–А ну-ка подать сюда тутошнего царька! – не терпящим возражений голосом приказал Аннунак, – Ну! Живо!
Коллективная душа блатыша съёжилась, как шагреневая кожа, и переместилась из области грудины в более низкие части организма. Никто из собравшихся не ожидал такого внезапного приступа гнева от, казалось бы, вполне мирного и весёлого пришельца. Торжествовала лишь микроскопическая по размерам секта трезвенников, ещё раз наглядно убедившаяся, теперь уже на примере космического пришельца, что пить – это не здорово и нехорошо. Но таковых было слишком мало.
Трясущийся от ужаса предсидень Блатвии на негнущихся деревянных ногах прошествовал к столу – хотелось бы даже сказать, к трону – зловещего Аннунака, и принялся что-то бессвязно лепетать, как бы докладывая о своём нижайшем появлении пред грозными очами Небесного Начальника.
–Ты хто такой, а? – строго спросил его Аннунак, – Чей холоп будешь?
Блатыш хотел было сначала, как это он и привык делать всегда, чего-то такое пришельцу соврать, но вдруг услышал у себя в мозгах посторонний властный голос. Кто-то похожий по прононсу на робота металлически-скрежещуще ему порекомендовал: «Не сметь врать Аннунаку! За первое непослушание полагается разряд тока малой дозы!»
У Икса аж глаза полезли на лысый лоб от этой нежданной новости. Он уже было подумывал, что от всей этой гуманоидной передряги чуток там рехнулся, но тот же самый противный голос его вмиг вразумил, проорав ему прямо в мозг: «Отвечай Аннунаку, идиот! Время не ждёт!..»
–А-а-а-а… – открыл Икс пересохший рот, но развить мысль так и не смог, закончив предложение так: Я-я-а-а-а…
Несильный разряд электрического тока заставил его подскочить и моментально привёл его в чувство. Предсидень быстро назвался, поклонившись Аннунаку аж до самой заасфальтированной земли, что вызвало в его радикулите активизирующее оживление. Но звук блатышской фамилии не произвёл на отуманенное лакоголем сознание Щурща никакого вообще впечатления: он, звук, просто вошёл ему в кору головного мозга, и тут же бесследно провалился куда-то в подвалы бездонного подсознания.
–Чо! Не понял… – скривился недружественный гость. – Ты чьих, говорю, будешь, а?
–Я зверюгинский холоп, – честно признался высокопоставленный чиновник, – Я на Зверюгию работаю…
Зверюгия – это была такая страна за морем, которая, словно ушлый паучишка мелкую мошку, ухватила эту самую Блатвию в свои острые коготочки и теперь преспокойненько высасывала из влипшей в дерьмо страны питательные финансовые соки.
–Ах, вона, значит, как! – недружелюбно восклинул нибируанец, – Сей же час повинись пред народом блатышским в своей зверюгинской неполиткорректной ангажированности! Ну – я жду!
Находящийся в предынфарктном состоянии местный предсидень безвольно рухнул перед собравшейся толпой на колени, и сипло забормотал:
–Аз есмь… Иже херувимы… – у него тут из глаз хлынули обильные слёзы, – Житие мое! Ы-ы-ы-ы!...
–Какое ещё житие твое, пёс смердячий?! – мгновенно взорвался гневом Аннунак, – Клянись народу, что в грехах своих ты каешься! Землю блатвийскую, падла, жри!
Подобострастно исполняя верховную монаршую волю, господин Икс живо припал к земной тверди, и попытался было отгрызть от площади кусок асфальта... Раздался всем слышимый хруст. Икс ошарашено воссел на колени, поковырялся во рту и вытащил оттуда сломанный от усердия зуб.
Толпа дико неистовствовала.
Щурщ тогда резко привстал, быстро подковылял к обезумевшему блатвийцу, схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги.
–Молодец! Хвалю! – широко улыбаясь, поздравил он зверюгинского засланца, – Объявляю тебе нибируанскую благодарность!
Он отнял громадную руку от шиворота Икса и тут же хлопнул ею ему по плечу, так вот эмоционально выражая свою словесную благодарность. Икс сызнова брякнулся на твёрдый асфальт, но теперь уже не по своей воле, а под воздействием мировых физических законов, и отчего-то истошно заорал, схватившись другою рукою за ключично-плечевую область.
–Эй, там! – скомандовал лихой Аннунак, – Прихлебатели! Окажите помощь своему начальнику!
Стонущего и охающего Икса быстро подхватили на руки и унесли к стоящей неподалеку машине реанимации. Та включила сирену и стремительно умчалась в неизвестном направлении. А преисполненный решимости вершить суд и справедливость Щурщ тут же потребовал к себе заместителя выбывшего из строя Икса. Тот было попытался в этой суматохе удрать, но был вскорости схвачен бдительной охраной и доставлен по назначению к трону Главного Небесного Инспектора.
–Фамилия! – сухо потребовал Щурщ.
И хотя Игрек моментально свою фамилию произнёс, таинственный эффект выпадения её из памяти инопланетянина повторился в точности также, как и в первый раз.
Щурщ не знал, к чему бы ему придраться, поскольку господин Игрек являл своим уничижительным видом совершенную, даже космически-совершенную лояльность.
Тогда он пошёл издалека:
–Мы, аннунаки, – гордо он сказал, – построили у себя на планете самый высший и развитый в нашей Галактике общественный строй. Вот спроси у меня, какой у нас строй! Давай, спроси!..
Игрек сглотнул загустевшую слюну и вытолкнул из своего ротового отверстия вопрос об аннунакском общественном строе, являвшем собою вселенское, без всякого сомнения, совершенство.
Для придания текущему моменту пущей важности Великий Аннунак даже встал.
–У нас, – гордо начал он и сделал артистическую паузу, – У нас – коммунизм!!!
Начавшая было опять слегка пошумливать публика моментально смолкла. Все впились в подурневшее от услышанной вести личико Игрека.
– А у вас какой строй, а? – требовательно прогремел нибируанец, – Какой строй, я тебя спрашиваю, несчастный!
На бедного вспотевшего Игрека было жалко даже смотреть.
–Ка… Ка… – попытался он сформулировать свой ответ, притом желая обернуть смысл ответа в обёртку политкорректности, – Ка… Ка…
–Кто кака? – посуровел пришелец и даже от неожиданности сел, – Это я что ли?!!
Тут уж несчастный премьер не выдержал свалившегося на него бремени стресса: он резко побледнел, охнул, потом схватился рукою за сердце или за желудок и, как подрубленный, рухнул на асфальт. А через минуту-другую уже вторая карета реанимации уносила его в обитель местных эскулапов.
Когорта туземных начальников редела прямо на глазах. Порядок, наводимый поддатым Щурщом, оказался для чувствительной туземной души слишком уж радикальным. Но, к величайшему счастью для местной облажавшейся бюрократии, там оказалась вторая предсиденьческая заместительница – приятная во многих отношениях дама, по фамилии Балаболкина. В отличие от первых двух лиц блатышского государства, её неплохо все знали и хорошо её имя запоминали. Эта Балаболкина служила спикером в туземном блябляменте, то есть она вставляла пики в тучные бока любителей произносить спитчи, в пику, значит, их излишней говорливости и любви ни о чём постебаться. И хотя она внешне сильно походила на женщину, но на самом деле внутри она была бультерьер. Или даже бультозавр…
Тут недавно приключилась одна забавная история, о которой я должен вам обязательно рассказать. В Блатышии произошли выборы, которые выиграла партия, решившая со всеми без исключения политкорректно соглашаться. Вот спросит, к примеру, эта партия у другой партии: а сколько будет дважды, уважаемая оппонентка, два? А та партия ей специально ответит неправильно: пять! не четыре, прошу заметить, а именно пять – мы де так считаем! Верно, согласится согласистская партия, совершенно с вами я согласна!.. Лидером в этой согласной со всем на свете партии был один милый парень, настоящий потомственный в сорока пяти поколениях интеллигент. Его так и звали Мил. Мил Кукишков… Он действительно был культурным интеллигентом, поскольку поругался по матушке в прямом эфире один-единственный только разик. Да и то, как поругался-то – ну чепуха же это! Всего лишь двадцать или тридцать непечатных словечек слетели с его мягких губок, и даже не во весь голос, а шёпотом. Никто вообще-то ничего и не разобрал, только шу-шу-шу, и всё. Пришлось аппаратурой эти звуки усиливать, чтобы хоть кто-то что-то там услышал… Так вот, вышел у нашей спикерной дамы с этим Кукишковым небольшой скандалец, а Балаболкина возьми да и вбуравься неожиданно бедному интеллигенту прямиком в печень. Ну, разве не бультозавр, а! Вбуравилась она, значит, пареньку в область печени, и, пользуясь тем, что его организм был сильно ослаблен марафонскими променадами, так насквозь обескураженного лидера и прогрызла, выйдя наружу где-то в районе Кукишковского копчика или даже пониже.
Все и увидели, что Кукишков этот, Мил, внутри, блин, совсем не железобетонно-твёрдый, каким и положено быть политику в даймневкратических джунглях, а этак сильно оказался пустоват и наполнен невесомыми, и даже довольно-таки инертными какими-то газами.
Вот такая это Балаболкина была бультозаврша!..
–Разрешите доложить, господин Великий Аннунак? – выпалила громким голосом спикерша и подошла к столу Щурщя чётким строевым шагом.
–Докладывай.
–Сообщаю Вашему Аннунакскому Величеству, что у нас в Блатышии строй, – тут она сделала небольшую паузу, а потом чуть ли не истерически выкрикнула: Коммунистический!!!
–О-о! – только и мог воскликнуть удивлённый нибируанец.
–Так точно – коммунистический строй… у нас! – очень уверенно продолжала болтать Балаболкина, – Мы, блатыши, спокон веку за светлый коммунизм горой прямо стоим! Это наши розовые стрелки Владимира Ильича Налевина от разной швали беззаветно уберегали!
–Как?! – не веря своим ушам, воскликнул Великий Аннунак, – Неужели самого великого Налевина?!
Он тут же сунул руку себе за пазуху и, немного там покопавшись, вынул оттуда пластиковую карточку, на которой был изображён ни кто иной, как товарищ Налевин, толкавший, стоя на броневике, революционную пламенную речь. Щурщ умильно поглядел на вождя партии ГБСС, как оказалось, имевшей галактическую, а может даже быть, и вселенскую славу.
–Вот это был человек! – задумчиво и печально произнёс расчувствовавшийся внеземлянец, – Не уберегли вы сокола нашего! Не углядели! Хы!..
Его красные от выпитого пива глаза наполнились предательской влагой. А в подобострастной душе спикерши Блатвии в это время быстро происходили какие-то алхимические трансмутации... Она вспоминала, словно в скоростном калейдоскопе, собственное детство с октябрёнским значком на груди, потом торжественное хождение строем с пионерским галстуком на девчоночьей шее, затем сменившееся годами юности с алым комсомольским значком на уже девичьей выпуклой груди. Ярый антикоммунизм, властно пленявший её последние десятилетия, был мгновенно побеждён в духовной борьбе добра и зла, и крепко в её душе он оказался повязан. Она тоже всплакнула, но не от печали и горя, а от великой пролетарской радости нового приобщения к бессмертной коммунистической идее.
–У нас здесь в городе Дрыге тоже имеется памятник великому вождю Налевину! – в горячке воспоминаний выпалила она, позабыв, как её заблудшие во грехе капитализма соратники снесли этот памятник к такой-сякой бабушке уж лет с двадцать как тому назад.
Весть о существовании Налевинского памятника, и не где-нибудь вдалеке, а прямо тут рядом, необыкновенно взволновала кипучего нибируанца. Он тут же пожелал этот памятник осмотреть и отдать долг уважения космическому вождю Налевину.
Только тут до Балаболкиной наконец дошло, что она дала очень крепкого маху. «Ведь это же катастрофа! – молнией пронеслось у неё в мозгах, – Это же полный аллес капут обрисовался на горизонте!..» Надо было срочно что-то предпринимать, чтобы избежать ею же расставленного капкана. Необходимо было как-то отвлечь внимание Аннунака от несуществующего в природе чёртового памятника. Хотя бы на короткое время отвлечь… Но как, как это в таком цейтноте сделать?..
И тут обмишурившуюся спикершу осенило – Гроссия!!! Вот же извечная причина всех блатышских бед, на которую нужно было в пожарном порядке перевести стрелки! Да, обрадовалась хитрая баба: пока гроссийский предсидень будет выпутываться из паутины лживой хрени, нужно будет в спешном порядке соорудить временный памятник на месте памятника старого…
–Это они вот дедушку Налевина укокошили! – истерически взвизгнув, указала Балаболкина на съёжившегося от неожиданности Путя В Тину, – Они-они!.. Не любили они революцию нашу! Ох, и не любили! Революционерами они только притворялись, да! Ведь среди истинных, пламенных налевинцев гроссиянца ну ни одного не было! Голимин этот козлобородый не в счёт – он был идиот!.. Лишь геройские блатыши и горсточка ещё израйцев несли факел коммунизма в тёмные народные массы!
Тут в нестройной когорте мировой элитной кодлы раздался глухой шум и недовольный ропот. А Не Голая Я Мурка, как и положено смотрящей по Еврозоне, первою подала свой голос:
–А мы, херваманеманцы, комарада Налевина и его соратников пуще блатышей с израйцами даже оберегали! – громко завопила она, перехватывая бразды правления у этой низкоранговой мамзели, – Мы даже вагоны с революционерами опломбировали, чтобы в чёртову Гроссию их целенькими довезти! И вообще… – гордо приосанилась главная канцелярша, – Основоположники коммунизма Макс с Ангельсом в нашей стране проживали, а не где-нибудь ещё!
–О, Макс! О, Ангельс!.. – ещё умильнее заблажил Великий Аннунак. Он опять полез к себе за пазуху и вытащил на свет божий ещё две карточки, на этот раз с вышеназванными Ангельсом и Максом. Растопырив все три карточки в своей ручище наподобие игральных карт, будто бы он собрался поиграть там в буру или в дурака, Аннунак с жаром поцеловал всю троицу в различные места, а затем сложил их в стопочку и, приложив к самому сердцу, благоговейно закатил кверху глазки.
По его грубой, но рассопливевшейся в этот момент роже, скатилась скупая мужская слеза.
Впрочем, как и положено нормальному экстраверту, он не слишком долго там млел и всяко сожалел. Шумно вздохнув, Аннунак отогнал неприятные ретро-воспоминания, затем поочерёдно с присвистом высморкался прямо на площадь, помял двумя пальцами свой курносый нос и, потянувшись к стоящей неподалёку Балаболкиной, вытер испачканные соплями пальцы об её модное платье.
Затем Великий Аннунак зачерпнул себе горшочек пивка и, пока Балаболкина отдавала втихаря распоряжения насчёт памятника, он с чувством и расстановкой, картинно оттопырив мизинец, опорожнил горшок до самого дна. После этого он поставил посуду на стол и, отыскав глазами весьма неприметного среди других Путя В Тину, поманил его к себе.
Мужественно, как разведчику и полагается, превозмогая напавшую на него робость и даже страх, тот быстро и почти не угодливо подбежал к охамевшему вконец нибируанцу.
–Слушаю вас, господин Великий Аннунак! – произнёс он тоном, заметно отличавшимся от тона, с каким он выступал с трибун всевозможных организаций.
–Ты коммунист, или хто? – с холодным спокойствием спросил Путя В Тину инопланетный гость, – Отвечай как на духу, а то я в детскую присыпку тебя сотру!
Тут у гроссиянского пахана в голове заболмотал механический истукан, грозя ему ужасными карами за возможное враньё и обман.
–Я коммунист… бывший… – тихо промямлил сразу завявший Путь В Тину.
–Что?!!! – аж подскочил на ноги взбешённый Аннунак и будто пригвоздил Путя к позорному столбу своим пальцем, – Предатель!!!
–Нет-нет, что вы – вы неправильно меня поняли! – испуганно затараторил инспектируемый Путь В Тину, – Я просто не успел договорить! Я хотел сказать, что я есть коммунист бывший, сущий и грядущий во веки веков, аминь!
В этот самый момент его нехило долбануло космическим электричеством, так что остатки жиденьких его волосишек встопорщились дыбом, а серые глазёнки на пол-яблока вылезли из своих орбит.
–Врёт он! Врёт! Нагло и неполиткорректно врёт! – мгновенно среагировали на выкручиванья своего собрата элитные даймневкраты и скрытые дикие татары, – Они в девяностых годах развели у себя оголтелую реакцию и все налевинские памятники вдрызг там поразбивали!
Щурщ громко кашлянул. Он пытливо посмотрел на стоящего перед ним Путя В Тину, но непроницаемое для гипноза лицо шпиона не выдало бурление внутри него просящегося наружу недопереваренного завтрака. Глаза у предсиденя Гроссии скосились к самому носу. Лицо его посерело. Он удивительно напоминал в этот миг самого себя, когда он выстаивал церковную службу со свечкою в руках в каком-нибудь современном гроссиянском капище.
Так и не сумев преодолеть броню душевной защиты бравого разведчика, Щурщ быстро раскрыл свою ведьмачью ладонь и довольно долго тыкал в неё пальцем. И чем больше он таким образом технодействовал, тем больше по ходу дела багровел и распалялся гневом…
–Так и есть – соврал, шпионская морда! – наконец, процедил он, и его сощурившиеся глазёнки, казалось, метнули в изобличённого предателя языки пламени.
Путю В Тину стало вдруг дурно. Он даже покачнулся от нахлынувшего на него головокружения и чуть было там не упал, но всё же каким-то чудом остался таки стоять на дрожащих ногах.
Его спас переменчивый характер несносного Аннунака. Внезапно тот откинулся назад, его рожа быстро разгладилась, и верзила зажигательно расхохотался. Окружившая площадь толпа с облегчением вздохнула.
–Слышь ты, пластун, – опять с юмором спросил Аннунак Путюню, – так за сколько миллиардиков серебреников ты коммунизм наш вселенский продал, а?
–За тридцать миллиардов, Великий Аннунак! – бесцветно отрапортовал допрашиваемый.
–Ну и ладненько, что сознался, – умиротворённо продолжал нибируанец, – серебреники по прибытии на родину сдашь своему напарнику. Как там бишь его? Недоведев, что ли?
–Истинно так, ваша милость – премьер Недоведев.
–Ну что ж, Путяра, – задумчиво почесал Щурщ свою носяру, – за враньё накажу, на первый раз, тебя я мягко. Сдашь этому Недоведеву все свои государственные дела – пусть он идейки свои гениальные до конца доводит. Ну, там, что у него было намечено из главного? Пельмени в бубль-кексы переименовать, а матрёшек в барбёшек, да?
–Истинная правда, Великий Аннунак – точно так!
–Вот пущай и разруливает… Мальчонка он шустрый, бойкий. С этими переименованиями у него же непочатый край работы. Да!.. У вас там, как я узнал, имеется один выдающийся манижор по имени Чуй Кассу. Так пусть Недоведев поручит ему должность главного манижора, этак… поближе где-нибудь к государственной кассе. Уверяю – проблем с кассой у вас в Гроссиянии не будет больше никогда. Нет кассы – нет проблемы, ведь верно! А ты, полковник Путь В Тину… нет, капитан Путь В Тину… нет, лейтенант… младший лейтенант… отправляйся затем арбайтен в эту свою любимую Херваманеманию. Я тебя туда младшим штирлицем назначаю. Язык, к счастью, ты знаешь… Кру-у-гом! На место передислокации шаго-ом ар-р-рш! Левой, левой, ать-два-три!..
Путь В Тину вышагивал энергично, высоко задирая ноги и оттягивая носочки. Окружающая же толпа буквально писалась от сладостного восторга. Ещё бы – враг покидал их территорию посрамлённым и униженным пониже грязи, что заставляло обывателей визжать и исходить садистическими архимиазмами.
«А ну его, этого Аннунака на… – мысленно воскликнул разжалованный, но, после раздавшегося у него в мозгу строгого механического предупреждения, домыслил своё пожелание так: Ну его на всё хорошее и охрененно ху… художественно великолепное!»
По мере удаления от треклятой площади он начал интенсивно вспоминать всякие шифры, имена оставшихся на прошлом месте работы законспирированных агентов, а также явки и пароли… «Всё ведь возвращается на круги своя, – успокоил он себя вполне философски, – Всё путём!..»
А в это время к Щурщу вернулось на ум то, что он хотел сделать.
–Где находится памятник Налевину? – строго спросил он у стоявшей в угодливой позе спикерши. И только она открыла было рот для произнесения исчерпывающего на сёй счёт ответа, как её неожиданно перебили.
–Ай эм сорри, ай эм вэри сорри! – зашепелявил вдруг представитель Обритании В Камере Он, – Ай эм вэри вэри сорри!
Он поднялся со скамейки и, сопровождаемый внимательным взглядом попивавшего пивко Аннунака, а также взглядами других коммунистических товарищей, направился торопливой походкой прямиком к Смилде. Дойдя до памятника, В камере Он в спешке расстегнул ширинку на штанах и выпустил тугую пенную струю на холодные гранитные камни. «Оу, йес! – покряхтывая, пробормотал он, с выражением очевидного блаженства на упитанной физиономии, – Ит ис брилиэнт!»
А, надо вам сказать, что эти обританцы прямо затерроризировали бедную Смилду своим бессовестным писаньем. Даже не все обританцы, а та часть её наглых граждан, которые называли себя ангелочанами. Ангелия – это якобы наилучшая часть Обритании, хотя, если судить по выходкам её обитателей, это навряд ли было так… Да никакие они вообще-то и не ангелы, а сущие, наоборот, рыжие дьяволы!.. Едва лишь свободолюбивая республика Блатвия вырвалась из жёстких гроссиянских объятий, как она тут же с плачем и хныканьем запросилась в невероятно мягкую и любезную Еврозону. И вот же вышел парадокс-то – за нахождение в гроссиянской зоне блатышам даже щедро весьма приплачивали, а за приём в Евреинскую зону уже с них запросили внушительную плату. Блатыши в горении фанатического нетерпения буквально исподнее с себя сняли, но приданое за свою страну-невесту еврейцам этим заплатили. И что? Оказалось, по прошествии некоторого времени, что она ещё Еврозоне коварной и должна! Как это вам?! Нормально?!.. Только поистине феноменальная гордость и прямо-таки ослиное упрямство блатвийцев не позволили им признать факт своего очевидного облажания и сидения в сей клятой зоне у самой вонючей параши.
А эти дьяволы с туманной Ангелии ещё и пари стали заключать друг с другом насчёт, значит, поливания символа блатышского государства из своих, так сказать, природных шлангов, а также последующего за этим процессом собственного утекания от Смилдиных толстозадых охранников. И многим таким ссунам действительно удрать удавалось. Но были также и на этом сраме, а вернее, ссаме, попавшиеся. На данный момент статистика местной полицарни выдала такие ошеломляющие цифры: шестьсот шестьдесят два протокола на бесстыжих этих дьяволочан!
Вот и в душе В Камере Она взбурлило что-то чисто ангелочанское. Он заключил пари с сидящим рядом Царём Козы, что непременно «сделает это!» – и, рыжий лисовин, таки и вправду сделал!
Ведь он пользовался дипломатической неприкосновенностью, и опасаться запротоколирования своего непотребства ему было нечего.
Дурной же пример, как все знают, имеет неприятное свойство заражать окружающих. И в данном конкретном случае заражённым оказался ни кто иной, как сам Щурщ.
–Я тоже писать хочу! – заявил он тоном, не терпящим никаких возражений, – У меня от этого вашего пива аж мочевой пузырь в пузе лопается…
Сказал, и грузно потопал по направлению к опоганенному памятнику.
Подойдя же, поддатый Аннунак тоже расстегнул ширинку у себя на комбинезоне, долго в ней копался, слегонца при этом пританцовывая, а когда, наконец, достал из широких штанин то, из чего поливают памятники, то все окружающие зеваки непроизвольно ахнули.
Эта штука была у Щурща такой большой, что, глядя на неё, у некоторых знатоков человеческой анатомии даже закрались сомнения. А может, подумали эти знатоки, великие аннунаки вовсе никакие и не млекопитающие, а самые настоящие членистоногие, а?
Бесстыжий же нибируанец не обращал, казалось, ни малейщего внимания на повышенное, напротив, внимание к своей персоне. Он напудил преогромнейшую лужищу переработанного аннунакским организмом блатвийского пива, и даже громко испортил воздух, напустив вокруг себя столько ядовитых брюшных газов, что некоторые экзальтированные и не эмансипированные дамочки, вдохнув их случайно в себя, тут же хлопнулись в обморок.
А у некоторых особо въедливых индивидуумов даже закралась крамольная мыслишка: а не сделаны ли эти самые аннунаки тоже их каких-нибудь галактических свиней? Но эти неполиткорректные мыслишки мгновенно были испепелены разрядами космического электричества, и все сразу поняли, что аннунаки сделаны из совсем других, очень милых и благородных инопланетных животных.
Потряхивая своё внушительное хозяйство, Аннунак по-хозяйски оглядывал памятник.
–Что это за баба такая? – заинтересованно спросил он, – Померла давно?
Все слегка стушевались. А Балаболкина, стоя от огромного бздуна на безопасном от газов расстоянии, поспешила со своими на сей счёт объяснениями.
–Это памятник Свободы! – с достоинством защебетала она, повыпучив от микроскопического возмущения подкрашенные тушью глазки – Она, Свобода, так сказать, не умерла, а пока ещё живая. И даже, в некотором смысле, живее всех живых…
–Что за чушь ты там балаболишь? – перебил бестактный Щурщ культурную Балаболкину, – Живым памятники на Нибиру никто не ставит! А если имеется памятник, то, значит, сдохла эта ваша Свобода! Или, скажешь, я не прав?
Последний вопрос из уст пьяного Аннунака прозвучал довольно угрожающе.
–Э-э-э… – замялась было сконфуженная дама, но спорить с великаном благоразумно не стала. – Вы совершенно правы, Великий Аннунак! Совершенно! Если дело касается живых людей, то это так и есть. Но… это памятник не живому человеку, а, так сказать, некоей идее. Идее Свободы, которая вдохновляла нас на борьбу против иноземного гнёта...
–А-а, так бы сразу и сказала, – закончив, наконец, упрятывать своё хозяйство, проворчал нибируанец, – Если памятник идее, то его ставить не возбраняется. Выходит, вы тут, на Земле, всё ещё идолопоклонники? Интересно, интересно! А ведь наши религасты несколько добротных религий в прошлый свой раз как будто вам оставили? И где же они подевались, а? Вы их, получается, за борт, а сами опять в первобытную дикость впали?
Видно было, что Аннунаку этому абсолютно наплевать на дремучие верования землян, и что он бурчит так само, как бы по инерции раскрученного занудства и придирок. Поэтому, перескочив через лужу процеженного через себя пива, грузный верзила вновь широко улыбнулся и во всеуслышание заявил:
–Ну, да ничего. Это дело вполне поправимое. Мы вам тут новую религию с собой привезли. Вот такая религия! – и он продемонстрировал свой обоссанный большой палец, а затем успокаивающе добавил: БэУ, правда, поскольку мы её недавно из употребления у себя вывели, но вам, я уверен, она пригодится. Вещь качественная, нибируанская…
Рот словоохотливого острослова практически не закрывался. Он болтал и болтал о всякой всячине, покуда их высокая делегация не достигла, наконец, вожделённого Щурщём Налевинского памятника.
А с памятником вышло вот что…
Спецслужбисты, получившие строжайший приказ руководительницы государства о водружении хоть какого-нибудь эрзац-памятника на пустующее прежнее место, тут же привели в боевую готовность свою смекалку и принялись лихорадочно осматривать окружающих зевак на предмет обнаружения среди них возможного Налевинского двойника.
К великому их счастью, эти поиски увенчались неожиданным и полным успехом: был выловлен некий субъект, ну о-о-чень смахивавший собою на чёртового Налевина. Этим мужиком, совершенно конечно же случайно, оказался активный член местной националистической партии, который буквально на дух не переносил ничего гроссиянского, а об этом Налевине и слышать даже не мог без нервического какого-нибудь припадка. Узнав, какую рольку ему предлагают сыграть безмозглые эцилопы, он сначала даже онемел от возмущения, а потом принялся изрыгать из себя такие в их адрес ругательства, что те даже заслушались попервоначалу, внимая в свои уши музыку заковыристой брани.
Потом, правда, они сильно и очень больно поколотили псевдо-Налевина, и, помахивая перед притихшим националистом заряженным пистолетом, очень быстро перевербовали его в свою реалистическую веру. Эрзац-Налевин был тут же догола раздет и немедленно покрашен из пульверизатора сияющей золотой краской. Вместо отсутствующего постамента, его водрузили на перевёрнутый каменный мусорник, сунули ему в руку ильичёвскую мятую кепку, и поставили в нужную позу пламенного революционного оратора. По приближении коммунистического фанатика Аннунака мужику запретили даже дышать и приказали полностью там замереть, словно он и впрямь был не живым, а каменным.
В скором времени Великий Аннунак с толпою сопровождающих его лиц прибыли по месту их следования. Щурщ сначала прищурился, узрев наяву золотого «Налевина», а потом распахнул свои глаза аж до самого отказа и недоумённо сказал:
–Э-э, какой у вас памятник-то маленький. Отчего это у вас так, а?
–Да это мы решили приблизить великий образ Налевина к обычному образу рядового человека, – пояснила, не моргнув даже глазом, языкастая Балаболкина, – Налевин же был страшным коммунистом. Он радел за прочную смычку вождей с массами мирового бедного пролетариата.
–А-а, тогда понятно, – удовлетворённо промолвил Аннунак, взявшись рукою за подбородок и внимательно изучая неподвижный «памятник», а после умильного недолгого лицезрения оного восторженно добавил: Ну, как живой, а!..
Все же элитарии, обступившие со всех сторон эту халтуру, с видом офигенных знатоков и больших умников закивали головами и одобрительно весьма забормотали.
–А золотой он у вас почему же? – продолжал допытываться въедливый Щурщ.
–А это как бы солнце мирового коммунизма олицетворяет, – брякнула спикерша первое, что пришло ей в башку, – Как бы этакое духовное величие и богатство носителя коммунистической идеи...
–Да, это тоже верно, – охотно согласился Щурщ, слегка поражённый неожиданной мудростью земных людей, но всё-таки продолжал допытываться: А голый он у вас почему, а?
–А голый он потому… – начала было бойко Балаболкина, но неожиданно запнулась. «Чёрт, не могли в пальто его одеть, бараны грёбаные! – мысленно обругала она своих подчинённых, – И зачем он, в самом деле, голый-то?..»
И тут её осенило.
–Он голый потому, – с гордостью заявила она, – что настоящий коммунист последнюю рубашку и даже трусы с себя снимет, чтобы отдать их голодающему и жаждущему. Вот!
–О-о! – воскликнул согласно нибируанец, – Замечательно! Очень глубоко и символично! Ничего не скажешь – молодцы!
И он собрался было уже уходить…
А несчастный позолоченный националист тем временем с огромным трудом выдерживал стоечку каменного статиста. Дышать вполдуха он кое-как ещё научился, но у него ужасно чесался нос, а руки и ноги буквально от неподвижности онемели. И вдруг… какая-то жутко вреднющая антикоммунистическая муха задумала, неожиданно для «памятника», пробраться ему в ноздрю. Липовый Налевин собрал в кулак всю свою закалённую идейной борьбой волю, но всё-таки под конец не сдержался…
Памятник вдруг оглушительно чихнул, а затем ещё и ругнулся. Подлая нахальная муха улетела к чёрту, а Налевин сызнова закаменел в энергично-призывающей своей революционной позе.
Аннунак застыл на месте, словно и он, вместе с обожаемым им Налевиным, превратился в каменный памятник. На короткое время образовалась совершенная тишина, будто само время остановило внезапно свой бег и кануло в тягучую вечность. Толпа судорожно замерла. Мировая знать чуть было не дала дуба. У сороки Балаболкиной, кажется, отсох язык.
–Что, что это было? – наконец, очухался Щурщ, с опаской указывая на памятник пальцем, – Похоже, что он… чихнул?
Но к спикерше уже вернулось её прежнее присутствие духа.
–Вам показалось, – уверенно заявила она, – Вы просто много пивка употребили, Великий Аннунак. Наверное, у вас от этого начинается «белая горячка»…
–А что такое «белая горячка»?
–Ну… это когда от перепою частично, и даже полностью, сходят с ума, – чуть ли даже не ласково проворковала Балаболкина и поглядела на встревоженного Щурща с почти материнским сочувствием, – Тогда всякие глюки начинают мерещиться… Иногда и то покажется, что и представить себе невозможно…
Аннунак мрачнел всё больше и больше… Он зажмурился и постоял так несколько секунд, а потом открыл свои буркалы и с опаской уставился на памятник, ожидая, что тот сейчас оживёт и врежет ему ногой по мотне комбинезона.
Но памятник больше не шевелился.
–Давай-ка, пошли отсюда, – заторопился заметно протрезвевший Щурщ, – хватит тут часами на безмозглый памятник пялиться...
И вся разношёрстная делегация заторопилась обратно, что вызвало в душе многих, особенно в душе Балаболкиной, облегчение и радость.
Но больше всех радовался уходу Аннунака золотой голый «памятник». По мере удаления пришельца в душе лже-Налевина росла гордость за свою страну, что она, эта страна, ещё рождает таких беззаветно преданных ей героев, каким являлся ни кто иной, как он… Ему уже мерещилась оглушительно торжественная церемония, посвящённая награждению спасителя отечества Орденом Трёх, Четырёх, а может даже быть, и Пяти Звёзд…
Экс-Налевину захотелось ещё разок взглянуть на одураченного им Аннунака, и он обернулся назад, одновременно стыдливо прикрывая ильичёвской кепкой область обнажённого паха.
Только вот чёрт же его дёрнул обернуться именно в этот, а не в какой-то другой, момент! Ведь именно в это же мгновение обернуться захотелось почему-то и Щурщу. Обеспокоенный нибируанец захотел просто-напросто убедиться, что приступ «белой горячки» у него не такой уж и сильный и в нибируанский дурдом ему покамест отправляться было рано. И!..
Увидев, что памятник обернулся ему вослед и как-то уж очень недружелюбно на него поглядывает, Аннунак придушенно вскрикнул и громко пукнул. Но этого было мало! Зловредный «Налевин» неожиданно тоже заорал благим матом, потом шустро соскочил с пьедестала и, сверкая золотым задом, с невероятной скоростью умчался куда-то вдаль... Через секунду в противоположном направлении стремительно летел великанского роста струхнувший гуманоид, подпрыгивая на каждом третьем шаге, словно заяц-беляк, и истошно при том на всю округу вопя…
Вся же малорослая мировая камарилья, тоже громко отчего-то взгорланив, бросилась вослед за мчащимся Аннунаком.
«Всё, я пропал! – молнией озарилась мысль в мозгах у нибируанина, – Это она, проклятая «белая горячка!..»
Прибежав в очень скором времени на место пира и, по счастью, так никого по пути и не задавив, обескураженный Щурщ плюхнулся на свой стул и принялся шумно отдышиваться… Через минуту там появилась и запыхавшаяся Балаболкина, а также и остальные высокие и не очень высокие зарубежные гости. Самым же последним добрался до финиша грузный, как бегемот, Я Не Ковач.
–А ну-ка, живо лечите меня! – впал космический странник в нешутейную ярость, – У меня началась чёртова «белая горячка»!..
Все пришли от этой просьбы в немалое замешательство, даже и смышлёная до сей поры Балаболкина. Но зашедших в тупик вождей, как это и всегда было в истории, спас простой народ. Неожиданно какой-то шутник выкрикнул из толпы, что для эффективного лечения «белой горячки» в пиво непременно надо подмешать водки.
Этот экстравагантный способ лечения сразу же заинтересовал расстроенного Щурща. Он тут же потребовал приготовить ему целительное снадобье, и из ближайшего магазина был быстро доставлен ящик с жоревом.
Влив бутылку белого яда в горшок и долив его затем до краёв пенным пивом, Великий Аннунак осторожно пригубил лекарственный напиток, затем почмокал довольно губами и… вылакал объёмистый горшок до самого дна.
Хорошее настроение вернулось к нему очень скоро. Он глупо хохотнул, потом гортанно непонятно матернулся, и не торопясь обвёл столпившихся политиков мутным пьяным взором.
–Эй, чего это вы такие хмурые, когда я весёлый? – снова хохотнув, спросил окружающих Щурщ. – Ну и рожи сквасили… Словно на похоронах… Ну-ка, – и он хлопнул в ладоши, – Включите мне музыку! Этих… музыкантов хочу. Непременно музыкантов! Ти-ля-ля…
Военный оркестр мгновенно грянул какой-то марш, подозрительно похожий на укралинский глупак, чем тут же заставил жаждущего веселухи Щурща резво привскочить на ноги и незамедлительно пуститься в пляс. Оказалось, что он глупак плясал просто блестяще. Вне всякого сомнения, третируемый западниками глупак, кроме Укралины, был ещё и нибируанским народным танцем…
Но постепенно музыка менялась… Аннунак, по-видимому, обладал каким-то галактическим гипнозом: его мыслительно-образные волны воздействовали непонятным способом на мозги оркестрантов. Мелодия сделалась намного живее, пока не трансформировалась, наконец, в какую-то разнузданную космическую какофонию, ввергая пляшущего Аннунака в неистовый прямо раж и кураж. Его мясистые подвижные члены принялись выкаблучивать до того лихие и замысловатые штуки и па, что толпа от хохота буквально ревела и стонала.
Мировые лидеры поражались. Это надо же, думали они – до чего классно может плясать человек!..
Всем очень и очень понравился этот отвязно-залихватский нибируанский танец, представлявший из себя смесь ламбады, хип-хопа, шейка, брейк-данса, а также вышеназванного уже глупака.
Проплясав так без роздыху минуты три, грузный Щурщ заметно этак притомился. Пот лил с него градом, а красная и так его физиономия заметно побурела. Наконец, он решил закончить своё сольное представление и в изнеможении плюхнулся на стул.
–Танцуют все! – слегка отдышавшись, приказал он товарищам по коммунистической партии и, ухмыльнувшись, для пущего, видно, эффекту добавил: Кто не танцует – того убью!
Мировые лидеры подскочили на ноги, будто подхваченные буйным ветром осенние листья. Ослушаться хама-великана у них не было никаких душевных и духовных сил. Правда, у Не Голой Мурки прошелестело в голове всем известное немецкое непечатное выражение, что-то похожее на «шмайзе», А у Царя Козы пробурчало не менее известное уже ихнее выражение, что-то навроде слова «морда»; только эти неполиткорректные думки в отношении звёздного концертмейстера сразу же были отслежены загадочными мозговыми церберами, и их носителей долбануло нешуточным током. Царь Козы с Не Голой Муркой тут же судорожно вцепились друг в дружку и показали восторженной публике чудеса акробатического рок-н-ролла.
Оставшуюся же в одиночестве представительницу женского пола Балаболкину мгновенно ухватил реактивный Не Та Ляха, предоставив прочим придурочным клоунам кривляться там на свой лад.
Предсидень Я Не Ковач, к своему стыду, глупака плясать не умел. Но, потоптавшись и покружившись там, словно медведь на арене, он вдруг уловил на себе чёрт знает что означающий прищуренный взгляд Щурща, отчего сильно перепугался и… пошёл зажигать в присядку!
Раздался явственно слышимый резкий треск. Все подумали, что у Я Не Ковача лопнули штаны на толстых ляжках, однако, принюхавшись, определили, что треск произвели не только лопнувшие штаны, но и могучий организм самого Я Не Ковача. Это выскочило наружу питательное укралинское сало, превращённое чудодеем-предсиденем частично в газообразное состояние. Все сразу же поняли насчёт Я Не Ковача, что он действительно вовсе не ковач, а самый настоящий пер… перманентный пламенный коммунист!
К счастью, дунувший порыв ветра отнёс в сторону плоды труда перетруженного янековачского туловища.
Но, к сожалению, далее восторгать окружающих своим офигенным плясовым мастерством укралинский пахан более не смог. Проклятый радикулит властно вступил ему в спину и поверг гиганта на асфальт танцплощадки. Стонущего и скрюченного, его с натугою унесли санитары, и ещё одна машина «скорой помощи», ревя, умчалась вдаль.
Толпа же блатвийских зевак не только неистово радовалась, но и радостно неистовствовала.
Очень многие из них и сами там плясали. И даже двое часовых, охранявших каменную Смилду от похитителей, неожиданно побросали свои винтовки и показали публике такую джигу с лезгинкой, что даже сам Щурщ сему зрелищу зело восхитился.
Помаленьку все до единого участники межпланетной дискотеки здорово притомились и принуждены были вскоре остановиться для восстановления зашкаленного пульса и запаленного дыхания. И пока Великий Аннунак был занят приготовлением и в самом деле оказавшегося чудодейственным лечебного снадобья, слишком уж болтливая Балаболкина обратилась к нему с такими словами:
–Уважаемый Великий Аннунак, скажите пожалуйста, а какой такой коммунизм вы у себя построили – развитой или окончательный?
Насупившийся Щурщ поначалу ничего ей не ответил. Он с шумом выдохнул из себя воздух и плавно, без единой остановочки, употребил внутрь горшок снадобья. Потом он крякнул, сморщился своей красной рожей, передёрнул плечами и отвечал любопытной туземке так:
–У нас на Нибиру коммунизм… – и он тупо обвёл глазами притихших политиков, – капиталистический!
Все от неожиданности ахнули.
–Да-да, капиталистический, – уверенно подтвердил знаток галактического обществоведения, после чего добавил нечто ещё более странное: С феодально-рабовладельческим уклоном. Во!
И он задрал вверх указательный палец, словно показывая, что сам Валлах ему не даст соврать.
–Гениально! – завопила полуистерически весьма подхалимистая спикерша и заколотила что было сил в ладоши. – Совершенно, нет – божественно гениально! Вот в чём была наша ошибка: мы, олухи, строя у себя коммунизм, использовали для его построения лишь три общественные формации. А о капитализме ведь мы забыли! – и она ещё пуще заколотила в ладоши, – Слава аннунакским гениальным друзьям! Слава мировому, укомплектованному полностью, коммунизму!..
Она бы и далее там в бурном своём экстазе орала, если бы сморщившийся вдруг Щурщ не надел ей на голову пустого горшка. Огорошенная горшком спикерша тут же прикусила свой длинный язык и, сконфуженная, с горшком на голове, моментально примолкла.
Блуждающий без всякого смысла взгляд Аннунака внезапно остановился на курчавом Бараке На Баме. Он уставился на него, словно увидел впервые и, согнув палец, подманил самериканского предсиденя к себе.
–Негр? – без всякого даже намёка на толерантную политкорректность спросил нибируанец Барака На Баме.
–Никак нет! – смело ответил тот и сильно побледнел, стараясь, подобно хамелеону, поменять окрас кожи.
–А хто же ты тогда, а?
–Ахрякатыфакалец!
Глаза у плохо вязавшего лыко Аннунака полезли на лоб. Он вдруг набычился от злости и стукнул кулаком по столу.
–Я?!.. Хряка?!.. Факалец?!.. – обиженно и одновременно возмущённо выпалил он, – Да я тебя!!!..
Пошарив вокруг глазами, он наткнулся взором на свой горшок, по-прежнему надетый на голову Балаболкиной и, схватив его неуклюжим движением, запустил жестяное изделие в съёжившегося от страха Барака.
Пьяный прицел оказался сильно неточен. Горшок пролетел мимо и врезался в дальнюю витрину, вдребезги расколотив стекло.
Барак На Баме благоразумно не стал убегать. Он рухнул, как подкошенный, на четвереньки и принял позу покорности представителя отряда приматов, вжавшись лбом в твёрдый асфальт и высоко оттопырив задницу.
Очевидно, аннунаки тоже были приматами. Лицезрение пресмыкающегося перед ним бедолаги Барака понемногу успокоило отравленные радикальным лечением нервы Щурща.
–Встать! – приказал он властно. – Слушай вот сюда, – и Щурщ показал на свою слюнявую пасть, – Меня в школе учили так: в вашей Ахрике живут негры, в Европе – обитают европеды, в Самерике – сбренды, а в Чумазии эти самые… как их…
–Чумазики! – раздался голос из толпы.
–Верно, чумазики... Поэтому, за то, что ты посмел мне тут перечить, я тебя это… – и Щурщ ненадолго задумался, – понижаю тебя, негр, в твоей должности и назначаю тебя… временно назначаю тебя… Ахриканским Главным Вождём! Хэх! А теперь можешь радоваться, дурила!
Барак На Баме, скрепя сердце, изобразил на лице дикую ахриканскую радость, при этом отчего-то заулюлюкав на манер не негров, а самериканских индейцев. В этот радостный миг ему в ум из тёмных подвалов подсознания всплыло одно популярное во всём цивилизованном мире выражение, похожее на что-то вроде «а мне по факелу!», но новый Вождь Всея Ахрики благоразумно затолкал это неполиткорректное выражение обратно в подвалы и мысленно, но очень громко произнёс: «Ай лав ю! Й-е-е!»
–Скажите пожалуйста, Великий аннунак, – устав радоваться, спросил он у Щурща, оказавшегося, как это ни странно, банальным таки диким татаром, – а кому я должен сдать свои дела? Я так полагаю, что миссис Хилой Клизьме, да?
Несколько секунд Щурщ смотрел на него, как баран на новые ворота. А потом он возразил на это предложение и возразил, собак… то есть сокол, сокол ясный, очень категорически.
–Хилой Клизьме?! – воскликнул он возмущённо, – Бабе?!.. Да ты чё, совсем что ли айкью своё пропил! Да разве ты не знаешь, что ни одна баба творить новое и великое по своим конструктивным особенностям совершенно не в состоянии! Они же сплошь все плагиаторши и компиляторши буквоедствующие, а нам, мужикам, высокое творчество подавай, а не сю-сю-пу-сю-сю там всякое!
И он решительно отрезал:
–На фиг!!..
Миллионы же вскормленных и взлелеенных даймневкратической политкорректностью феминисток и ненавистниц подгузников и плиты, огорчённо в этот момент поняли: а ведь эти космические аннунаки махровыми гендерными шовинистами оказалися, махровее и отъявленнее, как говорится, и не бывает! Ой-ёй-ёй, схватились они за голову, а потом подумали, тяжко вздохнули и… потопали скрести на кухню закопчённые за годы вольной дури кастрюли.
–Ну, тогда я не знаю…– развёл руками Барак На Баме, – неужели опять Бубушу власть придётся передавать!
–Кому-кому? – ещё кислее скривился Щурщ, – Бубушу?! Да ты что, с дуба что ли обрушился – Бубушу?! Ему же самое место в наркологической лечебнице околачиваться, а не в в предсиденьском кресле обретаться!
И он опять отрезал, даже порезче отрезал, чем в прошлый раз:
–На фиг!!!..
И в этот миг его вдруг осенило – Путь в Тину!..
Вот кто хвалёной Самерикой поплёвывая управит!
По трезвому – хотя какое тут к шуту трезвое! – рассуждению, в Херваманемании Путь В Тину быстро же засветится и всё дело завалит. Дисквалифицировался полковник-наш-лейтенант, понимаешь! А зато в Самерике ему будет где разгуляться: одну вертикаль власти года четыре придётся сооружать… Ну да ничего, удовлетворённо подумал нибируанский распорядитель – Путя и не с такой хреновиной справлялся. Создаст себе партию «Единая Самерика» – и всё будет вэри вэлл!
Великий Аннунак подробно, насколько позволяло ему пошатнувшееся здоровье, проинструктировал разжалованного Барака насчёт Путя, затем приказал ему обернуться вокруг себя и велел улепётывать оттуда строевым шагом прямиком, значит, к своему персональному ероплану.
После этого руководящего важного акта аннунакский большой начальник явно заскучал. А поскольку без улетевшего на фиг горшка пить пиво ему было не из чего, то он выдул из горла бутылку шнапса и как-то незаметно сызнова впал в глухую ярость.
– А ну – зрелища мне теперь показывайте! – объявил он следующий номер программы, – Хочу сильно зрелищ кровавых!
Все лидеры ужасно перепугались, но оказалось, что тоскующий Аннунак задумал всего-навсего стравить оставшихся элитариев в вольных боях. Он разбил предсиденей и премьеров на пары и велел им ожесточённейше друг с дружкою драться на потеху, значит, этому пьяному космонавту.
По жребию первыми вышли на арену, то есть на местный асфальт, буранец Ах Мама Да Я Не Жадный и представитель Вранции Царь Козы. Противники вполне стоили один другого и по виду напоминали двух огромных человекообразных крыс. Правда, нецивилизованный буранец мобилизовал вдруг из самой глубины своего дикого организма прямо-таки маниакальную кровожадность. Он, видите ли, углядел в оппонирующем ему Царе Козы все анатомические признаки ненавистных любому буранцу израйцев. Не Жадный стал вдруг походить на лютого и хищного крысолова, подкрадывающегося к своей жертве, чтобы её закусать и сожрать. Почуяв неладное, перетрухнувший до самых пяток Царь Козы начал вдруг быстро выделывать руками какие-то странные заковыристые штуки, давая этим понять буранскому зверю, что он якобы владеет изощрёнными приёмами тайной борьбы баритсу, которой владел в совершенстве полоумный профессор Мориарти, посмевший сражаться даже с самим великим Шерлоком Холмсом…
Но, на беду несчастного вранцуза, потомок падишахов про Шерлока Холмса не ведал, фильмы о нём не смотрел, поэтому он вовсе даже не испугался странных рукомаханий своего врага, а взял и нырнул ему щучкой в ноги. В короткой и яростной схватке атакующий осилил-таки защищающегося, затем опрокинул его кверху задом и… впился Царю Козы зубами в ляжку!
Вопль загрызаемого насмерть Козлиного Царя пронзил все окрестности и устремился даже к небесам. Но холодные небеса оказались глухи к его крику, также же как и собравшаяся толпа, которая, по своему обыкновению, жутко неистовствовала.
Позорный акт разыгрываемого на глазах даймневкратической общественности первобытного каннибализма неожиданно для всех пресёк Не Та Ляха. Очевидно, в нём взыграла кровная солидарность с лишившимся части своей ляхи Царём Козы. Не Та Ляха незаметно подскочил к борющимся и ребром ладони по затылку ударил Не Жадного крысолова, вырубив его этим ударом на фиг.
Счёт в негласной войне Бурана с Израем стал один ноль в пользу хитроумного Израя.
Через пару минут обоих пострадавших единоборцев увозили ревущие и сверкающие мигалками машины реанимации.
Следующей парой сражающихся оказались мачо Ух И Бурчала и любитель экзотических пари В Камере Он. Соперники тоже вполне стоили друг друга, а вернее будет сказать, враг врага: оба были весьма немалого веса и роста. Но, к великому огорчению болельщика-аннунака, битва титанов длилась слишком мало. Ух И Бурчала, как то и положено бравому десантнику, мощным скулокрушащим ударом по челюсти выбил из своего недостаточно тренированного противника его чванливое сознание.
–Это вам должок за Фулкляндские острова! – ядовито процедил Ух И Бурчала, когда В Камере Она уносили с поля боя санитары.
На мгновение придя в себя, вырубленный обританец поднял голову и удивлённо произнёс:
–Но ведь это не ввенуссулейские, а албертинские острова!
На что Ух И Бурчала заявил ещё более ядовито:
–Вы нам с Путей ещё и за Кукрым ответите, гады!
Услышав этот непонятный упрёк, на В Камере Она сызнова снизошёл глубокий обморок.
Настала очередь драться насмерть Скитайцу и Японийцу. Скитаец в совершенстве постиг приёмы национальной борьбы суши, А япониец в два раза совершеннее освоил японийскую борьбу корыто. Сушист и корытист с умопомрачительно-устрашающими криками кинулись навстречу друг другу и оба одновременно ударили своего врага ногою в пах.
Оба, к счастью, очень точно и, главное, сильно попали!
Пришлось для их эвакуации подгонять ещё две машины реанимации.
Из всей доблестной когорты мировой политической кулисы осталась лишь жалкая кучечка недоделанных инвалидов: зиц-председатель Борзой, молодящийся старикашка Бурлеск Конь, виртуальный султан Булла Бюль Бюль и, естественно, представитель ушлого Израя. Возможного среди них победителя уже поджидал в финале грозный и по-спортивному раззадоренный Ух И Бурчала, который пританцовывал там и ловко бился со своей тенью, чем сильно пугал этих оставшихся не очень мачо.
Булла Бюль Бюль начал уже как-то странно поглядывать на Не Ту Ляху и машинально пошаривать при этом возле левого своего бедра, словно бы там висел у него дамасской стали тютюристанский ятаган. Ужасной кровавой развязки предстоящих боёв, казалось, избежать было невозможно, но тут в совершенно дезорганизованных мозгах Щурща произошёл очередной загогулистый заскок.
–А теперь… пусть бабы между собой дерутся! – с трудом ворочая языком проворчал не такой уж и великий в этом состоянии Аннунак, – Хочу двух баб!..
Ничего не поделаешь – пришлось нашей Балаболкиной выходить на гладиаторский поединок против А Не Голой Мурки… Хотя, наверное, всё же наоборот – Не Голой Мурке пришлось выходить супротив атлетичной и крепкой Балаболкиной. Оценив физические данные и стальную решимость своей оппонентши, государственная канцелярша пришла в неописуемый ужас. Она совершенно правильно поняла, что для неё означают разгорающиеся, словно уголья, глаза блатышской дамы. Ещё бы! Семьсот лет беспардонного кровопийства и самого дикого татарства соотечественников Мурки над несчастной Блатвией требовали немедленного и лютого отмщения. Мурка отчётливо осознала, что её ожидает судьба куда как страшнейшая, чем постигшая недавно господина Кукишкова. Балаболкина, трансмутирующая у всех на глазах опять в бультозавра, собиралась порвать свою врагиню ровно на семьсот окровавленных лоскутков.
Придушенно вскрикнув, А Не Голая Я Мурка припала к стопам Великого Аннунака.
–Не велите казнить, Великий Аннунак, – во весь голос завопила она, – Велите слово мне молвить!
Совсем уже осоловевший от проклятого лакоголя Щурщ смотрел на происходящее одним лишь глазом. Он поочерёдно открывал то левый, то правый глазик, чтобы не дать им обоим слипнуться и более не открываться.
–Мо… молви, – оттопырив губу, выдавил он из себя.
–Посмотрите на неё! – вытянула Мурка палец в сторону Балаболкиной, – Посмотрите на эту оборотиху!.. Я, к вашему сведению, обладаю сильным даром предсказания. Да! Я прозреваю будущее, ожидающее вас, великих аннунаков, на этой негостеприимной земле…
–Ну-у… и чего ты там про… прозверяешь? – ещё замогильнее вопросил Щурщ.
–А то и прозреваю, Великий Аннунак, что эти самые нетолерантные блатыши всем вам в паспорт запишут, что вы являетесь нелояльными альянсами, понаставят вам туда всяких круглых унизительных печатей, а ещё… ещё… – Мурка тут лихорадочно задумалась и вдруг вскричала: А ещё они вас объявят варварийскими покупантами, вот!
–Что-о?!!! – вскричал тут Щурщ, будто ему шило кто всунул в задницу, – Мы, аннунаки – покупанты?!!! – и он грохнул кулаком по столу, – Никогда ни одна собака аннунаков покупантами не смела называть! Потому что мы отродясь ничего ни у кого не покупали! Мы – обдиранты и ограбанты, вот кто мы такие!
–А они назовут! – подпустила ему шпильку коварная канцелярша. – Я их, голубчиков, насквозь вижу!
Тут Великий Аннунак внезапно присел и стянул со своей ножищи огромный башмак.
–Я вам покажу кузькину мать! – взревел он, стуча башмаком по краю стола, – Я вам задам, разтакую вашу бабушку! Всех этим… антигуманным дустом потравляем на фиг, если не научитесь у меня живо антитолерантности!
Устав буянить, он снова плюхнулся на стул и, показав пальцем на собравшихся блатвиянцев, постановил:
–Всю эту кодлу выселить из нашей страны в три дня! Вре… время пошло…
–А куда прикажете выселить, Великий Аннунак? – угодливо изогнулась Мурка, ехидно поглядывая на остолбеневшую Балаболкину.
–Ку… куда хотите, – махнул тот рукою, – мне по бара.. по парабабану.
–К нам нельзя! – проснулся тут вовремя зиц-председатель Борзой, – У нас на Еврозоне все нары… то есть, все площадя заняты. Какие будут ваши предложения, комарады даймневкраты?
–В Гроссию их!.. – одновременно проорали все западенцы, включая даже и Буллу Бюль Бюля. – В Сибирь-матушку этих блатвиянцев!..
По толпе пронёсся стон. Вот такой: О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!..
Это был стон вековечной боли перманентно угнетаемого блатышского народа.
Однако Щурщу такое переселенческое предложение понравилось. Для того, чтобы отметить достигнутый консенсус, он предложил выпить всем из братской чаши. Но, поскольку братской чаши под рукой у него не нашлось, то Щурщ решил использовать вместо неё свой стоптанный, видавший космические виды башмак. Правда, из башмака просачивались какие-то гнилостные отвратительные миазмы. Когда довольный Щурщ влил туда бутылочку шнапса, внутри что-то зашипело и зашкворчало, и из чобота повалил сизый ядовитый пар.
Пришлось ему доливать башмак из пивной бочки.
Первой было доверено хлебануть из башмака Мурке, как разрулившей это трудное тухлое дело. С позеленевшей рожей она сделала несколько глотков, потом оттуда отвяла и… кинулась в сторону блевать! Но остальные были не так слабы. К примеру, Булла Бюль Бюль, человек, как всем известно, строгих нравственных правил, как прилип к братской «чаше», так даже не желал от неё отрываться. И покуда ревнивый Щурщ не отпихнул его к такой бабушке, Булла успел чуть ли не треть содержимого вылакать, гад.
Остальное допил сам Великий Аннунак. А допив, совершенно потерял способность соображать и даже связно изъясняться. Он рухнул на стул, пьяно чего-то бормотнул, очевидно, по-нибируански матернулся, а потом принялся глупо хвастаться.
–Да я, – с трудом оформляя в звуки слова, орал Щурщара, – да я, если хотите знать, это… этот самый… да… как его… а, главный нирибуан… нибирунасский маршал… Меня сам генералиссимус… как там его… гелиринисиму Ращмерщощ ужасно ценит. Он мне говорит как-то раз: слушай, Щурщ, а ты… ик!.. голова… А я ему: а ты, герилинисимус, жо… жо… па… папа ты наш. А он мне: иди-ка ты, Щурщ, на… ах… а…
И тут последние остатки сознания покинули бедную Щурщеву башку. Он ещё раз громко икнул и… ткнулся мордой в остатки оливьянского салата.
Наступила мёртвая тишина.
Ничего себе, встреча цивилизаций получилась, думали собравшиеся зрители! Это же скандал, а не встреча! Надо же – напоили представителя гуманоидной инопланетной расы! И как напоили – вусмерть же буквально!
Никто не знал, что делать дальше.
И в эту роковую минуту, бразды правления взяла в свои руки А Не Голая Я Мурка. Как и положено смотрящей по Еврозоне, она сложила руку козырьком и принялась зорко обозревать окрестности. Ничего подозрительного и даже стоящего внимания не обнаружив, она перевела взгляд в небеса и вдруг заорала, ткнув пальцем в небо и, естественно, в него попав:
–Ахтунг! Ахтунг! Их зырен айне гроссен, блин, машин вэри шнелль сюда опустирен! – и добавила на не менее чистом еврозоновском языке: Вилл би нам всем аллес кирдык будет наступайт!
А в самом конце присовокупила ещё одну фразу, смысл которой был намного менее ясен собравшимся гражданам: Шмайзе-блин-доннер-морда-а-мне-на-факел-твой бабушька!
Все быстро задрали головы ввысь и вот что там увидели: из хмурой тучи, постоянно висящей на дежурстве над мрачной и пасмурной Блатвией, вынырнул большой летательный аппарат. Он не спеша снизился и вскоре плавно опустился возле первого аппарата. Все замерли, ожидая, кто же посетил их на этот раз…
Прошла томительная долгая минута. Наконец, овальная дверца поехала в сторону, и… на свет божий вышел ещё один Аннунак!
Он был громадного, по сравнению даже со Щурщём, роста. На голове у него был круглый непроницаемый скафандр, а мощное тело облегала… хм, это было странно, конечно – не комбинезонистая одёжа, а роскошная космическая шинель, расшитая золотом и сверкающими каменьями.
Незнакомый Аннунак поднял руки к скафандру и неторопливо снял его с себя. Все ахнули, потому что перед ними стоял… вылитый генералиссимус Неусталин!
Был в Гроссии один вождь по имени Неусталин, который вообще не уставал и совсем не спал по ночам. Он был ужасным диким татаром, самым татаристым диким татаром за всю дикотатарийскую длинную историю. Очень многие его помнили и поминали разными словами, в диапазоне от восхищения до ужаснейших даже проклятий.
Аннунакский же Неусталин был истинным богатырём. Его густые волосы оказались расчёсаны назад, усы торчали в стороны, как у таракана, а глаза метали молнии испепеляющего огня. Огонь, естественно, предназначался не землянам, а Великому Аннунаку, храпевшему на всю округу подобно завязшему в грязи трактору.
Далее между аннунаками произошёл странный весьма диалог. Разговаривали они не по-нашему, а по-нибируански, и их язак более походил на рычание двух ссорящихся львов или на гавканье двух огромных собак. Итак, сначала вослед галактическому Неусталину вышли ещё два аннунака, мощных таких и статных, по телосложению гораздо крупнее невысокого, как оказалось, Щурща. Для понятности я буду давать параллельный перевод аннунакской речи, поскольку собравшиеся на встречу с инопланетянами земляне не понимали в этой перебранке инопланетян буквально ни черта…
–Аш хну, штранд рап, мыршарац! (А ну, встать, мерзавец!) – взорвался прибывший, и как видно, больший, чем Щурщ, начальник.
Услышав громоподобный сей окрик, Великий Аннунак отлепил свою морду от тазика с салатом, продрал глаза и, увидев стоящего перед ним великана, гортанно ругнулся. Он быстро, насколько мог, встал и, покачиваясь и пытаясь шагать по-строевому, подвалил к нему на доклад.
–Мух тух жах пердух прабух нахуярк, ах тух, хурларва, тащгурдых мах! (Я тебя за пробами воздуха посылал, а ты, скотина, прохлаждаешься тут!) – раздражённо прорявкал новоприбывший.
Щурщ принял стоечку смирно и даже отклонился назад, стараясь видно, чтобы начальник не унюхал шедшего из его пасти запаха.
–Дарбаёрб кошмарщ! – начал он докладывать, – мудрыщ Щурщ пробухур пердух прохуряхур! Аллахур пизхурдях! (Товарищ маршал! Прапорщик Щурщ пробы воздуха взял! Всё в порядке!)
–Нах тух пурдырва жущ завхарва, мудрыщ! (Мы вас полдня уже вызываем, прапорщик!) Какурва хрешмарвах нахщ гарлахва? (Почему не отвечаете?)
Щурщ изобразил на своём облепленном оливьянским салатом мурле неподдельное удивление. Он недоумённо поднёс к уху левую ладонь и потряс её, словно желая услышать позвякивание каких-то разбитых склянок.
–Ух, паскурдярв! (О, чёрт!) – пробормотал он смущённо, – Зассулярвах бухлорщ... Ух, тыщ ишмаху – бухлярвах зассулорщ! (Ливом запил. Ой, то есть – пивом залил!) Хырмындыр курварщ! ( выражение не переводится!)
Тут маршал, наконец, что-то заподозрил. Он подошёл к качавшемуся, словно шибанутая кегля. Щурщу и шумно занюхал его красную рожу. Возмущению крутого начальника не было границ. Побагровев в два раза сильнее своего естественного окраса, он буквально взорвался от ярости:
–Дах тух ужрахур, мурдахурв!!! Тух насрашур нух хан чепухреннщур! ( Да ты напился, негодяй! Ты нарушил наши великие законы!)
Щурщ не отвечал. Он лишь стоял, выпучив глаза, и старался не упасть.
–Обсердюх, дарбаёрб мудрыщ! (Стыдно, товарищ прапорщик!) – презрительно скривившись, провозгласил маршал и кивнул своим подчинённым: Нахуярварх этух пирдармурдах! (Уберите этого… нарушителя дисциплины!) Ух кутузярвах гавгармахур дрыщарву! (В карцер его, собаку поганую!)
Два аннунакских амбала подхватили сопротивляющегося прапорщика под белы его рученьки и поволокли его к кораблю. Тот мычал и упирался, но принуждён был всё же подчиниться грубой физической силе. Бывший Великий Аннунак поджал ноги и позволил внести себя в проём двери, горланя пьяным голосом на чистом гроссиянском языке: «Врагу не сдаё-о-тся наш го-ордый «Варя-аг»!...Ы-ы-ы-ы…А-а-а-а…»
Тут его запихали куда-то вовнутрь помещения, и наступила тишина.
Аннунакский маршал разгладил своё суровое лицо, широко улыбнулся собравшимся блатвиянцам, а также тем, кто наблюдал за этим историческим репортажем по телевизору, и громко воскликнул уже всем понятным голосом:
–Дорогие друзья! Земляне! Братья и сёстры по космическому разуму!..
Наступила немая сцена. Все хорошо помнили, что точно такими же словами приветствовал их и проштрафившийся Великий Аннунак. « Ой, что-то будет!..» – пронеслось в мыслях у миллиардов землян.
Кто-то хлопнул в ладоши, и этот хлопок столкнул лавину громоподобных аплодисментов.
На Земле начиналась новая, Аннунакская Эра…
Смейтесь, господа и дамы! Смейтесь!.. Мыльные пузыри гордости и спеси лопаются от весёлого и смелого смеха!
Ничего не бойтесь и смейтесь!
Смейтесь…