Я не был случаен в сегодняшнем Вашем дне.
Но я растворюсь, как снег в раскаленной золе.
Но я пропаду, как искра в ледяной круговерти..."
Я никогда не понимал людей, которые с уверенностью говорят: «Я не боюсь смерти!» Я никогда не был в их шкуре, быть может, поэтому, не знал, как это – быть готовым умереть в любое мгновение своей жизни. Просто сказать себе: «Я готов. Всё». И уйти, не попрощавшись, не обняв близких, не пожав рук старым друзьям, не приласкав любимого сенбернара… Раньше я часто думал, что ощущают в такие моменты те люди? Чем они руководствуются? Чувством полной уверенности в себе, в своих силах, в своём настоящем и будущем?! Или чувством ненависти к своей жизни и готовностью в любой момент распрощаться с ней?!
Многие ищут смерти. Одни специально, другие совсем неосознанно. Но это уже заботы психологов и психиатров. И это ровным счётом ничего не могло мне объяснить.
Его я встретил случайно.
Прогуливаясь в местном маленьком скверике, подыскивал новые места для съёмок и фотосессий. Белый предновогодний снег; деревья, склонившие свои ветви к земле под его тяжестью; одинокие скамейки, где-не-где присыпанные почерневшей листвой… Хруст снега под моими ногами был отчётливо слышен на фоне общей тишины – от этого становилось как-то не по себе.
Он сидел на спинке одной из скамеек. Ростом совсем небольшой, худощавый парень, с глубокими зелёными глазами. На голове – копна тёмных, небрежно остриженных волос. Одет слишком легко для такой погоды – тёмный матерчатый плащ, джинсы и старые потёртые кеды. Весь бледный, сосредоточенный на чём-то, он спокойно вдыхал горький дым доживающей свои последние минуты сигареты.
Вокруг больше никого не было, только ветер изредка давал о себе знать, раскачивая старые ржавые качели неподалёку отсюда.
У меня и в мыслях не было останавливаться – я хотел просто пройти мимо, как делаю обычно. Но что-то в этой одиноко сидящей фигуре меня привлекло. Я решил специально подойти к нему поближе; свернул на тропинку, вьющуюся мимо его скамейки. Замедлил шаг. И когда сравнялся с ним, произошло нечто. Повернув голову в его сторону, я неожиданно для себя словно столкнулся со стаей летящий острых ножей – он смотрел прямо мне в глаза. Никогда не забуду того взгляда. Взгляда волка – загнанного в клетку и скалящего острые зубы, - который всё ещё считает себя волчонком, потому что остальные члены человечьей стаи внушали это ему с раннего детства и не забывают напоминать об этом и по сей день. «Ты мал и слаб! Ты ничтожен! Твоя жизнь – это ошибка! Когда-нибудь кто-нибудь её исправит…» - шептала ему слюнявая пасть общественного мнения. А в глазах прятались вопросы, на которые нет ответов.
Я на мгновение остановился. Замер. Он не отводил взгляд. Нахмурил брови. Внезапно голос:
- Что, Вам тоже не нравится, как я сижу?!
Я не сразу понял, о чём он говорит. Мой вопросительный взгляд заставил его продолжить:
- Нет, ну вы же тут постоянно ходите, налево-направо замечания раздаёте: «Не так сидишь!», «Скамейки пачкаешь!»
Только через несколько мгновений я наконец-то понял, о чём он. Ведь действительно, он сидел не на самой скамейке, а на спинке.
Он расслабил взгляд, и ловко вскочил. Повернулся. Собрался уходить.
- Постойте! – я не выдержал и окликнул его. – А кто «мы»? Кто «ходите»?
Он остановился. Развернулся и снова посмотрел мне в глаза. Теперь он выглядел каким-то уставшим; казалось, я ему уже успел надоесть:
- «Вы», - спокойно разъяснил он, - это те, кто не Я. Если вы – это не Я, тогда Мне с вами и с Вами в частности рядом делать нечего.
Он ухмыльнулся. Судя по всему, ожидал моей реакции. Да, признаюсь, я немного опешил, услышав такую комбинацию слов, но не подал виду:
- Закурить не найдётся? – невозмутимо спросил я.
- Хм… Пожалуйста.
Мы присели всё на ту же скамейку. Не знаю, почему он решил остаться. У меня было ощущение, словно он ждёт, когда сигарета догорит, и тогда спокойно встанет и, облегчённо вздохнув, уйдёт. Я боялся, что сигарета догорит раньше, чем я смогу хоть что-то узнать об этом человеке, так внезапно привлекшем моё внимание.
- Разрешите, я сделаю несколько снимков. – неожиданно для себя самого заговорил я.
Он не отреагировал. Казалось, он даже не понял, что я обращался к нему. А к кому же ещё?
Я молча встал. Отошёл на 15-20 шагов назад. Достал камеру. Сделал несколько фото. Снег, скамейка, одинокий человек – получилось очень даже занятно. Он никак на это не отреагировал. Мне действительно показалось, что он всего этого не заметил – настолько был погружён в себя.
Я вернулся обратно на скамейку. И тут… вопрос:
- Вы – фотограф?!
Я сглотнул.
- Да. Любитель в большей мере. Работаю на одно местное агентство. – так и хотелось спросить «А что?», но что-то не позволило мне задать этот вопрос.
- Если Вам предложат опубликовать эти фото – не стоит, прошу Вас. – он как-то поник.
- Как пожелаете. – пожал плечами я. – Хотя фото очень и очень достойные получились.
Он немного помолчал. Затем снова поднял свои глаза и посмотрел на меня:
- Фото может и достойные… Я не достоин… - мне опять показалось, что он хочет уйти.
- Эм-м-м… Любой человек может быть сфотографированным. – мне было сложно подбирать слова. – Здесь нет понятия «достойный»…
- Есть. Поверьте мне, есть. – перебил он меня. – Фото – это вещь, которая способна сохранить человека на века. Я – человек больной, не годящийся не для чего и вообще бесполезный. Меня не нужно сохранять. Я не хочу такого продления жизни…
Мне стало жутко неудобно. Парень явно был в депрессии.
- Владимир. – я протянул ему свою руку.
Он как-то смутился. Слегка отодвинулся от меня.
Я опустил руку.
- Будем знакомы?! – с ухмылкой спросил я.
- Сектор. – неожиданно вздохнул он.
- Что? Простите. – не расслышал я.
- Меня называют Сектор. Это прозвище такое. Своего имени я давно уже не помню. – и он опять поник, спрятал шею под воротником плаща.
Мне надоело молчать. Теперь этот человек заполонил все мои мысли. Кто он? Откуда? Что привело его к такому состоянию? Вопросы разрывали мой мозг. Во мне упрямо бурчал нереализовавший себя психолог и дипломат в одном лице.
- С Вами всё в порядке? – поинтересовался я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
- Не люблю, когда «выкают». – сквозь зубы процедил он. – Раз уж Вы решили со мной поговорить, что я понял ещё с первого Вашего взгляда, то давайте без формальностей. Мне сейчас не до этого.
- Хорошо. – пожал плечами я. – Тогда и ты тоже можешь обращаться ко мне «на ты».
- Простите, не могу. Вы старше меня. Я так себя воспитал: к старшим – «на Вы».
Эта фраза заставила меня погрузится в мысли на несколько мгновений – «я так себя воспитал»… Я! И никто больше!
- Ну что ж, ладно. Можно и «на Вы». – улыбнулся я. – Что-то случилось? Ты выглядишь не самым лучшим образом. – я сочувствующе посмотрел на него.
- Только жалости не нужно. Устал я от этого отношения. Ведь, когда жалеешь или сочувствуешь, становишься как бы выше того человека, которому сочувствуешь, как бы сильнее его. А это не правда, ибо мы все равны! Поэтому, не жалейте меня, не надо.
Я чувствовал себя маленьким провинившимся ребёнком, настолько уверенно, но, с другой стороны, ненавязчиво этот парень объяснил мне истины, которые стыдно не понимать в моём возрасте. Так часто бывает. «Устами младенца глаголет истина». И эта истина нужна была мне в тот момент, как рыбе вода, как птице свободы стихия…
Я решил схитрить:
- Знаешь, Сектор, я ведь ещё и журналист по совместительству. – соврал я. – Да-да, пишу очерки ,статьи, провожу соц. опросы и исследования…
Он подозрительно на меня посмотрел. Хотя нет… Это было не подозрение. Скорее, презрение горело в его глазах. Видно, недолюбливал он представителей этой профессии.
Мне стало стыдно. Да, я хотел выудить у него как можно больше информации и не нашёл никакого другого выхода, кроме как…
- По Вам не скажешь. – Он неожиданно перебил мои мысли. – Журналисты – отчаянные люди. Вы не такой. Мы с Вами знакомы не больше пятнадцати минут, а я уже знаю о Вас достаточно. – он слегка ухмыльнулся. – Родились в маленьком городке. Росли в полной семье. Скорее всего, были единственным ребёнком. Не бедствовали. Выучились в институте, естественно, на деньги родителей. Потом почувствовали, что хотите свободы. Сбежали в большой город. Применению своих профессиональных навыков не нашли. Скорее всего, наткнулись в журнале на объявления вроде «Требуются… фотографы». Купили фотоаппарат, и… пошло-поехало… - он опять опустил голову, спрятав шею, так что волосы совсем закрыли собой лицо, и я не мог разглядеть выражения.
Господи, да он же пересказал только что мою жизнь!!! Но откуда он мог всё это знать??? Я попытался не показывать своего удивления и сохранить шуточное выражение лица:
- Ты, наверное, экстрасенс?! Или юный Шерлок Холмс?! – улыбнулся я, похлопав его по плечу. Он отдёрнул руку. – Откуда ты знаешь?
- Я просто угадал. Вот и всё. Люди стали слишком предсказуемы… как в поступках, так и в собственных биографиях… - он тяжело вздохнул. Было видно, что он устал и от этого мира, и от жизни в целом.
Зато у меня появился шанс утолить своё любопытство:
- Угадал?! Тогда я тоже могу «угадать»! – осмелел я. – Я попробую рассказать о тебе.
Он с насмешкой вскинул на меня свой взгляд. Но, очевидность его ситуации была на лицо – мне сложно было не угадать.
- Ты родился здесь. Вырос здесь. Семья была зажиточной. Ты – избалованный сыночек. Школу закончил на двойки-тройки. Папочка хотел устроить тебя в институт по блату, но все планы перечеркнула связь с какой-нибудь лихой компанией. Возможно, наркотики. Возможно, алкоголь. А недавно тебя бросила девушка. И теперь ты здесь – сидишь и страдаешь.
Сказав это, я почувствовал себя странно. Мне стало не по себе. Откуда столько насмешливой резкости в моём обычно спокойном тоне? И зачем я вообще полез со своими догадками? Как будто нечто вселилось в моё тело и в эти мгновения, просто дёргало за ниточки кончики моих губ, проговаривая за меня эти глупости. «Ну всё, - думаю я, - сейчас он встанет и уйдёт… Или в конец расстроится… Эх… Добил я парня… И так у него всё плохо… А я только напомнил ему о его проблемах…»
Но вдруг… я услышал… смех! Тихий такой, похожий больше на насмешку, разрастающийся всё с большей силой. Он смеялся. Смеялся как-то не вполне естественно для человека. Мне снова стало неуютно. Господи, как же часто мне было неуютно с человеком, с которым я и знаком всего-то 15 минут?! И ещё не известно знаком ли…
- Ответ не верен! – внезапно его смех оборвался. Сказано это было довольно-таки жёстким тоном, как будто я совершил какую-то фатальную ошибку. Хотя и вопроса-то никакого не было. Почему «ответ»?
- Не буду мучить Вас. – спокойно продолжил он. – Я понял всё по глазам. Глаза о многом могут поведать. Особенно, если с их хозяином Вы не знакомы и Ваша фантазия ещё не успела «сотворить» его личность. Глаза всегда говорят правду. Они выдают Вас, крича о том, кто Вы на самом деле. И им нельзя врать. Глаза не зеркало души. Глаза – это и есть ДУША! Полагаю, Вы даже не думали об этом. Но теперь Вы будете задумываться об этом всё чаще и чаще. А потом и вовсе… - Он замолчал. Я понял ход его мыслей, но конец фразы всё равно был для меня тайной.
Быть может, другой бы на моём месте принял бы такой его тон, эти философские «поучения» всего лишь за дешёвый выпендрёж либо юношескую надменность, но поверьте… Если бы вы только видели его, вы не посмели бы даже мысли такой допустить. Я плохо разбирался в людях, но уже тогда с уверенностью мог сказать, что он жил этими мыслями; для него это были не просто предположения, авторская теория… Это была истина, которая не требовала доказательств.
Скорее всего, вы ожидаете, что сейчас я скажу: «Тогда я встретился с человеком, которого смело можно назвать философом!»? Нет. Тогда я встретился с человеком, которого смело можно назвать Человеком!
- Посмотрите мне в глаза! – он внезапно повернулся ко мне. – Что видите?
Мой взгляд приковали к себе две тлеющие в полевых травах лучинки на закате длинного дня. Тогда я не совсем понял, что должен был увидеть. Цвет?! Вполне обычный. Зелёный. Такой цвет бывает у людей ярких, активных, неординарных… Такой цвет чаще всего я встречал в комплекте с загадочной улыбкой. Но эти глаза были не такими. Я вглядывался. Они начинали сереть. Потом приобретали прежний оттенок. Конечно, это оптическая иллюзия… Вот только взгляд тот до сих пор не даёт мне покоя.
Холод. Какая-то отрешённость. Безразличие, от которого, кажется, легко было бы избавиться, но фактор привыкания сработал слишком отлажено. Что могло пережить за свою жизнь это юное существо?! Что было в его «душе»? Я не мог даже предположить.
- Ничего не видите… - вздохнув, констатировал он.
- Нет-нет! – я почувствовал себя виноватым без объективной на то причины. – Глаза у тебя очень красивые, глубокие… - как же глупо с моей стороны было нести такую чушь. Он ведь не этого ответа ожидал, совсем не такого.
- Вы так ничего и не поняли. – замотал головой он, тяжело выдыхая. – Нужно смотреть не на внешнее… Впрочем… Зачем я Вас учу. Скоро всё само придёт…
Снова наступила тишина. Но в этот раз она не была неуютной. Напротив. Такого покоя я ещё никогда не ощущал. Я чувствовал запах солёного холодного снега, в чьём море утонули зелёные ели, безнадёжно вытянув из пучины ароматную хвою. Я слышал, как на снегу образуются маленькие следы сонных пушистых зверьков, которые так часто снились мне в детстве. Я поглощал глазами сладкую вату декабрьского неба, всё дальше и дальше устремляя свои мысли за невидимую ныне черту горизонта…
Что-то словно проснулось во мне; встрепенулось, разбив вдребезги глиняную оболочку стереотипа, что Я – это только Я! Нет! Я – это всё. Всё, что я вижу, всё, что я готов принять и осмыслить, всё это – Я! И неважно, что думают другие. Они в ответе только за себя. А я за себя…
Неожиданно сам для себя я вспомнил детство и юношеские годы. Материнские истерики, не дававшие мне покоя в ночных кошмарах и по сей день. Виновником тех истерик был я! Моё вечное недовольство всем тем, что старались дать мне родители. Только сейчас я понял, насколько сильно заставлял страдать своих близких. Только сейчас я понял, как правильно я поступил, исчезнув навсегда из их мира; им без меня покой и тихое семейное счастье…
Вспомнил я и то, как обманывал коллег на работе, как заставлял страдать милых дам, разрывая с ними отношения после первой же ночи; как подкармливал рыжего дворнягу со двора и всегда презрительно смотрел в сторону местного бомжа… Теперь бомж умер. И меня больше ничто не раздражает. Но, господи, каким чёрствым я был, каким невыносимым для окружающих! Я был ходячим трупом, чьё зловоние разносилось по округе ветром моих гнилых слов. Неужели это действительно был я???
Находясь в раздумьях, я не заметил, что Сектор пристально смотрит на меня. Его словно что-то заинтересовало. Он словно почувствовал то, что чувствовал в те мгновения я, но у него не было поводов реагировать на это с таким удивлением и мерзким отвращением, ибо он всегда знал, что внутри люди гнилы; гнилы даже те плоды, что ещё не доспели…
- Ты знаешь, - неожиданно заговорил он, - жизнь моя прошла в объятьях холодных городских улиц и заброшенных чердаков. Я вижу, я тебе интересен.
Заметив мой одобрительный кивок, он продолжил:
- Отец у меня на зоне – пытался мать зарезать. Мать – алкоголичка и истеричка. Я – взрослый с раннего детства. Кое-как окончил школу. В институт так и не поступил. Всегда подозревал, что психически болен, но к мозгоправам не вижу повода идти. Если я и болен, если даже меня и вылечат, - я перестану быть собой… Такое чувство, что живу вечность. Столько всего видел, но всегда не то, что хотелось бы. Устал. Серость заполонила все и пробирается теперь потихоньку в иллюзорные миры. А от лучших времен остался только кот.
Нет, нельзя хотеть, чтобы краски стали ярче. Подкрасишь раз реальность, слой будет слишком толстым и обвалится. Останутся только серые голые стены, придется красить еще. И чем больше стараешься, тем чаще все шелушится и отпадает. И потом - либо научиться мазать изредка и тонким слоем, либо смотреть на серое, и вспоминать, как было до того, как ты взял кисть.
А, всё-равно. Раз назвался маляром, надо красить.
И опять тишина. Он смотрел вниз, на белый снег. Губы судорожно вдыхали холодный вохдух. Рука сжимала в кулаке что-то невидимое, известное только его разуму.
- Вот так я и жил… А потом словно исчез. – он недоумевающее взглянул на небо. – Меня перестало волновать материальное и духовное, присутствующие в моей странной жизни. Я не понимал, что со мной происходило. Где я, кто я? – Эти вопросы больше не волновали меня… А потом я нашёл этот парк. Понял, что здесь чувствую себя свободно и спокойно. Теперь я часто здесь бываю. Случается даже так, что вне парка я себя совсем не осознаю… - он почему-то улыбнулся. Наверное, из-за того, что сам не может понять, что с ним самим происходит.
Вдруг я вспомнил, что куда-то шёл. Машинально попытался взглянуть на наручные часы, но что-то словно остановило меня. «Зачем?» - подумал я. Время тогда я так и не узнал. Мне расхотелось торопиться. Что-то более важное, но менее тяжёлое поселилось в моих мыслях и теперь не давало мне покоя.
Я ясно понимал, что человек, с которым я общаюсь сейчас, скорее всего, болен (и, возможно, не только психически; позже я заметил следы от игл на его руках), что он потерян для общества и для себя самого, что глубокая пучина депрессии вот-вот поглотит его полностью.
Тогда я решил спросить напрямую:
- А ты никогда не думал о смерти? Дорога ли тебе твоя жизнь?
Он опять улыбнулся. В его улыбке было что-то притягивающие, ненавязчивое, детское; да, именно такими улыбками обладают маленькие детки – чистые и безгрешные.
- О смерти?! – переспросил он. – Стараюсь не думать. Я слишком люблю жизнь, люблю дышать, люблю ходить по снегу… Если смерть лишит меня этого, ей станет стыдно. Раньше, когда я был совсем маленьким, я боялся смерти. Но не своей. Я боялся потерять людей, которых жизнь назвала моими близкими и поселила со мной под одной крышей. Какими бы они не были, но они – частичка меня. Ампутация этой частички привела бы к неутешимым последствиям…
Признаться, я был удивлён. Человек, который за всю жизнь не видел ничего хорошего, который глубоко несчастен, вдруг говорит, что его жизнь ему дорога?! Может быть, вот она – правда?! А все те, кто постоянно стонут о том, что плохо живут и смерть пришлась бы как нельзя кстати, просто не понимают истинных ценностей!..
- Мне пора. – с какой-то досадой в голосе тихо сказал он.
Я с надеждой взглянул в его глаза.
- Не волнуйтесь, - улыбнулся он, - мы ещё встретимся, поверьте. Я не был случаен в сегодняшнем Вашем дне. Но я растворюсь, как снег в раскаленной золе. Но я пропаду, как искра в ледяной круговерти… - читая вслух чьи-то стихотворные строки, он стал медленно ступать по снегу, то и дело нарушая контуры дорожки.
А я стоял. Стоял, недоумевающее. Что со мной произошло?
Когда он совсем исчез из виду, я тоже развернулся и хотел было идти… Но вдруг подумал: «А куда?!» И действительно: куда?
Но идти надо было.
Я пришёл в свою квартиру-студию. И вдруг… У меня как будто глаза открылись! Это жильё было похоже, скорее, на сарай - серый, мерзкий, дурнопахнущий… Каменный гробик, который я раньше называл уютным гнёздышком. Четыре угрюмые, сдавливающие лёгкие, стены и маленькое, заляпанное жёлтой грязью окошко – вот и весь мой жизненный приют! По углам стопки выпачканной в пыли офисной бумаги… Неужели, на вот таком вот пергаменте Бог пишет мою жизненную летопись??? Нет! Не хочу! Не надо!
Я выбежал на улицу – без куртки, одет по-домашнему. Но холода я не ощутил. Наоборот. Тепло свободы пронзило всё моё тело, которое теперь мне больше не хотелось называть телом. Это не было тело. Это был Я! Я – настоящий! Я – живущий! Я – воскресший!..
С тех пор прошло немало времени. Сколько точно – мне не известно. Но я многое понял. Я понял, что произошло со мной в тот день, когда я встретился с Сектором. Я понял, кем был Сектор на самом деле и в чём было его предназначение. Он был прав – мы с ним ещё не раз встречались… в том самом заснеженном парке. Но он больше не говорил со мной. Он говорил с другими. Каждый день я видел рядом с ним на той самой скамейке какого-нибудь человека, который смотрел на него таким же заинтересованным взглядом, как я когда-то. В такие минуты, он почти не обращал на меня внимания, углубляясь во взгляды своих новых собеседников. Но он часто улыбался мне той самой детской доброй улыбкой. И я улыбался в ответ.
Я знал, что произойдёт с теми людьми после их недолгой беседы. Они воскреснут! Они все воскреснут! Они поймут, кто они; поймут, что всю жизнь просто спали, постепенно покрываясь трупными пятнами.
Однажды рядом с Сектором я увидел своего начальника – крупного бизнесмена, подавшегося впоследствии в депутаты горсовета. Он был чем-то встревожен. Но после недолгого разговора с Сектором, его глаза засияли, появилась улыбка… Я точно знаю, что уже на следующие утро в местных газетах появились заметки: «Вчера скончался владелец фотоателье, крупный бизнесмен и по совместительству депутат горсовета…» Потом я встречал его в том самом заснеженном парке, который теперь стал моим домом покоя. Он улыбался мне. Я улыбался ему. Казалось, мы говорили друг другу: «Я больше не боюсь смерти. Её нет. И жизнь не заканчивалась. Напротив: жизнь началась!..» Казалось, мы вспоминали глаза и улыбку того парня, которого так вовремя встретили в заснеженном сквере. Мы знали, кто он. Мы часто вспоминали именно те дни: «Я смотрел в глаза смерти. Они зелёные… Я видел её улыбку. Она свята, как у младенца…»