечной нехватке времени, о плохом самочувствии и обострившихся болезнях, о необходимости уважать старших и соблюдать придворный этикет разбились о железную волю Йехошуа, как песчаный вихрь - о несокрушимый гранит. Наконец, когда принц полчаса назад позвонил в семнадцатый раз, обессиленный Повелитель уступил ему. «Ты упрямей того осла, на котором въехал в Йерушалаим! Ты ещё хуже Адапы и Гильгамеша вместе взятых» - в сердцах бросил он, и жестоковыйный Йешеле тут же просиял от удовольствия, - «Ладно уж, приходи! Я приму тебя! Прямо сейчас! Но смотри - чтоб это было недолго! У меня важное деловое совещание...»
«Упрямство - наша главная Еврейская добродетель. Я уже лечу к тебе, отче!» - радостно откликнулся принц, вырубая связь.

***
Семь ступеней, выложенных плитками из чистого лазурита, вели к трону, вознесённому на изрядную высоту - ибо должен Повелитель возвышаться над своими подданными, как кедр Ливанский - над зарослями презренного кустарника. Лазуритовый Престол, символ верховной власти над системой Нибиру и всеми Двенадцатью Мирами, по форме напоминал собой священную обсерваторию-зиккурат - дабы каждый, поднимавшийся на него, преисполнялся должного благоговения. Ибо вся жизнь Звёздного Народа была подчинена строгому и стройному ритму, установленному небесными светилами, и крутилась вокруг наблюдения за оными.
Шестьдесят могучих колонн, по тридцать с каждой стороны, подпирали далёкий потолок, возвышаясь на шестьдесят локтей каждая. Вырезанные из багрового гранита, опоясанные у основания белыми и чёрными полосами, достигали они толщины в три обхвата. Сверху донизу покрывали эти колонны затейливые клинописные знаки священного языка эмегир, воспевающие храбрость, красоту, мудрость, доблесть и силу последнего Нибирианского правителя - ибо, как и все остальные Ануннаки, патриарх и основатель династии отличался непомерным тщеславием и не упускал случая лишний раз похвалиться своими достижениями - как подлинными, так и мнимыми.
Настенные барельефы в виде огромных крылатых быков-шеду внушали каждому входящему в зал благоговение и ужас. Хоть шеду и появились здесь сравнительно недавно (во времена Ашшурского царства, когда Ану повелел установить их, подражая моде, заведённой его сыном Энлилем, носившим тогда имя Ашшур), смотрелись они всё равно грозно и величественно. Выкрашенные в тёмно-красный цвет, с чёрно-белыми перьями на крыльях, с позолоченными копытами и рогами, с инкрустированными лазуритом бородами и очами, со свирепыми каменными ликами, эти гигантские статуи тиароносных пятиногих духов-хранителей сразу же привлекали к себе внимание. Разумеется, Ану не нуждался ни в каких духах-хранителях; но ему нравилось наблюдать, с какой растерянностью и страхом взирают на шеду его гости и просители.
И надписи, надписи везде - на каждой стене, под барельефами... надписи на всех языках, какие только знал Ближний Восток - не только на эмегир и эмесаль, но и по-Аккадски (на обоих диалектах - Ашшурском и Вавилонском), на нескольких Хамитских наречиях, по-Хеттски, по-Хурритски, на языке страны Элам... И по-Арамейски, и по-Финикийски, и даже на языке краснокожего народа Майя, обитающего за Морем Тьмы, на Юго-Западном континенте. Всё - сплошные тексты в жанре «зами» («хвала» - эмегир), воспевающие и прославляющие могучий Звёздный Народ, и его великого Повелителя, непостижимого в гневе и милости своей.
А над головой патриарха в слабом гудении кондиционеров равномерно раскачивалось тёмно-алое полотнище с вышитым на нём гербом системы Нибиру: священным золотым диском, распахнувшим мощные и широкие крылья. В центре диска чётко виднелся равносторонний крест, как знак Крестовой звезды, пересекающей под прямым углом плоскость Солнечной эклиптики, а по бокам - два бычьих рога, как символ верховной царской и божественной власти (ибо только дети Звёздного Народа, порождённые Святой Семьёй, имели право носить их на своих тиарах).
Все ведущие советники-суккали Ану, служившие патриарху верой и правдой на протяжении великого множества Шар, чинно сидели перед ним, уткнувшись каждый в свой монитор. Как всегда, по правую руку Лазуритового Владыки находился  седовласый Илабрат - главный секретарь, суккаль-мах, пользовавшийся таким неограниченным доверием Повелителя, что имел право возражать даже самому Энлилю.
За суккаль-махом, как водится, располагались семь его заместителей-гуддуб, ведавших различными сторонами Нибирианского народного хозяйства: Дурунна, Улиу, Луанна, Катаранна, Мулашган, Антасурра, Кигулла. Все мужчины - в златотканных мантиях-ламахушшумах, с тщательно завитыми волосами и бородами, в богатых круглых шапках, характерных для правительственных чиновников; а дамы - в роскошных разноцветных платьях с пышной бахромой и треугольниками нашитых «флажков», с пёстрыми платками, накрученными на головах, осыпанные блестящим изобилием украшений.
Казначей-забардиб, толстый господин Сагкуд, недовольно хмурился, созерцая на своём мониторе файлы финансовой отчётности, предоставленные энгарами двенадцати малых поселений. Хотя в файлах подробнейшим образом указывался приход и расход ячменя, фиников и кунжутного масла, улов рыбы и надои молока, количество обожжённых кирпичей и построенных из них зданий, а также перечислялись средства, затраченные на прокладку новых дорог и прочистку старых каналов, Сагкуд, как всегда, был этим недоволен. Как и все казначеи, он тоже являлся весьма подозрительным субъектом, и вечно подозревал энгаров в разворовывании царского добра.
Склонившись головами друг к другу, тихо переговаривалалась троица мугалей (заведующих пищевыми ресурсами): Ниндаудиду, Эндукутаэде и Нинкишарра. Они говорили о своих насущных мугальских делах: о том, что урожай ячменя и полбы в этом году ожидается не ахти какой, и, судя по всему, опять не дотянет до продовольственной нормы; что, как следствие, тут же подскочат цены на хлеб и, дабы избежать ропота в народе, видимо, придётся открыть для страждущих царские зернохранилища, как это уже делалось четыре жатвы назад; что виной всему медленная, но неумолимая перемена климата, с которой не могут совладать даже два молодых Владыки Бурь, живущих во дворце Повелителя.
К ним внимательно прислушивался утульгаль (заведующий животноводческими ресурсами), господин Шубуразида, периодически вставляя в разговор свои короткие, но ёмкие реплики.
«Я смотрел климатический прогноз на ближайшую семилетку, - понизив голос, скорбно вещал  господин Эндукутаэде, - Электронное моделирование на основе спутниковых снимков. Его сам составлял господин Нингишзида! Прогноз, разумеется, весьма и весьма приблизительный, но всё равно чрезвычайно неутешительный. Если верить этим расчётам, то засуха и похолодание будут продолжать наступать... А с ними участятся пыльные бури, которые будут приобретать всё более затяжной и непредсказуемый характер. Дожди станут ещё реже, а засоление почв продолжится. Всё это чрезвычайно затруднит земледелие...»
«Да и скотоводство тоже, - важно кивал головой в завитых благоухающих локонах  утульгаль Шубуразида, - Разве можно выгнать овец на пастбище в пыльную бурю? Чем больше пыльных бурь от жатвы до жатвы, тем тощее овцы и козы, тем меньше молока, шерсти и мяса. Вы знаете, что энгары четверых малых поселений в этом году не выполнили план по мясо- и молокопоставкам?.. Одно из них - Э-Сибирра, Дом Жатвы, что возле канала А-узмушенна, Гусиной Воды - накрыло рекордной по силе и продолжительности бурей, что длилась целых шестнадцать дней. Во время неё погибло двое пастухов, застигнутых стихией врасплох, и овечье стадо в сорок голов. Для их маленькой общины это существенный убыток...»
«Мы знаем про ту бурю у Гусиной Воды, - мигом переглянулись нугишшаргали Игисигсиг, Эннунсилимма и Гишсилимма, - «Нам докладывали как заведующим садовыми ресурсами. Стихия погубила не только овечье стадо - она переломала стволы в двух старых пальмовых рощах. Теперь бедное поселение  Э-Сибирра не выполнит и  норму своих поставок по финикам. Ущерб нанесён на много талантов серебра...»
«О, Абзу и Тиамат! - горестно восклицала помощница Эндукутаэде, дородная госпожа  Ниндаудиду, и всплёскивала над пышной грудью своими холеными смуглыми руками, на которых звенели многочисленные золотые браслеты, - «Буря за бурей, беда за бедой! Что творится с нашим несчастным миром?..»
«Насколько я помню, на Земле и то лучше было!» - печально закатила густо подведённые очи её подруга, Нинкишарра, тряхнув своими огромными серьгами в виде лазуритовых полукружий.
«Это ещё смотря когда! - важно поправил её  утульгаль Шубуразида, - «Если во времена Ки-Сюммэрк, при правлении Ниппурского Дома, то я согласен. Но после Великого Бедствия это была уже не та Месопотамия...»
Он вздохнул и привычным жестом поправил тяжёлый крест, что отягощал его  мощную выю наравне с намотанным в несколько рядов трёхцветным ожерельем из золотых, лазуритовых и сердоликовых бусин. Как и большая часть стотысячного населения города, раскинувшегося за пределами Священной Ограды, Шубуразида был христианином. Между прочим, одним из самых первых христиан в системе Нибиру! И за последний Шар своей долгой для слуги жизни он так привык к тяжёсти никогда не снимаемого крестообразного амулета, что уже не мыслил себя без оного - как и без пояса-дида. Но магический защитный пояс-дида носят поголовно все, даже сторонники Мардука; в то время как крест на шее чиновника ясно говорит всем и каждому, что чиновник этот - приверженец Ниппурского Дома. Ибо тлетворный и окаянный Аспид, как известно, запретил в своих поганых владениях кресты - точно так же, как и Наследный принц Эхошуанна запретил в своих атрибуты скверного Мардучьего культа.
Ни единой статуи, ни единого святилища, посвящённого Аспиду Га-Бавели, нет ни на одной из многочисленных улиц города, что узкими, кривыми, извилистыми змеями спускаются с вершины холма, на котором возведён дворец с неизменной обсерваторией-зиккуратом. Зато христианские кресты высятся на каждом шагу - огромные, каменные, мощные, из базальта, гранита и диорита, с выбитыми на них ровными клинописными строками, цитирующими мудрую книгу - Эбангелианну. И горожане - от царского суккаля до самого распоследнего гуруша - истово кланяются крестам, целуют грубо вытесанные на них барельефы с изображением распятого принца, бормочут похвалы, благодарности и просьбы, смиренно сложив руки в молящем жесте...  Конечно же, есть в городе-твердыне Ниппурского Дома и роскошные святилища Энлиля, и статуи Энки (ибо с Энки у Наследника, как известно, особые отношения - Наследник ему жизнью обязан), и храмы пресвятых богородиц Нинлиль и Нинхурсаг, и капища Инанны, Нанайи, Нисабы, Нингишзиды, Нинурты, Шары, Лулаля, Уту и Наннар-Сина... и даже покойного Думузи. Есть один маленький и скромный, но весьма популярный в определённых кругах храмик, посвящённый Гильгамешу и Энкиду - туда, как правило, ходят поклоняться красивые и одинокие юноши, мечтающие о большой и чистой любви с другими юношами, столь же красивыми и столь же одинокими; не зря этот храмик построен аккурат напротив эшдама,  славящегося своими лучшими в городе кургарру и асинну; кстати говоря, они же и возвели святилище - на деньги, полученные от щедрых клиентов.
Но крестов всё-таки на порядок больше.
А город зовётся Э-Анна - как и давным-давно разрушенный Урукский храм на Земле. И, да будет вам известно, что честолюбивая сестрица Инанна строила свою резиденцию в Уруке по образцу Э-Анны Нибирианской!..

***
...Едва створки автоматических дверей разъехались в стороны, в их тёмном проёме тотчас же возникла стройная и пленительно прекрасная серебристо-белая фигура. Он, он! Кому же ещё, кроме него! Лазуритовый Наследник Эхошуанна. Главная «головная боль» всех жителей системы Нибиру и лично Лазуритового Повелителя с самого момента Ушествия.
Тот, по чьей милости (или по чьей глупости?) Звёздный Народ вынужденно распрощаться с планетой Ки на целых тридцать три года позже, чем планировали государи Ану и Энлиль.
Как всегда - просто неописуемо прекрасен, как всегда - сладок и желанен... Старец даже невольно залюбовался самым младшим из своих отпрысков, испытывая вполне законную гордость при виде его царственной осанки, надменно вскинутой головы, белоснежной кожи и развевающихся за спиной тёмно-рыжих волос, по длине почти достигающих поясницы и заплетённых сегодня в семь кос, перевитых серебряными лентами. Как и его отец, Йахве Владыка Бурь, клонированный Наследник обладал безупречным вкусом в одежде. Так, нынче он выбрал облачиться в свои любимые краски - «кахоль ве лаван» («синий и белый» - Иврит), священные цвета Иудеев. Хотя, разумеется, трудно было найти такой цвет, который бы на нём плохо смотрелся! К настолько безукоризненной внешности подходило абсолютно всё: он драного и ветхого рубища из некрашеной шерсти, которое принц вынужденно носил во время своего печально знаменитого трёхлетнего «хождения в народ», до царских риз и рогатой тиары.
Сейчас же Наследник предпочёл белоснежный хитон, сотканный из генетически модифицированного льна, и тёмно-синюю мантию-ламахушшум, переброшенную через правое плечо (не через левое, как у всех - Рыжий Йешеле являлся левшой).
Лён содержал в себе определённые гены некоторых флюоресцирующих водорослей: и потому сделанная из него одежда слабо светилась в полумраке, источая неяркое, приятное для глаз голубоватое сияние. А глубокий, сочный, насыщенный синий цвет мантии мог поспорить по своей интенсивности с крупными и броскими украшениями из лазурита, которыми обильно обвешался правнук Ану.
Лазурит на шее, на лбу, в ушах и на запястьях... лазурит на оружейном поясе и даже на ремешках посеребрённых сандалий... Ни один из уважающих себя Анунаков не явился бы на приём к Повелителю без полного набора церемониальных украшений, но Йешеле носил налобную ленту и массивные браслеты на запястьях с ещё одной целью: прикрывая ими царапины от тернового венца, навсегда обезобразившие его ясное чело, и стигматы на запястьях, оставшиеся после Голгофы.
Как всегда, Наследник явился на аудиенцию один - ибо он страшно не любил таскать за собой охрану. Сколько раз Ану пенял ему на это, увещевая принца, что столь высокопоставленную особу, как он, непременно должны сопровождать как минимум два телохранителя! Но наглый и самоуверенный Йешеле плевал на все прадедовские уговоры, на мудрые старческие предостережения. Он с усмешкой заявлял Повелителю: «Я тридцать три года провёл на Земле, где мне приходилось жить в самых экстремальных условиях, ежедневно рискуя головой. И ничего - как-то ведь продержался без посторонней помощи! А теперь-то, после распятия, меня уже и подавно ничем не испугаешь. Чего мне опасаться в твоём дворце, где все передо мной трепещут и пресмыкаются? Я - второй после тебя Ануннак в системе Нибиру. Кто тут на меня нападёт? Здесь не водится фарисеев и садуккеев!»
Лазурит и серебро, серебро и лазурит... Развевались при каждом шаге роскошные рыжие пейсы Наследника - и мелодично звенели из-под них серьги в форме небольших изящных серебряных крестов, инкрустированных лазуритом. Развевались длинные кисти и бахрома на ламахушшуме, скрученные из серебряных нитей - и мерно покачивался в такт шагам массивный крест на серебряной цепи, тяготящий стройную шею. Сверкала посеребрённая Прелесть Чела в рыжих волосах, и большой ярко-голубой осколок лазурита горел посередине лба, словно третий глаз.
Словом, горячо обожаемый Наследник выглядел так, что, кабы узрел его сейчас противный братец Нергал, непременно скривился бы, злобно сплюнул и процедил сквозь зубы: «Впервые на арене! Смертельный номер! Ануннак - Еврей!..»
А Йехошуа тогда бы плюнул на Нергала в ответ (или, размахнувшись, заехал бы братцу в челюсть, или даже ударил между ног, прямо по фаллосу), а потом бы назидательно произнёс, спокойно отряхивая руки: «Еврей - тот, кто на это согласен. Я горжусь своей национальностью. Так что заткнись, необрезанный Иркалльский придурок!»
Ану с гордостью наблюдал, до чего изящно, насколько грациозно, и притом - как горделиво, с каким чувством собственного достоинства шествует к нему навстречу горячо обожаемый правнук. Спору нет: патриарх любил принца Йехошуа (кабы не любил, то не провозгласил бы его Наследником в обход нескольких сотен своих прочих потомков). Хотя, конечно же, не самого Йехошуа как такового - а свои гены в нём; свои священные Ме.
Однако, тем не менее, патриаршее сердце всегда пело и ликовало, когда он хотя бы издали лицезрел своего преемника. Трёхсоттысячелетний старец любовно наблюдал за всеми повадками рыжеволосого юноши, подмечал все мельчайшие детали и то и дело ловил себя на мысли: «До чего же он похож на меня! Я словно бы вижу себя в молодости. И я, и я ведь был таким: страстным и гордым, решительным и непреклонным... Я тоже никогда никому не подчинялся!»
Но сейчас глаза сумасшедшего принца горели таким лихорадочным, болезненным и страстным огнём, что прадед сразу же понял - случилось нечто серьёзное. На лице вожделенного Наследника, как всегда при разговоре со старшими Ануннаками, застыло мрачное и горделиво-презрительное выражение; зубы были твёрдо и решительно стиснуты. Одного лишь взгляда хватило прадеду, чтобы уразуметь - светлейший принц что-то задумал... Что-то очень, очень плохое!
- Что тебе надобно, дитя моё? - как можно мягче поинтересовался величественный старец, одарив юношу долгим и внимательным взглядом. Его глаза, некогда - такие же пронзительно-синие, а теперь - тусклые, помутневшие и выцветшие - столкнулись с молодым взглядом Йехошуа, - Почто ты пришёл ко мне, Сангекианг?..
Патриарх терпеть не мог презренного гурушского имени Йехошуа и посему упорно предпочитал называть своего любимого правнука на священном языке эмегир - или, на худой конец, по-Аккадски: Сангекианг, Сангдумуби, Апилькиттим, Луштамар... Он бы с превеликим удовольствием переименовал Наследника и официально, по документам, но упрямый Йешеле категорически отказывался от подобной чести, заявляя: «Когда мне было восемь дней от рождения, надо мной склонился седобородый раввин и безжалостно отрезал мне всякую возможность носить гойское имя».
- ...Ты знаешь, почто, господин мой, - судорожно облизнул сухие от волнения губы Наследник, - Я должен немедленно, сейчас же, лететь на Землю... и прошу твоего отчего благословения, - и с этими словами он грациозно опустился перед Ану на колени.
- Лететь на Землю!?Это ещё зачем!? - от негодования старец аж приподнялся с Лазуритового Престола и чуть было не выронил из рук свой царский посох. Испуганные суккали во главе с Илабратом в ужасе встрепенулись, вскинув глаза от мониторов, - Что ты вновь задумал, мальчишка!? Это же прямое безумие!
- Всё, что я делаю - безумие, - твёрдо и по непреклонно прошептал Йехошуа, опуская очи долу, - Но я должен немедленно лететь. Там, у них... беда. Они все погибнут без меня! Но если я вмешаюсь... сейчас же вмешаюсь... я ещё могу ЭТО остановить. Если я скажу им, то моё слово наверняка подействует...
- Так! - резко скомандовал Повелитель, - Хватит ходить вокруг да около! Говори прямо, Апилькиттим, что опять там натворили твои проклятые обрезанные твари!? Что у них опять там стряслось!? Я за сотню Шар такого, знаешь ли, насмотрелся, что очередную Еврейскую выходку уж как-нибудь переживу! Меня, старца, уже ничто не удивит!
Естественно, Повелитель всем своим отчим сердцем ненавидел племя Евреев, жестоко надругавшихся над его возлюбленным правнуком. Их мерзкое название - Ибри или Хибри - было очень созвучно Аккадскому слову «хабиру», которым именовали разбойников с большой дороги и вообще лихих людей. А хабиру, как всем превосходно известно, означает то же самое, что и эмегирское слово «сагаз» - «подрезатели жил». Изгои. Беглецы. Проклятый отверженный народ, для которого нет и не может быть ничего святого. Самое подходящее название для народа, посмевшего убить собственного бога!
Йехошуа вскинул на прадеда свои прекрасные бездонные очи с растёкшейся от слёз сурьмяной подводкой:
- А это вовсе и не Евреи, отче, - едва слышно прошептал он, - На сей раз - не Евреи...
- Как? - НЕ ЕВРЕИ? - поразился Ану, - Быть такого не может!
- Может.
- И кто же тогда, если не они!?
- Это Кцарфатим с берегов внутреннего моря Налешт.
- КТО-КТО?.. - странное название нового народа поначалу ничего не сказало патриарху.
- Кцарфатим. Жители страны Кцарфат, или Франция. Французы. Галлы. У них там во Франции, в Галлии... только что произошла революция. Я чувствую боль... я чувствую ужас и кровь... Грядёт Великий Ужас, отче! Это катастрофа! Это шоа! («смерчь» - Иврит.) Я знаю, что эта не простой бунт, не простой государственный переворот. Вскоре крови станет тесно во Франции, и она выплеснется оттуда и заполонит весь мир. По крайней мере, всю Европу без остатка. Уже скоро на престол воссядет новый Асаг, который превзойдёт по лютой жестокости всех предыдущих. И он развяжет войну... войну, чудовищней которой ещё не было в человеческой истории. Эта бойня, начатая им, продлится множество лет. Прольются даже не реки, а моря и океаны человеческой крови. Количество жертв, которое я вижу, просто не поддаётся описанию. И после этого Земля уже никогда не станет прежней!
- Французы!? - повторил Ану, в изнеможении откидываясь назад, - Франция!? Галлия!? Кцарфат!? Что я слышу, сын мой!? Да ты что - смеёшься, издеваешься надо мною!?..
Суровое лицо старика от злобы налилось кровью, и на его багровом фоне сильней, резче и отчётливей проступили глубокие морщины.
- Лазуритовый Повелитель! Позволь мне вмешаться! - стоя на коленях, вскричал Йехошуа, и его отчаянный нагуальский крик, подобный воплю раненого насмерть ягуара, гулким эхом разнёсся по пустому залу, - Я не могу просто так сидеть и ждать! Моё терпение уже на исходе! Этот новый Асаг... он зальёт Европу кровью! Сначала Галлию, а потом и весь континент! Он их всех погубит! Я предвижу это! Вот уже трое суток мне снятся ужасные видения! Я ни разу не сомкнул глаз за это время! Стоит мне лишь на секунду забыться - и я вижу их города в крови! Я вижу, как волокут на гильотину мужчин, женщин и детей... даже детей! У меня в ушах всё время стоит их крик! - Наследник встряхнул пейсами, и крестообразные серьги вновь мелодично зазвенели, - вот здесь, вот здесь стоит! - он сжал руками виски, - Я не могу ни кушать, ни спать, ни делами заниматься! Я всё время вижу их - они умоляют меня о помощи! Я не кушал уже три дня! Меня рвёт при виде еды! Даже не могу смотреть на еду, особенно на мясо! Я вижу, как кипящая кровь переполняет Сену, переполняет Францию, и наконец, переливается через край, затопляя прочие страны! Я вижу Асага в Риме... и в России! И даже в Мицраиме, возле наших пирамид! Он всех погубит, отче! Я должен его остановить! Я - христианский бог! Если не я, то кто?.. Кроме меня ведь некому!..
Йешеле на одном дыхании выпалил свою бессвязную, судорожную речь и остановился, перейдя на хрип, мучительно хватая ртом воздух.
- Йомим Норайим, сын мой! - стараясь говорить как можно спокойней, молвил Ану, - Сейчас месяц Ташритум; мы только что отпраздновали Осенний Акити-Загмук. У тебя всегда происходит обострение в эту пору... И Энлиль тоже занемог: когда сегодня утром я звонил ему, он жаловался на тошноту, слабость и головокружение. Не мне тебе говорить, что все Владыки Бурь страдают при перемене сезонов.
- Нет, отче, не сбивай меня с толку! - встрепенулся принц, и его очи злобно вспыхнули, - Не одурманивай меня лживыми словами о том, будто бы это лишь обычное сезонное недомогание! Я свой организм превосходно изучил! У меня уже давно не было ничего подобного... Ты знаешь, как я связан с Землянами - особенно с теми из них, кто исповедует христианство! Ты знаешь, как я остро их чувствую! И на сей раз причина моей болезни кроется отнюдь не в смене Эмеша на Энтен, а в тех страшных, чудовищных событиях, что происходят на Земле!
- Сын мой, тебе следует всего лишь переждать межсезонье! - всё ещё стараясь говорить ласково, терпеливо и доброжелательно, произнёс старец, - Пойди, отдохни, расслабься... Энлиль вон вторые сутки с постели не встаёт, никого видеть не желает - даже супругу. А ты почто себя изнуряешь?..
- Я уже сказал, что у меня не получается заснуть! - на глазах у Йешеле выступили слёзы.
- Так попроси у Энки снотворное! Неужто наш величайший медик не найдёт подходящего лекарства для своего любимого племянника? Прими снотворное, и просто пережди эти дни. Когда Эмеш окончательно сменится Энтеном, у тебя всё как рукой снимет.
- Да как я могу спать и расслабляться, когда там у них, на Земле, сейчас творится ТАКОЕ!? - вскричал Йехошуа, - Или ты не в курсе, что там творится, отче!? Только не лги, будто у тебя нет своих шпионов, засланных на Ки, и что они тебе не докладывают! Так я и поверю тебе! Докладывают, да ещё как регулярно! Ты не хуже меня осведомлён, что сейчас происходит в стране Кцарфат-Галлии-Франции! И ты должен понимать, что это не просто временные беспорядки в одном отдельно взятом регионе... Грядёт новое Великое Бедствие, отче! Грядёт Великая Кровь и Великий Ужас!..
И остановить надвигающийся кошмар способно только одно: моё Второе Пришествие.
Пусть хворый батюшка Энлиль спит вволю в своих лазуритовых покоях! Пусть отдыхает в своём новом Экуре! По мне, так лучше б ему вечно не просыпаться! Он всю жизнь, бедненький, страдал от этих противных черноголовых, от жалких ничтожных смертных, которые ему своими воплями почивать мешали! Так пусть хоть теперь как следует отоспится!
А я не Энлиль! - и я, в отличие от него, слышу вопли черноголовых даже здесь, на Нибиру! Стоит мне смежить веки, как я вижу страшные картины: внутреннее море Налешт, чьи воды превратились в кровь! Они плачут, отче! Он зовут меня на помощь! Мне нужно не снотворное, а корабль с гипердвигателем! Я должен срочно лететь!.. - и, выкрикнув свои сумасшедшие и фантастические требования, принц уже по-настоящему разрыдался.
- А нам, благородным Ануннакам, какое дело? - резонно поинтересовался Ану, хмуро, исподлобья разглядывая своего любимого правнука, - Какое нам дело до этой, как там её... Галлии? И придумают же смертные такое название - Галлия! Это что, от слова «демоны галла», что ли?..
- Скоро эта несчастная страна сполна оправдает своё неудачное название, - отдышавшись, мрачно ответствовал Йехошуа, - Скоро тем зверствам, что сотворят Кцарфатим, ужаснутся даже демоны галла! А другие народы, в свою очередь, ответят им ничуть не меньшими зверствами. И придёт Великое Бедствие на берега внутреннего моря Налешт - как наша тогдашняя ядерная война, только без атомного оружия. Но масштаб разрушения всё равно будет тот же, если даже не больший... Все страны и города Европы будут лежать в руинах! - Повторяю вопрос, сын мой! - строго произнёс Ану, ничуть не собиравшийся уступать, - КАКОЕ НАМ, БЛАГОРОДНЫМ АНУННАКАМ, ДЕЛО ДО ИХ ЛЮДСКИХ СТРАДАНИЙ!? Они сами выбрали эту свою судьбу. Они теперь уже НЕЗАВИСИМЫ от нас. А наше Святое Семейство предпочло сохранить нейтралитет. Это больше теперь уже НЕ НАШИ проблемы, понимаешь ты или нет!? Я бы ещё не удивлялся, кабы речь шла о твоих возлюбленных Евреях, над которыми ты так трясёшься и которых так оберегаешь! Но Галлы... но эти, как их там... Кцарфатим... и прочие жители Европы - до них-то тебе какое дело!? В отличие от потомков твоего обожаемого Абрама, с которыми ты заключил договор, ЭТИМ-то ты ничего не обещал!
- Нет, обещал! - тут же встрепенулся Йехошуа, - Я им тоже обещал! Они все веруют в меня! Ты прекрасно знаешь, что я - единственный из всех Ануннаков, кого помнят Земляне-Европейцы, и кому они поклоняются! Я - единственный для них авторитет... непререкаемый авторитет! Если я вмешаюсь... если я хоть слово скажу... я смогу остановить это побоище! Позволь мне вмешаться, отче! Позволь срочно вылететь на Ки - больше я тебя никогда ни о чём не попрошу! Мне не надо даже никакого оружия - нужен лишь корабль с гиперприводом. Я не буду пользоваться оружием - я всего лишь поговорю с ними. Уверяю тебя, отче, - моего слова окажется вполне достаточно!
- Твоего слова, говоришь, окажется достаточно?.. - прищурился дряхлый патриарх, - В прошлый раз ты тоже так полагал - когда вышел один и безоружный к толпе разъярённых храмовых стражников, посланных Кайафой! И вот результат твоего чрезмерного легкомыслия, непростительного для Наследника Лазуритового Престола! - иссохший старческий перст гневно указал на пронзённые руки и ноги принца, - Вот он, закономерный результат! - тебя еле-еле из Иркаллы вытащили! Да я и сам чуть с инфарктом не свалился в те ужасные три дня, когда ты, бездыханный, лежал в той пещере, пребывая между жизнью и смертью. Да если бы Энкины слуги хоть чуть-чуть промедлили... если бы они не успели, то вместо одного покойника Святое Семейство получило бы троих - тебя, Ишкура и меня! И вот теперь, после всех наших страданий, тебе приспичило повторить эту авантюру. «Слова твоего вполне достаточно», говоришь! Что-то для Кайафы и Пилата его оказалось недостаточно!..
- Сейчас совершенно иная ситуация, отче! - горячо возразил упрямый принц, - Они изменились! Земляне изменились! Они веруют в меня! Они христиане!
- ...И при том, не моргнув глазом, грабят твои храмы и отправляют твоих жрецов на гильотину! - мрачно усмехнулся Ану, - И тебя бы с превеликим удовольствием тоже отправили, попадись ты в их гурушские лапы. Сразу бы отправили, как только бы ты с корабля сошёл!.. Но пусть даже не мечтают на сей счёт - я больше никому не позволю тронуть своего драгоценного Наследника. Ни Евреям, ни, тем более, этим Галлам, названным в честь Иркалльских демонов. И ни на какую Землю, ни в какую Францию ты не полетишь! Я тебя категорически не пускаю! Я боюсь за тебя!
- Разве храбрость - не главная добродетель Ануннаков!? - в тон ему возразил непреклонный Йешеле, - Многого ли бы мы добились, кабы трусливо сидели на своей родной планете, опасаясь выйти в чёрную бездну Абзу?..
- Не смей путать храбрость с безрассудством! – сурово отрезал патриарх, - Это совершенно разные вещи! И ты, Сангдумуби, ведёшь себя не храбро, а легкомысленно... непозволительно, непростительно легкомысленно для своего высокого звания Наследника! Ты постоянно, настойчиво подвергаешь себя опасности! Я знаю - ты молод и горяч, как и я был когда-то в твоём возрасте... но всему же есть разумный предел! Что ты там забыл, в этой Кцарфат, на берегах внутреннего моря Налешт!? Какое тебе дело до Кцарфатим и их страданий!? Мало тебе, что ли, твоих Ибри!?..
- Да... МАЛО, отче! К сожалению, теперь я несу ответственность не только за сынов Израиля, но и за все прочие народы - по крайней мере, за те, которые мне поклоняются. И за Галлов, и за Эллинов, и за Римлян... И я не могу так просто бросить их в беде!
- ...А нас, значит, можешь!? Нас - твоих истинных предков, благородных Ануннаков!? Нас  - Звёздный Народ!? Нас - Святую Семью, давшую тебе жизнь, наделившую тебя своими Ме!? Мы-то для тебя теперь уже совершенно ничего не значим!? - патриарх, чей лик полыхал гневом, аж приподнялся с трона, хоть в его преклонном возрасте это было и нелегко сделать: - Или ты запамятовал, мальчишка, какая колоссальная ответственность на тебе лежит!?..
- Ничуть не запамятовал, отче, - опустив очи в пол, мрачно процедил сквозь зубы Йехошуа, - Я - Лазуритовый Наследник.
- Вот именно! - НАСЛЕДНИК! А значит, ты обязан учитывать прежде всего интересы породившего тебя Лазуритового Царства! И в интересах Звёздного Народа сейчас ты должен пребывать ЗДЕСЬ,  в системе Нибиру... а не в какой-то там... Галлии! - последнее слово патриарх выкрикнул с нескрываемым презрением, словно выплюнув его в лицо принца. Это было довольно неприятно для Йехошуа, но юноша выдержал и не дрогнул.
- ...Или ты забыл, что дружба длится день, а родство длится вечно!? - продолжал наставлять его разъярённый прадед, - И, по-моему, твоя «дружба» с этими жалкими ничтожными смертными уже зашла слишком далеко. Пора бы положить ей конец! Эти двуногие обезьяны не заслуживают такого заботливого друга, как ты!
- Повелитель, люди - не просто Земные обезьяны! – горячо и страстно возразил Рыжий и Сладкий, - Это высшие Ануннакообразные приматы! Они владеют речью, в отличие от тех же павианов! У них есть чувства, они способны мыслить... хоть их разум и очень ограничен по сравнению с нашим...
- Ты кровный скакун - так зачем же хочешь стать в одну упряжку с мулами? Зачем стремишься таскать повозку, возить тростник и солому?.. Ишь, какой защитник людей! Ишь, чего удумал, мальчишка - во Францию лететь! Сдалась тебе эта Франция! Да если тебе каждый раз летать на помощь каждому народу, который в тебя верует, но легче будет вообще поселиться на Земле. Куда ты там у меня в следующий раз попросишься, если каким-нибудь ещё христианам будет угрожать беда? В какую-нибудь... даже предположить страшно... Россию!?
- Если будет надо, полечу и в Россию, - тихим, злым, недрогнувшим голосом произнёс Йехошуа.
- Да просись куда хочешь, недоумок, - только я тебя больше никуда не отпущу! Слышишь - НЕ ОТПУЩУ! Нечего тебе там на делать, на этой дикой и умственно отсталой планете, если до конца Прецессионного цикла, по самым скромным подсчётам Нингишзиды, остаётся ещё никак не меньше трёхсот стандартных Земных лет. На повторное поругание тебя отпустить? - нет, не позволю! Такой радости эти проклятые людишки больше от меня не дождутся. Я, как Лазуритовый Повелитель своего Царства, обязан прежде всего думать о своём народе - о благородных Ануннаках. И ты тоже обязан, Эхошуанна - ибо это и твой народ тоже! И тебе прекрасно известно, что если с тобой вдруг что-нибудь случится... если ты вдруг погибнешь, - патриарх едва не всхлипнул от волнения, - то в Царстве вновь настанет анархия. Анархия и хаос, как было в Смутное Время перед воцарением этого узурпатора Алалу. Кто тогда займёт Лазуритовый Престол, коль не станет тебя - единственного законного Наследника? Вспыхнет неизбежная гражданская война! Мардук-Сатана, он ведь не дремлет... они с Набу сразу окажутся тут как тут!
- Чтоб у него фаллос отсох! - с чувством произнёс мстительный Йешеле, услыхав проклятое имя ненавистного Аспида Га-Бавели.
- Я уже сейчас вижу  - эта Вавилонская троица опять что-то замышляет! - взволнованно продолжал Ану, - А мне бы очень уж не хотелось отдавать им Царство! Я берёг наше Царство для тебя!
- Мне это прекрасно известно, отче, - прошептал Рыжий Йешеле, с ужасом осознавая, что диалог опять заходит тупик, - Не стоит лишний повторять!
- Нет, стоит, сын мой! Нет, я вижу, что отнюдь не дошло! - по-прежнему бушевал прадед, - Твой вкус ещё извращённее, чем у иной мангусты! Твоя мангуста жрёт лишь тухлятину, а ради пива или топлённого масла и не пошевелится! Мало тебе было Голгофы? - ты ещё и на гильотину захотел!? Я прекрасно понимаю, что тебе твоя жизнь не дорога... но подумал бы о Звёздном Народе! А ты думаешь о каких-то низших расах, не достойных нашего Анунначьего внимания - мало того что о твоих проклятых Ибри, так теперь ещё и о Галлах, названных в честь Иркалльских демонов. Только на нас, своих предков и сородичей, тебе плевать! - накричавшись, Ану бессильно откинулся на троне и несколько минут сидел так, восстанавливая дыхание, - Только мы тебе безразличны! Всё тебе смертные да смертные, а до нас, своих соплеменников, дела нет! Ты как тот презренный пёс из пословицы, что не знает своего дома!
- Уверяю тебя - ты очень ошибаешься, отче! - горячо воскликнул Йехошуа, - Это совершенно не так!
- Нет, так, так! Кабы мы хоть что-то значили для тебя, ты бы уже давно исполнил мою просьбу насчёт женитьбы, и завёл бы собственного сына... и даже не одного! Я ведь столько раз умолял тебя жениться - хоть мне, как Повелителю, и не пристало о чём-либо умолять своего потомка. Я предлагал тебе на выбор стольких своих дочерей, племянниц, внучек и правнучек - достойных, благородных и красивых девиц с отличными Ме, каждая из которых почла бы за честь разделить с тобою ложе и понести от тебя. Но ты вечно тянешь и отказываешься! Ты предпочитаешь утолять свою страсть с этой грязной уродливой девчонкой-нгеме, с этой лулусаль, которую притащил с Земли и принялся бесконечно клонировать. Не успеет она постареть и сдохнуть - как ты снова воспроизводишь её в лаборатории... уже сколько раз воспроизводил! И как она только тебе не надоест, эта, как там её... всё никак не могу запомнить её имени...
- Мириам, - раздельно и чётко произнёс Йешеле, - Мою энтум зовут Мириам.
- Вот! Ты даже не дал ей нормального имени на Эн-, как полагается по закону лукур-киаге! Да и какая она тебе энтум? Не смеши мои седины! Она ведь дочь не энси и не лугаля, а грязного гуруша! Где вообще ты ухитрился её подобрать - на какой обочине, в какой придорожной канаве? Что особенного ты нашёл в её вульве, зачем приблизил к себе? И как тебе с ней спать не противно?..
- Да уж не противно, отче, - усмехнулся Йехошуа с нескрываемым злорадством, - Ты сам в этом виноват, что у меня ТАКАЯ энтум. Ты прекрасно помнишь, как часто во времена Ки-Сюммэрк я нижайше просил тебя выделить мне город и ном в Месопотамии - но вы с Энлилем вечно отказывались. Вам, видишь ли, не хотелось заново перекраивать Калам, чтобы уравнять меня в правах с братьями Наннар-Сином и Нинуртой. А я не виноват, что являюсь последышем Энлиля, родившимся уже ПОСЛЕ того, когда все пригодные к обработке земли были распределены! Я не виноват, что моё рождение оказалась настолько некстати для Святой Семьи, и что ему никто не обрадовался. Я ничем не хуже ни Сина, ни Нинурты! Я тоже мог бы управлять городом. И если б у меня был собственный город, свой храм... я бы тоже завёл себе энтум из лугальских дочерей, как и полагается мне по Ме-статусу и числовому рангу. Но вы не дали мне этого сделать - вы вечно гнали меня из Месопотамии! Гнали к диким Семитским кочевым племенам, на их неосвоенные, необжитые территории! Вот КУДА вы меня прогнали, ОТТУДА наложницу и взял. Скажи спасибо, что она хоть Еврейка, а не Ацтекская сиуатль. Ацтекские - они гораздо уродливей...
- ...Но что препятствует тебе жениться - что? Почему ты не возьмёшь, в дополнение к энтум, законной жены из своих сестёр? Почему не станешь отцом и не передашь Ме по наследству своим детям? Ты не разлучаешься со своей уродиной-нгеме, а когда она в очередной раз умирает или же надоедает тебе - круглосуточно пропадаешь в Инанниных покоях, где пируешь и развлекаешься с каркиддами...
- Ну, на сей счёт тебе, отче, вообще удивляться не пристало! Разве не ты сам толкнул меня в объятия любвеобильной сестрицы Эстер, ещё тогда, когда я пребывал в Доме Исцеления? Ты, кажется, сам повелел ей явиться предо мной и скрасить моё одиночество... - сладострастно вздохнул Рыжий Йешеле, живо припомнив Ниннины обильные прелести.
Как Ану постоянно коверкал Еврейское имя правнука на манер Звёздного Народа, называя принца Эхошуанна вместо Йехошуа, так и погрязший в Иудейской Скверне Наследник не отставал от него, вечно переделывая благородные эмегирские имена сородичей на манер Арамейского произношения. Так, к примеру, сестрицу Иштар он упорно величал сестрицей Эстер, братца Думузи - братцем Таммузом, а подлого и вероломного Мардука - Мордехаем. Иштар относилась к подобному спокойно, Думузи был давно уже мёртв, а тлетворный и окаянный Аспид, злобно шипя от негодования, в отместку обзывал Наследника ЙЕШУА, нарочно проглатывая в имени Сладчайшего букву «хэй».
- ...Я устроил это лишь для того, чтобы ты побыстрей оклемался после распятия, придурок! - сквозь зубы процедил Ану, - Кто ещё, кроме моей дорогой нугиг, мог бы столь же быстро возвеселить твоё сердце и вернуть тебя к мужской полноценной жизни?
- Да уж, отче, - хорошо она меня тогда развеселила... До сих пор смеюсь!
О да, конечно, естественно, - Лазуритовый Наследник Эхошуанна спал с сестрицей Эстер! А как же иначе? Не мог же он нарушать семейную традицию, освящённую веками!
О том, что представлял собой этот древний и красивый Анунначий обычай, весьма любил разглагольствовать тлетворный братец Нергал, подсаживаясь к какому-нибудь Дальнему Гостю из соседней звёздной системы на пиру по случаю заключения какого-либо политического соглашения между двумя разумными расами.
Это было одно из самых любимых Нергальских развлечений: в разгар пира подсесть так ненароком к какому-нибудь скромному и безобидному на вид гуманоиду, подлить ему пива (или чего покрепче) и как бы невзначай поинтересоваться:
- А что это ты, господин Дальний Гость, на сестрицу Иштар так заглядываешься? Не иначе как надругаться над нею хочешь?
Бедный пришелец из отдалённого сектора Галактики всем своим видом изображал ужас, клятвенно заверяя Эрру, что у него, как говорится, и в мыслях ничего подобного не имелось.
- Да ты не стесняйся своих желаний! - развязно хлопал его по плечу Эрра, - Что естественно, то не безобразно! Скажу тебе откровенно: у нас тут, в системе Нибиру, над Инанной все надругались! Первым, понятное дело, над ней надругался Ану - на то он, как говорится, и Лазуритовый Повелитель. Он над ней зверски надругался и сделал своей наложницей-нугиг, имеющей круглосуточный доступ к телу божьему... Потом, после Ану, над Инанной надругался Энлиль, потом - Энки, потом - я... Но, правда, об этом вскоре узнала Эрешкигаль и в отместку надругалась надо мной...
С удовольствием наблюдая, как бедный Дальний Гость в ужасе едва не валится в обморок со стула, Нергал, неторопливо пригубив пива, продолжал:
- ...Потом над ней надругались Уту и Наннар-Син (родные брат и отец!), потом - садовник Шукаллитуда, потом - садовник Ишуланну, потом - Шара из Уммы, потом - Лулаль из Бад-Тибиры, потом - энгар Энкимду (не путать с Энкиду!), и лишь только после них очередь дошла до Думузи. Но однажды, после свадьбы с Думузи, Нинни чисто случайно забрела в один эшдам - и там её приняли за каркидду и изнасиловали. Потом, на следующую ночь, она опять оказалась в том же эшдаме - и там её снова изнасиловали. И всё время, пока Агнец был жив, она по ночам покидала своё законное место у него между ног, и ходила по эшдамам и на карум, где её насиловали, насиловали, насиловали... насиловали все, кому не лень! Даже прозвище новое ей дали - Нинэшдаммекиага («госпожа, что любит эшдам» - эмегир).
Потом, уже после Думузиной смерти, над нею надругались Муати, Энмеркар, Энсухкешданна, Лугальбанда, Гильгамеш, Шарру-Кин и ещё несколько десятков смертных лугалей и энси. Потом, когда случилось Великое Бедствие и к власти пришёл Мардук, он с чего своё правление начал, как ты думаешь? Правильно: с надругательства над Нинни! Потому что... - тут Нергал делал многозначительную паузу, - тут уже традиция зародилась! Кто в нашей Святой Семье к власти приходит, тот обязан непременно обесчестить Иштар - без этого как-то даже и царствовать неприлично...
Короче говоря, надругался над ней Мардук, а вслед за ним - его Сатанёныш Набу. Потом власть вновь попробовал захватить Энлиль - и создал Ассирийское царство, а сам назвался Ашшур. И пока стояла Ассирия, он чуть ли не ежедневно бесчестил деву Иштар!
Но дольше всех её бесчестил младший Энлильский сын - Ишкур-Адад Владыка Бурь. Он её то насиловал, то переставал насиловать - в общем, долгое время не мог определиться. Потом Ишкур клонировался, зараза (но это отдельная история), а его клона на Земле поймали Евреи и распяли. Потом клон воскрес из мёртвых, вернулся на Нибиру и первым делом, истекая кровью и толком не оклемавшись после распятия, надругался над сестрицей Инанной! Точнее говоря, это сам Ану к нему Нинни подослал - старый хрыч хотел продолжить славную традицию Инанниного бесчестья. Хотел всем Ануннакам показать, что передаёт любимую нугиг по наследству! Дескать, кто его лучшую наложницу унаследует, тому и Царство вскоре перейдёт...
А что ты так сильно удивляешься, господин Дальний Гость? Преемственность власти в нашей Святой Семье - это преемственность совокупления с Инанной!
И с тех пор Ишкурский клон Га-Ноцри насилует сестрицу Иштар едва ли не каждый день... насиловать-то насилует, а вот жениться на ней что-то не торопится...
Я тебе честно признаюсь, господин Дальний Гость: над ней только один братец Нингишзида не надругался!
- Почему? - выдавливал из себя бедный пришелец.
- Да... не захотел! Дурак потому что! Уж Нинни его и так, и эдак уговаривала, умоляла: «Ну Нингишзида, ну миленький, ну надругайся надо мной, ну пожалуйста! Ну хотя бы один раз! Ну что ты как не родной?» - но он ни в какую! Так ни разу её и не обесчестил... вот ведь извращенец! Говорит: «Не могу я, сестрица, с тобой спать. Ты мне не подходишь» - вот ведь привередливый какой выискался! Наша Инанна всей системе Нибиру подошла (а когда мы на Земле жили, то и всем Землянам) - а ему, видите ли, не подходит!
Если несчастный Дальний Гость после всех Эрриных откровений ещё сохранял способность связно соображать, Эрра добивал его заключительной фразой:
- ...А ещё у Нинни тут есть Публичный Храм - это она при зиккурате эшдам открыла, чтоб народ активней молился, совмещая приятное с полезным... И, между прочим, в её Храме, если хочешь знать, самые низкие цены на проституток в нашем секторе Галактики! Так что, господин Дальний Гость, если ты вдруг захочешь поразвлечься - ты знаешь, куда идти...
Давясь от пьяного хохота, кто-либо из Эрриных братьев-Ануннаков в конце концов не выдерживал и кричал ему:
- Нергал, ну хватит уже бедного гуманоида спаивать! На его планете все почкованием размножаются, а ты его в эшдам к каркиддам зовёшь!
- А... почкованием, значит! Это же так неинтересно! - разочарованно вздыхал Месламтеа, но от Дальнего Гостя не отставал:
- Вот мы, Ануннаки, размножаемся куда веселее вас! Знаешь, господин Дальний Гость, как мой дядька Энлиль Грозный однажды размножился? Таки не знаешь? Сейчас тебе расскажу: в Ниппуре он изнасиловал пресвятую богородицу - госпожу Нинлиль...
- Как изнасиловал? - спрашивал шокированный пришелец.
Миндальненький закатывал свои густо подведённые глаза, скалил зубы и жутким, но торжественным голосом изрекал:
- Зверски.
- ...Ты отказываешься жениться на Нинни - равно как и заводить от неё потомство! Нинни мне регулярно жалуется на тебя! Она плачет, что её за глаза только ленивый не обзывает «ребецн Эстер Га-Ноцри», но ты что-то всё никак не торопишься с нею под хупу! - горестно сокрушался Ану, глядя на дражайшего правнука.
- Пусть на хупу и не надеется, шлюха Вавилонская! - злорадно осклабился Йехошуа, - Жениться на Эстер - это слишком жирно для Мордехаевой подстилки. Она больше не твоя нугиг, Повелитель, - она падшая женщина! Она пребывала во власти Сатаны! Пусть теперь будет мне благодарна и за то, что я захаживаю к ней и её девкам как клиент. Я им, между прочим, щедро плачу! Я принц, я Наследник, мне было бы постыдно жалеть своего серебра - и они это превосходно знают. Так дорого, как я, Эстеркин уркуг («влагалище» - эмегир) ещё ни один не покупал. На то она, как говорится, и Инниншагурра («Инанна со щедрым лоном» - эмегир). Но стать её мужем... нет, увольте! Я ей не Таммуз и не Гильгамеш, я себя угробить не дам!..
Йешошуа заявил это, дабы ещё пуще позлить Лазуритового Повелителя, который просто спал и видел, как бы поскорее пристроить свою возлюбленную правнучку замуж за горячо обожаемого правнука. Господин Ану был глубоко и искренне убеждён, что из них бы получилась превосходная пара - а высшим пределом его старческих мечтаний были грёзы о совместном Ниннином и Йошкином чаде, сполна наделённом Ме обоих родителей. О, если б только Нинни-нугиг забеременела от принца Эхошуанны! - если б родила сына, такого же рыжего или светловолосого, такого же страстного, горячего и яростного, повелевающего грозами и бурями... или хотя бы дочь, во всём подобную себе... тогда б седовласый патриарх мог наконец-то умереть спокойно, не боясь происков Аспида...
Так нет же!
- Я на Эстер никогда не женюсь! - надменно сложив руки на груди, демонстративно отвернулся Йешеле, - Ибо я - Ануннак принципиальный! У меня принципы, между прочим, есть, в отличие от некоторых...
- Гнушаешься ей из-за Мардука? - вопросил измученный патриарх, - Считаешь, что она недостойна тебя после того, как побывала его наложницей?..
- ...Чтоб у него фаллос отсох! - зверски закатив свои прекрасные очи, с ненавистью процедил злопамятный Йешеле.
- Ты уже это говорил! - недовольно поморщился Ану.
- Чтоб отсох, потом снова вырос, и опять отсох - по второму разу! - гневно заявил мстительный Наследник, -  А коль не отсохнет, так я сам ему оторву. Или откушу под корень - смотря что легче будет сделать... - и он по-нагуальски оскалился, показывая, что нисколько не шутит.
- Кровожадненький ты мой! - почти с нежностью процедил скривившийся Ану, которого также не зря сравнивали в юности с хищным серым зверем.
- А я, отче, весь в тебя уродился! - прижав руку к сердцу, учтиво поклонился Эхошуанна, - В тебя, Небесный Серебряный Волк! Ну, ещё и в батьку Энлиля, разумеется... Я Мардуку и фаллос откушу, и глаза выцарапаю, и шкуру с него спущу, и горло перегрызу, и сердце Сатанинское из груди достану и сожру на глазах у Сатанихи и Сатанёныша... Но на Эстер я даже после этого не женюсь - даже меня и не уговаривай! Мне плевать, что её за глаза обывают «ребецн Га-Ноцри».
Прозвище «ребецн Га-Ноцри» изобрёл, естественно, тлетворный братец Нергал. Помимо всех своих прочих разнообразных извращений (число коих достигало весьма значительного количества), Миндальненький-Месламтеа ещё и специализировался на придумывании обидных кличек для своих братьев и сестёр. Да ещё, паршивец, каждый раз ухитрялся придумать так, что кличка прилипала намертво, прирастала, точно вторая кожа... Инанна неоднократно порывалась его побить (и несколько раз таки действительно шибко побила), когда он в самый неподходящий момент восклицал во всеуслышанье выводившую её из себя фразу: «Ребецн Га-Ноцри, скоро ли с Йехошуа-рабейну под хупу пойдёшь? Говорят, что ты ради него гиюр принять собираешься? Ты у нас теперь будешь гера?..»
Но разве из Эрры тумаками да подзатыльниками дурь выбьешь? С этим в своё время и Эррин батька Энки не справился, как ни старался; не справилась до конца и Эррина свирепая супруга-ведьма Эрешкигаль (от коей ему тоже регулярно перепадало). Но гадкому и противному Нергалу было всё всегда нипочём. Он спокойно поднимался с земли, отряхивался и, как ни в чём не бывало, продолжал злословить и язвить себе дальше - с удвоенным усердием.
Так, Йошкиного многострадального отца, старшего Владыку Бурь, Чумной Лучник с особенным удовольствием обзывал «Йахве - повелитель геморроя» (эта кличка родилась после того, как Ишкур-Адад наслал на прогневивших его Филистимлян, посмевшее похитить Ковчег Завета у Израиля, самую настоящую эпидемию сей страшной и мучительной хвори). Сколько раз они с Йахве дрались из-за этой клички - не перечесть! Но бедному Йехошуа Месламтеа дал прозвище ещё похлеще - такое, что в приличном обществе и произнести-то нельзя. Он посмел обзывать Лазуритового Наследника и будущего царя всех Двенадцати Миров «подстилкой Римских солдат»!
Ну, и «анусим», естественно, - что на родном языке Йешеле, как известно, значит «изнасилованный»...
Но и это были, к сожалению, ещё далеко не все Нергаловы гадости. Как-то раз Нергал отмочил такую шутку: «Что, опять свою Магдалину клонировать собрался? В который уже раз?» - «Ну, собрался! А тебе-то какое дело, братец? Это моя нгеме: когда хочу, тогда и клонирую» - «Да... я знаю. Она же тебе вроде как того... как жена?» - «А хоть бы и как жена!» - «Конечно же: Магдалина твоя жена, а царь Давид - твой муж! Или ты его муж? Или вы местами менялись - то ты сверху, то смертный?..»
Если же Йехошуа входил в какое-либо помещение, где до этого уже обретался Нергал, Чумной Лучник каждый раз считал своим долгом громко воскликнуть: «Впервые на арене! Смертельный номер! Ануннак - Еврей!..» - да ещё при том и в ладоши хлопал, паршивец.
И ещё Нергал изрёк как-то раз такую фразу: «Не то смешно, что Евреи своего бога бьют, а то, что их богу это нравится!»
И ещё - самое ужасное: «Любишь Евреев - люби и распинаться; любишь распинаться -  люби и крест на Голгофу носить!»
Однажды, когда пьяный Месламтеа, не подумавши, брякнул эту шуточку во время торжественного застолья по случаю приёма инопланетных послов из соседнего сектора Галактики, Йехошуа (тоже пьяный) так рассвирепел, что набросился на него подобно бешеному ягуару. Он сбил Миндальненького с ног, принялся его душить, а затем чуть было не оторвал своему не в меру языкатому братцу гениталии, словно Нинурта у Асага. Подбежавшие дюжие охранники-мутанты еле-еле сумели растащить их в разные стороны, а потом кое-как привели в чувство и вывели обоих из зала...
«Асинну ты!» - вырываясь, помнится, вопил пьяный Нергал, -  «Синишанну! Урсаль! Анусим! Да тебе теперь, после твоих приключений на Голгофе, не Лазуритовым Царством управлять, а только в эшдаме и работать! Да после того, что с тобой сделали твои Евреи, они просто обязаны на тебе жениться!»
«Да если б я являлся асинну», - орал на него в ответ Йехошуа, бешено вырываясь из рук мутантов и норовя дотянуться до обидчика, - «то всего твоего серебра не хватило бы на то, чтобы провести со мной ночь! Я был бы ОЧЕНЬ дорогим асинну - не по твоим скудным средствам!»
Перепуганный Ану тогда очень опасался междупланетного дипломатического скандала, но с этим, как ни странно, всё обошлось: ибо послы на тот момент тоже были пьяные и на следующий же день, так до конца и не протрезвев от Нибирианского пива, улетели обратно в свой сектор (благо, у них на корабле стоял автопилот). Зато с Эрешкигаль Йешеле потом пришлось долго и нудно разбираться: ибо сестрица-ведьма чуть было не наслала на него свой знаменитый Взгляд Смерти в отместку за повреждённый фаллос своего дражайшего супруга.
В общем, короче говоря, одним словом, не любил Лазуритовый Наследник своего противного братца Эрру. Что, однако, ничуть не мешало им периодически ходить вместе по эшдамам (тайно от Эрешкигаль, разумеется), подтверждая зародившуюся ещё в Ки-Сюммэрские времена истину о том, что «в Святой Семье два главных придурка - Ишкур и Нергал».
Мардук до подобных драк, естественно, никогда не унижался - на то он и был вероломным Сатаной, чтоб мастерски гадить изподтишка. Пренебрегая Ацтекским словом «нагуаль», про Йехошуа он выражался весьма определённо: «Шлюха и ведьма мужского пола. Вампир Мексиканский, переквалифицировавшийся в раввина. Достойный клон батьки Ишкура-Йахве, который две тысячи лет бегал через океан к своим гнусным Иудеям, словно неверная жена от законного супруга - к любовнику».
И ещё непременно добавлял: «Вот я, хоть и Сатана, а всё же человеческих жертвоприношений никогда не требовал. Я нормальный, правильный Сатана: меня всякая гадость вроде крови и Евреев не возбуждает»
- ...Мне уже давно всё равно - женись на ком хочешь, хоть на последней каркидде из последнего эшдама, лишь бы у тебя появились дети, лишь бы твои Ме даром не пропадали! - удручённо причитал Ану, - Да я-то в твоём возрасте уже был отцом тридцати детей, зачатых от семи моих жён! Тридцати детей, включая также и твоего горячо любимого дядюшку Энки! (Энлиль родился позже).
- Вот на Энки бы тебе и стоило остановиться, отче! - нагло заявил Йешеле, - В этом деле самое главное - уметь вовремя остановиться.  А то больно уж много ты нас наделал! Вот не породил бы Энлиля, и, глядишь, не было бы всей этой бесконечной многотысячелетней войны. И я бы тогда тоже не родился... Хотя, нет! - думаю, что Энки тебе тоже лучше было б не зачинать - ибо от чресл его произошёл Сын Погибели...
- Ты смеешь ещё указывать мне, мальчишка, кого из сыновей мне следовало зачинать, а кого не следовало!? - хрипло выкрикнул дряхлый патриарх и тут же от волнения судорожно закашлялся, - Ты, позорно пренебрегающий своим долгом отцовства, взялся поучать меня, родителя восьмидесяти детей!? Я не пренебрегаю своим долгом, в отличие от некоторых! Размножаться, распространяя своё семя и свои Ме по Галактике - это моя святая обязанность! И я всегда видел в ней не тяжкое бремя, а радость и счастье. И даже поганый узурпатор Алалу, посмевший вероломно отгрызть мой священный фаллос, не сумел воспрепятствовать мне в этом. Я долго болел после его укуса, но потом всё-таки вернулся к нормальной мужской жизни! И большую часть своих сыновей и дочерей я зачал уже потом, при помощи нового клонированного органа!
У меня был фаллос отгрызен, понимаешь - ФАЛЛОС! - самая святая часть тела! А с твоим средоточием мужественности, к счастью, всё в порядке - на Голгофе его не повредили. У тебя лишь руки и ноги гвоздями пробиты, да правое лёгкое - копьём, а с фаллосом всё нормально. Да по сравнению с травмами гениталий запястья и ступни - это пустяки!..
- У меня не только руки и ноги гвоздями к кресту прибиты, - тихо и зловеще прошептал Йешеле, - Там прибита ещё и моя душа. И, хотя тело уже давным-давно покинуло крест, душа продолжает оставаться на нём, корчась от мук... Тебя, отче, не предавали и не распинали, в отличие от меня. Тебе никогда не понять, что чувствует душа на кресте!
- Душа - это твои Ме! - отрезал прадед, - Это последовательность аминокислот в цепочке ДНК, как любит говорить твой любимый дядюшка! Вон, спроси у Энки, что такое душа! Ему, как медику и генетику, видней, где в теле душа прячется!
- Я знаю, как размножаются благородные Ануннаки, - отчаявшись объяснить про душу, вернулся к предыдущей теме правнук, - Знаю, уже давно не лутур (не дитя, не маленький эмегир). Я даже знаю, как мы НЕ размножаемся! И у Энки я предпочитаю другое спрашивать: а именно - как, имея стольких любовниц, ни одну из них не обрюхатить? Кабы мой драгоценный дядюшка, светило Нибирианской медицины, величайший знаток репродуктивных технологий, не снабдил меня глубокими познаниями о контрацепции, разве стал бы я тогда по эшдамам за вульвами гоняться?..
- Всё тебе каркидды да каркидды! - горестно причитал седовласый патриарх, - Твоё чистое семя зря пропадает в их лоне!
- Ну почему же только каркидды? - плотоядно усмехнулся Йехошуа, - Я хожу не только к каркиддам, но и молодым красивым асинну! Вместе с братцем Нергалом. Это во мне так дурная Энлильская наследственность проявляется. Ничто Анунначеское мне не чуждо...
- Да, уж, Рыжий и Сладкий... ты достойный сын своего отца! - махнув рукой, горестно подытожил Ану. И тут же вспомнил Энлиля Грозного, который, в отличие от Энки, интересовался не только женщинами, но и мужчинами. Этот интерес проявлялся у Ниппурского Владыки весьма разнообразно: так, к примеру, он любил совершать омовения в приятной компании хорошеньких юношей-возничих, имел своих многочисленных фаворитов среди обслуживающего персонала Экура (непременно молодых и красивых; пастух Намзитара - самый известный случай), а также не упускал ни единой возможности прижать где-нибудь в углу симпатичного мальчишку-раба. Естественно, этим тут же воспользовался Шара - сводный младший брат Нунамнира и большой патриот своей родной Уммы. При помощи своей молодости и красоты Шара умело соблазнял Ниппурского Владыку, разжигая в нём похоть, и удовлетворял все вожделения неистовой Энлильской плоти, получая взамен возможность всё дальше и дальше передвигать межевой камень-кудурру на том самом злополучном поле Гуэден...
Как-то раз их застукал во время очередного свидания братец Нинурта, только что вернувшийся с поля боя после очередной заварушки Лагашитов с Уммитами - и скандала, увы, избежать не удалось. Должно быть, Энлиль и по сей день содрогается от ужаса, вспоминая, как орал на него разъярённый отпрыск, гневно потрясая Шаруром: «Что это такое, отче!? Что за эшдам ты здесь развёл!? Так вот как тебе Шара угождает! Так вот ты почему кудурру вновь передвинул! Как на коленях у тебя сидеть, так Шара, а как подвиги совершать, так Нинурта! Я ли тебе примерным сыном не был!? Я ли не бросался по первому твоему зову в гущу сражения!? Я ли не молотил своей булавой затылки людей непокорных!? Я ли не вернул тебе Таблицы Судеб, похищенные вероломным Анзу!? Я ли не разгромил Змеиных детей в Битве Пирамид!? Я тут вкалываю, я тут воюю, я тут, батька, для тебя стараюсь, а этот жалкий урсаль, этот асинну Шара, только и сделал, что накрасился, завился, принарядился, благовониями умастился и на коленях у тебя расселся! А ты ему - поле Гуэден! Щедрый же ты, батька, к своим любовникам! Вот я щас как схвачу его за пышные кудри, да как столкну с батькиных светлейших колен - Шаре мало не покажется!..» И действительно ведь - чуть было не столкнул!
Когда же весть об Энлилевой любви к хорошеньким парням достигла ушей коварного Мардука (который и в Ниппурский Экур своих шпионов внедрил, вы даже в этом и не сомневайтесь!), тот, естественно, изрядно обрадовался дополнительной возможности поиздеваться над своим главным врагом, и с тех пор называл Энлиля не иначе, как «мой дядька Нунамнир Бешеный, кургарру и асинну, что любит купаться вместе с молодыми юношами-возничими». Тут следует обязательно отметить, что сам Мардук, к своей вящей Сатанинской чести и достоинству, никогда не отличался подобными наклонностями - его интересовали исключительно женщины. И даже осуществив свою многотысячелетнюю мечту по захвату власти над Двуречьем, Аспид Вавилонский так и не изменил своим вкусам. Утопая в роскоши и разврате, Мардук-Сатанист насильно сделал своей наложницей Иштар, овладел младшей женой Энлиля Шузианной и сестрой Инанны Нанайей, и совершил великое множество прочих преступлений на почве своего непомерного сладострастия; но в одном он оставался себе верен - никаким мальчикам и юношам в его спальне места не было. Естественно, окаянный самовлюблённый Сатанище чрезвычайно гордился этим обстоятельством и в эпоху возвышения Вавилона надменно заявлял своим бессмертным сородичам: «Сказали бы спасибо за то, что теперь вами правит настоящий полноценный мужчина, а не кургарру и асинну, как некоторые!»
Увы, увы! - Рыжий Йешеле, он же Йешеле Прекрасный, он же сын Энлиля и Ишкур-Адада, он же «подстилка Римских солдат», подобным «достижением» похвастаться уж точно не мог. Ему доводилось предаваться однополой любви, пожалуй, чаще, чем всем прочим Ануннакам-мужчинам вместе взятым; и самое ужасное заключалось в том, что однажды его к этой «любви» едва не принудили насильно...
- ...Когда же ты сделаешь меня, своего прадеда, прапрадедом? - горестно стонал Лазуритовый Повелитель, - Не лулусаль же тебе детей родит? И, уж тем более, не асинну?..
- Мне их никто и никогда не родит, отче, - вздохнул Рыжий и Сладкий, - Лулусаль не сможет из-за дурных Ме, а с Дингирсаль я всегда предохраняюсь. Зачем же мне заводить детей, Повелитель? Ради того ли, чтобы они, едва успев появиться на свет, тут же все передрались и перегрызлись из-за власти, как Шара с Нинуртой за поле Гуэден?.. А ведь это неизбежно случится, если они хотя бы частично унаследуют мои гены. Нет уж, благодарю покорно! Я смертельно устал от всего этого. Я категорически отказываюсь размножаться. Пусть уж я буду самым последним из Ануннаков, на котором прервётся наш лазуритовый род. Пусть за мной придёт великая пустота, и вечный холод Абзу поглотит самую память о нашей расе...
- Не смей говорить подобного! Да не будет! - в ужасе прохрипел Ану, хватаясь за своё немощное старческое сердце.
- ...Что, Повелитель, мне уже и помечтать нельзя? - как ни в чём не бывало, пожал плечами Йехошуа, - Зачем мне дети, зачем семья в системе Нибиру, если я давным-давно выбрал свою стезю? Моя участь - это Земля и помощь Землянам; не только Евреям, но и всем остальным тоже. Они мне вместо детей, они! Я живу только ради них, ибо ничто другое не способно принести мне счастья. И сейчас я ДОЛЖЕН, я ОБЯЗАН лететь туда и выручить их из грядущей страшной беды. Молю тебя - помоги мне, отче! Умоляю - дай корабль с гиперприводом! Я же не долечу до Земли на своём «Голутере» - у меня там только субсветовые двигатели стоят... - он горестно всхлипнул и страдальчески закатил глаза, - Но я всё равно не отступлюсь! Ты знаешь, что я намного упрямее того осла, на котором въехал в Йерушалаим. Я гарантирую тебе, что не отступлюсь!
- А я, в свою очередь, гарантирую тебе, что ни в какую Францию или, тем более, Россию, ты не полетишь! - с неменьшей твёрдостью заявил Ану, - По крайней мере - не полетишь сейчас, пока ещё не состоялась Прецессия! И никаких кораблей с гипердрайверами и отчих благословений, соответственно, от меня тоже не получишь!
- Но, отче...
- Никаких «но»!.. - Ану с силой стукнул посохом оземь, - Хеам! («Да будет так» - эмегир) Разговор окончен, Наследник! Я требую, дабы ты немедленно отправлялся в свои личные покои и не смел больше морочить мне голову, отвлекая от государственных дел. Я уже сказал своё слово. И, будь уверен, - я своё решение не изменю! Ещё б не хватало, чтобы тебе отрубили голову на первой же гильотине! Учти - возможности нашей Нибирианской медицины велики, но не безграничны. С отрубленной головой вряд ли даже дядюшка Энки сумеет тебя вновь воскресить!..
Йешеле в отчаянье до боли стиснул зубы и кулаки. От страшного напряжения и гнева у него вновь открылись никогда не заживающие раны, и тёмно-алые горячие струйки побежали по кистям его рук из-под массивных серебряных браслетов.
- Опять кровь! Как смеешь ты пятнать своей кровью лазуритовые плиты тронного зала!? -  гневно вскричал окончательно рассвирепевший прадед, - Я уже три тысячи шестьсот раз просил тебя удалить следы распятия, но всё без толку! Да во времена Ки-Сюммэрк никто не смел бы явиться в святое место, пред мои царские очи, окровавленным! Это же грех, нечистота! Ты нечист, Апилькиттим! Пока есть на теле незаживающие раны - нечист, словно узуг! Ты со своими пронзёнными руками и ногами похож на женщину, у которой никогда не прекращается менструация! Да мои рабы уже замучились вытирать за тобою всюду кровавые разводы! Везде, где ступают твои ноги, остаётся кровь, ибо раны постоянно вскрываются!
Йешеле мелко затрясся, словно в лихорадке, и прижал ладони к лицу, в отчаяньи закусывая собственные пальцы:
- Нет... - горько всхлипывая, тихо прошептал он, - Я никогда и ни за что их не удалю, отче... Эти язвы - последнее, что связывает меня с моими возлюбленными... с народом Израиля... Моя обрезанная крайняя плоть, моё Еврейское имя да ещё мои стигматы...
- Что бы стоило тебе, Сангдумуби, сделать молекулярную пластику? - грозно вопросил его предок, - Это же так просто, безболезненно, и по времени занимает всего лишь один день! После пластики на твоём прекрасном теле даже следа бы не осталось! Обратись к своему любимому дядюшке Энки - он же мастер по подобным делам!
- Отче, нет, не проси! Я знаю, что нечист пред тобой, что во времена Ки-Сюммэрк меня ни за что не допустили бы в таком виде к тебе на аудиенцию, но я уже не могу без этих ран! Земляне узнают меня по ним... Когда я вновь прилечу, как ещё я им докажу, что воистину страдал на кресте?..
- ...Судя по всему, одного креста тебе мало! – скривился Повелитель, - Захотелось, для разнообразия, ещё и на гильотину! Впрочем, в случае обезглавливания тебя всё равно можно было бы клонировать... Но лично я полагаю, что с тебя одного клонирования уже более чем достаточно. Поэтому - береги себя и не лезь без крайней нужды в разные сомнительные авантюры. Ты слышал, что я сказал? Пошёл вон! - в свои покои! Или мне приказать охране тебя выпроводить? Охрана! Выпроводите светлейшего принца, мою главную опору в старости, надежду Звёздного Народа и Владыку Бурь куда следует!
Тут же два могучих охранника-мутанта, стоящие за троном, обошли его с обоих сторон и красноречиво двинулись к Йехошуа, угрожающе наводя на него стволы своих излучателей, заранее переключенных в парализующий режим.
- Наследник, прошу тебя, - не доводи меня до крайних мер! - устало махнул рукой измученный Ану, - Ступай сейчас же и с миром - не заставляй меня, старика, приставлять к тебе шпионов и стражу из числа личной гвардии, которая бы следила, дабы ты не угнал в ангаре корабль и не сбежал. Я и сам отнюдь не горю желанием сажать тебя под домашний арест, но если ты вдруг станешь артачиться... ты знаешь - я смогу это сделать!
Охранники вскинули недрогнувшие десницы, и дула излучателей нацелились принцу прямо в грудь. Йешеле понял, что на сей раз проиграл дряхлому хищнику. Естественно, ему вовсе не хотелось распластаться на полу обездвиженным, и очнуться через час в своей спальне, бессильным, с трясущимися руками и раскалывающейся от боли головой (что всегда случается после прямого попадания парализующего заряда). Уж лучше уйти на собственных ногах, сохранив хотя бы остатки гордости!
- Излучатели поставлены на максимальную мощность, - холодно и сухо процедил Ану, - Двух зарядов хватит тебе с лихвой - проспишь до завтрашнего утра. Даю тебе ровно семь минут, чтоб убраться отсюда. Считаю до семи, сын мой!..
- Да стоит твоё Лазуритовое Царство во веки веков и до скончания Шар, о мой могучий Повелитель! - церемонно поклонился Йехошуа, резко развернулся и быстрым шагом пошёл, почти побежал к выходу.
Он не поцеловал руки и края одежд своего прадеда, как это, вообще-то, полагалось по полному придворному церемониалу - ибо из всех многочисленных потомков Повелителя лишь он, будучи Наследником и Евреем, мог позволять себе подобные вольности.
- ...Один только вопрос, чадо! - неожиданно крикнул ему вдогонку старец, когда створки автоматических дверей уже разъезжались перед принцем. Йешеле обернулся на вопрос - и его ярко-бирюзовые, безумные нагуальские глаза сверкнули на патриарха хищной злобой. - В чём дело, отче? Что ещё ты жаждешь узнать?
- Я жажду узнать, почему ты вдруг так печёшься об этой ...Франции? И почему - именно сейчас? Ведь в Европе уже не раз и раньше случались подобные катастрофы... но ты почему-то не горел желанием вмешаться. Так что же, сын мой, на тебя нашло? Могу ли я, как твой почтенный предок, узнать это? Что ещё гложет твоё сердце, кроме вечной и неистребимой любви к проклятым Иудеям? Почему ты так озабочен бедами Землян, но при этом совершенно не думаешь о насущных проблемах нашего Лазуритового Царства?.. - Наше Царство падёт, - с вызовом взирая на патриарха, ответил юноша, - И падёт уже очень скоро! Наша раса вырождается, и я есть ярчайшее свидетельство сего вырождения. Все мы выродки и мамзеры, как сказали бы в моей Назаретской синагоге. Ты можешь отрицать очевидное, но симптомы разложения налицо... и нам уже недолго осталось! Не льсти себе надеждами, отче: потомства после меня не будет.
А женить меня даже в Галилее не смогли, сколько бы супруга плотника о сём не радела, - добавил он ещё громче и язвительней, - Ни на жирной откормленной Брохе, ни на тощей и долговязой Шифре! Куда уж там тебе, Повелитель, с твоими-то прекрасными дочерьми...
Йешеле круто развернулся, тряхнув рыжими косами и мелодично зазвенев украшениями,  - и мгновенно канул в тёмный проём дверей.
Подобострастная свита за спиною Ану не смогла удержаться от удивлённого вздоха и глухого ропота - ещё бы! - такая дерзость! Да как смеет этот мальчишка вот так отвечать самому Лазуритовому Повелителю? Даже учитывая его высокий статус Наследника, приходится признать, что Повелитель даровал ему слишком много вольности.
Кто-то из секретарей тихо прошептал - но Ану всё же сумел его расслышать:
- Абзу и Тиамат! И куда только катится наш мир? Вот она, Скверна-то Иудейская! Гуруши Ануннакам на голову сели...
И один лишь Ану ничуть не укорял ушедшего отпрыска за дерзость, а молча сидел, глядя ему вслед - и дряхлое, испещрённое глубокими морщинами лицо патриарха было скорбным и задумчивым...

***
...Не помня себя от ужаса и горя, Йешеле из последних сил ковылял по галерее, прихрамывая на обе пронзённые ноги сразу, и оставляя за собой тонкий кровавый след.
К огромному его счастью и облегчению, в это послеполуденное время суток здесь практически не сновали рабы и стражники - так что он мог хотя бы немного насладиться одиночеством.
В полутёмной галерее царила блаженная прохлада и столь же блаженный полумрак (ибо вечернее освещение ещё не включили). День умирал, и последние блики света, проникая через деревянные резные решётки окон, догорали ярко-оранжевыми лепестками на каменной кладке стен, покрытой причудливыми фресками, живописующими отважное и героическое покорение Ануннаками Солнечной системы.
На мгновение задержавшись перед одним окном, Йешеле мимоходом бросил быстрый взгляд на город и в который раз подумал о том, что, кабы сюда добрался сверхъестественным образом кто-то из Земных христиан, то был бы порядком разочарован открывшейся его взору картиной.
Ибо не был Южный спутник Крестовой звезды тем вечно зелёным, ликующим, цветущим и плодоносящим садом, что представал Земным христианам в их благочестиво-молитвенных грёзах.
Сады, здесь, разумеется, есть - но растут они только лишь в пределах Священных Оград (где за ними тщательнейшим образом ухаживают, индивидуально орошая каждое дерево), да ещё во внутренних двориках домов зажиточных горожан. Есть и рощи из финиковых пальм, можжевельника и некоторых других видов деревьев; но их тоже до обидного мало. Есть даже чуть-чуть кедров. Но большая часть поверхности Южного спутника представляет собой пустыню - точно такую же унылую и бесплодную, что и Месопотамская пустыня по обоим берегам Бурануна...
Однако благородные Ануннаки - вовсе не из тех, кого способен напугать подобный безрадостный пейзаж. Ибо они - подлинные дети пустынь, знающие даже не шестьдесят, а три тысячи шестьсот способов выжить в их суровых условиях.
Всегда, сколько себя помнил Звёздный Народ, его окружала пустыня. Так ли сильно отличается глинисто-песчаный простор одной планеты от простора другой? Вряд ли! Лишь чуть-чуть другие очертания гор вдали, лишь разное количество «лун» и «солнц» в небесах над головою, лишь немного иной оттенок почвы и камней, обусловленный их иным химическим составом...
Прижавшись лицом к ажурной деревянной решётке, принц Йешеле скорбно наблюдал за  тускло-багровым шаром Нибиру, висящим над самым горизонтом, над иззубренным горным хребтом Ур-Кагишли - Хвойными Вратами, - и посылающим на унылую поверхность практически бесплодной планеты свои прощальные лучи. Тут же, неподалёку от Крестовой звезды, в бледно-голубых небесах угадывались слабые, размытые очертания двух гигантских каменных глыб - испещрённого кратерами Западного спутника и покрытого ледниками Северного. Что же касалось спутника Восточного, то он, благодаря своей особой орбите, находился в данный момент с противоположной стороны Южного, где обитали благородные Ануннаки, и мог быть наблюдаем лишь с его ночной стороны...
«Впрочем, ночь скоро придёт и сюда», - отрешённо думал Йехошуа, почти беззвучно ступая между массивными каменными колоннами, поддерживающими свод галереи, - «Ночь, а вместе с ней - и кошмары... Ведь порой мне кажется, что это только сон - всего лишь дурной сон. И что мы сейчас не в системе Нибиру, а на Земле... на родной Земле, в Ки-Сюммэрк... И что я после праздника Акити уснул в Уре, в гостях у доброго братца Наннар-Сина. Да, я сплю пьяный в своих Урских покоях, и мне снятся кошмары. А завтра утром я кое-как протру глаза, приведу себя в порядок, выйду поприветствовать брата, и услышу его мягкую укоризну: «Что же это с тобой опять творится, Ишкур-Адад? Что, опять обжевался священных листьев коки? Пил бы уж лучше пиво, как все прочие Ануннаки! Говорил же я тебе, что этот проклятый кустарник из Мачу-Пикчу тебя до добра не доведёт. Ты опять кричал, стонал и плакал во сне! Да так громко, что мне на другом конце дворца было слышно!»
Йешеле живо припомнил своего брата Наннар-Сина - его доброе, спокойное, всегда приветливое и участливое выражение лица, его голос - негромкий, но внушительный, исполненный спокойствия, мудрости, величия и уверенности в своей правоте; его светлые, почти прозрачные глаза и серебристо-белые волосы, мягкие и шелковистые, словно лён. Вспомнил город Наннар-Сина, прекрасный и величественный Ур, и огромный зиккурат Э-теменнигуру, возвышавшийся над ним подобно рукотворной горе. Вспомнил - и криво усмехнулся своим воспоминаниям...
Жёлто-коричневый пейзаж царил за окном - типичные цвета любой пустыни на какой угодно планете. Кое-где почва пестрела красноватыми и рыжеватыми подпалинами, кое-где была почти серой, даже с чернотой... Песок и глина, потрескавшаяся почва и камни... Как это похоже на Земную пустыню, окружавшую давны-давно разрушенный Ур - и в то же время до чего непохоже!
Наннар-Син являлся счастливым Ануннаком - одним из немногих сыновей Звёздного Народа, кто всегда был доволен своей участью. Он мог позволить себе право давать мудрые и глубокомысленные советы своему горячо любимому, но непутёвому младшему братишке. И не Наннар-Синова вина, что именно по причине его безграничной доброты и преданности к Ишкур-Ададу угодил молодой Владыка Бурь в столь страшную беду. А ведь, кабы Наннар-Син в кои веки проявил твёрдость характера и прогнал бы тогда Владыку Бурь из Ура, не позволил остаться на Новогоднем празднике - то не было бы сейчас у бедного громовержца таких проблем. И не встретил бы он тогда юного жреца по имени Абрам, и не воспылал бы к нему страстью Гильгамешевой, и не мучился бы сейчас от вечно кровоточащих ран на руках и ногах...
И насилию от Римских солдат тоже бы тогда не подвергся. И не дразнил бы его сейчас противный братец Нергал, презрительно обзывая «урсалем» и «анусимом»...
Город за окном, столь похожий и не похожий на злополучный Ур, жил своей обыденной вечерней жизнью. Из этого окна открывался не очень хороший обзор, и Йешеле лицезрел лишь часть зубчатой стены Священной Ограды, выложенную ярко-алыми, белыми и чёрными изразцами, образующими сложный мозаичный узор, да пышную листву нескольких пальм во внутреннем дворе. Вдалеке же, за зубцами Ограды, сверкали солнечные батареи на плоских крышах домов, ловя последние скудные лучи заходящего светила. Здесь, в пределах дворцовой территории, было относительно тихо, но из-за стены доносился многоголосый гул, песни, смех и плач, приглушённые звуки музыки, рёв ослов, мычание коров и блеянье овец, стук колёсных повозок, запах дыма, жареной баранины, вяленой рыбы, свежего горячего хлеба, сушёных фиников...
Небеса над городом тоже не пустовали - там кружило несколько шемов. Йешеле пригляделся к ним: три мелких транспортных летающих машины и четыре крупных грузовых. Мелкие наверняка принадлежали каким-то чиновникам из числа свиты Повелителя, крупные же летели со стороны хребта Ур-Кагишли, отделяющие владения Ану от нома Наннар-Сина (который даже здесь, на Нибиру, сумел весьма неплохо устроиться - будто бы и не пережил чудовищное опустошение Ура во времена Великого Бедствия). Не иначе, как братец шлёт дары...
Противный Миндальненький-Нергал тоже тут окопался неподалёку (ибо Лугальгирра и Месламтеа привыкли жить по соседству) - в Новом Куту, что за атомной электростанцией. Когда Лазуритовый Повелитель заново перераспределял скудные земли Южного спутника, мучительно раздумывая, кому из своих многочисленных потомков даровать какие угодья, Нергал сам добровольно вызвался поселиться возле Ново-Кутской АЭС. «Мне можно облучения не бояться - я и так придурок!» - гордо заявил он на собрании Небесного Совета. Братья, конечно же, посмеялись, но в глубине души вздохнули с огромных облегчением: ибо, несмотря на своё хвалёное Анунначье бессмертие, облучаться лишний раз никому из них не хотелось...
...Вздохнув, Йешеле отвернулся от окна. Доковыляв до первой попавшейся скамьи, он с облегчением опустился, практически упал на неё, словно дряхлый старец, не уступающий по возрасту своему великому прадеду (хотя и был, в отличие от него, цветущим юношей без единой морщины на лице). Но смертельная, неподъёмная усталость, тоска и скорбь разом навалились на молодого Ануннака, угнетая своей непомерной тяжестью. Не в силах выдержать это бремя, принц сидел, откинувшись назад, и, прижавшись спиной к холодным камням стены, тихо радовался тому, что никто не зрит сейчас его в таком жалком виде. И действительно, скамья стояла удачно - в укромном уголке за двумя колоннами, где никто не мог побеспокоить страдающего Наследника.
Ощущая, как последние тёплые лучи Нибиру, пробившись в этот тёмный угол, скользят по его прекрасному лицу, прежде чем навсегда угаснуть, Йешеле беззвучно шевелил губами, повторяя одну и ту же фразу:
- Абзу и Тиамат... и когда же я, наконец, проснусь?..

***
...Абзу и Тиамат, да разве он когда-нибудь это позабудет? Абзу и Тиамат, да разве возможно, разве мыслимо забыть страшный и чудовищный Тот День, что неумолимо последовал за Той Ночью - и все страдания, пережитые им тогда? А главное - разве может он забыть того парня... того Галла? Того, кто по странному стечению обстоятельств, из-за необъяснимой игры слов носил имя Сюммэрского демона смерти? И - едва не стал самим живым воплощением смерти для Лазуритового Наследника? И - не только смерти, но и того, что намного хуже оной? Гораздо, гораздо хуже?..
...Когда его, избитого, истерзанного, привели в преторию, он и так уже едва мог держаться на ногах. Сказать, что его раненому телу было больно - это не сказать ровным счётом ничего. ВСЯ плоть превратилась в одну сплошную боль, в один окровавленный кусок мяса, в одну рваную рану, в одну язву - казалось, не осталось в нём ни единого мускула, ни единого нерва, ни единой клетки, которая бы не источала эту жуткую, пульсирующую боль. Боль, от которой подгибались ноги, а взор заволакивала красная пелена... такая же красная, как кровь, что стекала ручьями по его спине, бёдрам, груди, животу...
У него буквально горело всё изнутри, горело снаружи... Во рту саднило так, будто бы он наглотался песка и острых камней, и просто невыносимо хотелось пить. Голова немилосердно кружилась, всё расплывалось перед глазами, к горлу подступала предательская тошнота...
Из-за крови уши закладывало, словно он плыл в воде на огромной глубине.
- ...Гляньте-ка, ребята, какого к нам красавчика привели! - глухо расслышал он сквозь эту «глубоководную» пелену, хотя говорили совсем рядом, - Какой рыженький, какой кудрявенький...
- Какие глазки, какие реснички! Да, что ни говори - красавчик! Симпатичней моего Лисимаха! Даже по нему и не скажешь, что презренный варвар! Я и не предполагал, что эти грязные вонючие Иудеи такими хорошенькими бывают!
- А этого-то за что казнят?
- Да всё за то же, Маркус: говорят, он собирался поднять бунт. Подбивал народ против цезаря...
- Как? Нам же говорили, что это Бар-Раббан подбивал...
- Да они тут все сплошные бунтовщики! Одним словом - варвары! Один другого не лучше!
- ...А по-моему, парни, он всё же не Еврей.
- Как - не Еврей?..
- Да на них совсем не похож! Они ж все уроды в этой Иудее! Я видел множество варваров, но более безобразных, чем эти обрезанное племя, ещё не встречал. А этот как-то больше на Эллина смахивает. По-моему, его отец был Эллин. Интересно, он понимает койне? Эй, рыжий, хайре! - говоривший быстро замахал руками пред лицом Йехошуа, намереваясь привести того в чувство. Принц нисколько на это не отреагировал. Тогда разозлившийся солдат рывком схватил его за плечи и принялся что есть силы трясти, издевательски приговаривая: - Хайре! («Радуйся!» – койне) Сегодня у тебя радостный день - сегодня тебя распнут!..
Мир завертелся перед глазами раненого Ануннака, заплясал в безумном танце. Потом мучитель, сильно раскачав, вдруг резко отпустил его - и Йехошуа свалился с ног, упав на загаженный каменный пол, покрытый клочьями гнилой соломы, обглоданными костями, плевками, черепками, обрывками тряпья и ещё каким-то мусором. Пол был омерзительно мокр - по нему растекались лужицы пролитого вина и его собственной крови, и принц угодил прямо в одну из них своими длинными волосами... В голове автоматически возник обрывок мысли: «Абзу и Тиамат! У меня же самые прекрасные волосы в нашем секторе Галактики...» - и он даже не успел удивиться тому, насколько она нелепа и неуместна в столь ужасных обстоятельствах.
Остро и пряно воняло мочой, горько-солёным мужским потом, мускусом, уксусом, прогорклой едой и ещё какой-то гадостью. К тому же, падая, пленник качнулся вбок и сильно ударился об острый угол стены правым плечом и правым бедром. Но, однако, при этом сознание не покинуло его - он даже сумел кое-как приподняться после падения и оглядеться вокруг. Чудовищным усилием воли принцу удалось сфокусировать зрение, и он, наконец, увидел, что находится посреди грязной и полутёмной казармы, в окружении целой толпы Римских солдат, обступивших его с наглыми и самодовольными ухмылками на бритых по имперскому обычаю лицах. И эти издевательские ухмылки (а также откровенная похоть, что сверкала в глазах большинства преторианцев) не предвещали бедному инопланетянину ничего хорошего...
ТАКОГО ему не снилось даже в Уре, после самых обильных возлияний на празднике Акити!

***
...А до этого он стоял на каменном помосте посреди огромной площади, настолько запруженной народом, что внизу ничего не было видно, кроме бесконечного моря человеческих голов. И здание, возвышавшееся за ним, отнюдь не являлось белоснежным златокупольным Бейт-Хамикдашем - Вторым Храмом Иудеев. Это был дворец Понтия Пилата, пятого префекта провинции, всадника Золотое Копье. Пилат судил Йехошуа, но странно и жутко выглядел его суд. Прокуратор оказался немолодым уже смертным, довольно плотным и грузным, с грубым, обрюзгшим лицом, в чертах которого угадывалось плохо скрываемое недовольство, отвращение и страдание. Глядя на него, не надо было обладать Анунначьими телепатическими способностями, чтобы понять: этот лулу серьезно болен. На вид ему было лет пятьдесят - а ведь по Земным меркам это уже старость...
Как полагается истинному Римлянину, всадник Золотое Копье был гладко выбрит по их дурацкой моде, повелевавшей уничтожать растительность на лице. Волос на нем практически не росло: губернаторская голова зияла огромными залысинами, и лишь кое- где по вискам кучерявилась жиденькая, блёклая седина. «Хоть бы парик надел, старая облезлая обезьяна... Как он может так, без волос... Это же позор для правителя! У нас в Месопотамии энси не появлялись перед народом без париков...» - внезапно поймал себя Йехошуа на ещё одной неожиданной и совершенно безумной, нелепой, неуместной здесь мысли. Этот энси, ставленник лугаля Тиберия, всем своим видом вызывал у принца стойкое презрительное отвращение.
«У нас в Месопотамии со мною бы так никогда не поступили... Или поступили? При Энлиле, разумеется, нет. А сейчас?.. Сейчас Месопотамия давным-давно уже не наша - Звёздный Народ потерял её в эпоху Великого Бедствия...»
Пилат глядел на странного пленника с огромным изумлением, который ясно читался в маленьких, заплывших прокураторских глазках. Он явно ощущал нечеловеческое происхождение пойманного и порабощенного существа. Вряд ли Римский энси когда-либо слыхал о благородных Дингирах-Ануннаках - древних божественных правителях Месопотамии. Он и в своих-то Римских богов, похоже, не верил, но вот чутьем на людей обладал острым и почти безошибочным. И сейчас это чутье точно подсказывало ему: пленник, что стоит на помосте, как бы это сказать... немного не совсем Еврей... и даже не совсем человек... точнее, совсем ни тот и ни другой.
За свою долгую, противную, осточертевшую службу в распроклятой Иудее префект, безусловно, насмотрелся немереное количество Евреев самого разного возраста и калибра. О, как он ненавидел и проклинал эти гнусные огромные носы, эти оттопыренные обезьяньи уши, эти вислые губы и жесткие курчавые волосы! Безусловно, услыхав о поимке очередного подстрекателя-мятежника, он ожидал, что ему приволокут точно такого же всестороннего урода, который будет валяться у него в ногах, целовать прокураторские сандалии, орошать обильными слезами мраморный дворцовый пол и причитать на своем ужасном Арамейском языке, гортанно завывая: «Отпустите меня, люди добрые! Не бейте меня, не убивайте! У меня жена Сара беременная, старый папа, старая мама, дядя Хацкель, тетя Ривка и шестеро ребенков!» Разумеется, Римляне его ни за что не отпустят, а исполосуют бичами и повесят на кресте, обрекая на самую мучительную из всех смертей, ибо добрые люди среди Римлян не водятся. Всему Израилю превосходно известно, что Римляне во главе со своим префектом - жестокие кровожадные чудовища, и только полный дурак в порыве бесконечного отчаянья может, в тщетной надежде на спасение, обозвать их добрыми людьми.
...Будучи, как и все чистокровные Ануннаки, телепатом, Йешеле без труда прочёл эти немудрёные мысли в Пилатском мозгу - и содрогнулся от омерзения ещё больше. А содрогнувшись, мысленно проклял Нибирианских генетиков, наделивших его этим ужасным даром - ибо способность читать чужие мысли в гораздо большей степени есть тяжкое бремя, а не благо. «Вернусь на Нибиру - всех своих генетиков попереубиваю! Как же мне надоела моя телепатия... до чего же грязно думают эти Земляне! Я словно постоянно ковыряюсь в отхожей яме, утопая в их нечистотах...»
Сколько раз ему хотелось избавиться от этого дара (да и от прочих своих божественных способностей тоже) - и жить как самый обычный Иудей, ничем не выделяющийся среди прочих. Но, увы! - от своих Ме ведь не убежишь...

«Боги, когда людей сотворили,
Смертную участь им уделили,
Вечную жизнь в своих руках удержали...»

- вспомнились принцу древние, забытые строки, полные древней, но по-прежнему острой и пронзительной тоски.
...Однако сегодня всё пошло вопреки логичным предположениям Римского губернатора: вместо обычного рядового Иудея к нему привели на допрос младшего сына Энлиля Грозного.
Йехошуа встретил своего мучителя молчанием, которое было куда ужасней всех причитаний и воплей, - безмолвием странным, жутким и оттого особенно невыносимым. Принц вошел к префекту Иудейской провинции с высоко поднятой головой, держась прямо и гордо, хотя можно было только догадываться, каких усилий стоило светлейшему сохранять свою царственную осанку после бессонной ночи, проведенной в застенках Кайафовых палат. Тем не менее Йехошуа ни разу не оступился, не упал, не покачнулся от слабости -  величественно и гордо предстал он перед недостойным энси, словно стройный Ливанский кедр - перед старой, рассыпающейся в труху деревянной колодой и, возведя очи свои Энлильские, посмотрел Пилату прямо в его бесстыжие глаза.
И дрогнуло Пилатово сердце - ибо не могло не дрогнуть при виде такой абсолютной, на Земле неестественной, чистой и свободной, воистину божественной красоты; и устрашился энси ужасом великим. Ибо связанный пленник ни единой чертой своего тонкого лица даже отдаленно не походил на презренное Еврейское племя. Жестоко избитый и израненный, покрытый ссадинами и царапинами, кровоподтеками и синяками, в ветхом перепачканном хитоне, он, тем не менее, являл собой неизмеримо больше царского величия, благородства и достоинства, чем прозябающая на острове Капрее плешивая омерзительная обезьяна по имени цезарь Тиберий, которую Пилату неоднократно доводилось видеть в ее беззубой немощи, и которую Золотое Копье до смерти боялся.
Как описать лицо благородного Ануннака, светлейшего Ануннака, прекраснейшего из принцев Нибиру во всех Двенадцати Мирах? Чем бесподобна красота детей звезднорожденных? Тем, что она не мужская и не женская, но сочетание мужского и женского в прекраснейшей гармонии. Лишь однажды Нибирианские генетики открыли эту священную формулу и создали Безупречное Существо - Лазуритового Повелителя, златокудрого Владыку Бурь. И с тех пор передаются священные Ме по наследству, воплощаясь в каждом новом поколении: Ану, Энлиль, Ишкур... и последний в роду - Йехошуа.
Йехошуа стоял, глядя на судью твердым взглядом Энлиля (от которого у губернатора тут же пробежали мурашки по коже) - и непреклонная воля, бесконечная решимость сверкала лазуритом в его очах. Измученный и страдающий, он тем не менее глубоко сокрыл в сердце своем свою муку и страдание. Негоже ничтожным смертным лицезреть, как страдают благородные Ануннаки, недостойны презренные людишки получать такое удовольствие!
Лишенный традиционного «платка веры», который носят религиозные Иудеи, принц стоял простоволосый, с растрепанными спутанными кудрями, и рассветное солнце золотило его волнистые локоны - слишком длинные и роскошные для правоверного Еврея, которому вообще-то полагается прятать их под талитом. Но разве спрячешь такое богатство, такое сокровище? Тем более, что Йехошуа и не очень-то стремился его скрывать: еще в детстве он упрямо твердил рабби Гиллелю и простоватому Назаретскому раввину, дерзко встряхивая бронзовокудрой головой: «Я не люблю носить платок! Я хожу в нем только в синагогу!», точно так же как протестовал и против остальных религиозных условностей: «Я не соблюдаю ваших садуккейских предписаний о шаббате! Шаббат для человека, а не человек для шаббата!», «Не хочу мыть руки! То, что я ем, не оскверняет меня!»
Йехошуа мог отверзать уста и изрекать гласом Энлиля, при звуке которого в лулу просыпался древний, забытый, но запечатленный в генетической памяти ужас смертных перед богами, и о котором люди говорили, поеживаясь от этого ужаса: «Воистину, он учит народ не как книжники и фарисеи, но как имеющий власть! Как Владыка и Повелитель! Воистину, ни один еще человек не учил нас так, как ЭТОТ!» Но мог Лазуритовый Наследник и молчать. И сейчас он молчал. Стоял и молчал, и это было страшнее всего. Ибо от молчащего божества не ждут доброго.
И было в удивительном пленнике ещё нечто... префект не то чтоб осмыслил это, скорей - интуитивно почувствовал... Какая-то странная порочность, что сразу же бросается в глаза - но которую трудно выразить словами... Несмотря на всю утончённость черт, в нежном лике юноши отчётливо просматривалось что-то хищное, что-то звериное... что-то запредельно сладострастное и до ужаса нечеловеческое.
Пилат, естественно, не знал Ацтекского слова «нагуаль»; равно как не знал и того, что многие фарисеи и садуккеи всерьёз считают Йехошуа-рабейну бесноватым; но одна огненная мысль, как вспышка молнии, сверкнула в его мозгу: «Какая жуткая, отталкивающая красота... Боги, боги мои! Эта внешность предназначена не для грубого животного совокупления - но для утончённого и изысканного разврата...»
Кое-как справившись с первым приступом почти панического ужаса, острой головной боли-гемикрании и учащенного сердцебиения, Пилат нашел в себе силы начать допрос:
- Кто этот... Еврей? В чем вы обвиняете этого... человека?
- Кого? Вот этого? - сварливо осведомился вероломный и окаянный Кайафа, тыча окольцованным огромным перстнем толстым волосатым пальцем в неземную красоту Йехошуа, - Да ты, губернатор, на него посмотри! Это же злодей! Преступник, каких еще поискать, дерзкий негодяй и мятежник, бунтарь и самозванец! Распять его мало!
Фарисеи и садуккеи за спиной коген-гадоля одобрительно загалдели, выражая полное согласие с мнением своего начальства.
С трудом сопротивляясь соблазну заткнуть уши от невыносимого Еврейского визга (как известно, Евреи криком не ругаются, Евреи криком разговаривают, причем все одновременно), губернатор-энси брезгливо потребовал у Кайафы:
- Говорите по одному! И по существу, понятно?! Скажите конкретно, в чем вы обвиняете этого... человека?
Кайафа скорчил плаксивую, страдальческую морду, дабы выглядеть пожалобнее:
- Он нарушил наши храмовые законы, освященные нашими великими мудрецами, благословенна будь память о них! Преступил слова священной Торы! Он не соблюдает шаббат! Вот! Он развращает наш народ! Наш великий, избранный, бедный и несчастный народ! Он учит бедняков своему лживому учению! Он богохульствует, называя себя нашим Машиахом, и говорит, будто отец его - сам Всевышний! В то время как весь Израиль знает, что он - безродный мамзер, прижитый распутной матерью от какого-то гоя! Он повелевает бесами, потому что в нем самом сидит бес! Он устраивает беспорядки в Бейт-Хамикдаше, священном месте, где, по слову божьему, навечно пребывают очи Гашема! Так, всего неделю назад этот взбесившийся ублюдок ворвался во внутренний двор Храма с толпой своих оборванцев-талмидим и прочей черни, и разгромил мне всю торговлю! Из-за него Храм понес непоправимые убытки! Он дерзко и горделиво разговаривает с учителями, великими мудрецами Израиля, проводящими дни и ночи над свитками боговдохновенной Торы! Он смеет возражать им! Он рук не омывает перед едой! Он ходит с непокрытой головой вне храма и синагоги! Он исцеляет в шаббат и творит прочие дела, запрещенные нашим Законом! Я не удивлюсь, если окажется, что он тайно ест некошерную пищу!..
И великие мудрецы Израиля за спиной главы Сангеддрина испустили единодушный стон ужаса.
Но на Пилата, однако, невероятная новость о тайном поедании некошерной пищи почему-то не произвела ни малейшего впечатления.
- Ну и что? - грозно изрек он по-Арамейски, глядя мутным, тяжелым, ненавидящим взором на своих заклятых врагов, - Это еще не повод его распинать! Как смели вы обеспокоить меня, наместника великого Рима, такими пустяками? Или вы полагаете, мне нечего делать, как только разбирать ваши внутренние тяжбы и вдаваться в религиозные тонкости, в которых и из вас далеко не все хорошо смыслят, а уж я тем более! Говорю в который раз: мне нет дела до вашей варварской религии! Разбирайтесь с ней сами! И с ним тоже! Если вам так не терпится его казнить, это ваше личное Еврейское дело! Уведите его и судите в своем Храме по своим Еврейским законам! А меня не тревожьте, я и так устал внимать вашим воплям! Не тревожьте, или хуже будет - это говорю вам я, префект Иудеи, Понтий Пилат, всадник Золотое Копье!
Евреи, однако же, не только не расходились, но наоборот - их становилось все больше и больше, и все громче, настойчивей звучали их противные пронзительные голоса:
- Ты же знаешь, губернатор, что мы не имеем права никого предавать смерти без ведома и согласия Рима! Помоги нам! Рим - наша единственная надежда на справедливое наказание для преступника! Поверь, он того достоин!
- Или докажите мне его вину, или проваливайте! - возвысил голос Пилат, - Я не собираюсь никого казнить лишь на основе ваших клеветнических измышлений!
В толпе послышался ропот. Кое-кто из Ишкуровых созданий, наиболее сообразительный, наконец нашелся, что крикнуть:
- Он запрещает нам подавать подати цезарю императору!..
Пилат насторожился. Это было уже намного серьезней.
- И как же именно он вам это запретил?
- Он говорит, что цезарь ненастоящий, а настоящий, истинный только он! В смысле, царь! Он похваляется вскорости установить по всей Земле свое собственное Царство, Царство Небесное, и свергнуть цезаря и остальных царей! Он говорит, что все земные царства преходящи, и лишь его правлению не будет конца!
Пилат как-то по-птичьи склонил голову на бок и искоса, словно бы опасливо, зыркнул на Йехошуа. Их взгляды вновь встретились - и опять проклятая телепатия заявила о себе, открыв Наследнику Двенадцати Миров потаённые Пилатовы думы.
«Этот грязный оборванец, покрытый синяками и кровоподтеками, избитый, израненный, оплеванный и униженный паче всех людей - царь? Да еще и всего мира?..» Римский разум Пилата отказывался верить в эту чудовищную нелепицу, но что-то подсказывало, что в словах оборванца, если это только воистину его слова, скрывается какая-то темная, жуткая правда. Действительно, уж больно красив он был для рядового нищего варвара. Подозрительно, слишком царственно красив. И совсем не выглядел сумасшедшим - наоборот, во всем его облике читалось: этот... человек как никто другой знает, что делает.
- Введите его за мной в преторию! - приказал энси охранникам, - Я допрошу его с глазу на глаз. Здесь государственное дело!
- Мы в преторию не пойдем! - замахал руками коген-гадоль Кайафа, хотя его и так не приглашали, - Пейсах в самом разгаре, нам таки надо быть кошерными!
- А вас никто и не приглашает! - рявкнул губернатор, и тут же, по небрежному взмаху его толстой ленивой длани, с обеих сторон к Йехошуа подскочили двое Римских солдат, шуганули кошерных Иудеев и грубо подхватили узника под локти. Иудеи с визгом и ужасом брезгливо отпрянули от поганых гоев - ибо до смерти боялись хоть чуть-чуть оскверниться, ненароком прикоснувшись к язычникам.
- За мной! - сурово скомандовал Пилат, и красивым, выверенным движением поправил на себе белоснежную тогу с кровавым подбоем, всем своим надменным видом показывая, что он, Римский гражданин из всаднического сословия, несоизмеримо выше этих подлых, гнусных, крикливых, мелочных и низменных тварей, замотанных в грязное пропылённое тряпьё и свихнувшихся на своей фанатичной вере в какого-то странного невидимого бога. Затем, не удостоив презренное обрезанное племя даже лишним взглядом, губернатор резко развернулся и твёрдой кавалерийской походкой направился назад - под сень прохладных сводов дворца.
Солдаты, глумливо ухмыляясь, потащили избитого пленника следом... Йехошуа, уже на тот момент изрядно обессилевший, двигался с трудом, и Римляне, не церемонясь, волокли его по ступеням, поминутно награждая пинками и подзатыльниками. Принц спотыкался почти на каждой ступени, но по-прежнему не говорил ни слова, и не делал ни малейших попыток сопротивляться. Он только лишь смотрел в спину губернатора, и толстый лысый энси сквозь белую ткань тоги ощущал этот нечеловеческий взгляд, жгущий его между лопаток, словно тавро из раскалённого металла.
Евреи, резко жестикулируя, что-то возмущённо заверещали вслед Пилату и Машиаху - но больше для вида, ибо их всё равно уже никто не слушал. Они обожали показуху - и всегда старались вызвать иллюзию, что последнее слово остаётся непременно за ними.
«О Галлы, о Бритты, о Германцы! Наконец-то я нашёл народ хуже вас!» - со скорбной обречённостью подумал гойский губернатор об обрезанных созданьях Ишкура.
«Абзу и Тиамат! Как я мог бросить своих Ацтеков, этот святой народ с человеческими жертвоприношениями, ради ЭТИХ...» - в свою очередь подумал пленённый Ануннак.

***
Йехошуа ощутил, как сквозь закрытые веки пробиваются яркие лучи, поморщился и мучительно потёр виски. Сколько минут или часов он провёл в этом странном полузабытье, на грани яви и сна? Он, кажется, и впрямь задремал... Как странно! Впрочем... что же здесь удивительного? Всё-таки трое бессонных суток, проведённых в горячечном бреду, дали о себе знать...
Наследник открыл глаза и и рассеянно огляделся вокруг. За то время, что он предавался своим невесёлым воспоминаниям, тускло-багровый шар Крестовой звезды наконец-то канул за горизонт, и ночь начала своё стремительное наступление на Южный спутник. Хоть на западе ещё тлела бледно-алая полоса, большая часть неба уже успела потемнеть, приобретя густо-синий оттенок лазурита, и зажглась робкими звёздами, чьи узоры заметно отличались от наблюдаемых с Земли.
Северный спутник засеребрился в густо-лазуритовых небесах, покрывающие его ледники ослепительно засияли отражённым светом... Западный же скрылся из виду, закатившись одновременно со светилом - зато из-за хребта Ур-Кагишли наконец-то выглянул медово-жёлтый огрызок спутника Восточного... Эти три мелких планетоида не были обитаемы, в отличие от Южного, самого крупного и самого близкого к звезде - но на каждом из них находилось несколько шахт, и жили небольшие группы Игигов, занимавшихся добычей полезных ископаемых. Туда направляли только бессемейных, а также провинившихся - в качестве наказания. О том же, чтоб расширить свою территорию, основав постоянную колонию на Северном, Западном или Восточном, Ануннаки даже мечтать не смели: ибо ни один из них не подходил для жизни. Северный представлял собой царство вечного холода, занесённое снегом из замерзшего углекислого газа, водорода и метана; крошечный и унылый Западный не имел даже намёка на атмосферу; а на Восточном проявлялась столь бурная вулканическая активность, что небеса, пропитанные серой и пеплом, грозили неминуемым парниковым эффектом. Да и песчаные бури свирепствовали там столь люто, что после окончания их сезона разрушенные поселения шахтёров приходилось каждый раз отстраивать заново...
Но всё же там, на сравнительно «благополучном» Восточном, шахтёрам было достаточно надевать лишь дыхательные маски, выбираясь из своих укрытий. А вот на Северном и Западном одними масками было уже не обойтись - там для выхода из подземелий на поверхность требовались скафандры с полными комплектами защиты. Подобные прогулки в скафандрах по заснеженным ледяным равнинам или пыльным каменистым пустошам назывался на жаргоне Игигов «Пойти подышать свежим вакуумом».
Естественно, женщинам и детям запрещалось жить на трёх негостеприимных спутниках Крестовой звезды - и все они обитали здесь, на Южном, с его сравнительно мягким климатом и нормальной кислородной атмосферой. Поэтому для бедных ссыльных Игигов, лишённых жён, детей, эшдамов и проституток-харимту, существовала лишь одна доступная плотская утеха: однополая любовь друг с другом. И они вовсю предавались ей в своих тесных и убогих подземных жилищам, отдыхая таким образом от бесконечных шахтёрских смен. И неистово молились легендарной паре из Урука - Гильгамешу и Энкиду, покровительствующим подобным забавам.
Мало какой Игиг, прожив хотя бы один стандартный год на шахтёрском спутнике, возвращался оттуда нетронутым - ибо природа всё-таки брала своё. Насилия совершались редко - но постоянное зрелище влюблённых однополых пар оказывалось настолько заразительным, что новичкам было невозможно удержаться от соблазна. Поэтому на Большой Нибиру (как ещё назывался спутник Южный) к ссыльным рудокопам относились с лёгким презрением, подразумевая, что шахтёр с Западного (Восточного, Северного) спутника - это всегда чуть-чуть асинну.
...Вечернее освещение включили, и льющийся с потолка холодный электрический свет ртутных ламп подействовал на принца самым раздражающим образом, заставляя того искать новое укрытие.
«Почему же ты собрался лететь именно сейчас?» - этот прадедовский вопрос, заданный не без определённого подтекста, продолжал эхом отдаваться в его голове. Всё-таки старикашка был коварным! Всё-таки не растратил подлости за сотню Шар своего не в меру затянувшегося правления! Он тоже знал слабые места своего правнука - и целился по ним, стараясь ударить побольней...
Скорей - бежать отсюда, бежать! Выбраться из той половины дворца, что занимает Повелитель со своей многочисленной свитой! Здесь всё наводнено его шпионами. Все слуги следят, высматривают и подслушивают - а потом докладывают старому хрычу, стремясь доносительством стяжать его милость!
Разумеется, за Йешеле не так-то просто следить - учитывая его мощнейшие телепатические способности. Но даже он, избранный из избранных, может случайно проболтаться... может проговориться в дремоте, в полусне, сам же выдавая себя... Это просто чудо, что он проторчал здесь только времени, и до сих пор не привлёк внимание никого из слуг! Но, естественно, подобное чудо не может длиться вечно...
А главное - он не мог больше оставаться в одиночестве. Он должен был хоть с кем-то поговорить, поделиться своей болью... И если он не сделает этого прямо сейчас, то острая, непреодолимая тоска разорвёт его сердце пополам!
- Гойрл! - громко и горько воскликнул принц одно-единственное слово на идиш.
А затем решительно вскочил и бросился по галерее дальше - к выходу в соседний коридор. Он отлично знал дорогу до своих покоев.
По пути он, не сбавляя шага, нащупал на правом запястье серебристый браслет-коммуникатор, служивший для Ануннаков средством связи. Включил его, набрал на крохотной клавиатуре нужную комбинацию... Скорее, скорее позвонить! Только бы он не молчал, только бы ответил на вызов!..
Ибо существовал лишь один-единственный Дингир, с которым принц мог смело делиться своим горем - и кто его всегда понимал, ибо носил в себе горе ничуть не меньшее, хоть и притуплённое временем - отцовскую боль от утраты сына.
Энки!
Единственный, кто знал, где в теле Ануннака скрывается душа - ибо обладал даром воскрешать умерших.

***
...Отделавшись от вероломных созданий Ишкура с их Иудейской Скверной, Понтий Пилат грузно опустился на свое губернаторское кресло и с плохо скрываемым волнением продолжал рассматривать Йехошуа. Наконец спросил:
- Ты и вправду царь?
Он не очень-то надеялся на ответ, но окровавленные губы пленника внезапно дрогнули и тот, к безмерному удивлению Пилата, вопрошавшего его на Арамите, ответил ему на чистейшей латыни, хотя и с неистребимым Арамейским акцентом:
- Ты сам считаешь меня царем или повторяешь чужие слова?
Энси вздрогнул и выпучил глаза: меньше всего он ожидал, что этот странный пленник сумеет прочитать его мысли.
- У меня нет иного царя, кроме цезаря императора, достославного Тиберия! - Хрипло выкрикнул он, словно пытаясь лишний раз убедить в этом себя самого.
- Но меня ты тоже признаешь своим царем...
- Я не признаю никого и никогда! А тем более тебя, грязный варвар, презренный Еврей, ублюдок... и как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне! - Пилат едва не вскочил в ярости со своего седалища, но, снова столкнувшись глазами с непреклонным взором Йехошуа, как-то вдруг осекся и умолк. Принц опять онемел: он и без слов слишком ясно видел, насколько сильно его боится этот черноголовый.
- Откуда ты? - спросил судья уже более спокойно и рассудительно, - Кто твои родители? Где находится то Царство, о котором ты все время твердишь? От каких царей ты ведешь свой род?..
Йехошуа возвел очи горе и долго, жутко молчал.
- Мое Царство не в этом Мире, - наконец тихо и печально изрек он, - Оно далеко, в других Мирах, на небе, и ничем не может мне помочь. Если бы оно было здесь, как много Шар назад, то мои слуги охраняли бы и защищали меня, своего Владыку. Тогда бы никто не посмел предать меня на смерть. Но сейчас оно уже не здесь...
- Так значит, ты говоришь, что сошел с небес? - поразился Пилат.
- Да... мы все «Пришельцы-с-неба-на-Земле» - Ануннаки, я и мой отец, и все подобные мне. Но другие ушли, и уже давно. Остался только я... по воле отца.
- Зачем? С какой целью?
- Я на то был создан, рожден и пришел в этот мир, чтобы свидетельствовать об истине!
Это было уже слишком! Несчастный Пилат выпрямился на своем кресле и, вперяя в лик божественного принца горящий, лихорадочный, безумный взор, прошептал срывающимся голосом:
- Что есть истина?..
Юный Дингир молчал, и лишь ответствовал префекту таким же горящим, пристальным взглядом, в котором теперь, помимо непреклонной воли и решительности, отчетливо читалось бесконечное, космическое одиночество и такая же бесконечная, вселенская тоска. Тоска унылого бессмертия прекрасных детей Нибиру... Тоска существа, жаждущего любить и веками не находящего утоления своей жажде... Тоска бездетного безлюбия Ишкура Владыки Бурь, горько плачущего у себя в Тиауанако или Мачу-Пикчу на вершине Солнечной пирамиды-теокалли, на твердыне Орлов и Ягуаров: «Простите меня, возлюбленные! Братья мои разгневались на меня и поставили стеречь чужие виноградники... чужие маисовые поля и плантации какао! А собственного виноградника я не уберег!..»

«Воистину, я есть виноградная лоза, а отец мой – виноградарь. Приходящего ко мне не изгоню вон, и жаждущий пусть приходит и берет воду жизни даром!»
«Мой отец был Любовником, я есть вам Жених, а придет час – приду и я уже как законный Муж, супруг дщери Израиля!»
«Положите меня как печать на сердце своем, как перстень на руке своей, ибо крепка, как смерть, любовь, но жестока, как ад, ревность, стрелы ее – стрелы огненные трезубца-бараки… она уже многократно сжишала мое сердце и продолжает сжигать!»
«Забудет ли мать грудное дитя свое? Забуду ли я тебя. Израиль, которого, крошечного Ицхака, когда-то держал на руках своих, и клал на колени свои, и клялся Абраму, первому Еврею своему, говоря: «Вот мой и твой сын!?» О котором обещал заботиться до скончания века?
«О, Йерушалаим, Йерушалаим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, но вы не захотели! И вот я опять среди вас, но почему вы меня не узнаете? Ведь я во всем подобен отцу моему, и видевший меня видел отца! Неужели вы позабыли?!»
«Четыреста лет одиночества! Четыреста весен без Пейсаха! Четыреста ужасов Мицраимского рабства по обе стороны океана! Вы – рабы Хамитских фараонов, то одного, то другого, а я – раб Ацтлана и Юкатана, раб своих рабов-краснокожих… Я клянусь, что не знал, от меня скрывали, мне лгали! Вот как приходится платить за ложь!»
«Кто сказал, что нет на свете единственной, великой, верной, вечной любви!? Да вырежут за эти слова безумцу его черствое сердце! Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас, и покажу вам эту вечную любовь между мною и Израилем! – любовь, победившую время и пространство, свет и тьму, радость и страдание; любовь, которой ужасаются даже боги, ибо она одна дороже всей славы, красоты, мудрости, богатства, дороже даже самой жизни, ибо и жизнью она не дорожит и не боится смерти, и дороже любого счастья, ибо счастья для себя она не ищет, но умеет его презирать!»

...Пилат встал и, не глядя на Йехошуа, вышел к ожидающим его жрецам.
- Я не нахожу никакой вины в этом... человеке! - громогласно заявил он столпившимся когенам и левитам, - А тем более вины, достойной смерти. И посему повелеваю его отпустить.
Крик, поднявшийся после этих слов, не поддается никакому описанию. Еврейская толпа словно взбесилась, точно всеми ими овладел какой-то многоглавый демон-асакку. Кто хоть раз воочию видал целое стадо разъяренных Евреев, тот вполне может представить, что это за зрелище, за которое сей неуправляемый народ прозвали диким и бешеным, и на что способны жестоковыйные потомки Ишкурова любовника Абрама, если чуют, что удача отворачивается от них.
Мерзкие создания Ишкура заверещали так, точно их резали (хотя в данный момент резать их, к сожалению, никто не собирался), дружно принялись заламывать руки и закатывать глаза, завыли и застонали, заругались на множестве языков: на Арамейском, на Иврите, на эллинском койне и на латыни. Отборные проклятия наполнили знойный, свинцовый воздух, десятки сжатых кулаков взметнулись к раскаленному желто-серому небу:
- Распять! Рас-пя-а-ать зла-а-адей-я! Срочно! Немедленно! Сейчас же! Он достоен смерти!..
- Дайте его мне, Римляне, да я его собственными руками, с божьей помощью, придушу! - порывался к помосту какой-то особо рьяный храмовый служитель, толстенный Евреище с багровой, потной, перекошенной от гнева рожей, скаля огромные, на диво крепкие зубы и простирая к губернатору волосатые кулачищи, - Этот рыжий ублюдок-самозванец меня на прошлой неделе кнутом огрел, когда в Храме бесился! У меня до сих пор рубец болит, не заживает!..
- А у меня он все столы меняльные поперевернул, столько денег рассыпалось! Я их еле собрал потом, и то не все! Недосчитался трех кодрантов, двух драхм и одного ассария! Это он меня ограбил, пущай вернет!..
- А еще он про нашу синагогу сказал, что у нас полсинагоги - дураки! А между тем, все прекрасно знают, что у нас полсинагоги – не дураки!..
- А меня он ехидной обозвал, змеем лукавым и сыном Сатаны! И еще гробом окрашенным, полным изнутри мерзости и всякой скверны! Это меня-то, ученого раввина, уважаемого фарисея и благочестивого человека! Я не какой-нибудь грешник и мытарь, чтобы меня обзывать прилюдно!..
- Да он про тебя верно сказал, ты змей и есть! А еще - раскормленный разжиревший Йешурун, который горазд брыкаться! Только и делаешь, что часами молишься напоказ и отбиваешь поклоны, чтобы люди видели твое фальшивое благочестие! Лицемер! Зато когда к тебе третьего дня приходила бедная вдова и на коленях умоляла защитить от ее соперника, ты выгнал ее вон! Кровопийца ты!.. - неожиданно нашёлся в толпе один храбрый Йошкин защитник.
Но врагов всё же оказалось гораздо больше:
- Ах, да ты, я вижу, с Галилейским мамзером заодно!? - зашипели на незванного защитника со всех сторон, - Уж не принял ли ты тайно его богомерзкое учение!? Смотри же у нас - как бы тебя самого с ним сейчас рядом не распяли!..
- Только троньте меня, порождения ехиднины! Я вам живым не дамся, семя Сатанинское! Я тебе, рабби Борух, сам сейчас в твою бороду вцеплюсь!..
- А ну попробуй, рабби Йосеф Аримафейский! Попробуй, и посмотрим потом, где будешь ты, и где буду я!..
Римские солдаты, оцепившие бурлящую площадь, из последних сил сдерживали напор озверевших созданий Владыки Бурь. Пилат не двигался с места и стоял над толпой, скрестив руки на груди и стараясь по мере возможности выглядеть непреклонным. На его бритой физиономии намертво застыла презрительно-страдающая гримаса. Префект, видимо, надеялся, что кошерные твари поорут-поорут да и утихнут, да и уйдут ни с чем, не в силах сопротивляться Римлянам. Но как он, однако, недооценивал всю глубину знаменитой Еврейской хитрости и подлости! (сравнимой разве что с подлостью Мардука, для борьбы с которым Ишкур их и создал)
Вероломный Кайафа, несмотря на всю свою непроходимую тупость по части толкования Торы и комментариев к оной, во всем, что касалось мести и расправы, был отнюдь не так прост. Уж что-что, а расправляться с инакомыслящими он отлично умел, иначе бы и не занимал почетный пост коген-гадоля. Вот и теперь проклятый первосвященник сразу сообразил, как воздействовать на заколебавшегося Пилата.
- Губернатор! - возвысил голос зять Ханана, пытаясь на ломаной латыни перекричать собственных подопечных, - Таки выслушай меня! Я имею тебе сказать пару слов! Я имею интерес тебя кое-что спросить!..
- Говори, - обернул к нему свой каменный лик Римский энси.
- Объясни нам, бедным Евреям, темным варварам, почему ты отпускаешь того, кто не признает власти великого цезаря и сам открыто величает себя царем? Неужели ты, игемон, с ним согласен? Даже мы, ничтожные варвары, имеем глаза и видим, что это никакой не царь, а грязный самозванец и мамзер от гоя. А где же, игемон, твои глаза? Или ты не видишь, как хитер и опасен этот человек? Он создал и возглавил зловредную секту, приверженцы которой почитают его Машиахом. Ты знаешь ли, префект, кто такой Машиах? Нет, ты таки не знаешь, кто такой Машиах! Если бы ты знал, кто такой Машиах, ты бы сам требовал распять ЭТОГО, ибо ЭТОТ - не Машиах!
- Я знаю, Кайафа, ваши мифы о Машиахе! Вы считаете, что он прилетит с неба на облаке, войдет в Йерушалаим через Золотые Врата и установит по всей Земле свое Царство. Лично мне что-то слабо верится в эти детские сказки для полоумных! У вас тут каждый второй считает себя Машиахом и что же, я должен распинать каждого второго?! - подивившись своей шутке, Пилат нехорошо осклабился, - А что, это было бы неплохо!
- Но он таки представляет угрозу для Рима! - не унимался вероломный коген, - Реальную угрозу вашему Римскому владычеству! Он мятежник, может поднять бунт!
- С чего бы это вдруг тебя, Еврея, так интересует укрепление Римского владычества?
- Потому что вы, славные Римляне, есть наши первые дорогие благодетели! - воистину, лицемерие первосвященника не знало пределов, - Нет у нас бедных, несчастных, всеми обижаемых Евреев, иного спасителя, покровителя и защитника, чем несравненный цезарь, да продлит Гашем его годы! Он один способен установить порядок на нашей истерзанной земле. Под его владычеством наш Храм процветает, жертвы приносятся исправно, а мудрецы сидят за изучением Торы! При ком из царей еще было так хорошо, как сейчас? Ни при одном! И посему не надо нам другого царя, кроме цезаря! Нет у нас другого царя!..
- Нет!.. Нет!.. Да здравствует цезарь Тиберий! - раздались со всех сторон пронзительные Еврейские голоса.
- Есть!.. Есть!.. Наш царь только Машиах! Мы хотим Машиаха сейчас! - вплелись в общее славословие несколько протестующих возгласов. По части выражения верноподданнических чувств в Иудеях не было такого единодушия, как в отношении ненависти к Йехошуа: далеко не все по уровню лицемерия дотягивали до Кайафы, довольно многие куда охотнее согласились бы вкушать свинину или носить одежду, где перемешаны лен и шерсть, чем желать здоровья и долголетия своему злейшему врагу, язычнику-узурпатору.
В толпе усиленно назревало смятение. Устав перекрикивать друг друга, кошерные твари Владыки Бурь уже готовились пустить в ход кулаки. Похоже, даже до первосвященника наконец-то дошло, что ему не стоило поминать имя Тиберия всуе. Однако он оставался тверд в своем решении довести опасную игру до конца:
- Губернатор, если ты его отпустишь, ты не друг цезарю! Всякий, делающий себя царем, идёт против цезаря! Или ты хочешь отпустить заведомого мятежника, чтобы он поднял бунт!? Ты хочешь отпустить царя-самозванца!? Таки объясни нам, какой ты имеешь интерес отпускать такого опасного преступника!? Каждый человек имеет свой интерес в жизни, и в чем же состоит твой!? В том, чтобы покровительствовать бунтарям и самозванцам, подрывая этим власть великого Рима!? Что же ты будешь иметь с этого!? Неприятности с цезарем, вот что! Таки твой интерес в том, чтобы иметь больше неприятностей!?..
- Я не вижу доказательств его вины! И он совсем не выглядит мятежником! - отрезал непреклонный энси, - А уж я-то за всю свою жизнь их насмотрелся, можете мне поверить!
- Зато мы видим! Зато для нас он выглядит! - не унимался вероломный коген-гадоль, - Вот, у нас и свидетели есть! Эй вы там, пропустите свидетелей! Да не орите же вы так - пусть свидетели говорят!
«Свидетелями» нанялись работать несколько подозрительных Евреев, выглядевших отвратительно даже на фоне остальной кошерной сволочи. Один из них оказался длинным как жердь, тощим и горбоносым, с рябым веснушчатым лицом, жидкими рыжими волосами и такой же козлиной бороденкой. Веснушки обильно покрывали даже его оттопыренные уши, глядя на которые никто бы не усомнился, что человек произошел от обезьяны, и грубые, мозолисто-узловатые передние лапы. Второй Еврей, наоборот, был маленьким, низеньким и слишком толстым, с густой курчавой жесткой шерстью, обрамляющей по бокам аккуратную кругленькую лысину и такой же растительностью на толстых откормленных щеках и тройном подбородке. Его мелкие, но зоркие черные глаза воровато бегали по толпе, по Кайафе и по Римлянам, избегая смотреть на самого Пилата. Но смешнее и гаже всех выглядел третий «свидетель». Это был гибрид из гибридов: его волосы, вероятно, долго думали, какой же цвет им принять под воздействием противоречивых генов, пока не согласились на компромиссное решение и не окрасились в невероятный пестрый цвет, чередуясь на голове в виде рыжих и темных участков. Естественно, пестроволосый мутант был кривым на один глаз, кособоким, хромоногим и немного горбатым. К тому же он изо всех сил раззевал рот, чтобы все присутствующие смогли убедиться, что впереди у него не хватает нескольких зубов.
Как и полагается истинным Евреям, «свидетели», едва их выставили на всеобщее обозрение, принялись трястись и рыдать, закатывая глаза и заламывая руки, и запричитали с противным подвыванием, столь характерным для данного народа:
- Да чтоб нам на этом самом месте сквозь землю провалиться, если мы врем! Чтоб нам ослепнуть и не увидеть завтрашнего дня и своих собственных детей! Чтоб семя в утробах наших жен не проросло, а зачахло, и чтоб наслал на нас Господь паралич, язву, всякую заразу, чесотку, лишай и волдыри! Да поразит нас Гашем проказой и безумием, если мы хоть слово соврем, и ввергнет в геенну огненную на веки вечные!..
- Воистину! - верещал рыжий Иудей, омерзительно гнусавя, - своими собственными глазами видел и вот этими ушами слышал, как проклятый мамзер, осужденный Сангеддрином, публично заявлял, что разрушит наш Храм, великий Бейт-Хамикдаш, и в три дня воздвигнет новый! Вы представляете себе такое!? Второй Храм строился сорок лет во времена Эзры и Нехемии, благословенна будь память о них! А тут приходит этот мамзер-полукровка, и обещает сделать то же самое всего за три дня! Да у меня чуть уши не отвалились, когда я это услышал!..
...Глядя на рыжеволосого, можно было себе представить: у него есть чему отваливаться.
- Я свидетель, что он въехал в город через Золотые Ворота на ослице, изображая из себя Машиаха! Его встречала и приветствовала толпа черни, которая кричала на весь город «Благословен грядущий во имя господа!» и размахивала пальмовыми ветвями! - шепелявил черноволосый, - Они оказывали ему царские почести! Они снимали с себя одежды и постилали их на землю под копыта его ослицы! Даже маленькие дети прилюдно величали его царем! Это измена, губернатор! Измена великому цезарю, нашему благодетелю Тиберию! Как ты можешь терпеть такого мятежника в своих владениях? Не сегодня-завтра он поднимет бунт!..
- ...Он уже пытался его поднять, когда его апостолы-талмидим посмели оказать сопротивление храмовой страже! - затараторил пестрый, - Они все вооружены, каждый носит меч! Защищая своего царя-самозванца, они подняли оружие на верных слуг Сангеддрина! Ранили несколько человек - к примеру, рабу Мелеху отсекли ухо! Это опасные люди, губернатор, почти разбойники! Да не почти, а совсем разбойники! Они способны на все ради достижения власти! Неужели можно оставлять их предводителя на свободе!?
Пилат стоял недвижимо и старался казаться спокойным, хотя его маленькие глазки, в которых метался ужас, бегали, словно у загнанной в угол крысы. Он что есть сил сжимал кулаки, так что белели от напряжения костяшки пальцев, у него мучительно кривится  рот и ходят желваки на скулах. Он, всадник Золотое Копье, опять оказался в осаде, из которой было почти невозможно вырваться. Только на сей раз его осаждали не тупоголовые косматые Германцы, не Галлы и не Бритты, а самые опасные, подлые и коварные из всех когда-либо сущих варваров: дикие бешеные Евреи, худший из всех народов, созданный сумасшедшим Ишкуром исключительно для того, чтобы бороться с окаянным Мардуком и порабощать всех прочих Землян; а в случае, если не удастся поработить, хотя бы гадить им, превращая жизнь собственных поработителей в бесконечный кошмар.
Пилат сделал знак рукой, и воины грубо выволокли из претории безмолвного связанного Йехошуа. При виде своего главного «врага» толпа заголосила еще сильней, и в пленника даже полетели брошенные камни. Римские воины, кривясь от отвращения и Еврейского смрада, спустились с помоста разгонять беснующихся копьями и щитами. Но многого, разумеется, не добились: толпа продолжала визжать и верещать, простирая к пыльному душному небу напряженные кулаки и растопыренные пальцы:
- Распни его, губернатор! Распни! Убей! Смерть ему, мамзеру! Смерть самозванцу! Смерть лже-Машиаху! Мы не уйдем отсюда, покуда ты его не казнишь! Мы хотим видеть, как он умирает!..
Пилат бросал умоляющие взгляды на пленника, безусловно ожидая, что тот что-то скажет в свою защиту и оправдание. Не может быть, чтобы не нашлось слов у того, чья жизнь сейчас висит на волоске и зависит от прихоти толпы! Но рыжеволосый принц упорно продолжал хранить безмолвие и даже не обернулся в сторону своего судьи. Пленник стоял, гордо вскинув голову, но глядя неподвижным, словно невидящим взором прямо перед собой, и, казалось, ни на что уже не реагировал.
Он возвышался на Римском помосте, словно Виракоча-Вицилопоцтли на вершине Солнечной пирамиды в Наска или Тиауанако. Сейчас, как и тогда, он был с головы до ног залит кровью, - но теперь это была уже не кровь принесенных ему жертв, а его собственная. Сейчас, как и тогда, его лица не было видно за обильным гримом из синих, красных, багровых, лиловых полос, - только теперь эту раскраску ему наносили не аккуратные, угодливые слуги, а дикие бешеные Евреи, которые били пленника с таким ожесточением, точно знали, догадывались, где, в какой стране он столетиями скрывался от своего Израиля, и теперь сладострастно мстили за измену себе, единственным м неповторимым сынам Авраама, Ицхака и Яакова, с какими-то там Ацтеками.
- Распни его!.. Убей его, губернатор!.. – кричали они столь громко и настойчиво, точно собирались казнить своего постоянно пропадающего бога именно за его вечное отсутствие, за преступное пренебрежение к проблемам Израиля, за Мачу-Пикчу, Теотиауакан и Тиауанако, на которые тот променял Храмовую гору Йерушалаима. Уж они-то ни за что и никогда бы не примирились с жестокой истиной о том, что Йахве на протяжении полутора тысячелетий подло изменял своему Избранному Народу с какими-то там презренными краснокожими. Нет, Евреи никогда бы не поняли его - даже если бы он и поведал им правду о металлургических комбинатах, которыми был вынужден управлять по приказу батьки Энлиля. Евреи вообще не склонны понимать того, что лично не касается их. Они считают себя вершиной человеческой эволюции, венцом божественного творения, и искренне убеждены в том, что Солнце, Луна и все прочие Двенадцать Миров вращаются исключительно вокруг них. Причем здесь какие-то Ацтеки, Кечуа и Майя, если Гашем забыл ИХ, сынов Израиля, если не показывается ИМ, не приходит на помощь, когда он особенно нужен? Тогда Евреи дружным хором начинают рыдать, словно капризные дети, сплочаются, забыв на время былые распри, и сообща проклинают своего «нерадивого», как они считают, Адоная:
- Распни его, Пилат!.. Немедленно распни!.. Он достоин смерти!..
Ибо, хоть любовь и крепка, словно смерть, - но и ревность, как Преисподняя, жестока...
...Видя, что Йехошуа молчит, устремив печальный взгляд в никуда, и, похоже, ни на что не реагирует, Пилат склонился к нему и произнес зловещим, громким шепотом:
- Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь обвинителям? Разве не видишь, сколь многие свидетельствуют против тебя? Скажи хоть что-нибудь!
Ответом ему вновь было молчание.
Пилат чуть повысил голос и спросил как та лиса из пословицы, что наступила на копыто дикому быку и поинтересовалась: «Тебе не очень больно?»:
- Или ты не знаешь, что я имею власть распять тебя, и власть отпустить тебя?..
Йехошуа на мгновенье дернулся и устремил на своего невольного мучителя жгучие, невыносимо одинокие и прекрасные глаза. Окинув жалкого лулу таким же гордым и презрительным взглядом, каким, должно быть, Ану взирал на Этану, приползшего к Повелителю с Земли в поисках Травы Рождения, или Энлиль - на Гильгамеша, молящего его о бессмертии, рыжий Ануннак с достоинством произнёс:
- ТЫ?.. НАДО МНОЙ?..
И чуть было не прибавил «жалкий ничтожный смертный» - но вовремя сдержался.
Пилату было, разумеется, далеко до Гильгамеша и Энмеркарра, до Энсухкешданны и Лугальбанды, а тем более до Адапы и Этаны. Те тоже были лулу, но лучшими из них, самыми величайшими и могучими. Они еще несли в себе часть божественных Ме Ануннаков-прародителей и частично наследовали их облик. Тогда, на заре Царства Сюммэрк, человеческий род был еще невинен и чист, свято чтил своих создателей и старался походить на них во всем. Тогда еще люди не выродились, как в последующие века, когда они, совокупляясь без всякого порядка, ведомые лишь похотью, вызвали к жизни и запустили в действие бесчисленные генетические аномалии.
И одна из этих аномалий сейчас стояла перед принцем Йехошуа, по своему недомыслию воображая, что якобы обладает над ним какой-то властью...
...Видя, как испуганно отшатнулся от него пораженный Пилат и каким ужасом вспыхнули на миг его маленькие глазки, Йехошуа изрек более милостиво, даже с нотками сострадания в голосе:
- Да нет у тебя никакой власти надо мной, кроме той, что дана тебе свыше. Да и та тебе не в радость... Поэтому, - и тут его очи грозно вспыхнули, точно у хищного ягуара, - больше греха на тех, кто предал меня тебе!
Принц отвернулся от своего невольного мучителя, и посмотрел прямо и немного вверх. Хотя он на тот момент был абсолютно, даже чрезмерно трезв, его взгляд мутнел и туманился, зрачки по-ягуарьему сужались, точно он только что обжевался своих любимых священных листьев коки. На смертельно бледном, измученном лице еще яснее проступали пятна и полосы уродливой «боевой раскраски», нанесенной руками фарисеев и садуккеев. Там, куда он возвел свой неподвижный, умирающий взор, метались потревоженные голуби и стремительно темнело небо под далекие завывания ветра. Маленькое Солнце раскаленным красным шаром просвечивало сквозь взвешенный в воздухе песок. Со стороны пустыни надвигался ШАРАФ - жестокий знойный ветер, поднимающий песчаные бури. Это был прощальный подарок последнего Владыки Бурь непокорному Еврейскому народу.
Евреи начали задирать головы, беспокойно прищуриваясь и принюхиваясь. Перспектива надвигающегося ненастья, разумеется, никого из них не радовала. Однако, ослепленные ревностью и злостью, они все же были готовы на все, дабы довести свое черное дело до конца. И, конечно, они не замечали, (а, верней, не желали замечать) тесной связи между стоящим на помосте обреченным молодым раввином и стремительно ухудшающейся погодой.
Зато это заметил Пилат. Содрогнувшись от неподдельного ужаса, он вновь скосил глаза на своего более чем странного пленника, и тихо прошептал - настолько тихо, что услышать его мог лишь Йехошуа:
- Боги, боги мои! Так это правда! То, что о тебе говорили...
О Га-Ноцри, разумеется, много чего болтали (и не всем из этих россказней следовало верить); но он сразу же уловил, ЧТО подразумевает губернатор. Смертельно побледнев, старый и плешивый энси сипло выдавил из себя:
- Ты повелеваешь грозой...
Пленник ничего не ответил, но на крохотную долю мгновения его окровавленные губы скривила жуткая и жестокая усмешка.

***
И тогда Пилат повелел бичевать его.
А потом отдал на поругание солдатам.
Сам же префект-энси вернулся в свои дворцовые покои, и немедленно вызвал к себе первосвященника Кайяфу - для беседы с глазу на глаз.
Он бросил на коварного и трусливого жреца столь свирепый взгляд, что понтифик съёжился от скверного предчувствия и неожиданно легко согласился зайти в губернаторский дворец - хотя, как правоверный Иудей, понимал, какую опасность таит подобный поступок для его тщательно оберегаемой кошерности.
И сородичи-Иудеи не стали останавливать своего главаря: ибо кашрут кашрутом, но убийство Йехошуа-рабейну было куда важнее. Они чуяли своим фарисейско-садуккейским нутром, что, оставив строптивого Га-Ноцри в живых, не получат от грядущего Пейсаха абсолютно никакого удовольствия!..
Оказавшись в своём рабочем кабинете, всадник Золотое Копьё немедленно выслал вон всех секретарей и охрану, и сам лично затворил двери. Избавившись от лишних глаз и ушей, он грузно рухнул на своё роскошное губернаторское кресло - но Кайяфе присесть не предложил. Впрочем, коген-гадоль и сам бы ни на что не присел в доме язычника - ибо всерьёз боялся осквернить этим свою кошерную задницу. Он встал посреди комнаты, стараясь держаться как можно дальше от мебели и стен - и нервно потирал вспотевшие от волнения руки, беспокойно озирался по сторонам...
Так прошло несколько тягостных, невыносимо томительных минут.
Наконец, зять Ханана первым не выдержал молчания:
- Зачем ты меня сюда привёл, игемон? Что ты хочешь сказать бедному Еврею?
Пилат не сразу удостоил ответом склочного жреца. Для начала он потянулся к столику, где была разложена трапеза, и неторопливо налил себе Фалернского. Поднёс тяжёлую серебряную чашу ко рту, и принялся пить - медленно, постепенно, дабы посильней извести гнусного варвара ожиданием. Самому варвару он, естественно, никакого угощения не предложил - впрочем, Кайяфа, даже умирая от голода, и сам бы никогда ничего не съел и не выпил в доме гоя.
Так прошло ещё несколько минут, и зловещая тишина сделалась ещё гробовее.
- Губернатор, - переминаясь с ноги на ногу, напомнил о себе жрец, стараясь говорить пожалобней, как это обыкновенно делают все Иудеи, стремясь выглядеть «бедными» и «несчастными» в глазах других народов, - Ты или говори, или я пошёл! Моё время дорого, и если ты таки будешь молчать...
Только тогда энси лугаля Тиберия, напившись вина, отверз уста, и молвил, сверля первосвященника ненавидящим взором:
- Я не буду предавать его смерти.
- Это ещё почему!? - гневно прищурился Кайяфа.
- Это существо, - твёрдо и непреклонно произнёс энси, - имеет внеземное происхождение! - и с этими словами префект звонко водрузил опустошённую чашу обратно на серебряный поднос. Металл лязгнул о металл.
- Что?.. - всплеснув руками, изумлённо выдохнул вероломный коген-гадоль.
- Протри глаза, понтифик! - не в силах сдерживаться, грозно рявкнул Пилат и, резко вскочив с кресла, сделал несколько шагов по направлению к трусливо отшантувшемуся Кайяфе, - Или ты не видишь, проклятый? Или ты ослеп?..
- И чего, по-твоему, я не вижу, губернатор? - взвизгнул надменный и вероломный Иудей (в голосе которого ощущалась плохо скрываемая боязнь).
- Того, что этот Иешу... Иесу... Иисус - не Еврей! И даже вообще не человек!
- Таки да? Таки не человек? И кто же он тогда, игемон?..
Римский воин выпрямился, набрал в грудь побольше воздуха и торжественно, благоговейно произнёс:
- Он ведёт своё происхождение от богов.
В ответ Пилат услышал гаденький, тоненький смешок - подлый Кайяфа хихикал, от души потирая руки, унизанные многочисленными перстнями.
- Ой, ну ты, губернатор, и сказал! Какие боги, ну какие боги?.. Да не существует никаких иных богов, кроме нашего Гашема-Адоная! Наш Гашем велик! Он всемогущ и невидим! Он присутстует повсюду, и ему всё ведомо и подвластно! А вы, гои, поклоняетесь идолам - этим истуканам из мрамора, этим срамным изображениям голых мужчин и женщин! Есть у них уши, но не слышат они ваших молитв; есть очи, но не зрят, как вы простираете к ним руки; есть ноздри, но они не обоняют благоухания тука ваших жертв; есть ноги, но они ими не ходят... - в ехидном голосе коген-гадоля слышалось плохо скрываемое презрение, - А мы, Евреи - мы знаем истинного господа! Мы - его избранный народ...
- Молчи, грязный Иудей! Я здесь не для того поставлен, чтобы вести с тобой богословские споры! - рявкнул побагровевший энси, - Я воин, а не жрец!
Но разве кому-либо под силу заткнуть пакостную Еврейскую глотку? Проклятый Кайяфа продолжал ехидничать, явно издеваясь над прокуратором:
- ...Господь избрал нас из всех других народов, и даровал нам Тору, и обучил заповедям своим! Он заключил с нами свой Брит - священный Завет! Мы - воинство Гашема, мы - возлюбленные его...
- ...Только что-то, как я погляжу, его любовь вам не шибко помогла, когда пришли Римляне и овладели вами! - злобно хохотнул Пилат, намереваясь нанести Кайяфе ответное унижение. Но главный Еврейский интриган и тут ни капли не растерялся: он возвёл очи горе, всплеснул руками и горестно молвил:
- За грехи наши наслал вас господь! Прогневили мы своего Гашема! Нашлись меж нами такие, что отступили от святых заповедей его, и захотели жить так, как живут бесстыжие Эллины: в распутстве, пьянстве, праздности, в оргиях с гетерами и в окружении голых статуй! Сотворили они себе кумиров, предались безбожному идолопоклонству! Это всё Эллины виноваты! Это они развратили наш избранный народ! Сбили нас с верного пути! Проклятые айпикорусы! («эпикурейцы» - Арамейский)
- Ты, понтифик, мне тут голову не морочь! - чуть ли не зарычал на него энси, - Мы с тобой сейчас не про Эпикура говорим! К воронам твоего Эпикура! Это не его жизнь висит на волоске! Это не его ты приговорил к распятию... которое намереваешься осуществить моими руками! Но я не дам тебе воплотить эту гнусную затею! Я тебя, жрец, насквозь вижу! Да на твоей хитрой продажной Иудейской морде написано, что ты просто сводишь личные счёты с этим юношей, который тебе чем-то не угодил!
Но поганый коген-гадоль продолжал говорить как бы сам с собой, подчёркнуто не замечая нападок Римского наместника:
- ...Вообще, я таки просто поражаюсь этим Эллинам! До чего они грешны! До чего бесстыжи! Мало того, что поклоняются идолам - так ещё и голым идолам, что есть мерзость в очах господа! Мало того, что веруют во многих богов - так ещё и такие вещи про этих богов рассказывают, что это же просто дикий ужас! Да как можно говорить такие гадости, да ещё про бога! А они вот говорят, не стесняются... я сам своими ушами слышал от знакомых Эллинов их легенды - одну развратней другой: и про Зевса с Ганимедом, и про Сократа с Федоном, и про Гармодия с Аристогитоном, и про Ахилла с Патроклом, и даже про Александра с Гефестионом! А ещё про триста Спартанцев-извращенцев с их царём Леонидом, которые все были любовниками! Все триста! У нас бы их камнями побили, а вы, гои, этими извращенцами восторгаетесь!..
Пилат хмыкнул, а потом коротко и злобно расхохотался. Естественно, его, как язычника, изрядно забавляла та степень крайнего отвращения, которое питал гнусный кошерный Иудей к крепкой мужской дружбе, столь популярной в Риме и Элладе.
- ...Но и это ещё не всё, игемон! - мстительно воскликнул многоподлый потомок Абрама, - А какую песню твои солдаты поют! До чего распутная песня!
- Ну... и какую же? - криво усмехнулся Пилат, прекрасно понимающий, о какой песне идёт речь, - напой мне её, картавый Израильтянин!
- Дык, это - про Гея Юлия Цезаря и его друга Никомеда!
- Не про Гея, а про Гая, - сурово поправил Пилат.
- Да какая разница?.. - пожал плечами первосвященник, - Там, в этой песне, до того срамные слова, что мне их и повторять-то некошерно... Как же они поют, бесстыдники? А, вот, вспомнил! -

«Ныне Цезарь торжетсвует, победивший Галлов;
Никомед же торжествует, победивши Цезаря»!

Тьфу ты! - срамотища какая! Грех, мерзость! Я когда впервые эту гадость услышал, игемон, - у меня мозг вместе с волосами встал дыбом!
Как ни странно, Пилат нашёл, что ответить:
- Кто бы говорил, понтифик! Ну, скажем, у меня тоже кое-что встало, когда я ВАШУ, Еврейскую песню услыхал. Эту... про Давида и его эраста Йонатана! Какие же там слова-то были... ага, вспомнил!

«Скорблю по тебе, брат мой Йонатан! Ты был очень дорог для меня!
Любовь твоя была для меня превыше любви женской...»

А когда жили эромен Давид и его эраст Йонатан? - лет за семьсот до Александра и Гефестиона! Не было тогда ещё в вашей дикой варварской стране никаких Эллинов, не говоря уже о Римских легионах. Но мужчины всё равно вместе спали, да ещё и песни об этом слагали! А Эллины - они уже потом к вам пришли. Так что это ещё очень большой вопрос, Кайяфа, - кто кого первый развратил!..
Воистину, надо было видеть, как гнусный первосвященник затрясся от бессильного бешенства, как злоба исказила его и без того неприятные черты, каким гневным пламенем вспыхнули его чёрные глаза и как судорожно сжались кулаки!
Кайяфа не ожидал подобной осведомлённости от Пилата - и был очень неприятно удивлён тем, что Римский наместник оказался проницательней и умнее, чем о нём думали Евреи. И когда же этот презренный необрезанный гой успел разузнать такие подробности про царя Давида?..
- Царь Давид - святой! - воскикнул первосвященник с видом оскорблённого в лучших чувствах человека, - На нём почивала благодать господня! И он бы никогда... и ни с кем! Это вы, гои, толкуете его историю превратно... Это вы вечно всё опошляете...
- Благодать господня, говоришь? А когда он почивал в объятиях своего эраста Йехонатана, она тоже почивала на нём? Или на них обоих? И одно ведь другому не мешало! - язвительно усмехнулся гойский энси, испытывающий подлинное наслаждение от процесса унижения гнусного жреца.
- ...Но и это ещё не все грехи ваших богов! - ядовито прошипел Кайяфа, благоразумно уходя от скользкой темы однополой мужской любви, - Ещё про них говорят, что любят они принимать людское обличье и брюхатить смертных женщин. И что рождаются от этих нечестивых совокуплений мамзеры-полукровки, которые потом совершают подвиги и становятся героями. Мне рассказывали и о Геракле, и о Тесее, и о Персее, да и про Александра тоже частенько намекают... Такие уж вы, гои: ваш разум слишком немощен и слаб, дабы уверовать в единого истинного господа Гашема, восседающего на херувимах, незримого и непостижимого! Вы жаждете богов из плоти и крови, подобных вам самим! Вы жаждете, дабы эти боги разделяли ваши страсти и похоти! И стоит лишь появиться какому-то человеку, более сильному и способному, чем прочие люди... или просто ловкому проходимцу, гораздому дурачить простодушный народ, - как вы тут же начинаете молиться и поклоняться этому герою, приписывая ему божественное происхождение! Вы кричите: «Ой, да его отцом был Зевс! Его отец - сам Юпитер!» Вы верите в возможность подобного кощунства! И даже ты, игемон, при всём твоём уме, веришь в эти сказки!
- Это не сказки! - хрипло выкрикнул Пилат, вынужденный совершать воистину титанические усилия над собой, дабы не наброситься на поганого жреца и не вцепиться тому в горло, - Это правда, ты, рассобачий Иудей! Это пленник, Га-Ноцри, - он не человек, в отличие от нас! Он ведёт своё происхождение от богов! Или ты настолько ослеп, что в упор смотришь и не зришь его неземной красоты? Разве он хотя бы чуть-чуть похож на твоё презренное обрезанное племя? Ты глянь на него - кожа белая, волосы рыжие, нос прямой, глаза голубые! Он же совсем не Иудей!
- Естественно, не Иудей! - с неожиданной готовностью горячо согласился Кайяфа, - Но его странную внешность можно объяснить гораздо проще. Мне неоднократно говорили, что его отец был Сириец... А другие утверждают, будто Германец или Галат, или Эллин-прозелит... впрочем, нам-то с тобой какая разница? Не мне тебе рассказывать, игемон, какие эти Германцы бывают - все сплошь рыжие и светловолосые, и глаза у них голубые. Так что ж - каждого из них считать богом? Уж ты-то, поди, за время своей службы столько этих Германцев насмотрелся, вместе с Галатами... - и подлый коген опять хихикнул, - Вот и этому мамзеру Га-Ноцри только косы заплести да шлем рогатый на него нахлобучить - и выйдет натуральный Германец! Волос-то у него столько, что любая девица бы обзавидовалась, - на косы как раз хватит... Для мужчины-Иудея срам такие патлы отращивать - а он вот отрастил, не постеснялся. Да кабы ты, игемон, в Германии такого рыжего встретил, на поле боя, - то зарубил бы не задумываясь! А тут всё колеблешься да сомневаешься...
Йехошуа отрастил длинные кудри, дабы подчеркнуть своё внеземное, божественное происхождение – ибо аристократы Звёздного Народа никогда не стригутся коротко, памятуя поверье о том, что «лишённый волос лишается силы» (а бороду не бреют затем, чтобы подчеркнуть свою мужественность в противовес безбородым асинну и кургарру из презренной касты Двуполых). Длинные, роскошные локоны и густая борода – важнейший показатель отличных Ме, крепкого здоровья, царского и княжеского могущества. Можете ли вы вообразить себе коротко подстриженного и бритого Ану или, предположим, Энлиля?.. Я лично не могу! Также, подражая своим богам-Ануннакам, носили длинные завитые локоны и бороды многочисленные Сюммэрские лугали и Ассирийские цари. Дурацкую, нелепую моду на короткие мужские стрижки и поголовное бритьё ввели только Римляне, изрядно отдалившиеся от богов и забывшие многие из древних традиций.
Но, естественно, ни префект провинции Иудеи, ни его кошерный обрезанный противник не знали таких исторических подробностей. Их обоих удивляли слишком длинные волосы Йехошуа – вот только Римлянин и Еврей выражали своё удивление по-разному.
Что ни говори, а надо отдать понтифику должное - умел рассобачий Кайяфа достать Понтия Пилата. Впрочем, что вы хотите, если Еврейский бог, Йахве Владыка Бурь, умел достать самого Лазуритового Повелителя Двенадцати Миров?..
Но и Римский префект тоже не собирался легко сдаваться, решив во что бы то ни стало выторговать у вероломного жреца драгоценную жизнь божественного юноши.
- Он сын Юпитера! Он повелевает грозой! - сдвинув брови, сурово заявил он, - Или ты не видишь, что надвигается шараф!? И это не просто буря... она пришла по его зову! По зову того самого Га-Ноцри, что ты собираешься распять!
И он повелительным жестом указал на окно, за которым зловеще сгущались клубящиеся тучи всех оттенков чёрного, серого, жёлтого и бурого. И в тот же момент, словно подгадав подходящий миг, из окна внезапно налетел порыв жаркого, удушливого ветра, пропитанного пылью пустыни. Этот ветер ничуть не освежал и не приносил желанной прохлады - напротив, от него слезились глаза и саднило в горле, и на зубах оставался отвратительный вкус скрежещущего песка...
Первый порыв шарафа всколыхнул занавеси, Пилатскую тогу и пышные одеяния первосвященника, игриво подбросил вверх роскошно вьющиеся пейсы Кайяфы и растрепал его длинную, смоляную с проседью, бороду. Однако же окаянный жрец по-прежнему оставался слеп и глух к устрашающему зрелищу надвигающегося ненастья, и с жестоковыйностью, достойной самого Йешуруна, отказывался признавать в сём перст божий.
- ...Ну да, конечно же, - мамзер повелевает грозой! - ехидно скривился зять Ханана, жмурясь и отворачиваясь от ветра, - Тогда объясни мне, игемон, - почему же этот, как ты выразился, громовержец, до сих пор не поразил нас молнией? Почему он не убил ни меня, ни тебя, ни моих служителей, схвативших его на Елеонской горе, ни твоих солдат? Почему, а? Где же его божественная сила? Где его могущество, о котором ты твердишь? Куда оно подевалось? Ага - молчишь, губернатор? Тебе таки нечего возразить?..
Пилат и впрямь был вынужден промолчать - ибо возразить на этот воистину железный Еврейский аргумент действительно ничего не мог. Он ведь честно пытался разговорить Йехошуа - и, увы, не добился от странного пленника ни слова. Пленник ничуть не подтвердил слухов о своих чудесных способностях - но ведь, с другой стороны, и не опроверг...
- Да будет тебе известно, игемон, - продолжал меж тем разглагольствовать проклятый первосвященник, - что, пока он проповедовал среди нас, мы неоднократно просили его показать знамение. Если человек утверждает, что он наделён сверхъестественными силами и даже якобы состоит в родстве с самим господом (да простит мне Гашем это кощунство!), то он ведь таки должен это доказать! - разве же ты со мной не согласен, губернатор? Должен доказать, причём, не словами, а делами! И если б ты знал, сколько раз лучшие люди Сангедринна (среди которых было много моих ближайших, преданнейших слуг) умоляли его о знамении! Мы просили его об этом едва ли не каждый день - и он неизменно отказывался! Да ещё и проклинал нас, и ругал, называя родом грешников и прелюбодеев! И ни разу, ну ни разу совсем ничего не показал! И даже когда чаша нашего терпения переполнилась, и мы таки схватили его - даже тут он остался верен себе. Он не поразил нас молниями, не убил на месте, и не совершил ровным счётом никаких других чудес... из чего я могу заключить только одно - он лгал. А ты, игемон, боишься этого проходимца и лжеца! Ты вообразил, будто лжец и проходимец повелевает бурями - и трясёшься от этой мысли, словно дитя - а ведь ты уже взрослый муж, закалённый в боях воин! Чем тебя так напугал этот шараф? Что в нём такого необычного? Да у нас тут, в стране Израиля, он дует по пятьдесят дней в году! Не было ещё такого года, чтоб он не дул! Неужто ты ещё не привык?..
- Это не простой ветер, Кайяфа... - просипел Пилат, чувствуя, как противно скрипят песчинки на его зубах, - Это ЕГО шараф! Грядёт буря... страшная буря... это он её накликал... я чувствую...
- Игемон! Это простое совпадение, - холодным, но твёрдым и непреклонным голосом произнёс понтифик, - Шараф приходит всегда - с тех самых пор, как Гашем создал страну Израиля. Он неизменно начинается в это время года - в месяце Нисан, на праздник Пейсах, когда дождливый сезон сменяется засушливым. И мамзер Га-Ноцри здесь совершенно не при чём. Он не может владычествовать над бурями. Он - самый обычный проходимец, обманщик и враль. Он - лже-Машиах, один из многочисленных самозванцев. И Сангедринн приговорил его к смерти - ибо он её целиком и полностью заслуживает. Наши мудрецы сразу же раскусили его ложь - но ты, игемон, поддался его нечестивым чарам, и тебя ему удалось ввести в заблуждение! А всё потому, что ты язычник! Всё потому, что у тебя обрезания нет!..
- ...Ещё чего не хватало! - содрогнулся Понтий Пилат при слове «обрезание», - Мы в Риме без него как-то обходимся.
- ...Я вижу, что ты считаешь этого мамзера одним из своих богов! И поэтому так порываешься его спасти - боишься их прогневить!
- Да, боюсь! - опустив голову, скорбно и нехотя признался Римский наместник, - Я опасаюсь гнева Тиберия; но гнев Юпитера для меня страшней во сто крат. И лучше я пойду против цезаря, чем предам смерти это существо, не принадлежащее к роду людскому! Он бог, Кайяфа, - он бог! Он сын Зевса! Я сразу это почувствовал, как только его узрел! А вы, Евреи, - слепые!..
- Да нет никакого Зевса, игемон! - потерял терпение Кайяфа, - Нет и не было никогда! Ни Зевса, ни Аполлона, ни Посейдона! И дети у них рождаться не могут! Не морочь мне голову своими гойскими некошерными мифами - всё равно я в них не поверю! Существует только Гашем - вечный, непостижимый, единственный. А мы - избранные его, мы - возлюбленные его! И он даровал нам Тору, и поставил мудрецов изучать её, дабы не забывались святые заповеди! А с такими лжецами и самозванцами, как этот Га-Ноцри, Тора велит беспощадно расправляться, дабы они не возмущали народ. Ибо сказано: «да истребится таковая душа из среды Израиля...» И мы таки истребим этого ублюдка, хочешь ты этого или нет! Истребим любой ценой - даже если ты его сейчас и отпустишь. Уж мы-то найдём способ, не сомневайся! Мы всегда его находим!
Пилату сделалось плохо от этих слов вконец обнаглевшего жреца.
- Вы сводите с ним личные счёты, - тихо, медленно, раздельно прошептал он, и, не удержавшись, вновь плеснул в чашу вина, - С ним - с божественным существом, пришедшем из иного мира - свои грязные Еврейские счёты... До чего ж вы мелочны, Иудеи... До чего ж гнусны...
- Я так понимаю, игемон, что мне уже можно идти? - с видом триумфатора поинтересовался торжествующий первосвященник, - А то меня там, знаешь ли, заждались. Да и погода портится... Надо поскорее кончать с этим мамзером и расходиться по домам. Всё равно ведь я не изменю своего решения, ты же меня знаешь. Мы, Евреи, народ упрямый...
- Да уж я заметил... - пробурчал в чашу префект.
- Вот именно! И помни, игемон, что если ты его таки отпустишь, - Кайяфа сделал угрожающую, зловещую паузу, словно бы позаимствованную у какого-то актёра из Эллинского театра, а затем эффектно завершил: - то донос Тиберию на тебя будет обеспечен. Не сомневайся: у нас в Сангедринне таки есть грамотные люди, которые превосходно пишут на латыни... особенно доносы! И они уж точно не оставят твоё предательство без внимания. И там уж мы подробно распишем, как ты заступался за государственного преступника, подрывающего власть великого Рима! Посмотрим, как ты будешь выкручиваться, объясняя Тиберию, что преступник этот якобы сын самого Зевса! Интересно - поверит ли тебе император или нет?.. Уж я б на твоём месте рисковать не стал! - и, как и полагается каждому негодяю по завершению своего злодеяния, он мерзко, отвратительно расхохотался. А потом ещё добавил - чтоб доконать противника окончательно:
- А Га-Ноцри мы всё равно поймаем и убьём - не сегодня, так завтра! У нас и для этого тоже люди найдутся, не сомневайся! Он так нас, бедных Евреев, доконал, что теперь ему в живых не остаться... так я могу наконец идти?
- Ступай, понтифик, ступай... глаза бы мои тебя не видели!
Кайяфа гордо развернулся и намеревался было степенно и торжественно удалиться восвояси, как вдруг Пилат неожиданно шагнул нареперез ему, и, сложив руки на груди, загородил жрецу выход из комнаты.
- ...Но напоследок, - тихо произнёс префект, грозно нависнув над трусливо сжавшимся первосвященником, - я поведаю тебе ещё одну нашу легенду, которую ты, грязный Иудейский пёс, наверняка ещё не знаешь...
- Меня не интересуют ваши гойские мифы! - взвизгнул варварский жрец, осторожно пытаясь обогнуть прокураторскую тушу, - Да и вообще, наши мудрецы, благословенна будь память о них, запрещают нам, сынам Израиля, их читать! - и он сделал обеими руками брезгливо-отстраняющий жест.
- Нет, ты меня выслушаешь, собака! Я тебя заставлю! - и Пилат жёсткой, профессиональной хваткой бывалого воина вцепился в Кайяфино плечо. Жрец дёрнулся - но не вырвался - и тихо, тоненько взвыл от бессильной ярости, вращая налитыми кровью глазами. На лице коген-гадоля изобразился неподдельный ужас и глубочайшее отвращение - ибо богомерзкий язычник осквернил его своим нечистым прикосновением, нарушив строгую и тщательнейшим образом оберегаемую певосвященнеческую кошерность. Пилат, безусловно, понимал это, и не преминул высказать врагу своё презрительное злорадство:
- Думаешь, что я тебя осквернил? Ничего - пять минут как-нибудь потерпишь! Да после того дерьма, в какое сегодня вляпался ТЫ, подписав смертный приговор сыну богов, моя грязь должна тебя уже не пугать! А миф, который я хочу тебе рассказать - это миф о Ликаоне...
- Мне нет дела ни до какого Ликаона! Пусти меня, язычник! Пусти, необрезанный! - злобно прошипел Кайяфа, бессильно трепыхаясь в тисках железной прокураторской хватки. Однако Римский наместник был непреклонен:
- Нет, не отпущу, варвар! Ты выслушаешь меня до конца! Ибо наши мифы, над которыми ты так насмехаешься, - это, знаешь ли, не только рассказы о сладострастных похождениях богов! Я поведаю тебе про жизнь Ликаона, сына Пеласга и Мелибеи, царя Аркадии! Он ведь был великий царь, это Ликаон... Он построил храм Гермеса Килленийского,  город Ликосуру на горе Ликее и учредил Ликейи... а также разделил Аркадскую землю на уделы между своими двадцатью двумя сыновьями...
- Мне, бедному несчастному Иудею, таки нет до этого никакого интереса!
- Сейчас будет тебе, зараза, интерес!
Пилат прижал трепыхающегося жреца к стене и, приблизив своё искажённое яростью и болью, багровое лицо к брезгливо кривящейся Кайяфиной физиономии, быстро и жарко заговорил:
- Но он возгордился, что случается со многими смертными, и решил, будто бы ему всё позволено! И когда сам Зевс явился ему, приняв образ простого смертного, Ликаон не поверил, что перед ним - сам Владыка Бурь! Он решил испытать Зевса, и свершил величайшее кощунство - подал ему во время трапезы человеческое мясо! Он убил младенца и приготовил из него жаркое! Этим младенцем был Аркад, по свидетельству Гесиода...
- ...До чего ж много извращений в ваших мифах! - захлёбываясь слюной, проверещал гнусный служитель кошерного и обрезанного культа.
- ...Да уж ничуть не меньше, чем в вашей святой Торе, где дочери рожают сыновей от своего пьяного отца, а все жители Содома гоняются за двумя ангелами, норовя их изнасиловать! Ты, рассобачий Иудей, меня не перебивай! Дослушай всё до конца, или я живо заткну твою поганую пасть! Я заставлю тебя проглотить собственный тфиллин, если сейчас же не умолкнешь!
Многоподлый Иудейский понтифик смекнул, что прокуратор не шутит, и наконец-то заткнулся - ибо тфиллин был ему дорог как память. Он даже зажмурился от страха и отвращения, и лишь тонко, жалобно стонал, еле слышно всхлипывая и подвывая. Воистину, глядя на его несчастное страдающее лицо, трудно было поверить, что этот «бедный» пожилой Иудей является могущественнейшим интриганом, повинным во множестве смертей, замешанном в чудовищном казнокрадстве и способным изрядно отравлять жизнь даже всесильным Римлянам!
- Да, он подал Зевсу блюдо из мяса человеческого младенца! Но просчитался - ибо имел дело с настоящим богом! И знаешь, что с ним сделал Владыка Бурь? - он в гневе перевернул стол, и тут же превратил Ликаона в волка! А сыновей его убил молнией - всех, кроме младшего, Никтима. Об этом повествуют в своих трагедиях Ксенокл Старший и Астидамант Младший...
- ...Игемон, это всё, конечно же, очень хорошо, то есть, я хотел сказать, очень плохо, - но какое оно имеет отношение к нашему разговору?..
- ...Прямое, ты, кошерный обрезанный идиот! - обозвал первосвященника прокуратор своим любимым Римским ругательством, - Га-Ноцри - бог! Он - сын Зевса! А, может, и сам воплощённый Зевс! Он - Владыка Бурь, повелевающий ливнями и грозами! Я и раньше слышал, что он ходит по воде и укрощает бурю на озере Киннерет одним мановением руки, - но не предавал значения этим россказням, считал их байками... Но когда сегодня узрел его воочию, то понял: это всё правда! Сущая правда, Кайяфа! Воистину, смертному подобное не под силу - а только богу! И девственница, которая его родила... её посетил сам Зевс! Известно, что его привлекали не только дочери Эллинов, но и дочери презренных варваров! Европа, возлюбленная Зевса, которую он похитил в образе быка, была Финикийской царевной! А вы, Иудеи, так похожи на своих сородичей-Финикийцев... так почему бы Юпитеру не увлечься прекрасной Иудейкой!? Такое существо, как Га-Ноцри, не может являться плодом обычной человеческой любви - но только любви божественной! А я сейчас по твоей милости ощущаю себя вторым Ликаоном! Ты делаешь из меня Ликаона, заставляя совершать преступление не против человека - но против бога! И, уж будь уверен - он страшно покарает нас за это! Покарает и тебя, и меня... и всех, кто запятнает себя причастностью к его убийству! Всех, на ком будет его святая кровь!
- ...Что-то он карать не торопится, - недоверчиво замотал головой первосвященник.
- Пусть не здесь и не сейчас - но покарает обязательно! Возмездие грядёт, и оно неотвратимо! И, поверь мне, оно будет ужасным! Ты не знаешь, не представляешь себе, на что способны боги - НАШИ боги! Они мстительны! Они очень коварны! Для них смертные - ничто! И они НИКОГДА не забывают нанесённых им обид!
Рассобачий Кайяфа молчал, злобно скривившись. На его морщинистом Иудейском лике читалась непреклонная решимость довести своё грязное пакостное дело до конца.
- Понтифик! Кайяфа! - склонившись к его уху, прошептал Пилат, и, к своему огромному удивлению, Еврей услышал умоляющие нотки в суровом голосе префекта, - Кайяфа, ну, я прошу тебя! И даже умоляю! Я, наместник всемогущего Рима, ставленник императора Тиберия, заклинаю тебя, грязного вонючего варвара - пощади это существо! Не доводи меня до греха! Давай сейчас отпустим его и не будем ничего говорить Тиберию! Давай остановим эту казнь, пока ещё не поздно! Я согласен на любые твои условия, я пойду на все уступки... только разреши его отпустить! Ну, чего же ты молчишь, Кайяфа?.. - он легонько потряс первосвященника за плечи, - Скажи мне лишь слово, только одно слово - «да!»
Однако омерзительный Иудей, которому обыкновенно невозможно было заткнуть его крикливую глотку, на сей раз хранил брезгливое и презрительное молчание, крепко зажмуривши глаза и отвернувшись в сторону. Пилат потряс его ещё раз, и попытался повернуть к себе, дабы заглянуть понтифику в лицо. И он заглянул ему в лицо - и спросил жалобным, заискивающим тоном, столь странным звучащим в устах прославленного Римского воина:
- Ну, чего же ты молчишь, Кайяфа? Таки ДА?..
И тут окаянный первосвященник резко распахнул свои очи и с непередаваемым, торжествующим злорадством хрипло выкрикнул в лицо игемону:
- Таки НЕТ! Сангеддрин приговорил Галилейского мамзера к смерти - и мамзер умрёт!
- Ну, что ж... будь по-твоему, понтифик! - по лицу Пилата прошла мучительная судорога. Прокуратор побагровел ещё сильней, его бычьи глаза налились кровью. Схватив рассобачьего Еврея за шиворот, он резко распахнул дверь, а затем толкнул, швырнул когена как можно дальше от себя - и едва удержался от того, чтоб не наградить убийцу Йехошуа ещё и пинком под толстый зад.
- Так будь же ты проклят, гнусный Иудей! Ты - и всё твоё презренное племя!..
Забыв о своём первосвященническом сане и подобающей ему солидной степенности, Кайяфа вмиг подобрал полы своих роскошных одежд и бросился бежать с такой прытью, будто бы за ним гналась целая свора демонов-асакку во главе с самой Лилит.

***
- Эй, рыжий, вставай! Чего разлёгся?.. - раздался над его ухом грубый окрик. Вслед за этим принца самым бесцеремонным образом пнули в бок ногой. Твёрдая подошва сандалии угодила пленнику аккурат под рёбра, и он глухо застонал, невольно порываясь отстраниться от своего мучителя.
«Папа, клонируй меня обратно!» - совершенно инстинктивно вспыхнула в мозгу фраза, которую он повторял чуть ли не по шестьдесят раз в день на протяжении всех трёх лет своего проповеднического служения, ужасаясь тупости современных черноголовых и коварству других раввинов.
- И откуда только берутся такие красавчики?..
«Из медико-генетического центра в системе Нибиру», - пронеслось в гудящей от боли голове пленника; но в слух он разумеется, ничего подобного не произнёс (впрочем, даже если бы и сказал, то солдат всё равно ни слова бы не понял).
- А ну, живо поднимайся... царь Иудейский! - прикрикнул на него Римский воин и, грубо схватив Йехошуа за плечо, вновь поставил пленника на ноги, - Сейчас мы воздадим тебе царские почести, которых ты, ублюдок, заслуживаешь!..
О да, они над ним издевались - да ещё как! Они обернули его окровавленное тело в какую-то красную тряпку, пародирующую императорский порфир, и сплели венец из ветвей терновника, усыпанных острыми шипами. И они надели этот венец ему на голову, отчего шипы немилосердно впились в кожу, прокалывая её почти до черепа...
И они били его, и плевали на него, и, закрыв ему лицо, ударяли его сзади, а затем с издёвкою вопрошали: «Если ты пророк, прореки, кто из нас ударил тебя?»
И они дали ему в руки трость, пародирующую императорский посох, и становились перед ним на колени, кланяясь ему, и кричали: «Радуйся, о царь Иудейский!» А затем, выхватив трость из его рук, наотмашь били ею его по голове, отчего острые шипы впивались в кожу ещё сильнее...
Среди всех мучителей особенно усердствовал один - высокий и стройный юноша лет двадцати пяти, красотой и статью подобный самому Ахиллу. Однако отнюдь не Эллада и не Рим произвели на свет этого белокурого красавца с наглыми и весёлыми серыми глазами. Как ни странно, юноша был родом из Галлии - отдалённой захолустной провинции, затерянной в северных лесах. Точнее, его мать и отец происходили оттуда - а сам он родился уже в Риме, куда состоятельная Галльская чета переехала в поисках лучшей доли.
Так что парень вырос в Италии, и получил классическое Римское воспитание. Римляне держали его за своего - тем более, что латынью он владел превосходно (хотя дома, наедине с родителями, говорил исключительно по-Галльски). Его длинное заковыристое имя с традиционным окончанием на «-икс» произносилось и запоминалось с трудом; поэтому для краткости и удобства имперские товарищи по оружию звали его просто Галлом.
Йехошуа, раввин-телепат, невольно почерпнул все эти сведенья из мыслей своего мучителя, пока тот, гадостно и глумливо ухмыляясь, нахлобучивал ужасный терновый венец ему на голову, бил его по щекам и плевал ему в лицо.
Галл... Галл... да это же демон-галла! Впрочем, чему же здесь удивляться? Он, принц Эхошуанна, сын Ану и Энлиля, Наследник Двенадцати Миров, совершает свой путь в Иркаллу - страшную Страну-без-Возврата. Он нисходит туда, минуя семь ворот: Золотые врата Йерушалаима (которые он проехал на осле всего неделю назад); врата в дом, где прошёл его последний на Земле Пасхальный седер; врата на Елеонскую гору, где он совершал своё последнее моление; врата в дом первосвященника Кайяфы, где его «судили» и приговорили к смерти; врата во дворец Понтия Пилата; врата в эту казарму, где демоны в образе солдат обступили его со всех сторон, требуя неизбежной платы за то, чтоб он продолжал свой путь дальше... И теперь остались лишь одни, самые последние врата - вход в погребальную пещеру в саду у Йосефа Аримафейского, который (Ануннак уже доподлинно знал это) непременно попросит у Пилата бездыханное тело пришельца из системы Нибиру, как только тот умрёт на кресте...

«К стране безысходной, земле обширной
Энлильский сын, Эхошуанна, свой дух склонил,
Склонил Энлильский сын свой дух пресветлый
К обиталищу мрака, жилищу Иркаллы.
К дому, откуда вошедший никогда не выходит,
К пути, на котором дорога не выводит обратно;
К дому, в котором вошедший лишается света,
Света он больше не видит, во тьме обитает;
Туда, где питье его - прах, и еда его - глина,
А одет он, словно бы птица, одеждою крыльев.
На дверях и засовах простирается прах,
Перед вратами разлилось запустенье.
Ворот Преисподней едва достигнув,
Эхошуанна уста открыл, вещает,
К сторожу врат обращает слово:
«Сторож, сторож, открой ворота,
Открой ворота, дай мне войти!
Аз есмь путь, истина и жизнь!
Аз есмь Альфа и Омега, звезда светлая и утренняя!»
«Если ты - Альфа и Омега, почто оставил святое небо?
Почто низшёл от престола Ану?
Почто пришёл к Стране-без-Возврата?..»

Всё правильно. Всё верно. Ему всё понятно: он должен заплатить демонам. И так как у него, в отличие от сестрицы Инанны, нет при себе никаких Ме, царских регалий и знаков власти (ибо всё это осталось в системе Нибиру), то ему придётся платить лишь собственной болью, кровью и унижением.

«Смирись, принц Эхошуанна!
Всесильны законы Подземного Мира!
Во время обрядов в Подземном Царстве молчи!..»

И он молчал - молчал, насколько хватало его Анунначьих сил. К чему слова? Они всё равно не могли его спасти...
И как символично, до чего же показательно, что над ним сейчас издевается Галл! Какая изумительная насмешка судьбы! Эстер бы очень смеялась, кабы узнала...
Но ведь не переспав, не забеременеешь, не поев, не разжиреешь; а не сойдя в Иркаллу и не выбравшись обратно, на Лазуритовом Престоле не воссядешь! Кто строит как господин, живёт, как раб; но тот, кто строит как раб, живёт как господин!
Наследник превосходно усвоил эти две прописные Анунначьи истины.
«Я погибаю из-за любви!» - мысленно прокричал Йехошуа, - «Ради неё я нисхожу в Иркаллу! Ибо я - Ануннак несчастный; я влез в Еврейскую шкуру от горя и бедствий, поразивших меня! Вот как приходится платить за ложь! Я сейчас расплачиваюсь за то, что пренебрегал Израилем и лгал ему! Моя драма в том, что я долгие годы жил с народами, которых совершенно не любил... Я правил этими омерзительными краснокожими в Ацтлане и Мачу-Пикчу, а ещё путался с Инанной... и с этой, как там её звали... Уркитту! Или с Нанайей? Хотя нет - всё-таки с Уркитту... ещё День облачения Адада... Урук...»
Но сын Ану и Энлиля и не предполагал, что за вход в самые последние врата, завершающие его скорбный Земной путь, придётся заплатить НАСТОЛЬКО дорого! Ибо одними лишь избиениями, плевками и терновым венцом дело отнюдь не ограничилось. Потом случилось ещё кое-что... кое-что настолько ужасное, что он после воскрешения не посмел рассказать об этом даже своим апостолам.
Тут надобно сказать, что демон в образе Римского солдата оказался очень даже симпатичным Галлом. Глядя на его гордое лицо с волевым, твёрдым подбородком и красивыми, правильными чертами, Йехошуа даже поймал себя на неожиданной мысли, что, встреть он этого парня при несколько иных обстоятельствах, наверняка бы заинтересовался им как мужчиной. Ибо у него всегда была слабость на мужчин с яркой и необычной внешностью: и особенно - на рыжих и белокурых.
В рыжих и белокурых, светлокожих и голубоглазых людях проявлялись редкие Ме, унаследованные этими лулу от Звёздного Народа - расы Дингиров-Ануннаков из системы Нибиру. Поэтому и Йахве, и его клона неудержимо тянуло к подобным людям: ибо в них они ощущали родственные души.
Как известно, у Йахве-Ишкура Владыки Бурь был любимый военачальник и телохранитель - Игиг Микаэль, не уступающий по белизне своей кожи, синеве глаз и светлоте волос самим Нанне Луноликому и Уту Лучезарному. Собственно, имя «Микаэль» ведь и означает - «Тот, кто подобен богу». Микаэль не являлся богом (Дингиром-Ануннаком), в отличие от Ишкура, Уту и Нанны; он был всего лишь скромным Дингиром-Игигом (ангелом). Он верой и правдой служил отцу Йехошуа на протяжении многих долгих Шар, с лёгкостью совмещая две должности - начальника службы Йахвиной безопасности и одновременно его любовника.
А уж пламенная страсть Йахве к юному отроку Давиду из Бейт-Лехема вообще стала притчей во языцех! И главной причиной этой мощной, погибельной, горячей, как шараф,  страсти оказалась нестандартная внешность пастуха Давида - единственного рыжего и голубоглазого Иудея на все двенадцать Израильских колен.
Так что перед тем, как отдаться своему эрасту Йехонатану бен-Шаулю, Давид бен-Ишай возлёг с самим господом: а кабы не возлёг, то и не воссел бы впоследствии на царский престол...
И вот сейчас роковая страсть Владыки Бурь к рыжим и белокурым людям вновь настойчиво заявила о себе: и во взгляде его сквозь муку и невыносимую боль промелькнуло острое вожделение.
На беду Йехошуа, промелькнуло оно как раз тогда, когда его взор случайно столкнулся со взором Галла...
Лишь долю мгновения смотрели они в глаза друг друга - измученный пленный инопланетянин и его мучитель-смертный; но этой крошечной доли вполне хватило Галлу, чтоб уразуметь, что к чему, и задумать новое кощунство, по гнусности и жестокости своей превосходящее все предыдущие...
- Сейчас поглядим, что там у него между ног! Ну-ка, рыжий, покажи своё обрезание, которым вы, Иудеи, столь гордитесь! - гадостно ухмыльнулся выходец из лесной провинции и вдруг, подскочив к раввину, стащил с него окровавленную «багряницу». А затем, схватив пленника за бёдра, Галл одним рывком развязал на нём шебартум. Набедренник из грубой шерстяной ткани слетел с чресел принца, и вслед за этим раздался изумлённый и радостный вопль солдата:
- Глядите-ка, ребята, - да у него стоит! Да он возбудился!
Йехошуа опустил лицо - и в ужасе уставился на свой эрегированный фаллос.
О да - у него стояло! Стояло, да ещё как! Честно говоря, даже гораздо сильней, чем тогда, месяц назад, когда он в последний раз уединялся со своей энтум Магдалиной...
Тогда, в их последнюю ночь с Мириам, у него мало что получилось: ибо принц был преисполнен скорби и печали, неотступно размышляя о предстоящей ему страшной участи - о неминуемом спуске в Иркаллу... Он так волновался и переживал, что его мужской орган не смог по-настоящему затвердеть - и в конце концов бедный Ануннак был вынужден прекратить бесплодные попытки овладеть наложницей. Магдалина остро чувствовала его настроение - и не жаловалась. Она вообще никогда и ни на что не жаловалась, никогда и ни о чём его не просила, никогда и ни на что не претендовала... Эта робкая, тихая, покорная и безгласная девушка следовала за ним, словно тень, - ибо единственный смысл её убогой и неудавшейся жизни заключался в самоотверженном служении своему странному возлюбленному. Ей было, конечно же, столь же далеко до легендарного сладострастия Инанны, как и самой Земле - до системы Нибиру. Но зато в Мириам присутствовало то, чем никогда не отличалась сестрица Нинни - тихая, покорная нежность, бескорыстное самоотверженное обожание. И ту, самую последнюю, ночь они провели без совокупления и без сна: просто до рассвета просидели в обнимку, укрытые одним плащом, смотрели на далёкие звёзды и молча, горько рыдали...
Но сейчас он по-настоящему возбудился. Сейчас у него стояло: стояло на Римского солдата, этого наглого Галла, который, похоже, порывался его изнасиловать...
Ибо Йехошуа являлся родным клоном бога Вицилопоцтли Кровавого, который возбуждался при виде смерти и крови - и поэтому постоянно требовал человеческих жертвоприношений. Родным клоном Йахве Владыки Бурь, который, как известно, будучи Еврейским покровителем, времени зря не терял: и за две тысячи лет перетаскал в свою постель множество Израильских и Иудейских царей, патриархов, пророков и первосвященников. Который переспал в Уре с Абрамом, молодым жрецом своего брата Наннар-Сина; и осчастливил влюблённого юношу тем, что впоследствие сделал из него своего главного шпиона и лазутчика, первого помощника в борьбе с тлетворным Мардуком - хитрого и неуловимого агента Еврея.
Который соблазнил в Бейт-Лехеме прелестного четырнадцатилетнего отрока Давида - и, возжелав сделать его царём, развязал в Израиле долгую и жестокую братоубийственную войну, дабы посадить на трон одного своего любовника вместо другого - Давида вместо Шауля.
Который даже с братцем Нергалом когда-то путался! - хоть и давно уже это было, ещё до Абрама, Шауля и Давида (и тайно от Эрешкигаль, разумеется).
И вот теперь он, Йехошуа Га-Ноцри, плоть от плоти и кровь от крови своего мужеложника-отца, хотел Римского солдата... Причём, хотел страстно, до умопомрачения, до боли, до крика... Он превосходно осознавал, что стоит сейчас на пороге Иркаллы, и что его прекрасный мучитель подобен демону-галла, срывающему с пленённого бога-Ануннака последние остатки одежды... Но всё равно хотел - ибо ничего не мог поделать со своими царскими Энлильскими Ме.
Такова была природа сих Ме, что они наделяли своего носителя влечением как к женщинам, так и к мужчинам - и прежде всего к мужчинам молодым и красивым. Ничего не мог поделать со своим естеством и сам батька Энлиль, сажавший к себе на колени молодых симпатичных Ануннаков вроде Шары, и порой заводивший фаворитов даже из числа смертных (вроде пастуха Намзитары).
Эти же самые Ме наделяли ещё несколькими качествами: способностью повелевать погодой, насылая на черноголовых то засуху, то грозы и бури (чем вовсю занимался в родной Месопотамии злобный батька-человеконенавистник, чьё имя, как известно, означает в переводе со священного эмегира «повелитель воздуха»), и одной редкой пищевой аллергией - на свинину.
Как и батька его Энлиль, Йехошуа обладал светлой кожей, прямым носом, роскошными рыжими кудрями и синими глазами, подобными цветом лазуриту; как и он, абсолютно не переваривал свинину; как и он, управлял грозами и бурями; и, подобно ему, одинаково возбуждался как на женщин, так и на мужчин.
Из всех трёх Нунамнирских сыновей именно ему, самому младшему и постылому, по неисповедимой прихоти судьбы перепало больше всего отцовских генов.
Точнее, конечно же, гены перепали Ишкуру-Ададу; но, учитывая тот факт, что Йехошуа приходился ему клоном...
Вот она, дурная Энлильская наследственность во всей красе!
- Ребята, он, похоже, нас хочет! - радостно осклабился Галл, и его потная, грязная рука тут же скользнула вниз и крепко сжала эрегированный фаллос пленника.
Принцу сделалось одновременно и сладко, и гадко. Его дыхание на миг сбилось, сердце заколотилось чаще, а орган мужественности содрогнулся в ладони мучителя и неожиданно истёк семенем.
- Глядите, он излил своё семя! Он хочет, чтоб его отымели! - глумливо захохотал кто-то из-за спины Галла.
- Ну, за этим дело не станет! - подмигнул товарищу белокурый гигант и провёл другой рукой по бедру Йехошуа, - Это удовольствие мы ему доставим! Как-никак, надо же уважить такого красавчика перед казнью... Будет потом висеть на кресте и вспоминать, как мы его ...любили! Глядишь, и казнь веселей пройдёт!
Они что, собираются его насиловать? Всем легионом - одного пленника?.. Абзу и Тиамат, но ведь их же так много! Их же тут несколько десятков! А он - один... И потом - он ведь никогда ещё не был снизу!..
Тут надобно непременно подчеркнуть, что, как и полагается каждому уважающему себя Ануннаку, Йехошуа при однополых отношениях со смертными мужчинами, разумеется, выступал исключительно в активной позиции. Правда, за свою короткую тридцатитрёхлетнюю Земную жизнь он успел завести только одного любовника - этим счастливчиком оказался Йехонахан, самый юный и прекрасный среди апостолов. Но, как уже говорилось выше, великое множество любовников имел его отец Йахве Владыка Бурь - и все эти смертные покорно ложились под него, и ублажали, удовлетворяли Владыку своими чреслами...
Активны по отношению к своим партнерам были батька Энлиль и братец Нинурта (также не чуждый однополых мужских забав), да и все остальные Ануннаки, кроме разве что братца Нергала. Нергал, в отличие от Энлиля, Нинурты и Ишкура, одинаково любил быть как сверху, так и снизу - ибо, по его же собственным словам, «хотел всё перепробовать в своей бессмертной жизни». Про Нергала даже болтали, будто бы он однажды соблазнил какого-то смертного, и отдался ему прямо посреди пустыни, под палящим солнцем, - а всё потому, что ему из чистого любопытства захотелось лечь под презренного гуруша... А потом будто бы, как только гуруш закончил своё дело и слез с Эрры, тут же выхватил излучатель и пристрелил «насильника» - ибо, разумеется, не желал, дабы свидетель его позорного падения мог кому-либо похвастаться, как лично «надругался» над богом чумы...
Но ведь он, Йехошуа - не Нергал! И он не привык быть снизу! Это ведь, наверное, больно... очень больно! Нет, он же не хочет!
Наследник судорожно дёрнулся, отчаянно пытаясь вырваться из кольца охвативших его рук - но руки Римских солдат держали его цепко, и попытка освободиться, естественно, оказалась тщетной. Потом кто-то жарко и хрипло прокричал:
- Валите его, парни! - и раненый Ануннак, сбитый с ног, вновь оказался на полу. И сверху на него разом налегли несколько тел - потных, горячих, возбуждённых. Весело хохоча и переругиваясь, солдаты принялись отталкивать друг друга от прекрасного раввина, споря о том, кому первому должна выпасть честь надругаться над ним.
- Маркус, да отвали ты, придурок! Ты же в прошлый раз первым был, когда мы того бунтаря перед распятием насиловали... этого, как его там звали... Симона! Ну, помнишь, рябой такой, весь плешивый, с бородой курчавой... у него ещё нос был перебит, и глаза косили... Ты тогда с ним полчаса провозился, а мы так и не успели! Теперь мы тебя первым не пустим!
- Нашёл, что вспомнить, Гай! - хохотал в ответ смуглый, черноволосый гигант Маркус, одновременно с этим пытаясь раздвинуть ноги беспомощного Йехошуа, - Дык тот урод меня почти что не возбуждал! Нет, с этим красавчиком плешивому и косому Симону не сравниться... На Симона у меня так не стояло! Тот был обычный варвар, каких много... а этот такой хорошенький! И молоденький! Да если ему бороду сбрить, вообще как девка будет! - и он глумливо похлопал принца по окровавленной щеке.
- А мы всё равно тебя первым не пустим! Вали к своему отроку Лисимаху, похотливый козёл! Пусть тебя Лисимах удовлетворяет!..
Наконец, в шутливой драке и перепалке победил белокурый Галл - тот самый, на которого, на свою беду, возбудился несчастный принц. Сильный и красивый выходец из лесной провинции пинками и тумаками растолкал всех прочих насильников, и по-хозяйски развалился сверху на теле пленника, накрыв его своим немалым весом. Острый, пряный, пьянящий запах этого мужчины ударил в ноздри Йехошуа, окончательно сводя с ума; а от ощущения твёрдости и мощи Галльского фаллоса, соприкоснувшегося (правда, пока через одежду) с его собственным, возбуждение Ануннака достигло такой силы, что он, сдавленно застонав, вновь излил семя.
- Он мой! - зверски прорычал Галл, злобно зыркая по сторонам: - Я с ним буду первым! Сначала он достанется мне, и лишь потом - всем вам! Я сказал! Он - моя добыча! Не сметь мне мешать, пока я не кончу!
Судя по всему, белокурый силач пользовался немалым авторитетом среди своих собратьев по оружию: его явно побаивались и старались попусту не раздражать. Поэтому никаких желающих отбить Галльскую «добычу» не нашлось; все прочие солдаты согласно отступили на несколько шагов, расчищая место, и лишь некоторые крикнули:
- Только давай с ним побыстрее! Нам ведь тоже охота его попробовать! Не каждый день такого красавчика казнят! Всё больше уродов да уродов...
А некоторые из доблестных Римских воинов, дабы не терять времени зря, решили получить удовольствие несколько иным способом: жадно созерцая торжествующего Галла и содрогающегося под ним окровавленного пленника, они запустили руки себе под туники и нагло занялись самоудовлетворением.
А ещё двум солдатам даже самоудовлетворения оказалось мало: они бросились в объятья друг другу, крепко-накрепко сцепились руками и предались долгому, умопомрачительно затяжному поцелую. Новый взрыв громоподобного хохота сотряс казарму; кто-то визжал, кто-то хихикал, кто-то ржал, кто-то по-свинячьему хрюкал; несколько голосов нестройным хором затянули ту самую похабную песню, что так раздражала кошерного понтифика Кайяфу; многие лакали вино из припасённого меха, передавая его друг другу и неминуемо при том обливаясь.
Возбуждённый Галл заёрзал на теле пленного инопланетянина, норовя устроиться поудобней, а затем, протянув руку, бережно, почти ласково убрал спутанные волосы с разбитого лица Ануннака, и на мгновение прижался губами к его рту. И прошептал в самое ухо Йехошуа:
- Ну, парень, держись! Сейчас тебе мало не покажется! Сейчас я так тебя отымею, как Никомед самого Цезаря не имел!..
«Абзу и Тиамат!» - в ужасе подумал принц, - «Я же сейчас его убью! Я же не смогу перенести это унижение, этот позор и эту боль! Это для меня уже слишком! Ладно ещё бич, оплеухи и пощёчины, оскорбления и проклятия, плевки в лицо, удары тростью по голове, терновый венец... но изнасилование я не переживу! Я же Ануннак! Я же сын Ану и Энлиля! Я Наследник Двенадцати Миров! Не бывать такому, чтоб какой-то гуруш, вчерашняя обезьяна, презренный смертный, овладел пришельцем из системы Нибиру! Это мы их создали, мы! Дядя Энки сотворил Землян как наших рабов! Это же они обязаны нам подчиняться, а не мы им! Мы их господа - в том числе и на ложе! Мы, Ануннаки, должны всегда быть сверху!»
- Эй, рыжий, ты чего ноги сжал, зараза? - рявкнул над самым его ухом раздражённый Галл и тут же от души врезал представителю высокоразвитой внеземной цивилизации по его прекрасному инопланетному лицу, - А ну живо раздвинул их пошире! Я с тобой не шучу, мой сладкий!
«Абзу и Тиамат!» - в ещё большем ужасе подумал сын Ану и Энлиля, - «Если этот лулу сейчас же с меня не слезет, то я за себя не отвечаю! Клянусь своими святыми Ме, я убью его на месте! Он даже фаллос свой ввести не успеет! Убью его, а потом их всех... ведь убивая, я не могу остановиться! Я им тут устрою второй День Ягуара, как тогда своим краснокожим...»
Что делать!?
Абзу и Тиамат, что делать!?
Если он стерпит насилие, то покроет себя вечным и несмываемым позором... а значит, не сможет после этого жить. А тем более - не сможет воссесть на Лазуритовом Престоле, посрамив тлетворного Аспида.
Если же не стерпит, если начнёт сопротивляться, начнёт драться... тогда неминуемо развяжет кровавую бойню! И уж эта бойня точно не ограничится стенами одной претории...
Как и его дед Энлиль Грозный, как и его отец Йахве-Ишкур Владыка Бурь, Йехошуа моментально пьянел от вида и запаха крови. Убив один-единственный раз, он превращался в одержимого смертью зверя, который шёл напролом, сметая всё на своём пути и оставляя за собой горы трупов... О да, он был нагуалем!
Ибо даже у тяжело раненого Ануннака вполне хватит сил на то, чтоб свернуть смертному шею или переломить хребет. И уж тем более Ануннаки (особенно столь чистокровные, как Йехошуа) значительно превосходят Землян по своей ловкости и быстроте реакции.
Хоть юный Владыка Бурь выглядел весьма хрупким и женоподобным, на деле его хрупкость была обманчива: и это запросто могли подтведить жестоко избитые торговцы, которых он всего неделю назад бесцеремонно вышвырнул из своего Храма. Могли подтвердить и множество фарисеев с садуккеями, с которыми он тоже не церемонился: вырывал им пейсы, в кровь разбивал носы, выкручивал руки из суставов, ломал ключицы... Могли, на худой конец, подтвердить и многие жители родного Назарета, которые хоть раз в детстве попадались под его горячую руку. Сегодняшние степенные мужи и отцы семейств, тогда они были сопливыми мальчишками-озорниками, которые дразнили маленького Машиаха и издевались над ним (одни - за его незаконное рождение, другие - за странную, слишком женственную и нежную внешность) Однако, к их огромному разочарованию, божественно прекрасный отрок Йехошуа умел отлично постоять за себя: и сражался с таким ожесточением, что даже самые отъявленные драчуны приходили в ужас... (и впредь старались держаться от прекрасного мамзера подальше)
Сражаясь с фарисеями и садуккеями, алчными торгашами и менялами, глупыми Назаретскими мальчишками, он приобретал опыт. Таким образом он готовился к главному делу своей бессмертной жизни: к грядущему поединку с тлетворным и окаянным Мардуком. К бою без правил, подобному тому, что давным-давно, много Шар назад, состоялся между законным Наследником Ану (тогда ещё молодым, сильным и здоровым юношей) и поганым узурпатором Алалу - дедом Аспида по матери.
Но ведь, Абзу и Тиамат... сейчас же особый случай! Он же выполняет свою миссию, порученную ему отцом! Он ДОЛЖЕН, он ОБЯЗАН её выполнить! И он не имеет права никого убивать! Даже насильника!..
«Гуруши Ануннакам на голову сели...» Абзу и Тиамат, да он же на мне лежит!..
Йехошуа обречённо замер под потным, тяжёлым, возбуждённым телом Галла, из последних сил стиснув зубы и сжав чресла - дабы солдату не удалось ввести даже пальцы внутрь его тела.
Ещё никогда, ни разу за все тридцать три года своей проповеднической деятельности Нибирианский Наследник не был настолько близок к провалу!..

***
И тут случилось нечто невероятное.
В точном соответствии с великим и ужасным Законом Подлости, действующим одинаково неумолимо во всех частях Галактики, дверь вдруг резко распахнулась, и на пороге выросла коренастая, приземистая фигура Римского сотника, начальствующего над солдатами. Это был никто иной, как центурион Петроний - храбрый воин с безупречным послужным списком, пользующийся особым доверием самого Пилата.
Они были похожи даже внешне - Петроний и Пилат. Оба уже немолодые, но плотные и коренастые мужи лет пятидесяти, с отличной военной выправкой, с одинаково жёстким, недовольным и непреклонным выражением на обрюзгших красных лицах с тяжёлыми подбородками. Оба - одинаково гладко выбритые и плешивые (хотя плешь центуриона Петрония, в отличие от плеши Пилата, была прикрыта ослепительно блестящим шлемом с красивым алым гребнем на темени).
Он вошёл, бряцая оружием и сияя начищенными до блеска доспехами - и только было собирался зычно выкрикнуть приказ, полученный от господина префекта, как узрел всю вышеописанную сцену - и уже готовые сорваться с языка слова застряли у центуриона поперёк горла...
От изумления и неожиданности сотник распахнул рот и вытаращил глаза - да так и застыл на несколько мгновений, переводя ошеломлённый взгляд с Йехошуа на солдат и обратно.
Крики, вопли, кощунства и ругательства тут же смолкли - как на голографической видеозаписи, когда одним простым нажатием кнопки выключают звук, оставляя одно изображение. Тишина повисла такая, что стало слышно, как где-то над головой, средь потолочных балок, настырно жужжат несколько мух, а за стенами претории завывает усиливающийся ветер и жалобно вскрикивают почуявшие непогоду птицы.
Эта немая сцена с её мёртвой, жуткой, гробовой и предгрозовой тишиной длилась меньше минуты - но при том показалась Йехошуа длиннее вечности...
Наконец, сотник соизволил отверзнуть уста. Точнее, сначала он громко захлопнул отвисшую челюсть, а потом, совладав с собой, вновь отверз, но уже не от удивления, а для речи.
- Да вы что... вы его изнасиловать хотите? Вам здесь что, идиоты, - лупанарий?.. - сипло, тихо и страшно выдохнул он.
Эти слова отрезвили воинов моментально. Те, кто сидел, тут же повскакивали, лихорадочно одёргивая на себе одежду, - и все разом отшатнулись от распластанного на полу полуживого Ануннака и придавившего его Галла. Послышались быстрые, торопливые, трусливые оправдания:
- Господин центурион, но ведь ему же всё равно подыхать! Он же варвар, бунтарь! Он шёл против Римской власти! Зачем его жалеть?..  
Один лишь главный насильник, по странной прихоти судьбы носившей имя Иркалльского демона, не сразу сообразил, что к чему: его влечение к истекающему кровью пришельцу оказалось настолько страстным, что он не сразу разомкнул свои мощные объятья. Мгновение-другое Галл ещё продолжал по инерции лежать на пленном раввине, крепко придавив его своим весом и почти уткнувшись лицом в лицо Йехошуа. И принц видел его глаза совсем близко от своих; и наблюдал, как за крошечную, ничтожную долю мгновения в них сменяются, чередуя друг друга, несколько противоречивых чувств: страх перед своим строгим начальством, злость на некстати появившегося Петрония, раздражение и какая-то детская обида, ненависть к строптивому узнику, медленно затухающее вожделение...
Но больше всего в светло-серых Галльских глазах было сожаления и разочарования - ибо он понимал, что его надежды познать Йехошуа пошли прахом. И ещё билась в отуплённом вином и распутством сознании этого лулу одна, на диво пророческая мысль... Будучи телепатом, Ануннак невольно прочёл её: «О боги, как же мне не везёт! Ведь второго столь красивого парня я не встречу больше никогда...»
...Но тут грубые руки сотника Петрония крепко вцепились в несостоявшегося насильника - и резко оторвали его от жертвы. Рывком поставив Галла на ноги, Петроний, не долго думая, тут же прибег к безотказной воспитательной мере: как следует размахнулся и от души влепил выходцу из лесной провинции конкретную оплеуху. Белокурый Галл сдавленно охнул, зашатался, и, едва не упав, схватился рукой за густо покрасневшее ухо.
Сотник развернулся, подскочил к другому солдату и ударил его с неменьшей злостью и силой - даже не удосужившись разобраться, правого бьёт или виновного. Затем досталось третьему и четвёртому... солдаты в ужасе попятились, отступая к стенам казармы, прячась друг другу за спины и бормоча нелепые оправдания.
- Господин префект ясно сказал: бичевать его, но до смерти не замучивать! - громким, звенящим, надрывающимся шёпотом прохрипел сотник, - Или вы совсем разум потеряли? Вы же запросто могли его убить - прямо сейчас, ещё до казни! Как бы он потом после ваших ласк до Голгофы бы дошёл? Он бы не то что перекладину от креста нести - даже подняться бы не смог! Вы б ему всю задницу изорвали, идиоты!..
- Это не мы! Это всё Маркус с Галлом затеяли! Мы ни при чём! - попытался оправдаться один из воинов, и тут же лишился по воле центуриона двух передних зубов.
- Вам что, рабынь, что ли, мало? Девок своих мало? Развели здесь лупанарий, придурки! Ваше счастье, что игемон ещё не знает, чем вы здесь занимаетесь! Кабы знал, он бы вас самих вместо него пораспинал!..
- Нас нельзя распинать, мы Римские граждане! Мы не варвары какие-то... - испуганно пропищал какой-то щуплый неказистый солдатик и тут же схлопотал от центуриона по своей прыщавой физиономии.
- ...А ну заткнись, недоумок! Вы хоть представляете себе, что устроит господин префект, если ему кто-либо донесёт о ваших забавах? - зловеще вопросил воинов Петроний, - То-то же! Игемон помешал на дисциплине, и вам это превосходно известно! Да если ему кто-то доложит, как у вас тут дисциплина хромает, как вы напиваетесь на службе и предаётесь оргиям, да он вас... да он меня... да он нам всем такое устроит, что мало не покажется! Губернатор в гневе суров! И лучше его не раздражать!..
Солдаты в ужасе содрогнулись. Сдавленный ропот прошёл по их толпе. Мехи с вином словно по волшебству куда-то пропали; а то радостно-похотливое возбуждение, что всего полчаса назад охватило воинов при виде обнажённого тела Йехошуа, естественно, испарилось без следа.
- Трясите пленника! Приведите в чувство! Что же вы стоите, ослы!? Облейте его водой! Живо, живо! Немедленно оденьте его и выводите к Пилату - господин префект требует! И только посмейте мне замешкаться! - тоном, не допускающим ни малейших возражений, скомандовал сообразительный сотник, - Только посмейте задержаться хоть лишнюю минуту! Да я с вас лично шкуру спущу - с каждого! На кол посажу! Четвертую! Кастрирую! А потом ещё и господин игемон от себя добавит!..
«Абзу и Тиамат!» - с огромным, невероятным, неописуемым и непередаваемым облегчением подумал Йехошуа, - «Всё же этот лулу мной не овладел! Всё же мы, благородные Ануннаки, по-прежнему остаёмся сверху...»
Так скромный Римский центурион Петроний (даже не причисленный впоследсвии неблагодарной церковью к лику святых), совершил величайший подвиг: сам того не ведая, спас миссию Йехошуа от провала.
Миссию - но не самого принца!

***
...И вновь его вывели к народу - к его Иудейскому народу, который он любил больше всех прочих народов, больше Двенадцати Миров Царства, больше Лазуритового Престола, больше полётов на шеме и космических сверхскоростей, больше крови, битвы и войн, больше бесконечного изнуряющего противостояния с Мардуком-Сатаной, больше серебра, золота и ляпис-лазури, больше сладкого Инанниного лона, больше выпивки в экаше и совокупления в эшдаме, больше своих Ме и своей бессмертной жизни (являвшейся продуктом секретных инопланетных биотехнологий).
К народу, ради которого он, Нибирианский Наследник, сын Ану и Энлиля, клон своего отца Ишкур-Адада, был готов сойти даже в Иркаллу...  
Его вывели (а точнее, грубо выволокли за локти), обмотав грязной красной тряпкой, намекающей на царскую багряницу, в венце из терновых ветвей, сплетенном в виде цельного шлема, со связанными запястьями. И вновь Йехошуа предстал пред толпой в ожидании того приговора, что вынесли ему собственные непокорные создания.
Толпа шумела и волновалась по-прежнему, из нее неслись ругань и проклятия. Окаянный и вероломный Кайафа, словно жрец-уригалу во время Новогодней церемонии в месяце Нисанум, хриплым, уже срывающимся голосом упрямо выкрикивал одну и ту же фразу, и толпа Евреев тут же подхватывала ее, растягивая на все лады:
- Распни его!.. Таки распни!.. Смерть Галилейскому мамзеру!..
Пилат-энси развернулся к толпе и, указывая на пленника каким-то неестественным, нарочито торжественным жестом, провозгласил таким же хриплым, надорванным голосом:
- Се... человек!
Однако на лице игемона слишком сильно читалось сомнение в человеческой природе арестованного существа. Какой же Йехошуа «человек», если взгляд его пронзительных глаз блистает лазуритом холодного и непостижимо-далекого неба, если от него веет космическим холодом междупланетных пространств, если в лице его такая печаль и тоска, которой не дано разгадать смертному? Неужели, глядя на него, так трудно понять, что это - не «человек», это - внеземная форма жизни!?
- ...Хотите, я вам его отпущу? Отпущу вашего Царя Иудейского? - слова префекта словно камни падали в толпу, гулким эхом отражались от каменных стен и плит, - Сегодня праздник Пейсах, и я по воле цезаря Тиберия имею право сохранить одному из узников его жалкую ничтожную жизнь. Посмотрите на этого... бродягу! Этот... хм, Иудей уже достаточно наказан! Он еле держится на ногах после причиненных ему побоев! Он получил хороший урок, и впредь будет крепко думать, прежде чем произнести то или иное слово! Я уверен, ему хватило с лихвой! Но теперь безумец заслуживает снисхождения и пощады. Именем великого цезаря, императора Тиберия, я имею власть отпустить пленника на все четыре стороны... Да будет так!
- ...Да не будет! - завопил Кайафа с таким отчаянным визгом, будто его поджаривали на раскаленной сковороде.
- ...Что-о-о!? Я не ослышался!? - свирепо сдвинул брови Пилат, - Вы, Евреи, не хотите освобождения вашего сородича, пусть даже и нелюбимого сородича!? Где же ваше хваленое единство, взаимопомощь и взаимовыручка!? Не вы ли говорите, что в нашем народе все ответственны друг за друга!?
Однако у распроклятых Иудеев уже был готов ответ.
- Он - не единственный узник, который здесь томится в заточении! - неожиданно заголосили из толпы, - Есть еще и другие! Много других! Например, Бар-Раббан! Отважный Бар-Раббан! Чем он хуже грязного мамзера Йехошуа!? Он лучше! Он достойный человек! Он сражался за независимость Израиля!..
- ...Носился по городу с толпой вооруженных головорезов и убил Римского солдата, который пытался его остановить! - ядовито заметил губернатор, - Его «подвиги» мне хорошо известны! И уж точно, они заслуживают креста куда больше, чем непонятная проповедь странного Галилейского бродяги, которого вы за что-то так невзлюбили.
Свиноподобный Кайафа выступил вперед, вероятно, вознамерившись вызвать и принять удар на себя:
- Твоя правда, губернатор - Бар-Раббан не самый лучший из сынов Израиля. Он тоже не признает Римского владычества и сражается против вас. Но он сражается честно, в открытую, как прямой и смелый человек. И уж он-то точно не объявлял себя воплощенным Машиахом, не учил людей поклоняться ему, как богу, и нарушать при этом заповеди Торы! Он был самим собой! А этот лжец и богохульник Га-Ноцри провозгласил себя сыном всевышнего (у которого, как известно, нет и не может быть детей), да ещё и открыто ставит себя на место цезаря! Он считает себя царем и богом - разве этого мало!? Опомнись, игемон! Кого ты поддерживаешь!? Узурпатора! Захватчика! Поддельного незаконнорожденного царя! Претендента на престол - сначала Израильский, а потом и Римский! Что-то странной мне кажется твоя поддержка! С тобой самим все в порядке, игемон? Может быть, ты тоже уже не друг цезарю!?..
Пилат весь как-то съежился, сжался от страшных слов окаянного когена, и беспомощно пробормотал, по-прежнему указывая на Йехошуа:
- Царя  ли вашего распну!?
- Нет у нас другого царя, кроме цезаря! - взревела Еврейская толпа так, что Римляне, должно быть, едва не оглохли.
- ...И Машиаха! - слабо донеслось из задних рядов, но осмелившемуся тут же заткнули глотку.
По-прежнему затравленно озираясь, префект в последней робкой надежде приблизился к своему пленнику и отчаянно прошептал:
- Ответь, зачем ты все это делаешь? Заклинаю тебя, - ответь! Ты же не человек, я вижу это! Ты другой, совсем другой... Ты говорил, что ты пришелец... пришелец с неба... ты ведёшь свой род от богов! Зачем же ты спустился на Землю? Зачем подвергаешь себя этим мучениям? Чего ты добиваешься этим? Умоляю, скажи мне, не молчи!..
Йехошуа не проронил ни слова и не поднял на Пилата очей. Он стоял, уставившись вниз - на грязные каменные ступени и свои окровавленные ступни в дешёвых рваных сандалиях. Он молча угасал, он уже наполовину умер, и, как истинный Ануннак, умирал безмолвствуя, ибо был слишком горд для того, чтоб доверить жалкому ничтожному смертному свою страшную тайну, обнажить перед каким-то лулу свои сокровенные чувства, признаться в том, в чем его отец Ишкур-Адад отказывался признаваться даже Ану и Энлилю.
Так Пилат и не добился ответа.
...В знойном чаду раскаленного Израильского полдня журчание воды казалось слуховой галлюцинацией, наваждением, навязчивым миражом... Но вода журчала по-настоящему – это Понтий Пилат, устав препираться с Иудеями, напоказ, демонстративно омывал руки перед толпой. Евреи победили и переубедили Римское начальство. Теперь они зачаровано смотрели, как льется прозрачная струйка воды из глиняного кувшина в глубокую чашу, над которой сложил ладони лодочкой господин префект. Сей процесс настолько заворожил их, что они даже замолчали, и лишь в самих задних рядах толпы происходила какая-то невнятная возня - там кому-то не давали пролезть вперед. Свежеосвобожденный, только что помилованный Бар-Раббан (криворотый, горбоносый Еврей, в глазах которого сверкала непримиримая ненависть ко всем поработителям родного и горячо любимого Израиля), попытался было пристроиться поближе к Кайафе, заискивающе и подобострастно глядя на того снизу вверх, но едва не получил от своего «спасителя» первосвященническим посохом по морде. Коген-гадоль брезгливо оттолкнул борца за Иудейскую независимость, прошипев сквозь зубы: «Пошел прочь, пока цел, ам-гаарец вонючий!» и даже подобрал свои роскошные, шитые золотом, одежды, чтобы ненароком не замарать оные о грязное тряпье недавнего узника. Когда же Бар-Раббан почел за лучшее окончательно смешаться с толпой соплеменников, Пилат возвел на своих обрезанных недругов мутный затуманенный взор и тихо, обреченно промолвил:
- Твоя взяла, понтифик! Ваша взяла, Иудеи! Я согласен казнить узника Га-Ноцри. Но, видят всемогущие боги, что я не причастен к его смерти! Вот, я сейчас прилюдно омываю руки в знак чистоты своих помыслов. Я невиновен! Невиновен! Невиновен!.. Вся ответственность лежит только на вас. Только на вас...
- ...Таки мы этого вовсе не отрицаем! - ухмыльнувшись, пожал плечами вероломный и многоподлый коген-гадоль, - пусть лучше прольется его кровь, чем станет под угрозу благополучие нашего бедного, несчастного, многострадального народа, избранного самим Гашемом... и твое собственное благополучие, губернатор! Теперь-то мы, бедные Евреи, собственными глазами видим, что ты, губернатор, не только настоящий друг цезарю, но и настоящий защитник народа Израиля. Да благословит тебя за это Гашем! Да продлит он на Земле твои годы!..
- ...До ста двадцати лет! – выскочил из-за спины коген-гадоля какой-то щуплый, нездорово бледный, болезненный на вид фарисеишко, - Мы в своей синагоге так и говорим: зачем нам, бедным Евреям, отец родной, когда у нас есть господин префект, намного лучше всякого отца?..
- ...Сегодня ты, достопочтенный Пилат, славный наместник непобедимого цезаря Тиберия, оказываешь огромное благодеяние и неоценимую услугу всему Еврейскому народу, - продолжал разглагольствовать окаянный первосвященник, - И мы этой услуги не забудем. А насчет крови не беспокойся. Тебе ли, храброму солдату Рима, бояться кровопролития? Тем более, если это не твоя, а НАША кровь, и всю ответственность мы берем на себя. Так ли я говорю, сыны Израиля?..
- Так! Воистину так! - взорвалась толпа, - Распни его, игемон! Немедленно! Кровь его на нас и на детях наших! На нас и на детях наших!..
- ...Вы сами себя сейчас проклинаете, - скорбно подытожил Пилат, - Что ж, не стану вам мешать! И когда-нибудь вы сильно пожалеете о своих словах...
- Нет, не пожалеем!..
- ...Но будет уже поздно. А пока что  вы победили. Эй, стража! Именем цезаря Тиберия – велите его на распятие!..
Услышав о своей неминуемой и неотвратимой казни, Йехошуа вновь не проронил ни слова - на это его сил ещё хватало. Но на то, чтобы удержаться на ногах - уже нет. Едва солдаты с гадостными ухмылками шагнули вниз, потянув принца за собой, как ноги пленника неожиданно подкосились, тело обмякло, словно в нём внезапно исчезли все кости, и он беззвучно упал. Упал головой вперёд - и, кабы конвоиры не успели вовремя сориентироваться, неминуемо раскроил бы череп о каменные плиты. Но выучка Римских воинов оказалась на высоте - похватив обессиленного узника за локти, они резко рванули его вверх - и Йешеле кое-как устоял на коленях... Последнее, что он услышал перед тем, как сознание милосердно покинуло его - это глумливый хохот своих мучителей:
- Надо же, какие мы нежные! Падаем в обморок, словно девица! А ну, живо встал, морда Иудейская! Не смей подыхать раньше Голгофы! Тебе ещё перекладину от креста нести - а ты уже с ног валишься... Вставай, кому говорю, ублюдок! - а то хуже будет! Я тебе покажу обмороки!..
Его били, его толкали в бок, его пинали, дёргали за волосы и одежду, тормошили... но он уже почти ничего не чувствовал... ибо тело, отупевшее от бесконечных побоев, от этой непрекращаемой муки, уже не реагировало на новую боль. Оно стало чужим и каким-то деревянным - словно трупное окоченение началось ещё при жизни.
Грязные спутанные волосы упали на израненное лицо принца, кровь залила глаза, свет померк, и пришла предвечная тьма - на сей раз полная и окончательная...
Иркалла разверзла свою пасть и жадно поглотила его.

***
...Наследник метался по своим роскошным покоям, словно раненый ягуар по клетке, и кусал свои прекрасные губы, и выкручивал свои тонкие изящные пальцы, сдирая с них драгоценные серебрянные перстни и швыряя их на пол - прямо под ноги. До того гневно и величественно он выглядел в сей миг, что впору было писать с него икону «Грозный и Страшный Спас».
- В чём дело, ингеле («дитя моё» - Идиш)? Что произошло? - тревожно вопросил пожилой седовласый дядюшка с экрана переговорного устройства.
Последние несколько столетий они с племянником общались на Идиш. Мудрый Энки выучил этот язык, дабы сделать Наследнику приятное - и, как ни странно, говорил на нём гораздо чище и правильней, чем сам Наследник на официальном эмегире. Это Ану с Энлилем считали ниже своего царского достоинства разговаривать на каком-нибудь другом языке, кроме священного эмегира - и брезговали даже Аккадским. Энки же, как известно, никогда не был столь высокомерен и брезглив. Бог-создатель Арийского пракрита, он относился к Идишу очень даже положительно - и во время бесед с горячо любимым племянником даже частенько предавался пространным рассуждениям о сходстве Ашкеназского произношения с Хеттским.
- Старый хрыч не пустил меня на Землю! - прорыдал раввин-нагуаль в микрофон бласлета-коммуникатора. Слёзы текли по лицу принца, искажённому горем и отчаяньем, опухшему, покрасневшему и настолько перемазанному безнадёжно растёкшейся подводкой, что впору было бежать срочно умываться... Однако Рыжий и Сладкий не торопился приводить себя в порядок: гораздо важней ему было выплакаться и пожаловаться.
Энки был сейчас далеко - во многих беру от Небесной Эанны, на Полях Иалу, в гостях у своего любимого сына Нингишзиды. Мудрый пожилой Ануннак только что вернулся с осмотра нового канала, прокопанного Нингишзидиными энгарами для улучшения водоснабжения Полей, и сейчас трапезничал в компании Владыки Древа Жизни. Но едва раздался настойчивый и бесцеремонный звонок от Йешеле, как дядюшка тут же прервал свою глубокомысленную речь о хороших перспективах постройки на оном канале Рыбного Дома для разведения карпов, встал из-за стола и поспешно уединился с коммуникатором.
Любимому племяннику Эхошуанне Энки никогда и ни в чём не отказывал.
Только с Эа Наследник мог говорить полностью откровенно, и поверять ему свои тайные чувства и сомнения. Слишком многим Йешеле был обязан бывшему хозяину Эриду, чтоб подозревать его в каких-то неблаговидных намереньях! В конце концов, ведь это Энкины кургарру и калатурру спасли младшего Энлильского сына от смерти - это они явились в сад Йосефа Аримафейского, проникли в ту страшную пещеру-могилу и вытащили Наследника из Иркаллы... Это они реанимировали его хладное безжизненное тело, уже покрытое трупными пятнами - оживив молодого Ануннака при помощи особых чудодейственных препаратов, способ изготовления которых старый Нахаш упорно держал в строжайшем секрете.
Причём, что немаловажно, воскресив Йехошуа, главный Нибирианский медик и генетик пошёл против собственного первенца - окаянного Мардучищи-Сатанищи. Естественно, Вавилонский Аспид был категорически против того, чтоб его злейший враг поднялся из мёртвых - на то он, как говорится, и Аспид. Естественно, Сатана закатил родному батьке грандиозный, феноменальный скандал, требуя, чтоб тот срочно отозвал с Земли своих слуг - и «не смел выручать этого Нунамнирского ублюдка, этого вампиро-раввина, которому в гробу самое место». Но батька, обыкновенно такой мягкий и уступчивый, вдруг проявил неожиданную твёрдость и упорство; и храбро заявил Мардуку, что «обязан помочь этому юноше в память о своём покойном сыне Думузи, которого спасти не удалось», - благодаря чему разругался с Аспидом окончательно.
Выбирая между Га-Ноцри и Га-Бавели, Энки Мудрый выбрал Га-Ноцри - и потому воскресший раввин, естественно, питал к дядюшке невероятную благодарность.
- ...Он просто помешался на своей идее женить меня! - жаловался Йехошуа дядюшке на прадедушку, - Я вновь сполна наслушался его попрёков за то, что не размножаюсь! Он ничуть не умней этой суррогатной дуры Мириам, жены плотника Йосефа, которая три года гонялась за мной по всей Иудее и Галилее, и мешала мне проповедовать, требуя вернуться в Назарет и свить семейное гнёздышко с какой-нибудь Брохой или Шифрой! Она подбирала мне в невесты Назаретских нгеме, а Ану сватает за меня шлюху Эстер! Мечтает нас поженить, старый извращенец... будто бы я ему второй Таммуз! Он твердит: «Счастье в женитьбе...», а я думаю - в разводе! Радость в сердце у невесты Инанны - но горечь в сердце у жениха Эхошуанны!..
Не хочу ни на ком жениться, тем более на этой Мардучьей подстилке из Урука! Мне моей клонированной Магдалины вполне хватает! Я на Землю хочу, к своим лулу! У них там на Земле сейчас такое творится, а я... я ведь ничем не могу помочь! А всё из-за того, что старый придурок не даёт корабль! Он держит меня здесь, на Нибиру, словно пленника! Я сижу тут, словно какой-то паршивый Рабинович в какой-нибудь Касриловке под Бобруйском, словно последний хасид в своём штетле! Это голут, Энки! Это Черта Оседлости, дядюшка! А Ану - словно полицейский урядник, который следит, чтоб единственный на всю систему Еврей не сбежал из-под его надзора! Я второй после него Ануннак в системе Нибиру - но при том живу здесь как пленник, как заключённый! Старикашка вечно шпионит за мной и пытается контролировать каждый мой шаг! А сегодня так вообще угрожал посадить меня под домашний арест! Воистину, даже в Назарете мне дышалось свободней...
- Господин Ану просто очень боится повторения Голгофы, - вздохнул дядюшка Энки, - Ты ведь для него особенно ценен. Это лишь суке безразлично, какие у неё щенки - рыжие или пятнистые (ибо она всех любит одинаково), но нашему Повелителю - нет. Он мог бы не ценить жизнь обычного рядового Ануннака, своего сына или внука от нелюбимой наложницы, не блистающего никакими особыми талантами; но ты, с твоим великолепным геномом, для него дороже, чем все Двенадцать Миров... А, учитывая то, что в прошлый раз тебя ведь там, на Земле, не только убили, но ещё и изнасиловали...
- Чуть не изнасиловали! - поправил Наследник.
- Вот именно: чуть-чуть не успели! Да ты хоть представляешь себе, что случилось бы, кабы этот сотник хоть немного замешкался? Кабы он опоздал на десять минут? Не мне тебе говорить, что насилие для благородного Ануннака куда ужаснее смерти! Из мёртвых я воскрешать умею, а вот кабы тот гуруш тобой овладел... тут бы даже я ничего исправить не смог! Ты же помнишь, как Гая Юлия Цезаря попрекали за его юношескую связь с Никомедом? Даже когда он стал императором, подобно Шарру-Кину Аккадскому, и обожествил себя, словно лугаль Киша, ему всё равно нет-нет, да и намекали в Сенате: «А помнишь, как ты в молодости с Никомедом?..» Политические противники обзывали его «Подстилкой и злачным местом Никомеда», а также «Вифинским блудилищем». Даже песню похабную про них сложили... И тебя бы то же ждало! Тебя и так многие презирают за то, что ты едва не подвергся насилию от простых смертных; а уж если б наверняка подвергся... Это был бы позор на всю Галактику!
- Да лучше уж новая Голгофа, чем этот не в меру затянувшийся голут! - отрезал непреклонный Еврей, - До чего же мне не везёт с семьёй! - Ни с родной, ни с суррогатной! Я похож на того мула из пословицы, которого никто не признаёт своим сыном - ни отец-Ану, ни мать-нгеме...
- Ты знал, на что шёл, - печально согласился с ним Энки, - Согласившись отправиться на Землю, ты знал, что отныне обречён жить в двух Мирах, которые будут разрывать твоё сердце пополам. Еврейская душа в Анунначьем теле - это, знаешь ли, чревато... Лично я вообще поражаюсь тому, как ты сумел пройти до конца... как твоя Миссия не провалилась на полдороге...
- И не говори, дядюшка! Этот асаччий («чёртов» - эмегир) прокуратор едва не отпустил меня! Сумел ведь догадаться, кто я такой...
- Ну, думаю, эта проницательность не стоила ему большого труда, - засмеялся Эа, - У тебя ж на лбу клинописью выбито: АНУННАК! ДИНГИР! СИСТЕМА НИБИРУ!..
- ...Теперь-то у меня на лбу кое-что другое выбито... Причём, колючками, - солдаты постарались на славу, - вздохнул Йехошуа, стаскивая  окровавленную Прелесть Чела и удручённо созерцая в зеркале свои шрамы от тернового венца.
- ...Надо быть или слепым, или умственно отсталым, или Евреем, чтоб не замечать твоего инопланетного происхождения. А Пилат ни тем, ни другим, ни третьим не являлся; к тому же, в отличие от своих плебеев-солдат, просвещённый аристократ из всаднического сословия хоть что-то, да читал... Про того же, к примеру, Ликаона...
- Ох, дядюшка, до чего ж мне хотелось обернуться к нему и крикнуть: «Прощай, Ликаон! Ты досыта накормил меня человеческим мясом... причём, что вдвойне приятно, моим же собственным!»
- Ингеле, ты таки большой молодец, что не крикнул! Я горжусь тобой!
- Ну, я же всё-таки не шлимазл какой-нибудь... я же что-то соображаю! Начитанный игемон и так колебался до последнего... Кабы я тогда дал волю своим чувствам, он бы вцепился в меня мёртвой хваткой и лично уволок бы из-под самого креста - лишь бы не гневить нас, богов, моей казнью... А второй раз я б на Голгофу не решился - ибо на такое решаются лишь один раз в жизни. Это был единственный шанс, и я не мог, не имел права упустить его!..
От полноты переполнявших его чувств Наследник разразился длинной заковыристой ругательной тирадой, в которой поминал нечистую менструальную кровь, демонов утукку и асакку, свиней и собак, чуму и проказу, отбросы и испражнения.
- Йешеле! Признайся честно: ну зачем оно тебе надо? Ну скажи: ну чего ты добиваешься, мой мальчик? - чётко и раздельно вопросил Энки.
- Дядя, ведь это не просто государственный переворот в одной из стран... - всхлипнул Йехошуа, - Это нечно большее! Это - первая из тех Трёх Войн, что я предвидел...
- Ты точно уверен? - серьёзно переспросил генетик.
- Более чем! Я всегда знал, что так и произойдет: грядут Три Великие Войны, с перерывами примерно в сто лет... и во время последней из них Земляне будут уже настолько высокоразвиты, что применят ядерное оружие - и наступит новое Великое Бедствие, превосходящее по своей силе даже то, при котором погибла Третья Династия Ура!
- И ты хочешь попытаться предотвратить эти Войны...
- Да, дядюшка! И, желательно, начиная с самой первой!
- Зачем оно тебе надо?
- По трём причинам, мой названный отец... - сглотнул слёзы несчастный Наследник.
- И каковы же эти причины?
- Потому что я не Энлиль - это первая причина. Потому что я умею прощать - это вторая. И потому что у меня есть душа... Еврейская душа, что бы там ни говорили Ану с Нунамниром... и эта душа находится не в Ме...
- Да, что ни говори, - таки причины серьёзные...
- Энки, один из тех солдат, которые меня распинали, был Галл! - воскликнул Йехошуа, - Он хоть и служил в Римских войсках, но происходил из Галлии! Я всё в его мыслях прочитал! Он думал по-Галльски! Я так ужаснулся этому странному и жуткому совпадению: он был словно демон-галла... А теперь у них там, в Галлии, революция! Первая Война начнётся с их страны! И первый Асаг придёт оттуда! А я бы мог всё предотвратить! Если бы я немедленно вылетел на Землю...
- ...То ты бы посадил свой корабль на площади перед Бастилией, вышел и заявил черноголовым: «Один из ваших далёких предков, служа в Римской армии, восемнадцать веков назад, совершил ужасное преступление - он лично участвовал в моём распятии. Но я - Ануннак великодушный. Я вам не Энлиль какой-нибудь. Я простил этого солдата и всех вас. Я отнюдь не желаю вас карать; напротив, я хочу вам помочь. Мой трон - сострадание и милосердие; и я - тот, кто милости просит, а не жертвы. Знайте же моё великодушие, намлугаллу!» («человечество» - эмегир)
- Да, дядюшка, да! - горячо закивал Наследник.
- Вот только господин Ану не разделяет твоей веры в то, что подобные благородные слова произведут на черноголовых впечатление. И отказывает тебе в организации Второго Пришествия...
- Энки, ты же на всё способен! - взмолился Йешеле, - Ты - умнейший и хитрейший среди всех благородных Ануннаков...
- Что верно, то верно, - хмыкнул дядюшка, - Не стану отрицать очевидного.
- Ты сумел воскресить меня с Эстер! Ты вытащил нас обоих из Иркаллы! Ты же из любой ситуации выкрутишься!
- Практически из любой. Но что тебе нужно от дряхлого немощного дядюшки на сей раз, о мой неугомонный племянник? Почто ты оторвал меня от жирного жареного карпа, баранины, фиников и пива? Я весь день не ел, мотаясь с одного канала на другой, словно рядовой энгар, - и только собрался подкрепиться, как ты звонишь...
- Я вновь умоляю тебя о помощи! - вскричал Йехошуа, - Ты же можешь раздобыть всё, что угодно! Ну что тебе стоит достать космический корабль? Я же знаю, что ты поддерживаешь тайные контакты со многими Дальними Гостями из соседних звёздных систем... Ты общаешься с ними за спиной у Ану и Энлиля, получаешь от них новые передовые технологии, ведёшь свои тайные переговоры, торгуешь... Ты дружишь и с пиратами, и с контрабандистами, и с повстанцами, и с наёмниками, и даже с этими гнусными рептилоидами из двойной системы Дзета Ретикули, у которых корабли на тарелки похожи. Это ведь они первыми изобрели гиперпривод, а мы уже потом купили технологию у них! Я знаю - мне неоднократно рассказывали, как до знакомства с Дзетой Ретикули Ануннаки летали на старых кораблях класса «Апин», с субсветовыми двигателями и камерами криозаморозки. Ты и сам на таком «Апине», в криокамере, впервые на Землю прилетел; это потом уже мы начали гипердвигатели ставить, как у рептилий на их «тарелках» - а последний «Апин» водрузили в городе Кише как памятник первопроходцам...
- Помню, помню, - ностальгически вздохнул Энки, - Я тогда ещё молодой был... А к «Апину» смертные со всей Ки-Сюммэрк на поклон ходили - считали, что прикосновение к «божьей колеснице» от любой хвори исцеляет. Сейчас они поклоняются той пещере в Йерушалаиме, где мои кургарру и калатурру тебя в гробу видали; а тогда молились старому поломанному космическому кораблю. Люди - что с них возьмёшь?..
У Йехошуа имелся корабль - который назывался, разумеется, «Голутер» (что на идиш означает «Изгнанник»). Это был довольно старый «Апин» с удручающе маломощными двигателями, дающими от силы всего лишь четверть скорости света. К сожалению, Повелитель Ану разрешал дражайшему правнуку владеть лишь таким убогим звездолётом - ибо, как уже говорилось выше, панически боялся бегства строптивого Наследника из системы.
Гнусный старикашка был готов на всё ради сохранения бесценного Анунначьего генофонда.
Слово «Голутер» звучало, естественно, не столь громко и торжественно, как «Чёрный Анзу» (так именовался корабль Нинурты), «Лунная Ладья» (корабль Наннар-Сина) или «Солнечная Колесница» (корабль Уту-Шамаша). Но зато его название идеально подходило к тому состоянию, в котором в данный момент находился Йешеле: к голуту из родного Израиля. Дабы подчеркнуть своё изгнание ещё пуще, Наследник выучил идиш (мотивируя это тем, что «Царь Иудейский должен говорить на языке своего народа; а они сейчас по большей части идишеязычные - Арамит уже забыт»), переделал своё имя на Ашкеназский манер и даже звездолёт нарёк по-хасидски. Но кабы реальные хасиды узнали, КУДА, а, главное, ЗАЧЕМ летает их Машиах на своём корабле, то их пейсы от ужаса поднялись бы дыбом.
На своём старом и убогом «Голутере» Лазуритовый Наследник мог с грехом пополам добраться лишь до трёх шахтёрско-кургаррских спутников; куда, впрочем, периодически и наведывался за компанию с Нергалом. Там, на Северном, Западном и Восточном, оба принца развлекались тем, что устраивали пьянки и оргии в тесной мужской компании с молодыми красивыми Игигами. Растленный Эрра первым предложил своему рыжему брату это экстремальное развлечение (за которое Миндальненькому каждый раз сполна доставалось от его Эрешкигаль - что, естественно, делало развлечение ещё более экстремальным). Наследнику ни от кого не доставалось - ведь он-то был не женат...
Молодые красивые Игиги всегда ждали принцев с огромным нетерпением, и перед каждым их посещением особенно горячо молились Гильгамешу и Энкиду. Каждый Игиг-шахтёр просил святых покровителей крепкой мужской дружбы об одном и том же: чтоб один из аристократов влюбился в него, и сделал своим фаворитом, и забрал с собою на Большую Нибиру, поселив в своём благоустроенном дворце и назначив на какую-нибудь непыльную чиновничью должность. Но, увы, эти мечты вечно оставались тщетными: ибо главной страстью Нергала по-прежнему оставалась дражайшая супруга Эрешкигаль (что, однако же, ничуть не мешало Чумному Лучнику с завидной регулярностью ей изменять), а главной страстью Йешеле - Евреи... Последние несколько тысячелетий Йехошуа, как и его отец Йахве, принципиально влюблялся исключительно в Евреев (в крайнем случае - в Евреек). Евреев и Евреек он любил, а со всеми прочими (Игигами, Инанной, Ацтеками и т.д.) - лишь развлекался... Он был Ануннак принципиальный! У него принципы имелись, в отличие от некоторых.
Но даже страшно представить, что сказал бы какой-нибудь благочестивый хасид Рабинович из какой-нибудь Касриловки под Бобруйском, кабы чудесным образом узрел, чем занимается его ненаглядный Машиах на своей исторической инопланетной родине. Что сказал бы бедный простой Ашкенази, чудом избежавший очередного погрома? Я оставляю за читателями право самим ответить на данный вопрос. Но бесспорно только одно: приличных слов у Рабиновича уж точно бы не нашлось!
Как и все его сородичи-Ануннаки, Машиах Йешеле был мстительным парнем. И чрезвычайно коварным. И он НИКОГДА не забывал нанесённых ему обид.
- ...Неужели твои рептильные друзья не смогут предоставить тебе корабль с гиперприводом, если ты как следуешь их попросишь и как следует им заплатишь? - вопросил своего дядюшку страдающий нагуаль.
- Короче, милый племянник, давай договоримся с тобой так, - наконец вынес свой вердикт Энки, - Я, естественно, доверяю твоему чутью... твоему ясновидению, по которому ты превосходишь всех прочих детей Звёздного Народа. Но и против воли Повелителя Ану я тоже пойти, увы, не могу - мне и так хватает своей бессрочной опалы. За свою помощь людям в ущерб благородным Ануннакам я и так сподобился стольких пакостей и унижений со стороны Ану и Энлиля, что давно уже потерял им счёт. И вот теперь ты, любящий племянник, вновь заставляешь своего дряхлого немощного дядюшку браться за старое, подставляясь под удар...
Йехошуа открыл было рот, порываясь возразить, но старый Сатана жестом остановил его:
- Да, конечно же, я прекрасно понимаю, что ты порываешься сказать. Сейчас патриарх всячески обласкал меня в благодарность за твоё воскрешение... но стоит мне лишь немного отступиться, лишь чуть-чуть его прогневить, - как всё вновь вернётся на круги своя. И ты хоть представляешь себе, ингеле, КАК он разозлится, если узнает, что я по своим неофициальным каналам раздобыл корабль с гиперприводом, чтобы помочь тебе сбежать на Землю?.. Да он же меня в порошок сотрёт!
Йехошуа растерянно вынул из ушей серьги и стал стаскивать с окровавленных запястий браслеты. Будучи умным Ануннаком, он превосходно понимал, что Энки, как всегда, прав.
- ...Корабль-то мне раздобыть как раз не трудно, не спорю. Хоть «тарелку» рептилоидов, хоть наш стандартный звездолёт класса «Гир». У меня достаточно как средств, так и связей. Но как бы потом трудности не начались...
- Но, дядюшка...
- ...Да ты сначала дослушай! В общем, я предлагаю так: два первых раза подождать, ничего не предпринимая. Ану не отпустил тебя сегодня, несмотря на все аргументы и уговоры, - это мы стерпим. Если не отпустит второй раз, во время Второй Войны, - это мы стерпим тоже. Но если он не отпустит тебя в третий раз, несмотря на явную угрозу нового Великого Бедствия - тогда мы уже будем действовать. Тогда я, на свой страх и риск, пойду навстречу твоим просьбам...
- ...Но я не хочу столько терпеть! - вырвалось у Наследника, - Это же почти триста лет, по примерным расчётам Нингишзиды! Как же наш патриарх достал меня своими сплошными запретами! И когда он уже сдохнет и освободит мне место на Престоле? Я бы с огромным удовольствием пришиб бы его собственноручно (да и Энлиля за компанию с ним), но не могу - я же ведь Еврей! Наша Тора велит почитать родителей...
Тут Наследнику припомнилось печальное, страдальческое выражение на лице братца Нергала, и воистину пророческие слова Миндальненького, сказанные во время их последней совместной пьянки: «Как же, как же, - сдохнет старый придурок! Да он ещё нас всех переживёт, новых наложниц наберёт и новых детей себе наделает...»
В отличие от Йехошуа, одержимого манией контрацепции, Ану был воистину одержим манией размножения. Восемьдесят детей за сто Шар жизни - это ведь даже по Анунначьим меркам не шуточки!..  
- ...Терпеть, значит, не привык? А ты привыкай, ингеле! - усмехнулся старый Нахаш, - Привыкай, в жизни пригодится! Ты думаешь, будто бы главная добродетель Ануннака - это храбрость? А я вот полагаю, что долготерпение! Ты сейчас молод и горяч, в тебе гормоны кипят, - вот и хочется получить всё и сразу. Ты как тот торопливый дурак из пословицы, что ещё не поймал лисицу, а уже делает для неё колодку. Каких-то жалких трёхсот лет подождать не можешь! Стыдись! А вот когда доживёшь до моих седин (если доживёшь, разумеется), то поймёшь, насколько верны мои слова... и как важно бессмертному Дингиру обладать бескрайним терпением.
Будучи убеждённым Евреем, преисполненным Скверны Иудейской, Йехошуа намеревался поспорить ещё - но вдруг ощутил, что силы оставляют его. Страшная, дикая усталость, слабость и дурнота вновь навалились на него... а в затылочной части головы появилась и окрепла, медленно, но неумолимо нарастая, отвратительная тупая боль. Все желания принца потускнели на фоне одного - поскорей забраться в постель, укрыться с головой одеялом и провалиться в долгий, тяжёлый сон.
- Ладно, дядюшка! - мрачно выдавил из себя Наследник, - Сейчас я, к сожалению, слишком слаб, чтобы настаивать на своём. И только поэтому я нынче уступаю и тебе, и Ану. У меня раскалывается голова, и, кажется, поднялось давление...
- По тебе заметно! Пойди, умойся как следует, а потом приляг и постарайся уснуть! Тебе нельзя напрягаться в Йомим Норайим, - говорю это как медик...
- Но, Энки, я ловлю тебя на слове: ты должен мне помочь в третий раз! Помни о том, что ты обещал!
- Да уж помогу: слово благородного Ануннака! Тем более, что до Третьей Войны ещё остаётся время. И, поверь моему богатому жизненному опыту: за эти примерно триста лет многое может измениться: как на Земле, так и у нас, на Нибиру...
- Спасибо, премудрый дядюшка: ты дико меня утешил.
- Ты знаешь, как я тебя люблю! И знаешь, ПОЧЕМУ: причин всего три. Потому что ты не Энлиль - это первая причина. Потому что ты умешь прощать людей и заботиться о них - это вторая. И потому что у тебя есть душа... Еврейская душа, что бы там ни говорили Ану с Нунамниром... и эта душа находится не в Ме...
Ещё до того, как мы с тобой лично познакомились... ещё тогда, когда ты жил на Земле, в приёмной семье гурушей... я уже понял по донесениям следящих за тобою агентов: ты резко отличаешься и от Ану, и от Энлиля, и даже от своего отца Ишкура-Адада (хоть и являешься его клоном). В тебе есть много такого, чего нет и никогда не было в них... слишком много человеческого... И уже тогда я, помнится, подумал: «Какое счастье! Наконец-то появился ещё один Ануннак, который хоть иногда думает о людях - и хоть немного заботится о них. Теперь-то я, старик, могу умереть спокойно, не переживая за судьбу людского племени. Теперь мне есть, кому поручить моих лулу...»
- Спасибо, дорогой дядюшка. Ты вновь растрогал меня до слёз, - сдержанно поблагодарил его Йехошуа, - На том, как говорится, стоим. Я таки стараюсь.
- Ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку, - заверил его старый Нахаш, - ибо я вижу в тебе защитника своих черноголовых... Но если ты полагаешь, что я в восторге от твоих отношений с Нергалом, то ты шибко ошибаешься! Вот эти отношения я нисколько не одобряю! Чумной Лучник на тебя дурно влияет! Вот кабы ты с Эррой меньше пил, вообще бы цены тебе не было!..
Йешеле болезненно поморщился:
- Дадно, дядюшка, давай не будем сейчас про Эрру - и без него тошно... Целую твои руки. До связи!
Йехошуа отключил коммуникатор и небрежно швырнул его на кедровый столик, заставленный многочисленными серебряными зеркалами, золотыми раковинами с разноцветным красящим порошком, сердоликовыми, обсидиановыми и алебастровыми сосудами, полными благовоний, и заваленный таким неимоверным количеством украшений, что кабы их узрели чудесным образом воскресшие Абарги и Мескаламдуг, то тут же бы умерли от зависти во второй раз. Затем принц упал в своё роскошное раззолоченное кресло, инкрустированное лазуритом и перламутром, и бессильно откинул голову на спинку. Хотел было поначалу кликнуть рабов, дабы расплели ему волосы и помогли раздеться - но передумал. Сейчас он не желал никого видеть... кроме разве что Магдалины (обладавшей редким талантом - никогда и ни в чём его не раздражать)
Обычно его причёсывала, одевала и раздевала Магдалина - и она же стелила ему постель, накрывала на стол, прислуживала за обедом и ужином, помогала совершать омовения, умащаться благовониями и наносить краску на лицо - словом, выполняла стандартные обязанности жрицы ранга нин-Дингир. Она же при необходимости обрабытывала и перевязывала его вечно незаживающие раны.
Но сейчас старая Магдалина (её клон № 11) уже, к сожалению, скончалась; а новой Мириам (клону № 12) не исполнилось ещё и трёх лет... Маленькая черноголовая девочка, предназначенная в наложницы всемогущему Ануннаку, жила в том крыле дворца, что предназначался для слуг; и о ней, по приказу Йешеле, тщательно заботились суррогатные родители-Игиги.
Мириам не могла так просто отделаться от своего энтумского счастья: стоило молодому Владыке Бурь вновь воспылать к ней страстью - и он в очередной раз её клонировал.
Разумеется, Наследник часто навещал малышку-нгеме, обеспечивал её всем необходимым, проявлял свою любовь и заботу, играл с нею... Он стремился к тому, чтобы будущая нин-Дингир привыкала к нему, своему господу и повелителю, с самого раннего детства. Но он же, в конце концов, не осёл, чтоб жениться на трёхлетней! Все клоны Мириам приступали к своим непосредственным энтумским обязанностям лишь по достижению зрелости - то есть, не раньше двенадцати лет. Лишь в этом возрасте, когда у девушек истекала первая кровь, появлялись лобковые волосы и начинала расти грудь, они становились полностью готовыми к тому, чтоб служить Ануннаку-повелителю своим лоном. В возрасте двенадцати лет сама Инанна впервые отдалась своему прадеду, посетившему Урук во время церемониального визита на Землю, - а уж какая-то жалкая нгеме тем паче не смела нарушать устоявшуюся традицию.
О, кабы Мириам (взрослая, двенадцатилетняя Мириам) сейчас оказалась рядом с ним! Кабы она ласково обняла его, и утёрла слёзы с его очей, и обвила бы руками его шею, и села бы на колени! А он бы тогда улыбнулся ей сквозь высыхающие слёзы, и подхватил бы девушку на руки, и прижал бы к сердцу, и отнёс бы на ложе! И там, под одним одеялом с юной лулусаль, хоть на краткий миг обрёл бы покой со своей энтум, прижавшись губами и языком к её маленькому, но такому сладкому и горячему лону!
Только одно утешало и успокаивало его по-настоящему: когда он целовал лоно своей рабыни, а она гладила и перебирала его длинные вьющиеся волосы...
Но сейчас, когда любимая наложница отсутствовала, никто не мог утешить рыжего Наследника в его горе. Что же касается родного отца (и по совместительству - любовника; ибо у клонов одно другому не мешает), Ишкура-Йахве, то на него тем более нельзя было рассчитывать, поскольку он, нагло наплевав на Йомим-Норайим, неожиданно улетел в Новый Урук, в гости к своей давней подруге Уркитту. Да, представьте себе: в последнее время он опять, внезапно для всех, сошёлся с ней! Как будто и не было Голгофы...
И был Йехошуа совершенно один: без корабля, без отца, без своей энтум. И не знал он, куда податься, если даже сам всеведущий дядюшка отказал в помощи.
Одиночество и бессилие - что может быть страшнее?.. Этого и боги боятся.
Даже у меня, правдивой повествовательницы, но совершенно посторонней лулусаль, просто разрывается сердце при описании страданий божественного сына Нибиру.
- Я погибаю из-за любви! - вскричал Лазуритовый Наследник, - Я изнемогаю от любви!
Затем он, прямо в одежде и даже в обуви бросился на свою застеленную львиными и ягуарьими шкурами роскошную кровать из кедровой древесины, словно в омут, - и страстно, горячо разрыдался.
«Но это же смешно!» - воскликнули бы мы; но мы, разумеется, не сделаем этого из сострадания к доведённому до отчаянья молодому и прекрасному Ануннаку.

5772 год от начала Царства Сюммэрк; месяцы Ташритум-Шабатум (от Йом-Киппура до весенних дней Ишкура-Адада по Ниппурскому календарю)