Они стояли и старались уместить огромное количество скопившихся за их в общем-то не такую долгую жизнь воспоминаний в те несколько минут, что им оставалось.
Вкус первой крови, неумело высасываемой из огромного спящего тела несмышлённой личинкой.
Многочасовое восхождение по грязно-оранжевым стенам на потолок и головокружительное пикирование на мягкий матрас.
Ощущение непередаваемого ужаса и безмерной жалости при виде огромной руки, прихлопывающей зазевавшегося, пьющего тёплую, терпкую с металлическим привкусом кровь лучшего друга.
Чувство сумасшедшей, нервной радости от того, что огромная десница не попала по сплющенному от голода тельцу.
Сытая тяжесть в наполненном багровой жидкостью брюшке.
Жалобное бормотание ворочающегося тела в тихом сумраке предрассветного часа.
Первая, да и, наверное, единственная любовь, сладкое чувство в брюшке при виде её ладного, шоколадно-коричневого тельца. Горячий мрак ватных матрасных внутренностей. Её тихий стон, глухой сочный звук протыкаемого брюшка и биение семени.
Запах крови, чувствуемый где угодно, и жадный её поиск.
Долгий, невыразимо долгий, тяжёлый сон без сновидений в голодные, холодные времена.
Мрачное, болезненное, тупое забытьё под дихлофосом.
Бурые пятна на грязной простыне, оставшиеся от тех, кто был настолько незаменим и дорог.
И неспешные, приятные беседы во время прогулок по плинтусу.
По тому самому плинтусу, под которым они стоят, прижавшись друг к другу. Который стал им последним убежищем и ловушкой. За этим плинтусом ходит огромная тётка в белом халате и наморднике и поливает жидкой смертью всё вокруг себя. Той жидкой смертью, к которой они ещё не успели приспособиться. Той смертью, пары которой витают в воздухе целых четыре часа и уже почти проникают в место их последнего уединения.
Обострённое обоняние чует резкий запах, который означает, что в их крохотных организмах уже начался губительный процесс. Они пока не чувствуют выжигающей изнутри нестерпимой боли.
Пока им хорошо вместе.
Она смотрит на него, и в её глазах столько всего, что невозможно понять, о чём же она думает в данный момент. Да, она может думать, хоть им этого и не дано. И уже нечего сказать, и остаётся только ждать, ждать, ждать, ждать, когда уже, наконец, всё кончится, когда исчезнет чувство тревоги и страха и останется только радость от того, что последние секунды ты проводишь с тем, кто дороже всех в жизни. Какие тут могут быть ещё слова.
И да, вместо постскриптума. Их звали Стёпа и Света, и они были клопами. Клопы тоже могут любить и чувствовать. Такие дела.
Музычка для атмосферы