Илья стал первым, кому отказать я не смог, хотя в последнее время уже не воспринимал этого парня как близкого друга. В студенческие годы наш с Ильёй союз казался вечным, но после того, как альма-матер захлопнула свои ворота за нашими спинами, мы разбрелись в разные стороны и со временем – как это бывает у многих институтских друзей – стали всё реже видеться и общаться. Теперь же, собираясь приобщить Илью к главной семейной тайне, я надеялся таким образом доказать ему, что он по-прежнему немало для меня значит.
Позвонил он вечером, накануне дня рождения Артёма. Я лежал в гостиной с ноутбуком на животе и перелистывал пёстрые страницы официального сайта одного гостиничного комплекса, куда собирался выехать на пару недель.
– Ты там как, старичок, нормально? – звенел в трубке бодрый голос Ильи. – Слушай, у меня командировка на горизонте нарисовалась, внезапно совершенно. Уехать придётся далеко и надолго, а мы с тобой уж чё-то давно не виделись. Я подумал, может, пересечёмся в ближайшие дни? Лучший вариант – завтра. У меня вся вторая половина дня свободна будет.
– Завтра я собираюсь проведать Артёмку, – сказал я, просматривая слайд-шоу, посвящённое баням и саунам. – День рождения у него.
Илья выдержал скорбную паузу. Он хорошо знал, что для меня означало «проведать Артёмку».
– М-м… ясно. Слушай, а давай вместе к нему съездим? Ты не против будешь? Извини, конечно, я всё понимаю… но от меня-то тебе что скрывать? Я и сам очень рад буду его увидеть.
– Ага, он тебе тоже будет рад, – с усмешкой произнёс я и тут же раздражённо протёр глаза, поняв, насколько отвратительная получилась шутка. – Я, в принципе, не против. Только ты… это… как-нибудь подготовься морально. Сам понимаешь, обстановка там довольно специфическая.
– Да подготовлюсь я, не переживай, – сказал Илья. – Ладно, тогда давай знаешь, где встретимся? У меня неподалёку от офиса один ресторанчик есть, я туда завтра пообедать зайду, когда освобожусь…
Найти этот ресторанчик оказалось не так легко. Назавтра я минут двадцать петлял по узким запруженным машинами улицам, следя за пульсирующей отметкой на Google-карте, пока, наконец, не зацепился взглядом за вычурную вывеску, о которой говорил Илья. Мне не пришлось заходить внутрь – увидев меня в окно, мой друг поспешил выйти навстречу. Он был, как всегда в отличной форме. Солнце уронило свои отблески на его сизый пиджак, на короткие прилизанные волосы, на чёрный кожаный маятник сумки, болтавшейся вдоль его левого бока.
– Рад видеть, – произнёс Илья после звучного небрежного рукопожатия. – Тебе надо было чуть пораньше приехать, вместе бы посидели. Классное место.
– Смотрю, ты любишь баловать себя царскими обедами. – Я перевёл взгляд на окна-витрины, за которыми просматривалось роскошное нутро ресторана. – По-моему, это место предназначено для чего угодно, но только не для бизнес-ланчей.
– Ой, не парься! – Илья отключил у своей машины сигнализацию и стал суетливо стягивать пиджак. – Деньги для того и существуют, чтобы тратить их без всякой мысли.
– Главное, чтобы их существование слишком быстро не подошло к концу, – сказал я, ныряя в бархатную голубизну салона.
Усевшись за руль, бросив сумку на заднее сидение, Илья вдруг застыл и почти минуту просидел неподвижно, повесив нос и напряжённо разглядывая себя в боковое зеркало.
– Надо было мне, наверное, заехать, переодеться, – пробормотал он. – А то как-то это некрасиво. В офисном костюме заявиться на это… в этот… как там его… – Тут Илья запнулся, не сумев, видимо, придумать слово, которым можно было бы назвать то место, куда мы собирались ехать. И я хорошо его понимал.
– Не переживай, Илюх. Сейчас туда многие приезжают в таком виде. Другие времена настали.
Новенький, купленный месяц назад «пежо» неспешно заскользил по серой паутине центральных улиц. За пять лет вождения Илья не избавился от страха перед непредсказуемым столичным движением и по-прежнему выглядел осторожным, неуверенным «чайником».
– Зацени мою новую электронную книжку. – На очередной развилке, решившись на секунду оторвать вспотевшую руку от руля, он раскрыл передо мной бардачок.
– Они с каждым выпуском всё компактнее и компактнее становятся, – заметил я, рассматривая изящный читальный агрегат в мягком фиолетовом чехле. – Скоро непонятно будет, чем они удобнее обычных смартфонов. Разве что экраном бесцветным. Закачал туда что-нибудь?
– Да, посмотри. Слышал, недавно новый роман Пелевина вышел? Его ещё везде обсуждали. Вот я его и загрузил для пробы.
– Вроде это не роман, а сборник повестей. Ну, и как, нормально пошло?
– Ой, ты знаешь, вообще никак. Просто вот… никак. Такая литература не для меня. Странный какой-то, непривычный стиль, непонятный сюжет, куча совершенно ненужной, заоблачной философии. Конечно, раз все так восхищаются им, обсуждают, значит, наверное, что-то в нём есть. Но мне лично весь этот модерн или, как его там, постмодерн непонятен. Я считаю, литература должна быть литературой, а все эти современные изыски…
– А ты у нас чё, много классики читаешь, чтобы сравнивать? – ехидным тоном поинтересовался я, убирая «книжку» обратно в бардачок.
– Скотина! – Илья судорожно дёрнул руль и прижался к правому бордюру, пропуская громоздкую, неуклюжую «тойоту», которая едва не зацепила нас боковым зеркалом. – Не видишь, здесь одностороннее?! – заорал Илья, особо не рассчитывая, что водитель «тойоты» его услышит, но всё же приоткрыв слегка окно. – Вот из-за таких придурков я на этом месте два раза чуть в аварию не попал, – пожаловался он мне. – Уже в глазах темнеет и в ушах звенит, когда к повороту этому подъезжаю.
Все полтора часа, в течение которых мы продирались через пробки, я тщетно пытался оградить себя от мыслей о предстоящей встрече с братом. Чтобы занять голову чем-то менее тяжким, я и Пелевина, спотыкаясь на каждом абзаце, читал, и включал радио Next FM, заполнявшее салон густыми переливами дегенеративной музыки. Ничего не помогало. Черепаший темп, с которым мы двигались от одного светофора к другому, и однообразные вереницы домов и автомобилей за окнами ни к чему, кроме мысленного смакования проблем, не располагали. Серебристое солнце двигалось по пепельному небосклону быстрее, чем мы по дороге. Я смотрел на него сквозь тонированный верх лобового стекла.
– Там с парковкой хоть нормально, у центра у этого? – спросил притомившийся Илья, когда ехать осталось совсем немного.
– Там стоянка, но стоянка ублюдочная, – огорчил его я. – Ублюдочная настолько, что я обычно не беру машину и на метро еду, хотя от метро там довольно долго пилить.
– А-а… – Илья зевнул. – Ну, ничего, пристроимся как-нибудь.
Пристроились мы нормально. Паркинг на территории многолюдных заведений всегда был слабым местом «чайника» Ильи, однако в этот раз всё прошло без особых затруднений.
– Это здесь находится твоё постиндустриальное чудо? – спросил Илья.
Не торопясь вылезать из машины, он с недоверием глядел на приземистое белое здание, располагавшееся на вершине склона. Мы припарковались на краю стоянки, у самого подножия широкой гранитной лестницы, что вела к главному входу.
– Габариты что-то не впечатляют, – заметил Илья, – хотя лестницу сделали, как перед дворцом. Ещё бы колоннами украсили.
– Там все основные помещения глубоко под землёй, – пояснил я.
Сгоняя беспорядочно раскиданные по небу облака в единую мрачную шеренгу, дул ветер. Неокрепший, непредсказуемый июнь, похоже, собирался порадовать нас грозовым ливнем. Илья, оставивший свой пиджак в машине, взлетел по лестнице, подобно стремительной газели, а я ещё долго топтался внизу, у машины, раскуривая сигарету.
– В первые годы здесь никаких вывесок не было, – сказал я, поднявшись к Илье и заметив, что он внимательно изучает надпись на стеклянных дверях. – Вот тут, где мы сейчас стоим, стояли бычары-охранники и прогоняли всех, у кого не было пропусков, а некоторых слишком любопытных журналистов, – Я обхватил Илью за плечи и в шутку изобразил несколько мощных ударов в лицо, – даже поколачивали.
– Сигаретой меня не задень, – проворчал Илья, высвобождаясь из моей хватки. – Холодно, пошли уже внутрь.
Стеклянные двери разъехались в стороны. Я опустил недокуренную сигарету в узкую зеркально-металлическую урну и следом за Ильёй ступил на синий ковролин, которым был устлан пол фойе.
– Добрый день, мы к Солопову Артёму.
– Сейчас, минутку. – Сидевшая за стойкой Reception девушка в белой блузке взяла у меня карточку, приложила к панели и, мило прищурившись, стала рассматривать открывшуюся на экране компьютера таблицу. За её спиной, в залитых изумрудным светом аквариумах, сновали пучеглазые декоративные рыбы, яркие, как фонарики.
– Минус четвёртый этаж, – прощебетала девушка, отдавая мне карточку.
– Да знаю, я не в первый раз здесь. Спасибо.
На минус четвёртый этаж нас доставил поистине королевский лифт с отливающими золотом стенами, огромным зеркалом и мягкой, приглушённой музыкой, доносившейся из невидимых динамиков.
– Прилично так, – вымолвил Илья, по инерции разглядывая себя в зеркало и поправляя галстук. – Слишком прилично. Я бы даже сказал, до неприличия прилично, особенно учитывая…
– Не застревай, – поторопил его я. Лифт уже несколько секунд стоял, раскрыв двери, на нужном нам уровне.
Мы пошли по длинному коридору, по бокам которого тянулись ярко освещённые витрины. Каждая витрина выглядела как обычная жилая комната с евроремонтом – обставленная дорогой мебелью, с кроватью и письменным столом, – и внутри каждой комнаты, отгороженный от зрителей толстым стеклом, находился человек. Люди были разных возрастов и разной степени подвижности, но никто из них, даже совсем дряхлые бабульки (которых было немало), не сидел без дела. Все были чем-то заняты – кто-то листал журнал, кто-то сонно копошился возле книжной полки, кто-то, сидя в кресле, смотрел телевизор, кто-то делал зарядку. На зачарованно разглядывавшего их Илью ни один из обитателей стеклянных клеток внимания не обратил.
Коридоры – их на этаже было несколько – растянулись на сотни метров и изредка пересекались. Сделав два поворота, мы добрались до комнаты номер 84, которая была обставлена изнутри как детская. Среди разбросанных по пушистому ковру разноцветных игрушек сидел трёхлетний светловолосый мальчик.
– Привет, братишка, – ласково сказал я.
– Вот это да, – прошептал Илья. – Артёмка…
Артём нас не замечал. Какое-то время он сосредоточенно вертел в руках красного пластикового слоника с крючковатым хоботом. Затем повернул свою маленькую головку и долго смотрел в нашу сторону – правда, не нам в глаза, а куда-то мимо. Илья осторожно постучал кончиками пальцев по стеклу.
– Илюх, не надо, – сказал я, с тревогой оглянувшись на курсировавших по коридорам охранников. – Он тебя не услышит. А до стекла дотрагиваться здесь запрещено.
Малыш встал и, не выпуская из рук слона, мягко заковылял к нам на своих кривоватых ножках. Он подошёл к стеклу почти вплотную, и нас теперь разделяло не более одного метра. Плазменный телевизор, возвышавшийся на столе между двумя большими плюшевыми зайцами, показывал мультфильм про Кота Леопольда. Я вспомнил, что в прошлый раз он показывал Крокодила Гену.
– Э, ну, куда ты? – разочарованным голосом спросил Илья.
Потоптавшись немного возле стекла, Артёмка отвернулся и побрёл обратно на ковёр. Бросил красного слона, сел и вновь принялся неспешно перебирать игрушки. Брал в руки машинки, танки, безразлично теребил мягких собачек и обезьянок. Минут через пять ему под руки попался брошенный слон. Малыш снова встал на ноги и, прижимая слона к груди, двинулся к нам.
Я перевёл напряжённый взгляд на Илью, ожидая его комментариев. Но ошарашенный Илья только хлопал глазами. Артём простоял рядом с нами столько же времени, сколько и в прошлый раз, после чего опять ушёл вглубь комнаты и вернулся к игрушкам, бросив слона.
Обычно я не молчал, а тихо, шёпотом разговаривал с братом. Рассказывал ему про свою жизнь, про работу, про друзей, про девушек, не задаваясь вопросом, зачем ему это нужно, но хорошо понимая, что он в любом случае меня не услышит. Сегодня же, при Илье, я не смог выдавить из себя ничего, кроме приветственных слов. Более того, постояв у Артёмкиной комнаты десять минут, я почувствовал, что больше не в силах смотреть на него и отошёл к соседней витрине.
Комната номер 85 выглядела беднее и мрачнее детской – обои в цветочек, два громоздких книжных шкафа, продолговатый сервант из тёмного дерева, заставленный старинной посудой. Перед телевизором в глубоком кресле сидела старушка. Сидела она ко мне спиной, и я видел лишь печальный седой холмик её затылка да прикрытые пледом ноги. Телевизор был единственным предметом в её комнате, который выглядел более-менее современно. На экране маячили полузабытые лица Ролана Быкова и Михаила Кононова – шёл какой-то старый советский фильм. Показывали не весь фильм целиком, но бесконечное число раз крутили один и тот же небольшой фрагмент. В определённый момент лента обрывалась, и изображение на секунду сменялось мельтешением серых полосок, после чего отрывок начинался сначала.
Так, наблюдая за замурованными в комнатах умиротворёнными людьми, я прошёл почти полкоридора. В очередной раз остановиться меня заставила совсем молодая девушка в облегающем мини-платье, поселённая в комнату номер 109. Она сидела за столом, подобрав под себя одну ногу, и что-то печатала на стильном блестящем ноутбуке. Мой опытный взор офисного работника приметил, что печатает она медленно, неуклюже, часто попадая пальцем сразу на две клавиши. Но на экране ноутбука от этого ничего не менялось – ни документа Microsoft Word, ни Интернет-чата открыто не было – одна лишь пустая, без ярлыков и иконок, заставка. Дивные каштановые волосы закрывали девушке всё лицо и, по идее, должны были ей сильно мешать. Но она ни разу подняла руку, чтобы их поправить.
– Как же тебя угораздило, красавица, – пролепетал я, нагнувшись, чтобы посмотреть прикреплённую к стеклу золотую табличку.
«Самсонова Анна Евгеньевна. 10 марта 1986 г. – 28 ноября 2009 г.», – было выгравировано на ней.
– Ровесница, – вздохнул я.
Оставшийся далеко позади Илья замахал мне рукой. Я поспешил вернуться к витрине брата.
– И чё, он так и будет туда-сюда ходить? – робко спросил Илья, глядя на копающегося в игрушках Артёмку уже совсем иначе – с недоверием и испугом. – Он уж в шестой раз этот маневр повторяет.
– А что ты хотел от робота? – нахмурился я. – Это же робот. С механизмом, работающим по определённому алгоритму, который регулярно повторяется. Да, механизм этот далёк от совершенства. Может, со временем роботы и смогут двигаться свободно и непредсказуемо. Может, их даже разговаривать научат. Но нам, как и всем остальным убитым горем родственникам, пока и этого достаточно.
– Невероятно! Он совсем не изменился с тех пор, когда я в последний раз его видел. Помнишь, я приехал к тебе, насчёт дипломной работы побазарить… Мы ещё студентами были… И ты с ним как раз во дворе гулял. Ведь это так давно было…
– Четыре года назад, – подсказал я. – Сегодня, восьмого июня, ему исполнилось бы уже семь лет. – Я кивнул на табличку, где значилось: «Солопов Артём Вячеславович. 25 октября 2004 г. – 6 декабря 2007 г.» – Но здесь, за стеклом, он, ясное дело, навсегда останется трёхлетним.
Я поспешил отвести взгляд от кошмарной даты 6 декабря 2007 г., черневшей на золоте таблички. От чудовищного калейдоскопа событий той зимней ночи в моей памяти остались лишь несколько ярчайших осколков. Напряжённое лицо отца за рулём, россыпь огоньков на приборной доске, оранжевая дуга фонарей, бросавших отсветы на пухлые щёчки Артёма. Он сидел, пристёгнутый к детскому сиденью, и нараспев повторял два слова: «небо» и «пропеллер». Как выглядел внезапно вылетевший из-за поворота BMW, я не помню. Отец попал в больницу с закрытой черепно-мозговой и лишь спустя три недели узнал, что его младшего сына больше нет в живых. А водителю врезавшегося в нас BMW узнать об этом так и не пришлось – он умер в тот момент, когда его, измятого и окровавленного, заталкивали в «скорую помощь» матерящиеся врачи.
– А комната! – воскликнул Илья. – Я её помню! Это ведь его комната! Всё точь-в-точь – тот же стол, кровать, игрушки!
– В этой компании работают дизайнеры самого высокого уровня, – сказал я. – Интерьер, в принципе, заказать можно любой, но большинство клиентов хотят видеть своего умершего родственника в такой же обстановке, в какой он жил в последние годы.
Смотреть на погибшего брата, который в этой комнате был точно живой, и одновременно доказывать, что перед нами лишь запрограммированный андроид – дело нелёгкое для психики.
– С днём рождения, братишка, – шепнул я на прощание, легонько коснувшись стекла костяшками пальцев.
Когда мы возвращались по коридорам к лифтам, Илья вёл себя так, будто только сейчас осознал, что его окружают сотни мертвецов. Один робот, рыжеусый мужчина средних лет, с поднятой рукой подошёл к стеклу – и проходивший в эти секунды мимо его витрины Илья фыркнул, словно почуявший мертвечину конь, и быстро спрятался за меня:
– Слушай, здесь что-то не так! – с ужасом озираясь, воскликнул он. – Это просто… какой-то полный абсурд! Если не сказать – дьявольщина! Кому вообще могло прийти в голову так издеваться над трупами?!
– Никто тебя сюда не тащил насильно, – пожал я плечами.
– Смотри-ка, что это с ней?
Стоявшая возле лифта немолодая женщина прижимала к позеленевшему лицу носовой платок и из последних сил сдерживала рвотные позывы. Сдержать их всё же не удалось – в конце концов, поток бесцветной пенящейся жидкости хлынул на дорогой ковролин. Женщина была здесь не одна. Её родственники шипели на неё и бросали умоляющие взгляды на охранников, которые тут же прибежали к месту аварии и принялись угрожать незадачливой посетительнице штрафами.
– Тут многим чересчур восприимчивым людям плохо делается, – сказал я Илье в лифте. – Хотя на моих глазах раньше никого так не рвало.
– Неудивительно, – буркнул Илья. Он опять стал смотреться в зеркало, на этот раз с некоторой тревогой, будто желал проверить, не позеленело ли у него, как у той женщины, лицо. – Мне в последние минуты самому дурно стало. До чего дожили, а! Уже мертвецов роботами делают, заставляют розоветь щеками и сверкать очами! Ещё бы танцевать прилюдно научили. Только вот не все на этот обман ведутся. Человек, он как зверь, у него на это дело нюх есть, и не нужно иметь медицинское образование, чтобы мёртвого отличить от живого. Хотя в современном мире этот нюх у многих притупился.
– А ты не замечал, что как раз у современного человека страх перед смертью намного сильнее, чем у наших предков? Раньше люди были не такие изнеженные. Думаешь, многие воины начинали блевать на полях сражений при виде мертвецов? А как жилось женщинам во времена лекарей и знахарей, когда не было никакой ультрасовременной медицины, в том числе и гинекологии? Представь себе бабу, у которой половина детей рождались мёртвыми, а остальные умирали вскоре после рождения. Думаешь, в каждой такой смерти женщины видели вселенскую трагедию? Да для них подобные утраты были самым обычным делом. А сегодня чем надёжнее ты застрахован от смерти, тем сильнее ты её боишься. Я лично впервые увидел труп в девятнадцать лет, и то это был труп бомжа. А какое потрясение я тогда испытал! Он мне даже снился потом. Эта бедняжка внизу, по ходу дела, тоже недалеко от меня ушла… Всего доброго! – крикнул я девушкам с Reception.
– Погоди. – Илья отошёл к автомату с питьевой водой, опустил голубой рычажок. Водяную массу в бутыли встревожил вихрь тёмных пузырей. Илья поднёс к губам наполнившийся стакан, и по лицу его пробежала судорога. – М-да, весёленькую ты мне устроил экскурсию, нечего сказать.
Мы вышли на улицу. С козырька капала вода, воздух был чистый и ароматный – пока мы бродили по подземному кладбищу, небо успело ударить по земле мощным залпом освежающего летнего дождя. Асфальтовые дорожки, кольцами обвивавшие холм, стали чёрными и блестящими, как ужи.
Илья обернулся и ещё раз поглядел на название компании, ядовито-синими буквами начертанное на стеклянных дверях: «Некрополис».
– Удачно название подобрано, – хмыкнул он. – Но всё-таки зря они это кладбище под землю утолкали. Такое ощущение, будто самому в могилу пришлось спуститься.
В этот раз я пренебрёг лестницей и сбежал с холма прямо по мокрой траве, разогнавшись под конец до сумасшедшей скорости. Достигнув тротуара, я подпрыгнул на полтора метра, чтобы затормозить в воздухе, и вылезавшие из припаркованного «джипа» женщины в траурных одеждах посмотрели на меня, как на глупого ребёнка, с укоризной. Таким же взглядом они наградили и Илью, спускавшегося по лестнице им навстречу. Хотя вид у Ильи был ещё более мрачный, чем у них.
– Ещё пара-тройка подобных новшеств – и «Некрополисом» уже можно будет называть всю Москву, – заключил он.
– Ты что-то совсем раскис, может, пройдёмся немного, развеемся? – предложил я. – У тебя же дел никаких больше нет на сегодня?
– А где здесь, в спальнике в этом, гулять? – Илья сверкнул ключами, разблокировав у машины сигнализацию. – Ну, ладно. Сейчас, пиджак только возьму. Действительно, после такого… не хочется обратно в пробки.
Раскрыв заднюю дверь «пежо», Илья стащил с вешалки свой измятый пиджак, а я в это время набрал на смартфоне короткую смску: «Привет от Артёмки» и, сделав две копии, отправил одну маме, а другую – отцу.
Илья ещё долго находился под впечатлением от увиденного под землёй. Пока мы шатались без особой цели по окрестностям «Некрополиса», надеясь найти какую-нибудь палатку, он молчал, как рыба, будто активное обсуждение мертвецов-андроидов помешало бы ему привести в порядок свои мысли. На меня же его молчание действовало настолько угнетающе, что я готов был выкинуть что угодно – даже наброситься на друга с кулаками – лишь бы заведённый, имитирующий жизнь трупик Артёмки перестал мелькать перед моим мысленным взором. Свернув в очередной переулок, мы набрели на минимаркет, где взяли два банки «Миллера».
– Я вот ещё чего не могу понять, как этим некромантам удаётся сохранить мёртвым цвет лица? – сказал Илья, сунув пиво в карман пиджака и разорвав обёртку эскимо – он себе ещё и мороженое купил. – Знаешь ведь, какие у покойников лица – такие все обескровленные, похожие на маски. А у этих, в «Некрополисе», лица-то были нормальные! У Артёмки даже румянец на щеках играл, я видел! Как они это делают вообще? Ладно там, движения всякие, кивки – механизм внутри срабатывает, это понятно. Но возобновить кровообращение они никак не могли. Сердце-то мёртвое. Покойники просто бы ожили, если бы им заново запустили кровь.
– Илюх, вот это как раз проще простого, – с горечью произнёс я. – Банальная косметика. Тела мёртвых регулярно обрабатываются специальными растворами и перекисями. Они не только защищают кожу покойников от тления, но и позволяют ей кое-как сохранять тот цвет, который она имела при жизни человека. Я тебе так скажу – конечно, всё это на самом деле полная хрень. Никакая химия или алхимия не способны вернуть коже мертвеца натуральные оттенки. Если бы ты повнимательнее посмотрел на Артёмку, то заметил бы, что искусственное у него всё, в том числе и румянец.
– Говоришь, тела регулярно обрабатываются? К ним, значит, кто-то доступ имеет?
– В каждом мавзолее есть неприметная дверца. У Артёмки она полностью замаскирована – скрыта за телевизором и зайцами. Конечно, туда часто заходят ребята из персонала – и медики, и уборщики, и ещё много кто. Думаешь, в этих гробницах всё как в вакууме – ничего не ломается и не загрязняется? Там много за чем следить нужно, не только за внешним видом усопших. Обычно все нужные процедуры проводят ночью, когда нет посетителей. Но мне однажды пришлось наблюдать, как одна богатая вдовушка, пришедшая днём навестить мужа, вступила в конфликт с персоналом, стала требовать, чтобы они сию секунду зашли к нему и привели в порядок. Типа, муж её выглядит отвратно, типа, она никогда не позволяла ему ходить дома непричёсанным, а тут на него люди смотрят… и всё такое.
– Офигеть, ну, и коза… Ах, shit! – Большой ломоть ванильного эскимо не удержался на палочке и, оставив на пиджаке Ильи белый мазок, упал на тротуар. Мыском ботинка Илья с досадой растёр ошмёток лакомства по асфальту.
– Услуги «Некрополиса» – удовольствие недешёвое. – Я дал ему свой носовой платок. – В первые годы вообще хоронили только родню олигархов, чиновников и прочих тузов. А среди богачей, сам знаешь, такие кадры попадаются, каких не встретишь даже во время прогулок по коридорам психдиспансера. Так что много я разных чудес за эти четыре года повидал.
Мы поднялись на детскую площадку. Илья выбросил мороженое в урну, присел на качели и с горестным выражением лица стал чистить пиджак:
– Повезло, что у меня сегодня последний рабочий день. Прикинь, это единственный нормальный пиджак, который при мне остался, остальные я вчера в химчистку сдал. Специально, чтобы мне их перед командировкой почистили.
– А ты когда, кстати, уезжаешь-то? – спросил я, открывая пиво.
– Послезавтра. В Нижневартовск. Поеду вместе с Ягудиным, ну, знаешь, босс мой.
– К дню рождения-то своему, надеюсь, успеешь вернуться?
– Да, к днюхе по-любому. Дольше, чем на две недели, мы там вряд ли задержимся. Ничего, что я детство вспомню? – Отдав мне скомканный платок, Илья стиснул железные прутья качелей и оттолкнулся ногами от земли. – Слушай, а может, ты меня раскачаешь?
– Иди на хрен! – Я рассмеялся, отступил на пару шагов назад.
– А что? – Вытягивая свои длинные ноги, Илья неумолимо набирал высоту. – Наташка меня иногда так качает. У нас, во дворе. И я её тоже…
– Последним, кого я качал на качелях, был Артём, и с тех пор мне на эти площадки даже смотреть больно, – признался я. – Как и на самих детей.
– Ты мне вот что скажи. С чего этот «Некрополис» начинался? Вас, клиентов, хоть посвящали в историю проекта? Как я понял, всё это дело стартовало у нас незадолго до твоей аварии.
– Вот именно, что у нас. – Я огляделся по сторонам – не смотрит ли кто, как взрослый парень в безупречном деловом костюме рассекает воздух на детских качелях. Но увидел лишь узбека, одиноко возившегося возле лысой чёрной клумбы. – А первые опыты в этой области начали делать ещё в прошлом веке и, естественно, не в России.
– Американцы, что ли?
– Да, идея принадлежала группе американских учёных. То ли группе учёных, то ли какому-то одному безумному деятелю, я уж точно не помню. Ну, и, конечно, использовать эти технологии первыми начали американцы. Когда разработчики достигли более-менее впечатляющих результатов, когда была доказана эффективность и безопасность вживления в тело умершего этой электронной байды, всё и началось. Тайная организация – тогда она называлась ещё не «Некрополис», как-то по-другому – начала предлагать свои услуги. Поначалу очень узкому кругу лиц. Подобные открытия имели статус строжайшей государственной тайны. Знала о них и, соответственно, могла воспользоваться только горстка избранных – крупнейшие промышленники, банкиры, магнаты, представители финансовых элит и правящих кланов, ну, понятно. И учитывая размеры денежных вложений в эту авантюру, стоили такие похороны в те времена охренеть сколько. Наши российские богатеи даже представить себе не смогут эти космические цифры.
– И что, все эти американские магнаты готовы были выплачивать такие суммы, чтобы на них после смерти кто-то смотрел через стекло?
– Не столько на них, сколько на их родственников. На их любимых матушек, тётушек, бабушек. Ты сегодня много рассуждал на тему, какая эта дьявольщина, пытался убедить меня, что заставлять мёртвого ходить и улыбаться на глазах у родных – это абсурд и издевательство. Так вот, большие американские шишки видели в этом не больше абсурда, чем я и все остальные сегодняшние клиенты «Некрополиса». Родственные чувства, неспособность смириться со смертью близкого человека сильнее здравого смысла и всяких там моральных норм. Те ребята, что на протяжении всей этой истории стояли у руля «Некрополиса», были отличными психологами и прекрасно это понимали. Иначе бы они просто не стали тратить столько сил и денег на исследования. Что из этого получилось, сам видишь – не прошло и десятка лет, как они до России добрались. И я не удивлюсь…
– И я не удивлюсь, если в России они добьются ещё большего успеха, чем в Америке, – холодно резюмировал Илья. – У нас миллионы таких, как ты, найдутся. Миллионы витающих в облаках идиотов, не способных смотреть реальной жизни в глаза и готовых тратить тонны бабла на всякую… эх, сказать или не сказать…
Я пил ледяное пиво осторожными глотками и невозмутимо наблюдал, как маятник качелей, уже не разгоняемый Ильёй, постепенно останавливается.
– Дальше можешь не рассказывать. – Пробороздив каблуками высохшую лужу, Илья затормозил и соскочил с деревянного сиденья. – Ничего нового я не узнал, вернее сказать, твои слова только подтвердили мои прежние догадки. Знаешь, в тот год, когда не стало Артёма… – Он нагнулся и стал отряхивать запылившиеся брюки – видимо, не мог, говоря об Артёмке, смотреть мне в глаза, – после того, как ты сообщил мне, что похорон не будет, что вы с отцом собираетесь замуровать его в какой-то супермавзолей, где ему сохранят облик живого человека, я не стал мутить тебе душу, понимал всё-таки, какое горе вам пришлось пережить. Но я уже тогда догадывался, какого типа люди поймали вас с батей на крючок – обыкновенные воротилы, блестящие знатоки человеческих слабостей, умеющие делать на этих слабостях огромные деньги. Сегодня, увидев всю эту мерзость своими глазами…
– Не забудь ещё ботинки перед командировкой почистить. На-ка, подержи.– Я вручил Илье своё пиво и сел на освободившиеся качели. – Эх, может, мне тоже поболтаться, пока молодость не ушла? – оттолкнувшись от земли, с наигранной весёлостью воскликнул я.
– Знаешь, в чём твоя беда, – продолжал Илья, – и не только твоя, но и всех таких вот богатых столичных мальчиков, живущих на папины деньги и работающих раз в неделю? Вы потеряли всякую ориентацию в наших современных неоновых джунглях и не имеете уже ни малейшего понятия о том, что человеку реально нужно для жизни, а что нет.
– Лучше скажи, сколько ты сегодня денег в том ресторане оставил, – усмехнулся я. – А машина твоя…
– Погоди! – раздражённо перебил меня Илья. – Хрен с ним, с рестораном. Ты просто не имеешь своего мнения, своей личной оценочной шкалы, не можешь своим, невооружённым глазом определить истинную – не рыночную, а истинную – стоимость тех вещей, на которые с лёгкостью тратишь половину папашиного состояния. Чем больше у тебя и тебе подобных появляется денег, тем быстрее растут ваши потребности. И, в конце концов, эти потребности раздуваются до чудовищных величин – вот в чём проблема. Вы готовы тратить бабло на что угодно. На модные аксессуары, на то, чтобы усадить свою задницу не рядом с простым народом, а в VIP-ложе, на то, чтобы родного брата не похоронить на лесном кладбище, рядом с тем же презираемым вами народом, а превратить в зомби и заставить кривляться за стеклом у всех на виду! Знаю, тебе, наверное, приятно ощущать себя этакой VIP-персоной, держащей в крутом мавзолее VIP-мертвеца, и возвышаться над небогатыми деревенскими ваньками так же, как самые первые клиенты «Некрополиса» возвышались над всем миром!
Выслушав этот гневный монолог, я около минуты сохранял напряжённое молчание, продолжая раскачиваться, слушая, как короткие повизгивания перекладины чередуются с глухим скрежетом сиденья. Илья смутился и, поставив моё недопитое пиво на скамью, судорожным движением вскрыл свою банку.
– Спасибо, что напомнил про богатого папу, – произнёс, наконец, я. – Я как раз собирался у него денег попросить на отдых в Неверово. Охрененный коттеджный посёлок, я вчера вечером, когда ты мне позвонил, лазил по их сайту.
Илья оторвался от пива и густо покраснел лицом.
– С Кристинкой поедешь? – не слизав пену с губ, прохрипел он.
– Скорее всего, да. – Я спрыгнул с качелей и подошёл к нему вплотную. – Хочешь, я расскажу тебе, как это всё происходило тогда, после гибели Артёмки?
Илья посмотрел на меня с вызовом:
– Можешь не напрягаться.
– Мне тяжело, очень тяжело это вспоминать, но раз уж ты начал возникать по этому поводу и строить свои версии, придётся немного тебя просветить, – настоял я. – Мы не сами полезли в этот «Некрополис», купившись на рекламу или на анонс в глянцевом журнале. Компания тогда ещё была в тени, никак себя не рекламировала и сама находила клиентов. У них было что-то вроде списка людей, чьё денежное состояние превышало определённую планку. В тот год, кстати, эта планка уже падала, и список стремительно расширялся. Как только у кого-то из этого списка умирал родственник, к нему являлись представители компании и предлагали оригинальный, ультрасовременный способ сохранить покойника. Отцу, ты знаешь, в аварии голову разнесло, он долгое время в больнице лежал, не приходя в сознание. Я тоже был не в лучшем состоянии, да и без папкиного согласия не мог принять такое важное решение. Но трагедия настолько меня сломила… я просто не мог смириться с тем, что никогда больше не увижу Артёмку… – Я отвернулся от Ильи, быстрым шагом пересёк площадку и рухнул на скамью. – Короче, я согласился, отдал им небольшую часть суммы – доступа к отцовским счетам у меня всё равно не было – и сказал, что надо дождаться решения отца. Отец очнулся через неделю, но мы ещё долго ничего ему не говорили. Всё это время они держали Артёмку замороженным в герметичном контейнере. Когда отец узнал… блин, я не буду подробно всё это расписывать… это был ужас. В общем, он испытывал те же чувства, что и я. Наверное, поэтому и согласился.
Я нередко замечаю, что подробный пересказ страшных событий четырёхлетней давности приносит мне своеобразное душевное успокоение. Время зашило мою рану криво и ненадёжно. Когда в ней в очередной раз вспыхивает боль, я срочно ищу собеседника, чтобы во всех красках и подробностях изложить ему историю смерти брата, упиваясь каждым своим словом и вздохом. Многократно описанная и обмусоленная, трагедия как бы ещё дальше отодвигается во времени, становится легендой, страшной сказкой, с каждым разом вызывающей у рассказчика всё меньше эмоций.
Сегодня я, помимо всего прочего, хотел ещё поделиться с Ильёй своей самой сокровенной связанной с «Некрополисом» надеждой, о которой ранее я не говорил никому, даже родным. Именно благодаря этой надежде, я находил в себе силы смотреть Артёмкины фотографии и ездить к нему на «могилу». Как ни странно, резкое отторжение, которое вызвало у Ильи всё увиденное в подземельях «Некрополиса», лишь укрепило меня в своём намерении.
– Илюх, вот ты никогда не задумывался, возможно ли бессмертие? – Я долго примеривался, откуда начать подбираться к заветной теме, но в итоге не придумал ничего лучше такого вот примитивного вопроса.
– Когда-нибудь, может, и станет возможно, – сказал Илья, – но, надеюсь, не при нашей жизни.
– Мне лично кажется, – спокойно продолжал я, – что эликсир молодости, ну, или какой-нибудь другой способ продлевать жизнь до бесконечности уже совсем скоро станет не фантастикой, а реальностью. Кто знает, может, лучшие умы человечества активно работают над этим. А может, что-то похожее уже изобрели.
Мы пришли обратно на автостоянку. Вросший в холм монолит «Некрополиса» глядел на нас слепыми окнами.
–Понятное дело, после сегодняшнего трудно называть что-либо фантастикой. – Илья быстро отвернулся, заслонил рукавом пиджака губы и нос – казалось, от одного взгляда на фасад обители мертвецов ему стало дурно. – Но с эликсиром молодости ты загнул. Надеюсь, что, по крайней мере, при нашей жизни это будет нереально.
– Илюх, сам факт появления вот этого, – Я кивнул в сторону монолита, – говорит о том, что нереального в нашем мире остаётся всё меньше и меньше. Вполне вероятно, что эликсир молодости уже не только открыт, но и активно используется европейскими и американскими небожителями.
– Дождик – красава, хорошо тачку отмыл. – Илья уселся боком за руль своего «пежо», выбросив одну ногу наружу. – Эх, хотел бы я посмотреть на этих небожителей. Как, по-твоему, публичная персона сможет регулярно омолаживаться в тайне от мира?
– Думаешь, все американские небожители – такие прям публичные персоны? – ухмыльнулся я. – Настоящим небожителям пиариться ни к чему. Но даже известному в народе принцу или олигарху ничего не стоит сделаться бессмертным так, чтобы об этом никто не узнал. Не догадываешься, как? Понимаю, понимаю – фантастика, бред и тому подобное… – сделал я торопливую ремарку, увидев, как Илья демонстративно закатил глаза и покачал головой. – Но давай всё-таки представим, что какой-нибудь миллиардер, типа Сороса, получил возможность омолодиться. Вот, выпивает он этот эликсир, сбрасывает полсотни лет. Понятно, что для всего мира прежний Сорос должен перестать существовать. А чтобы никто не поднимал панику и не строил безумные догадки, что, типа, богатый дедушка, впав в маразм, вышел ночью из своей гасиенды и пропал без вести, в СМИ запускают известие о его смерти. По всем мировым каналам транслируются пышные похороны. С манекеном в гробу, усекаешь, да? А помолодевший миллиардер, сменив имя, переезжает куда-нибудь в укромный уголок, где продолжает безбедную жизнь с тёлками, бассейнами, скачками и всеми прочими радостями.
– Правильно, официально он помрёт, имя поменяет, а деньги-то все сохранит, оставит в наследство самому себе. Ну-ну.
– Вот это, между прочим, интересный вопрос! Тут перед нашим новорожденным миллиардером встанет непростой выбор: либо с юных лет купаться в роскоши, кормиться нажитым в предыдущей жизни богатством, либо же отречься от состояния так же, как от старого имени, и начать всё с нуля – сопляком с одним центом в кармане, но зато с амбициями и, как ни странно, богатым опытом. Знаешь, я бы выбрал второе, это намного интереснее. Раз выпал шанс прожить ещё одну жизнь, почему бы не…
– Всё в облаках, как в детстве, витаешь. Уже роль миллиардера на себя примерить вздумал. Катапультируйся-ка ты обратно на землю, да поехали, давай. – Посмотрев на часы, Илья стал нетерпеливо пощёлкивать пальцем по рулю. – Полшестого время. Начали за здравие… вернее, за упокой, про Артёмку, а теперь ты опять в свои философские дебри пытаешься меня затащить, мозги выносишь.
– Ни в какие не в дебри, придурок! Тема бессмертия здесь, как нигде более, уместна. Мы не можем знать, где пролегает граница научного… научно-технического прогресса… – Мой голос, уже трепетавший от нахлынувшего вдруг волнения, заглушило урчание двух неуклюжих катафалков, выезжавших к шлагбауму. Когда они откатили подальше, я продолжил: – Ты уж прости мою детскую наивность, но я лично верю, что покойников не просто так хранят за стеклом. «Некрополис» не остановится на этом, по-любому не остановится.
Илья поглядел на меня со злобным сожалением и бесцветным голосом спросил:
– Надеешься, что когда-нибудь они оживят твоего брата?
– Не надеюсь, но верю, – с трудом сохраняя невозмутимость, ответил я. – Ты же знаешь, что многие съехавшие с катушек знаменитости на полном серьёзе собираются замораживать свой мозг, чтобы потом, когда появится такая возможность, их вернули к жизни.
– Не знаю насчёт знаменитостей, но ты точно съехал с катушек, – процедил Илья сквозь натужную, дёргающуюся улыбку. – Ты кретин, понимаешь? Ты просто законченный кретин.
– Ну, давай. – Я ехидно подмигнул ему. – Понятно, что все знаменитости – больные, но давай ты, незнаменитось, докажешь мне, что это невозможно. С серьёзными формулировками, со ссылками на авторитетные источники. Давай. Я готов внимательно слушать. Ты же вроде на биофак пытался после школы поступить – может, в башке ещё что-то осталось.
Илья захлопнул дверь и включил мотор. Несколько секунд я глядел сквозь вылизанное дождём стекло на его неподвижный профиль. Когда я уже собирался развернуться и двинуться к метро, он опустил стекло и коротко сказал мне: «Садись!» С таким лицом, будто выплюнул из окна не слово, а окурок или жвачку.
Приближался вечер. Естественно, мы почти сразу, как залётная пушинка в медленно застывающий цемент, влипли в пробку. Илья, водитель нервный и неопытный, начинал трястись всем телом после каждого истеричного гудка, раздававшегося сзади или сбоку. Когда появлялась возможность хотя бы на небольшое время вырваться из объятий вечернего трафика, Илья заныривал во дворы, проносился по ним со скоростью торпеды, чтобы затем всплыть на другом шоссе, так же безнадёжно парализованным затором. Скапливавшийся внутри негатив он время от времени изливал на меня. Всю дорогу мы продолжали ворчать друг на друга.
– Ты про человеческий мозг хоть что-нибудь знаешь? – шипел Илья, провожая разъярённым гудком очередного нетерпеливого обгонщика. – Ты в курсе, что сразу после смерти мозг разрушается? Сохранить его от распада можно, только заморозив ещё при жизни человека. А покойникам в «Некрополисе» никто мозги не замораживал. Эти люди полностью мертвы изнутри!
Ответом был мой натужный, искусственный смех. Всем своим видом я показывал, что аргументы Ильи банальны, и отвечать на них нет смысла.
– Даже авторы фэнтези, даже сценаристы компьютерных игр и всяких ужастиков не переступают эти границы, – разглагольствовал он. – При всём их умении извращать реальность, они почти никогда не затрагивают тему воскрешения. Если у них трупы и восстают из могил, то становятся зомби – бездушными марионетками, не способными видеть и чувствовать. Понимаешь, смерть – это таинство. Возвращение к жизни невозможно, это как неписанная заповедь.
– Фэнтези – это фэнтези, – упирался я. – А жизнь реального человека на реальной земле, его растущие с каждым столетием возможности, его способность подчинять себе природные явления – это совсем другая тема.
– Природные явления? Хе-хе. Это ты смерть считаешь простым природным явлением? Которое можно вот так взять и подчинить или вообще прогнать, как Лужков тучи прогонял? Да? Я не знаю… ты бы хоть с батюшкой пообщался или почитал бы какие-нибудь священные тексты – узнал бы, что Бог по этому поводу говорит.
Тут я вытаращил глаза. Я никогда не считал религиозность признаком высокого интеллекта, но когда Илья, слушавший музыку в стиле хаус, смотревший канал ТНТ и увлекавшийся водными мотоциклами, вдруг начал рассуждать о Боге, стало по-настоящему интересно.
– Есть вещи, которые нам неподвластны, – втолковывал мне Илья. – У каждого человека есть душа. Можно верить в её существование, можно не верить. Но факт остаётся фактом – когда человек умирает, его покидает та невидимая сущность, которая делала его живым в настоящем, духовном смысле. И никакими машинами или программами человека уже нельзя оживить. Можно сделать что угодно – заставить работать вновь все органы, сердце, может, даже мозг. Но всё равно он от этого не воскреснет – душа никогда не вернётся в умершее тело.
– Ты не можешь знать точно, что происходит с душой после смерти. Я больше склоняюсь к мысли, что у людей в витринах душа – или сознание, это по-разному можно называть – в данный момент просто спит. Я не верю, что душа или сознание – то, что делает меня личностью – безвозвратно меня покинет, как только остановится сердце. Моё сознание просто уснёт, отключится. Потому что перестанет работать мозг, организм. До сих пор у людей сознание отключалось навсегда. Но сегодня, когда есть надежда, что найдут способ оживить организм, почему бы не предположить, что появится возможность заново включить и сознание?
Машинально – то ли на нервной почве, то ли от нечего делать – рассматривая себя в маленькое зеркало, я заметил безумные огоньки, вспыхнувшие в глубине моих глаз.
Илья замотал головой:
– Душа и сознание – это разные вещи, пойми! А вообще, я тебе вот что посоветую. Зайди как-нибудь в «Некрополис» и расскажи администраторам всё то, что сейчас рассказываешь мне. Пусть знают, какие надежды возлагают на их заведение некоторые клиенты. Думаю, им придётся добавить в свой регламент ремарку, что компания не оказывает услуги психически нездоровым людям. И страдающим навязчивыми идеями.
– Компании, подобные «Некрополису», наоборот, мёртвой хваткой вцепляются в психов, – грустно заметил я. – Так же, как и секты. Очень часто как раз люди с повреждённой психикой становятся единственными, кто приносит им деньги.
Дебаты закончились у первой же станции метро. Увидев издали спасительный красный маячок, я попросил Илью высадить меня. Конца пробки не предвиделось, а продолжать дискуссию было бессмысленно. Я понимал, что разговор наш упёрся в тупик ещё в самом начале, а дальше мы с Ильёй по очереди бодали этот тупик лбами.
***
Через неделю после отъезда Ильи в нижневартовскую командировку я уехал в дом отдыха. Чисто буржуазный коттеджный посёлок, носивший, как ни странно, такое русское, почти деревенское название «Неверово», дивным хвойным оазисом раскинулся на правом берегу Волги, невдалеке от двух нищих неказистых городков Тверской области. Янтарного цвета деревянные коттеджы в сопровождении юных низкорослых сосен сползали по склону к реке. В самом мелком из домиков могли уместиться две семьи. Мне и моей девятнадцатилетней спутнице Кристине, с которой я встречался около года, места нужно было совсем немного. Кристина, та вообще поехала со мной лишь затем, чтобы подготовиться к летним экзаменам вдали от городской суеты. Все четырнадцать дней она собиралась просидеть за ноутбуком. К каким таким экзаменам надо было готовиться студентке платного рекламного вуза, я не мог понять, но возражать не стал.
Наслаждаться природой мне пришлось одному. Этот своеобразный тип одиночества – когда близкий человек уделяет тебе мало внимания, но зато находится рядом – мне всегда был приятен. Вечером третьего дня, гуляя по окутанным горьковатым дымом аллеям, я засмотрелся на немолодую компанию, жарившую шашлыки возле своего крыльца. И решил позвонить Илье, в Нижневартовск. Илюха обожал шашлыки, без них не обходился ни один его выезд за город.
– У тебя командировка через неделю заканчивается, правильно? – спросил я. – Знаешь что, бери-ка ты Наташку, да приезжайте к нам, в Неверово, на выходные. Побалдеем вчетвером… ну, можешь ещё Гошана позвать. Народ тут охрененно отдыхает, шашлыки, всё такое. Речка, Волга, рядом, лодочная станция. Не пожалеете.
Поначалу Илья вяло отнекивался, говорил, что на те выходные у него могут появиться другие планы. Но потом, услышав, что в Неверово есть охотничье хозяйство, неожиданно воодушевился.
– Короче, если Наташка не воспротивится, то можно и приехать, – согласился он, в конце концов. – После моей северной ссылки это будет самый кайф.
С другими отдыхающими, в том числе с соседями, я мало контактировал. Большинство из них было значительно старше меня. Один раз я разболтался ненароком с группой представительных мужчин, собравшихся у шатра в ожидании вечерней развлекательной программы. Если бы мне было, как Кристине, девятнадцать лет, я бы подивился, откуда у этих колхозников с интеллектом луковицы появились деньги на отдых в далеко не дешёвом комплексе.
Интересными собеседниками были только рыбаки. При всей своей тяге к умиротворению и речной тишине, они отличались редкой словоохотливостью и нисколько не напрягались, если на их деревянные подмостки ступал кто-то посторонний. Я приходил к ним по утрам, после спешного завтрака в гостиничном ресторане, когда они только занимали свои места на заросшем косматыми ивами берегу. С удовольствием, не избегая хвастовства, они рассказывали мне о своих успехах, о разных болезнях рыбы, о том, как они приезжали рыбачить в Неверово зимой, а иногда и плавно переходили на иные, далёкие от рыбалки темы. Я сидел рядом и с неподдельным интересом их слушал.
– А вы тоже рыбачите? – польщённые моим вниманием, без всякого злого умысла спрашивали, в конце концов, рыбаки.
– Да нет, пока только мечтаю, – отвечал я.
И сразу же удалялся, ёжась от стыда и ощущая свою полную никчёмность.
В пятницу в доме напротив сменились жильцы. Вместо изящного «порше-каена» на площадке перед крыльцом воцарился безобразный, как сапог, «лэнд-крузер». В отличие от хозяев уехавшего «порше», весь свой отпуск просидевших дома, владелец «лэнд-крузера» – пожилой упитанный детина с лысым, похожим на бледную дыню, черепом – постоянно был у меня на виду. В день приезда он целый час ленивой походкой курсировал от своего крыльца до набережной и обратно, со смачным матерком болтая по мобильнику. А после кайфовал, усевшись на парапет, подставив довольную физиономию послеобеденному солнцу. Я вначале принял его за состоятельного, изнеженного холостяка, приехавшего сюда в одиночестве, и решил, что он в первый же вечер начнёт выслеживать молоденьких красоток.
– Моя жару не переносит, – доверительно мигая глазами, сообщил мне мой новый сосед. – Весь день валяется. Телек смотрит. Да меня и самого развезло сегодня. От этого чёртового пекла. Сюда лучше всего приезжать в мае. А ты, небось, с целой компанией приехал? С молодёжью?
– Вдвоём с девушкой, – сказал я. – Мы здесь уже неделю.
– А-а, – ухмыльнулся он, – с девушкой, с невестой, хе-хе-хе… Ну, давай, что ли, за знакомство?
Познакомились мы вечером, в полутёмном баре, расположенном в подвале главного здания гостиницы. Когда я заказывал у стойки ирландский эль, он подошёл, уже заметно поддатый, стал острить, засыпать барменшу пошловатыми комплементами. Налив приставучему гостю бокал бурого виски со льдом, барменша сделала каменное лицо и скрылась в служебной комнате. Мужик потоптался немного в дрожащем свете огромного телевизора и плюхнулся ко мне за стол.
К своему удивлению, я не предпринял ни единой попытки избавиться от этого (случайного ли?) собеседника. Мы просидели в баре до десяти вечера, а затем, увлечённые разговором, обошли по периметру всю территорию посёлка. Звали мужика Валерием, работал он директором небольшой строительной фирмы, одновременно являясь её владельцем. Бизнес и был основной темой его рассказов – местами ироничных, местами циничных, местами похабных. Как и каждого подвыпившего немолодого мужчину, Валерия, в конце концов, стало заносить в политику. Глядя с лодочного пирса на далёкие звёзды, я полчаса слушал лекцию о том, какие тяжёлые времена переживает Россия, сколько врагов хищно взирает из-за бугра на её плодовитые просторы, и какому безответственному поколению достанется в наследство великая некогда Империя.
– Знаешь, в чём, как мне кажется, главное несчастье каждого человека? – бормотал Валерий, когда мы подошли к его дому и уже собирались прощаться. – В том, что разные поколения не отделены друг от друга чёткими временными барьерами. В том, что мы, старики, вынуждены доживать свой век в ваше время. И смотреть на вас, на молодых, позволяющих себе то, чего в своё время мы не могли себе позволить.
– Ну, думаю, так не всегда было, это особенность конкретно нашей эпохи, – заметил я. – Мировая история не знала ещё такого периода, когда бы технические возможности росли с такой быстротой. И, соответственно, уровень жизни. А если брать в отдельности нашу страну, то тут и про железный занавес не стоит забывать.
– Вот ты знаешь, Андрей, – Пьяно пошатываясь, Валерий дотронулся до моего плеча, – я ни на что не жалуюсь. Я вообще не из тех, кто жалуется. На судьбу, на эпоху. Ты поверь, я столько в своей жизни повидал, мне через такие жернова пройти пришлось, что я молиться должен, что жив остался. Но ты понимаешь… Вот я человек деловой, у меня свой бизнес, да? Я долго к этому шёл. Относительно успешным я стал, когда мне уже за полтинник перевалило. По работе мне часто приходится иметь дело с московскими парнями твоего возраста. И вот когда я смотрю, как они играются с айфонами и айпэдами, как они по служебной лестнице, благодаря папашиным связям, скачут… Понимаешь.
– Понимаю, – сказал я, сосредоточив взгляд на ослепительной бусине фонаря, бросавшей холодный матовый отсвет на капот «лэнд-крузера».
– Вот тебе… сколько тебе сейчас лет?.. Двадцать четыре? Вот тебе двадцать четыре года, и ты отдыхаешь здесь, в дорогом коттедже на берегу Волги, да? А я в твоём возрасте жил на окраине Твери, работал простым слесарем. Возможность съездить, отдохнуть на юг или хотя бы в санаторий появлялась дай Бог если раз в три года. Понимаешь? Но я и такой возможности был рад. Потом девяностые на нас обрушились. Я был вынужден из шкуры вон вылезать, каждый день биться не на жизнь, а на смерть, чтобы заработать хотя бы на корку хлеба для своей семьи – жены, двух детей, старой больной матери.
– Но вы же пробились, – высоким, почти детским голосом произнёс я после долгой железобетонной паузы. – Вы же выдержали это испытание.
– Выдержал, – пробурчал он себе под нос. – Выдержал-выдержал. Вот мне пятьдесят восемь лет. Вот я стою здесь, рядом с тобой. Вот моя машина. А лучшие годы-то ушли безвозвратно. Молодость не вернуть. Жену четыре года назад похоронил. Пятьдесят два ей было. Кровоизлияние в мозг.
– Жаль, – сказал я, озадаченно глядя на освещённое окно в доме Валерия и мелькавший за занавесками женский силуэт.
– Бизнес, успех. – Валерий стал ходить кругами вокруг машины. – К чему он мне в мои-то годы? Можно сказать, всю жизнь прожил в дерьме, зато в самом конце сумел заработать на то, чтобы похоронили меня в позолоченном гробу. Вот они, особенности эпохи, как ты их назвал.
Мне очень хотелось что-нибудь сказать в ответ – либо успокаивающее, обнадеживающее, либо, наоборот, ледяное, равнодушно-философское. Но оказалось, что мой запас дежурных афоризмов на сегодня исчерпан.
– Ладно… – Валерий неуклюже похлопал меня по спине. – Хороший ты парень, Дрон. Приходи завтра к нам, барбекю будем делать. Часов в двенадцать. Скучно не будет, мы большую компанию соберём – вот из этого дома, из этого. – Он по очереди махнул рукой на несколько коттеджей. – Это те, с кем я сегодня познакомиться успел. Ребята все нормальные. И ты приходи. Вместе с девушкой своей, конечно.
Если девушку удастся разбудить, сказал ему я, то можно и прийти. На этом мы распрощались.
Утром у меня целый час ушёл на тщетные попытки растолкать Кристину. До середины ночи она сидела за ноутбуком с конспектами и теперь, судя по всему, собиралась спать до обеда. Я и сам не понимал, зачем мучаю её. Даже будучи выспавшейся и бодрой, она не согласилась бы тусоваться с малознакомыми людьми.
После завтрака я колесил по неверовским аллеям на веломобиле – дивном разлапистом тарантасе на четырёх огромных колёсах. В нём была куча недоработок: педали вращались с трудом, ручной тормоз срабатывал в самые неожиданные моменты, а задние колёса калечили пятки, когда я по старой велосипедной привычке тормозил ногой об землю. Несмотря на эти неудобства, я не спешил сдавать его обратно в прокат и из одного лишь упрямства продолжал ездить. Перед домом моего вчерашнего знакомца тем временем началась барбекю-пати, на которую я был приглашён. Над решёткой, в облаке ароматного дыма, хлопотали двое коренастых мужиков в бейсболках. Остальные гости, уже держа наготове тарелки, восседали за зелёным пластиковым столом. Из стоящих на траве колонок доносился заунывный хрип Розенбаума:
Я хотел бы подарить тебе небо
Вместе с солнцем, что встаёт на востоке,
Там, где былью начинается небыль
И где не будем мы с тобой одиноки.
Сам организатор пиршества, с оголённым дряблым животом, в красных шортах и сверкающих чёрных очках, сидел во главе стола, тиская за талию загорелую светловолосую девицу. Я понял: это та самая, кого он недвусмысленно именовал «моя» и чей силуэт я видел вчера за занавесками. Девица была в открытом купальнике и выглядела лет на тридцать моложе Валерия.
«Ау! Днём и ночью счастье зову! Ау! Заблудился в тёмном лесу я! Ау! И ничего другого на ум. Ау-у, ау-у, ау-у!» – аккомпанировал Розенбаум расслабляющейся парочке.
Я стал интенсивнее крутить педали, надеясь проскочить мимо соседей быстро и незаметно. Но было поздно – Валерий увидел меня и, фамильярно свистнув, замахал рукой. Решив, что проигнорировать его после вчерашних откровений будет некрасиво и гадко, я оставил тарантас и направился к пирующим. Тут в кармане затрещал телефон.
– Ау-у! – откликнулся я на звонок.
– Алё, Андрей! Андрюша!..
– А, привет, Наташ, чё звонишь? – До меня не сразу дошло, что голос Наташи, невесты Ильи, дрожит от едва сдерживаемых рыданий. – Как там Илья, вы собираетесь приехать? Погоди… Что такое? Что-о?!
Через полминуты я ввалился в нашу с Кристиной спальню на втором этаже коттеджа, распахнул шкаф и рывком вытащил чемодан. Кристина вяло отбивалась от сна, раскачиваясь на кровати.
– Собираемся, Кристюх. – Я успел кинуть в раскрытый чемодан две скомканные футболки, после чего не выдержал и рухнул на пол, привалившись спиной к кровати, закрыв лицо руками. Полученное от Наташи известие парализовало меня.
Празднуя окончание первой командировочной недели, Илья и его молодые сослуживцы сдружились в пивном баре с компанией местных парней, тяготевших к экстриму. Вечером они все вместе выбрались на окраину Нижневартовска и залезли на заброшенную радиовышку. Будучи уже сильно пьяным, Илья не удержался на балке и рухнул с двухсотметровой высоты.
***
Пятого июля, в день рождения Ильи, я приехал в «Некрополис». За стойкой Reception сидела та же девушка, что и две недели назад, когда мы навещали Артёмку.
– О, здравствуйте, я вас помню! – Она скривила лицо в дежурной жалостливой улыбке. – Вы к тому маленькому мальчику на минус четвёртом уровне?
– Нет, – глухо произнёс я, протянув ей членскую карту, – сегодня я не к нему. Вернее, не только к нему…
Комнату Ильи я увидел сразу, как только вышел из лифта на минус первом этаже. Большинство мавзолеев в этом секторе, ещё никем не занятые, были плотно загорожены жалюзи. От этого коридоры казались совсем мрачными и напоминали настоящие катакомбы, где витрина Ильи была единственным источником яркого света. Подойдя к стеклу, я узрел своего друга, не дожившего двух недель до своего двадцатишестилетия. Он лежал на кровати, перед телевизором, по которому показывали хоккей.
Комнату невозможно было отличить от оригинала. Ремонтировать мавзолей закончили всего два дня назад, но, несмотря на это, казалось, будто Илья живёт здесь уже добрые четыре года – ровно столько же, сколько он прожил в опустевшей ныне квартире на Водном стадионе. На внутреннее убранство мавзолея были проецированы все, даже самые вторичные приметы прежнего обиталища покойника – облупившая штукатурка в том месте, где труба батареи вонзалась в потолок; потёртые, потускневшие обои над изголовьем кровати – скучая перед телевизором, Илья всегда тёрся затылком о стену. Да и в прикиде самого мертвеца всё было узнаваемо, начиная от растянутой, застиранной футболки и заканчивая шлёпанцами Nike, валявшимися на полу.
Никакой церемонии, подобной традиционным похоронам, не проводилось. Родители Ильи и Наташа приехали взглянуть на «ожившего» сына и жениха только на следующий день после открытия мавзолея, то есть вчера. Я приехал сегодня. Все денежные затраты, связанные с подготовкой гробницы и техническим зомбированием погибшего, взял на себя мой отец. Я думал, он не согласится хоронить чужого ему, по сути, человека за свои деньги. И поначалу он действительно отказывался – говорил, что поскольку Илья крайне негативно относился к «Некрополису», хоронить его там будет кощунственно. Сражённые горем родители Ильи ничего кощунственного в этом не видели. Отец, в итоге, сдался.
Глядя на Илью, я подумал, что просмотр хоккея – всё-таки не самый удачный сценарий. Когда живой Илья болел перед телевизором за хоккейную команду, вся его физиономия полыхала от азарта и напряжения. Изобразить эти эмоции, увы, было не под силу вживлённому в мертвеца аппарату. Безразличие на лице Ильи во много крат усиливало ощущение неестественности, и без того сквозившей в каждом его движении. Около пяти минут программа предписывала Илье валяться на кровати. Потом он спустил ноги на пол, неуклюже въехал в шлёпанцы и, почёсывая живот, побрёл в мою сторону. Как и Артёмка, Илья подошёл вплотную к окну-витрине. Изобразил рукой приветственный салют (Боже, как фальшиво это выглядело!) и долго стоял, устремив остекленевший взгляд куда-то мимо меня. Под взгляд Артёма я всегда подстраивался, сдвигаясь влево или вправо. Теперь же от безысходной тоски у меня не было сил играть и заниматься идиотским самовнушением. Я стоял, не шевелясь, и безмолвно наблюдал, как робот Илья раз за разом проделывает короткое путешествие от кровати к стеклу и обратно.
Несмотря на все старания кладбищенских гримёров, Илюхино лицо было бледным, как у настоящего покойника. И всё же стоило отдать должное служащим «Некрополиса» – они на славу поработали с телом и сумели вернуть человеческий облик тому мешку костями, в который превратился Илья после падения с радиомачты. Когда он в пятый раз остановился напротив меня, я мысленно произнёс:
«Знаю, дружище, ты ненавидел этот маскарад. Наверное, поэтому твоя кожа не поддаётся гриму».
И тут случилось невероятное. Илья чуть повернул голову и посмотрел мне прямо в глаза! Лицо его, на котором прежде не шевелился ни один мускул, осветилось счастливой улыбкой; мёртвые зрачки ожили, задвигались, заискрились. Подняв правую руку, вновь обретшую естественную гибкость, Илья показал мне большой палец и беззвучно расхохотался. Потрясённый, онемевший от восторга, я прижал ладони к стеклу, словно желая проломить эту больше не нужную ни мне, ни Илье преграду.
Но видение быстро померкло. Улыбка стёрлась с лица Ильи, рука резко разогнулась и повисла вдоль тела. За одну бесследно растаявшую микросекунду мой друг преобразился обратно в запрограммированного андроида.
– Илю-ю-юх! – взревел я, забарабанив кулаком по стеклу.
Илья не слышал. Глаза его – погасшие и будто провалившиеся вглубь черепа – больше на меня не смотрели. Отстояв перед стеклом положенные две минуты, андроид развернулся и поплёлся к кровати. Скинул шлёпанцы и улёгся смотреть бесконечный хоккей.
Отчаявшись, я ещё громче принялся долбить костяшками пальцев по витрине.
– Так, мужчина!..
– Он жив, понимаете, жив! Только что своими глазами видел! Он оживал, он смеялся! На несколько секунд всего, но оживал!
Толстый краснощёкий охранник приближался ко мне, грозно неся перед собой огромный живот, выпирающий из-под голубой форменной рубашки.
– Мужчина, если вы не в курсе, – сказал он, – у нас запрещено дотрагиваться руками до стекла. И кричать тоже. Кричать идите на улицу.
– Послушайте, перед вами человек, который не умер… ну, в смысле не до конца умер, – растерянно бормотал я, глядя на бейджик с надписью «Некрополис», криво прицепленный к груди охранника. – Это мой друг, понимаете! Его недавно только похоронили – упал с высоты, разбился! Но жизнь в нём не угасла! Я только что видел… Взгляните сами.
Чем дольше я смотрел на равнодушно пялившегося в телевизор робота, тем сильнее укреплялся в подозрении, что чудо не повторится. Охранник стоял рядом и тоже наблюдал за Ильёй, время от времени недовольно косясь на меня.
– Вот сейчас… – без особой надежды прошептал я, когда Илья сполз с кровати и одел шлёпанцы.
Ничего в этот раз не произошло. Глаза андроида оставались неподвижными и пустыми, а рука пришла в движение лишь один раз – чтобы изобразить фальшивое приветствие.
– На выход, – невозмутимо скомандовал охранник, коснувшись моего плеча. В его глазах, кроме утомительной, ненужной ему самому суровости, я разглядел то самое выражение, с каким смотрел на меня живой Илья, когда я впаривал ему свою теорию о возможном воскрешении мёртвых.
– Я никуда не уйду, – потупил я взгляд, – пока не выясню, отчего в Илюхе на несколько мгновений пробудилась жизнь.
Через десять минут я сидел в кабинете администратора, напротив сухопарой остроносой девицы с медными кудрями на голове. Пальцы мои нетерпеливо тискали пластиковый стакан – заметив, что я нахожусь в возбуждённом и не совсем адекватном состоянии, администраторша первым делом налила мне воды.
– Это мог быть простой программный сбой. – Нацепив очки, она просматривала архивную папку. – У нас же система общая, одна на всех. Бывает, механизм начинает воспроизводить команды, предназначенные для другого покойника, из соседнего мавзолея, например. Сейчас… вот. Мироненко Илья Григорьевич, правильно? Ну, вот, пять минут на кровати, две минуты на ногах, перед зрителем, приветственный жест. Ничего из того, что вы описали, в программе не записано. Вероятнее всего, сбой.
– Я уверен, это был не сбой, – отрезал я. – И в программе этого тоже не могло быть записано. Это были движения живого человека! Понимаете, живого!
– Молодой человек, послушайте, – мягко сказала администраторша. – Вас как зовут? Андрей?.. Послушайте, Андрей, я понимаю, как вам сейчас тяжело, но вы ведь не в первый раз обращаетесь в нашу компанию, и хорошо знаете, что наша деятельность никакого отношении к воскрешению умерших не имеет. Мы в силах лишь смягчить горечь утраты. А смерть… она необратима.
– Но я видел, как он смеялся! – настаивал я. – Вот именно, что я здесь не в первый раз! Я четыре года сюда езжу и ни разу не видел, чтобы робот смеялся. У вас ведь ни одна программа не предписывает смеяться, верно?
– Ну, это да, – нехотя согласилась женщина. – Смех, во-первых, противоречит нашей этике, а во-вторых, почти ни у одного покойника механизм не контролирует лицевые мышцы. Это довольно сложная программа, требующая отдельной оплаты. Скорее всего, вам просто привиделось. Такое бывает, тем более в вашем нынешнем состоянии…
– Вы состояние моё не трогайте! – повысил я голос. – Не пытайтесь внушить мне, что я сумасшедший! Я понимаю, что вам строго запретили говорить клиентам всю правду! Хотя, – Я нервно ухмыльнулся, – скорее всего, вам и самой не стали доверять эту информацию. Вы ведь не такое уж крупное лицо в компании, вот и сидите тут и вешаете мне на уши ту же лапшу, которую в своё время навешало вам высокое начальство.
Последние мои слова зацепили администраторшу гораздо сильнее, чем я ожидал.
– Значит, так! – Её голос утратил нотки служебной жалости и обрёл металлическое звучание. – Я составлю протокольное описание того, что вам привиделось, и отправлю начальству вместе с книгой жалоб. Это всё, что я на сегодняшний день могу для вас сделать. И, думаю, вам будет невредно уяснить на будущее, что хамство в адрес администрации может закончиться для вас крупными неприятностями, вплоть до лишения членской карты.
Прежде чем спуститься с лестницы, я долго стоял у стеклянных деверей и лихорадочно курил одну сигарету за другой. Небо над городом было безоблачным и равнодушным. Садящееся солнце укрывали бежевые исполины многоэтажек. Рядом с ними монолит «Некрополиса» выглядел квадратным уродливым карликом.
Я не пошёл в сторону метро, а углубился в бетонную саванну спального района и стал бесцельно бродить по широким безлюдным улицам. Времени я не ощущал, оно стало неторопливым и вязким, точно во сне или в замедленной съёмке. Казалось, меня накрыло плотным стеклянным колпаком, под которым время не двигалось вперёд, но медленно ползло по кругу, упираясь в прозрачную непробиваемую стенку. Детская площадка, на которой мы с Ильёй вели бурные диспуты после посещения Артёмки, сегодня была жива. На визжащих качелях раскачивалась девочка лет десяти в ярко-красной кофте. В песочнице ковырялись разноцветные дети ясельного возраста, а на скамейке беззаботно ворковали их мамы.