Отражённое в зеркале
марево теней.
Есть, но не скажешь, что есть.
Нет, но не скажешь, что нет».
Минамото-но Санэтомо
ЭТИ ЖЁЛТЫЕ, МАНЯЩИЕ ОГНИ…
/ В основу рассказа положен реальный случай времён СССР /
Сейчас весна. Всё в природе радуется новой жизни, а вот мне совсем недолго осталось вдыхать запахи этих чудесных трав, произрастающих на этом совсем крошечном клочке земли, где я сижу в кресле, укрытая тёплым пледом. Едва заметный ветерок овевает мне лицо. Майские жуки жужжат вокруг деревьев. Откуда-то доносится кваканье лягушек. Именно так мне и хотелось окончить свой путь. Под цветущими яблонями, на обожаемом мною островке рая, перешедшем мне в собственность несколько лет назад. Но... Завтра меня не станет. Мне уже недолго любоваться облаками, живущими своей изменчивой жизнью, и вечно меняющими настроение всего, что ещё живёт под ними. Недолго любоваться цветущей молодостью моей любимой племянницы, которая сидя рядом со мной, пишет эти строки по моей просьбе, так как я уже настолько слаба, что не могу держать в руке даже простого листа бумаги. Я не сомневаюсь в ней. Она ничего не упустит. Правда, дорогая Иринушка. Пиши, душа моя.
Я постараюсь быть краткой, друзья мои. Всё, что я сейчас расскажу вам, мои любезные читатели, было так давно, когда я была весела, по большей части беззаботна, и, что совершенно естественно, была наивная и глупая. Да, да. Именно глупая. В хорошем смысле, конечно. Вы знаете, я была влюблена. Влюблена удивительно. Влюблена совершенно. В то давнее время любовь и страх жили во мне одновременно. Странно, правда? Душа моя томилась по возлюбленному, но, видя, каков он бывает иногда в своих крайних проявлениях, я страшилась его...
Завтра я умру... Но прежде чем уйти туда, откуда я, когда-то была призвана Высшими Силами, и я совершенно в этом уверена, я хочу поведать вам, тем, кто будет держать в своих руках эти записки, историю, таинственную и необычайную. Историю происшедшую со мной, с подругой моего детства и с тем, о котором я упомянула только что выше.
Я больна, дорогие мои. Больна неизлечимо. Никто не в состоянии помочь мне задержаться здесь, на этой земле хотя бы ещё на один день. Эта болезнь приходит со временем ко всем без исключения и зовётся она - старость. Тело моё окончательно разрушено временем, но душа, моя любящая душа, словно и не менялась никогда. До сих пор, будто наяву я вижу и переживаю всё то, странное и не объяснимое, что произошло тем туманным, осенним вечером, в жёлтом доме...
У меня мало времени и мне нужно успеть высказаться. Прекрасное солнце моей жизни уходит за горизонт. Для меня наступает то время, что зовётся ночью. Но почему-то, друзья мои, во мне есть крепкая, непоколебимая уверенность в том, что я ещё вернусь в этот мир. В этот необыкновенно прекрасный, так мною любимый мир. И, я уверенна, у меня вновь будет молодое, сильное и красивое тело. Я вновь повстречаю свою любовь. Повстречаю того, о ком грущу вот уже много, много лет. Буду страдать и мучиться, радоваться и грустить, а значит – жить. Для меня вновь настанет рассвет. Жизнь вновь раскроет для меня свои объятья, и я устремлюсь навстречу всему, что она приготовит для меня.
У меня очень хороший доктор. Он совершенно точно назвал час моей смерти. И у меня нет оснований не верить ему. Он добрый человек. Все его пациенты скончались именно так как он им и предсказывал. Минута в минуту.
Моя любимая племянница уверяет меня, что успевает записывать за мной и ничего не пропустит. А это важно для меня. Важно и для вас, мой читатель. Очень и очень важно. Важна любая мелочь моих воспоминаний. Помните об этом. Ибо я буду говорить не только о странном и не объяснимом, но и о возможных сокровищах, которых вы, именно вы, читающие эти строки, надеюсь, будете достойны. Ну и, разумеется, если вам повезёт. Ничего не пропускай, Иринушка. Старайся.
Так вот, немного мыслей о возможных сокровищах. Обладать сокровищами, дорогие мои, конечно же, хотят все. Даже - нет, не просто хотят, а мечтают о них. Жаждут! Жаждут как живительного дождя во время засухи. Как жарких объятий любимого. Как первой брачной ночи с ним. Как избавления от проклятой нищеты, не позволяющей человеку ощутить полноту свободы от насилия государств. И не перестают мечтать о них на протяжении всей своей жизни. Те же, кто делает вид, что сокровища для них безразличны, лгут. Не верьте таким людям и не соединяйте с ними свои жизни. Это пустые люди. Вместо сердца у них комок болотной тины. В них нет страсти, и потому они не способны по-настоящему любить. Если они и заслуживают внимания, то только как пациенты психиатрических клиник. Желать сокровищ необходимо всем! Я абсолютно в этом уверена. На то они и сокровища, чтобы их все хотели. Именно ВСЕ. Как все хотят свободы, независимости и счастья. Но я слегка отвлеклась.
Моего милого друга давно уже нет со мной. С того самого вечера о котором я упомянула в третьем абзаце этих самых воспоминаний. Для меня, случившееся в тот туманный вечер, это несчастье всей жизни. Несчастье, которое изменило всю мою жизнь. Имя моего возлюбленного и его прозвище были слиты воедино, и оттого звучало очень длинно. Его имя было Валентин. Мы же звали его Валька. Но чаще всего, Валька Шкет Куриные Мощи. Звучало как Кощей бессмертный. Не знаю, почему у него было такое прозвище, но оно, это самое прозвище его никак не тревожило. Наоборот – оно ему нравилось. Я до сих пор не могу без волнения произносить его…
Конечно, тогда, в те далёкие времена, у нас у всех были прозвища. Видимо без них никак нельзя было обойтись. Почему оно бывало таким, а не иным? Одному богу известно. Точно знаю только одно, прозвище всегда выражало самую суть человека. И, услышав однажды чьё-то прозвище, если у тебя, хоть малость варила голова, ты сразу понимал кто перед тобой.
Меня в том лагере, о котором я скажу ниже, звали Таточкой. Потом сократили до «Тата». Я была маленького роста, мои руки и ноги были очень худыми, походили на нелепо соединённые каким-то недоучкой кривоватые сучки. Может быть, было и ещё что-то, повлиявшее на моё прозвище, но это уже не ко мне вопрос.
Он, Куриные Мощи, был…, хотя… почему – был? Очень возможно, я почти уверенна, что, он и сейчас есть. Я не видела ни его смерти, ни его мёртвого тела. И никто мне не сообщал о его какой-либо гибели. Так вот, он,… всё равно просится это проклятое слово – был, как и я, очень небольшого ростика. Худощавый, но в целом приятного сложения. Но вот что я вам скажу, дорогие мои читатели, рост-это не главное в жизни человека. Некоторые, я имею в виду мужчин, зацикливаются на этом, а напрасно. Характер, ум и воля, вот что выявляют человека среди себе подобных и позволяют добиваться желаемого. И это также верно, как то, что мы все когда-то обязательно умрём. Все. Все покинем эти великолепные подмостки. И наше место займут другие лицедеи… И, что самое забавное, милые мои, они будут разыгрывать все те же самые пьесы, что и мы. И, что бы, и как бы не разыгрывалось, всё будет, уверяю вас, шарман бонжур. (Племянница улыбается.) Но продолжим…
Мощей боялись все. Даже те, кто был явно сильнее Шкета, опасались его. Если его вдруг задевали, его лицо делалось выжидательно хищным. Глаза замирали на обидчике и всем начинало казаться, что перед тобой не человек, а какая-то злая пружина, готовая с ужасной силой взорваться, разметать, раскрошить и уничтожить всех вокруг. А не только его недруга. Его опасались и боялись. Его маленькие, словно из железа, кулаки не били, а вонзались в тело жертвы. В драке он был свиреп и хищнически беспощаден. Если он бросал камень, то полёт его сопровождался свистящим шелестом. Только совершенно чёткий, акцентированный щелчок, возвещал всем о метком, неотвратимом попадании. Повторить такое не мог никто.
Почему я так подробно рассказываю вам о нём? Да потому, что бы вы знали, с каким человеком вы рискуете встретиться, если вдруг решитесь идти по моим следам и совершенно неукоснительно, последовательно, практически следовать моему повествованию.
Судьба свела меня с Куриными Мощами очень давно. Мы были подростками одиннадцати лет и встретились в пионерском лагере. В этом наибезобразнейшем муравейнике, наиотвратительнейшем из всех, которые мне довелось видеть в своей, как вы, конечно уже поняли, весьма долгой жизни. О, эти ужасные, вонючие, лагерные, советские туалеты! Все мои наилучшие воспоминания омрачаются именно ими. С каким удовольствием я сама утопила бы в них их же создателей.
И в этом лагере все мы, по большей части, были предоставлены сами себе. Что бы нам не приказывали наши вожатые, мы всегда старались жить так как желалось нам, а не им. Распорядок дня для нас значения не имел. Мы соблюдали только завтрак, обед и ужин. Ну, вы сами понимаете, без этого никак нельзя.
Здесь я, прошу прощения, вынуждена прервать своё повествование, так как я разволновалась от воспоминаний и мне необходимо отдохнуть. Собраться с мыслями, чтобы не упустить ничего, что может помочь вам. Мне нужны силы, чтобы дорассказать вам всю эту необычайную и страшную историю.
Ну вот, мне уже лучше.
Сейчас, конечно у всех эти, как их, чтоб им пусто было… компьютеры, мобилы. И кажется, что люди должны стать ближе друг к другу. Ведь нет проблем что бы поговорить, пообщаться. Кажется что всё шарман бонжур. Но это только так кажется. Как ни странно, но мир не стал лучше от этих мобил и компьютеров. Наоборот. Он стал ещё более разобщён, разъединён. В наше время было иначе.
Компьютер, дорогие мои, это ведь не друг, который будет переживать за тебя, искать тебя, стремиться к тебе изо всех сил. Сопереживать твоим радостям и неудачам. Про-цес-сор! Этим всё сказано. Всё, что он способен делать – это процесс. Разве эта железяка может любить, дружить, сочувствовать, сопереживать? Ответьте. Вот то-то. И, что самое отвратительное, она и человека, со временем, переделывает в процессор. Как говорится: с кем поведёшься... Я заметила, у человека оболваненного компьютером исчезают признаки чувств, проявления сердечности. Только процессы. Не богатая, искромётная речь, не прекрасные слова проникающие в сердце близкого человека, а ин-фор-ма-ци-я. Процессы и информация… Это так печально, дорогие мои. Мой вам совет: не проводите много времени в обнимку с этим монстром. Он убьёт в вас человека. Это так ужасно. Идите в реальную жизнь и любите.
Вот, племянница моя говорит мне, что я сейчас излишне сурова к её поколению и несправедлива. Может быть. Но это только означает, что я осталась человеком. И у меня по прежнему есть неравнодушное сердце, отзывчивая душа, эмоции. А не процессы, чтоб их…
Так вот, Валька Шкет буквально бредил морем. Только море, говорил он, даёт ощущение безграничной свободы пространства и жизни. В последний год он буквально рвался к нему. Копил деньги на билет. Ему очень хотелось иметь яхту. Хотелось учиться в мореходке. И была у него ещё одна благостная болезнь. Именно болезнь. Наверное, это самое подходящее слово к его устремлению. Он буквально бредил кладами. Его всегда манили сокровища. Спрятанные драгоценности. Видимо, ещё и потому он мечтал о морях, что в их глубинах покоятся несметные, вековые сокровища. Шкет знал чего хотел. Я уверенна, что эта благая страсть к кладам, сыграла не последнюю роль в его таинственном исчезновении. Но я забегаю вперёд.
Маринка, моя подружка детства, была с Украины. Ей хотелось просто уехать домой. Мы были очень привязаны друг к другу. Мы были с ней одногодки. Да что одногодки, мы даже родились с ней разницей в десять дней. Только, она была тёмноволосая, а я – светленькая. У неё была странная сыпь по телу, которая не поддавалась никакому лечению, и она надеялась, что море её вылечит.
Вот мы и собрались, когда нам всем исполнилось по семнадцать лет, ехать к морю. Маринка домой, в Одессу. Валька Шкет, боясь, что его заберут в армию, в мореходку. А я - за ним. Так как не могла без него жить. Он, конечно же, знал об этом.
И так, дорогие мои, я начинаю свой рассказ. Будьте внимательны и ничего не упускайте. Внимание и ещё раз внимание. Ты тоже, Иришенька, будь внимательна, душа моя.
Была поздняя осень. Первые числа ноября. Мы приехали в Москву днём. Сырым, серым днём. Поезд наш отправлялся на юг около десяти вечера, и у нас было достаточно времени чтобы побродить по городу. Конечно же нас потянуло на Красную площадь. На ту площадь, где веками творилась кровавая история нашей несчастной, многострадальной родины.
Как только мы дошли до площади, сырость, висевшая в воздухе, превратилась в нечто моросящее. Эта морось буквально размывала очертания домов, превращала горящие уличные фонари в тусклые, размазанные в сером пространстве, таинственные огоньки. Мы очень быстро промокли и продрогли. Побродив по площади, у кладбищенской кремлёвской стены, мокрые и усталые мы стали искать метро. Никто из нас не знал Москвы и, где искать это метро, как оно выглядит, никто из нас тоже не ведал.
Не помню, кто из нас первый обратил внимание на длинное желтоватое здание стоящее сбоку от Красной площади. Оно стояло невдалеке перед нами и словно манило нас своим таинственным видом. О, это жёлтое здание! Оно преследует меня с тех давних пор, словно дьявол свою жертву. И, что удивительно, нас, всех троих, одновременно, буквально потянуло к нему.
Судя по всему, это было гражданское строение. Все окна, всех четырёх этажей были темны. И только над чуть приоткрытым входом, горел тусклый, жёлтый фонарь. Сбоку от входа висела скромная, казённая вывеска «Управление гор водоканала».
Мокрые и несчастные мы поднялись по четырём ступенькам и, скрипнув дверью, вошли. Но как только мы переступили порог, теперь я это могу утверждать, мы сразу же перестали владеть собою. Мы оказались в плену того времени, что веками обитало там, за стенами этого здания.
Мы перестали общаться между собой. Дар речи был потерян нами и, лишь изредка, мы, словно зачарованные, взглядывали друг на друга.
Перед нами была довольно крутая лестница, ведущая на второй этаж. Дверь в её конце была также приоткрыта и над ней горела такая же тусклая, жёлтая лампа.
Я не знаю, почему мы не остановились внизу. Ведь могли же остаться при входе, погреться и идти искать метро дальше. Но мы этого не сделали. Какая то, подчинившая нас себе сила, влекла только вперёд.
Поднявшись по лестнице, держась друг за друга, мы вышли на второй этаж. Перед нами была полукруглая, открытая, довольно обширная площадка, огибавшая часть здания. Справа тянулись кружевом красного кирпича, частые, арочные проёмы окон. Впереди, в самом конце площадки, тускло светился... всё тот же жёлтый фонарь...
Словно таинственное одноглазое существо, постоянно опережая нас, манило и манило в неизвестность. Я и сейчас, если закрою глаза, вижу, влажно поблескивающий сквозь толщу тумана этот призывный, ничего не обещающий взгляд.
Словно в трансе мы продолжали медленно двигаться прямо к нему.
На какое-то время нас остановила надпись, вспыхнувшая на соседнем здании. «Гостиница Россия». Это вернуло нас в реальность, но ненадолго.
Внезапно, неизвестно откуда пространство стало наполняться странными звуками. Они становились всё громче и громче. Скрежет, звон цепей, стоны, ропот толпы. И среди всех этих звуков выделялся один. Кто-то негромко, одобрительно посмеивался...
Здесь я должна остановиться. Вновь собраться с мыслями. Мы подходим к главным событиям того, безумного для нас, вечера.
Эти стоны людей, их внезапные вскрикивания, звон цепей, удары по металлу, какая-то возня, шёпот... были вокруг нас. Казалось, что мы сами, в кандалах, находимся в некой толпе, которую куда-то ведут охлёстывая плетьми. Голоса, голоса... Это было ужасно! Нет слов, чтобы описать тот страх, который охватил наши сердца.
Мы продолжали путь по открытой площадке к желтеющему впереди нас дьявольскому глазу, и нами стало овладевать безумие...
Прижавшись друг к другу, оглядываясь вокруг, мы, уже еле передвигая ногами, шли вперёд. И вот, наконец, мы у фонаря. Слева от него была лестница ведущая вниз. Каменный мешок со ступеньками. Раскрытая пасть неизвестности. Опять же с левой стороны, вдоль этой лестницы уводящей вниз, располагались настенные арочные ниши, высотой в рост человека и глубиной около полуметра. Крики, звон и стоны усилились. Казалось, они шли из этой раскрытой лестничной пасти. У нас не было иного выхода кроме как идти вниз. О повороте назад мы даже и не помышляли.
В самом пространстве лестничного спуска, как ни странно, звуки стали тише, и только толи смех, толи смешливое покашливание, по-прежнему главенствовало в этом жутком хаосе звуков.
Неожиданно, где-то в середине лестничного спуска, одна из ниш стала, словно раскрываться. Или, вернее таять. Точно не могу сформулировать. И вскоре, в глубине, во мраке мы увидели скопище лежащих и стоящих людей, разделённых на группы. Почти все они были в длинных изодранных рубахах навыпуск. Некоторые были голые по пояс, с вырванными кусками кожи, а местами и мяса. Все они были в цепях и железных ошейниках. Чадящие факелы на каменных стенах, мелькающие тени, грязная солома на полу. Посреди помещения стояло сооружение из брёвен и верёвок. Среди них, растянутый за руки и за ноги висел голый человек. Его свисающая голова была неаккуратно выбрита и волосы клочьями торчали на ней. А прямо перед нами стоял невысокий рыжебородый, плотного сложения мужик. Он был в красной рубахе с засученными рукавами и держал в руке железную кочергу с раскалённым до красна концом, И посмеивался...
Почему я так подробно всё описываю? У нас было время рассмотреть этот ад. За всю свою жизнь ничего ужаснее я не видела. Потом произошло то, о чём никто из нас не мог даже и помыслить.
Рыжебородый повернулся к нам лицом и перестал смеяться. Он определённо видел нас. Между нами было метра три, четыре и он вдруг сделал шаг к нам. Отшвырнул кочергу, вытянул шею и стал внимательно нас рассматривать. Мы отшатнулись к противоположной стене не смея произнести ни звука. А рыжебородый, с перекошеным лицом, одной рукой сдвинул набок красную шапку с круговой опушкой, другую же, сунул в стоящий рядом с ним небольшой сундук, окованный полосами железа, и вынул полную горсть драгоценных камней. Поверх этой переливающейся огнями груды, лежала золотая цепь. Его огромная, наполненная этими камнями ладонь, с унизанными перстнями пальцами, протянулась к нам.
Подь сюды. - Вдруг произнёс он негромко высоким и в то же время хрипловатым голосом. - Молю тя. Это табеее...
Слово «табе» он произнёс нараспев, сделав долгое ударение на звуке «е». Кто-то дал ему факел и он протянул его по направлению к нам.
Ну... - Повторил он. - Я, молю тя. Бяри. Ну подь. Подь сюды.
И вот случилось то, что сделало всю мою жизнь несчастной. Шкет сделал шаг вперёд и протянул руку к драгоценностям.
Всю оставшуюся жизнь я корю себя за то, что не удержала его тогда. Он был бы со мной, и я была бы счастлива. И всё у нас было бы шарман бонжур...
В то время я не задумывалась о Боге, никто из нас не носил ни крестиков, ни каких либо образков. Советское время. Атеизм. Сами понимаете... Не было у нас с собой, к сожалению, и никаких иконок. Этого, Иринушка можно не писать. Уже написала? Ну и умница. Пусть все читают, какая я была дура, и как мне было плохо от этой моей дурости.
Так вот. Шкет протянул руку, словно в трансе подошёл к разверзшейся нише и положил свою ладонь на драгоценности. Это был конец. Рыжебородый сжал свою ладонь, захватив ладонь Вальки и потянул на себя. А Валентин оглянулся на нас с Мариной и, вдруг, чего я никак не ожидала, шагнул к рыжебородому. Сам шагнул. Рыжебородый пересыпал камни в ладони Вальке и вновь удовлетворённо засмеялся, глядя на него.
Мои. - Прошептал Валька, зачарованно, неотрывно глядя на сверкающие при свете факела камни.
Мои... - Тихо повторил он вновь. И коротко взглянув на нас, взял в горсть несколько камней, и бросил их нам. Их дробный, раскатистый стук по ступенькам лестницы, до сих пор у меня в ушах.
Теперь у меня, у нас, Татка, будет яхта. Настоящая. - Продолжил он, и, повернувшись, хотел было направиться к нам, но рыжебородый преградил ему путь, а здоровенный, голый по пояс мужик, обхватил Вальку сзади, сковав его движения. Затем рыжебородый, повернув голову, скосил на нас глаз, с полыхающим в нём красным пламенем факела, и самодовольно засмеялся.
Сейчас же происходящее стало мутнеть. Словно прозрачная, постепенно тускнеющая плёнка стала возникать на месте стены. Последнее, что мы услышали, был Валькин крик: «Я вернусь! Жди меня, Татка! Я вернусь... »
Вот так, дорогие мои, я потеряла своего любимого. Я ждала его. Ждала всю свою жизнь. Где бы я не находилась, куда бы судьба не забрасывала меня, думы о нём, о его необъяснимом исчезновении, не покидали меня.
Когда стена восстановилась, мы с Маринкой, очнувшись, в страхе кинулись к видневшейся внизу приоткрытой двери. Выскочив на улицу, неожиданно, прямо перед собой, метрах в семидесяти, мы увидели большую, светящуюся букву М. Это было метро. Возле входа толпились люди. Мы кинулись к ним.
На стене здания, примыкавшего к входу в метро, висела табличка: «В этом месте, в XVI веке, находились пыточные Ивана Грозного». Оглянувшись, я вновь увидела, едва пробивавшийся сквозь мрак и морось, таинственно манящий, жёлтый глаз ужаса из прошлого…
У меня случилась истерика, и Марине пришлось изрядно повозиться со мной, что бы хоть немного успокоить меня.
Мы не стали никуда обращаться, заявлять о происшедшем, так как нам никто бы не поверил.
Вот, казалось бы, и вся история, друзья мои. Конечно, ехать, после всего этого кошмара, мне стало некуда, и я поехала к Маринке в Одессу. Да и она оставлять меня одну никак не хотела. Потом судьба кидала меня по разным городам, общежитиям, местам работы...
Однажды я устроилась на работу в один краеведческий музей на Украине. Получила свободный доступ в приличную библиотеку. И вот тогда я стала перечитывать все, находящиеся в ней книги о времени правления этого самого Ивана Грозного. Я узнала того, кто захватил моего Вальку. Это страшный человек. Если кто нибудь из вас, вдруг решится повторить наш маршрут и встретится с ним, опасайтесь его. Не поддавайтесь на его драгоценные посулы.
Я сама, спустя несколько лет, однажды пыталась отыскать это место, но не смогла. Для этого нужно иметь спокойствие и выдержку. А я... сразу пришла в такое волнение и страх... В общем, ничего не вышло. А так хотелось схватить за руку его самого, этого рыжего, и вытащить сюда, к нам... Узнать у него, где мой Валька... Шкет... Куриные Мощи....
Ой! Что-то мне совсем плохо стало. Всё записала, Иришенька? Ничего не упустила? Ну и умница. Сохрани эти записи. Вдруг найдётся человек, пожелавший отыскать этот жёлтый дом... Обхитрить рыжего злодея... Забрать у него его драгоценные камни и золото...
Только вот, главное, как я понимаю, всё должно совпасть точь в точь, что было с нами. И время года, и час, и погода, и моросящий дождь, и жёлтые, манящие огни пыточных подземелий Грозного Ивана... Всё это вместе и есть ключ к взаимопроникновению времён. Да! И не забудьте взять с собой иконку. Пригодится.
Прощайте, милые мои. Вернее, до свидания. Ведь, как вы читали выше, я уверена, что обязательно вернусь... И всё будет шарман бонжур.
г. Владимир - 2011