Дано мне жало в плоть. Глава четвертая (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

– Чего это он тебе уже два раза звонил? – поинтересовался Борис Борисович.
– Да я же сказала, что вначале позвонил об этом придурке, Антоне, а сейчас вот, торопит домой. Говорит: «Не задерживайся на работе», – ответила Мария. Она еще нежилась на тахте, прикрытая простыней. Борис Борисович был уже одет и приглаживал свои редкие волосы перед зеркалом.
– Да, но что ему, интересно, нужно?
– Скорее всего – ничего интересного, просто торопится посплетничать. Спросил вот еще, не знаю ли я, кто такой Сволин?
– И ты не знаешь?
– Нет, От тебя, вроде как, слышала эту фамилию.
– Да, я упоминал, и я же говорил об этом Сволине Сергею. Вот он у тебя и интересуется.
– Скорее всего, так и есть.
– А может, что, действительно интересное? – Борис Борисович присел в кресло, взял со столика бутылку воды, не спеша, налил в тонкий стакан. Отпив немного и не дождавшись ответа, спросил вновь:
– Он не говорил раньше об этом Антуане?
– Говорил, – ответила Мария. Она запрокинула руки за голову, – авантюрист, каких мало. Настоящее имя – Антон. Фамилия – Подчеревник. Слушай, Боря, а нельзя отправить Сергея в какую поездку?
– Отправлю, – без особого энтузиазма ответил Сухотин, – через неделю, может, две, будет поездка как раз. Его и включу. Да я же говорил тебе.
– А сам, как освободишься?
– Ну, мне проще, у Валентины и так поездок хватает. Сама знаешь.
– Но в это время?
– Какая разница? Будет дома – я куда–то буду вызван.
– Ну хорошо, – Мария повернулась на бок, откинула волосы и вдруг улыбнулась.
– Ты чего? – спросил Борис Борисович.
– Ничего. Так. Вспомнила, как ездили в Москву. Слушай, – Мария приподнялась на локте, – не зови меня Машей. Зови меня, как Сережа, Марго.
– Не–а, – усмехнулся Борис Борисович, – не хочу, как Сережа. Да и привык. Для меня ты – Маша.
Зазвонил мобильный телефон. Мария протянула руку, взяла аппарат на столике в изголовье.
– Слушаю. А, опять ты, Сереженька. Я сейчас еще на конференции. Еще с полчаса, не меньше. Через час буду. Целую. Да.
– Опять он? – спросил Сухотин.
– Опять.
– Что–то не нравится мне это, – поморщился Борис Борисович, – наверное, собирайся.
– Ох, неохота, – в ответ потянулась всем телом Мария.
– Давай, давай. Еще не хватало, чтоб он что–то заподозрил.
– Да перестань! Он дома сидит, вызванивает. Первый раз, что ли?
– Кстати, а где сейчас Валентина? – вдруг, не к месту, вспомнил Борис Борисович о жене. Он вытащил из кармана пиджака телефон. Набрал номер.
– Алло! Валя? Да, я. Как дела? Чего так тяжело дышишь? А, опаздываешь, ну, извини. Чего звоню? Да так, просто соскучился. Что? Все в порядке. Когда? Через час? Ага. Договорились, – он выключил телефон, – Ну, вот, как раз через час Валентина придет.
– А где она? – поинтересовалась Мария.
– На конференции.
– На такой же, как и я?
– Не язви! – оборвал ее Сухотин, – она прямо с совещания туда бежит. И вообще – прекрати на эту тему говорить, – он взглянул на Марию тем взглядом, с которым любил фотографироваться – очень строго.
– Ох, испугал, – засмеялась та, – ну ладно, не буду. Иди вон, попиши о своем Савле. Опиши вот, что мы с тобой делали. Иди. Я вставать буду.
Сухотин хотел сказать ей что–нибудь резкое, но передумал и тяжело ступая, вышел из комнаты.
«Действительно. Теперь можно и поработать, – подумал он. Прошел к столу, уселся и начал писать, успев подумать: – А ведь идея Машки хороша. Сейчас». Он на мгновение поднял голову, прищурился, словно пытаясь вспомнить, потом быстро начал покрывать размашистыми строками лист:
«Поселившись в Иерусалиме, у сестры, Савл несколько дней не выходил из дома, старательно запоминая все, чему его учили. Кто живет рядом, как ходить по улицам и прочее, что надо знать провинциалу. Но кроме этого, Савла интересовало еще многое, о чем он не рисковал спросить сестру, а равно и ее мужа, вечно занятого в лавке, в которой он торговал восточными тканями.
Однако, Савл замечал, с каким интересом на него поглядывают соседки, особенно молодые. Одна из них, Эсфирь, особенно приглянулась ему. Савл, выбрав момент, когда очередные гости ушли, между  прочим, поинтересовался, кто такая, эта черноволосая красавица, которую зовут, кажется, Эсфирь.
Сестра махнула рукой и небрежно ответила: «Она тебе не нужна».
По тону сестры, Савл сразу понял, что правильно истолковал взгляды Эсфирь и что именно она ему и нужна. Но, как приступить к делу, он пока не знал».
Сухотин поднял голову и увидел одетую и причесанную Марию, которая только что вошла в комнату.
– Пишешь? – безразличным тоном спросила она.
– Ага. Как раз, как ты просила.
– А, – махнула рукой Мария, – это все равно не описать.
– Почему? – поинтересовался Борис Борисович.
– Потому что будет порнуха. Как там: «Она обвила его ногами» – так, ты писал?
– Ну? И что, плохо?
– Плохо, потому что я тебя ногами не обвиваю.
– Ну и что?
– Правду писать надо.
– Да ну тебя, – махнул рукой Сухотин, – за такую правду прослывешь…
– Кем?
– Правдолюбцем, – буркнул Борис Борисович.
– Ладно, пиши, как можешь. Я пошла. Привет Вале.
– Ну, давай. Все прибрала?
– Все нормально. – Мария вышла из комнаты и, вскоре, щелкнул замок.
Сухотин прошел в спальню, проверил. Да, все в порядке, все на месте. Вернулся к письменному столу.
«Поменять бы ее, – подумал он, – надоела. Нет, нельзя, – сказал он сам себе. Серега еще нужен. А вот эту. Как ее – Эльзу, надо обработать. Сделаю ей поездку со мной куда–нибудь. Потом – Союз писателей. Таланты надо поддерживать. Так и будет, – решил он и вновь взял ручку, – впрочем, зачем она мне? Толку от нее! Да ладно, – отмахнулся он, – пусть собой уплатит за Союз, могу я отдохнуть? Бабок у нее все равно нет», – он, более не задумываясь, начал быстро писать.
«Неожиданно быстро Савлу представился случай, на который он надеялся. В один из дней, муж Эсфирь уехал куда–то за город. Судя по вьюкам, которые были нагружены на его осла, на несколько дней. Вечером, Савл уже был подле каменной ограды, разделявшей дома. Он был свободен. Сестра ушла к родственнице, жившей далеко, и вернется не скоро. Муж сестры, как всегда был занят в лавке, да еще принимал сегодня товар и потому, раньше полуночи домой не должен был вернуться.
Быстро смеркалось. Вдруг, в сгущавшейся тьме. Савл заметил, как отворилась дверь дома Эсфирь и на пороге появилась она сама. Постояв немного на пороге, она, видимо, заметив Савла, призывно махнула рукой.
Впоследствии, Савл не раз пытался вспомнить последовательность происходившего, но вспоминал только тот момент, когда Эсфирь обхватила его ногами, почти не давая двигаться».
«Тьфу ты, черт! – с досадой, Сухотин бросил ручку на стол, – Накаркала! И вот – пожалуйста: «Обхватила его ногами! Надо же!»
Он встал, прошелся по комнате: «Нет, это я изменю. А как написать? А чего я должен менять? Пусть думает, что специально! Оставлю. Хорошо звучит. Дура есть дура, что она понимает?»
Зазвонил телефон. Борис Борисович взял трубку.
– Да. Слушаю. Да, я. А, вспомнил. Извините, как вас? А, Виктор. Да, Виктор. Нет, сегодня не могу. Сейчас посмотрю, – он постоял молча, потом сказал в трубку, – у меня все занято и завтра. Вот в пятницу. Да, в десять. До свиданья, – он отключил телефон.
«Ну вот: и на Машку хватит и на Элю. Да сколько им надо? – он усмехнулся, – тоже, кстати, имечко. Эля – Эльза! Не иначе, папаша с мамашей спали и видели ее поэтессой. А эта: Машка и есть Машка! Да хрен с ними!»
Словно отогнав от себя этим движением ненужные мысли, Борис Борисович тотчас начал думать о другом:
«Итак, статья. Ну, тут все в порядке. Считай, одна есть. Машка все спроворит. Надо решить на телевидении. Не забыть бы. Позвонить сейчас?» – Борис Борисович, однако, не взял телефон, а прошел к креслам, подле книжного шкафа, присел и облокотился на столик.
Ему было над чем подумать. Дело в том, что верные люди донесли, что в городе, то тут, то там о нем было сказано небрежно и с намеком, что его, мол, песенка спета. Кто говорил, Сухотин знал, да это было не главное. «Сволочей навалом», – мелькнуло у него в голове. Другое дело, что он действительно, давно не устраивал никому публичную порку, не объявлял в газетах, что он–де, нашел какие–то новые, бесценные источники. Все это он делал регулярно и оттого имя его, хоть в каком контексте, но было известно. Правда, он продолжал через знакомых ставить книги в разных магазинах, а через месяц забирать, рассказывая всем, что его книги «исчезают с полок».
Одну, другую, третью литературную премию себе он организовал себе сам. Еще несколько организовали взаимообразно друзья. Но этим особо уже не блеснешь. Надо что–то новое и яркое.  «Иначе эти суки, (он по–другому не называл «товарищей по Союзу писателей», точнее сказать: часть из них он действительно считал сволочами, это те, кто открыто сторонился его) переметнутся. (Это уже относилось к той части, которую он пристроил в разное время в Союз).  Но, что бы придумать?
«Ну, сделаю себе князя и пяток раз академика, а до того подниму шум о гениальной книге. Ну, потом премию за нее организую. Но что–то мало, – думал он. – Новые исследования? Это нормально. Про Ватикан я упомянул, как будто. Надо еще нажимать на это, – настроение улучшилось, – в сумме – ничего», – с некоторым удовлетворением подумал Сухотин. Но все–таки, ему было понятно, что это только одна часть того, что необходимо было бы сделать. Другая, не менее важная, маскировать которую, и была предназначена эта, первая, часть, заключалась в том, что пора было, по его мнению, нанести всем, кто слабо шевелился, подогреваемый мыслями о литературном успехе, сокрушительный удар, чтобы пару лет не думать о них.
С одной стороны – все, кто не мог жить не творя, уже уехали. Новые – в большинстве были ему подчинены, но и не представляли угрозы. Хуже было с теми, кто изначально пытался идти своей дорогой. Таких, правда, было мало, реальной опасности они не представляли, но бездеятельность могла дать повод другим, пригретым им, попытаться занять его место.
И несколько сообщенных ему разговоров ясно показывали, что такое возможно.
Оставалось одно: предпринять нечто, что надолго бы отбило охоту «подкапываться под него».
Борису Борисовичу никогда не надо было раздумывать над действиями своих противников. За него это делали люди, которым он доверял. А таких было немало, и они зорко следили за каждым шагом настоящих, а зачастую и мнимых врагов.
Хорошо поняв силу партии, в которой он долго состоял и, которой и был обязан нынешним благополучием, Борис Борисович давно связал своих «рабов», как он иногда их называл в особо узком кругу, круговой порукой, ко всему, всегда имея под руками досье на каждого, где хранил и серьезные «крючки», и даже вымышленные. Угроза зачастую страшнее использования ее. И этот метод действовал безотказно.
Но для того, чтобы «не закисать», не уподобиться тем, кто почивал в благополучии, роя тем самым себе яму, Борис Борисович постоянно «был на слуху», постоянно следил за теми, кто мог представлять собой или своими связями малейшую опасность.
Если было нужно – в дело пускалось нашептывание, очернительство, нападки, как в прессе, так и случайно, на улице. «Рабов» хватало на все.
Но, уж что–что, а Борис Борисович, не в пример другим, хорошо знал, что именно «рабы» и есть его злейшие враги.
«Надо все–таки выяснить, будут ли препятствия статьям», – подумал Борис Борисович. Он знал, что все вполне благополучно. Но, он также, знал, что именно в момент, когда нужно было много говорить и писать о новой книге, могут возникнуть препятствия. Оттого и пытался обдумать, как именно себя вести.
«А если поставить статью с цитатами из документов Ватикана? Или, заметят там? А кто их знает? Пропавшие документы, так сказать. Да, это идея».
Зазвонил телефон. Борис Борисович не спеша подошел к столу, взял трубку.
– Да. Да, я. С кем говорю? Как? Антуан Васильевич? Профессор? Академик? Очень приятно. Да. Слухом земля полнится. Да, вот хотел бы вас попросить взглянуть на документы, может, кое–что посоветовать. Да, не телефонный разговор. Да, можно у меня. Да, я думаю: лучше запросто. Да. Завтра? Прекрасно. Договорились. До свидания!
«На ловца и зверь бежит! Если он такой ушлый, как его объявил Серега, да Машка подтвердила, так пусть и займется документами, где я, мол, их видел и прочая муть. Да и князя выведет по моим предкам. Это хорошо. А почему бы известиям о Павле не попасть сюда? Запросто. Вот – неизвестные ранее документы. В случае чего – видел у деда, а потом коммунисты их нашли, деда казнили, пусть. Что с ним сделается? Да, так и надо. И статью по этому поводу. Мол, выложу правду о Павле–Савле. Ха, смешно: Павел–Савел!».
Борис Борисович заметно повеселел. Да, и действительно, все складывалось хорошо.
Зазвонил телефон.
– Борис Борисович? – раздалось в трубке.
– Да, я, – «Маша, – подумал Сухотин, – значит Сергей где–то близко».
– Борис Борисович, не могли ли бы вы подготовить короткую аннотацию к книге? У меня в газете спрашивали.
«А, для Сергея говорит», – подумал Сухотин. Вслух сказал:
– Обязательно. Передайте, пожалуйста, Сергею Афанасьевичу, что я завтра его жду часа в два.
– Хорошо.
Борис Борисович отложил трубку. Пустой звонок. Показывает свою значимость мужу. А тот – ей.
Он прошел к креслу, в котором недавно сидел и вновь опустился в его мягкие объятия.
– Так, – вслух сказал он, а дальше подумал: «Вроде, все налажено. Надо вот сразу приготовить кусочек для статейки». – Борис Борисович встал, перешел к столу и быстро начал писать:
«Размышляя над жизнью Великого апостола Павла, пришлось столкнуться с массой измышлений, сделанных некомпетентными авторами. Еще в древности пытались принизить роль Павла и оттого называли его «призванный апостол». Но возникает вопрос: почему же других апостолов нельзя назвать так? Можно. Ведь всех апостолов призвал Христос лично. Призвал к великому служению на благо людей! При глубоком анализе документов, о которых будет в свое время упомянуто, выяснилось, что именно понятием «призванный апостол» подчеркивалось, что он был на особом положении, так сказать. Если следовать схоластике, то «призванным» можно было бы назвать и Иуду. Но, ведь он оказался предателем. И мои исследования показали, что будущий апостол Павел, как раз и был единственно призван для того именно, чтобы подобно варягам, «призванным» на Русь, обустроить христианство.
При сопоставлении всех данных, было выяснено, что апостол Павел, как раз и послужил прототипом для «призвания варягов». И это косвенно указывает, что варяги были из среды славян, равно, как и «призванный» Павел был своим среди единоплеменников. В связи с этим стало ясно, что подразумевает фраза в летописях: «учитель наш есть Павел».
Но это только одно, самое скромное и, скажем прямо: побочное открытие, которое удалось сделать во время изучения неизвестных ранее материалов, послуживших основой книги».
– Мо–ло–дец! – проскандировал вслух Борис Борисович, обращаясь к самому себе, – в самый раз! Ну, этого достаточно. Остальное Серега сделает, – Борис Борисович отодвинул лист бумаги, взял новый, и стал быстро писать:
«После этой ночи, Савл еще несколько раз навещал Эсфирь, но вскоре, другие дела отвлекли его. Да и признаться, она быстро надоела ему. Савл все время жаждал новых ощущений, и оттого ему очень скоро наскучила эта женщина. Другие женщины в Иерусалиме стали казаться ему и стройнее, и красивее его возлюбленной. Да и постоянная угроза, исходящая от мужа, который не безосновательно не доверял своей жене, рано или поздно могла обернуться для Савла, скажем мягко, крупными неприятностями.
Итак, Савл оставил Эсфирь и перенес свое внимание на Синедрион, куда ему вскоре удалось поступить, благодаря протекции Гамалиила.
В первый же день, вступив под гулкие своды храма, задолго до того, как должны были собраться члены Синедриона, Савл, вдруг ощутил, что он не просто прикоснулся к власти, он и есть та самая власть, за которой, как он знал, неминуемо тянутся почет и деньги».
«Так, нормально. Далее Савл у меня начнет «зарабатывать очки», – подумал Борис Борисович, – А что, усмехнулся он, – бабки и тогда были бабки. Все так и было! Можно подумать, что кто–то смог бы доказать обратное!»