Неделя Масленицы узкою казалась.
До четверга ("разгул" который) только малость
Осталась: тёща, пригласившая к обеду.
С утра побрился, галстук новый (что в горошек,
Такой же синий, как и круг под левым глазом)
Я завязал узлом на крышке унитаза,
Одел кальсоны, телогрейку, взял гармошку.
А путь неблизкий предстоял: четыре дома,
Затем троллейбус, электричка, дальше лесом.
О чём же думал перед тем младой повеса?
В кальсонах полем по морозу неудобно.
Не потому, что как-то скованы движенья,
И что-то грации мешает, как танцору.
А просто можно отморозить. Помидоры
Опять же в поле. В этой драме положений
Не грел зипун, гармошка ныла: мол, не баре.
Но я дошёл, вот тёщин дом, родной, как в морге.
Я ощущал себя, как будто Рихард Зорге
Средь камикадзе с тамагочи в суши-баре...
А дальше помню здесь, а там – уже иначе.
Суббота, пятница, прощённый целовальник,
Золовки в бане, пьяный тёщин умывальник,
Что выбегал из спальни прятаться на даче.
Сжигали чучело. Как раз за сельсоветом.
Прощали каждого, кто вырваться не в силах.
Они пощады (на лечение) просили.
Тот не забудет, кто хоть раз увидел это...
А утром солнце с мёрзлым запахом клозета
Смешает воздух сквозь решётки в каземате.
15 суток. Одного лишь не понять мне:
Как это вышло? У меня ведь тёщи нету!..
Какого чёрта мы сожгли в селе управу?
Зачем пейзанок гнали голыми на речку?
Душа молчит. Хочу на волю – это лечит.
Вот только пост. Он – за дверями и направо...