Кто последний? (Рассказ)

Были времена, когда маленькие гастрономы походили на большие театры, а я, десятилетний мальчик, наряду со взрослыми, играл в них роли то трагического характера, то комедийного, а приходилось впадать и в фарс, но подмечу одно, я всегда играл в самого себя, за все довольствуясь скромным гонораром, который равнялся всего лишь единице товара на человеческую душу. Ох уж, эти перестроечные восьмидесятые!...
Полвторого дня шумное шествие людей к гастроному напоминало настоящее паломничество верующих к святому месту. Магазин никогда не был святыней и не мог быть, потому что, туда приходили не по зову веры и души, а по зову живота. Но, тем не менее, в указанное выше время, площадка перед входом в гастроном так была похожа на Мекку, а само здание магазина на черный куб, к которому притрагивались руками паломники-мусульмане.
У входа толпились мужики, курили и травили байки, а внутри стояли в ожиданье, их жены, матери и дети, которые тоже бойко общались, обсуждая между собой последние сплетни и новости, но всех объединяло одно – и те, кто снаружи и те, кто внутри ждали прибытия крытого автофургона с надписью «Молоко», а он приезжал ровно в два часа дня.
Один мужик посмотрел на часы и, нервно затянувшись дымом папироски, возмутился: «Уже два, а молоко и не торопится!» и в этот момент, со стороны дороги, проходящей около магазина, донесся чей-то радостный крик: «Люди, молоковоз на подходе, на переезде стоит, сейчас откроют шлагбаум и он будет здесь!»
Мужики засуетились и начали поспешно делать последние затяжки и швырять бычки в урну, и лишь один не последовал примеру остальных, а аккуратно затушил недокуренный бычок и положил его в карман, потому что, в отличие от всех, он курил не «Беломорканал» или «Приму», а в его зубах тлело фирменное, дорогое, недоступное для простых смертных «Мальборо», а может – это лишь банальная жадность?
Весь народ, пришедший за молоком, единым, мощным потоком, словно лавина с горы, устремился к кассе, за которой стояла, с растерянными глазами, совсем еще юная и хрупкая, новенькая продавщица, увидев эту, идущую на нее, стену людей, она так испугалась, что даже хотела, бросив все, убежать прочь, но девушка осталась и выстояла…
Мне с родителями повезло, нам удалось добраться до кассы в числе первых и, как говорится, занять свое место под солнцем, но это еще ничего не означало, занятое место можно было с легкостью потерять и оказаться в самом хвосте очереди, но только – не мы…
Когда принялись разгружать молоковоз и вносить ящики с молоком внутрь магазина очередь заметно оживилась и давка усилилась. Стоящие в хвосте надавили на впередистоящих и то, что моя семья стояла одной из первых, сослужило для нее, в немалой степени, плохую службу, вся тяжесть очереди пришлась на меня и моих родителей и, видя это, продавщица не стала дожидаться полной разгрузки молоковоза, а начала продавать молоко, сразу, как внесли первые ящики в торговый зал, и волшебные синие пирамидки побежали по рукам покупателей и, уже через несколько минут, я с родителями вышел из толпы, с чувством исполненного долга, и вздохнул с облегчением.
В самом конце пышного широкого хвоста многоликой очереди я увидел моего одноклассника, он пришел за молоком, как и я, со всей семьей, но она состояла из семи ртов. Я поздоровался с ним и хотел идти домой, но он предложил мне подождать его, а потом пойти вместе погулять. Я охотно согласился и, отдав свою пирамидку молока матери, сел на скамейку у окна.
Был четверг, и он, по праву, всем сулил рыбный день, но рыбный отдел был пуст, и о рыбе напоминала лишь, позеленевшая от времени и облюбованная мухами, голова Минтая, на металлическом подносе, внутри, давно не работающего холодильника.
  А толпа продолжала гудеть и гул ее с каждой минутой усиливался. Это был настоящий потребительский отбор, но открыт его закон – не Чарльзом Дарвином, а нами – простыми обывателями очередей и заключался он в том, что молоко доставалось наиболее сильнейшим, шустрейшим и наглейшим.
Из уст людей в друг друга летели, как пули, крепкие, бранные словечки, много я тогда узнал новых нецензурных выражений, но применять их не берусь и до сих пор, даже в самых жестких ситуациях.
Когда борьба за молоко была в разгаре, двери гастронома с грохотом открылись, и в него вошла мощная, высокая, мужеподобная женщина с усиками, она шла уверенной походкой атлета, а за ней следовал, как паж, ее плюгавый худенький муж с плачущим младенцем на руках, следом за ним шли двое дочерей лет пятнадцати, модно одетые и с равнодушными лицами, они вели с двух сторон подхватив под руки, дряхлую бабушку лет восьмидесяти, с отсутствующим взглядом, которая еле передвигала ногами и не поспевала за ними, а внучки не желали сбавлять скорости и подстраиваться под нее, чтоб не отстать от родителей и поэтому, ноги бабушки, время от времени, отрывались от пола и она летела по воздуху, вися на предплечьях внучек, неосознанно продолжая передвигать ногами, думая, что идет.
На моих глазах, этот мощный ледокол «Семья» врезался в очередь и расколол ее, как льдину и, не ощутив сопротивления на своем пути, сходу, достиг кассы. Какая-то женщина крикнула на весь магазин пронзительным голосом: «Вот, что значит иметь вес в обществе!» И несколько человек – из очереди, отреагировали на ее слова отдельными мелкими смешками, а все остальные стояли с каменными, злыми лицами и готовы были растерзать эту семью, но ледокол – есть ледокол, он не боится не льдин, не волн, не медведей.
Ледокол «Семья», во главе с мощной, толстозадой матерью семейства, как вошел в магазин, так и покинул его, унося за собой полуидущую, полулетящую и полуживую бабулю, благодаря которой, молока в сетке лежало на одну пирамиду больше.
Оправившись от глубокого разлома, причиненного ледоколом «Семья», очередь с новой силой продолжила борьбу за молоко…
«Убили! Убили!», - раздался душераздирающий крик на весь магазин, это голосила женщина бальзаковского возраста, но толпа совершенно не реагировала на это и лишь продавщица приостановила торговлю и вызвала скорую помощь. Прибывшие медики, с большим трудом, выволокли из очереди мужчину лет сорока, в полубессознательном состоянье. «Похоже на сердечный приступ», - предположил один из них. Мужчину погрузили на носилки и понесли в машину, но особо в мою память впечаталось другое, несмотря на свое тяжелое состояние, он крепко прижимал левой рукой к груди пачку молока и казалось, что никто не сможет ее вырвать у него и я почувствовал некоторую гордость за «нашего» человека и вспомнил слова сатирика Задорнова: «Такой народ победить нельзя».
Я молча наблюдал за толкучкой, в какие-то моменты, мне становилось смешно, а в какие-то грустно, но то, что произошло после отъезда скорой помощи, заставило меня смеяться, буквально, держась за живот.
Из очереди потянуло дымом. «Горим! Горим!», - кто-то истошно завопил в толпе, но люди, как бывает в таких ситуациях, не запаниковали и не ломанулись к выходу, давя друг друга, все стояли, кашляли, закрывая платочками и рукавами лица.
«Выпустите меня, выпустите скорей!», - грянул истерический крик в очереди, из толпы, растолкав людей, выскочил вспотевший мужчина и рванулся, со всех ног, на улицу. Он бежал, засунув руку в карман, и пытался в нем что-то нащупать, а из кармана валил дым, источающий запах тлеющих джинс. Я его узнал сразу, это был тот мужчина, который, перед тем, как войти в гастроном, не выбросил бычок в урну, а, аккуратно затушив, положил его в карман. «Да, жадность фраера сгубила, пожалел бычок, испортил джинсы», - подумал я, с чувством иронии.
Навстречу ему попалась молодая женщина с дочкой лет восьми. Увидев, несущегося к выходу мужчину, всего объятого дымом, она очень удивилась и, наклонившись к дочери, громко произнесла: «Взгляни-ка, доченька, какая сегодня огромная очередь, а какая давка, что даже дяденька не выдержал и задымел, а очередь то как дымит». Дочка посмотрела на маму и веселым, писклявым голосом воскликнула: «Мама, а мы тоже задымим?»
Мне стало смешно вдвойне – и от похождений того мужика и от слов молодой матери и ее дочери. Я не смог удержаться и, забыв про все приличия, засмеялся так громко, что один покупатель невольно обернулся ко мне и повертел пальцем у виска, а потом пригрозил кулаком, но заставило меня успокоиться другое. За какое- то мгновение я, из смеющегося мальчика, превратился в грустного, когда, на моих глазах, два здоровых бугая лет двадцати сдавили с двух сторон своими  крепкими накаченными плечами старушку, да, так сильно, что даже она сузилась вдвое. Ее очки на резиночке сползли с глаз на грудь и, повисли на шее. Она пыталась освободить руки и вернуть очки на глаза, но не могла и пошевелиться. Хотя в этом я увидел нечто положительное, эти бугаи стремительно и нагло достигли кассы и купили молоко, а вместе с ними и бедовая бабка.
Она вышла из толпы, вся выжитая, как лимон, следом за ними, неся победно над головой пачку молока, но слабые, костлявые руки не удержали и выронили, в муках добытый продукт, упаковка лопнула, и молоко разлилось по полу, став белой лужей. Бабуля замерла в оцепененье, не желая поверить в то, что произошло. Она закрыла руками лицо и начала слезно причитать на весь гастроном: «Господи, как же так? За что? Ко мне на выходные приедет мой внук из города, а мне и в чай ему налить нечего!» Она хотела встать повторно в очередь, но ей популярно объяснили, что на одного человека полагается лишь одна пачка молока, по норме.
Бабка смирилась с потерей, опустила глаза и, с потерянным видом и трясущимися руками, направилась к выходу из магазина, еле волоча ноги от горя, а я провожал ее взглядом, и мне было жаль бедную старушку, но еще я представлял себя ее внуком, сидящим на кухне и пьющим горячий чай без молока…
Время шло, одни, купив молоко, уходили, другие приходили и занимали очередь, а я сидел на скамейке, ждал друга и становился свидетелем нелепых сцен.
Продавщица оглядела толпу и объявила во всеуслышание: «Товарищи, покупатели, прошу дальше не занимать, осталось два ящика молока!» но это только подлило масла в огонь. По очереди пронесся шепот, напоминающий дуновение ветра, взволновавшее листву на дереве.
Незнакомая женщина из толпы возмущенно выкрикнула: «Что за безобразие? У всех имеются дети, чем их кормить?» Ее поддержал рядом стоящий мужчина: «Столько мучились, толкались и что теперь идти домой, с пустыми руками?» И толпа загудела, как улей, атмосфера заметно накалялась и грозила большим взрывом, что и случилось. Словесные перебранки перешли в рукоприкладства, женщины хватались руками за волосы и, визжа, как кошки, пытались выволочь друг друга из очереди, мужики отличались некоторой сдержанностью, но и они срывались и, то ли дело, попадались выбитые зубы, разбитые носы и подбитые глаза. Дети плакали, пытаясь успокоить и образумить своих буйных пап и мам.
Увидев, что толпа выходит из под контроля, продавщица потребовала вывести детей из очереди, пригрозив остановить торговлю. Ее требование было выполнено и ко мне, наконец-то, вместе с другими детьми, вышел из толпы и мой друг и мы пошли гулять вдвоем, а в гастрономе продолжали безжалостно перемалываться остатки нервов, времени и надежд на лучшую жизнь простых людей – ярких представителей тех лет.