Где путь к жилищу света,
и где место тьмы?
Ты, конечно, доходил
до границ ее и знаешь
стези к дому ее.
Ты знаешь это,
потому что ты был
уже тогда рожден,
и число дней твоих очень велико.
(Иов 38:19-21)
-1-
С утра ещё ни разу не бомбили, и Магда решилась выйти из подземного убежища, чтобы хоть немного проветриться. Весенний воздух обдал лицо теплой волной и хлынул в легкие, щекоча ноздри. В небольшом скверике цвела сакура — подарок японского посла. Ветер шелестел в бледно-розовых лепестках, но более никаких звуков не доносил.
Тишина. Безмолвие посреди войны наполнено предчувствием неизведанного ужаса, а потому страшнее воя падающих бомб и грохота разрывов. Чем продолжительнее тишина, тем более мучительным становится ожидание её конца.
Сакура, цветущая на выжженной и усеянной осколками бетона почве, — еще одно чудо, вероятно, явленное Господом для ободрения загнанных в бункер людей. Пока живет это дерево, сохраняется надежда.
Пять лет назад здесь проходила праздничная церемония, посвященная дню рождения микадо. Сотрудники японского посольства бережно внесли корзину с тонким саженцем и долго возились, опуская деревце в заранее приготовленную яму. Синтоистский жрец в зеленой мантии прочел короткую молитву, бокалы наполнились шампанским, хозяева и гости стали произносить речи.
Он взял слово последним, и по телу Магды пробежала дрожь, когда раздался знакомый баритон с характерным для австрийца немного металлическим звучанием. Это была речь великого человека, уже достигшего немалых высот и находящегося на пути к еще большим свершениям. На лицах всех присутствующих застыло выражение благоговейного восторга, а Магда, не стесняясь, смотрела на него влюбленными глазами. Стоявший рядом Йозеф кусал губы, видимо, мучаясь ревностью, но Магде было решительно наплевать, что в эти минуты думал и чувствовал муж. Собственно, она вышла за Йозефа именно ради возможности быть рядом с тем, кто произносил сейчас вдохновенную речь.
— Мама, скорее беги сюда — воздушная тревога! — девичий голос прервал поток воспоминаний Магды.
Она обернулась и увидела в дверях бункера Хельгу, отчаянно машущую ей рукой. Магда вздохнула, подошла к дочери, и они вместе спустились в убежище.
-2-
— Эстер, не отходи далеко, скоро опять начнется! — крикнул сверху усатый пальмаховец, хлопотавший возле установленного на плоской крыше зенитного пулемета.
Магда не сразу поняла, что солдат обращался к ней. За все эти годы она так окончательно и не привыкла к своему еврейскому имени, а в минуты глубокой задумчивости и вовсе забывала его. Рассеянно кивнув пальмаховцу, Магда сделала несколько шагов по земле, которая некогда была садом, окружавшим дом, а теперь вернулась к состоянию первого дня творения — «смятению и пустынности».
Но нет — сад не сгорел дотла. Среди обугленных стволов возвышалась древняя олива. Непостижимым образом огонь не тронул темно-зеленую крону, и даже едва заметные цветы тут и там пробивались из листвы. Молодые упругие ветви вырвались наружу из омертвелого остова древнего ствола, достигавшего в обхвате нескольких метров.
Так, постоянно обновляясь, олива прожила тысячи лет. На тонком побеге появились первые листья, когда мимо спешили на битву повстанцы Иуды Маккавея. А сотню лет спустя легионеры Помпея спасались от жары в тени раскидистой кроны. Сменялись века, и толстый ствол покрылся рубцами омертвелой коры. Эпохи казались мгновениями. Вот промелькнули быстрые всадники халифа Омара. Вот прогремели стальными латами кавалькады рыцарей с крестами на плащах и хоругвях. Потом пришли османы, и надолго воцарился мир. Но через несколько столетий явились новые завоеватели, сжимая в руках британские флаги. Впрочем, англичане задержались ненадолго, и вот очередная победоносная армия готовится прошагать мимо.
Кто поселится возле древней оливы, когда исчезнут нынешние хозяева этой земли? Хотя вряд ли сможет дерево пережить новую войну. Люди научились летать, как птицы, и, конечно же, сразу бросились применять новое умение для истребления себе подобных. Устоит ли олива под огнем, льющимся с небес? Что тысячелетнее дерево для человека, сидящего в кабине бомбардировщика?
Магда подняла голову и посмотрела на небо. Кто они — люди, мечущие бомбы на её дом? Разве она не одной с ними крови? Может быть, и Харальд среди них. Знает ли он, что пытается убить собственную мать? Впрочем, вряд ли он считает Магду матерью. Она ведь предала Рейх и арийскую расу и вполне заслужила смерть. В глазах Харальда она — позор семьи и своего народа, пятно, которое необходимо смыть кровью.
— Эстер! — внезапно услыхала Магда голос мужа. — Возвращайся скорее, только что передали сигнал воздушной тревоги.
На другом конце кибуца завыла сирена.
-1-
— Они форсировали Хафель, — произнес Йозеф, сосредоточенно разглядывая большую карту на стене. — Берлин окружен.
— А что решил фюрер? — спросила Магда.
— Фюрер отказался спасаться бегством. Я поклялся, что и мы не покинем его до конца.
Магда посмотрела на дверь, ведущую в столовую, откуда доносились голоса играющих детей. Хильда и Хельмут, наверное, что-то не поделили, и их восклицания звучали громче прочих.
— Мир, который возникнет после фюрера, — проговорил Йозеф, перехватив взгляд жены, — не стоит того, чтобы в нём жить. Мы возьмем детей с собой. Жалко оставлять их в той жизни, которая наступит.
Хильда и Хельмут уже перестали спорить, и теперь громче всего слышался голос Хельги, рассказывавшей какую-то смешную историю. Старшие дети заливались хохотом, а младшие колошматили ладонями по столу.
— Много лет назад, еще будучи замужем за Гюнтером Квандтом, — заговорила Магда, — я решила навестить гадалку. Та несколько раз раскладывала карты, а потом отказалась сообщить мне результаты. Я пригрозила, что пожалуюсь на неё властям, и тогда она сказала, что я стану причиной смерти всех, кто любит меня.
Когда ты отправил в лагерь Фридлендера, я поняла, что предсказание начинает сбываться. Я ведь была в соседней комнате и всё слышала. Он обратился к тебе, ища заступничества, а ты даже не вышел к нему. Послал секретаря спросить, «что нужно этому еврею».
— Ну, да, конечно! — вспылил Йозеф и, прихрамывая, прошелся по комнате. — Наверное, я должен был на глазах у всего Рейха броситься устраивать судьбу еврейского отчима своей жены!
— Я ни в чем тебя не виню, — устало ответила Магда. — Я и сама не захотела ему помогать. Но ведь он любил меня… он заменил мне отца… А Виктор? Признайся, Йозеф, это же ты послал убийц?!
— Разумеется. Честно говоря, я нисколько не сомневался, что ты сразу догадаешься. Подумать только: жена рейхсминистра, любимица фюрера, первая дама Империи оказывается потаскушкой какого-то жидовского подонка! Конечно, я должен был принять меры, чтобы эта информация не стала оружием в руках наших врагов. Да, кстати, всегда собирался спросить: а Харальд — действительно сын Гюнтера Квандта? Черты его лица, по-моему, слишком напоминают рожу твоего еврейского дружка.
— Зачем тебе знать это теперь? Ты ведь всё равно уже не сможешь принять меры. Мы скоро исчезнем — и я, и ты, и наши дети. Все, кто меня любил, должны умереть.
— Ну, почему же? Харальд-то скорее всего останется жив. Он ведь вовремя успел сдаться американцам.
— Его воспитал Гюнтер. Мы мало общались после того, как я ушла к тебе. Вряд ли Харальд воспринимает меня как мать. Это-то его и спасло, наверное.
Наверху раздались глухие звуки разрывов, стены бункера задрожали, на мгновение погас свет. Русские обстреливали город из тяжелых орудий.
-2-
— Вчера танки Роммеля ворвались в Каир, — сказал Виктор, избегая взгляда жены.
Собственно, он не сообщил ничего нового — только чудо могло предотвратить падение египетской столицы. Кольцо сжимается — англичане бегут, преследуемые частями Африканского корпуса, Галилея в руках французских легионеров, а германский флот контролирует Средиземное море. Ни одному самолету пока еще не удалось пробиться — воздух кишит истребителями Люфтваффе. Да и некуда бежать, честно говоря, — со дня на день ожидается десант на Британских островах. Говорят, немцы собрали огромные силы на материке. Англии не долго осталось сопротивляться. Но и здесь дело близится к развязке — мусульманская дивизия СС «Ханджар» готовится к вторжению в Негев. Видимо, командир дивизии — бывший иерусалимский муфтий — выпросил у фюрера почетное право лично очистить Палестину от евреев.
Виктор говорил по-немецки, и дети, знавшие только иврит, не понимали ни слова. С каждым годом жизни в Палестине Виктор всё более проникался националистическим духом. Перед свадьбой он заставил Магду пройти гиюр, и она получила еврейское имя — Эстер. Себя же Виктор потребовал называть Хаимом, а немного погодя сменил слишком русскую фамилию Арлозоров на более подобающую сионисту — Бен Канаан. Хаим и Эстер Бен Канаан.
Первые годы супруги говорили дома исключительно на иврите, хотя часто обоим приходилось напрягаться, пытаясь выразить даже простые мысли при помощи скудного запаса слов. Но впоследствии они стали переходить на немецкий всякий раз, когда хотели скрыть от детей содержание разговора. Постепенно дети приучились не надоедать родителям в такие минуты. Вот и сейчас они отодвинулись в дальний конец стола с остатками субботней трапезы и сгрудились вокруг старшей дочери Хавацелет, которая, жестикулируя обеими руками, рассказывала не то притчу, не то волшебную сказку. Хаггай и Хен при этом иронически посмеивались, но малыши слушали, затаив дыхание.
— Я проклята, — глухо промолвила Магда.
— Что?! — изумился Виктор.
— Я хотела с Торой и винтовкой в руках отвоевать эту землю, обещанную Господом твоим предкам. Но Он не принял мой гиюр, отверг меня, как отверг жертву Каина.
— Боже, Эстер, что ты такое говоришь?..
— Разве ты не замечаешь, что все, кто мне близок, обречены на смерть? Я несу погибель любящим меня. Помнишь, мы не захотели, чтобы Фридлендер ехал с нами? Тогда мы подумали, что будет слишком хлопотно тащить с собой старика. А недавно я узнала, что в лагере его, как собаку, забили палкой…
— И ты думаешь, причина в том, что мы оставили твоего отчима в Германии?! Да он бы не выдержал и полугода здешней жизни! Тогда ведь никто еще не знал, чем всё обернется.
Вместо ответа Магда расстегнула верхнюю пуговицу блузки и извлекла наружу золотой магендавид на цепочке.
— Твой подарок. — сказала она. — Последнее время я его использую как четки — перебираю пальцами лучи звезды и молюсь. Спрашиваю Господа, за что Он ополчился на меня, но ответа не получаю… Но мне кажется, я знаю… Я должна признаться тебе — много лет назад, еще будучи замужем за Гюнтером, я без памяти влюбилась в одного человека… нациста…
— Постой, постой… неужели ты говоришь об этом колченогом карлике с лицом вяленой воблы?!
— Нет, не он… другой… тот, который над ним.
— Боже, Эстер!
— Он до сих пор снится мне. Он начинает говорить — и меня бросает в дрожь. Я проклята, Хаим!
— А Харальд? — спросил Виктор, после небольшой паузы. — Он случайно не отпрыск этого чудовища?
— О, нет, нет! — воскликнула Магда взволнованно. — Ничего ведь не было — я любила тайно, ни одна живая душа не знала об этом.
Виктор поднялся с табурета и подошел к окну. Детей в комнате уже не было, они спустились в подвал и, видимо, легли спать. Теперь все они спали в подвале, чтобы никуда не бежать в случае ночной бомбежки.
— Чернота-то какая, — промолвил Виктор, глядя на ночное небо. — Всё тучами заволокло, ни одной звезды не видно.
— Тьма над бездною, — отозвалась Магда. — И мы на дне этой бездны.
-1-
Шесть маленьких трупов. Каждый лежал в своей кровати и, казалось, мирно спал — гримаса смерти не исказила детских лиц, а на губах Хельмута даже застыла улыбка. Но тишина, безмолвие могилы — живые дети никогда не спят так тихо.
— Надо спешить, — прошептал Йозеф. — Мы же не хотим попасть в плен? О телах позаботятся, мы должны идти.
Из груди Магды вырвалось сдавленное рыдание, но она поборола минутную слабость и последовала за мужем. Супруги поднялись по бетонным ступеням, часовой помог отворить тяжелую дверь, и они вышли из бункера.
Ветер гонял по земле стайки бледно-розовых лепестков, а на месте, где раньше росла сакура, торчал еще дымящийся черный пень, вокруг которого валялись обугленные ветви и куски раздробленного ствола.
Йозеф и Магда встали друг против друга и впервые с момента убийства детей посмотрели друг другу в глаза.
— Последний вопрос, — проговорил Йозеф. — Я знаю, ты все эти годы хранила иудейский талисман — подарок твоего жидовского обожателя. Почему? Чем был для тебя этот медальон?
Магда расстегнула верхнюю пуговицу блузки и вытащила золотой магендавид.
— Кто восставал против Него и оставался в покое? — произнесла она, протягивая талисман мужу. — Я использовала звезду вместо четок во время молитв. Надеялась, что тогда кара, может быть, минует нас…
Йозеф поднял пистолет и выстрелил жене в лоб.
-2-
На рассвете полевые орудия дивизии «Ханджар» обстреляли киббуц. Зажигательный снаряд попал прямо в древнюю оливу и сжег её дотла. Это обстоятельство немного улучшило обороноспособность дома, потому что теперь все подступы прекрасно простреливались из окон.
Магда выпустила длинную пулеметную очередь. Двое эсесовцев упали, остальные залегли, ответили интенсивным, но беспорядочным огнем, а затем стали отползать, волоча за собой раненых товарищей.
Виктор, со вчерашнего вечера лежавший без сознания из-за потери крови, пошевелился и тихо застонал. Магда поднесла к его губам железную кружку.
— Где дети? — спросил он, сделав несколько глотков.
— В подвале. Я напоила их снотворным. Не беспокойся, я позабочусь о них.
Виктор захрипел, пытаясь что-то сказать, но у него пошла горлом кровь.
— Они всё равно не смогут жить в мире, который наступит после нас, — сказала Магда, опустившись на пол и положив голову мужа себе на колени. — Даже если им удастся спастись, на них устроят охоту, как на бешеных зверей. Нет уж, пусть лучше умрут, как люди.
Но ты должен знать, милый, твое семя не прервется с ними. Харальд — не сын Гюнтера Квандта, он — твой сын. Никто об этом не знает, даже он сам. Но он узнает рано или поздно. Сегодня он — твой враг, но это изменится. Харальд продолжит твой род на земле.
Снаружи возобновилась перестрелка. Магда выглянула в окно и увидела, что эсесовцы наступают, на этот раз под прикрытием танков. Из окон домов застрочили пулеметы, но танки подавляли их меткими выстрелами из пушек.
Магда не стала стрелять. Она опустилась на колени и подожгла приготовленный еще ночью бикфордов шнур. Пламя быстро побежало вниз по лестнице. Женщина достала медальон и зашептала, перебирая пальцами лучи магендавида:
— Господи Боже, не обвиняй меня. Объяви мне, за что Ты со мною борешься? Хорошо ли для Тебя, что Ты угнетаешь, что презираешь дело рук Твоих, а на совет нечестивых посылаешь свет?..
Взрыв оказался настолько сильным, что ударная волна и туча каменных обломков буквально смели троих солдат дивизии «Ханджар», успевших подобраться к дому достаточно близко.
-3-
Ливрейный привратник с торжественно-важным лицом, высокий и худощавый, с седой копной волос, напоминавшей гриву престарелого льва, приветствовал Виктора полным элегантного достоинства поклоном и мановением руки указал путь в глубину сада. Промытая недавней грозой трава так блестела и переливалась в лучах утреннего солнца, что казалось, будто земля устлана покровом из пластинок отполированного металла. Это впечатление контрастировало с ощущением мягкой, даже ласковой упругости под ногами, порождавшей навязчивое желание сбросить тесную обувь и пройтись по саду босиком.
Виктор огляделся по сторонам, прикидывая, вероятно, насколько комично будет выглядеть грузный длиннобородый мужчина, одетый в черный атласный лапсердак, при галстуке, в широкополой шляпе и с очками в роговой оправе на носу, шествующий босиком по мокрой траве, задрав брюки до колен. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Виктор быстрыми вороватыми движениями сдернул штиблеты и носки, закатал штанины и сделал несколько шагов. По его лицу скользнула блаженная улыбка, которую часто можно наблюдать у детей, когда им удается заполучить нечто страстно желаемое, но большую часть времени запретное — например, шоколадку.
Вскоре Виктор достиг цели своего путешествия — мраморной беседки, над которой сплелись ветвями, образовав нечто вроде арки, два дерева — сакура, укутанная покрывалом бледно-розовых цветов, и темно-зеленая олива, живущая, судя по внушительному обхвату ствола, уже не первую тысячу лет. Деревья, несмотря на различие их природы, не только не соперничали за место под солнцем, но напротив — стремились в объятия друг друга, подобно любовникам после долгой разлуки. Из хитросплетения веток, листьев, цветов и плодов доносились трели невидимого соловья, и Виктор настолько заслушался, что даже не обратил внимания, как в беседку вошел хозяин поместья.
— Ах, дорогой мой Йозеф! — воскликнул Виктор, заметив наконец присутствие друга. — Простите великодушно мое невнимание — я совершенно погрузился в гармонию вашего необыкновенного сада и временно исчез из мира.
— Ну, что вы, дружище?! — ответил хозяин дома, широко улыбаясь. — Это я должен просить прощения за то, что заставил вас долго ждать. Я распорядился как можно скорее подать обед прямо сюда. Вы ведь проголодались с дороги, не правда ли?
— Я? Нет… то есть, да, но, видите ли…
— Не волнуйтесь, любезный друг мой! — рассмеялся Йозеф, обнимая товарища. — Я навел справки и знаю, что в последние годы вы стали весьма религиозны и даже выучились на раввина, что красноречиво свидетельствует о разносторонности ваших талантов. Мне известно также, что вы сменили имя и теперь вас следует называть Хаим, не так ли? Но пусть исчезнут из вашей души остатки беспокойства — я заказал обед в лучшем кошерном ресторане Берлина, а к вашему приходу велел приобрести новую посуду и столовые приборы. Так что, любезный Хаим, ничто в моем доме не испортит вам аппетит.
— Дорогой Йозеф, не знаю, как вас и благодарить! — воскликнул Виктор, польщенный заботливостью друга. — Что же до имени, то я не имею ничего против, если старые знакомцы будут звать меня по-прежнему.
— Ах, любезный друг мой, чем розу ты не назови… как там дальше?.. Ага, вот и обед! Очень кстати!
Из дверей стилизованного под готический замок дома чинным шагом выступили лакеи с серебряными подносами в руках. Вскоре друзья занялись поглощениям обеда под пение соловья, продолжавшего исполнять свою бесконечную арию. Утолив голод, заговорили об общих знакомых.
— Харальд решил не продолжать карьеру в Люфтваффе, вышел в отставку и очень удачно занялся бизнесом, — сказал Йозеф, дожевывая бифштекс. — А мой тесть — Рихард Фридлендер — вы должны его помнить — стал теперь, не без моего ходатайства, разумеется, министром тяжелой промышленности. Это он, кстати, организовал пару недель назад банкет по случаю дня рождения фюрера.
— Он хорошо постарался — праздник вышел на славу. Все газеты об этом писали.
— О да! Гости съехались со всего мира. Какие подарки, какие речи! Ах, если бы только вы, друг мой, могли услышать проникновенное выступление Лиона Фейхтвангера. Как он говорил о фюрере и новой Германии!
— Я слышал, — сказал Виктор, — по радио в записи. Но признаюсь вам, как на духу, ответная речь фюрера поразила меня еще больше. Помните, он сказал: «Германия стала предметом зависти других народов исключительно благодаря симбиозу двух великих рас — арийской и еврейской». Мне кажется, в последнее время фюрер сильно преувеличивает достоинства моих соплеменников и их роль в успехах Германии.
— О, вы ошибаетесь, друг мой! — с чувством возразил Йозеф. — За годы службы рейхсминистром я убедился, что слова фюрера всегда соответствуют объективной реальности. Просто он видит глубже и дальше нас…
Йозеф хотел еще что-то добавить, но в этот момент раздался пронзительный женский крик, полный страдания и боли. По двору в суматохе забегали горничные и лакеи. Соловей резко, словно поперхнувшись, оборвал свою песню и больше не издал ни звука.
— Я всё боялся спросить, — прошептал Виктор, — что происходит с Магдой?
— Ребенок опять родился мертвым, — ответил Йозеф, опустив взгляд. — Уже шестой. На этот раз её рассудок не выдержал. Ей колют морфий и привязывают к кровати, чтобы она не смогла наложить на себя руки.
— Боже правый… а что говорят врачи?
— Ничего. Они не понимают причин… Шестеро мертвых детей… Медицина бессильна. Знаете, перед последними родами она постоянно молилась, используя вместо четок золотой магендовид, который вы ей когда-то подарили.
Виктор покраснел так сильно, что этого не смогла скрыть даже густая борода.
— Ну, что вы, в самом деле, друг мой?! — горько усмехнулся Йозеф. — Конечно же я всё знаю. И о вашей связи в дни молодости, и даже о том, кто в действительности отец Харальда. Поверьте, ревности нет в моей душе. Честно говоря, я скорее должен был бы ревновать к фюреру. Долгое время Магда была в него безнадежно влюблена. Глупо, конечно. Всем известно, что фюрер занят исключительно духовными вопросами и не имеет никакой личной жизни. Но всё это настолько неважно теперь… настолько неважно…
Йозеф замолчал и перевел взгляд на одно из окон. Там в спальне лежала его жена, привязанная ремнями к кровати, и, сжимая в кулаке золотой талисман, шептала онемевшими губами:
— Господи, Боже отмщений, яви Себя. Ответь мне из бури и смерча, что нужно Тебе от меня? Зачем Ты покинул меня в этом худшем из возможных миров?..