Пещера… Холм… Безумие клепсидр
(в потоп и топот?) – за дырою – в спирт
и спирит жизни, что прекрасна… Сыт
по горло страх. Стакан – наполовину.
Я – взаперти, но верую: рука
сигналит чьим-то архи-дуракам-
любовям и укусам… Как варан,
таращится душа холмища в спину.
Кошмар, травой приколотый к холму.
Надкушенное яблоко в дыму
Помпеи солнца. Тонущей Муму
за пазуху холму спадает туча…
Я тут сижу – как муха – в лапте. Я –
репейник шестилапый. Колея
кривящих листьев. Клювик муравья.
Горбатый холм, прошу тебя, – не мучай!
В гортани мха, в жилистом мясе трав,
под соком сногопадистых приправ
и дождепадов – серая икра
лягушки на листочковой подушке –
сижу. Корона воздуха горчит.
Коронка неба по икре стучит.
Сломает ли керамика лучи?
А, может, – лопну, словно погремушка –
от первозуба, первоторжества?..
На запертом холме не видно шва.
Под скошенной травой – что я – жива, –
не разглядеть: ни личика не видно,
ни сгиба в локте, ни иссохших снов…
Бежит по кочкам года колесо.
Помпея солнца тухнет над числом
«употребить до…
……………..( атакам в клепсидре»)
*
Как жизнь совершенна…
Я – мякоть воды в Атакаме.
Жуёшь совершенно, о лихо, простуду на пальцах…
Не спрашивай: «есть или…» , лихо, – ты, лихо, не Гамлет,
и я ведь – не гниль, хотя волосы – с запахом датства.
Жуёшь совершенно тоску дождевинок в глазницах…
Не спрашивай, больно ли, лихо, – ты любишь, чтоб больно.
По блюду башкой боль летит, как летит колесница
по небу, по миру…
Каёмочных блюдечек полон
желудок твой, лихо, – фарфор и отрава кентавров,
отрава не-людских, фавнических тёмных печёнок…
Ударь меня, лихо, о зубы, как блюда – в литавры!
Отъешь мой хрю-хрюшевый хрящик и пульсик копчёный!
Я – мякоть земли в океане. Я – плод Атакамы.
Я – кожа воды. Сухожилие плоти блаженок.
О, как совершенно ты, лихо, зубовные гаммы
ведёшь по спине!.. И от этого жизнь – совершенна…
*
Янтарным кулаком – о стену.
Полынной ложкою – в живот…
А боль – бессмертна и нетленна:
язык то свой, то твой жуёт.
Как добры молодцы, из печки
не скачут Страх и панский Спирт….
Термитник. Магазин. Аптечка.
Свеча с свечою говорит.
В кружочках на стекле, где Деда
мешком не тёрся, как маньяк, –
такая тёплая планета,
на ней – размазанный форшмак
из «хны» и хны, но красно-ржавой
(повесишь – шариком – на ё?)
…язык шершавый ночи-шавки
манерно лижет «остриё»
вешонки «без пяти обнова»
(мне б – кожи… съедена… до снов…)
… без двух…
(а мясо – хвостик ловит,
чтоб перебросить память…)
…всё.
Свеча с свечою. Пир лечебный
под этот самый новый год.
И твою кожу, как священник,
иглицей ёлка отпоёт.
*
…глотая переменный ток из банки,
глодая перочинный ложь из будней,
я буду слушать бред агоний Ванги,
растить в ладонях перчики и клубни
картошки – с картой жизни без пометок,
салата – в сале солнца, что подохло…
Танцуют гопачок в глазах монеты.
Снимает колпачок с иголки дохтур –
весёлый и разбавленный, как вера
в немедленное завтра – с гибкой планкой
для прыгунов в ничто, где, выгнув нервы,
как шеи, мысли сладкий запах манго
глотают,
где Италии лимонник,
как поцелуй, влипает в чьи-то губы,
где красный глаз, как сам себе садовник,
растит картинку – и картинку любит…