Бэндэбикэ (Повесть)

                                            Глава первая.
                                               Барымта.*
           В тот несчастливый летний день, стояла особенная жара. Горячий воздух  плавил все вокруг. Над горизонтом в удушливом зыбком мареве, причудливыми линиями дрожали  хребты недальних гор. Иногда порывами пробегал горячий ветерок, обжигая все вокруг своим знойным дыханием.  Горячую пыль степных дорог  закручивали  неожиданно появляющиеся и исчезающие  шаловливые вихри.  Земля изнемогла в этом пекле. Все живое замерло.
       - О-о, Аллах,  безмерно твое милосердие!-  проведя ладонями по лицу, закончил молитву Абдулгани  аксакал, и, кряхтя,  поднялся с колен.
       - Альфия! Кызым!* (башк. – доченька) - крикнул аксакал в сторону юрты - принеси-ка мне глоток кумыса. Что-то уж больно жарко сегодня. Жажда одолела.
      - Уже несу картатай,*- (башк.- дедушка с отцовской стороны) - ответил свежий девичий голос. Из проема хозяйственной юрты показалась стройная девушка. Она  легким шагом подбежала к деду и с улыбкой подала в деревянной чаше кумыс. Абдулгани  неторопливо выпил напиток.
      - Спасибо дочка,- поблагодарил дед - ну, как там твой стригунок Мыкыш?
        - Уже лучше дедушка - ответила девушка.
        -Вот-вот, носятся сломя голову! – заворчал Абдулгани -  Говорил же, смотрите когда идете, как бы Мыкыш в нору суслика ногой не  угодил. Будто кто проклял, на ровном месте и попал. Ладно, шагом шли, а если  вскачь? Пропал тогда конь?! –  запальчиво спросил Абдулгани.
     - Ничего дедушка - успокаивала Альфия – Обошлось ведь? Мыкыш терпеливый и понятливый конь. Все выдержит. Я ему ногу сыромятным ремнем перетянула, и он сегодня уже на ногу пробует наступить. Вроде получается.
     - Пойдем-ка – поднялся, остывая, Абдулгани  - посмотрю, все ли правильно сделала.
Абдулгани, прежде чем направиться к накрытому ветками навесу, где стояли, спасаясь от жары лошади, приложив руку козырьком,  внимательно осмотрел окрестность  вокруг кочевья, и успокоено вздохнув, неторопливо зашагал  к коням. Альфия же, еще раньше, козочкой, метнулась к навесу и уже поджидала деда, обняв за шею буланого жеребчика с перевязанной бабкой ноги.
      - Уже успела, проворная моя? - благодушно покачал головой Абдулгани и стал осторожно ощупывать ногу жеребца. Мыкыш недовольно дергал ногой и встревожено всхрапывал. Альфия успокаивающе гладила шею коня. Прошло насколько времени. Абдулгани  выпрямился:
      - Твое счастье, Альфия! Мыкыш не повредил сустав, будет бегать. Но! - остудил он радость встрепенувшейся Альфии: - имей в виду, теперь

сухожилие  подведет в любой миг. В самый напряженный момент, Мыкыш
может не выдержать нагрузки и захромать. Так что, внучка, смотри, как выздоровеет, сильно не гоняй его, дай окрепнуть.
        - Да ты, что дедушка?! Мухе не дам сесть на него, ухаживать буду,- щебетала Альфия, прижимаясь щекой к шее коня.
        - Ага, и не конь будет, а размазня. Два сакрым*(башк. – мера расстояния, примерно километр)  пробежит и растянется. Не балуй лошадь,- предупредил аксакал -  Ладно, вон солнце клонится к заходу. Жара сваливает. Иди, поторопи женщин, скоро Сынбулат кобылиц на дойку пригонит.
        - Сейчас дедушка, только Мыкыша отведу к воде. Ну, давай милый. Потихоньку, не торопись, – потянула за повод Альфия, и Мыкыш еле наступая на больную ногу, похромал к реке.
        - Э-хе-хе-хе -  осуждающе протянул  аксакал, качая головой - молодость, молодость, нет  тебе  покоя, все куда-то бежишь, торопишься. В этом-то и есть твоя прелесть.
         Продолжая свою беседу Абдулгани, заложив руки за полы еляна неторопливо начал обход кочевья. Кочевье расположилось на берегу  Накас - елги. Оно было довольно большим. Юрт пятьдесят кругом стояли на утоптанном майдане. Люди этого кочевья принадлежали к роду Карый, племени Кипчак. Одного из самых многочисленных и могущественных племен башкир. В эти жаркие дни кочевье казалось безлюдным. Все мужчины откочевали на несколько дней в леса Сыбар-тау, где занялись  сенокосом,  заготавливая корм для домашнего скота. В такое время в кочевье остаются только старики и женщины, дети,  на плечи которых ложится вся тяжесть по уходу за табунами коней и стадами коров. Абдулгани  аксакал был главой этого кочевья, где все находилось под его неусыпным контролем и заботой.
        Абдулгани  в прошлом был славным воином. Он не раз принимал участие в многочисленных войнах и набегах того неспокойного времени. Если улыбалась удача, привозил богатую добычу, справедливо распределяя среди сородичей, потому как они заботились о его семье и хозяйстве в его отсутствии. Но и не всегда были эти походы удачными, довольно часто приезжал раненым, без коня и доспехов до родного очага, где  терпеливое молчание и забота жены Сания-енгэ лечило его лучше всех табибов* (араб. – лекарь) и курэзэ*(башк. – знахарь).  Абдулгани и Сания женились по желанию родителей. Однако это не помешало им впоследствии полюбить друг друга. Любовь у них была  незаметной, но очень крепкой. Одно мешало им. Это долгие разлуки. Сания только урывками видела его, между походами и то - или раненого или окруженного сородичами, которые славили его за богатые подарки, привезенные с похода. В такие дни, она ежедневно принимала гостей, приезжавших проявить почтение к столь славному воину. Сания не роптала, она гордилась им.

      За долгую жизнь с Абдулгани она родила пятерых детей, но выжил из них
только один, Ильхам. Со временем он вырос в настоящего джигита, смелого и сильного,  не боявшегося выйти один на один с медведем, играючи укрощавшего самых свирепых необъезженных коней. Очень гордился им Абдулгани. Очень завидовали ему его ровесники. С молчаливым одобрением он встретил  просьбу сына, посватать известную красавицу Алсыу,  жившей у родственников в дальнем ауле племени Юрматы, где познакомился Ильхам, принимая участие в  йыйыне этого племени. Пышную свадьбу справил Абдулгани своему сыну. Несмотря, что невеста сирота, и он мог по обычаю требовать уплаты меньшего выкупа, Абдулгани дал такой калым,*(башк. - выкуп за невесту) какой не давали даже за девушек из богатых и могущественных семей. Он не хотел давать пищу завистникам распускать слухи, что он позарился на меньший калым из жадности и скупердяйства. Неделю гуляли все его родственники на этой свадьбе. Ильхам был счастлив,  светилась от радости и смущения невестка Алсыу. Через год Алсыу родила девочку. Назвали ее красивым именем Альфия. Все было хорошо. Все были счастливы. Но беда подстерегала Абдулгани. Внезапно пал его конь, с которым он не расставался много лет. Тем же летом, бии и аксакалы прокричали священный клич кипчаков «Туксаба» зовущего на войну против недругов племени. В  злосчастный поход Абдулгани отправился с сыном. Глядя на статного Ильхама ловко сидящего на крепком коне в кольчуге и шлеме, он самонадеянно думал привезти большую добычу добытую вдвоем. Он уже представлял завистливые взгляды соплеменников и себя щедро раздающего подарки. Слышал льстивые речи сородичей и песни сэсэнов поющего о подвигах отца и сына. Ничто не предвещало беду. Однако судьба распорядилась иначе. В одном из боев, вражеская стрела пронзила Ильхама. Сын умер на руках у отца, шепча имена «Алсыу» и « Альфия». Белый свет померк для Абдулгани. Он вез тело сына домой с каменной душой и  думой, как рассказать матери о смерти ее сына? Как утешить горе невестки, ставшей молодой вдовой? С тяжелым сердцем Абдулгани подъезжал к кочевью. Завидев  свою юрту, он остановил коня в ожидании, когда выйдет жена и выбежит невестка. Он готовился к потокам  слез, стенаний и упреков. Но навстречу вышла Хупьямал-инэй,*(башк. – почтительное отношение к пожилой женщине) близкая родственница с внучкой Альфией на руках.
       - А где …Сания, Алсыу килен?- спросил вдруг пересохшими губами Абдулгани, и страшная догадка пронзила его.
      - Абдулгани, крепись сынок!   Нет ни твоей жены, ни твоей невестки. Одна Альфия осталась, – с трудом ответила она и, заплакав, поведала - Вы ушли в поход, а тут появился этот  бродячий дервиш в кочевье. Только день пробыл и ушел.  Он-то болезнь с собой и принес. Чуму. Кара улем.*(башк. – черная смерть. Чума).  Страшно было сынок. Болезнь косила и старых и малых.

            Почти все кочевье вымерло. Умиравшие в мучениях, благодарили Аллаха, что вас, мужчин нет в ауле. Надеялись, что вы спасетесь от этой напасти. Вначале умерла твоя невестка Алсыу. В сознании умирала. Как она плакала, что Ильхама  нет рядом. Как просила напоследок дать подержать Альфию на руках, прижать к груди! Но, сам понимаешь, не дали ей дочку. Заразить ее боялись. Так и умерла с плачем. Жена твоя, Сания через день умерла. Похоронили их рядом. А, Альфию, я козьим молоком кормила эти дни. Слава, Аллаху, не заразилась. Вот… полюбуйся, какая стала! Вон,  как радуется. Дедушку увидела. Вот еще отец подъедет.…А, где Ильхам? Отстал что ли? Вот ему горе, так горе, как узнает.
          - Ничего он не узнает! - с горечью проговорил Абдулгани, с трудом проглотив ком в горле.- Погиб он. От стрелы погиб! И слава Аллаху, он не узнал ничего!
         - Ох, Абдулгани, сынок!- жалостливо пошептала старушка и сухонькой, старческой рукой  похлопала по спине Абдулгани и с плачем утешала его:-   Сабыр ит инде, улым.* (башк. - Имей терпение, сынок!)  Терпения тебе сынок, только терпения. Ничего вечного не бывает.  За черной ночью всегда рассвет наступит. На – протянула запеленатую девочку -  возьми внучку Альфию.  Она и будет твоей опорой в этом горе. Это плод твоих детей. Одна твоя кровиночка осталась. Береги ее. Войди в юрту, отдохни, а я пока очаг разожгу, тебе поесть надо,- с этими словами старушка пошла к летнему очагу.  Вскоре запылал огонь.
         Абдулгани прижав к себе живой комочек, бездумно смотрел в степную даль. Горе встало куском камня в горле, и не давал продохнуть. Такая тяжесть лежала на душе, что того гляди раздавит сердце своей печалью. Вдруг комочек зашевелился, донеслось недовольное кряхтение, и затем громкий плач. Этот плач заставил Абдулгани проснуться от тяжкого бессмысленного бдения и взглянуть на девочку.…Девочка притихла, с неожиданным вниманием смотрела на него и вдруг улыбнулась.  Тут его прорвало, будто какая-то запруда лопнула в груди. Абдулгани затрясся в беззвучном плаче, бережно прижимая внучку к своей груди. Он плакал тем плачем, что очищал и облегчал душевные страдания. Он плакал мужскими, скупыми слезами и ничего стыдного не было в этих слезах. Наплакавшись, Абдулгани долго смотрел на горизонт, затем  судорожно выдохнул остатки рыданий и глубоко вздохнул. Посмотрел на улыбающиеся Альфию, вытер остатки слез и пошел к юрте, где поджидала с ужином Хупьямал  инэй.
           Прошло время, залечило раны. Абдулгани больше не женился, так и остался  воином - бобылем. Ходил в походы, отбивался от набегов врагов племени. И не заметил, как состарился. Характером и до этого был тяжел, а после смерти всей семьи стал  совсем нелюдимым.  Сородичам он казался, одиноким стареющим волком.  Был замкнут и со всеми суров,  но они не знали, как  любил он свою внучку Альфию. Все свое богатство, привезенное

из походов, он хранил для нее и старался, чтоб она не чувствовала себя сиротой. Альфия тоже очень любила своего дедушку, хотя побаивалась его крутого нрава. Потом, когда умер глава рода Нургали  аксакал  и встал вопрос об избрании нового вождя, на совете все сородичи решили, что лучшей кандидатуры, чем Абдулгани, нет. И единодушно избрали главой рода, уважая его боевой опыт, знания и ответственность за судьбу своего рода, честность и достойное поведение. Абдулгани вначале отказывался, но поддался уговорам сородичей и, скрипя сердце, согласился. Тут и настали будни, где до всего ему было дело. Люди бежали к нему за советом, обращались к его знанию обычаев и традиций в решении споров. Было тяжело, но он не жаловался, сознавая свой долг  перед  сородичами, уповавших на его авторитет и жизненный опыт в борьбе за выживаемость в этом жестоком мире.
          Вот  Абдулгани, как глава рода  и   обходил свои владения, возвращаясь к юрте.
          Ничто  не ускользало от его внимательных глаз. При этом мысленно пенял на нерадивых « Ага, опять Карим  слабо затянул веревку края кошмы. Ну, баловник, дунет ветер и улетит же кошма. Эге, вот Ямал килен* (башк. - невестка) невысоко подвязала мешочек с курутом. Как вкусно жует его теленок, ну невестушка, не видать сегодня твоему Расулу свежего курута*,(башк. - домашний сыр) теленок поужинал им. Где плачет ребенок? Опять Гайша, за ребенком не присмотрела.…… Ну, вроде все спокойно».  Успокоенный Абдулгани вошел в  юрту и разморенный жарой лег на кошму. «Все - таки я не молод, нужно отдохнуть» -  подумал он, набрасывая тонкий платок на лицо, и незаметно уснул под жужжание мух.
           Сон был неспокойным. Снилось ему, что на его кочевье напали барымтачи. Угнали весь скот, и увозят его внучку, Альфию. Снилось ему, что он бежит за всадником увозящий Альфию и, задыхаясь, от нехватки воздуха,  захлебываясь от бессилья слезами падает на землю и только слышит горестный крик «Картатай-а-а-а-й-й-й», и как он, стоя на коленях, посылает вслед проклятья лихим людям и зовет «Альфия, Альфи-и-и-и-я-я-я!».  Абдулгани метался во сне. Руками пытался отогнать страшное видение, но кошмар продолжался.
           С криком « Альфия-я-я-я-я!» он проснулся. Порывисто дыша, Абдулгани   резко сел и в страхе оглядел юрту. Увидев привычную обстановку  облегчено вздохнул и покачал головой, мол приснится же такое. В юрту вбежала Альфия:
        - Что, дедушка? Зачем звал? Кумыс подать, может, айран* (башк.-разведенное водой кислое молоко) хочешь? – весело спросила она.
          - Не надо! Дурное приснилось. Дай-ка, поглядеть на тебя. Совсем взрослая стала, – с любовью проговорил Абдулгани, поглаживая по косам девушки,- уже шестнадцать лет.

- Ты, что дедушка! Уже семнадцать исполнилось,  восемнадцатый доходит! - посмеялась Альфия.
- Видно совсем состарился, уже года внучки не помню- с горечью сказал Абдулгани.
- Да, какой ты старый, дедушка?- с нежностью прижалась Альфия - ты еще покрепче многих джигитов.
- Спасибо, дочка, но не успокаивай меня. Жизнь проходит, тут ничего не поделаешь. Молодым молодеть, а старикам старится. Не нами заведено, не нами кончится. Так, ладно, - хлопнул ладонью Абдулгани - это все разговоры. Как там, Сынбулат, пригнал кобылиц?
-  На взгорке показались кони, – глянула из юрты Альфия -  Наверное, это Сынбулат, кобылиц гонит?! Ой, дедушка посмотри, что-то больно быстро гонит, прямо  вскачь. Что это он делает? Наверное, беда случилась? Дедушка, я боюсь! – в страхе прижалась Альфия к Абдулгани.
- Дай-ка взглянуть! – забеспокоился дед и вышел из юрты. - «Что такое, почему несутся вскачь лошади? Что их испугало?» в тревоге спрашивал себя аксакал. К крайним юртам с криком подскакал Сынбулат:
- Беда, аксакал! Бурзянцы  барымтой на нас пришли! Все хватают, кобылиц отняли и угоняют на свою сторону. Прячьтесь. Сейчас на кочевье нападут. Во-о-н-н, они! –  показывал камчой в сторону нападавших  Сынбулат.
- Ох, беда, беда! – вскричал Абдулгани -  И джигитов нет, чтоб отпор дать, все на покосе! Выбрали злодеи время. Альфия! Бери всех девушек, и прячетесь в тугаях!*(башк.- прибрежные речные заросли) Куда? Куда бежишь, Альфия?
- Сейчас, только  Мыкыша уведу в сторону и спрячу!
- Куда?  Не тронут, твоего Мыкыша! Кому хромой конь нужен?
-  Сейчас дедушка, я быстро!
- Альфия, брось своего коня! В тугай всех уводи, в тугай! Сынбулат, давай коня, коня давай!!!- кричал Абдулгани.
- На, Абдулгани  агай, повод возьми!
- Сынбулат, гони оставшихся коней в сторону Накас – елги и гони коней  к Сыбар-тау! Смотри за женщин, детей и девушек головой отвечаешь!
- А, вы что же?- спрашивал Сынбулат, крутясь в седле разгоряченного коня.
- Обо мне не тревожься, старика не тронут! Ты скот угоняй, и девушек прячь. А с ними сам разберусь!- крикнул аксакал, вскакивая в седло. Огрев коня камчой, он поскакал навстречу барымтачам. На скаку  он  схватил с телеги  сукмар,*(башк. - боевая дубинка, палица) и в ярости потрясая грозным оружием, мчался отомстить за обиду, нанесенную его роду. Сынбулат выполняя приказ аксакала, угонял молодняк в сторону Накас-елги, подгоняя сиплым, сорванным голосом мечущихся женщин и девушек:
- Бросайте все, берите детей и  прячетесь в тугаях! О, Аллах, что вы за бестолковые!
Женщины, девушки и дети  без визга и крика, побежали к речным зарослям. Сказывалась врожденная выучка, переданная вкусом материнского молока - это умение прятаться в случае опасности и беспрекословно выполнять указания старших. Они бесшумно скрылись в камышах и кустарниках тугайного леса. Прибежав на обусловленное место, они остановились на полянке, что обрывалась у края речки и тяжело дыша, принялись осматриваться, и все это делали в тишине, у воды всякий звук далеко слышен. Неожиданно послышался треск в кустах.  Женщины и девушки испуганно притихли. На поляну, ведя за повод коня, прихрамывая, вышел Сынбулат.
Все тихими голосами  спрашивали у него, что произошло. Сынбулат не отвечая на вопросы, оглядывал  женщин и девушек. Переведя дух, подумал «Вроде все!» и тут, будто молнией пронзило - «Альфии нет?!». В тревоге Сынбулат расспрашивал девушек – Альфия где? Кто-нибудь ее видел?- на что окружающие недоуменно пожимали плечами и сами заражались тревогой за ее судьбу.  
- Я ее видел! –  испугано проговорил один из подростков.
- Где? – спросил Сынбулат.
- Когда началась суматоха, Альфия  побежала к навесу, где ее конь Мыкыш стоял, – возбужденно затараторил он - Она схватила повод и повела его сторону тугая. Наверное, спрятать его решила. Он же хромой, с ним  быстро не пойдешь, тем более не побежишь. Только дошли до края тугая, еще бы немного и скрылись бы, тут на коне этот  бурзянец подскочил, лицом черный, как чугунок, схватил ее, закинул на седло перед собой и повернул в сторону своих. Альфия отбивается, кричит, а эта черная сковородка только смеется и скачет.
- Ах ты, беда какая! Что я скажу Абдулгани  агаю?- вскричал Сынбулат. Схватив поводья, он вскочил на коня и поскакал в сторону кочевья. Оставшиеся, только горестно качали головой, над судьбой Альфии, не понаслышке знавшие о несчастной доле  украденных девушек.
Тем временем Абдулгани скакал навстречу обидчикам,  и, поравнявшись с первым всадником, он умело взмахнул сукмаром и одним ударом свалил его. Следующим ударом он хотел свалить еще одного, но тот оказался более проворным, чем его упавший товарищ. Он в последний момент увернулся от удара и сам напал на старика. Развернувшись, они снова налетели друг на друга, и тут Абдулгани сумел ловким ударом по голове   оглушить противника, от чего тот, покачнувшись, упал под ноги своего коня. Хрипло дыша, аксакал яростным взглядом искал третью жертву, тут бурзянцы под копыта его коня  бросили аркан,  конь спотыкнулся и упал со всего маха, увлекая за собой  всадника. Абдулгани  благодаря многолетней выучке успел освободить ноги из стремян и в момент падения, перевернулся и упал в стороне от лошади. Вскочив, он  увидел перед собой хрипящие, покрытые пеной морды лошадей и разгоряченных всадников. Вглядываясь помутневшими от падения глазами в лица воинов, он увидел  знакомое лицо. Это был Рыскул, сын вождя бурзянского рода Байулы.
- Ты, зачем напал на мое кочевье?- хриплым голосом спросил Абдулгани  аксакал.
- А, это месть за обиду, которые вы, карый-кипчаки, нанесли нам, отняв у нас табун лошадей.  За то, что вы отняли яйляу* (башк. – летнее пастбище) на берегах реки Накас.
- Ты, Рыскул, напал на нас, как трус. Ты знал, что наших джигитов нет в кочевье, что они все на покосе в лесах Сыбар - тау! Трус ты, и весь твой род, трусы. Что ж ты не напал, когда все джигиты были дома, а? Что смелости не хватило?
- Помолчи, старик,- небрежно ответил Рыскул –  какой я храбрый не тебе судить.
- Не мне судить говоришь? Будь я молодым, я тебе показал, как достойно сражаться, по-мужски. А не так, как ты, сражаешься только со стариками и женщинами. Дождись наших джигитов, если хочешь на равных отомстить нам за твою обиду.
- Не-е-е-т, старик, ты на чувство  доблести и чести не бей, не поддамся на слова. Сами виноваты, вы первые обидели нас!
- Рыскул, тебе ведомо, что яйляу возле реки Накас наше,  рода карый-кипчаков. От отцов и дедов осталось. Вам  мы уступили его только на год, засуха тогда стояла. Пожалели вас, скотину вашу. Ведь бескормица была. А вы уже своим посчитали? Где ваша совесть? Разве так благодарят за нашу доброту, а?
- Ты, аксакал, словами не мути голову! Сказано было, что это яйляу нашего рода, значить наше. А вы, еще посмели, отнять табун лошадей, который пасся там.
- А ты видно забыл обычай, что кто посмел свой скот пустить на чужое пастбище, то скот становится собственностью хозяина этой земли. По праву отняли мы ваш табун.
- А вы карый-кипчаки думали, что это просто так вам сойдет с рук эта обида?  Тут попрана честь моих предков и честь всего рода  и только барымта смоет эту обиду.
- Отец, смотрите, какая добыча у меня! – подскакав, прокричал бурзянец. Поперек седла лежала  связанная девушка.
- Хо, Амансай, сынок, ты видно время зря не терял. Ну, давай, посмотрим, какую голубицу поймал?!
Амансай небрежно сбросил девушку с седла.
Девушка  упала на ноги и, не удержав равновесие, неловко повалилась на бок.
Гневным движением, отбросив растрепавшиеся волосы с глаз, она крикнула: - Что сладил с девушкой, да? Черная головешка!
- Альфия, ты как здесь? – подбежал  Абдулгани и, приподнимая внучку, спросил  -  Разве я не велел тебе спрятаться?
- Да, хотела спрятаться, да пока Мыкыша вела в кустарник, этот закопченный чугунок схватил меня.
- Да, как же ты так, а? Кричал ведь тебе, брось коня, кому он хромой нужен, - с горечью говорил Абдулгани.
- Как я могла моего Мыкыша бросить? Эти же могли погубить его, просто так зарезав его.
- А-а-а!- насмешливо протянул Рыскул - Какая добыча у нас в руках! Внучка самого Абдулгани  аксакала! За такую девушку много чего дадут. Красавица она у тебя, старик, но гордячка. Почтения нет к старшим. Вон, смотри, как глазами сверкает! Поди, дай ей в руки кинжал, зарежет. Зарезала бы, а?! Что молчишь?  Давай, смотри – не смотри,  ты наша самая знатная добыча!
- Отпусти ее, Рыскул! Не гневи Аллаха, погубив невинное дитя! – сказал Абдулгани.
-  Э-э-э, не так все просто  аксакал. Она для тебя дитя, а  уже пора замуж отдавать. Такая красавица много чего стоит. Если бухарцам продать, серебряных тэнгэ* (серебряная монета  государств Средней Азии.)дадут. Казахам отдать, хороших коней получить можно. Захочу женой возьму. Так что  я думаю, что мне делать - и насмешкой проговорил Рыскул.  
- Так, ты чего хочешь от меня?- тяжелым голосом спросил Абдулгани.
- По закону барымты вся добыча может быть выкуплена самим же хозяином!  
- Смотри, если обидишь Альфию, как бы твоя барымта не превратилась в карымту*(башк. - кровная месть)! – предупредил аксакал.
- Ха-ха, вы посмотрите бурзянцы, немощный старик грозит мне, Рыскул  батыру, кровной местью! –  презрительно засмеялся Рыскул.
Окружавшие всадники зашлись хохотом, подталкивая друг друга локтями и хлопая нагайками по голенищам сапог.
Абдулгани тяжелым взглядом обводил обидчиков, мысленно проклиная их. Нахохотавшись, бурзянцы постепенно затихали. Рыскул потемневшим взглядом смотрел на старика, видимо обдумывал какое – то решение. Наконец-то он решился:
- Слушай сюда, аксакал! Хочешь получить обратно свою девчонку? Тогда отдай  яйляу по берегу Накас. Это раз! Вернешь табун. Это два. А на третье дай слово, что отдашь ее замуж за моего сына Амансая, когда я пришлю сватов. Договорились? Или  бухарцам ее  продам.
- Дедушка, не соглашайся! – зашлась в крике Альфия.
- Ты, я вижу, совсем разум потерял, Рыскул? Ты, понимаешь, что ты мне предлагаешь?
- А что тут такого?- деланно удивился Рыскул - честная сделка. Ты, получаешь девчонку целой, не опозоренной. Тем более предлагаю, из уважения к твоему роду Карый-кипчаков, породнится с тобой,  взяв ее в невестки, чего артачишься  аксакал?
- Моя честь и честь всего рода Карый – кипчаков  опозорена на веки, ибо я соглашаюсь на это из-за жизни мой внучки, из-за ее чести - с трудом проговорил Абдулгани  бабай.
- Вот, это я понимаю – удовлетворенно проговорил Рыскул - и не плачься из-за девчонки. Всем им такая судьба уготована, быть чьими- то женами. А ей выпало быть женой моего сына Амансая. Гордится надо.
Пока шел этот нелегкий разговор, Альфия лежала и ей было горько за унижение дедушки. Как издевался над ним Рыскул, а дедушка был вынужден терпеть это. Ведь на кону ее жизнь и ее честь! Альфия бессильно плакала сухими слезами и лихорадочно искала выход из этой ситуации.
Неожиданно увидела небольшой ножик, что лежал невдалеке от ее руки, видимо выпал из-за ее пояса. Как все  башкирки, Альфия всегда носила этот ножик с собой. Ветку срезать, или рыбу почистить на речке. Необходимая вещь. В случае опасности тоже была не безоружной. На ее счастье Амансай  связал ей руки спереди. Альфия осторожно оглянулась. Все воины - бурзянцы  увлеченно следили за разговором аксакала и своего вождя. На нее никто  не обращал внимания. Девушка легонько потянулась, и пальцы коснулись лезвия ножа. Стараясь не шуметь, она осторожными движениями  подтянула к себе нож и облегченно вздохнула, когда ощутила в руке рукоятку ножа.  Притворными вздохами и стонами Альфия повернулась и легла спиной к всадникам, свернувшись калачиком, подтянув ноги, чтоб удобней было резать веревки.  Она незаметно провела лезвием по ремням и легко разрезала их. Нож был острый. Спасибо Сынбулату.  Почувствовав, что путы ослабли, она так же незаметно освободилась от ремней и, подняв голову, быстро осмотрелась. Кругом стояли лошади бурзянцев навьюченные награбленным кипчакским скарбом. И видно Аллах не забыл и способствовал ей тем, что буквально рядом стояла оседланная лошадь Абдулгани  аксакала. Это был ее шанс спастись бегством. «Если быстро вскочить на коня и ускакать, то пока очухаются, я буду уже  вдалеке. Мне бы только доскакать до Накас – елги, а там, в тугаях меня не найдут»- напряженно размышляла Альфия. Она решила выждать удобного момента для побега.
- Так что?- продолжил Рыскул - что скажешь аксакал, каково решение?
- Ты же знаешь, Рыскул, что вынужден, согласится, зачем глупые вопросы задаешь - ответил Абдулгани – решил лишний раз унизить меня?
- Даже в мыслях не было - оскорбительно захохотал Рыскул, - хотя признаюсь честно, мне приятно видеть вас, карый – кипчаков униженными перед моим родом. И так всегда будет, запомни это аксакал. Сейчас я отнял у тебя яйляу, отнял твою внучку, которая родит моему сыну сыновей, а я уж постараюсь, чтоб они с детства ненавидели вас. Амансай, ну как нравится тебе девушка?
- А, как же!- радостно заржав, ответил Амансай – круглолицая, и кожа белая, нежная. Одно удовольствие видеть ее моей женой.-
И стал в красках рассказывать, как будет с ней жить и как проведет первую брачную ночь.  Бурзянцы хохотали над красноречием Амансая. Они веселись, уверенные в своей силе и безнаказанности.
Тут раздался быстрый топот копыт. Бурзянцы в изумлении посмотрели сторону быстро удаляющегося коня и девичью фигурку, лихо державшуюся в седле. Они не верили свои  глазам. И пока потрясенно смотрели друг на друга, девушка удалилась на такое расстояние, что о том, чтоб догнать ее не было и речи. Она доскакала до края тугая, и победно взмахнув камчой, крикнула:
- Дедушка! Держись, я за джигитами. Амансай, держи кончик верблюжьего хвоста, а не меня. Тебе ли быть моим мужем, глупый осел.
- Поймать! – взревел Рыскул, ударами камчи погнал в погоню растерянных джигитов. – Амансай, недоумок. Ты, упустил ее. Гони за ней. Без нее не возвращайся. Позор падет на нашу голову, если не поймаем,- бесновался Рыскул. Амансай поскакал в сторону тугая, куда скрылась Альфия.
- Упорхнула, птичка! Теперь не догонишь, - облегченно рассмеялся Абдулгани. С побегом внучки, камень скалился с его души.  Весь этот унизительный торг пошел прахом, освободив аксакала от данного бурзянцам слова. В том, что ее не найдут, он был уверен. Там, в тугаях, Альфия, как рыба в воде, еще с детства знала все укромные места и глухие уголки, где можно было спрятаться. Тем более в скачках,  редкий джигит догонял ее в игре «Кыз куу».* (башк. -  Догони девушку! – национальная игра башкир)
- Ну что Рыскул? Будешь направлять ко мне сватов? - рассмеялся аксакал, в лицо потрясенному Рыскулу и резко оборвав смех, с яростью сказал: – не вам бурзянцам быть мужьями наших девушек. А теперь, запомни этот день - продолжил Абдулгани -  он для тебя и твоего рода  обернулся несчастьем. Жди моих джигитов в своем кочевье. Они отплатят за обиду. И ты в этом виноват! Дай коня - прикрикнул на растерянного бурзянца. Отняв повод, Абдулгани аксакал с достоинством сел на коня и не спеша, тронул в свою сторону. Солнце едва касалось горизонта, освящая нежаркими лучами разоренное кочевье. Из тугая оглядываясь, выходили женщины и дети. К нему подскакал Сынбулат, он крикнул:
- Прости, аксакал, не уберег Альфию! Казни меня, за мой недосмотр. Рабом твоим стану, но отплачу свою вину.
- Да не надо так казниться, Сынбулат. Тут твоей вины нет.
- Как нет, аксакал, если ее увезли бурзянцы.
- А, ты посмотри, кто едет краем тугая?- засмеявшись, спросил Абдулгани - бабай. Сынбулат оглянулся и увидел не спеша едущую на коне Альфию. Сынбулат сорвался с места:
- Альфия, сестренка!
На его крик оглянулись все, кто был в кочевье и, увидев Альфию, радостно
побежали к ней, которую  уже не ожидали увидеть ее живой и невредимой. Абдулгани  вздохнул и поехал к юртам. Он был спокоен. Все целы, никто не погиб, а коней не жалко. Вот приедут джигиты, там и у бурзянцев отнимем свое. Аксакал с печалью понимал,  в этот жаркий день началась череда взаимных набегов. И когда это остановится, никто не ведает. Это  лето зажгло пламя  ненависти, когда  оно потухнет, один Аллах ведает. А пока, хозяйство налаживать надо - думал Абдулгани. На вершине холма показались джигиты - кипчаки. Помощь пришла. Все кончилось. На короткое время. А костер ненависти уже дымит, разъедая глаза яростной пеленой, а  когда заполыхает? Время покажет!
                                  

    
                                                  Глава вторая.
                                                        Кровь.
Безрадостным было возвращение бурзянцев домой. Они ехали, повесив головы, и невесело поглядывали  друг на друга.  Хоронились в глухих речных распадках и оврагах от постороннего любопытного взгляда, как будто уже вся округа уже слышала о позорном набеге на кипчаков. Из захваченного табуна кобылиц, половина разбежалась. Коровы, почуявшие, что их гонят в другую сторону, будто сбесились, с громким мычанием заворачивали в сторону разоренного кочевья и старались бежать, но немилосердно хлестая кнутами бурзянцы заворачивали их обратно в сторону реки Большой Ик, за которой уже начинались их родовые владения. Рыскул – курбаши*(башк. - глава рода, вождь) не обращал внимания на шум и гиканье соплеменников. Его грызло томящее чувство неотомщенной обиды и предстоящего позора. Он уже представлял, как его встретят в кочевье. Мало того, что он, не послушав совет  аксакалов, считай самовольно без их благословения, кликнул священный клич племени «Актуган», который выкликается только, при согласии аксакалов и когда надо дать отпор  врагу. Такое неуважение Рыскула к священному кличу было проявлено впервые и видимо Аллаху было угодно наказать его за такое святотатство  позором неудавшегося набега. Рыскул при соплеменниках старался выглядеть оживленным и уверенным.  Надо было их подбодрить, несмотря на постыдные последствия набега. Хотя можно сказать, что бурзянцы  возвращались с неплохой  добычей.  Пускай половина табуна коней разбежалась, но зато еще остались кобылицы с жеребятами и коров хватает. Можно сказать, что не напрасной была это затея. Если бы не эта досадная оплошность с внучкой Абдулгани  аксакала, Альфией. Была в руках можно сказать, но ускользнула. М-м-м, с такой добычей можно было веревки вить с карый-кипчаков. Все отдал бы за нее, этот могущественный человек. Но, вылетела птица  из рук, даже когда  пальцы были сомкнуты в крепком кулаке. Рыскул чуть не выл от злости и досады. Чтоб не сорваться при соплеменниках, он крепко сжимал камчу в руке и  широко размахиваясь, стегал ею кипчакских коров и кобылиц, имевших неосторожность приблизиться к нему. Пока так отводил душу,   между ударами, Рыскул крепко думал, как вывернутся из создавшегося положения. Он сознавал, что его честь может спасти только такая добыча, которая оправдала бы его неуважение к символам племени. И такой добычей была Альфия. О-о, за нее простили бы все. Возможность диктовать свои условия даже недавним друзьям, понравилась бы всем в племени, включая и аксакалов. А, этот недоумок Амансай, упустил ее. Ярость от упущенных возможностей выплеснулась, когда его сын приблизился к нему. Рыскул  резким ударом вытянул камчой его  по спине, Амансай совсем не ожидал удара от отца. Он согнулся от удара, вобрал голову в плечи и не сделал не одного движения, чтобы  уклонится от ударов разъяренного отца:
- Будь проклят тот день, когда я зачал тебя, осел! Будь проклята твоя мать, родившая мне на свет такого недотепу! Совсем ума надо  лишиться, чтоб не уследить за девчонкой! Ишачий хвост!- бесновался Рыскул,
Конь Амансая, испуганно всхрапывая,  кружилась на месте, не слушая поводьев всадника. Рыскул остановился и тяжело дыша, смотрел помутневшими глазами на сына.
- Слушай сюда, глупая тетеря! Ты, виноват в том, что  сбежала  Альфия. Твой недосмотр. Вот тебе мое отцовское благословение и наказ. Иди к кипчакам и верни Альфию. Как это сделаешь, я не знаю. Как  девчонка смогла сбежать из-под нашего носа, да еще связанная? – злился Рыскул - Позор и бесчестие нашему роду и званию джигита. Езжай и без нее не возвращайся.  Если снова попытается убежать,  убей ее. Другого такого посмешища не переживу. Эй!- обратился  к своим Рыскул. - Оставьте ему еды и сменного коня. Он остается!
Только проговорил, как раздался боевой клич кипчаков «Туксаба» и на бурзянцев,   из прибрежных зарослей выскочили  кипчакские джигиты во главе с Сынбулатом.  Они быстро и умело развернулись в боевой порядок, полукругом охватывая растерянных бурзянцев. Одна часть кипчаков, отделившись от основного отряда,  поскакала  заворачивать далеко ушедших  коней и стадо коров уже еле видневшихся в  сумеречной степи.
Рыскул непонимающими глазами смотрел на кипчаков. « Они же еще далеко должны были быть» - растеряно думал барымтач. Опытным взглядом он окинул построение кипчаков и увидел, что они так выстроили боевую линию, что у бурзянцев не было ни малейшего шанса уйти из охватывающей цепи кипчакских всадников. Рыскул понял, что к тому позору, что он испытывал, потеряв такую пленницу, добавилось и еще позор полного поражения.  Оглядывая яростными глазами, воинственные лица кипчаков, он думал, видно прав был Абдулгани  аксакал, быть сегодня большой крови. Без кровавой драки не обойтись. Две цепи всадников, обнажив оружие, ждали  сигнала к началу боя. Они настороженно смотрели друг, на друга  выбирая  первого своего врага, с кем придется закружиться в смертельном танце в этой, может уже последней для кого-то битве. Стояла гробовая тишина. Только храп коней и звяканье удил нарушало это  вязкое затишье перед кровавой грозой. Из кипчакских рядов отделился молодой джигит, по фигуре и обличию совсем юноша и направился к месту, где находился Рыскул. «Ага, гонца послали. Говорить хотят. Значить, еще не все потеряно» - удовлетворенно подумал Рыскул и, тронув каблуками коня, поехал навстречу посланнику. «Слишком молод,  посланец, однако, - для такого вождя, как я!» - обиделся Рыскул, рассмотрев гонца. Юноша был одет в перепоясанный ремнями короткий боевой камзол с нашитыми металлическими пластинами и его голову покрывал небольшой изящный шлем бухарской работы. Красивое лицо посланника было  покрыто нежным  загаром. Рыскул внимательно всмотрелся  в юного джигита, и, вздрогнув, подумал « Видно еще не кончились испытания, уготованные мне Аллахом!» Он узнал в джигите внучку Абдулгани  аксакала, Альфию. Это его сломило окончательно. Такого потрясения он не ожидал.
- Это ты?- сдавленным  от ярости голосом прохрипел Рыскул.
- Да, это я!- веселым голосом ответила Альфия - ты не рад нашей встрече, мой будущий кайным?* (башк. - свекор.) А, где мой нареченный муж-недотепа, Амансай? Или опять потерял мой след? Как же он на мне женится, если постоянно теряет меня, а? – Альфия видя беспомощную ярость недавнего повелителя ее судьбы, захохотала издевательским смехом.
Рыскул, было поднял камчу, чтоб отхлестать эту  дерзкую девчонку, но предупредительный свист недальних кипчаков, остановил его руку.
- Чего вы, хотите?- сдавленным от бессилья голосом спросил Рыскул.
- О, совсем, немного - насмешливо ответила Альфия – верните все наше, коней и коров,  оставшийся скарб, что вывезли с кочевья, и мы вас отпустим. Мой дед сказал, что невинной крови на вас нет, значить дело можно решить миром.
Рыскул видел, что Абдулгани в мудром великодушии дает ему возможность разойтись, не уронив чести рода и чести самого Рыскула.
- Ваша взяла!- прошипел Рыскул и махнул рукой сородичам, те подчинились приказу. Обученные кони бурзянцев, попятились назад, держа настороженных всадников лицом к противнику. Открылся прогал в строю, по которой  кони и коровы, погоняемые всадниками, направились в сторону  кипчаков. Торжествующий крик раздался в вечерней степи. Приказ Абдулгани  был выполнен, обошлось без стычки, хотя горячие головы кипчаков стремились в эту битву, считая себя униженными, но приказ аксакала был неумолим «Если бурзянцы вернут все награбленное добровольно, то стычки не затевать и бурзянцев не задирать, ослушника ждет наказание». Привыкшие подчиняться старшим, кипчаки с сожалением отпустили бурзянцев, хотя наобещали им много чего такого, что мелких потасовок в будущем было не миновать, слишком уж были обидные слова.
Кипчаки повернули коней, погоняя, возвращенное стадо  скрылись в темноте, накрывающей свои пологом степь.
Бурзянцы, долго смотрели в сторону, куда скрылись кипчаки. Затем  тронув коней, поехали в свою сторону. Уныние охватило всех. Рыскул молчал. Что говорить и так все ясно. Набег окончился полнейшим позором для бурзянцев. Ехали долго.  Рыскул от бессилья и ярости чуть не выл волком и не ревел медведем. В конце концов, он не выдержал, хлестнул коня, крикнув сыну «За мной!»  поскакал в сторону скрывшихся кипчаков. Услышав вдали  гулкий топот множества копыт, он развернулся и выхватил боевой лук, наложил стрелу и прицелился в сторону невидимых кипчаков:
- Атай,* (башк.- отец.) не надо! – испуганно крикнул Амансай.
- Ха, чего испугался, щенок? Да я ж чтоб только выплеснуть свою злость, пущу стрелу в их сторону! – рявкнул на сына Рыскул и в бешенстве натянул лук до упора. Лук  скрипел, выгибаясь от жестокой силы. Рыскул выстрелил в темноту, целясь на голоса, и крикнул в темноту:
- Вот вам, проклятые карый - кипчаки! Это пока, одна стрела, но будут еще, на вашу погибель! Мы, отомстим вам, не радуйтесь - это еще не конец! Не будь мое имя Рыскул, если вы не  отплатите мне за позор! – в гневе выбросил лук далеко в сторону и поскакал вместе с сыном догонять  ушедших далеко сородичей.
Тем временем карый-кипчаки весело возвращались домой. Праздновать были причины. Коней отбили и всю скотину, вернули награбленное, а то, что не потеряли ни одного убитым, в этом заслуга  Абдулгани  аксакала. Он крепко-накрепко приказал Сынбулату не начинать битву, пока есть возможность решить дело миром.  Особенно веселило кипчаков, что бурзянцы не решились на битву. Самые смешливые, упражнялись в остроумии, награждая недавних противников обидными прозвищами. Хохотали кипчаки, оглашая ночную степь, молодыми задорными голосами.
Только не смеялись дозорные, они внимательно слушали степь, в ожидании внезапного нападения. Альфия, смеясь над последней шуткой, объезжала разъезды, проверяя все ли в порядке. Она подъехала последнему дозору, который ехал далеко позади.
- Ну, как вы тут? – весело спросила джигитов.
- Да вроде тихо. Вряд ли бурзянцы нападут. Они уже сломленные, да и кони усталые. Куда тут нападать? – пренебрежительно махнул рукой совсем молоденький кипчак - Им бы сейчас от испуга отойти бы. Как дрожали они, а? Вспомни!-  хлопнул джигит  по плечу другого. И они захохотали, правда, не так оглушительно, как те, кто ехал впереди. Альфия улыбнулась и вдруг насторожилась, ей послышалось, что кто-то скакал по направлению к ним. Вот бег затих,  и вроде слышны голоса. Девушка досадливо поморщилась. Ей мешал смех джигитов. Кажется, затихло. Она улыбнулась, смеясь над своими девичьими страхами. Альфия повернулась и только хотела предупредить парней, что поехала вперед, как почувствовала удар. Она недоуменно повернулась, решив, что кто-то из джигитов решил так пошутить, и вдруг появилась странная слабость во всем теле:
- Ребята, что это вы вдруг? Разве можно так шутить? – немеющим голосом спросила Альфия. Джигиты, все еще смеясь, повернулись к ней, пригляделись и смех замер у них на устах.   В спине беспомощно повалившейся на шею коня Альфии торчала стрела. Джигиты растерянно смотрели на ее, не понимая, что происходит. Вдалеке простучали копыта коней и затихли в ночи. Очнувшись, джигиты с криками поскакали в головной отряд сородичей.
Им навстречу уже спешили встревоженные воины Сынбулата:
- Убили! Альфию убили! – кричал  молоденький джигит, что старался рассмешить Альфию.
Все кипчаки сгрудились у тела Альфии и горестно смотрели, как угасает ее жизнь. Альфия, закрыв глаза, хрипло дышала. Она  шевелила губами, как - будто  старалась сказать, какое-то последнее, заветное слово в этой жизни. Возле нее возился Сынбулат, крепко закусив губы от горя. Он, как опытный воин, на ощупь осмотрел рану и помрачнел лицом. Рана была самая опасная. Стрела прошла  рядом с сердцем и задела главную жилу. И самое страшное, что это было внутреннее кровоизлияние. Альфия умирала. Надеясь на лучшее, Сынбулат решил вынуть стрелу, хотя понимал тщетность этой попытки. Резким движением рванул стрелу и выдернул ее. Альфия. только вздрогнула и затихла. Она умерла.  Сынбулат издал вой раненого зверя и затрясся в беззвучном плаче.  
Кипчаки в бешенстве рыскали по округе, стараясь найти следы, кто совершил такое злодейство. Но, на степь опустилась ночь и только звезды блистали яркими, разноцветными камнями. Ничего не было видно. Кипчаки не отчаивались, они знали, что сейчас полнолуние и недолго ждать ее восхода. На горизонте появилась светлая полоска, признак встающей луны. Постепенно зарево все разгоралось, и немного погодя, над краем степи выглянул желтый диск полной луны. Кипчаки рассыпались полукругом и внимательно рассматривали землю в неверном лунном свете, стараясь найти зацепку, которая ответила бы на мучающий их вопрос: « Кто убийца?». Луна  выше взбиралась по ночному небу и  наливалась ярко-молочным светом. Степь развиднелась, освещенная этой белесой дымкой.
Тут раздался возглас. Подскакал тот молоденький джигит и протянул найденный им, чужой боевой лук.
- Сынбулат  агай,* (башк.- старший родственник, обращение к старшему по возрасту) - вот нашел! Недалеко отсюда лежал и следы конских копыт вокруг много. Совсем свежие.
Сынбулат очнулся, протер глаза ладонями, и все еще всхлипывая остатками плача, взял из рук джигита лук и внимательно осмотрел. Это был хороший боевой лук. И не простого воина. Лук был заботливо обклеен берестой и раскрашен знаками-оберегами.  Сердце Сынбулата ёкнуло. Он увидел родовую тамгу бурзянцев и знак вождя:
- Рыскул, это ты убил Альфию! Ты, бешеный пес, которого надо только убивать! –  закричал Сынбулат, потрясая оружием убийцы. И все кипчаки взревели яростными голосами и поскакали в сторону кочевья. Они горели желанием отомстить за кровь.
- Карымта! Карымта! – кричали они в дикой скачке, предупреждая всех соплеменников об объявленной кровной мести.
Сынбулат остался, чтоб привезти тело Альфии. Он приказал двум оставшимся джигитам соорудить конские носилки. Мрачные кипчаки, подвели двух коней и между ними подвесили к седлам натянутую на копья кошму,  на которую положили Альфию.  Горестная  процессия двинулась в сторону кочевья. Сынбулат вез страшную ношу,  представляя, какое горе ждет Абдулгани  аксакала.
В ту ночь Абдулгани  не спал. Вероломный набег бурзянцев потряс его. Он предвидел, какие беды и горести ждут теперь его род. Закон барымты суров. Если не ответить на обиду, противники посчитают это слабостью, и тогда жди напастей от недругов рода. Он лежал в юрте и мучился бессонницей, ожидая известий от воинов ушедших вдогон налетчикам. «Что с ними? Отбили скот или нет? Есть убитые или только раненые?» - думал Абдулгани. Все-таки не вытерпел и вышел  из душной юрты. Прохлада приятно освежила разгоряченное лицо. Аксакал  смотрел в степь. « Ага, вот и луна взошла!» - подумал он, увидев, светлеющую  полоску степного горизонта.  Ночную степь окутывала тягучая вязкая тишина,  прерываемая стрекотом сверчков, вздохами коров и фырканьем лошадей. Абдулгани  под успокаивающий звон сверчков, было задремал. Тут что-то его толкнуло.  Открыл глаза и увидел, что вся степь залита молочным светом высоко стоящей луны. Вроде все спокойно. Но что-то в груди сдавило, не давало ему вздохнуть. Сердце то замирало, то билось, какими-то неровными толчками.
- Не к добру! Ох, не к добру! – подумал аксакал, потирая ладонью область сердца. « Что с Альфией?- встревожился аксакал - «Эх, не надо было пускать ее!»- запоздало покаялся он,- но разве ее удержишь? Как она мне заявила? «Как ты потом сородичам в глаза посмотришь - если я не поеду, и не дай Аллах, погибнет кто-то?» - Пришлось отпустить» - с горечью подумал Абдулгани.
Вдруг послышался дробный стук копыт множества коней. Из-за небольшого холма вымахнула кавалькада всадников. Они мчались во весь опор к кочевью и что-то кричали. Что кричали не разобрать. Слышны было только обрывки непонятных слов. Аксакал обеспокоено встал и начал всматриваться во всадников. «Неужто опять бурзянцы?»- тронула ледяным краешком нехорошая мысль. Присмотревшись, Абдулгани успокоился. Это были свои джигиты. «Только почему они так скачут и кричат при этом? Радуются успеху? Не похоже. Что случилось?» - никак не успокаивался аксакал. Тут джигиты подскакали на расстояние, откуда можно было расслышать слова.
Это были страшные слова. Древние слова кровной мести.
Кипчаки вихрем с криками «Карымта! Карымта!» подлетели к юрте предводителя рода. Там стоял мрачный Абдулгани. Он поднял руку:
- Тихо!
Все примолкли,   только слышалось тяжелое дыхание  джигитов. Аксакал тяжелым взглядом обвел лица воинов, пытаясь прочитать имя погибшего. И вдруг внезапно охрипшим голосом спросил:
- Кто погиб? Кого нам оплакивать и за кого нам мстить?
Кипчаки  переминались в полной тишине и не решались сказать имя.
- Ну, что молчите? Как его имя, которого нет с нами?  Языки вам поотрезали что ли?
Тут как бы ответом на его вопрос послышалось заунывное пение. Все обернулись и увидели - это пел Сынбулат. Он пел старинную песню-плач, где он просил Бога Тэнгрэ, принять душу упокоившегося в своих вольных, благословенных степях. Он ехал впереди процессии, значение, которого так знакомо всем башкирам. Это всадники смерти. Страшная догадка озарила Абдулгани. Он, подбежал к всадникам. Обнял сапог сидящего в седле Сынбулата и хриплым голосом попросил:
- Сынбулат, кустым, ну скажи что это не она, что это не Альфия! Я прошу тебя!
- Нет, агай! Это Альфия! – бесстрастным от горя голосом сказал он. – Она, бедняжка! – не выдержал Сынбулат и заплакал. Сердце Абдулгани  окаменело. Он тусклым, безжизненным взглядом посмотрел на сочувствующие лица соплеменников и коротко спросил:
- Кто, убийца?
- Рыскул! – ответил Сынбулат.
- Чем докажешь? Это нешуточное обвинение!
- Посмотри сам, агай, на это! – сказал Сынбулат и протянул лук Рыскула.
- Откуда знаешь, что это именно его лук? – так же бесстрастно допрашивал Абдулгани.
- Вот, агай, посмотри на тамгу бурзянцев, а этот знак – амулет самого Рыскула! Такой  знак, может только он нарисовать,- подтвердил еще раз Сынбулат. Абдулгани  посмотрел на лук и зловещим шепотом сказал:
- Нет, тебе пощады Рыскул! Ни тебе, ни твоему роду. Ты, отнял у меня внучку, за это отниму у тебя сына! Сынбулат! Готовь коней и воинов. Завтра утром соберем совет аксакалов. Без их согласия я не могу крикнуть священный клич кипчаков. А, теперь, отдай Альфию женщинам. Пусть готовят ее к погребению, – он встал и крикнул:- Слушайте меня, воины карый-кипчаков! Готовьтесь, к войне! Карымта - крикнул аксакал, и все воины карый-кипчаков подхватили этот древний клич кровной мести. - Карымта! Карымта!
И это крик высказал боль всех сородичей, потерявших в бессмысленном набеге бурзянцев, одну из ярких звездочек племени, Альфию.
Абдулгани, не сказав ни слова, отправился в свою юрту и не показывался  из нее всю ночь. А, кочевье готовилось к набегу. Воины строгали стрелы, точили сабли и  копья. Кузнецы в своих походных кузнях поправляли кольчуги, выпрямляли наконечники копий и подгоняли стремена к седлам. Кочевье провело бессонную ночь. Ранним утром Абдулгани  аксакала разбудил Сынбулат. Он показал на выход из юрты.
- Что случилось?
- Гонец от Бэндэбикэ!
- От Бэндэбикэ? – в замешательстве переспросил Абдулгани и задумчиво посмотрел на гонца – Х-м-м, от самой Бэндэбикэ!
Это означало, что она приглашает  его в  аул Максют.  Раз зовет, значить есть веская причина. А, просто так она никогда не приглашает. Причина только одна, набег Рыскула. Постарается наладить мир между двумя враждующими родами. Тут уже не простая барымта, а кровная месть, потому вряд ли получится примириться. Кровь не вода. Абдулгани вздохнул и  решил не отказываться от такой чести, когда сама Бэндэбикэ приглашает. «Придется отложить набег. Выслушаем ее доводы, только  из уважения к ней!» - подумал Абдулгани и решительно направился к большой гостевой юрте, где собирались аксакалы кочевья на совет. «Набег все-таки совершится, отомстим за пролитую кровь или мы не кипчаки!» – решил аксакал – но, только после беседы с Бэндэбикэ». И с этим решением он вошел в юрту.
Костер ненависти уже не дымил - он  полыхал кроваво-красными языками огня кровной мести. Близилась гроза междоусобный войны.  
                                  
                        

                                              Глава  третья.
                                                Божий суд.
На предрассветном темном небе крупной яркой точкой светилась звезда Сулпан. Луна уже   потускнела и уходила   в другую сторону от восхода. Ночная теплынь сменялась утренней прохладой, что пробиралась в  юрты, холодной змеёй проползала под одеяла  спящих людей, заставляла  их   зябко вздрагивать и закутываться в теплые одеяла. Степь млела в утренней белой дымке. Горизонт наливался  светлой полосой. Ночь медленно отступала, гася одну за другой звезды. Со вздохом зашевелились коровы, вставая со своих лежбищ. Где-то слышался  дробный стук копыт косячного жеребца обегавшего  табун кобылиц. Аул просыпался. Новый день робко раскрывал свои объятия.    
Бэндэбикэ открыла глаза « Еще одна бессонная ночь пролетела» подумала она, привычно поднимаясь к утреннему намазу. Посмотрела на алеющий горизонт «Вроде не опоздала…».  Совершив омовение, приступила к молитве. Встав лицом к Мекке, Бэндэбикэ  зашептала священные тексты Корана. Молитвы ее были незатейливы. Она просила Аллаха, даровать в этот день людям мир и спокойствие. Здоровья домашним, скоту, детям и немощным. Она просила Всевышнего об странствующих, болезных. Самое главное в молитве: она просила у Всевышнего дать просветление неразумным. Опять вспыхнули межплеменные раздоры. Вот Рыскул, как вчера сообщили ей, напал на кипчаков. Теперь жди ответного набега. Всегда находились глупые головы, мутящие спокойствие меж племен. Есть такая плохая повадка у башкир, каждый вождь, даже самого захудалого, малочисленного рода, считал свой род выше по положению в межплеменной  иерархии. Спесь и гордыня таких вождей  была причиной многих раздоров и стычек. «Эх, Рыскул, Рыскул, что же ты натворил?!- закончив молитву, размышляла Бэндэбикэ, убирая молитвенный коврик - Что теперь делать будешь? Мало того, что ты напал на род такого уважаемого человека, как Абдулгани  аксакал, ты еще и попрал наши обычаи, увел людей в набег на своих же башкир, без благословения аксакалов, выкликнул священный клич племени, не имея на то права. Вот Аллах и наказал тебя, даровав позорное поражение. Как твои сородичи  людям в глаза смотреть будут? Ты их при жизни среди башкир сделал изгоями. Что тебе не хватало? Твой род не из последних в племени Бурзян. Табуны твои многочисленны и пастбища тучны травой и реки вроде не иссякли. Люди твои сыты и довольны. Что еще тебе не хватает?   Алчность и гордыня!!! Вот они, шайтановы дети, толкающие тебя на безумства и разбой.  Предки  предупреждали: «Из песка не построишь прочного дома, свое счастье - на несчастье других, кто кровь пролил -  тот головой и поплатится» И видно придется тебя утихомирить. Ты, Рыскул забыл, что твой род ветка  племени Бурзян, а не все племя. Придется тебя вызвать на суд совета аксакалов племени. Так-то, Рыскул. Всему в этом мире есть предел - даже человеческому терпению. Вот и усерганцы зашевелились,  отбили табун у рода Айхай и, в суматохе сгорело яйляу. Слава Аллаху, кровь не пролилась. Все в этом мире простит людям Всевышний, только пролитой человеческой крови не прощает. Кровь порождает, ответную кровь, а это страдания, слезы и ненависть. Пока не случилось непоправимое, созвать надо всех вождей на совет. Решить все спорные вопросы. Пусть в глаза перед людьми скажут все свои обиды, а не подкрадываются ночами и не разоряют кочевья. Люди, хоть знать будут, за что страдают. Решено! На этой же неделе созвать совет племен». Уже совсем развиднелось. Бэндэбикэ взяв коврик, направилась в юрту. Ее остановил топот коня и крик « Бэндэбикэ  инэй». К юрте вихрем подлетел всадник и резким движением остановил коня и соскочил с седла. Это был ее племянник Айтуган.
- Беда, апай! Меня отец послал с вестью! У кипчаков внучку Абдулгани  аксакала, убили! Альфию! И по слухам - это Рыскул  агай убил. Застрелил из своего лука.
Бэндэбикэ закрыла глаза, ей  на миг стало дурно от сразившего ее страшного известия. Рядом стоящие женщины ахнули и разбежались по кочевью, разнося страшную весть. Бэндэбикэ развернулась,  вошла в юрту и без сил привалилась к пирамидке одеял, что были сложены у стенки юрты. Бэндэбикэ потеряно размышляла - «Все, опоздала я с созывом большого йыйына! Это конец! Быть большой крови. Кипчаки не такое племя, чтоб простить убийство внучки одного из своих вождей. Война двух этих племен заденет другие племена. Быть большой битве, очень кровавой!  Как же ты мог Рыскул, как мог??? Убить эту девчонку? Ей всего семнадцать лет, я сама на руках держала, когда Абдулгани приглашал на торжество по случаю ее рождения. Такая страшная смерть в ее юные годы!- с болью вздохнула Бэндэбикэ и  две слезинки скатились по щекам, оставляя мокрый след.- О, Аллах, вразуми меня, дай совет, что в моих силах предотвратить эту войну?- тихо прошептала она и, закрыв глаза, погрузилась в думу. Айтуган  стоял у порога юрты, удерживая нетерпеливого коня, стараясь не нарушить тишину. Бэндэбикэ открыла глаза. Она приняла решение. Твердым шагом она вышла из юрты и властным голосом сказала:
- Айтуган, скачи к карый-кипчакам. Найди Абдулгани  аксакала и передай ему, что я, очень прошу, слышишь так и скажи, очень прошу его приехать ко мне в аул Максют. – Бэндэбикэ вынесла белый камзол гонца- переговорщика - Надень белый камзол гонца, он послужит охраной тебе в пути. Поспешай, пока кипчаки не объявили войну. По обычаю только в полдень на третий день после похорон совет аксакалов разрешает вождю возгласить боевой клич племени. По дороге заверни к отцу, передай мой приказ, пусть пошлет гонца к Рыскулу и к вождю рода Айхай и к вождю племени Усерган и племени Тангаур. Смотри в дороге будь осторожен, всякое случается.  Не побоишься?  
- Нет, апай! Конь быстр, сам не робкого десятка, да и  ваша молитва оградит меня в пути! – Айтуган лихо вспрыгнул на коня и вихрем поскакал в сторону реки Накас, и вскоре только полоска пыли указывала путь гонца. Бэндэбикэ с тревогой смотрела ему вслед и молила Аллаха отвернуть на его пути беды и опасности и поскорее добраться до кипчаков.  Проводив взглядом всадника, повернулась и пошла к юрте.  Навстречу ей бежала младшая сестра Куйбикэ:
- Апай, это, правда? Что же будет? Все кочевье, как пчелиный рой жужжит. Джигиты уже готовятся к отпору набегу  кипчаков. Апай, мне страшно-о-о!- заголосила Куйбикэ.
- Не заводи панику! – резким, не терпящим возражений голосом сказала Бэндэбикэ - Время еще есть. Даст Бог, успеем потушить этот костер. Ты, лучше иди и приведи в порядок гостевую юрту. Сегодня уже гости приедут.
Куйбикэ побежала к стайке женщин, что хлопотали у гостевой юрты, передала им распоряжение Бэндэбикэ,  те вспорхнули и разбежались по сторонам. Вскоре они вернулись с парнями, те помогли им снять старые кошмы и натянуть белоснежные войлочные пологи, которыми украшали юрты,  для очень почетных гостей. Вихрем прибежали молодые девчонки, охапками принесли убранство и занялись украшением внутри юрты, развешивая ковры, вышитые полотенца, расстилая войлоки. Буквально через час юрта была готова принимать гостей.
Бэндэбикэ тем временем нарядилась в праздничный костюм. Ей предстояло принимать знатных людей племен, и надо  выглядеть достойно. Вскоре уже расправляла складки бархатного камзола с богатой вышивкой и нашитыми серебряными монетами, надетого поверх шелкового платья. Голову украшал бухарский платок.  Присела в ожидании гонцов с известием.  Прибудут ли те, кого она приглашала? План ее был прост. Она решила свести всех вождей и в их присутствии разобраться кто виноват в пролитой крови. Если Рыскул, то отдать его на суд Абдулгани. Он волен будет,  что угодно сделать с ним, хоть убить и не будет ему наказания, ибо со смертью одного Рыскула, можно будет сохранить людские жизни и утихомирить, погасить пламя начавшийся войны. Причем здесь женщины и старики и дети? В чем их вина, чтобы страдать из-за одного недоумка? Конечно, выдача своего соплеменника на расправу другому роду противоречит кодексу кровного братства башкир, который предписывает сражаться за своего сородича да последнего. Но, здесь есть  исключение, которое гласит «Если твой сородич пролил кровь невинного человека, то он вне закона кровного братства и лишается защиты всего рода или племени». Видимо, это тот самый случай - размышляла Бэндэбикэ – если в смерти виноват Рыскул – то совет аксакалов отдаст его кипчакам. Решено.
Подбежала Куйбикэ:
- Бэндэбикэ – апай. Завтрак уже готов. Девушки ждут, когда ты им разрешишь войти в юрту.
Бэндэбикэ непонимающе посмотрела на сестру и, стряхнув себя думы, кивнула головой в знак согласия. В юрту вошли девушки и проворно расстелили скатерть и расставили кушанье. Куйбикэ  принесла свежеиспеченные лепешки-кулсэ.
Бэндэбикэ взяла кусочек  горячего кульсэ, макнула в масло и  медленно стала жевать, прихлебывая горячим травяным чаем из мяты и зверобоя. Аппетита не было. Кое-как выпив  чашку чая, Бэндэбикэ отставила ее в сторону. Быстро прочитав короткую молитву, она встала и вышла из юрты. Куйбикэ жалостливо смотрела ей в след, понимая ее состояние. Чаепитие в юрте продолжилось, только в полной тишине, изредка звякали чашки и тихие просьбы передать что-либо.
Ближе к вечеру на другой день   на дальнем холме показались всадники. Плотной гурьбой они двигались в сторону аула Бэндэбикэ. От них отделился всадник и поскакал к  гостевой юрте, где в немой тревоге ждала Бэндэбикэ. Это был Айтуган:
- Апай! Абдулгани  аксакал едет со своими воинами и некоторыми аксакалами рода.
- Слава Аллаху! – вздохнула Бэндэбикэ - послушался моего слова. Еще не все потеряно.
Кипчаки уже были на расстоянии сотни конских махов. Впереди ехал Абдулгани. За ним гурьбой следовали воины и трое старцев. Вождь был мрачнее тучи. Ведь только что он схоронил,  последнею веточку своего рода. Аксакал в  гневе мысленно клялся - «  Горе  тебе  Рыскул! Я, заставлю пожалеть тебя о содеянном! Я,   по капле будет выжимать кровь из твоего сердца, который я достану самолично, раскроив кинжалом твою грудь. О, Аллах, молю тебя приблизь этот день святой мести!»- С такими мыслями он подъезжал к аулу. Увидев юрту, к которой подскакал гонец, он отогнал эти мысли. Ему предстояло встреча с Бэндэбикэ. Абдулгани примерно представлял, о чем пойдет речь, и уже готовил ответ. Он, конечно, мог и не ехать, потому как аул из племени Бурзян, но не мог отказать приглашению Бэндэбикэ, приехать к ней. Он, слишком уважал эту женщину. Да кровное родство и давняя дружба связывала их. Все-таки дочь Кутулугильде-бия из рода Суун-кипчаков.  Абдулгани не раз встречался с ней,  на межплеменных йыйынах, беседовал  и всегда поражался ее уму, начитанности. Быть грамотной в то время-это неслыханное достоинство, ставящее на недосягаемую высоту среди равных.  Абдулгани никогда не стеснялся просить у нее совета, он знал, что ее советы, всегда мудры и взвешены.
Абдулгани увидев Бэндэбикэ, не доехав до нее несколько десятков метров, слез с коня, отдал повод подбежавшему Айтугану и оставшийся путь проделал пешком. Это был, высший знак уважения к хозяйке аула. Следуя примеру вождя, кипчаки попрыгали с коней и,  отдали привязать их мальчишкам. Абдулгани подошел к Бэндэбикэ и по обычаю протянул ей две руки, в ответ Бэндэбикэ тоже протянула две ладони. Пожимали руки в полной тишине, понимали, что не праздник приехали. Бэндэбикэ, жестом пригласила Абдулгани в гостевую юрту. Им, предстоял нелегкий разговор. Молодые джигиты указали сопровождавшим Абдулгани кипчакам другую юрту, где их ждало угощение.
Абдулгани прошел, на самое почетное место в юрте, напротив двери. Бэндэбикэ в знак почтения, сама присела ухаживать за гостем  во время  трапезы. Хозяева постарались обогатить стол в честь приезда столь почтенного гостя.  На скатерти в  деревянных мисках и чашках лежали нарезанные холодное мясо, кружочки казы,*(башк.- конская колбаса.) отдельными бугорками рассыпаны баурсаки,* (башк.- поджаренные в масле кусочки теста.) в глиняных горшочках были сливки, свежесбитое масло, красный творог. Талкан,*(башк.- подслащенная ячменная мука.) пастила из ягод, молотые ягоды черемухи в масле, привезенные бухарскими купцами сушеный урюк, изюм и чудо из чудес – сахар-нават, что желтыми кристаллами посверкивала на скатерти. Бэндэбикэ разлила редкий в то время среди башкир и очень ценный душистый китайский чай в пиалушки бухарской работы. Абдулгани не удивился. Этот напиток, он испробовал еще  молодости, когда был в набеге на казахские племена и там им попался китайский купец, который из страха за свою жизнь, отдал  весь запас чая, научив при этом, как его заваривать и пить. В начале, Абдулгани не понял вкуса и пользы чая. Только по прошествии некоторого времени, на собственном опыте он заметил, как чай бодрит и снимает усталость. Поэтому Абдулгани с удовольствием принял пиалушку чая из рук Бэндэбикэ и отведал, почти забытый вкус душистого напитка. Чай пили в тишине.  Бэндэбикэ молчала. Ни о чем не расспрашивала. По обычаю, пока гость не насытится, нельзя отвлекать от еды. После третьей пиалы чая, когда гость немного насытился, Бэндэбикэ решила нарушить тягостное молчание:
- Прими, мое соболезнование Абдулгани! Я знаю, горе твое безмерно. Сама, плачу, когда вспоминаю Альфию. Злым ветром сломало, эту нежную былинку. Сабыр ит, Абдулгани!* Кровь человека священна и никто не смеет ее проливать без Божьей на то воли. Что теперь думаешь делать?
Абдулгани отставил пиалу  с чаем.
- Сама, как думаешь Бэндэбикэ? Ты, ведь тоже  родом из кипчакского племени. Дочь самого Котлогильде-бия. Хоть ты и вышла замуж за Арыслана из бурзянского племени, но в душе ты наша, кипчачка. Знаешь ведь, что обычаи предков велят отомстить за кровь, зачем спрашиваешь?
-  Я, никогда об этом не забывала, что я кипчачка, но теперь спрашиваю, как бурзянка. Ты, точно уверен, что это Рыскул убил?
- Точнее некуда Бэндэбикэ. Все улики против Рыскула. Вели своим джигитам, кликнуть Сынбулата. Он   принесет лук убийцы.
- Айтуган! – крикнула в проем двери, где в ожидании приказаний сидел Айтуган - скажи-ка джигитам, чтоб позвали Сынбулата!- распорядилась Бэндэбикэ. Тот вихрем помчался исполнять приказ. Через несколько минут в юрту вошел Сынбулат.
- Звали, уважаемые?
- Да. Покажи лук.
Сынбулат снял из-за спины  лук и протянул  Бэндэбикэ. Она внимательно осмотрела его. Увидела на налучье тамгу племени и личный знак Рыскула, который она сама придумала ему, из арабских букв, взяв букву «Алеф». Сердце сжало от печали, она все еще надеялась, что это ошибка. Но, вот доказательство.
- А вот стрела, убившая Альфию. Сам вытаскивал из раны, - глухо проговорил Сынбулат, вынимая стрелу из колчана. Бэндэбикэ горестно покачала головой « Эх, Рыскул, Рыскул!» и возвратила лук и стрелу Сынбулату, бережно положившего их в колчан. По знаку Абдулгани, Сынбулат вышел из юрты.
- Ну, что скажешь? Сама видишь, что не я придумал? – тяжело спросил Абдулгани. Бэндэбикэ просто сидела и молчала. Что она могла сказать в ответ убитому горем человеку? Человеку, который потерял все на этом свете? Был сын, убили в походе. Жена и невестка умерли от «черной смерти». Осталась одна внучка и теперь вот, похоронил ее, единственную кровиночку. Не надо быть ясновидящей, чтоб понять, что творится у Абдулгани на душе. Сейчас он горит огнем мести. Пощады не будет. Сам внешне спокоен, только лицо выдает, как ему нелегко, оно то наливается густой малиновой  краской, то покрывается молочной белизной Видно, каких усилий требуется соблюдать приличие. Железной выдержки человек! Установилась тягостная тишина.  Нарушив безмолвие, Бэндэбикэ заговорила:
- Послушай меня Абдулгани. Я, долго думала, прежде чем тебя пригласить к себе в аул. Да, случилось страшное, пролита кровь, кровь твоей единственной внучки, Альфии. Твоя месть священна.  Дедами и прадедами оставлен этот обычай. Об одном прошу, как дочь кипчаков, не мсти всему роду убийцы. Если ты покараешь одного Рыскула,  люди это поймут. Но если ты распространишь свой гнев на всех его сородичей,  ты зажжешь  такое пламя общей ненависти, что и потомкам останется. Внуки и правнуки наши будут воевать, уже не зная причины этой мести. Эта взаимная ненависть впитается молоком матери, и башкир будет убивать башкира. Нет ничего страшнее, когда люди одной крови, языка и веры убивают друг друга. Смири свой гнев.  Сегодня по моему приглашению соберутся все вожди окрестных племен. И я решила отдать Рыскула на суд этого совета. Чтобы все люди видели, что карают убийцу, открыто, а не темной ночью и не из-за угла. Это будет открытый суд. Где не только я, Бэндэбикэ, буду судить, ибо люди могут сказать, что мне не жалко Рыскула, из-за того что я не бурзянка. Его будут судить все представители племен, а не только кипчаки. Ты, согласен?
Абдулгани молчал. Размышлял над  предложением Бэндэбикэ.  « Мудра эта женщина. Недаром дочь Котлогильде-бия », - подумал аксакал и решил - согласится. Но, есть одно « но», как усмирить гнев всего рода. Особенно Сынбулата. Сынбулат ее с детства опекал, заботился о ней. В колыбели качал ее, пока Хупъямал – инэй занималась по хозяйству, да и сам Абдулгани был в отъезде. По обычаю и веревку на ножках Альфии разрезал, как только годовалая Альфия  начала ходить. Любил он ее как родную сестру, ведь  он ей доводился двоюродным братом. Разница в годах была небольшая, всего-то  восемь лет. И на коня ее  сажал, когда ей было три года, и Абдулгани откочевывал на берега Большого Ика.   Как теперь он смирится с ее смертью? Он же горяч, в гневе безрассуден.  Будет мстить бурзянцам, пока смерть не успокоит его. Все эти невеселые мысли тяжкими камнями ложились на  душу Абдулгани. «Ох, тяжело, очень тяжело принимать решение» напряженно размышлял Абдулгани – « Если я приму предложение Бэндэбикэ и соглашусь на мировую с бурзянцами, то все кипчаки примут это, как мою слабость, нерешительность и даже трусость. Да и окрестные племена, тоже воспримут это как трусость и кроме как насмешек и будущих мелких набегов не избежать. Как же не отнять у слабого и трусливого? О, Аллах вразуми, направь мои мысли на правильный путь! – внутренним голосом отчаяния вскричал Абдулгани и крепко сжал в руке камчу.
Бэндэбикэ не торопила аксакала с ответом,  видела внутреннюю борьбу этого уважаемого человека. Она понимала, каких трудов стоит принятие единственно правильного решения. А то, что Абдулгани примет ее предложение, не сомневалась. Бэндэбикэ знала  почтенного аксакала, как очень разумного и трезво мыслящего человека. Абдулгани в ее понимании обладал, очень многими достоинствами. Самое главное, что он не жесток и не мстителен. Врага наказывал, только в пределах разумного и не проливал невинной крови. Ни один из башкиров окрестных племен не может сказать, что он убийца, Хотя в бесчисленных набегах и войнах он немало зарубил людей, вот этой  еще крепкой рукой, что сжимает камчу. Прошло довольно
много времени. Наконец Бэндэбикэ решилась спросить:
- Ну и что решил Абдулгани   агай?
Абдулгани оторвался от дум и жестко спросил:
- А если Рыскул не признает вину? Дело-то было ночью. Он, может отказаться. Свидетелей нет.  Улик, кроме лука и стрелы тоже нет, – и требовательно посмотрел на Бэндэбикэ.
Она предвидела этот вопрос и спокойно ответила:
- Будет Божий суд, по обычаю.
- Хочешь дать мне право первого выстрела?
- Нет, я не могу. Его обычно просит тот, кто считает себя напрасно обвиненным. Будет только предложение, а там положимся на волю Аллаха. Он не покарает безвинного.
- Ладно! Согласен - решился аксакал.
Бэндэбикэ удовлетворенно вздохнула. Полдела сделано. Осталось только Тимербая дождаться с рода Айхай, Хасана из племени Тангаур, Юламан   бия из племени Усерган. И, конечно же, Рыскула, если только не сбежит. Хотя, вряд ли. Рыскул слишком горд и самонадеян, и  надо признать отважен.  Он не посмеет нарушить приказ вождя племени, коим была Бэндэбикэ. Не подчинение правилам родовой и племенной иерархии наказывалось очень строго. Такого случая еще не было. Если такое произойдет, то обычаю, у этих людей отнимались все племенные символы. Это: - оран (клич), тамга (родовой знак), лишались покровительства священного дерева и животного. И род становился изгоем. Его мог обидеть кто угодно. Отнять имущество, скот, украсть девушек, взять пленных в рабство из такого рода уже не считалось предрассудительным и не наказывалось. И племя не защищало этот род. Проклятый род по решению совета аксакалов подлежал исчезновению. Страшное наказание, очень страшное. Не посмеет Рыскул подвергнуть свой род такому проклятию - думала она, перебирая пальцами бисер на вышитом платочке.
Раздался топот коней, из-за взгорка вымахнули всадники и понеслись к аулу. Это были мальчишки - вестовые, что стояли в дозоре на дорогах с приказом  докладывать о прибытии гостей. Они лихо подлетели, возбужденно крича, довольные поручением:
- Инэй, по дороге показались усерганцы! Сам видел бунчук вождя.
- А, я видел, как из-за поворота реки выехали джигиты из рода Айхай. Узнал по шапке Тимербай - курбаши.
- А, я! – перебивая других, крикнул малец - увидел тангаурцев. Хасана – вождя издалека узнал. У него конь каурой масти.
- Молодцы, вот какие вы все глазастые!- похвалила Бэндэбикэ – а, кто-нибудь видел бунчук Рыскула-курбаши? – спросила, оглядывая мальчишек.
- Нет, инэй! – хором ответили они.
- Попейте, айрана, и снова в дозор. Как он появится, так сразу же ко мне стрелой. Все поняли?
- Да, инэй! – так же хором сказали сорванцы и рассыпались по юртам, где их ждали матери. Утолив жажду, опять вскочили  на коней и с гиканьем  понеслись к своему посту. Только пыль долго еще висела в неподвижном жарком воздухе.
Абдулгани одобрительно посмотрел им вслед. Как он хотел иметь таких внуков. Но, нет такого счастья. Наказал его Аллах за что-то. Абдулгани снова погрузился  в воспоминания о счастливых днях с Альфией. Вот, он видел ее первые шаги, первое слово «Картатай» и счастливые слезы Хупьямал  инэй наблюдавшей за смешными  попытками Альфии. Радостное хлопотание вокруг ее, восьмилетнего Сынбулата. Ее заливистый радостный смех. Теперь вот лежит в могиле. Эх, Альфия, Альфия - горестно вздохнул старик,  смотря затуманенным воспоминанием взглядом  вдаль, куда унеслись мальчишки. Тут к нему осторожно прикоснулись.
Абдулгани очнулся и посмотрел в сторону  Бэндэбикэ.
- Абдулгани  агай! Приехали вожди. Сейчас войдут в юрту.
- А-а, ладно! Куда мне сесть?
- Ты, сядешь на самое почетное место!
- За, что мне такая честь? Есть люди и постарше меня.
- Есть и постарше, но у них нет такого горя, как у тебя,- вздохнула хозяйка.
Абдулгани встал и пересел. Он, понимал, что Бэндэбикэ старается ему помочь ему в совете аксакалов, пересадив его почетное место. Этим она показала, что гость находится под особым покровительством хозяина. В проеме двери показалась внушительная фигура Юламан – бия.  Бэндэбикэ подала ладони для приветсвия и указала место рядом с Абдулгани. Юламан сердечно поздоровался с аксакалом.   Следом зашел Тимербай из рода Айхай. Увидев Юламан  бия, отвернулся и сел на противоположной стороне юрты, подальше от усерганца. Взгляд Тимербая был вызывающим. Он явно напрашивался на ссору. Только уважение к Бэндэбикэ и правила гостеприимства удерживали его. Он, считал себя потерпевшей стороной. Стало быть, Юламану просить прощения, а не ему Тимербай. Тимербай шумно дышал и сверлил взглядом Юламана. Усерганец внешне оставался, спокоен, будто его не касались  вызывающие взгляды Тимербая
В юрту вошел еще один гость. Это был Хасан из племени Тангаур. Он, был довольно молод. Его волевое лицо обрамляла ухоженная бородка. Хасан сдержанно  приветствовал сидящих, и сел возле Юламана.
В юрте установилась тревожная тишина.
Бэндэбикэ оглядела всех сидящих вождей. Вот они, сильные, могущественные вожди племен и родов. В их власти жизни соплеменников, и земли, что бескрайними просторами раскинулись до границы с казахами на реке Яйык.* (башк. - название реки Урал). И теперь только от них зависит, быть миру на этой земле. Тут  до сегодняшнего дня были завязаны только спорные земельные вопросы. А, со смертью Альфии, эти, казалось бы, незначительные стычки из-за угнанного скота и захваченных пастбищ окрасились в кровавую краску. А, это уже не мелочь. Костер мести надо тушить в зародыше, пока не охватило всю округу.
Под ее взглядом сидевшие вожди почувствовали себя неуютно. Первым не выдержал Тимербай:
- Ну, зачем звали нас, почтенная Бэндэбикэ?
- Не спеши Тимербай! Вначале надо прочитать «Фатиху»* (ислам, – молитва-благословение.) - сказала Бэндэбикэ.
И сложив ладони, зашептала молитву. Вожди тоже благочестиво сложили ладони и при  последних словах молитвы вместе дружно произнесли: « Амин».
- Я, созвала вас, уважаемые, чтоб здесь покончить с набегами и барымтой. Вот мы сидим лицом к лицу, и здесь говорите все ваши претензии в глаза. Народ устал от барымты и набегов, причиной которых в основном являетесь вы, ваша гордыня и амбиции. Теперь вот, пролилась кровь невинной девушки, внучки Абдулгани  аксакала. К моему стыду, кажется, ее убил мой соплеменник Рыскул. Вот скажи, что тебе не хватило Юламан, что разорил кочевье Тимербая?
- Правильно, Бэндэбикэ! Спроси его, за что он сжег мое яйляу по берегам Сурени? Да, еще и табун коней украл. Да, какие кони были! Одни скакуны. Я, столько лет отбирал в него самых лучших бегунов. Теперь все это насмарку? А? Что молчишь? – наскакивал горячий Тимербай.
- А, ты у своих джигитов спроси, зачем в моей отаре похозяйничали отбив баранов? Заодно и пастуха избили, и его дочь украли – вскипел Юламан – ты думал,  я – Юламан, вождь племени Усерган прощу  обиду моего соплеменника?
- А, ты, Хасан, что молчишь? – накинулся на тангаурца Тимербай - сказать нечего? Кто из твоих джигитов согнал моих с сенокоса по лугам реки Майкы?
- Эти луга мои, моего племени!- спокойно ответил Хасан – отцами и дедами завещанные. И, правильно согнали. А, за это ты сжег мои зимние пастбища.  Куда, я зимой скот погоню на тебеневку? – не удержался Хасан.
Закипела словесная перепалка. Вожди вспоминали все обиды и гневно высказывали их. Руки крепко сжимали рукояти камчи. Казалось бы, еще миг и эти тяжелые ременные плети начнут гулять по головам и плечам соперников. Только Абдулгани и Бэндэбикэ не принимали участия в этом споре. Абдулгани был в горе и ему не до земельных споров, хотя у него  были претензии  ко всем сидящим. На его земле тоже баловали, то бурзянцы умыкнут овечек для дармового обеда, то усерганцы надерут мочала из замоченных в реке липовых бревен, то тангаурцы разорят лесные борти, переставляя на соснах родовые тамги. Он ждал предстоящей встречи с Рыскулом.
Бэндэбикэ молчала. Давая,  выговорится всем свои обиды, пережидая, когда закончится их пыл, и они выдохнутся. Наконец-то крики становились тише. Спорщики изнемогли в словесной битве. Жар разговора спадал. Установилась тишина, прерываемая глухим ворчанием недовольных вождей.
Бэндэбикэ заговорила:
- Вы, уважаемые люди этой округи. Знаете и чтите законы и обычаи наших предков. Все что вы говорили  друг против друга, может и правильно, но это еще не страшно. Я, созвала вас по поводу  преступления Рыскула. Вот, Абдулгани  агай,  объявляет кровную месть роду моего соплеменника Рыскула, обвиняя его в убийстве своей внучки Альфии. Каково будет ваше решение? Имеет ли она силу и правомерна ли месть Абдулгани к Рыскулу? Дайте ответ.
Юламан  бий озадачено сказал:
- Значить правду мне сказали, что Рыскул совершил убийство. Я, знал, что он совершил набег на карый-кипчаков, но что он убил Альфию? Прости, не знал. Прими мои соболезнование Абдулгани. Велика твоя потеря.
- Ну, если это правда? То, выход один. Пусть решает Божий суд. Как он распорядится, его воля,- сказал Хасан  тангаурец.
- А, доказательства есть? – спросил Тимербай.
Бэндэбикэ кивнула головой. Тимербай нерешительно пожал плечами.
- Решаете мою судьбу? – раздался громкий насмешливый голос Рыскула, заставив всех вздрогнуть. Он, вошел в юрту и пренебрежительно кивнул всем. Его появление было неожиданным и поэтому неприятным. Рыскул сел и вальяжно развалился на подушках. Бэндэбикэ поджала губы. Это вторжение и явное не уважение ни к ней самой, ни к сидящим вождям покоробило ее. Абдулгани вздрогнул и взглянул на Рыскула ненавидящим взглядом. Весь, напружинившись, вождь карый-кипчаков зловеще молчал.
- Рыскул! – обратилась Бэндэбикэ: - Абдулгани  аксакал, предъявляет тебе тяжкие обвинения. Ты, незаконно, нарушая все наши обычаи, напал на кочевье кипчаков. Но, не это главное! Ты, пролил кровь, убив его внучку в этом  набеге.
- А кто докажет, что именно я убил ее? Да, не отрицаю, что делал набег на карый-кипчаков. Они, сами виноваты. Зачем угнали мои табуны с нашего яйляу по берегам Накас-елги? Кто им разрешил? Это мои пастбища и никто не имеет права угонять моих лошадей. Запятнана честь рода и моя честь.
- А, если обнаружится и будет доказана твоя вина, то запятнана будет честь всего племени и в наказание, советом всего племени твой род будет проклят до седьмого колена,- тихо сказала Бэндэбикэ. Рыскул побледнел, но решил стоять до конца.
- Я, не убийца! Может, она в темноте нечаянно напоролась на чье-то копье, вот и решили свалить на меня? Какие у вас доказательства?
- Принесите лук убийцы!- распорядилась Бэндэбикэ. Айтуган быстро сбегал и привел Сынбулата. Сынбулат вошел в юрту, учтиво поздоровался со всеми.
Увидев Рыскула, Сынбулат потянулся рукой за кинжалом, что висел у него на поясе. Абдулгани предостерегающе прикрикнул:
- Сынбулат!- Сынбулат с трудом выдохнул яростный комок воздуха и убрал руку с пояса. Он повернулся к Бэндэбикэ  и протянул  лук.
- Вот еще стрела, уважаемая! – проговорил Сынбулат.
- Узнаешь свой лук, Рыскул?- спросила Бэндэбикэ. Рыскул небрежно осмотрел лук и сказал.
- Очень похож, но не мой лук!
- Как не твой лук? – взъярился Сынбулат и, выхватив кинжал, бросился на Рыскула:
– Умри, лжец!
Поднялась суматоха. На шум вбежали Айтуган и несколько джигитов. Они умело скрутили Сынбулата и вывели его из юрты. Рыскул оправляя одежду, с укоризной  попенял Бэндэбикэ:
- Вот уж не думал, что могут зарезать в твоей юрте!
- Рыскул, я узнаю твой лук. Вот на рукоятке тамга нашего племени, и твой личный знак из арабской буквы «Алеф». Я, же сама тебе его придумала,- с горечью ответила Бэндэбикэ.
- Нет, это не мой лук. Повторяю, я не убийца!
Абдулгани за все время не проронил ни слова, погруженный в свои мысли. При последних сказанных словах он поднял голову и резко поднялся:
- Бэндэбикэ, я благодарен, что ты попыталась установить истину, но видно не получится это у тебя. Я, долго терпел, но пришло время сказать свое решение. Рыскул, я от имени моего рода, объявляю тебе и твоему роду карымту. Отныне каждый бурзянец твоего рода будет личным врагом моего рода. С этого дня за каждым камнем гор, каждым деревом в лесу,  каждым холмом, и зарослей камыша, тебя будет ждать карающее оружие кипчаков. В знак моей клятвы я надрежу руку, капну кровь на землю и крикну священный клич кипчаков.
Бэндэбикэ смертельно побледнела и прервала речь аксакала
- Остановись Абдулгани, не говори этих страшных слов. Иначе обратной дороги нет. Рыскул, ты понимаешь, что сейчас будет? Если ты убийца, то покончи сам свою жизнь, но не обрекай  своих сородичей на эту войну.
Рыскул побледнел еще сильнее, его смуглая кожа стала синеватой от напряжения. Но, он не сознался.
- Нет, я не убийца!
Бэндэбикэ помолчала и решительно вскинула головой:
- Тогда, Рыскул, это решит Божий суд. Абдулгани имеет право на это, и ты не смеешь отказываться от поединка. Абдулгани, ты согласен на поединок?
Абдулгани  посмотрел на Бэндэбикэ. Он видел ее старание избежать этой смертельной войны на уничтожение двух племен. Понимал ее тоску за жизнь своих сородичей. Она жертвовала одним Рыскулом ради всего племени, несмотря, что он ее родственник. Еще потому, что все такие поединки заканчивались поражением именно виновных, а в виновности Рыскула она уже не сомневалась.
- Рыскул, бери лук!- Рыскул поспешил взять свое оружие- Это же не твой лук, как ты говоришь?- возразила Бэндэбикэ, и Рыскул бросил его.
- Абдулгани, вот лук убийцы, ты имеешь право выстрелить из него на этом поединке.
Рыскул тем временем не сомневался в своей победе. По правилам поединка стреляются на расстоянии не менее ста  шагов. А, лук, который у Абдулгани, очень тугой. И, этот старик, - самодовольно улыбался Рыскул - не сможет натянуть его боевой лук так, чтоб пронзить его сквозь толстый стеганый сэкмэн.  А то, что это его оружие Рыскул узнал сразу. Так что, будем надеяться, думал он, что у него не хватит сил для смертельного выстрела.
Абдулгани взял лук и стрелу вышел из юрты. Рыскул вышел следом и за ним вожди. Бэндэбикэ и вожди расположились на майдане в стороне от поединщиков. Народ толпился возле них, тихо переговариваясь, и ничего необычного в этой тишине не было. Люди сознавали,   они присутствуют на таком событии, о котором они расскажут своим детям и внукам. Абдулгани встал на край поля. Хасан  тангаурец отмерил сто шагов и воткнул как барьер сабли. Рыскул взял из рук сородича его лук и тихо спросил:
- Лук сильно бьет? Прицел точный?
- Да,  таксир, надежный лук. В лесу на расстоянии сотни шагов косулю бьет наповал - торопливо ответил он.
- Хм-м, неплохо!- проговорил Рыскул, пробуя натянуть тетиву. К отцу через толпу соплеменников пробирался его сын Амансай.
- Отец, может не надо? Расскажи им всю правду, что ты нечаянно выстрелил и попал в Альфию. Бэндэбикэ инэй добрая женщина, поможет уговорить Абдулгани  аксакала отменить кровную месть. Отец?- потянул за рукав Амансай.
- Какую правду? Иди прочь, щенок! Ты хочешь, чтоб надо мной смеялись все племена и роды? Мало того, что мой набег обернулся позором, люди подумают, что я, Рыскул, в темноте ночи, как трусливый заяц от испуга и от бессилия стрелял в кипчаков. Не будет этого никогда! Да и не боись сынок, выкрутимся. Смотри, видишь кипчака? У него мой лук, а его немногие могут натянуть на полную руку. А, расстояние сам видишь не маленькое. Так что выстрел его будет слабый. Да и под сэкмэном я тайком кольчугу надел. Стрела не пробьет. А, его я мигом уложу.
Амансай в ужасе смотрел на отца, неужели этот тот человек, кем всегда гордился и на кого  хотел быть похожим? Он, смотрел на презрительную усмешку отца, с которой он проверял оружие и не узнавал его. Где тот решительный воин, предводитель славного рода? Неужели это он? Амансай развернулся и ушел прочь. Он решил не смотреть на это зрелище.
Абдулгани осмотрел лук. Это было добротное оружие. Попробовал натянуть тетиву. И в сомнении покачал головой. Хватит ли у него сил на полноценный выстрел, думал он. Окружавшие его кипчаки, будучи опытными воинами, тоже понимали, что такой лук их вождю не натянуть.  
Хасан  тангаурец поднял руку, требуя тишины. Бэндэбикэ встала и заговорила громким решительным голосом:
- Люди, случилось самое страшное, чего я боялась всегда. Пролилась кровь невинной девушки, Альфии из рода карый-кипчаков. Абдулгани  аксакал, этот уважаемый человек, указал нам на убийцу из нашего племени. Пятно позора легло на наше имя. Все улики показывают, что ее убийца Рыскул, но он не признается в содеянном. Обычай нашего народа велит защищать своего соплеменника, пока не докажут его вину. Виновен или не виновен Рыскул, знает только Всевышний. Прав или не прав Абдулгани  аксакал, обвиняя его в гибели Альфии, тоже знает только Бог. Поэтому, мы решили, что только суд Аллаха может покарать преступника. Право первого выстрела по обычаю могут просить обе стороны. Поднимите лук, кто просит первый выстрел! Абдулгани  агай, твое слово?
Тут закричал Рыскул:
- Я, я прошу первый выстрел! Я, имею право. Меня безвинно обвиняют в убийстве, которого я не совершал. Видит Аллах, что нет на мне крови. Поэтому первый выстрел мой.
- Абдулгани   агай, ты не против? -  спросила Бэндэбикэ. Абдулгани мотнул головой, нет.
- Значить стреляет первым Рыскул. Я, обращаюсь к вам, йэмэгэт, ответьте, правильно наше решение?
Народ, будто кто держал его, разом заговорил разными голосами и единодушно крикнул:
- Да, правильное решение.
Бэндэбикэ махнула рукой Хасану  тангаурцу, взявшего на себя роль судьи. Хасан поднял белый платок, зажатый в  руке. Рыскул приготовился, его улыбка была полная торжества. Он тщательно прицелился. Толпа притихла. Наступила тягостная тишина. Все затаили дыхание, смотря на Рыскула и его нацеленную стрелу. Кого поразит сегодня Всевышний своим гневом? Люди мучительно ждали сигнала. Но Хасан почему-то медлил. В толпе кто-то из женщин выдержала и всхлипнула «О, Аллах, когда же это все кончится?!» Хасан  тангаурец вздрогнул от этого вскрика и наконец-то махнул платком. Рыскул выстрелил. Он, засмеявшись, смотрел, куда ударит его стрела. Тут неожиданно  резкий порыв ветра сбил полет стрелы, и она ударила Абдулгани по верху левого плеча и застряла в толстом сукне сэкмэна.  Народ ахнул. Рыскул не поверил глазам, он же точно прицелился. Как такое  случилось, что он лучший стрелок рода, так промахнулся? Пока ошарашенный Рыскул размышлял над своей неудачей и недоуменно рассматривал лук, народ начал зловеще переговариваться:
- Видно и вправду Рыскул виноват, если Аллах послал дух ветра, чтоб тот стрелу отклонил.
- Не к добру это. Рыскулу остается только достойно принять смерть от стрелы Абдулгани  аксакала.
- Аллах указал на убийцу. Его не обманешь.
Бэндэбикэ  смотрела на Рыскула. Она давно знала исход поединка, потому как  свято верила, что истина всегда будет права, а зло наказано. Да, Рыскул, прими смерть достойно. Кровь за кровь. Твоей кровью спасутся тысячи невинных.
Хасан  тангаурец очередной раз поднял руку. Абдулгани приготовился к стрельбе. Он, знал, что не сможет натянуть лук в полную руку, и молил Всевышнего, чтоб он влили в него силы. Установилась гнетущая, душная тишина. Все смотрели, как Абдулгани поднимал лук, накладывал стрелу. И все это в полном безмолвии. Рыскул затравлено оглядывался. Мужество покидало его. Он искал место, куда скрыться от направленной стрелы. Все это ему казалось диким, нереальным  сном. Ужас близкой смерти сковала его и не давала продохнуть. Взгляд упал на коня, что стоял привязанный не далеко от места, где он стоял. Решение было мгновенным. Он, резко кинулся к лошади, выхватив кинжал, одним ударом обрезал чембур и вскочил на коня. Все так и ахнули.
- Что? – разъяренно заорал он -  думали,  Рыскул, просто так, подставит себя под стрелу? Нет, не бывать этому, я не баран. А, ты Абдулгани, стреляй тетеревов и зайцев. А, такой орел как я, тебе не по зубам. Бэндэбикэ, ты предала кровное братство, позволив кипчаку убивать меня, потому что ты как была кипчачкой  в душе, так и осталась и тебе не жаль бурзянской крови, лишь бы отомстить за смерть своей соплеменницы. Я, всегда знал, не смотря, что тебя народ избрал вождем рода Джансары, после смерти Арыслана, ты все равно осталась  чужой нам и по крови и по духу. Ты, осталась кипчачкой. А теперь ты Абдулгани!  Я  не жалею что убил твою внучку. Вы, кипчаки, всегда были как кость в горле. Да, я все никак не мог до вас добраться. Вот теперь отомстил вам. Ловите меня, если поймаете. Ха-ха-ха! – рассмеялся Рыскул и ударом плетки послал коня бешеным аллюром сторону Большого Ика.  Кипчаки кинулись к коновязям, и вскакивали на коней, собираясь преследовать беглеца:
- Стойте! – крикнул Абдулгани. Он в гневе резким движением натянул боевой лук Рыскула. Лук скрипел под могучим давлением аксакала, сгибаясь упругой дугой. Абдулгани прицелился уже в едва заметную спину убегавшего убийцы. И, наконец, выстрелил, прошептав при этом « Лети к хозяину» и, опустив лук, внимательно следил за полетом стрелы. И народ увидел, как вдруг выгнулась спина Рыскула и наклонившись к шее коня, скакал почти лежа, безвольно опустив руки вдоль туловища лошади. В спине мотался оперенный конец воткнувшейся стрелы. Конь еще немного проскакал, затем чуя, что наездник не понукает его, остановился,   развернулся и медленным шагом пошел домой. Рыскул был убит. Джигиты – бурзянцы поскакали навстречу  за повод привели коня на майдан. Убитого сняли с лошади занесли в юрту под сдавленные всхлипывания женщин. Бэндэбикэ  встала,  речь ее была твердой:
- Народ, вы видели сейчас, как Аллах карает виновных и помогает справедливым. Рыскул был убит, по его же вине. Наши предки говорили: «Нельзя пройти по мокрому песку, не оставив след». А, какой след мы оставим в душах наших детей, это решаем только мы и наши поступки. Вы, видели, какой смертью погибают злодеи. Вы, хотите такой же смерти, проклинаемые в памяти народа? Уверена, нет. Земля наша широка и обильна. Все хватает, только злоба и алчность не дают наслаждаться миром, что создал Всевышний. Да, я дочь Котлогильде-бия! Да, я из рода суун-кипчаков! Я, прожила много лет среди вас. Меня отдали замуж за Арыслана. Кто-нибудь мне скажет, что я была чужой, делила вас на кипчаков и бурзян? Уверена нет. Все мы одной крови, языка и веры, и имя нам одно - башкиры. Так давайте жить в мире, благословляя Аллаха, за счастье жить на этой земле. Если не будем жить в мире, то о нашей сваре прослышат казахские племена, а они обязательно придут за  добычей, ибо слабого - всякий обидеть норовит, и  тогда только пепел будет веять над нашими разоренными кочевьями.  Абдулгани  аксакал, ты вождь славного рода карый-кипчаков ответь мне. Ты доволен свершившимся правосудием?
- Да! – недрогнувшим голосом ответил Абдулгани.
- У тебя нет, чувства кровной мести к племени Бурзян за Альфию?
- Нет!
- А, ты, Юламан  бий, предводитель племени Усерган, у тебя есть какие-то обиды на племя Бурзян, Кипчак, Айхай, и Тангаур?
Юламан   бий недовольно покряхтел, не решаясь дать ответ. Он имел обиды, но после такой страшной смерти Рыскула, они показались мелкими пред лицом вечности. Он ответил:
- Нет!
Бэндэбикэ перевела взгляд на Тимербая:
- А, ты Тимербай имеешь обиды на этих достойных людей?
Тимербай тревожно взглянул на вопрошающий взгляд Бэндэбикэ и тоже ответил:
- Нет!
- Хасан, предводитель племени Тангаур, ты что скажешь?
Хасан  тангаурец снял зачем-то тюбетейку, посмотрел на нее и снова надел на голову и снисходительно ответил:
- У меня, обид не было. Обо всем можно договориться, только нужно чувство справедливости, а о ней-то, как раз и забывают некоторые вожди.
Бэндэбикэ удовлетворенно кивнула головой  и решительным голосом сказала:
- Достойные вожди племен и родов, все сказанные слова не имеют силы без клятвы. Клянитесь перед людьми и Аллахом, что не нарушите данного слова!- и первая сказала:
- Племя Бурзян клянется!
- Племя Кипчак клянется! – подтвердил Абдулгани
- Племя Усерган клянется! – крикнул Юламан  бий.
- Племя Тангаур клянется!- ответил Хасан.
- Род Айхай клянется! – поклялся Тимербай.
Народ до этого внимательно слушавший клятвы вождей, радостно зашумел. Все поздравляли друг друга. Шум приутих, когда мимо пронесли тело Рыскула, так как по канонам ислама, покойника хоронят до захода солнца. А, солнце еще стояло довольно высоко. Но это не помешало празднику, который устроили хозяева гостям в честь единения.   После праздничного угощения, представители племен, провожаемые добрыми напутствиями, тронулись домой. Только Абдулгани задержался у Бэндэбикэ. Он, отъезжал последним из гостей. Дорога была близкой. Прощаясь, благодарил Бэндэбикэ:
- Спасибо, тебе, Бэндэбикэ! Ты, своей мудростью и терпением, уберегла нас от междоусобной войны. Вся земля пропиталась бы кровью. Но, хвала  Всевышнему, этого не случилось!
- А, ты же, как Абдулгани  агай? Ведь ты теперь совсем один? – участливо спросила она.
Абдулгани только крепче сжал губы, перемогая душевную боль, и ответил:
- На все воля Аллаха! Да и племянники не дадут скучать. Один, Сынбулат чего стоит!
- Да, понимаю тебя! Ну, с Богом! Хуш, агай! Доброго пути.
- Хуш, сенглем! – Абдулгани  сел на коня. И, тронулся в путь, сопровождаемый сородичами. Вскоре всадники исчезли за ближайшим холмом. Бэндэбикэ  направилась в юрту. Ее там ждали девушки убиравшие посуду. Жизнь продолжается - подумала Бэндэбикэ и посмотрела вдаль. Солнце давно село.  Вечерело. Сумерки незаметно поглощали небосвод.  В темно- синем небе, крохотными точками зажигались звездочки. Из-за горизонта показался желтый ободок встающей луны. В ауле затихало. Кочевье готовилось ко сну.  Постепенно установилась сонная тишина, прерываемая редкими взбрехами спящих собак. День прошел.  

         Глава четвертая.
              Нашествие.
Стояли последние дни лета. На смену изнуряющей жаре, пришла благодатная прохлада, предвестница осени. Дни стали  свежее. Чаще стали лить дожди. Ясными рассветами выпадала роса, настолько обильная, что  трава мокрая как после дождя.  По берегам рек  раздавались громкое хлопанье крыльев. Это  вставали на крыло подросшие за лето выводки уток и гусей. На широких плесах  речных заводей  играла рыба. В прозрачном воздухе плыли паутины, примета долгой теплой осени. Леса еще были в зеленом наряде, но на ветках березовых колок уже  появились яркие  пятна  желтеющих листьев. Клены несмело начинали краснеть густой медью. Правда, иногда, пахнет  южный ветер с казахских степей, прежним летним жаром,  но он быстро угасал.   Былой силы уже нет. Осень неотвратимо вступала в свои права.
- Ну-ну! Не балуй, Ел узган!*(башк. – обгоняющий ветер) - приговаривал, оглаживая разыгравшегося коня Юламан. Конь озоровал, не больно хватая его за рукав. Видно было, какое  удовольствие доставляет ему заботливое ухаживание  хозяина. От избытка  игривого настроения, Ел узган,  то осторожно прижимал его  боком к ограде, то убирал свой налитой круп от  скребницы. Юламан не сердился на коня. Это был его любимец. Юламан еще  жеребенком  высмотрел его в табунах. Сам выхаживал. Пришло время, и оседлал его. Тот  день он помнил, как будто это было вчера. Конь тогда, на радость Юламану, не стал брыкаться и бросаться из стороны в сторону. Он спокойно дал себя оседлать. Юламан все же с опаской сел в седло и крепко сжал коленями бока, ожидая первого взбрыка. Иногда бывает так, что кони при укрощении хитрят. Дают спокойно сесть ездоку,  ведут себя смирно, пока джигит не расслабится, в уверенности, что он теперь его хозяин. Почувствовав эту слабину,  конь легонько так вскидывает крупом и…раз… седок на земле, а сам радостно заржав, убегает в степь. Незадачливый джигит остается лежать на земле и под насмешки окружающих с изумлением смотрит в след скакуну.  Бывает, конечно же, и упорные битвы двух характеров. Свободолюбие лошади и настойчивость джигита. Такая борьба длится долго. В этом сражении особая хвала наезднику сумевшему укротить такого коня.  Юламан в тот день избежал такой участи. Конь сразу признал его.  Пошел спокойным шагом при первом же понукании и до того неспешно, что остряк Шариф воскликнул:
- Юламан  агай, на твоем коне пока от юрты до юрты доедешь, солнце три раза  встанет и сядет!
Наблюдавшие это событие сородичи с готовностью рассмеялись. И впрямь смешная картина получалась. Юламана будто кто камчой огрел. Не любил насмешек над собой. Крепко сжал губы, лицо помрачнело. Решил  слезть с такого бестолкового коня.  Освободил, было ноги из стремян, готовясь спрыгнуть с седла, как тут конь, будто обидевшись на насмешку Шарифа,  всхрапнул и рывком, с места бешеным галопом поскакал в сторону реки Сюрень. Все только и ахнули.  Юламан едва удержался в седле и уже на скаку успел вдеть стремена. Осенний воздух засвистел в ушах, а сердце наполнилось радостью за своего любимца. Юламан пригнулся к шее коня и слезящимися от встречного ветра глазами смотрел вперед. До берега Сюрени оставалось еще примерно два сакрыма. Скакун продолжал свой бег, не сбавляя бешеного темпа. Берег реки стремительно приближался. Шагов за пятьсот Юламан медленно потянул повод в сторону  к его ликованию конь послушно повернул и поскакал дальше, теперь уже  вдоль берега.  Речной прохладный воздух, приятно холодил разгоряченное лицо джигита. Доскакав до поворота реки, Юламан повернул назад в кочевье. Конь  чувствуя, что  впереди его ждет триумф, таким же бешеным аллюром подскакал  к толпе у юрты и резко, оседая на задние ноги, остановился. Юламан возбужденно дыша, спрыгнул, и горделиво посмотрел на сородичей. Все джигиты шумно восторгались конем. Громкими криками обсуждали его достоинства.  Его легкий бег и мягкую поступь. Заодно смеялись над Шарифом:
- Ну, что Шариф? Медленный конь, да? Солнце три раза встанет и сядет, да? Аха-ха-ха…- смеялись они.
Шариф, как и Юламан, не любил над собой насмешек. Над другими смеяться, пожалуйста, язык у него был хуже колючки, но над собой?! Потемневшим лицом Шариф, расталкивая джигитов, подошел к коню и сердито сказал Юламану:
- Подумаешь! На безропотной скотине проехался, так батыром стал? Дай-ка  я проедусь!- со злостью вырвал повод и лихо вспрыгнул в седло. Надо сказать, Шариф был великолепным наездником. Не одну лошадь укротил на своем еще молодом веку. Да, не тут было! Нашла коса на камень. Только Шариф очутился в седле, как с конем  случилось что-то невообразимое. Он, гневно всхрапнул  и заливисто заржал, выражая недоумение. На свою беду Шариф посмел вытянуть по крупу  камчой. Лошадь резко поднялась на дыбы и, сделав  три громадных прыжка, повалилась на спину. Толпа ахнула. Юламан, затаив дыхание, следил за этой борьбой. Но, Шариф, опытный наездник предвидел этот маневр, успел соскочить с седла и, дождавшись, когда конь начал подниматься, снова уселся. Конь обезумел от такой наглости. Громадными скачками он бросался  из стороны в сторону. Шарифа от такой тряски мотало в седле как тряпичную куклу. Эта свистопляска длилась где-то минуту. Наконец, конь совершил изумительный акробатический трюк. В великолепном прыжке сумел изогнуть шею и ухватиться зубами за подол камзола Шарифа.  Буквально на лету с невероятной силой стащил его с седла и отбросил в сторону. Остановившись, конь победно заржал. Затем подбежал к Юламану и тяжело дыша, положил голову ему на плечо. Юламан растрогано гладил коня по шее,  ласково шептал ему что-то на ухо. Толпа безмолвствовала. У них на глазах свершалось чудо. Конь и человек становились одним целым, безмолвно присягая на верность друг другу.  В такую минуту надо молчать, чтоб не спугнуть счастье двух родных сердец. В полной тишине Юламан и конь оторвались друг от друга. Юламан наклонив голову коня, поцеловал его в лоб при этом громко объявил:
- Отныне ты будешь зваться « Ел узган»!
Джигиты восторженно взревели, восхищаясь конем. В стороне чуть слышно зашевелился лежащий Шариф.
- Кто-нибудь поможет мне, или нет? – сварливо спросил он. Тут будто  запруду прорвало. Джигиты с хохотом подбежали к нему  не смотря на его стоны, подняв на руки, торжественно понесли к аульной бабке – знахарке. По дороге вдоволь поиздевались над бедным Шарифом. Со смехом советовали ему только на осле ездить, и прежде чем садится на коня, надо самому учиться  ходить и уметь держаться за землю. В общем, веселой суматохи было много. В начале Шариф злобно огрызался на шутки, но общее веселье тоже рассмешило его. Да и не злопамятный он был.  Не удержавшись, сам начал подшучивать над собой, пропев при этом изумительный такмак:
                       Едет конь, копытом бьет.
                       Мне, Шарифу, поклоны шлет.
                       «Если сядет еще раз-
                       Получит взбучки, про запас!»
-Аха-ха-ха-ха…! – долгим эхом отозвался по степи молодой задорный смех джигитов. Наутро все кочевье вспоминало это приключение, распевая этот такмак. Шариф только улыбался.
Юламан стряхнул с себя воспоминания, закончив расчесывать гриву любимца. Ел узган был великолепен. Крепкое стройное тело, роскошная черная грива, длинный хвост. Темный ремень  по всей спине,  чернявые чулки до колен. Юламан с любовью и гордостью еще раз осмотрел коня со всех сторон. Не найдя изъянов, потрепал по холке и вытирая руки пошел к юрте.  Он еще не завтракал.
Минзифа  енгэ как раз вынимала горячие лепешки из очага, которые Юламан любил с маслом. Прочитав короткую молитву, он с удовольствием   разломил горячую лепешку и макнул в сливки.  С наслаждением откусил от парящей лепешки пропитанный сливками краешек ,  хлебнул горячий травяной отвар. Душа Юламана была спокойна. - День начался удачно - подумал Юламан, прожевывая лепешку,  посмотрел на горизонт «- Роса на рассвете была густая. День будет ясный. Облаков вроде нет. Ага, вон, белое облачко запылилось над горизонтом. Кто-то скачет. По делам, наверное?»- беззаботно думал Юламан. Да и о чем тревожится? Вроде мир настал. После памятного йыйына в ауле Бэндэбикэ, вожди зареклись пакостить друг другу. Больно дорого давалась такая вражда. Так что неоткуда ждать нападения. Кипчаки в мире с нами. Бурзяне тоже, их Бэндэбикэ в узде держит. Тангауры из воли Хасана не выходят, а он не враг нам. С такими мыслями наблюдал Юламан за приближающимся всадником. Вот он подскакал к крайней юрте и обессилено свалился с коня. Из юрты выбежали джигиты и женщины и захлопотали вокруг него. « Чего это он? Бузы перепил?» - мысленно развеселился Юламан. Беззаботное настроение не покидало его. От толпы отделился Шариф и побежал к нему.
- Плохие вести, Юламан  агай! – прокричал, подбегая Шариф.
- Чего еще случилось? – недовольно спросил он.
- Это Ахмет, сын Габдельахата, что кочуют на Сакмаре. Говорит, что получили известие от дальних дозоров. Казахи переправились через Яйык и идут набегом на нас. Уже четыре аула спалили. Скот, молодых девушек переправляют на свою сторону.  Говорит много их. Целая туча идет. Почти целое войско. Все наши усерганцы в спешке снимаются с кочевий и идут сюда. Через три  дня будут здесь. Что делать?
- Это он так говорит? Приведи его сюда – распорядился  Юламан.
- Да никак нельзя, агай. Вымотался совсем. Почти три дня скакал, только успевал  в кочевьях коней менять. Упал вот прежде чем потерять сознание, успел прошептать это известие. Женщины занесли его в юрту. Хлопочут над ним. Как придет в себя, так приведу, – проговорил Шариф.
Юламан отрешено посмотрел на него и промолчал. Известие сразило его.
« Казахи идут! Казахи…!» - эта мысль птицей  билась у него в голове. Казахов он знал не понаслышке. Усерганцы были соседями по степи. Только река Яйык разделял их кочевья. Да и Юламану приходилось встречаться с ними, отбиваясь от их набегов, да и когда сами шли ответной барымтой. Они были серьезной угрозой. «Что делать? Какие предпринять шаги?» - напряженно раздумывал Юламан. Стоя возле юрты, он слепо смотрел, как встревожено, загудел аул. Женщины заметались. Джигиты побежали к коням. Усерганцы готовились к отпору.  Все это происходило за считанные минуты. Буквально через некоторое время Шариф подбежал к Юламану:
- Джигиты готовы, агай!
- Что? – очнулся Юламан, поняв смысл сказанного Шарифом, посмотрел перед собой. Напротив его юрты, на майдане посреди аула рядами,  все на конях, выстроились  мужчины кочевья.  Они сидели в седлах, ожидая приказа. Вождь с гордостью смотрел на своих сородичей. В строю, он видел всех, солидных, убеленных воинов племени и безусых юнцов. Грозная сила стояла перед ним. И в его власти было послать эту силу туда, куда пошлют интересы племени. Но, сейчас пока рано посылать их куда-либо. Слишком не равны силы. Юламан решил сказать слово:
- Агайындар! Гроза идет к нам со стороны казахских степей! Большая туча. Нам одним не справится. И это непростая барымта, а как я думаю настоящая война. Саранчой идут они по нашей земле. Уже горят наши аулы. Наши сородичи ищут защиты у нас. Через три  дня они придут сюда. Надо подготовиться к приему. Мужчины, готовьте оружие. Кузнецы поправляйте доспехи, шлемы, кольчуги, точите копья и сабли. А, пока Шариф, вышли дозоры.  Женщины готовьте запасные юрты и пищу. Подростки на конях встречайте беженцев на перепутье и направляйте их к нам. Аксакалы собирайтесь на совет. Все расходитесь,  занимайтесь делами! – с этими слова распустил всех и зашел в юрту. Аксакалы племени степенно заходили ему вслед. Шариф отдавал распоряжения,  весь аул превратился в шевелящийся клубок. Все заняты были делом. Женщины, девушки, подростки собирали запасные юрты. Назначенные в передовые дозоры джигиты поправляли на себе кольчуги,  проверяли остроту сабель и копий. Меняли истершиеся тетивы на луках,  пополняли стрелы в колчанах.  Все это делалось в тишине, прерываемая некоторыми словами, окриками. Все понимали, война подошла к  их порогу. Юламан сидел на почетном месте. От него кругом восседали аксакалы племени. В юрте висело полное молчание. Юламан пошевелился:
- Ну, что будем делать, уважаемые?
- Что тут думать?-  раздались голоса аксакалов:
- Собирать отряды и идти навстречу.
-  Дать бой,  гнать казахов с нашей стороны.
- Я, думаю так, - подал слабый голос самый пожилой из аксакалов восьмидесятилетний  Хуснутдин, положив камчу перед собой. Все притихли.
– Надо идти к кипчакам. Просить помощи. Они многочисленны и могущественны.  К бурзянцам  обратиться. Тангаурцы тоже не помешают. Только сообща мы сможем остановить казахов. Одним не справится. Это я так думаю – устало проговорил Хуснутдин   аксакал. Длинная речь утомила его.
- Ну, вот еще! – возмутился  боле молодой, шестидесятилетний Кунысбай, - сами, не справимся что ли? Наше племя могучее! Любому отпор дадим. Зря, вы так Хуснутдин   агай посоветовали Юламану. Разве не знаете, что помощь наших соседей небескорыстна? А? Долг-то  ведь платежом красен. Кто его знает, во что ихняя помощь выльется? Главное - это не потерять независимость. Если примем помощь со стороны других племен - это уже шаг к ее потере.
При этих словах аксакалы сдержанно зашумели, переговариваясь между собой, обмениваясь мнениями. Хуснутдин осуждающе качал головой, посматривая на энергично жестикулирующего  Кунысбая.  Надо урезонить, подумал Хуснутдин  аксакал и поднял зажатую в кулаке камчу, затем положил перед собой, требуя слова. Шум стих.
- Кунысбай, ты уже не молод, чтоб так горячится – прошелестел Хуснутдин – думай не о славной битве, а будущем племени. Мы, уже несем потери. Четыре аула спалили. Это только начало. Если не встать перед казахами единой силой, то их не остановить. Поэтому я говорю. Юламан! Езжай к соседним племенам. Проси помощи, пока не поздно.
Юламан задумчиво пожевал край уса и проговорил:
- Твоя, правда, Хуснутдин  агай. Одним не выдержать! Только послушают ли меня вожди? Они ведь поклоны любят. А, шея у меня тугая на поклоны.…
- А, ты езжай к Бэндэбикэ, – слабым ветром дохнул Хуснутдин – она мудра и властна. Ее послушают.
- И, правда, Юламан. Езжай к ней – говорливо поддержали аксакалы – она сумеет всех нас объединить.
- Значит, вы даете согласие на то, чтоб я поехал к Бэндэбикэ и попросил помощи?
- Да, согласны, и даем наше благословение, – разом сказали аксакалы  подняв руки для краткой молитвы. Хуснутдин прочитал «Фатиху» и все сидящие молитвенно провели ладонями по лицу. Юламан отдавал последние наказы:
- Пока меня не будет, в ауле старшим оставляю Кунысбай аксакала. Шарифа беру с собой. Кунысбай  агай, собирай джигитов со всех наших родов в кочевьях. Вешайте флаг войны.
Совет окончился. Аксакалы вышли из юрты. Юламан остался, велел позвать Шарифа. Тот мигом примчался.
- Шариф, побери-ка надежных джигитов. Едем в аул Максют. К Бэндэбикэ.
- Как же дозоры и оборона в случае нападения? – спросил Шариф.
- За это время за порядком в ауле присмотрит Кунысбай  агай. Он опытен и знает свое дело.
- Ладно. Мы, сейчас будем готовы,-  выбежал вон. Через минуту,  были слышны его приказы. Юламан одобрительно посмотрел ему вслед,  энергии хоть отбавляй. Юламан пошел к коню. Сын, Гафар, уже успел оседлать его и, ожидая отца, поправлял попону и подтягивал стремена.
- Молодец, сынок! Во время! – поблагодарил Гафара Юламан, вздев ногу в стремя легко сел в седло.
- Отец, возьми меня на войну! – попросил Гафар. Юламан недоуменно обернулся на такую просьбу. И только заметил, что сын-то вырос, уже 17 лет ему. Вон, какой высокий и ладный. Вроде силен. Но, рановато еще, на войну.
- Нет, Гафар. Пока не к спеху, успеешь еще! – усмехнулся Юламан и тронул коня. Он, уже не видел, как потемнело от обиды лицо сына,  не слышал горестного вздоха. Выехав за пределы аула, его окружили  джигиты во главе с Шарифом.
- Шариф, едем всю ночь.  Утром, пока сварится мясо, отдохнем и, снова в путь. Ближе к обеду должны быть в ауле Максют. Предупреди джигитов.
- Хорошо, агай! – с готовностью ответил Шариф.
Прошла ночь.  На рассвете сварили вяленое мясо. Позавтракав тронулись далее. Ближе к полдню показались юрты на берегу Оло Эйека.  Это был аул Бэндэбикэ. Их там уже заметили. Навстречу им подскакали джигиты, учтиво поздоровавшись, пригласили гостей в аул.  Доехав до юрты Бэндэбикэ, Юламан увидел встречающую у дверей хозяйку. Усерганцы спешились.  Юламан оставшийся путь проделал пешком. Вождь  уважительно протянул ладони для приветствия. Бэндэбикэ сдержанно улыбаясь, так же пожала ему руки, пригласила в юрту. Усадив гостя на почетное место, Бэндэбикэ расположилась рядом. Девушки быстро расстелили скатерть, молниеносно расставили угощение. Бэндэбикэ сама разлила чай с поклоном подала Юламану. Вождь  молча  отломил кусочек лепешки, пожевал и отхлебнул из пиалы. Все приличия соблюдены, можно и поговорить.
- Я, рада видеть тебя Юламан! – глубоким звучным голосом поприветствовала Бэндэбикэ и спросила – Что–то случилось? Просто так коней и людей  морить не будешь. Да и сам неважно выглядишь. Все в племени спокойно? Люди, скот, дети, женщины? – допытывалась она.
Юламан допил пиалу и протянул ее к хозяйке. Бэндэбикэ поспешила наполнить ее. Отхлебнув чаю,  Юламан заговорил:
- Беда пришла на наши аулы, Бэндэбикэ! Казахи идут и много их. Мое племя не справится с ними. Если дадим бой одни, то можете забыть о племени Усерган. Все погибнем. После нашей гибели, казахи придут и на ваши земли. Пришел просить помощи. Решил начать с тебя. Если ты подашь пример, то и остальным вождям будет совестно отказать нам. Вот такие дела сестра.
Бэндэбикэ сидела оглушенная такой новостью. Сердце у нее вдруг защемило. « Опять кровь, опять слезы - горестно подумала она - не успели мир наладить меж собой, а тут такая напасть. Видно прослышали казахи, что мы тут погрязли в распрях и решили пойти таким большим набегом, даже не набегом. Это уже нашествие. Правы они. Что ж не пограбить соседей, коли, они слабы и одиноки? Вожди дали клятву, что будут едины в случае опасности! Настало время проверить искренность данного слова,- решила Бэндэбикэ и вслух сказала:
- Молодец, Юламан, что решил обратиться за помощью. Не стал изображать из себя батыра, не отдал в жертву жизни своих соплеменников в угоду ложной чести. Признайся, ведь, поди, были у тебя в племени горячие головы утверждавшие, что помощь не к чему, что сами победите?
- Были такие – усмехнулся Юламан, вспомнив Кунысбай аксакала – откуда знаешь?
- Все люди одинаковы – вздохнула Бэндэбикэ. – рассказывай все, что тебе известно о казахах.
Юламан обстоятельно рассказал, все, что знал от Ахмета. Сказал, что все роды усерганцев, что кочевали по Сакмаре и вблизи Яйыка, поспешно снимаются и идут сюда под защиту лесов и горных хребтов. Что, вот уже через три дня придут первые беженцы в его кочевье. Бэндэбикэ внимательно слушала не перебивая. Когда Юламан закончил, она примерно представляла всю картину  нашествия. В голове у нее уже  созревал примерный план отпора. Она кликнула Айтугана:
- Айтуган, срочно готовь гонцов на самых быстрых конях. Сегодня же они должны оповестить всех вождей окрестных племен, что я прошу их прибыть на совет войны и мира. Отправляй гонцов к Абдулгани  аксакалу, вождю Тангаура, сэнкем - кипчакам, бушман - кипчакам, всем родам кипчаков и Бурзян. Вопрос жизни и смерти.
Айтуган кубарем выкатился из юрты, вскоре его голос отдавал приказы ожидавшим джигитам. Они поспешно надевали белые камзолы гонцов и вскочив на коней, врассыпную скакали по племенам. Майдан в центре аула опустела. Только девушки и завистливые мальчишки смотрели им вслед всадникам.
Юламану отвели гостевую юрту для отдыха, в чем он отчаянно нуждался.- Полдела сделано – думал он, вяло, снимая сапоги - Раз, Бэндэбикэ решила помочь, что значит эта помощь будет. Ее слово очень многого значит в этих краях.
Усерганцы пообедав, растянулись в юртах,  через минуту уже раздавался напористый молодой храп. Уснули мгновенно.
Бэндэбикэ же собрала  аксакалов, посоветовалась, как принять такое количество гостей, что ожидали буквально через день. Определились, кто за что отвечает.   Вызвала сестру Куйбикэ, поручила ей готовить угощение и сборку юрт. После совета работа в ауле закипела. Каждому находилось занятие. Никто без дела не сидел. Куйбикэ вихрем носилась по аулу. На ходу проверяла, указывала, ругала. Девушки, женщины в спешке, торопясь  выполняли порученную работу.
Настал вечер. Постепенно все затихало.  В дневных хлопотах все умаялись.  Усерганцы, вообще  проснулись, чтоб только поужинать и снова завалились спать. Юламан даже не выходил из юрты. Темнело.  Звезды один за другим зажигались в темно-синем небе. Потянуло прохладным вечерним ветерком. Аул  засыпал.  На степь опускалась тревожная ночь.  
Прошло два дня. Аул Максют было не узнать. Вдоль Оло Эйека яркими пятнами расцвели многочисленные юрты. Кругом были расставлены громадные казаны, в которых варилось огромное количество мяса. Возле очагов суетились женщины. На майдане сновало множество людей. Все были вооружены, даже мальчишки горделиво нацепили небольшие ножи на пояса. У юрт молодые вестовые ждали приказаний, при этом с любопытством оглядывали  гостей племени. В самой большой шестнадцатикрылой юрте шел совет всех племен. На самом почетном месте, напротив двери сидела хозяйка аула Бэндэбикэ. По правую руку от нее сидел Абдулгани, вождь карый-кипчаков, молодой вождь суун-кипчаков Илембэт, дальше вождь сэнкэм-кипчаков Нургали, дальше сидели бушман-кипчаки, гэрэй – кипчаки, сарыш-кипчаки и карагай-кипчаки.  По левую руку от хозяйки сидели Юламан, вождь усерганцев, вождь племени Тангаур Хасан  бий, вождь бурзянского  рода Айхай Тимербай, так же вождь бурзянского рода Байулы,  сын Рыскула, Амансай.  Все вожди молчали. Бэндэбикэ кашлянула и начала речь:
- Достопочтенные вожди племен и родов! Вы, знаете по какому поводу, я  попросила вас собраться на этот совет! На нас идут опустошительным набегом казахские племена. Они переправились  через верховья Яйыка, идут большим войском. Первыми пострадали аулы усерганцев по реке Сакмар и близлежащие  к реке Яйык. Уводят скот, молодых девушек и пленных джигитов продают следующим за ними  бухарским купцам в рабство. Это беда несравнима с мелкими набегами. Это война. Я, прошу всех вождей  подумать, какими силами будем отбиваться. Говорите!
- Неужели, все  так грозно? – невесело спросил  Тимербай. Он вертел в руке камчу выдавая свое недовольство – Были же и раньше стычки с ними. Отбивались же? И сейчас отобьемся. Может  шальные  удальцы налетели ватагами  на беспечные аулы, пограбили и смотались. А у страха глаза велики! Теперь распускают слухи, о каком-то войске казахов.
- Ты, Тимербай, хочешь сказать, что мои соплеменники трусы и лжецы? – тихим грозным голосом спросил Юламан -  Если ты сам не робкий, то выйди со мной один на один. Я, покажу, каковы трусы усерганцы!
- Юламан, не горячись, и ты следи за своей речью Тимербай! – властно прекратила начинавшуюся ссору Бэндэбикэ - вам мало того, что казахи, пользуясь нашей междоусобицей, уже хозяйничают на нашей земле? Стыдитесь! Тимербай, извинись перед гостем нашего племени, ну?
Тимербай вжал голову в плечи и недовольно выдавил из себя:
- Прости за глупые слова Юламан! Не хотел обидеть, – и покосился на Бэндэбикэ. Юламан горделиво кивнул головой в знак прощения.
- Все-таки, агайындар, что будем делать?- снова обратилась Бэндэбикэ к вождям. Тут пошевелился Абдулгани и положил камчу перед собой. Все притихли. Он откашлялся и  твердым голосом сказал:
- Йэмэгэт! Я, так думаю. Нам следует объединить все наши силы и выйти казахам навстречу.  Встретить их надо,  где излучина  Сакмары.  Я, знаю это место. С трех сторон  обрывистыми берегами реки мы будем защищены от внезапных атак казахов. На это они большие мастера.  А так они будут вынуждены биться лицом к лицу с нами. В стойкости наших джигитов я не сомневаюсь. Да и в случае нашего поражения, пока казахи дойдут до наших кочевий, соплеменники успеют спрятаться в горах Урала. Вот мой план. Думайте, решайте. Я, все сказал!
Вожди разом заговорили, обмениваясь суждениями. Бэндэбикэ  обдумывала план Абдулгани. Он ей нравился. Во-первых, предполагаемая битва почти на границе башкирских владений. Во- вторых, он прост и понятен. Как сам Абдулгани. Решено, одобряем. Бэндэбикэ подняла руку, призывая к тишине:
- Ну, у кого какие мнения?
Тут положил камчу, прося слова, Хасан  тангаурец.
- План хорош! Абдулгани опытный воин, сразу заприметил особенность казахов – это удары конницей с двух сторон и с тыла. Но, я хочу добавить. Надо поставить второй заслон между Сакмарой и Суренью.  В случае нашей гибели, всякое случается на войне. То в битве с нами казахи обессилят, и у них  не будет того сокрушительного напора в атаке и второй заслон сумеет отбиться от них. Тогда наши джигиты свежими силами погонят их в сторону Яйыка. Вот мое мнение. Думайте, решайте. Я, все сказал - и положил камчу себе на колени, что означало конец сказанному.
- Еще есть что сказать, йэмэгэт?
- Я, думаю, что это план хорош. Надо принять его, – вставил слово Юламан.  Все вожди одобрительно закивали головами. Во время обсуждения деталей похода встал вопрос: Кто будет командовать объединенным войском? Тут и был камень преткновения. Каждый вождь видел себя на этом почетном месте, но и каждый не хотел подчиняться представителю другого племени в случае не избрания, считая это унижением для своей чести и чести своего рода и племени.  Бэндэбикэ предложила командование Абдулгани, как опытному воину, но тут поднялся тихий ропот вождей.
- А, почему это такая честь карый-кипчакам? – недовольно спросил Тимербай – или батыры рода Айхай менее достойны, чем он, хотя я уважаю доблесть и отвагу Абдулгани  аксакала?
- И, правда, разве усерганцы менее опытны и отважны? Чем плох наш вождь Юламан? – загорячился Шариф.
- Шариф, прикрой рот. Тебе никто слова не давал – подал строгий голос Юламан.
- Бурзянцы из рода Байулы, тоже имеют право быть на этом месте! – крикнул Амансай.
- Правильно, нечего им нами командовать! – зашумели вожди и начали доказывать друг другу  достоинства своего рода и племени. Поднялся гвалт, где каждый присутствующий слышал только самого себя. Бэндэбикэ растерялась. Она видела, что сам факт объединения племен висит на волоске. Что делать? – напряженного думала она среди невообразимого шума. Тут ей пришел на помощь Абдулгани. Он положил перед собой камчу и громко крикнул:
- Йэмэгэт! – его голос, не смотря на возраст, еще оставался звучным, раскатистым. Вожди недоуменно оглядывались,  увидев человека требующего слова, понемногу затихали. Абдулгани дождался тишины:
- Йэмэгэт! Мы, ведем никчемный спор, который не красит нас. Мы, дали обещание хранить сплоченность перед опасностью нависшее над нашими племенами. Как быстро мы забываем свои слова. Поход еще не начался, а мы уже сами готовы перегрызться меж собой. Каждый из здесь сидящих вождей, достоин, быть главой войска,  все отважны и опытны. Но, тут таится опасность,  в каждом  из нас сидит шайтан самолюбия и гордыни, и каждый считает себя умнее другого.  В итоге мы будем в бою бить не единым кулаком, а растопыренными пальцами.  Это уже поражение. Поэтому, я отказываюсь быть командиром в этом походе. Но, чтобы прекратить подобные выходки, нам надо избрать такого командира, которому подчинялись бы все, без исключения.
- И, ты знаешь такого батыра среди нас? – ехидно спросил Тимербай.
- Знаю! -  спокойно  ответил Абдулгани – И вы будете подчиняться ему. Если вы откажетесь от моего предложения, карый-кипчаки повернут коней в свои кочевья.
- Ну, не томи, Абдулгани! Назови имя, чего тянешь, как кони тянут недоуздок! – зашумели вожди.
- Бэндэбикэ! – провозгласил Абдулгани. Настала мгновенная тишина. Вожди растерянно переглядывались. Это было как гром средь белого дня. «Женщина!» -  удивились мужчины. Это было, что-то невероятное. Бэндэбикэ потрясено молчала. Она не ожидала такого поворота. Теперь в смятении ждала реакции вождей.
- Ты, это всерьез, Абдулгани? – в замешательстве спросил Тимербай.- Женщина?! И старшая в походе? Это что-то  неслыханное. Наши деды и прадеды подобного не знали. Я, конечно, уважаю Бэндэбикэ. Очень мудрая женщина. Но женское ли дело в походе командовать? Да и как сами воины посмотрят на это. А, вдруг им за обиду это станет?
- Тимербай. Ты не глупый человек. Должен понимать, что в этом походе как никогда нужна наша сплоченность и единство. Кто может обеспечить его? Ты, Тимербай? Ты, Амансай? Хоть ты и молод, но в тебе уже  сидит спесь. Ты, Хасан? Или ты Юламан? В каждом из нас свила гнездо гордыня. Каждый из вас посчитает унижением, подчинятся любому из нас. Бэндэбикэ единственная, кто может нас своим авторитетом заставить уважать общие интересы в этом походе. А, интерес у нас один. Это  остановить и повернуть обратно казахов в свои степи. Думайте, решайте. Я, все сказал! – закончил свою речь Абдулгани.
Настала тревожная тишина, как перед грозой. Бэндэбикэ сидела и спокойно ждала решения вождей. Абдулгани в вертел в руках камчу. Прошло несколько минут. Все были в напряжении.
- Я, согласен! – подал голос Юламан положив перед собой камчу. Все вздрогнули от неожиданности и облегченно зашумели. Наступила разрядка.
- Я, тоже! – согласился Хасан  тангаурец, весело подмигнув Абдулгани.
- Я, говорю, да! – подтвердил свое решение Амансай.
- Согласен! – недовольно буркнул Тимербай. Его коробило, что им будет командовать женщина. – Только ставлю условие!
- Какое же? – спросил Абдулгани.
- Пусть джигиты решат, согласны они или нет? Чтоб потом меня не упрекали мои же воины, что я Тимербай был под командованием женщины. Пусть даже она и Бэндэбикэ.
- Согласен! – ответил Абдулгани - Но мы сами не спросили у  Бэндэбикэ, согласна она или нет?-  повернувшись, спросил:
- Согласна, Бэндэбикэ? Решай. От твоего слова зависит, быть или не быть единому  походу, или каждое племя будет отбиваться в одиночку?
Бэндэбикэ встала. Строгое, красивое лицо было печально. Она сказала:
- Я, конечно, согласна! Агайындар! Вы, приняли нелегкое решение! Каждый из вас здесь переборол в себе тщеславие и гордыню, за что вам честь и хвала. У нас общая беда, и  только сообща мы сумеем отбиться от этой беды. Эта война сплачивает нас.  Мы начинаем понимать, что мы не только Кипчаки, Бурзяне, Усергане и Тангауры. А, что мы единый народ, башкиры. Одна кровь, одна земля, одна вера и обычаи. Может это до нас дойдет не сейчас, но в битве, совместно пролитая кровь скрепляет племена крепче, чем кузнец сваривает железо. И не разорвать это единство ни наши врагам, ни нашим злопыхателям. Теперь подтвердите ваше решение!
Все вожди зашумели, разом выкрикивая боевые кличи племен. Их клики подхватили все джигиты майдана. Крики эхом прокатывались  степи. Бэндэбикэ слушала их, смаргивая слезинки радости с повлажневших глаз. Она верила, что победа будет за ними.
                                                   Битва.
Сборы были не долгими. Воины привычно и споро собирались в поход.  При таких военных сполохах башкиры буквально за сутки  могли выставить довольно значительные по тем временам вооруженные силы. При этом каждый воин знал свое место в строю, будь то разведка или тыловое прикрытие.  Все объединенное войско насчитывало примерно пять тысяч всадников вместе с отрядами второго рубежа. Больше всех в этом войске было кипчаков. Знаменитые семь кипчакских родов выставили почти половину всего ополчения. Через три дня передовые отряды уже выступили в поход. За ними  на расстоянии трех сакрымов шли основные силы. Воины двигались быстро, по заранее намеченному пути. Далеко позади, в горах, где  смыкаются кромка леса и степи остались отряды второй обороны. Этими отрядами остался командовать Амансай. Он по молодости горячился, недовольный таким назначением, но его пыл остудила Бэндэбикэ:
- Амансай! Ты, сын Рыскула, не забывай, что хоть твой отец умер нехорошей смертью, все таки  твои сородичи оказали честь, избрав тебя своим вождем. Они ценят  твою осторожность, отвагу и сметливость. Ты, молод годами, но есть в тебе жилка быть хорошим вождем, который сумеет сохранить воинов и племя. По дурости положить всех в битве много ума не надо, а ты вот сумей  врага победить и людей сохранить. Сумеешь? Честь тебе и хвала. Мы, надеемся, что сохранишь доверенных тебе воинов. В случае нашей гибели, бейся до конца, но оттягивай время до новой луны.
- А, что будет во время новой луны?
- Если мы не вернемся до новой луны,  люди будут знать, что мы погибли. Уйдут из степи, укроются в горных ущельях и лесах Урала. У тебя в отряде остались лишь самые молодые джигиты. Брать их с собой нельзя. Они отважны, но не умелые, не хватает им боевого опыта. А, казахи, воины искусные, да и в поход они берут самых - самых. Так что посылать таких в бой значить посылать их на гибель. А, как мы потом посмотрим в глаза их матерей? Надеюсь, что им не придется сражаться с казахами. Вы, наше будущее, наша надежда. Береги джигитов Амансай, ты за них в ответе.
Амансаю, ничего не оставалось, как подчинится. Он  пожал руки Бэндэбикэ, вскочив на коня, поскакал к своему отряду. Бэндэбикэ долго смотрела ему вслед.
- Что Бэндэбикэ, никак простится, не можешь? – спросил находившийся позади ее Абдулгани. Бэндэбикэ повернулась.
- Эх, Абдулгани, молила Аллаха, чтоб наставил его на путь истинный, чтоб Амансай остался таким же добрым и сердечным, каким его с детства знала. Он, хороший джигит. Даже отец не смог  испортить его душу. Знаю, тяжело тебе это слышать, но и Рыскул не злодеем родился, таким его алчность и гордыня сделали. Не хватило ему  душевной крепости остаться человеком, шайтан одолел. Богатство дает власть над людьми, но не всякий совладает с таким  испытанием, остаться при этом человеком. Вот Рыскул  не совладал, и получил то, что ему было уготовано его судьбой за эти грехи. Амансай пошел не по его стопам. Аллах милостив, будем надеяться.
Тут поскакал Айтуган.
- Бэндэбикэ  апай! Отряды уже скрылись с глаз, как бы ни отстать!
- Да-да, ты прав, Айтуган! Поспешим!
Они поскакали вслед идущего на рысях войска.
Прошел первый день похода. За ним второй. Почти неделю войско двигалось по желтой степи в сторону Сакмары. Навстречу им попадались отдельными кочевьями башкиры бегущих на Урал в надежде укрыться там от наступающих казахов. Сопровождающие их воины сливались с отрядами ополчения. Усерганцы с участием расспрашивали сородичей о свалившейся напасти. Горевали об участи взятых в плен девушках, женщин и погибших воинах. Встречных беженцев встречали, кормили и давали охрану до границы.
Вдали, показалась широкая лента реки. Это была Сакмара. Река в этом месте делала крутой поворот и образовывала широкую излучину. Берег, на котором скопились башкиры, был высок и обрывист, а другой же был песчаный и широкой полосой расстилался внизу, незаметно переходя в степную даль. Это место называлось «Башкирскими бродами», где башкиры во время кочевок переправляли скот  через Сакмару на сторону Яйыка. Абдулгани правильно указал это место, единственное, где башкиры могли без особенного ущерба выстоять в битве с казахами. Воины по указаниям своих вождей построились в воинский порядок. Башкиры выстроились следующим образом. Центр войска заняли кипчаки, как самые многочисленные. По краям с левой стороны встали воины племени Усерган во главе с Юламаном, хоть он и доказывал, что усерганцы не смотря на свою малочисленность, не уступят кипчакам и что его место в центре войска. С правой стороны встал Тимербай со своим родом Айхай. Тимербай недовольно сопел, считая, что его род опозорили, поставив его воинов с краю. Только данное слово, не пререкаться в походе с Бэндэбикэ удерживало его от резких слов. В дозор поставили воинов племени Тангаур во главе  с хитрым, изворотливым вождём Хасаном. Хасан сам по себе был добродушен и весельчак. Его никак нельзя было сбить с шутливого настроя. Порой обидные слова, говорил с потемневшим от ярости лицом, но с улыбкой, да так, что обидчика выворачивало наизнанку от злости. Хасан умел находить выходы из любой ситуации, за что ценили его вожди окрестных соседей племени.  Тыл войска надежно охранял высокий, обрывистый берег Сакмары.
Вечерело. Воины, уставшие от многодневного перехода по жаркой степи, поужинав, укладывались на отдых, положив рядом с собой оружие. Коней не расседлывали,  только расслабили подпруги. Вожди собрались, обсудить дела. Бэндэбикэ спросила все в порядке ли у них? Вожди утвердительно отвечали, что пока, хвала Аллаху все идет хорошо. Люди сыты, отдыхают. Дозоры настороже. Бэндэбикэ внимательно выслушала их, отпустила по своим местам. Вождям тоже надобно отдохнуть.
Наступила замечательная летняя ночь. Земля, прогретая еще по-летнему жарким солнцем, отдавала теплыми волнами накопленное за день  тепло. Оно тихо струилось, ласково шевеля волосы спящих воинов, перебирая косматые гривы пасущихся лошадей. Ночь была  безлунная. Новый месяц ещё не народился, зато степное небо было украшено мириадами крупных ярких разноцветных звезд. Среди созвездий мелькали огненные  метеоры,  расчерчивая  небесный купол светящимися полосами. Полную тишину ночи нарушали хрустко жующие лошади, крики ночных птиц. Вот где-то ухнул филин, ему ответил болотный чибис. Это обменивались сигналами секретные дозоры, что были рассыпаны по краям лагеря. Стража зорко охраняла покой воинов. Время летело незаметно. Близился рассвет.
На рассвете все войско пришло в движение. Воины завтракали вяленым мясом,  сушенным курутом. Кто-то  разводил речной водой талкан, замешивая походную кашу. Костры разжигать было строжайше запрещено. Дым мог обнаружить раньше времени расположение башкирского войска.  Завтракали, кто как может из своих запасов. Из-за степного далека, брызнуло лучами встающее солнце. Все воины рядами встали за своими вождями  на утреннюю молитву.  По всем приметам, быть сегодня битве. Надо позаботиться о своей душе и попросить Всевышнего о быстрой смерти, если суждено умереть, либо дать легкую рану. Попросить Аллаха даровать им победу, ибо сражаются не ради корысти, а защищая родину. Не все джигиты знали установленные молитвы, но молились, кто, как умел, и их молитва была чиста и искренна.
Бэндэбикэ молилась отдельно. Нельзя по канонам ислама женщине своим присутствием отвлекать мужчину от беседы с Аллахом. Молилась она истово. Со слезами на глазах просила Аллаха не допустить кровопролития. Уберечь башкирских воинов от напрасной гибели. Просила вразумить казахов и увести их из башкирской страны. Женщины, сопровождавшие ее в походе, вторили ей вслед. Наконец-то Бэндэбикэ выпрямилась, прошептав последние слова молитвы, провела ладонями по лицу. Все войско огромным эхом прошелестел «Аминь».
Вдруг послышались дробные  звуки боевых барабанов «нэгэрэ». Это были сигналы тревоги.  Опасность была близка. Все войско мгновенно, построившись, замерло  на своих местах. Вперед войска выехали Бэндэбикэ и вожди племен. Они сосредоточено смотрели впереди себя, ожидая появления противника. Дозоры тангауров вихрем скакали в сторону войска, предупреждая криками «Идут! Идут!». Последним прискакал Хасан. По его разгоряченному лицу струился пот, он весело улыбался:
- О, Аллах сколько их. Страсть,-  красивым полукругом обогнул вождей и встал с краю. Его конь  тяжело поводил боками. Видно было, что пришлось ему ночью нелегко. Хасан соскочил с коня и крикнул в сторону своих тангауров:
- Абдулхай, приведи мне запасного коня!
Абдулхай вскачь привел лошадь. Хасан нетерпеливо вскочил на него и присоединился к группе вождей. Его распирало веселое возбуждение.
- Много их, однако! – рассмеялся Хасан, - прут,  как саранча!
Бэндэбикэ сдержано улыбнулась, вожди только хмыкнули, не поддержав веселья сотоварища. Хасан согнал улыбку, построжел.
- Далеко они отсюда? – спросил Абдулгани.
- Да нет. Сейчас во-о-н-н, из-за того пригорка должны появится. Еще пару сакрымов.
Юламан дал знак,  вестовые поскакали вдоль рядов.
- Готовьтесь! Готовьтесь! Они близко! Они близко!
Все замерли в ожидании. Воины, в мучительной тревоге, вытягивая шеи, смотрели в степную даль. Кто-то шептал предсмертную молитву, кто-то прощался в мыслях с родными. Стояла тишина, полная ожиданием смертной схватки. Наконец-то из-за пригорка вымахнули первые  всадники.  Увидев выстроенное войско, мгновенно исчезли. По прошествии некоторого времени первой волной выскочили передовые отряды казахов. Они с криками и гиканьем неслись на ряды башкир, не доскакав несколько сотен метров,  резко разворачивались и в притворной панике ускакивали назад. Башкиры стояли невозмутимо. Такие демонстрационные наскоки казахов повторялись несколько раз. Они выманивали башкир из удобной позиции. Но, башкирские воины были знакомы с подобной тактикой. Башкиры ждали подхода главных отрядов противника. Вскоре показалась  вторая волна всадников. Это подошли основные силы. Казахи умело и быстро стали выстраиваться в боевой порядок.  Наконец-то  выстроились. Впереди войска встали казахские вожди и батыры. Противников разделяло пара сотен метров. Установилась тяжелая, гнетущая тишина, готовая взорваться криками ярости, звоном сабель и предсмертными хрипами.
Бэндэбикэ тронула коня,  выехала навстречу казахам. Башкирские вожди с изумлением смотрели ей вслед, не понимая, что она делает. Абдулгани крикнул ей вслед:
- Бэндэбикэ! Ты куда?
Бэндэбикэ не отвечая, приближалась к рядам казахов. Абдулгани тоже стегнул коня  резкими скачками нагнал Бэндэбикэ.
- Ты, что надумала Бэндэбикэ? Неужто  пощады просить собралась? Не вздумай! Не позорь  честь рода, племени и честь всей страны башкир!
Бэндэбикэ не отвечая, продолжала ехать. Достигнув середины расстояния, разделявшей два войска, она остановилась и крикнула:
- Стойте братья казахи! Зачем вы войной пришли в нашу страну? Разве мы враги?   Чего нам делить? Если землю, степь широка, всем места хватит. Если наживы, то никто не был счастлив на несчастии других. А если славы, то стоит ли она слез и проклятий матерей погибших воинов-джигитов? Мы, с вами одной веры, а разве Аллах простит вас - убивающих и грабящих единоверцев. Подумайте, прежде чем решится на битву! Ну, а если мои  слова не вразумили вас,  то мы готовы дать бой и умереть, защищая свою землю!
Абдулгани с тревогой ждал реакции казахов. Прикидывал, как спасти Бэндэбикэ в случае внезапной атаки.
По рядам казахских воинов прошло шевеление. Из передней группы вождей и батыров выехал пожилой казах-аксакал и спросил:
- Ты, кто такая, чтобы говорить такие речи доблестным воинам казахских племен славного Младшего Жуза?
Бэндэбикэ с достоинством ответила:
- Я, Бэндэбикэ, из  племени Бурзян. А, рядом со мной Абдулгани – аксакал из славного рода карый, племени Кипчак. А, позади войско всех четырех племен нашего края Кипчак, Бурзян, Усерган и Тангаур. Теперь назови себя аксакал.
Казахский аксакал был смущен. Он явно не ожидал, что их встретит объединенное войско башкир. Казахи рассчитывали, что если и встретят сопротивление башкир, то незначительное, по слухам дошедших до них,  башкирские племена  погрязли в раздорах, что нет у них единства. А, одинокое племя, даже могущественное можно одолеть, если навалится скопом. Да, незадача! - думал казах. Казахское войско тоже было не маленькое, но одолеть башкира в битве, в котором решается судьба его родины, почти невозможно. Если и возможно, то только с большими потерями,  полным их уничтожением. А, возвращаться в степи с позором? Это хуже смерти. - Придется дать бой! – решил аксакал.  Он крикнул в ответ.
- Мое имя Амангельды, если это о чем-то говорит тебе? Но знание моего имени не спасет вас башкир от горечи поражения! – он поднял руку, чтоб подать знак к атаке. Казахское войско подтянулось, воины подняли копья, приготовились к броску на  башкир. Все джигиты замерли в смертной тоске ожидания первого удара. Тут раздался голос Бэндэбикэ:
- Стой Амангельды! Твое имя очень многое может сказать! Оно останется в веках в памяти моего народа, как человека мудрого, сохранившего мир между нашими народами и жизни своих соплеменников. Посмотри внимательней, наши воины готовы до последнего биться за жизни своих близких и за родину. За что будешь биться ты и твои воины? За кусок мяса угнанных лошадей и лоскут украденного халата? Что ты скажешь матерям, у которых ты отнимешь жизни их сыновей в этой битве? Ты обогатишься на короткое время, а о дальнейшем ты подумал? Неужели башкиры так просто оставят тебе твое преступление? Они будут мстить,  мстить жестоко. Ты, зажжешь такое пламя ненависти среди наших народов, что эхом будет отдаваться еще многие столетья. Ни тебя не будет, ни меня, наш прах истлеет в сумраке веков, а наши внуки и правнуки будут кровь лить из-за необдуманных поступков твоих вождей и вашей алчности. Думай, очень хорошо думай, прежде чем отдашь приказ к атаке!
Амангельды был поражен словами Бэндэбикэ! Он поразился ее мудрым словам, и с каким достоинством и решимостью были сказаны. Он долго сидел в раздумье, затем повернул коня и к недоумению всего казахского войска поехал обратно. Вожди встретили своего предводителя с вопросами, почему нет сигнала к битве? Амангельды не отвечая на вопросы, коротко приказал собраться всем своим  вождям, батырам и аксакалам.
Бэндэбикэ  смотрела ему вслед, а Абдулгани не менее Амангельды был поражен страстными словами Бэндэбикэ. Ни слова не сказав, Абдулгани взял повод ее коня и повел его с Бэндэбикэ в сторону башкирского войска. Она повиновалась без слов. Силы вдруг оставили ее. Тимербай, Юламан, Хасан с тревогой спрашивали, что случилось? Абдулгани коротко рассказал, о чем говорила Бэндэбикэ с казахом. Вожди недоуменно покачали головами. Удивились силе ее слов. Посовещавшись между собой, решили ждать  ответа казахов.  
Долго стояли два войска друг против друга в ожидании решения совета казахских аксакалов. Долго не утихал спор среди казахов. Предводители родов кричали, что им лучше принять смерть, чем вернутся с похода без добычи. Что это позор чести джигита и его роду, что вся степь будет насмехаться над ними. Амангельды сидел на земле, перебирал в руках кожаную бахрому  камчи.  Ждал, когда его вожди выдохнутся, и пройдет словесный запал. Он принял решение. Слова Бэндэбикэ убедили в бессмысленности этой битвы. Ничего кроме крови и смерти они отсюда не унесут. Да и башкиры на своей земле. Даже если казахи одолеют в этой битве башкир, кто поручится, что вон, за той дальним холмом не стоят свежие силы? Отбиваться тогда не хватит сил. Пока дойдут обратно до Яйыка, сколько стычек будет, в которых казахи постепенно растеряют всех своих джигитов. Слишком глубоко вошли в башкирские земли!  А, пока он сидел и смиренно слушал, как гневно обличают в трусости его соплеменники. Амангельды с самого начала не хотел этого похода. Но, шайтан попутал. Виноват во всем тот бродячий дервиш. Он по всей степи ездил, рассказывал, что башкиры в раздоре меж собой, что от набегов друг на друга они ослабли. Бери их всех, поодиночке как лиса курей. Ну и всполошился народ в ожидании легкой добычи. Ага, вот она добыча, перед тобой. Да, только голыми руками не возьмешь. Ох, зря послушался и возглавил этот поход - раскаивался Амангельды. Постепенно шум стих. Амангельды поднял голову:
- Ну, все выговорились? А, теперь слушайте меня! Вы, можете обвинять меня в трусости, но свое решение не изменю. Я, решил повернуть наших коней обратно.
- С чего это ты Амангельды переменился? Неужто эта башкирская баба тебя околдовала? – ехидно спросил один из батыров.
Амангельды потемнел от злости. Он выхватил камчу и с размаха вытянул по спине говорившего:
- Кто тебе слова давал так говорить о женщине?! Стыдись. Она сказала слова, какие сказала бы любая мать на земле. Что ты имеешь против слов матери? Она в своих словах убедила меня, что наша битва бессмысленна. Что даже если мы победим в этой битве, то своих границ мы живыми не дойдем. Слишком большое пламя ненависти мы разожжем.  Мы уже успели натворить немало бед. Теперь думайте, достойные вожди, как мы вернемся домой? Ты, вот Оразбай, - ткнул камчой Амангельды, - что ты скажешь своим матерям, когда вернешься без своих воинов? А, ты, Нуралы, сколько воинов увел из племени? Три сотни воинов. Куда будут, ходит на могилы их отцы для поминовения? А, ты  Кадырбек, согласен, чтоб тебя в твоем племени день и ночь проклинали за гибель соплеменников? Ну, что молчите?- спрашивал молчавших вождей. Они молчали, ибо каждый представил глубину того бедствия, в который они могут окунуться, если такое случится, как обрисовал Амангельды. Настала тишина, только звякали удила коней.
- И что же делать? – подал голос Нуралы. Амангельды выпрямился:
- Заключать мир с башкирами! Это единственный выход.
- Если сами башкиры согласны, то мир! – разом загомонили батыры. Амангельды сел на коня и приказал:
- Садитесь на коней и за мной! –  тронул коня, направляясь в сторону башкирского войска.
Башкиры, увидев казахских батыров, выровняли ряды и угрожающе подняли копья. Амангельды поднял руку:
- Я, хочу говорить с Бэндэбикэ!
Из рядов войска выехали Бэндэбикэ, Абдулгани, Тимербай, Юламан, Хасан. Они настороженно приближались к казахам. Когда до них оставалось около пятидесяти метров, Амангельды подал знак, сам и сопровождающие батыры  спешились. Это был знак мира. Башкиры тоже слезли с коней, направились уже пешком к казахам. Амангельды первым протянул по обычаю всех кочевников две руки. Бэндэбикэ замешкалась. В воздухе повисло напряжение. Такая неучтивость может оскорбить казахов. Тогда боя не избежать.  Все замерли. Кое-кто уже нашаривал за поясом кинжал. Абдулгани подтолкнул Бэндэбикэ. Она вышла вперед и пожала руки Амангельды. Все  улыбнулись и уже свободней зашевелились. По знаку Амангельды его джигиты проворно принесли белую кошму и расстелили на земле и пригласили башкиров сесть. Бэндэбикэ шевельнула рукой,   башкирские вожди сели подогнув под себя ноги. Казахи тоже присели напротив.
- Спасибо, за такой почет, уважаемый Амангельды, но мне хочется все-таки спросить. Что вы решили? – спокойно спросила Бэндэбикэ.
- Мы, обдумали твои слова, уважаемая Бэндэбикэ! Долго думали и пришли к выводу, что ты права! Война нам не к чему. Кочевать всем места хватит. А, зло творить - это только себе вредить! Ты, прости нас Бэндэбикэ, за все зло, что мы причинили. Шайтан нас попутал. Соблазнил легкой добычей.
- Ты, Амангельды, не у меня проси прощения, а вот у Юламана. Вы, четыре  аула его племени сожгли. Скот угнали и девушек увели на свою сторону. Чем вину заглаживать будете?
- Могу только их вернуть обратно. Этого хватит? – спросил Амангельды.
- Что молчишь, Юламан? – спросила Бэндэбикэ.
Юламан сидел с потемневшим лицом. Сердце его грызла обида за разоренные аулы племени, за увезенных в плен девушек и джигитов. За нанесенное оскорбление его племени. Юламан хотел было высказать резкие, хлесткие слова обиды  казахам, но  внимательно наблюдавшая за ним Бэндэбикэ успела положить свою ладонь на руку Юламана и сжать его. Юламан вздрогнул,  очнулся, тяжело посмотрел на казахов.
- Нам верните наше, чужого не надо, – глухо ответил он.
- Решено, – сказала Бэндэбикэ - но есть еще одно условие.
- Какое? -  настороженно спросили казахи.
- Дайте слово, что больше не будете совершать набеги в нашу страну!
Амангельды и его батыры переглянулись, одобрительно кивнули головой:
- Даем слово, что будем хранить вечный мир среди наших народов. Как нельзя распилить луну, так и нельзя нарушить наше слово, – торжественно поклялись они.
Бэндэбикэ улыбнулась и твердо заявила:
- Мы, башкиры, тоже клянемся хранить вечный мир между нашими народами. Кто же повинен будет в нарушении этого слова, то будет он навечно изгнан из племени-рода своего, и быть ему безродным бродягой. Да проклянет его имя народ.
Казахи вынули хлебную лепешку и шепотку соли. Каждый, кто присутствовал, отломил кусочек лепешки, макнув в соль, съел его, подтверждая свою клятву. Потом, вскинув ладони рук, прочитали благодарственную молитву и, проведя ладонями по лицу, хором сказали « Аминь». Дело сделано. Амангельды улыбаясь, спросил у Бэндэбикэ:
-  А, теперь праздник?
- Подожди, Амангельды, давай разведем наших воинов в разные стороны. До сих пор врагами смотрят друг на друга – устало ответила Бэндэбикэ.
- И, правда! Оразбай, Нуралы, Кадырбек отведите отряды. Режьте скот и готовьте кумыс. Праздновать будем. Уважаемые, приглашаю в мою юрту.
Абдулгани, Тимербай, Юламан, и Бэндэбикэ вернулись назад к войску. Они раздавали приказы своим воинам. Воины радовались «Мир!». Войско сломало строй.  Джигиты каждого племени проворно расставили свои юрты и уже повалили первого коня для угощения. По всей лощине Сакмары задымили костры. Недавние враги собирались праздновать достигнутый мир.
Бэндэбикэ смотрела на эту суматоху, снующихся людей, слушала беззаботный смех джигитов и благодарила Аллаха, что он отвел такую бойню.
- Что Бэндэбикэ, любуешься делами своих рук? – спросил подошедший Абдулгани - надо же такое провернуть? Как ты не боялась ехать к ним прямо в руки? На что надеялась? Я, боялся, что тебя схватят, и я себе этого никогда не простил бы.
- Сама не знаю! – честно ответила Бэндэбикэ – только вот почувствовала толчок  в груди, как будто кто толкает « Иди, скажи, что бессмысленна эта война, что погибнут неповинные джигиты из-за чьей-то алчности!» Пошла и как видишь, получилось!
-  Да, тут без помощи Аллаха не обошлось. Помогли тебе твои молитвы. Раз свято веришь в него, стало быть, и сама святая!
- Да, что ты, какая я святая? Не обижай меня! Просто хочу мира и счастья моему народу.  Пока есть силы, буду  этому способствовать. Только бы Аллах не отвернулся от меня.
- От такой заступницы своего народа не отвернется. Не слепой же он, в конце - концов, -  усмехнулся Абдулгани.
Праздник продолжался всю ночь. Недавние соперники состязались в борьбе и скачках. Показывали приемы конного боя, умение владеть оружием. Любители песенных состязаний собрались вокруг казахских акынов и башкирских сэсэнов, которые состязались в умении восхвалять свою отвагу и доблести недавних врагов. Много было искреннего веселья и радости. Как не радоваться когда, кровавая коса так и не начала свою смертную жатву среди празднующих, а теперь вот они живые сидят, радуются этой теплой ночи, звездам, и всей прекрасной молодой жизни?
В юрте, Амангельды с искренним уважением ухаживал за гостями – башкирами. Сам лично оделял жирными кусками конины  гостей. Бэндэбикэ  был оказан неслыханный почет. Мужчины посадили ее за один достархан и обращались как равной. Потом, башкиры пригласили казахов в свои юрты. Веселье длилось до рассвета. Наутро все джигиты сонные и с опухшими от кумыса веками глаз умывались в волнах реки Сакмар. Они весело приветствовали казахов, так же умывавшихся рядом. Проворно позавтракав остатками вчерашнего пира, засобирались домой. По команде своих вождей башкиры и казахи  построились  друг против друга. В просвете между этими рядами верхом на конях показались Амангельды, Орынбай, Нуралы, Кадырбек, им навстречу выехали Бэндэбикэ, Абдулгани, Юламан, Тимербай и Хасан.
Амангельды поднял руку. Все стихли. Он громким голосом прокричал:
- Как вечно это светило, так и вечна дружба башкиров и казахов. Отныне быть нам братьями навек. Я, Амангельды, вождь казахских племен Младшего Жуза еще раз подтверждаю клятву, данной мной вчера этой святой женщине Бэндэбикэ. Башкиры, гордитесь ею! Она ваша совесть и святость!
- От имени башкир, я, Бэндэбикэ, подтверждаю клятву, что отныне ни одно копыто башкирского коня не вступит на землю казахов, только  если по дружбе.
Все воины разом крикнули священные кличи своих племен. Амангельды не слезая с коня, обнимал Абдулгани, Тимербая, Юламана, Хасана шепча при этом « Аман болыгыз».  Отдельно пожал руки Бэндэбикэ. Посмотрел ей в глаза и прошептал « Святая, замечательная Бэндэбикэ! Аман бол!»
Прощание длилось долго. Недавние враги, обнимались, говоря прощальные слова. Потом разом по знаку вождей сели на коней и повернули в разные стороны. Казахи ушли в свои степи за рекой Яйык, их сопровождали усерганцы, что должны были принять возвращаемых девушек, джигитов и скот. Уже скрылись за горизонтом конные отряды.   Опустел берег реки. Постепенно улеглась поднятая множеством коней пыль.  Излучина Сакмары погружалась в тишину.  Немного погодя, в полной тишине, пугаясь  собственной смелости, тренькнула трясогузка. Над  водой темной тенью пронеслась ласточка. Где-то в заводи всплеснула рыба, а в камышах робко крякнула утка. Жизнь продолжается.

                                               Часть вторая                  
                                       « Бэндэбикэ и Еренсэ»
                                               Глава первая                                                                                  
Раздался громкий звук упавшего казана и веселый смех Куйбикэ:
- Эх, Ахмат! А, еще я! Я, джигит, силы хоть отбавляй, а сам казан поднять не можешь!
-  Понаставили тут всего, пройти нельзя! – смущенно пробормотал Ахмат, потирая ушибленную коленку.
-  Конечно, ломишься как медведь! – заливалась Куйбикэ.
Ахмат красный от стыда, рывком поставил казан на треногу и поспешил уйти от  насмешек озорной Куйбикэ. Куйбикэ, все еще посмеиваясь над неуклюжим Ахматом, принялась мыть казан. Проворно разожгла огонь под ним,  налила воды, запустила мясо. Тут же с краю поставила котелок для чая. Пока все это начинало кипеть, так же быстро и умело замесила пресное тесто. Раскатав лепешкой, разворошила костер, положила его и засыпала горячей золой. В казане уже вовсю кипела вода, распространяя вокруг вкусный запах варящегося мяса. Куйбикэ вынула приготовленный пучок высушенных трав, положила в кипящий котелок. Сразу запахло ароматом мяты и зверобоя. Тут и кулсэ приспело. Куйбикэ разгребла золу, осторожными движениями вынула лепешку из костра,  перекидывая с руки на руки, очистила от прилипших угольков и золы. Белая с черными подпалинами горячая лепешка-кулсэ была готова  к завтраку. Куйбикэ положила его на медный поднос, подхватив котелок с заваренной травой, понесла все это  в юрту. Там  быстро расстелила скатерть, расставила пиалушки с иремсеком, курутом, маслом, сливками, положила стопочку ягодной пастилы. Обдув еще раз от остатков золы лепешку, разломила на кусочки. Поставила котелок с травяным чаем. Осмотрев еще раз скатерть, Куйбикэ осталась довольна. Вроде ничего не забыла.  Подошла к лежащей в глубине юрты Бэндэбикэ.
- Апай! Апай! –  тихонько дотронулась она до ее плеча. Бэндэбикэ открыла глаза.
- Я и не сплю! – ответила.
- А, чего тогда лежишь? Солнце вон, как высоко встала! – попеняла Куйбикэ.
- Да, что-то нехорошо мне!
- Заболела, апай? – испугалась Куйбикэ.
- Да, нет! Телом я здорова, вот только душа болит!- ответила Бэндэбикэ, поднимаясь с верблюжьего одеяла.
- С чего бы ей болеть? Все же хорошо. Скот и люди живы и здоровы. Дети не болеют. Аксакалы довольны. Вроде войны нет. Все тебе славу поют, – беспечно тараторила Куйбикэ, пока Бэндэбикэ умывшись, усаживалась к скатерти. Куйбикэ  налила  чаю. Бэндэбикэ осторожно пригубила, не горяч ли,  не спеша начала пить, слушая торопливую и бестолковую стрекотню младшей сестры. Та продолжала в том духе, посмеиваясь;
- Кругом тихо. Вон сколько лет уж  набегов не было. Некоторые джигиты уже от безделья маются. Поговаривают,  не пора ли куда-нибудь в набег сбегать? Ведь совсем от скуки помереть можно. Кони застоялись, да и руки слабнут. И знаешь Бэндэбикэ, тут Еренсэ заводила. Как джигиты соберутся в кружок, так он первым и начинает про набег. Совсем укорота нет, бестолковому.…Ой, чего это я разболталась? – испугалась Куйбикэ.
Бэндэбикэ помрачнела. Значит, правда, что ей говорили. Опять эти разговоры про намечающееся озорство. Тут еще Еренсэ замешан, да и не просто замешан, а как уже слышала, вправду атаманить решился. Ох, Еренсэ, Еренсэ! Кровь молодецкая покоя не дает? Совсем Аллаха не боишься! Вырос значит.  Да и не заметила как! Опять сердце защемило. Что-то на душе не спокойно. Мужа, покойного, Арыслана во сне видела. Что-то часто стал появляться во снах. К добру ли? Ох, Арыслан, Арыслан! Что ж ты меня одну оставил?  
Нахлынуло прошлое. Вспомнила, как замуж выходила в этот аул.
Какой пышной свадьба была. Как много гостей было. Да,  свадьба богатой была, да невеста на нее смотрела с печалью. Не по своей воле выходила она. Отец Бэндэбикэ, Котлогильде-бий, могущественный человек, вождь рода Суун, племени Кипчак отдавал замуж ее за Арыслана, сына вождя племени Бурзян. Эта свадьба была условием заключения  мира между двумя могущественными племенами. Кипчаки и бурзянцы долгие годы враждовали меж собой. Народ устал от взаимных набегов. Аулы были разорены. В преддверии голодной зимы, необходим был мир, чтоб подготовится к долгой и снежной поре.  Арыслан, высокий, смуглый, как все бурзянцы,  поначалу не понравился ей. Как она плакала, узнав решение отца. Как она молила его:
- Атай, не отдавай меня за него! Молю тебя, за любого пойду замуж, только не за этого Арыслана. Не люблю его. Пожалей меня.
Котлогильде сидел тогда, повесив голову в тяжелом раздумий. Услышав мольбы дочери, он поднял голову, протянул руки навстречу. Бэндэбикэ с рыданиями бросилась ему на грудь. Котлогильде с нежной печалью гладил ее по голове и горестно убеждал ее:
- Знаю доченька, как тебе тяжело, знаю! У самого сердце разрывается, видя твои слезы! Ты, ведь любимица моя, одна красавица среди моих детей! Ласточка ты моя!
- Атай, прошу, не отдавай!
- Ничего поделать не могу.  Ты пойдешь замуж за Арыслана! Так решил совет аксакалов нашего  племени.
- Тогда я убегу  или брошусь со скалы в наших горах, а замуж не выйду!
- Что, ты? Разве можно лишать себя жизни, которую тебе даровал Аллах. Не гневи Его!
- А, что мне делать? Я, ведь тоже живой человек, тоже жить хочу, как все!
- Как все? – Котлогильде резко выпрямился и с гневом посмотрел на дочь - Что ты понимаешь под словом, как все? Ты забыла, чья ты дочь? Хочешь жить как все?! А те джигиты, которые погибли в этой войне с бурзянцами, не хотели разве жить как все? Почему ты говоришь только о своей  жизни, лишая этим сородичей права на жизнь. Ты, пойми, Бэндэбикэ, выйдя замуж за Арыслана,  все племя и наш род вздохнет спокойно. Мир настанет. Перестанут погибать наши воины, а матери   оплакивать  погибших. Наш род обезлюдел. Свадеб уже, который год не играем. Дети  не стали рождаться. Мы, слабеем. Даже наша отвага и доблесть не заменяет  нехватку воинов.  Еще одна зима и мы, как род, погибнем. Ты этого хочешь?
Бэндэбикэ ничего не ответила, она только горько плакала, уткнувшись в подушки. Котлогильде охватила пронзительная жалость к дочери, и он снова прижал ее к груди.
- Бэндэбикэ, милая моя! Я, сам плачу тайком от  мысли, что ты идешь не за любимого. Если б не эта проклятая вражда с бурзянцами, с радостью отдал бы тебя за твоего парня из племени Тангаур.
Бэндэбикэ отстранившись и все еще всхлипывая, смущено посмотрела на отца:
- Атай, откуда знаешь про него?
- Знаю, дочка, знаю. Все-таки глаза имею. Да и сердце подсказывает.
- Что же мне теперь делать?
- Вытри слезы, и готовься к свадьбе. Это твоя судьба, дочка! Ты, дочь предводителя рода. Люди надеются,  ждут от нас решения, как спасти наш род и установить мир. Они имеют на это право. Такова наша участь, которую возложил на нас Всевышний: - не принадлежать себе, заботиться о сородичах. Я же с детства готовил тебя к  роли, быть женой предводителя ! Учил тебя всему, чему сам обучен. Ты, думаешь, зря я отдавал золотые тэнгэ за твое обучение  бродячим дервишам? Ты, грамоте обучена, молитвы знаешь наизусть. А главное, священную книгу Коран, читать можешь. Значит слово Божье тебе  открывается через глаза. Уши еще можно наполнить ложью, а глаза не обманешь. Ты, Богом отмечена. А,  Он возложил на тебя эту ношу, заботится о людях, не спрашивая в награду. Это   твоя доля и твоя судьба. Вспомни, где твои братья? Все погибли в войне. Остались лишь ты и внуки. Разве мать твоя не плакала когда хоронила их? От горя слегла, когда в один день троих твоих братьев пришлось хоронить. Да не встала потом, угасла в одночасье. И ты хочешь, чтоб я, вождь, поддавшись на твои уговоры, обрек сородичей на смерть и  погибель всего рода? Одумайся, Бэндэбикэ. Разве тебе не жалко их? Я, пожалею тебя одну, а обреку на смерть тысячи? Нет, доченька, не бывать этому, да ты и сама не захочешь таких смертей. Сердце у тебя доброе, знаю. Смирись,  прими и неси эту ношу через свою жизнь с достоинством
Слушая страстную речь отца, Бэндэбикэ постепенно успокаивалась, проникалась тяжестью такого нелегкого для отца решения - пожертвовать своим ребенком во имя сохранения племени.
С каменным сердцем провела свадьбу и первую брачную ночь. Арыслан был несколько обескуражен ее холодностью.  Время шло,  Постепенно привыкали друг другу. Арыслан оказался не так уж плох. Конечно, был жестким. А, кто не был жестким в то беспокойное время? Тем более наследному сыну предводителя племени.  Вскоре  родив сына, она узнала настоящий характер своего Арыслана. Сына она родила  весной, когда горы, степи расцветают буйным разноцветьем. После мучительных родов, когда  Бэндэбикэ  лежала, прижав писклявый комочек к груди, в юрту шумно прошуршав огромным букетом цветов, ворвался Арыслан. Он упал перед Бэндэбикэ, прижался щекой к ее ладони и ласково прошептал:
- Спасибо, моя Бэндэбикэ! За сына спасибо!
Оторопевшая Бэндэбикэ от избытка чувств заплакала слезами облегчения и радости, поняв,  как она любима. Бэндэбикэ  робко, нерешительно впервые ласково провела по его склоненной голове, в ней шевельнулось что-то ответное. Вроде, как камень, запрудивший всю ее душу наконец-то был опрокинут. Она вместе со слезами выплакивала, все,  непонятое, все недомолвки и обиды, что было между ней и Арысланом. Выплакавшись, она посмотрела на сына и мужа чистым, всепрощающим взором.  Улыбаясь, Бэндэбикэ освободила руку и мягко толкнула Арыслана к выходу:
- Иди Арыслан. Люди смотрят. Ты все-таки  мужчина, вождь. Не пристало тебе так по-мальчишески проявлять радость. Иди, ребенка пора кормить.
Арыслан очнулся,  ласково смотря на жену, протянул подарок - золотые браслеты - вызвав восхищенный шепот находившихся в юрте женщин:
- Это тебе Бэндэбикэ!
- Спасибо, родной!– смутилась Бэндэбикэ и поторопила мужа - Иди, иди!
Арыслан еще раз, поцеловав жену и сына, вышел из юрты. Женщины окружили Бэндэбикэ, завистливо рассматривали мужнин подарок...
Как давно это было…!
Бэндэбикэ очнулась, потерла браслеты, что были надеты на нее. Она так и не снимала с того памятного дня. Они уже истончились, да и поцарапаны. Нет, того блеска. Но дороже подарка у нее нет.
- Апай, твой чай давно остыл! – встрепенулась Куйбикэ – вся в думах! Давай я горячего налью.
Бэндэбикэ, машинально протянула пиалушку, спросила сестру:
- Так говоришь, что Еренсэ сбивает молодежь на набег, да?
- Люди говорят, да девушки давеча проболтались. А, что, неужто и вправду пойдут? - растерялась  Куйбикэ.
Бэндэбикэ  прихлебывала чай, задумчиво смотря в дверной проем, в степную даль. «Ох, Еренсэ, Еренсэ»- подумала Бэндэбикэ –   Всем ты хорош.  Силой Бог не обделил, да и сам красавец, хоть куда.  Язык остер, как бритва. Можешь   смехом заразить людей, можешь и заставить краснеть от стыда.  Мечта любой девушки. Да, только опять  Аллах испытание возложил, дав тебя мне в мужья.  Эх, Арыслан, Арыслан. Мало ты прожил!- вздохнула Бэндэбикэ, утопая в воспоминаниях.
Ведь так все хорошо начиналось после рождения сына. Какой праздник Арыслан закатил на радостях!
Котлогильде бий из первых приехал. Прослезился аксакал, увидев внука:
-  Благослови тебя Аллах, внучек! Молодец, Бэндэбикэ! Жаль только мать не дожила до этого дня!
Бережно подержав, передал его Бэндэбикэ. Обнял зятя, потом спросил:
- Как назвали внука?
- Карим!
- Красивое имя!
Арыслан, гордый, счастливый пригласил свекра в юрту. Всю неделю приезжали вожди окрестных племен и родов, уважаемые аксакалы, знатные батыры проявить  почет и разделить радость.
«Быстро течет время, как вода в реке, ни ладонями не остановишь, ни годами ее не запрудишь. Не властен человек над ним»,- думала Бэндэбикэ, вспоминая прошлое счастье – Была ли я счастлива? Была! Этого у меня не отнять. Арыслан оказался достойным мужем. Как потом все заполыхало, как  расцвела  наша любовь! Как он любил меня и моего сына!  Каждый день с замиранием ждала благодатных вечерних часов, когда в уютной сумеречной темноте юрты,  часами любовалась, как Арыслан смеясь, подкидывал сына под самый санарак хохочущего от удовольствия Карима. За что мне такое счастье, думала тогда я - вспоминала Бэндэбикэ. – Да недолго длились эти годы. Когда у тебя слишком хорошо - жди беды! Так говорили наши предки. Пришла беда и в мою юрту. Сыну было три года, когда Арыслан посадил его на коня. Как смеялся Карим от радости! Поехали они  в степь,  да видно чеснок вырос на их пути. Сильный дождь пролился в тот день. Промокли оба насквозь. Когда Арыслан привез сына домой, он уже весь горячий был. Заболел сильно. Сколько ночей не спала Бэндэбикэ возле Карима. Поила горячим молоком с медом да барсучьим жиром натирала маленькое тельце. Целебные травы заваривала. В шкуру только что зарезанной овцы заворачивали. Ничего не помогало.  Арыслан с почерневшим лицом от горя целыми днями ездил по окрестным кочевьям в поисках какой-нибудь бабки или знахаря для сына. Всех известных в округе лекарей - табибов привозил в аул с надеждой на выздоровление Карима. Но, все было тщетно.  Карим угасал на глазах.  На рассвете  Карим как-то  странно захрипел и затих. Он  умер. Бэндэбикэ от горя застыла. Ее душа умерла. Арыслан дико взвыл и выбежал из юрты. Вскочив на коня, он ускакал в темную степь. Вернулся поздним вечером. Его было не узнать. Лицом еще больше почернел и на людей смотрел пустым взором. Бэндэбикэ после похорон сына слегла,  болела почти до самой зимы. Уже снег выпал, когда Бэндэбикэ впервые вышла  на простор глотнуть свежего воздуха. Дни шли. Бэндэбикэ поправлялась. Уже по хозяйству распоряжалась. Только беспокоил ее Арыслан. Он осунулся, стал неразговорчив и всегда смотрел на нее виноватым взглядом. Он считал себя причиной смерти сына. Бэндэбикэ успокаивала его, убеждая,  что на все воля Аллаха, что еще родят детей. Но все было напрасно. Днями сидел он, молча вперив пустой взгляд в сторону. Люди в племени уже поговаривали, что Арыслан умом тронулся от горя. Качали головой, сочувствуя ему.
В один из зимних ясных дней, собрались джигиты всего аула на охоту. Очень уж волки донимали  скотину. Дня не проходило, чтоб они  кого-нибудь не задрали: - овец, коров или  стригунков. В одну из ночей до того обнаглели, что почти полтораста овец полегло от их острых клыков. Все мужское население собралось сделать облаву. Арыслан  собирался на охоту. Оделся, потеплей. Взял сукмар и камчу с вплетенными крупными свинцовыми шариками. Снял со стенки лук, проверил его и натянул новую тетиву. Прицепил охотничий кинжал.  Перед выходом надел на голову пушистый малахай.  Бэндэбикэ  наблюдала за приготовлениями мужа, и непонятная тревога томила ее грудь.
- Арыслан! Прошу тебя, не езди на охоту! Что-то мне подсказывает,   нехорошее случится с тобой!
- Может оно и к лучшему! – проговорил Арыслан, поверяя пояс.
- О чем ты говоришь, Арыслан? Пожалей меня. Сын умер. Если с тобой что случится, я не переживу.
- Чему быть того не миновать. Судьба значит такая! Прощай! –  развернувшись, вышел из зимника и пошел к коню. Бэндэбикэ проводила его взглядом.  Вдруг тихо заплакала. Она поняла: муж ищет смерти! До сих пор не может себе простить смерти сына. Проводив взором всю кавалькаду всадников, она уже знала, мужа видит в последний раз.
В конце дня оправдались самые ее худшие ожидания. С охоты Арыслана привезли мертвым. По рассказам опечаленных сородичей  узнала, что в азарте погони Арыслан увлекся за вожаком волчьей стаи. Вожак  завлекал все дальше и дальше   за гряду холмов. Пока  джигиты в горячке гонялись за другими  волками, никто не заметил отсутствия Арыслана. Только заметив бегущую  лошадь, с пятнами крови на седле,  поняли -  случилось что-то страшное. Джигиты  поскакали по следам,  обнаружили за холмом  мертвого волка с кинжалом в груди и самого Арыслана с порванным горлом. Видно, чуя неминуемую гибель, волчий вожак подстерегал человека тут за большим валуном. Внезапным броском из-за камня он прыгнул на Арыслана и сшиб его с коня, на снег. Конь ускакал. Боролись долго. Арыслан кинжалом пронзил ему грудь, но и волк успел сжать смертельный капкан своих зубов на шее человека. Так и умерли они, не разжав объятий.  
На похороны приехал Котлогильде-бий.  Обнимал безутешную дочь, тут  словами горю не поможешь. После поминок Котлогильде хотел забрать дочь обратно. Ее  в племени уже ничто  не держало. Муж умер. Детей нет. По желанию Бэндэбикэ могла вернуться домой. Но, тут запротестовали аксакалы. Они были против ее отъезда. После семидневного траура собрали совет, пригласили на него Бэндэбикэ с Котлогильде-бием. Самый старший аксакал  заговорил:
- Прими наши соболезнования, Бэндэбикэ. Это горе коснулось каждого бурзянца,  они потеряли вождя. А ты, Котлогильде потерял зятя. Безмерно ваше и наше горе. Все в воле Аллаха, видно так было угодно ему. Как   говорит пословица: Улгэн артынан, улеп булмай! Вслед за умершим, в могилу не войдешь! Живым о живых думать надо.  Пригласили вас  мы по такому поводу. Слышали мы, Котлогильде, дочь домой  забрать хочешь?
Котлогильде твердо ответил:
- Да! А что ее тут держит? Мужа нет, ребенок умер. А, жить на правах бедной родственницы, мы не позволим. Все-таки род наш не из последних. Да и все тут  напоминает о муже и ребенке, терзая ее и без того измученное сердце.
- А, ты Бэндэбикэ что решила? – спросил аксакал.
Бэндэбикэ неопределенно пожала плечами.
- Домой вернусь наверно!
Аксакалы переглянулись и старший решительно сказал:
- Бэндэбикэ, совет нашего племени, посовещавшись, решил. Ты, не уйдешь из аула!
- Кто может  запретить мне забрать ее домой?! – возмутился Котлогильде, хватаясь за камчу. Аксакалы зашумели. Старший поднял руку:
- Погоди, Котлогильде, не ершись! Ты, мудрый человек и обычаи знаешь. Бэндэбикэ не может покинуть племя. Вы, же знаете, что племя осталось без вождя? Кто его возглавит? Мы всех знатных людей перебрали, подыскивая, кто будет вождем. Но, после долгих раздумий, мы пришли к выводу, что лучше, чем Бэндэбикэ нет. Она умна, грамотна, Коран читает. Да и родом из могущественного племени. Ты, Котлогильде-бий всегда поможешь дочери, когда наступят тяжелые времена. Да и в войне и мире, поддержка такого рода, как суун-кипчаки много значит. Она невестка нашего племени, поэтому должна остаться. Ты, не хуже нас ведаешь обычаи, Котлогильде. Остался после Арыслана, брат, самый младший, Еренсэ.  По обычаю, мы должны поженить их, чтоб не прервался род предводителей племени. Поэтому наше решение таково, - Бэндэбикэ останется в племени!
- Постойте, так значит вы решили, что моя дочь Бэндэбикэ выйдет замуж за сопливого малая? Да, вы что?! Совсем ополоумели? Не бывать этому! Забираю дочь и никаких! – горячился Котлогильде, размахивая камчой.
Аксакалы зашумели, несогласные с Котлогильде. Долго не утихал шум взаимного спора. В конце концов, шум утих. Котлогильде твердо отрубил:
- Бэндэбикэ поедет со мной. Я, забираю ее.
Старший из аксакалов, видя неуступчивость Котлогильде, рубанул рукой:
- Тогда война! Котлогильде, ты сам отдал ее в наше племя.  По обычаю она наша невестка. Без боя ее не отдадим!
Бэндэбикэ до сей поры не принимавшая участия в споре, ужаснулась;
- Какая война, вы, о чем говорите уважаемые? Отец, не доводи дело до греха. Я, останусь, и выйду замуж за Еренсэ. Того велит обычай. Война не приведет ни к чему, кроме крови и смерти. Отец, это мое твердое решение! –  поклонившись аксакалам, она вышла каменной походкой из зимника.  Котлогильде смотрел ей вслед, горестно качал головой, предвидя  будущие тяготы этого решения.
Наутро Котлогильде уезжал из аула. Бэндэбикэ проводила его.  Была спокойна, поцеловалась с отцом на прощание. Когда же он сел на коня,  не выдержала,  в порыве тоски прижалась к сапогу отца и горестно всхлипнула. Котлогильде пронзила боль за оставляемую дочь, он вскричал:
- Пропади все пропадом, Бэндэбикэ! Поехали, домой! Пусть только попробуют удержать тебя бурзянцы. Джигиты мои готовы. Пробьемся.
Бэндэбикэ всхлипывая, отбежала от отца и крикнула:
- Да, езжайте же ради Аллаха! Зачем мое сердце рвете?! -  выхватив камчу у стоящего рядом джигита, с силой хлестнула коня, на котором сидел ее отец.  Конь от неожиданности скакнул  и помчался вдаль. За ним поскакали сопровождающие джигиты-кипчаки. Бэндэбикэ повернулась, под молчание бурзянцев вошла в дом…. Буквально на следующий день аксакалы  прочитали никах с Еренсэ.
Вот так и вышла замуж за малолетнего мальчика, хотя самой было в ту пору  двадцать пять лет.
Бэндэбикэ встряхнулась, сбрасывая воспоминания как, деревья листву в осенний листопад. Чай давно остыл. Куйбикэ все так же тараторила последние новости в племени. Бэндэбикэ вслушалась в слова. Куйбикэ рассказывала, как толпа смеялись над джигитом, что искупал все лицо в кислом молоке, а колечка так и не нашел. Говорят, джигит  в ярости опрокинул медный тазик, а там кольца   и не было. Девушка пошутила, оказывается. Бэндэбикэ усмехнулась.  Куйбикэ же заметив ее улыбку,  залилась, как говорливый ручеек в весеннею пору и тут же смолкла. В юрту зашел Еренсэ. Куйбикэ снова засуетилась:
- Проходи Еренсэ, садись. Сейчас чаю налью.
Еренсэ широко улыбаясь, прошел и сел на место рядом с Бэндэбикэ.
- Ну, какие новости, Еренсэ? Куда с утра уже ездил?- спросила Бэндэбикэ.
- Куда? Так мы с джигитами собираемся на соколиную охоту, вот я и съездил  к  Искуже. Договорились, во сколько выедем.
- А, твой сокол,  Ак-тырнак, уже поправился? Вроде говорил, что-то с крылом у него.
- Да уж давно. Пару раз уже выезжал на вылет. Утку сбил. Вроде он уже в порядке.
- И куда же собрались на охоту?
- Куда, куда? На старое место, в камышах Оло Эйека - встряла словоохотливая Куйбикэ.
Еренсэ недовольно посмотрел на нее, потом разгладил морщины.
- Все-то ты знаешь, апай. – улыбнулся Еренсэ – прямо не скроешься, сквозь гору видишь.
- Как же вас не заметить? Вы же толпой ездите туда. Даже удивляюсь, какая там может быть охота с соколами, когда вы  всю дичь, поди, перепугали с такой оравой. Что-то ты темнишь Еренсэ. – погрозила пальцем Куйбикэ и посмотрела на Бэндэбикэ, как бы подначивая ее « Ну, давай спрашивай, чего молчишь?». Бэндэбикэ нахмурилась, не любила она такие разговоры, но делать нечего.
- Слышала, я, Еренсэ, ты молодежь подбиваешь на  озорство? Поход затеваете на казахов? – спросила Бэндэбикэ.
Еренсэ смутился «Откуда она знает?».  Под пристальным взглядом поежился. Улыбнулся фальшивой улыбкой и растеряно-бодро ответил;
- Какой поход? О чем ты, Бэндэбикэ? Кто опять про меня наговорил? Наверное, уважаемая тетушка Куйбикэ?
- Хотя бы и я!- не растерялась Куйбикэ – земля слухом полнится. Куда не пойди везде разговоры об этом походе. Даже девчонки и те уже жужжат как пчелы.
- Ты, так и не ответил, Еренсэ. Так правда это или нет? – требовательно спросила Бэндэбикэ. Еренсэ под ее взглядом, опустил голову. Досада разбирала его. Так, вот откуда она знает! Куйбикэ апай, тут постаралась. Она донесла до Бэндэбикэ о том, что  затевается поход. Да и какой там поход? Так развлечение простое. Джигиты совсем уже застоялись, как боевые кони. Сбегать туда и обратно. Ну, пошумели бы малость. Пригнали бы пару сотен коней. Этот поход, только чтоб разогнать кровь. Так сказать молодецкая забава.  Джигитов встряхнули бы, да и польза была бы. Чего всполошились? Еренсэ выпрямился. Он решил сказать правду:
- Да, был такой разговор. Бэндэбикэ! Джигиты, как-то собрались и от нечего делать,  подумали. А, почему бы не сходить на казахов? Что тут такого? Раньше  же ходили на них? И сейчас сходим, или мы хуже, чем наши отцы, что ходили до нас? Коней пригоним. А, то уже, сколько лет нет походов. Скоро не джигитами будем, а безвольными женщинами.
- Еренсэ! – подняла взор Бэндэбикэ – Ты, видно забыл,  мы заключили мир с казахами?  Я поклялась от имени себя и моих соплеменников, что ни один башкирский конь не ступит копытом на их землю, только если по приглашению и по  дружбе?
- Да, слышал я! – нетерпеливо отмахнулся Еренсэ – ну и что с того? Сколько лет прошло? Десять, пятнадцать, двадцать? Да и ты это обещала, а не я! Ты, можешь отвечать только за себя, не за меня.   Я все-таки мужчина, твой муж, хоть и младше тебя, не забывай этого. Мое слово должно быть последним.
Еренсэ сердито запахнул полу еляна и вышел из юрты.
- А чай? Ты же не допил,  – всплеснула руками Куйбикэ.
Еренсэ не слушая ее, стремительной походкой ушел в сторону навесов для коней. Куйбикэ горестно смотрела на Бэндэбикэ. Она отложила пиалу в сторону и с печалью произнесла:
- Вот и пришел этот день, которого я боялась и ждала всю жизнь. Еренсэ возмужал. Настал час, когда ему в ауле тесно стало. Он, сейчас как олень в весенний гон, трубит от избытка силы и желания сразится. Молодость не дает ему покоя.   Кровь кипит в нем, как вода в казане.  Он самолюбив и тщеславен. С одной стороны, он конечно, прав. Он, мужчина, а им всегда обидно, когда в доме повелевает женщина. Так уж они устроены. Но, идти на казахов, чтоб потешить свое самолюбие, через нарушение мира с ними, добыть себе славу? Это недопустимо. Он, видимо забыл, что предводитель племени, пока я.  Этого похода не будет. О, Аллах, вразуми Еренсэ. Если бы он шел один, а то ведь и других сбивает на это дело.
- Ладно, Бэндэбикэ не расстраивайся. Может это просто бахвальство. Ну, покичится день, другой. Тем более йыйын скоро. Там – то уж он потешится, да и забудет про свой поход.
- Э, нет Куйбикэ! Не таков Еренсэ. Что вбил себе в голову, то и сделает. Упрямый.  Самое страшное, что неудовлетворенное самолюбие Еренсэ может навлечь беду на племя. Такие вот мужчины и способны на глупость,  впоследствии которого дорого обходятся. А, в наше время – это снова кровь и смерть. Предки говорили:  Кто кровь прольет, тот за нее стократ заплатит, и не только не своей, но и кровью сородичей.  Клятву я давала, значит, мне ее и держать. Так что давай готовится к йыйыну.
- Ох, Бэндэбикэ, Бэндэбикэ! – сокрушенно покачала головой Куйбикэ, - Чем все кончится?
Еренсэ вышел из юрты, в запальчивости вскочил на коня и поскакал в сторону Оло Эйека. Доехав до ее низменных берегов, поросших камышом, он остановился. Его воображение  все еще было там, в юрте, где мысленно продолжал спор с Бэндэбикэ. Еренсэ  не мог успокоиться. « Почему она со мной обращается как с мальчиком? – думал Еренсэ. Ну и что, что я младше ее? Все-таки муж я ей, в конце концов, или нет? Как это все надоело. Куда не пойди, все только умиляются и толкают друг друга, мол, посмотри  муж славной Бэндэбикэ идет. Чтобы не задумал, люди спрашивают, а ты с Бэндэбикэ посоветовался? Даже девушки меня сторонятся. А, мои ровесники стоят почтительно смотрят на меня,  из-за того что  я муж Бэндэбикэ, а не их товарищ,  Еренсэ. Разве во мне нет каких-либо достоинств, чтоб меня уважали не за эту должность как быть ее мужем? Разве я не силен, не могу укрощать коней и не владею оружием? Разве я не джигит?  Разве, я не пою, не слагаю песни? Разве Аллах не наделил меня даром слагать слова так, что они заставляют людей  смеяться или плакать, как детей. Разве я не желанный гость на йыйынах и праздниках? Мои песни и кулямясы поют по всей округе. Да, я известен всем, как Еренсэ  сэсэн, но все равно при виде меня толпа восклицает « Смотрите, это славный Еренсэ сэсэн, муж достойной Бэндэбикэ! Дай, Аллах, ей здоровья и ее мужу Еренсэ!». Не-е-е-т-т-т! Надо все-таки показать и доказать всему племени, что и я достоин уважения, как мужчина.  Лучшее доказательством будет набег на страну казахов. Они не ждут нападения, взаимная  клятва все еще хранит мир между нашими племенами. Поэтому напасть на них и взять богатую добычу будет проще простого. Даже ребенок сможет это сделать. А, зато я посмотрю потом, как будут славить меня люди, когда привезу славную добычу и начну наделять ею соплеменников. О-о, тогда обо мне будут говорить, как об удачливом вожаке воинов. И, Бэндэбикэ придется отдать мне управление племенем. На совете  люди поддержат меня,  они любят отважных и удачливых. Да и воины, вернувшиеся с похода тоже мне подмога, заткнут  рты недовольным. А сейчас, надо дождаться  джигитов и сговорится, когда пойдем в набег.
Послышался шорох. Еренсэ оглянулся к нему подъезжали Искужа, Айдарбек, Сулейман, Гали. Эти парни были самыми авторитетными среди молодых воинов. Они отличались смекалкой, бесшабашной отвагой и не маленькой силой.  Джигиты ехали не спеша, держа руки на отлете, держа  на перчатках соколов. Искужа первый поздоровался:
- Здравствуй Еренсэ! Давно ждешь? А где твой сокол Ак тырнак? Или  передумал охотиться?
-  Да, не взял я его. Тут не до соколов. Представляешь Искужа, Бэндэбикэ узнала про поход? – взволновано сообщил Еренсэ.
Искужа вздрогнул и внимательно посмотрел на Еренсэ.
- Ну и что будем делать?
- Как что? Идти надо в набег, пока все в племени не узнали.
- А что же Бэндэбикэ? Она то, как посмотрит? Ведь  будет против. Да и теперь, когда она знает, за нами присматривать будут. Незаметно уйти не удастся.
- Есть выход. На днях Бэндэбикэ собирает йыйын. Много гостей будет. Вот и в это время и ускользнем. В общей суматохе не быстро хватятся нас. А, там ищи ветра в поле. Дойдем до казахских аулов, они кочуют в верховьях Яйыка. Неделя пути и обратно. Месяц не успеет народиться, будем дома.
Айдарбек в сомнении покачал головой:
- Если Бэндэбикэ узнает, не сносит нам головы!
Еренсэ возмутился:
- Опять? Причем здесь Бэндэбикэ? В поход не она, а я вас зову!
- Притом, кто кликнет священный клич племени? Без него удачи нам не будет! - поддержал сомнения друга Гали.
- Совет аксакалов поддержит ли? – неуверенно спросил Сулейман – без их благословения, страшновато затевать такое дело.
Еренсэ возмущенно крикнул:
- Вы, что же пятками назад, что ли? До этого согласны были, а как только узнали, что Бэндэбикэ ведает о походе, как дети малые испугались? Ну, где ваше мужское слово? Или не хотите прославиться, как наши отцы и деды воинскими подвигами и добычей? Эх, вы, а еще джигитами зоветесь. Идите по домам,  прячьтесь под женскими подолами.
Джигиты неуверенно переглядывались между собой. Потом Искужа пробормотал:
- Да, согласны мы идти, согласны. Только вот без благословения такой женщины, как Бэндэбикэ, боязно идти.
- Если сомневаетесь насчет клича, то я имею право его крикнуть. Я, муж Бэндэбикэ  в совете племени тоже, как равный сижу. А, по обычаю, если нет вождя, то перед походом клич имеет право выкликнуть его ближайший помощник. А, кто ближе всех у Бэндэбикэ? Это, конечно же, я. Так, что не бойтесь. Удача будет с нами. Да, вы только представьте! Пригоним коней, продадим, много тэнгэ получим. А, там глядишь и девушек, в плен возьмем. Ты, Сулейман не женатый, вот и добудешь невесту-казашку, калым не придется платить. А, ты Айдарбек, давно мечтаешь жениться на Алтынай, да денег, скота не хватает, вот пригонишь скот и серебром разживешься, свадьбу закатим. Твой тесть доволен будет, да и Алтынай будет гордится. Искужа, ты же не больно богат, что лишние кони мешают, да? Гали, а ты? Неужто не хочешь славы воина?  Ну, так что идете?
Джигиты хоть и сомневались еще, но после такой картины, которую нарисовал им Еренсэ, они воодушевились и достаточно твердо ответили « Да!». Еренсэ спросил:
- Вы, как с джигитами поговорили? Сколько согласных? С тобой Искужа, сколько воинов пойдет?
- Со мной тридцать, потом еще примерно двадцать джигитов обещались. Итого пятьдесят.
- Хорошо. А с тобой Гали?
- Со мной тоже примерно пятьдесят. Некоторые могут передумать. Так что если придет меньше, то имей в виду, я предупредил.
- Ясно. У тебя Сулейман?
- Семьдесят воинов.
- Молодец, Сулейман!
- А, ты чем порадуешь Айдарбек?
Айдарбек помялся и выдавил из себя:
- Тридцать человек. Еренсэ, может, откажемся от этой затеи? Что-то нехорошо становится, вроде как  разбойники идем, а не воины.
Еренсэ прикрикнул:
- Брось Айдарбек, что как невеста перед выбором, то ли выходит замуж, то ли нет? Двести всадников набирается, неплохо. Да с такими воинами, целое войско нам нипочем. Раз решено, значит едем! Так, джигиты, предупредите своих, что выходим в поход  в день йыйына. Сбор на этом месте. Уходить с йыйына мелкими группками. А еще лучше во время скачек. Никто не хватиться. Ну, договорились?
Джигиты посветлели лицами, вдохновенно воскликнули;
- Договорились!
Разъехались по сторонам. Еренсэ пристально смотрел им вслед. Не нравилось ему настроение соучастников. Ох, не нравится. Опять тут Бэндэбикэ! Как услышали, что она не одобряет это озорство, так сразу у джигитов руки опустились. Ну, ничего - подумал Еренсэ – вот придем с похода нагруженные добычей, да табуны казахских коней пригоним, тогда по-другому заговорят обо мне. Славой выше Бэндэбикэ буду! Только бы Аллах и удача  не отвернулись от меня! – и благочестиво сложив ладони, зашептал слова молитвы Еренсэ. До назначенного йыйына  осталось несколько дней.

                            Йыйын.*(башк.- народное собрание)
Пришел долгожданный праздник. Йыйын. С утра уже весь аул Максют гудел, как растревоженный улей. Вся долина Оло Эйека покрылась разноцветным ковром нарядных юрт. Между ними сновали женщины, озабоченные подготовкой угощения. Джигиты готовили коновязи,  слушали последние наставления старших по приему гостей. Мальчишки бегали, надоедали взрослым, в надежде получит какое – нибудь поручение, чтоб ощутить себя причастным к этому большому, шумному и бесконечно веселому празднику. Девушки уже с утра надели свои самые лучшие наряды, без конца смотрелись в медные  зеркала или в ведра с водой в темной юрте. Джигиты же лихо заламывали летние шапки или тюбетейки, принимая боевой вид. Они отвечали за воинские соревнования и веселые игры для гостей. Мужчины постарше, степенно,  основательно усаживались на кошмы и ковры в прохладных юртах, потягивая кумыс  ведут серьезные разговоры.
Йыйын. Этот праздник очень важен для каждого башкира. Порядок проведения его был прост и не притязателен. Каждое племя по очереди приглашало окрестные роды, аулы и кочевья  в летную  пору на гуляние, когда скот, кони уже нагуляли небольшой жир,  а люди набрались сил после долгой,  тяжелой, голодной зимы. На таком йыйыне башкиры обменивались новостями, смотрели развлечения устраиваемые молодежью. На праздник всегда приезжало   много джигитов и девушек. Джигиты мерялись силой, сноровкой, воинским искусством, при этом присматривая себе невест из других племен.  Девушки, как на ярмарке показывали свою стать и красоту.   Гостевые юрты, которые устанавливали каждый аул, род или семья, украшались полотенцами и вышитыми коврами будущих невест. Самое главное, что на йыйынах, предводители племен, договаривались о совместных действиях в случае войны или набега, решали спорные вопросы  при распределении летних или отгонных пастбищ. Такой вот праздник пришел и в аул Бэндэбикэ.
С раннего утра она ожидала гостей. Ее самая большая гостевая юрта была установлена на взгорке,  в самом центре праздничной площади. Дверцы были распахнуты настежь, а края нижней кошмы подогнуты по всему краю юрты,
для доступа прохладного воздуха в жаркий полдень.  Куйбикэ торопливо осматривала расставленное угощение.
- Апай! Посмотри-ка сама, ничего не забыли поставить?
Бэндэбикэ посмотрела на скатерть критическим взором и вздохнула:
-  Вроде все! А, где пироги с черемухой?
- Вот голова дырявая! Забыла! – всплеснула руками Куйбикэ и вихрем выбежала вон.  Буквально через минуту уже расставлял нарезанный пирог. Бэндэбикэ усмехнулась и попеняла ей;
- Угомонись. Что ты все одна и одна бегаешь. Где девушки, твои помощницы?
- Э-э, апай! От них  толку-то? У них голова джигитами забита, как амбар крысами! Им не до угощения! – отмахнулась Куйбикэ. Бэндэбикэ рассмеялась с любовью посмотрела на сестру:  « Смешная…».
Уже к полудню собрались все знатные гости. Бэндэбикэ сидела на почетном месте хозяйки и грустью смотрела на сидевших гостей.
Как  все изменилось…! Много воды утекло с последней встречи. Многих уже нет. Вот уже пять лет, как умер Абдулгани  аксакал. Теперь вместо него приехал Сынбулат. Юламан, вождь усерганцев, говорят, сильно болен. Вот Шарифу поручил быть на празднике. Тимербай тоже постарел. Вон, как с лица спал. А, ведь был силен, как бык. Говорит уже с трудом. Хасан  тангаурец, молодец, не поддается возрасту. Так же остер его взгляд и осанка нисколько не изменилась. Камча так и поигрывает в руках, готовая к взмаху хозяина. Амансай, раздался вширь. Возмужал. Уже нет во взгляде неуверенности, что читалось впервые годы правления родом. Сидит достойно, знает себе цену. Молодец.
С такими мыслями сидела Бэндэбикэ, прихлебывая китайский чай. Еренсэ сидел рядом и веселыми рассказами веселил гостей. Еренсэ и виду не подавал, что он в ссоре с Бэндэбикэ. Шутки  так и сыпались, вызывая искренний смех сидевших вождей. Он, постоянно обращался к ней с каким – нибудь вопросом, прося дать совет либо рассудить какой-нибудь казус. Бэндэбикэ сдержано улыбалась.  Слишком хорошо знала Еренсэ. За показной веселостью кроется какая-то затея. Она подозревала, что он хочет отвлечь и не  дать ей повода рассказать гостям о намечавшимся походе на казахов. Еренсэ запел старинную песню о подвигах батыров. Его голос был силен,  его было слышно повсюду. Люди прерывали свои забавы и слушали этот дивный напев. Девушки, как один, зачарованные повернулись в сторону юрты, откуда доносилось пение Еренсэ. Песня завораживала, вызывала какие-то подспудные воспоминания, заставляла  думать о чем-то хорошем. Молодых она звала   куда-то туда, за светлый горизонт, а старших мягко уводила  щемящей болью в свое прошлое.  Песня широко плыла по всему майдану:
            Стоит Урал, могуч и широк.
             Его склоны покрыты лесами.
             Ак Идель серебряной рекой
              опоясывает его волнами.
             Эта земля  башкирам отдана.
              Земля, им завещанная Аллахом.
             Защитит ее батыр всегда,
               развеяв ее врагов кучкой праха.
              Эй, батыр, не забудь завет отцов.
              Встань на защиту слабых
              Люди в своих  сердцах
              Покроют твое имя  славой.
На последних словах песни голос Еренсэ зазвенел натянутой серебряной струной, выводя затейливые рулады, и смолк. Все сидящие молчали, находясь под магией песни. Потом разом, очнувшись, начали выражать восторг:
- Ай, афарин!*(башк.- возглас похвалы, поощрения.) – не выдержал Тимербай, – Дай, Бог тебе здоровья, сынок! Утешил мое старое сердце!
- Да, велико твое дарование! – сдержанно похвалил Хасан.
Долго еще слышались удивленные похвалы  среди гостей. Бэндэбикэ молчала  слушала хвалу Еренсэ. Еренсэ же сидел весь красный, довольный от похвалы столь знатных гостей. Тут внесли горячее мясо,  расставили  медные подносы с бишбармаком.  Гости оживились. По приглашению хозяйки, принялись за угощение. Между делом, чтоб сделать приятное Бэндэбикэ гости продолжали расточать похвалы в адрес Еренсэ. Рассуждали, о подвигах  древних батыров. Бэндэбикэ усмехнулась:
- Вот и Еренсэ, хочет воинской славы! На казахов  собрался!
Гости недоуменно переглянулись.  Тимербай изумился:
- У нас же с казахами  мир!
- Вот и я об этом, уважаемый Тимербай! Только вот Еренсэ, никак этого не поймет.
Тимербай повернулся к Еренсэ:
- Ты, в правду хочешь пойти на казахов?
Еренсэ с растерянной улыбкой, никак не ожидал такого выпада от Бэндэбикэ, ответил:
- Ну как сказать, была мыслишка, да потом пропала! – и решил все повернуть в шутку – Уважаемые, угощайтесь, пейте кумыс! Сейчас вот медовуху налью, – он быстро налил в тустаки*(башк.- чаша для питья кумыса.) кумыс,  медовуху и поднял пиалу:
- Почтенные вожди и аксакалы! Рахмат, что удостоили нас такой чести, приехав к нам на йыйын, я…- тут его речь прервал властный голос Бэндэбикэ.
- Еренсэ, не виляй как лисица! Ответь вождям, задумал ты поход или нет?
Все присутствующие замерли, ожидая ответа. Еренсэ покраснел. Только присутствие гостей  сдержало его от гневных слов,  почти спокойно ответил:
- Да, был такой разговор. Джигиты собираются. Решили, прогуляться, да коней размять. Застоялись они, – и нервно рассмеялся.
- Еренсэ, ты не такой простофиля, каким  хочешь казаться – растягивая слова, сказал Хасан, – на джигитов не  сваливай.  Судя по всему это твоя затея. Недоброе ты задумал. Остановись, пока не поздно.
- То же самое и я говорю, - поддержал его Амансай -  Еренсэ, ты слушай, что тебе старшие говорят. Выбрось эту дурную мысль, иначе быть беде. Правильно говорю, уважаемые?
Шариф,  Сынбулат и сидящие аксакалы возгласами выразили свое согласие. Бэндэбикэ внимательно смотрела на Еренсэ. Еренсэ же сидел, низко опустив голову, не решаясь сказать слова. Бэндэбикэ решила спросить:
- Ну что скажешь Еренсэ? Видишь, не только я против твоего озорства. Вожди всех окрестных племен и родов не одобряют твоей затеи. Одумайся.
Еренсэ поднял голову и резко ответил;
- Да что я вам, малай какой несмышленый? Вы, что  все тут собрались  учить меня? Я, мужчина и не пристало меня как мальчика прилюдно отчитывать! Я…
- Ты, Еренсэ! – прервал его, Шариф -   прежде всего муж Бэндэбикэ предводителя племени и  должен в первую очередь помогать советом, содействовать во всех делах касаемых племени, а ты что…? Славы воинской захотелось? Подожди и на твой век хватит.  Из-за вашего похода в первую очередь пострадают  наши кочевья. Казахи отомстят.  Они не будут разбираться, башкиры, какого племени напали на их аулы, а огненным палом пройдутся по землям именно нашего племени Усерган. Кто в итоге отвечать будет за все это? Ты, Еренсэ. Вернее твое племя. Усергане предъявят счет бурзянцам. Думай! - грозно закончил речь Шариф.
Установилась тяжкая тишина. Слышно было только жужжание мух. Все смотрели на Еренсэ. Он сидел неподвижно и молчал, только нервное перебирание  бахромы нагайки выдавало, как зол и раздосадован  такой открытой поркой. Он чувствовал себя, как мальчишка, которого строгий отец прилюдно отхлестал ремнем в назидание другим озорникам. Вся его мятежная душа восставала. Ему было обидно, горько. Бэндэбикэ видела, что творилось в душе Еренсэ. Понимала, каково сейчас ему, но не до жалости было,  интересы племени стояли выше ее. Тем более  знала неугомонный характер Еренсэ. Тут нужна твердость, подумала она и жестким голосом сказала:
- Послушай моего слова, Еренсэ, откажись от похода, не мути молодые головы, обещая добычу! Не дели шкуру неубитого медведя. Мы дали слово казахам хранить вечный мир, и проклятие падет на  того, кто нарушит эту клятву. А если все-таки решишься на это безумство, то смотри, все беды упадут на твою голову. Я, как предводитель племени запрещаю тебе это! Нет на то моего благословения!
Еренсэ вздохнул и, подняв голову, улыбнулся:
- Да, понял я все, уважаемые! Бэндэбикэ, ты все-таки неверно поступила. Зачем надо было наши семейные дела обсуждать при гостях? Понял я все. Давайте прекратим этот ненужный разговор! Угощайтесь, гости дорогие! –
Подняв тустак, он пропел:
                              Хай-й, взметнулись горы Урала ввысь
                              А, степь раскинула свои  раздолья
                              Хозяин своими гостями гордись
                              Да им Аллах крепкого здоровья!
Гости зашевелились, одобрительно зашумели. Послышались восклицания:
- Ну, что тут скажешь? Одно слово, афарин, Еренсэ!
- Молодец! Умеет сказать приятное гостям!
- Голос, голос какой! Воистину, слушать, не переслушать!
Гости дружно осушили тустаки с кумысом, медовухой. Кому как, по вкусу. И праздник продолжился дальше. Слышались шутки и искренний смех.
Бэндэбикэ задумчиво смотрела на Еренсэ, на его натужное веселье.  Что-то ей не нравилось в нем. Слишком быстро он сдался. Обычно,  если ерепенился, то запала хватало надолго, а тут… что-то не то! Надо будет понаблюдать за ним. Кажется, что-то он задумал. Тут мысли Бэндэбикэ прервал Тимербай:
- Почтенная Бэндэбикэ! Сколько лет прошло, как мы с казахами замирились?
- Да уж в этом году двадцать лет, уважаемый Тимербай! Время летит, как птица быстрокрылая! – ответила Бэндэбикэ.
- Да, Бэндэбикэ, стареем! Вроде вот только недавно молодцом был, ан глядь, а старость уже за плечами. Вот почему так, Бэндэбикэ, в молодости день тянется, тянется, казалось бы, и вечер не наступит, а сейчас утром встал, туда – сюда,  а  уже и стемнело, опять спать ложится?
- Что-то тебя уважаемый Тимербай, на философию потянуло. Наверно и вправду стареешь? – усмехнулась Бэндэбикэ – а если серьезно ответить на твой вопрос,  ты заметил, что в гору путь всегда долог, а с горы,… хоть ползком спускайся  и не заметишь, как она уже позади? Так и жизнь, Тимербай. До половины отмерянного тебе Аллахом срока она долга - а после … - она махнула рукой.
Тимербай и Бэндэбикэ помолчали. Каждый по-своему оглядывался на прошлую жизнь. В юрте становилось все шумнее. Вошел Айдарбек, кивнув головой в знак уважения, сказал:
- Почтенные вожди и аксакалы, приглашаем вас, посмотреть  скачки! Прошу! Сейчас начнется.
Вожди, аксакалы степенно встали и не торопясь, вышли из юрты.
Майдан жил своей жизнью. Веселье продолжалось. На взгорке в стороне от майдана мальчишки - наездники  перед стартом, оглаживали своих скакунов,
перебирая вплетенные в расчесанные гривы амулеты, шептали им на ухо свои просьбы не подвести его. Кони же слушая,  стригли ушами, как от щекотки, встревожено всхрапывали, готовясь к предстоящей борьбе. Гости расположились на расстеленной кошме, на самой высокой точке майдана, откуда им был виден весь праздник. По команде судьи джигиты вскочили на лошадей. Кони заволновались,  в нетерпении вытягивали шею, прося повода. Все замерли. Неожиданно громко хлопнул кнут, подавая сигнал к началу скачки. Скакуны разом присели на задние ноги и в упругом прыжке вихрем сорвались с места, только пыль взметнулась  из-под копыт. Разом заголосили болельщики, подбадривая своих всадников. На каждом круге скачущих коней, они азартно размахивали кто руками, кто, нагайками невольно задевая соседей. Соседи же, в волнении, не обращая внимания на такие мелочи, внимательно всматривались в клубы пыли, гадая, кто всадников придет победителем. Раз за разом проносились плотной кучей кони, пробегая круги дистанции, обволакивая  зрителей горячей пылью и   терпким запахом лошадиного пота. На последнем круге два скакуна вырвались из рядов и неслись в стремительном беге к финишу. Они шли вровень ноздря в ноздрю. Казалось, победителей будет двое. Тут один из наездников, совсем мальчик, примерно десяти лет в отчаянии  крикнул « Ну же Ак-Йондоз!» и нагайкой вытянул лошадь по крупу. Лошадь вся вздрогнула, в возмущении коротко заржала и в последнем рывке обошла соперника почти на целую голову. Проскочив черту, конь- победитель на остатках азарта ускакал дальше в степь, не слушаясь поводьев. Судья приказал вестовым:
- Скачите за ним, а то он и до вечера не остановится!
Зрители расхохотались. Джигиты поскакали за победителем. Гости же недоуменно переглядывались, почему до сих пор не объявляют победителя скачек. Каждому из вождей было интересно узнать, а вдруг конь из его племени выиграл?! Наконец-то за повод привели успокоившуюся лошадь. Мальчик-наездник,  сидел, ожидая выговора, за то, что не справился с конем. Однако судья крикнул:
- Победила лошадь почтенного Тимербая, из рода Айхай! А наездник, его племянник Айбулат! Афарин, сынок! Молодец! – поздравил судья. Со всех сторон неслись крики восторженных болельщиков. Девушки принесли приз, отрез шелкового материала и повесили на шею коня, а мальчишке расшитую тюбетейку. Мальчишка сидел на лошади и растерянно улыбался. Он до конца не мог поверить в свою победу. А когда его довольно крепко хлопнули по спине в знак восхищения, он вздрогнул и не столько от боли, сколько неожиданности хлюпнул носом и совсем по-детски разревелся. В толпе добродушно рассмеялись:
- Ничего, ничего! Пусть поплачет! Это слезы победы!
- Правильно говоришь, сосед! – поддержал другой – Пусть в детстве наплачется, чтоб потом в батырах слезы не лить! Да и мальчик совсем, а каких джигитов обошел!  А, йэмэгэт? Вот какие батыры растут!
Народ рассмеялся. Тимербай не смотря на почтенный возраст, вскочил на ноги и во всю силу уже старческих сил крикнул;
- Ага, говорил же я, что наша победа будет! Айбулат, мальчик ты мой дорогой! Молодец! Хвала тебе! Я, обещал победителю скачек подарить свой кинжал! Значить он тебе достался.  На! Возьми! Носи с гордостью! – и, сняв с пояса кинжал, протянул его  Айбулату.  Айбулат, не веря глазам своим и все еще шмыгая носом, неуверенно взял кинжал. Тимербай ободряюще сказал;
- Бери, бери! Заслужил! Не урони чести нашего рода! И запомни « Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!»
Айбулат осмотрел кинжал, убедившись, что он настоящий, наконец-то поверил в реальность происходящего,  медленно повернулся и переполненный радостью крикнул чистым звонким голосом:
- Посмотрите! У меня кинжал самого Тимербай  аксакала! – и со всех ног кинулся к стайке ровесников, что толпились у юрт.
Вожди и аксакалы дружно рассмеялись. Тимербай с любовью смотрел ему вслед и с гордостью сказал:
- Вот какие славные веточки растут на могучем стволе нашего рода, а? Правильно говорю, уважаемые?- обратился к  вождям. Те  дружно поддержали восхищенными возгласами.
Праздник продолжался. Пока почтенные гости угощались в праздничных юртах, молодежь состязалась в скачках, в борьбе, в меткости глаза и силы мышц метая копья, накидывая арканы на необъезженных лошадей, вскарабкиваясь на высокие столбы и в стрельбе из лука. Вихрем носились джигиты, на горячих конях, рассекая воздух саблями, ловкими ударами срезая упругую лозу.
Мерились силой и сноровкой борцы, а мальчишки толпились у столба, где были развешаны подарки, но чтоб их заполучить, надо было взобраться на него, а это не каждому под силу. Они  с завистью смотрели на призы удальцов сумевших покорить этот недоступный столб. Много смеха слышалось возле качающегося бревна, где многие парни пытались пройтись по нему. Да не тут-то было. Капризное бревно, как норовистая лошадь раз за разом сбрасывала смельчаков. Мальчишки падали, вызывая смех девчонок и ровесников, нелепыми падениями. Они смеялись над потугами мальчишек укротить это бревно;
- За землю держитесь, когда падать будете!
- Как вы на лошади ездите, когда бревно оседлать не можете?
- Может,  попробуете вначале осла  укротить? Говорят он смирный!
Мальчишки краснели, бормотали ругательства в адрес непокорного куска дерева. Но, подбодренные насмешками девчонок и веселой злостью они раз за разом покоряли непослушное бревно, получая подарки, и уходили гордые победой, провожаемые восхищенными взглядами ровесников и особенно девчонок.
На площадке для веселых игр разворачивалась своя кутерьма. Сколько смеха, неподдельного веселья было, когда бегали в мешках и с повязками на глазах разбивали палкой горшки.
Молодые джигиты с готовностью окунали лица в тазики с кислым молоком в надежде найти губами серебряную тэнгэ и что самое привлекательное -  кольцо понравившиеся девушки. Удачливые парни с первого раза ловили монеты или колечки, а кто неловок был, тот уж искупался в молоке, вызывая смех у окружающей молодежи.
Время шло незаметно. Добрая половина праздника уже позади. Пик веселья миновал. Настало время мирного насыщения едой и отдыха. Люди разбились на группы и наслаждались беседой. Женщины вели нескончаемый разговор про домашние дела, интересовались чисто женскими делами. Узнавали у кого девушки на выданье, каково приданое, как детей лечить если заболели. Девушки сидели отдельными стайками, перемывали косточки джигитам, отмечая те или иные их достоинства или неудачи на этом йыйыне. Они стыдливо прижимали платочки к губам,  прыская короткими смешками, рассказывая друг другу свои девичьи тайны. Джигиты же старались озоровать. Они незаметно подкрадывались к девушкам увлеченных беседой и криками пугали их. Девушки притворно пугались, поднимая визг и весело гнали нахалов прочь.
День клонился к вечеру.  Йыйын подходил к концу. Народ сытый и довольный праздником, подходил к взгорке, где развевался флаг хозяйки йыйына. Там уже стояли вожди. Тимербай, как самый старший из вождей поднял руку, призывая к тишине. Установилась тишина. Аксакал заговорил:
- Йэмэгэт! Как говорили наши предки « Сколько не плети аркан, – а бесконечным его не сделаешь!» Так и праздник бесконечным не бывает. Мне хочется спросить у вас люди, довольны ли вы праздником?
Народ на едином дыхании ответил « Да!» и все мужчины взмахнули нагайками в знак согласия. Тимербай продолжил:
- Так давайте скажем « Рахмат» аулу Бэндэбикэ за гостеприимство и радушие!
Люди одобрительно зашумели, выкрикивая слова благодарности.
Бэндэбикэ выступила вперед:
- Йэмэгэт! Агыйндар! В том, что праздник удался надо спасибо говорить не только мне и нашему племени. Спасибо надо сказать вам, что вы приехали на наш праздник с чистыми помыслами и искренней дружбой. Здесь собрались бурзянцы, кипчаки, усергане, тангауры. Много племен, да объединяет нас одно - мы башкиры! Посмотрите на лес, в нем много деревьев, да все разные, но мы не перечисляем, сколько в нем берез, липы, осины или дубов, а называем общим словом – лес! Так и мы, мы разные роды и племена – но нас Аллах объединил в один народ башкиры. Так давайте смотреть друг на друга не как на бурзянца, и кипчака, а как на башкира. Возблагодарим Аллаха, за то, что мы сегодня были едины,  что сердца и помыслы были чисты и радостны.
Бэндэбикэ подняла и сложила ладони для краткой молитвы. Все вожди и народ последовал ее примеру. Установилась благоговейная тишина, нарушаемая шепотом произносимых слов молитвы. Каждый молился, как умел. Но слова были искренни. Бэндэбикэ провела ладонями по лицу и громко произнесла заключительную фразу « Аминь». Народ дружно выдохнул « Аминь» и разом поднявшись,  разошлись  готовиться к отъезду.
Девушки быстро, сноровисто развязывали веревки, снимали праздничные кошмы, а подростки лихо запрыгивали на вершины юрт для отвязки прикрепленных разноцветных украшений. Женщины мыли посуду, убирали скатерти,  укладывали дорожные торока. Все были заняты делом, все было в движении. Буквально через час майдан потерял праздничный облик. Юрты разбирались,  укладывались с молниеносной скоростью. А, еще через полчаса с криками прощания « Хуш!» « До свидания» потянулись первые караваны отъезжавших гостей.
Тимербай, Шариф, Сынбулат, Амансай, Хасан прощались с Бэндэбикэ и Еренсэ. Тимербай пожал руку Бэндэбикэ и укоризненно сказал;
- Бэндэбикэ, мы так и не договорились, в каком племени будет йыйын в будущем году?
Бэндэбикэ  тонко улыбнулась:
- Куда спешить, почтенный Тимербай? У Аллаха дней много, надеюсь не последняя встреча, договоримся.
- У Аллаха, дней может и много, да у меня их мало осталось! Не знай, доживу до будущего года или нет? Хоть знать буду, где йыйын будет, а то заблужусь, покуда искать вас буду с того света, чтоб посмотреть! – рассмеялся мелким старческим смехом Тимербай. Окружавшие его вожди  веселым гомоном поддержали  шутку аксакала. Бэндэбикэ печально посмотрела на него, что-то подсказывало ей, что в последний раз видит этого достойного человека.  Отсмеявшись, Хасан предложил:
- Чего тут договариваться, уважаемый Тимербай? На следующий год милости просим к нам в Тангаур. Уж мы тоже умеем принимать гостей. Правда у нас нет такого певца как Еренсэ, но надеюсь, он приедет вместе с тобой, а, Бэндэбикэ?
Еренсэ  бодрым голосом ответил:
- Конечно, конечно! Куда я от Бэндэбикэ? Одной веревочкой связаны. Куда она, туда и я! – и натянуто улыбнулся.
Бэндэбикэ вскинула на него тревожный взгляд. Не нравился ей Еренсэ сегодня, очень не нравился. Что у него на уме? Опять этот треклятый поход? Вроде не должен нарушить слово данное вождям во всеуслышание, а вдруг? Да нет, не посмеет – успокоила себя она. Хасан хлопнул его по плечу:
- Договорились! Все слышали уважаемые? Приглашаю всех от чистого сердца! Обижусь, если не приедете!
Вожди и аксакалы кто смехом, кто серьезно зашумели в ответ, мол, как можно сомневаться в них, конечно приедут. Хасан удовлетворенно  хмыкнул про себя.  Гости еще раз простились с Бэндэбикэ и Еренсэ. Когда прощались с усерганцами, Еренсэ неожиданно вызвался проводить их. До границы владений на реке Оло Эйек. Бэндэбикэ не понравилась эта просьба, но боясь обидеть, уронить  отказом авторитет Еренсэ, скрипя сердце, сама послала его:
- Конечно, езжай Еренсэ, проводи гостей. Как сама не додумалась? – разрешила Бэндэбикэ, хотя сердце сжало в предчувствии чего-то дурного.  Еренсэ не скрывал радости на лице. Он прытко вскочил на коня и, пристроившись с правой стороны Шарифа, поехал, уже рассказывая что-то веселое. Усерганцы дружно грохнули над его шуткой. Вскоре всадники скрылись за речным поворотом. Бэндэбикэ долго стояла и смотрела им вслед. На душе было тревожно.
К тому времени на майдане подбирались последние остатки праздника. Спешно уносились кошмы,  хозяйская утварь.  Молодежь с шутками и прибаутками разбирали последние юрты. Веселый гомон все еще стоял над майданом, но это были остатки праздничного веселья. Последние гости прощались, благодарили за праздник, угощение, садились на коней и разъезжались по своим кочевьям.  Бэндэбикэ все еще стояла погруженная в свои думы. Тут  прикоснулись к ее плечу. Она вздрогнула и непонимающе посмотрела,  кто ее побеспокоил? Куйбикэ как обычно затараторила:
- Апай, ну хватит стоять у всех на виду. О чем думаешь? Все. Уехали гости! Пора и нам отдохнуть, идем, поужинаем! Тебе поесть надо – и потянула за рукав – вроде целый день праздник,  угощения полно, а хозяйка разве досыта наестся, когда в ее юрте гости? Идем.
Бэндэбикэ качнула головой, сбрасывая остатки тревожащих ее мыслей, и улыбнулась:
- Идем сестра! И в правду не грех  чаю попить! Все-то ты заботишься обо мне.  Чтоб я без тебя делала?
- Кому же, как не мне? На тебе все племя, дел и забот по самую макушку, а на мне забота о тебе, чтоб не отвлекалась. Да и вообще ты апай не думаешь о себе, все о людях. Здоровье поберечь надо, немолодая уже.
Под ворчание Куйбикэ они вошли в юрты,  сели за заставленную яствами скатерть. Куйбикэ сноровисто налила чаю, протянула пиалушку сестре. Бэндэбикэ с наслаждением вдохнула аромат чая и спросила:
- Какая прелесть этот чай! Запас еще есть китайского?
- Есть! – отхлебнув из пиалы, ответила Куйбикэ – но, пора пополнить. Кстати  через месяц к усерганцам на Яйыке, бухарцы должны приехать. Там и обменяем. Айтуган говорит, меду в этом году много будет. Уж больно у пчел взяток хорош. Лето не больно жаркое, степь пока еще зеленая, да и в лесах борти богаты медом.  Говорит,  очень уж  бухарцы липовый  мед уважают. Сколько не давай, все забирают без остатка. И цену дают неплохую. А в этом году,  липа хорошо цвела. Так что, есть чем торговать в обмен на чай.
- Кстати, Айтуган, хороший джигит, его все так уважают, насколько я слышала. Надо бы увидеть его. Думаю приобщать его к делам племени.  Ему сколько уже годов?
- Тридцать пять года уж исполнилось. А, чего ты вдруг решила Айтугану поручать дела, а Еренсэ?
- Еренсэ? – задумалась Бэндэбикэ и через секунду сожалеющее вздохнула - Что Еренсэ? Не надежен он. Сумасбродный. Ветер в голове. Все думает, как себя перед людьми показать. Очень уж  себялюбив. А такие в управлении племенем очень опасны. Он, конечно, Аллахом отмеченный, дав ему такой голос и умение стихи складывать.  Талантлив, не спорю. Народ любит его. Но, такие самолюбивые мужчины могут завести племя в  беду! Гордыня и самолюбие, плохие помощники в таком деле. Вот  задумал же на казахов идти. Думаешь, ему эти кони нужны,  добыча? Конечно же, нет. Слава ему нужна, слава! Он прославился как сэсэн, люди о нем только и говорят. Но ему этого мало. Он хочет прославиться как удачливый воин – курбаши. Тогда и вождем можно стать вместо меня. Вот его сокровенное желание.  У него одна мысль  на уме, что не мужское дело, быть на побегушках у меня. Это и терзает его.  Боюсь допускать его до управления племенем, боюсь Куйбикэ.
Куйбикэ  сидела, не прерывая речь Бэндэбикэ. Такие минуты откровения,  были очень редки. Скрытная была Бэндэбикэ, все тревоги, обиды и досады она скрывала в себе. Все переживала безмолвно. Куйбикэ поразилась тому,  какова была  тревога за судьбу племени. В юрте установилась тишина. Обе женщины молчали. Первой встрепенулась Куйбикэ.
- Опять чай остыл. Апай, ты совсем не пьешь и не кушаешь. Давай, хоть на этот вечер отбросишь свои дела? Отдохни. Так  ведь и заболеть не долго. Сердце рвешь за каждого. Хватит ли на всех твоего сердца? И так уже хватаешься за него. Думаешь, не вижу, как вечерами грудь гладишь от боли?
- Ладно, ладно! Давай попьем чаю и забудем обо всех делах. Поговорим о приятном. Правда, праздник удался?
- О-о, апай, сколько новостей! Сейчас вот только чаю свежего налью и расскажу.
И женщины завели свой долгий, нескончаемый житейский разговор. Уже ночь наступила. Все в ауле затихло. Наконец-то наговорившись и оттаяв душой, Бэндэбикэ укладывалась спать. Заметив отсутствие Еренсэ, она не придала большое значение. Мужчина молодой, может, задержался с гостями, ему тоже с мужчинами поговорить охота – подумала Бэндэбикэ и уснула под пение степных перепелок.

                             Горькая весть. Погребение.
Наутро Бэндэбикэ проснулась от толка Куйбикэ:
- Апай, проснись! Аул гудит. Женщины говорят, что многих джигитов не ночевало дома. А, где Еренсэ? – и оглядела юрту - Не ночевал что ли?
Бэндэбикэ вначале растерялась  спросонья, потом когда до нее дошло у нее заныло сердце в предчувствии дурного. Она резко встала, покачнулась и схватилась за сердце. Перед глазами все поплыло:
- Ушел! Все-таки ушел! – прошептала она
- Кто ушел? Куда ушел? – удивленно спрашивала Куйбикэ.
- Еренсэ ушел и джигитов подбил на казахов идти! Не послушал все-таки старших! Зови, Айтугана, Куйбикэ, быстрее! Что-то плохо мне! Грудь сдавило, дышать нечем! – Бэндэбикэ беспомощно протянула руки и повалилась на Куйбикэ.
- Эй, кто-нибудь сюда, быстрее! Бэндэбикэ  апай плохо.
В юрту забежали девушки и, подхватив Бэндэбикэ, осторожно уложили на мягкую постель.  Она была без сознания. Куйбикэ по простоте душевной залилась слезами и тихонько подвывая, побежала к юрте, где обитал Айтуган.  Оставшиеся девушки не зная, что делать, прикладывали мокрую тряпку  к голове, смачивали виски, растирали холодеющие руки. Вскоре прибежал встревоженный  Айтуган, за ним всхлипывающая Куйбикэ:
- Ну, как она? Ей лучше? – порывисто дыша, спросил он.
- Не знаем, – растеряно ответили девушки – Вроде и виски холодной водой смачивали, на лоб мокрую тряпку положили, а все еще без чувств.
- Что случилось – то? – выйдя из юрты, спросил  Айтуган у Куйбикэ.
- Что, что? – плача ответила она - как услышала, что Еренсэ ушел в поход, так и повалилась.
- Какой поход? – не понял Айтуган.
- Да Еренсэ подбил молодежь в поход на казахов идти. Просто из озорства. Видишь ли, джигиты от безделья маются.  Коней пригнать, да добычу прихватить. А ты что не слышал?
- Да, откуда мне слышать? Я ж в лесу почти месяц жил, борти проверял, да новые дупла ладил. Меня в кочевье, сколько дней не было.
- Вот Бэндэбикэ услышала про его затею и перед вождями на йыйыне уговорила его не идти на казахов, припомнив ему о взаимной клятве хранить мир. Еренсэ вроде одумался, отказался от похода, а он просто усыпил нашу бдительность.  В ночь с джигитами ушел. Ох, беда, беда. Что будет? Что будет?
- Ах, он негодник! О чем только думал? Какую голову надо иметь, чтоб вот так просто нарушить хрупкий мир? Ну что за безответственность? – негодовал Айтуган. Тут подбежала одна из девушек:
- Айтуган  агай, Бэндэбикэ инэй очнулась. Вас зовет.
Айтуган и просиявшая от радостного известия Куйбикэ поспешили в юрту. Бэндэбикэ, непривычно тихим голосом подозвала:
- Айтуган, племянничек, садись рядом, громко говорить не могу, сил нет. Что-то очень плохо мне.
- Я, тут апай, тут. Говори, все услышу, все что скажешь, сделаю.
- Еренсэ задумал недоброе, Айтуган! – тихим голосом проговорила Бэндэбикэ - Ушел в поход. Не послушал вождей,  аксакалов. Нарушил обычай и клятву. Без благословения совета племени увел джигитов.
- Знаю Бэндэбикэ  апай, слышал. Что теперь делать? Их теперь не догонишь. По какой дороге пошли неизвестно, а степь широка, всю не объедешь.
- Шариф, на йыйыне говорил, что в этом году казахи переправились через Яйык и кочуют поближе к их пастбищам. Говорит засуха у них. Бескормица. У нас все-таки дожди были. Трава есть. Вот на них и нацелился Еренсэ. Айтуган, слушай меня. Еренсэ запалил огонь, теперь только от Аллаха зависит, охватит ли этот огонь наши племена. Если он нападет на казахов, те посчитают это нарушением святой клятвы, данной нами  двадцать лет назад, и они отмстят. Страшно отмстят.
- Ну что же мне делать, апай?
- Срочно посылай гонцов к вождям. Пусть готовятся к отпору. Сначала пошли гонца к Юламану, вождю усерганцев. Пусть стоят наготове.
- Апай, опять кровь польется? Опять война? – нахмурился Айтуган.
- Нет, Айтуган! – печально вздохнула Бэндэбикэ – войны не будет! Я, чувствую, что поход бесславно кончится!  Многих наших джигитов не досчитаемся, когда они вернутся домой. Казахи многих порубят, но оставшихся пощадят. Все-таки нас связывает клятва. Им самим не выгодно затевать войну из-за одного дурака.  Наказать накажут, и этим ограничатся.  Печаль, и горечь принесет этот поход матерям не вернувшихся воинов. Все в божьих руках, но кто его знает. Вдруг все-таки казахи решатся отомстить.
Бэндэбикэ приподнялась и заговорила чуть громче, напрягая последние силы:
- Теперь слушай самое главное, Айтуган. Племя оставляю на тебя. Ты уже взрослый и опытный мужчина. Боевую выучку прошел. Тебя уважают в нашем роду. Не перебивай, когда я говорю! –   тихим властным голосом остановила протестующий жест Айтугана – Запомни отныне ты вождь и никаких возражений не принимаю.
- Я, согласен! – склонил голову Айтуган – вам действительно отдохнуть надо. На время вашей болезни племенем займусь я.  
- Не на время болезни, Айтуган, а насовсем.  Я, скоро умру. Только когда, я не ведаю. Но запомни хорошенько. Если Еренсэ вернется, то не гони его, отдай его на суд людей. Если они простят его, то пусть остается, если нет, отпусти  с миром. А, когда умру, похороните меня сразу же. Никого не ждите. Время летнее. А могилу выкопайте в  доме, что на зимнем пастбище. Его еще мой муж Арыслан построил. Как похороните, завалите этот дом землей, он станет моей могилой. Ты все понял Айтуган?
- Все понял апай! – склонил голову Айтуган.
- А, ты Куйбикэ, не плачь! Все в этом мире когда-нибудь кончается. Видно кончились  дни, отпущенные мне Аллахом. Не плачь, а то мне на том свете тяжело будет. Обещаешь?
- Обещаю  апай! -  всхлипывая, ответила Куйбикэ и  не выдержав, кинулась на грудь Бэндэбикэ.
- Убери ее Айтуган! – приказала она. Девушки увели из юрты,                                                           плачущую Куйбикэ.
- А теперь идите! Отдохнуть хочу! – приказала Бэндэбикэ,  все кто был в юрте вышли. Последним вышел Айтуган  осторожно прикрыв дверцу. На сердце у него было тяжело и горько. В пору было плакать.  Айтуган с тяжелым сердцем отдавал  распоряжения подбегавшим джигитам, исполняя приказания Бэндэбикэ. Весь аул пришел в движение. Известие о болезни Бэндэбикэ застала их  врасплох. Матери ушедших в поход джигитов с плачем бегали по аулу, рассказывая о печальном известии. Они горевали по своим сыновьям и проклинали Еренсэ, что увел их в этот злосчастный поход. Мужчины постарше собирались группами и обсуждали последствия набега и гадали, в какую сторону ушли. Вихрем уносились мальчишки-гонцы в белых камзолах, получив последние наставления Айтугана, только  полоски взбитой дорожной пыли указывали, куда они ускакали, в какое племя.
Айтуган, отдав приказы, устало присел в своей юрте. Жена подала свежий кумыс. Айтуган медленно пил его, наслаждаясь прохладой напитка, сам думал над последними словами Бэндэбикэ. Неужели она покинет нас?   Он  даже в кошмарном сне  представить не мог   кочевье без Бэндэбикэ. Бэндэбикэ стала для аула и всей округи родной матерью, которая и пожалеет и поругает, даст мудрый совет. Все эти годы под ее крылом племя жило без войны. Прекратились набеги. Народ восстал из нищеты и горя. Племя стало многолюдным, могущественным.  Все племена в округе уважают за мудрость, ученость и бескорыстие. А, народ дал ей имя « Аулия».
И теперь эта святая женщина должна покинуть этот мир? Да-а, этот набег на казахов сильно ударил по здоровью Бэндэбикэ. Не выдержало израненное сердце такого коварства близкого человека. Будем молить Аллаха о здоровье! – тут его мысли прервал истошный крик Куйбикэ.
- Айтуган! О, Аллах! Черный день настал для нас! Бэндэбикэ  апай умерла!
Будто вихрем сорвало Айтуган с места. Он, стрелой побежал к юрте Бэндэбикэ и с шумом ворвался туда. Бэндэбикэ закрытыми глазами лежала на своей постели из мягкого верблюжьего пуха. Айтуган опустился на колени перед ней и коснулся ее руки. Рука была холодная даже в это теплое летнее утро.
- Принесите серебряное зеркало! – приказал Айтуган. Плачущие девушки подали его. Айтуган приставил зеркало к губам Бэндэбикэ. Поверхность  не замутилось. Дыхания не было. Айтуган положил ладонь на лоб. Лоб также отдавал холодом. – Умерла! – подумал Айтуган, горе сдавило ему грудь, мешая дышать, и вслух сказал:
- Все!  Ушла от нас наша Бэндэбикэ! Умерла! – и тяжко со всхлипом вздохнул он, сдерживая слезы. Девушки горестно ахнули, залились слезами, птичками выпорхнули из юрты и рассыпались по всему аулу, разнося черную весть. В юрте остались Айтуган и Куйбикэ, которая выполняя данное сестре обещание, не плакала. Она только погладила лицо умершей и сидя в изголовье запела старинную песню – поминание, где  просила бога Тэнгрэ принять и упокоить ее душу в своих  благословенных  степях, где высокое синее небо и яркое солнце, где нет ни жары, ни холода, ни голода, где царствует любовь и вечная весна. Айтуган сидел,  слушал неприхотливый напев поминальной песни пришедшей с глубины веков. Напев завораживал, тревожил и уносил мысли вдаль, туда, в неизвестное, куда суждена дорога каждому смертному. Куйбикэ закончила петь и твердым голосом сказала:
- Айтуган! Иди, прикажи мужчинам выкопать могилу в доме Бэндэбикэ, что на зимнем пастбище. Ты, ведь слышал ее просьбу? Похороним сегодня до заката солнца.
- А как же вожди? Они могут обидеться, что не известили их о столь печальном событии и  не смогли присутствовать на ее похоронах.
- Айтуган! Не смей нарушать волю Бэндэбикэ! К вождям отправь гонцов, а сами будем готовиться к погребению. Кто успеет, тому и хвала! Иди, займись делом! Прикажи резать скот на поминальный обед и пригласи женщин обмывать Бэндэбикэ! Иди, не стой столбом - в голосе Куйбикэ неожиданно прозвучали властные нотки, чего никак нельзя было ожидать от этой маленькой, хрупкой и вечно суетящиеся  женщине. Айтуган очнулся и вышел из юрты. Там уже столпился весь аул. Стояла гробовая тишина, прерываемая негромким плачем женщин. У башкир непринято громко стенать и плакать в горе. Все пристально смотрели на него, ожидая слова. Айтуган приосанился и твердым голосом сказал:
- Слушайте меня люди! Сородичи! Черным днем обернулся сегодняшнее утро! Не выдержало сердце Бэндэбикэ! Умерла она от горя, что Еренсэ  увел джигитов – несмышленышей в набег на казахов! Она пятнадцать лет назад поклялась, что ни один башкир не перейдет границу их кочевий, как враг, а только как друг и брат! Погасла наша Бэндэбикэ, что все эти годы светила нам огнем своего сердца! Горе постигло наше племя и наш род, большое горе!  Давайте утрем слезы и достойно проводим ее в последний путь! – закончив речь, Айтуган приказал:
- Мужчины, берите лопаты и идите на зимнее пастбище, где стоит дом Арыслана. Подправьте его и выкопайте могилу прямо посередине дома! Там будет покоиться Бэндэбикэ! Такова ее последняя воля! – остановил он недоуменные вопросы мужчин. Они  повиновались и отправились исполнять приказание. Гонцы уже давно ускакали по окрестным аулам, разнося печальную весть. Все в ауле закипело. Мужчины валили скот, так как  ожидалось прибытие множества людей на похороны.  Женщины и девушки готовили юрты, расстилали ковры. Из близлежащих аулов уже прибывали сородичи. Они так же сами расставляли свои юрты и готовили их к приему гостей. Женщины резали лапшу, готовили пироги, пекли лепешки-кулсэ, сбивали масло, раскатывали припасенные рулоны ягодной пастилы, отжимали иремсек, раскладывали по пиалам янтарные куски сотового меда. Запускали в казаны свежее мясо и  кольца конской колбасы – казы. Все это бурлило и кипело. Все в ауле работали молча. Общее горе придавило всех. Женщины шепотом пересказывали подробности смерти Бэндэбикэ. Матери ушедших джигитов с плачем проклинали Еренсэ, что не послушал ее и тайком увел их сыновей в набег. Вернутся ли они живыми или сгинут все до единого в степях, один Аллах ведает.
Айтуган сидел у юрты на расстеленной чьей-то заботливой рукой кошме. Вокруг него собрались аксакалы аула. Все до единого молчали. Ждали когда женщины завершать омовение. Говорить было не о чем. Горе придавило тяжким камнем. Один из аксакалов рискнул нарушить молчание:
- Такая святая женщина ушла, оставив нас сиротами! Да благословит ее Аллах в своих райских садах! Под ее крылом племя жило безбедно и в безопасности. Что теперь делать будем, йэмэгэт? Племя осталось без предводителя?!
- Не стыдно тебе? Не успело остыть ее тело, ты уже другого предводителя предлагаешь? Уймись, не до этого, – цыкнул другой старец.
- Так ведь по обычаю положено, чтоб умершего предводителя рода хоронил выбранный вождь. Племя и род не на минуту не должно быть без головы. Так предками завещано. Умершим вечный покой, а живым о живых думать надо. Вдруг казахи уже идут на нас, чтоб отомстить? Кто организует оборону? Еренсэ своим безумством накликал беду на наш род и племя. Смутное время настает, тут без вождя никак.
- И то, правда! – загомонили аксакалы – надо выбрать нового вождя. Предложить народу того кто достоин быть нашим вождем. Предлагайте, йэмэгэт!
Проходившая мимо Куйбикэ остановилась,  прислушалась к разговору и решительно направилась к аксакалам;
- Если ищете того кто достоин возглавить наш род и племя, то последняя воля Бэндэбикэ была - видеть Айтугана новым вождем. Я, передала ее пожелание, а там решайте сами,- и, повернувшись от изумленных аксакалов, пошла в юрту. Аксакалы удивленно пересматривались, не узнавая Куйбикэ, отмечая в ней разительную перемену. И согласились, что кандидатура Айтугана подходит по всем статьям.  Аксакалы обратились к нему,  он же безучастно смотрел вдаль, перебирая пальцами кожаную бахрому камчи. Очнувшись от толчка, он прислушался к голосу говорившего аксакала:
- Айтуган  кустым! Мы,  тут посовещались и решили, что кроме тебя быть предводителем племени не кому. Соглашайся, да и как сказала Куйбикэ, это была последняя воля Бэндэбикэ, а ты ее нарушить не смеешь.
Айтуган, так же безучастно посмотрел на горизонт и равнодушным голосом сказал:
- Посмотрим, что народ скажет! А, я согласен.
День перевалил за половину. Могила была готова. Омовение тоже закончилось. Мужчины  вынесли завернутое в белый саван Бэндэбикэ и положили на ковер,  на взгорке перед юртой.  Ожидавшие люди плотнее стали плотными рядами перед прощальной молитвой. Весь майдан был, усыпан людьми из окрестных аулов. Это горе не оставило никого равнодушным. Старший аксакал выступил вперед и, подняв руку, призывал к тишине:
- Йэмэгэт! Великое горе постигло наш род и все племя Бурзян! Умерла великая женщина нашего племени Бэндэбикэ!
Из толпы послышались возгласы:
- Святая женщина, аксакал, святая!
- Воистину, что говорит народ, то говорит Создатель! Святая женщина Бэндэбикэ! Плачьте люди, ибо таких людей Всевышний редко посылает к нам, грешным! Вы, знаете, как она  боролась против войны между нашими родами и племенами. Сколько сил положила, чтоб примирить их! Отвела беду, когда казахи шли на нас тучей. Она сумела объяснить всем нам, что мы не просто кипчаки, бурзяне, усерганцы, тангауры, а  единый народ - башкиры. А разве единокровный брат будет убивать брата? Мы, мусульмане, а разве единоверец будет грабить единоверца? Один язык, одни обычаи и жизнь схожа. Плачьте, нет ничего постыдного в этих слезах, мы прощаемся с солнцем нашего племени, что светило нам во мраке междоусобицы.  Теперь благодаря ей, мы много лет живем в мире. Выросли наши дети, внуки. Матери спокойно спать ложатся, не тревожась за судьбу сыновей. Но, видно, никак шайтан не успокоится. Внушил это враг Еренсэ идти в набег на казахов, увел детей наших. Какова их судьба? Никто не ведает! А, если казахи придут сюда с жаждой мести? Кто оборонит нас от их ярости? Конечно же, вождь. Поэтому по обычаю предков, нам надо выбрать нового вождя, ибо умершего вождя должен хоронить  его приемник. Кого предлагаете?
Толпа безмолвствовала.
- Сами кого предлагаете? – раздался вопрос осмелевшего сородича.
- Мы, предлагаем Айтугана! Да и Бэндэбикэ этого хотела. Последней ее волей была избрание его вождем.
Люди постояли, обдумывая предложение аксакалов, постепенно шум набирал силу, и сородичи единодушно выкрикнули « Согласны» и подняли нагайки. Айтуган встал, посмотрел на лес поднятых нагаек и склонил голову в знак согласия. Старший аксакал поднял руку, призывая к тишине. Настала мгновенная тишина.
- Теперь Айтуган – курбаши, продолжи обряд! Теперь ты главный.
Айтуган знаком приказал начинать обряд. Старший аксакал повиновался и встал на молитву. Все собравшиеся сложили ладони и выжидающе притихни.
Аксакал громким, зычным голосом, который был слышен во всех уголках майдана начал: - Бисмилляхи рахманир-рахим!
И молитва потекла плавным напевом, напоминая человеку о бренности его бытия, о черном покрывале смерти, что накроет всех, кто находится на земле, только срок неизбежного у всех разный. Напев накрывал широкой волной, расходился кругами,  достигал всех, кто молился о даровании райских садов для Бэндэбикэ. Молитва кончилась и люди провели ладонями по лицу, завершая традиционным « Амин». По знаку Айтугана молодые джигиты положили  Бэндэбикэ на скрещенные копья  и понесли на место погребения. Следом двинулись все мужчины.  Женщины проводили Бэндэбикэ только до последней юрты. Обычай велел им оставаться дома.  Печальная процессия  длиной лентой  вытягивалась из аула, направляясь  к могиле.  
Достигнув его,  положили ее тело перед входом в дом. Айтуган собрался с духом и дрогнувшим голосом сказал:
- Йэмэгэт! Вот последнее пристанище нашей незабвенной Бэндэбикэ! Это было ее посмертное желание, быть погребенной в доме, что выстроил ее первый муж Арыслан. И еще просила она, завалить ее дом землей насыпав курган. Мы, должны выполнить ее волю,  это маленькая толика того, чем мы можем отплатить за то, что  она сделала для нас. Аксакалы начинайте погребальную молитву!
Мужчины привычно  выстроились рядами. Аксакал только начал первые слова, как его прервал быстрый стук множества  копыт. Мужчины резко повернулись и схватились за рукояти сабель. Из-за поворота вынеслась группа всадников. Они вихрем подлетели к собравшимся и резко соскочили с коней и почти бегом дошли до похоронной толпы. Это был Сынбулат, вождь карый-кипчаков. Он подошел и порывисто дыша, спросил;
- Успел? Еще не похоронили? – получив утвердительный ответ, вздохнул - Слава Всевышнему, думал, не успею!
Айтуган подошел к нему и просто молча, пожал руку в знак признательности:
- Успел, успел, брат мой! Спасибо, что разделили с нами наше горе!
- Да я как услышал, сразу на коня и сюда без отдыха. Думал, не успею! Айтуган, нельзя подождать? Я, в вон том распадке видел бунчук усерганцев, тоже спешат на погребение.
Только проговорил, как тут подскакал гонец и, спрыгнув с коня, робко сказал Айтугану:
- Айтуган  агай, я от суун-кипчаков, они тоже почти подъехали и Тимербай  аксакал тоже торопится. Отстали только на два сакрыма, просили тоже подождать.
Тут неожиданно, откуда-то взялся Хасан  тангаурец. Как он сумел подъехать незаметно, непостижимо. Он, так же молчаливо, пожал руку Айтугану, выражая соболезнование. Айтуган подошел к аксакалам, передал им просьбу прибывающих, на что они, качая головой, ответили, что время еще есть, можно подождать. Буквально через полчаса прибыли усерганцы во главе Юламана. Юламан спешился,  с печальным видом обнял Айтугана, выражая свое отчаяние свалившимся горем. Вдали показались джигиты суун-кипчаков во главе с вождем Илембетом. Айтуган пошел им навстречу, все-таки родственники Бэндэбикэ. Она же  по происхождению из этого рода. Айтуган первым обнял Илембета и горько вздохнул:
- Прости брат, не уберегли!
- На все воля Аллаха! – ответил Илембет и отвернувшись смахнул слезу.
Время шло. Аксакалы начали проявлять нетерпение. Нельзя, мол, держать могилу открытой, -  грех. Айтуган только хотел дать разрешение на молитву, как в стороне показался флаг рода Айхай. Тимербай  аксакал спешился при помощи своих джигитов и поддерживаемый с двух сторон, перебирая старческими ногами, подошел к Айтугану:
- Прости сынок, что задержал погребение. Этот грех возьму на себя. Стар я стал, уже нет прежней прыти. Но, не попрощаться  с Бэндэбикэ я не мог, – и отошел в сторонку, где стояли вожди.
Айтуган  махнул рукой к началу чтения погребальной молитвы.  Старший аксакал, подняв ладони начал чтение молитвы. Все присутствующие, в полном  молчании внимали в затейливые арабские слова. Закончили  молитву всеобщим « Амин». Джигиты внесли Бэндэбикэ в дом,  положили в могилу. Айтуган, все вожди поочередно кинули пригоршни земли, шепча слова:
- Яткан тупрагын йомшак булhын!* (башк.) – Пусть земля будет пухом) Пусть земля тебе будет пухом
- Покойся с миром!
Тимербай  аксакал, кидая землю, прослезился и дрогнувшим голосом попенял:
- Что ж ты так Бэндэбикэ, ушла раньше времени? Тебе ли тут лежать, ты же моложе меня! – и отошел от края могилы.
Илембэт вынул из-за пазухи узелок и, развязав его, высыпал землю на могилу:
- Да упокоится душа твоя Бэндэбикэ! Прими эту землю. Она  с могилы твоего отца Котлогильде бия!
Хасан тангаурец подошел к могиле высыпал землю и укоризненно прошептал;
- Эх, апай, апай!
Сынбулат подошел внимательно посмотрел,  вынул из-за пазухи речной голыш и положил на могилу Бэндэбикэ:
- Этот камень с берегов Сакмары, где ты остановила казахов. Я, долго держал его как память. Детям рассказывал о том дне и показывал этот камень. Теперь отдаю его тебе. Покойся с миром Бэндэбикэ!
Джигиты, закопав могилу, начали носить землю, засыпая весь дом.  Люди рассыпались по полю. Копали землю ножами, лопатами. Насыпали ее в шапки, тюбетейки,  еляны и поочередно носили на уже поднимающийся курган над домом Бэндэбикэ.   Каждый посчитал своим долгом  насыпать свою долю земли на курган, отдав этим дань уважения к памяти Бэндэбикэ. Ближе к вечеру работа была закончена. Высокий курган полностью скрыл под собой дом и могилу Бэндэбикэ.
Аксакалы позвали на молитву окончания погребения. После молитвы и раздачи хаира, Айтуган попросил слова:
- Йэмэгэт! Агайындар! Великое горе постигло нас и оно безмерно. Сегодня мы все простились со святой женщиной.  Мы, выполнили последнюю волю Бэндэбикэ, похоронили в ее доме, насыпав над ним курган. Пусть поится с миром. Велика потеря, но жизнь на этом не останавливается. Как вы знаете, причиной ее смерти стал набег Еренсэ на казахов. Где они сейчас, как  сложилась судьба, никто не знает! Живы они или уже в рабстве, один Аллах ведает! Еренсэ совершил тяжкое преступление, не подчинившись запрету Бэндэбикэ и решению вождей на йыйыне. Он виновен тем, что подбил неразумные головы молодых джигитов на этот безрассудство.  Никто не вправе нарушать наши обычаи и законы! Никто не смеет по своей прихоти творить то, что ему хочется, на потребу его желаний. Еренсэ нарушил клятву, которую дали мы казахам, -  хранить мир. Нарушил обычай, когда увел джигитов на недоброе дело. Он подвергает опасности их жизни и благополучие наших племен. Сколько вернется в живых? Казахи никогда не забудут этой обиды. Разве они простят этот набег? Нарушить слово может только коварный человек или глупый. По его вине может вспыхнуть многолетняя война с казахами.  Поэтому я спрашиваю йэмэгэт, каково будет наказание Еренсэ, если он конечно вернется?
Народ безмолвствовал. Гулкая тишина прорвалась несмелым криком:
- Смерть! Смерть ему!
Этот крик  подстегнул остальных и они на едином дыхании выдохнули:
- Смерть!
Айтуган поднял руку. Поднятый шум стал успокаиваться, крики  переходили в невнятный ропот. Айтуган властным голосом крикнул:
- Нет! Мы не можем предать Еренсэ смерти, в последней воле Бэндэбикэ просила сохранить ему жизнь. Как хотите, наказывайте, говорила она, только  сохраните жизнь. С его смертью, сказала она, вы только добавите крови и злобы,  а кровь не вода и злость не имеет границы.   Поэтому я предлагаю, оставить его в живых, как просила Бэндэбикэ,  этим мы еще хуже накажем, ибо этот грех он будет нести   до конца своих дней. Совесть мучить будет его похлеще, чем самая  страшная людская кара. Мое решение - изгнать его из нашего рода и племени. Пусть он нигде не будет иметь пристанища. Пусть он катиться по земле перекати-полем не имея семьи и рода. Согласны, йэмэгэт?
Люди стояли в раздумьях. То, что предложил Айтуган, было хуже смерти,  нет ничего страшнее для башкира - это стать безродным и гонимым всеми человеком. Когда у тебя отнимается имя, твоя принадлежность к роду, все родственники отрекаются от тебя, и ты становишься изгоем во всех племенах и родах. Страшное наказание, очень мучительное. Оно дается очень редко и за самые тяжкие преступления.
- Ну, так что решили, агайындар? – спросил Айтуган.
Народ вышел из оцепенения и зашевелился:
- Согласны!
- Так велит обычай! Мы, согласны! – согласились аксакалы.
- Тогда, отныне Еренсэ не принадлежит нашему роду Джансары и племени Бурзян. Мы, отрекаемся от него, как он отрекся от наших обычаев. Мы, лишаем его права произносить наш клич, ставить нашу тамгу,  он лишается покровительства священного древа племени и священной птицы.  Нет ему пристанища ни в одной юрте наших кочевий. Кто приютит его, сам понесет такую же кару! Амин!
Все кто присутствовал, подняли ладони и провели ладонями по лицу «Амин». Приехавшие вожди выступили вперед и старший из них Тимербай - аксакал слабым голосом сказал:
- Я, присоединяюсь к вашему решению! Мой род Айхай закрыт для человека носящего имя Еренсэ.
- Карый-кипчаки тоже присоединяются! – крикнул Сынбулат.
- Суун-кипчаки отныне отказывают ему в покровительстве, как мужу нашей Бэндэбикэ! – суровым голосом сказал Илембет.
- Усерганцы, только за! Еренсэ подвергает опасности наши аулы! – поднял нагайку Юламан.
- Тангаур, за! – просто сказал Хасан.
Айтуган вгляделся в лица стоящих соплеменников и гостей. Они были суровы и решительны. Айтуган громким голосом крикнул;
- Приглашаю на поминальную трапезу! – и жестом пригласил вождей в сторону аула. Молодые же джигиты стали приглашать всех остальных гостей. Толпа постепенно растекалась, направляясь в сторону юрт, где их ждала скорбная трапеза. Понемногу все успокаивалось, все меньше становилось шума. Вскоре установилась полная тишина над насыпанным курганом. Только вечерний степной ветер, колыхал привязанные ленточки ткани на палках, установленных на его вершине, и пел свою нескончаемую песню.

                                             Набег.
« Наконец-то – подумал Еренсэ, проводив взглядом отъезжающих во главе с Шарифом усерганцев. Его съедало нетерпение.  «Там уж заждались, наверное - ерзал в седле Еренсэ – а тут сиди и жди, пока усерганцы уедут. Да что у них кони совсем не двигаются, что ли?» – мысленно ругался он. К его великому облегчению  за камышами и стволами тугайного леса Оло Эйека скрылся последний усерганец. Глубоко вздохнув, Еренсэ повернул совсем в другую сторону, от которой приехал и, хлопнув нагайкой, погнал коня в намет. Он спешил на условленное место.  Скакать пришлось недолго. Буквально через три сакрыма пропетляв тропинками прибрежной чащи, Еренсэ выехал на широкую поляну. Вся поляна была заполнена всадниками. Кони фыркали и нетерпеливо переминались. Джигиты разговаривали в полголоса.
- Эй, джигиты! Заждались? – весело прокричал Еренсэ. В ответ прозвучал многоголосый радостный шум. Навстречу ему спешили Айдарбек, Гали, Искужа и Сулейман. Они громко поздоровались с Еренсэ. Оглянувшись,   Айдарбек возмущенно прошипел;
- Ты, куда пропал?  Сам же говорил, собираться, когда скачки закончатся. Уже сколько времени прошло? Коней заморим под седлами, пока в путь тронемся!
Еренсэ улыбаясь, успокаивающе похлопал по плечу Айдарбека:
- Да, не мог я раньше. За мной глаз да глаз был. Следили, как бы я не улизнул. Ладно, я вызвался проводить усерганцев, а то бы и сюда не успел бы. Ну, а вы готовы?
- Да, мы давно готовы! – ворчливо заговорил Искужа – устали, пока ты там с усерганцами прохлаждался.
- Сколько воинов у тебя Искужа? – спросил Еренсэ, не обращая внимания на его ворчание.
- Пятьдесят, как обещал!
- У тебя Гали?
- Сколько обещались, все приехали!
- У тебя Сулейман?
- Да что ты считаешь нас, как жеребят, на весеннем выгоне.  Сто восемьдесят пять джигитов здесь. Некоторые отказались.
Еренсэ помрачнел. Он ожидал большего. «Неужели даже дармовая добыча не привлекает воинов – раздраженно подумал Еренсэ – в последний момент и отказаться?  Ну и Аллах с ними. Сколько есть, столько и будет» Еренсэ улыбнулся:
- Ну и этого количества воинов хватит. Собирайте джигитов в круг.
Гали повернулся к толпе и, просвистел чибисом. Вся поляна, подчиняясь этому зову зашевелилась. Воины плотнее сдвинулись вокруг своих предводителей. Еренсэ выступил вперед:
- Джигиты!  Долго говорить не умею. Зачем мы здесь собрались, вы знаете. Вот я смотрю на вас и думаю, а ведь многие сомневаются,… стоит ли идти в этот набег? Стоит ли овчинка выделки, если нарушим договоренный мир с казахами?  Многие страшатся наказания за этот, как вы считаете проступок. Я, вот что скажу джигиты! Когда и кем осуждалось воинская доблесть? Когда были недовольны наши матери и сестры подаркам, которые привозили добычей наши отцы и деды? Разве мы не достойны той славы, что в песнях прославлялась нашими сэсэнами? Многие из вас  уже выросли из детского возраста, стали мужчинами, а в руках даже сабли не держали, только луками балуетесь на охоте. О славных боях только по рассказам знаете. Наши руки зарастают жиром и становятся слабыми. Многим уже пора женится, а достойного калыма выплатить за девушку не то, что денег, скота недостаточно! Где все это брать?  Здесь только один выход, это набег. Да и это не набег вовсе, а так, озорство. Много брать не будем, отобьем несколько табунов коней, да и назад. Пока казахи хватятся, мы уж в своих пределах будем. Ну, все согласны? Кто не согласен, лучше сейчас откажитесь  и возвращайтесь домой. Ну, кто не желает идти в набег?
Вопрос повис в воздухе. Воины переглядывались и, встретившись глазами, неуверенно пожимали плечами. Еренсэ почувствовал, если сейчас промедлит, то и оставшиеся разбегутся. Этого он допустить не мог. Он тронул коня и крикнул:
- Актуган! Актуган! Актуган! – древний клич племени Бурзян, как кнут подстегнул всех джигитов. Переданный молоком матери инстинкт доверятся и подчинятся  кличу племени  взыграла в их жилах,  заставила отбросить все сомнения. Вперед! Туда, куда зовет Еренсэ!
- Актуган! Актуган! Актуган! – поддержали Искужа, Гали, Сулейман, Айдарбек. За ними уже более уверено подхватили джигиты:
- Актуган! Актуган! Актуган! – громкий клич эхом разносился по сонной тишине берегов реки.
  Еренсэ улыбнулся. Тронув коня,  галопом поскакал вдоль прибрежного леса по течению Сурени. Воины заволновались, умело развернулись  походным порядком и тронулись за ним вслед.
Набег начался.                                                        
Прошла неделя, как воины Еренсэ ушли от родных кочевий. Шли осторожно. Встречающиеся аулы обходили далеко стороной. Двигались в основном ночью. Днем такая орава всадников была слишком заметной. Стоит, кому заметить, то пиши, пропало.   В степи слухи передаются очень быстро, из уха в ухо,  недаром называют « Узун колак! Длинное ухо».  Костры не разводили. Опасно. В степи неизвестный дым вызывает тревогу и подозрение, и все окрестные аулы бьют сполох. Сразу высылаются летучие дозоры, которые увидев такое внушительное количество всадников,  могли ударить стрелами и завязать бой, увлекая их в сторону основных сил.  Тогда, пока разберутся и остановят бой,  много воинов падет. Потери напрасные будут.
Джигиты Еренсэ уже устали. Постоянное недосыпание, да еще жара в раскаленной степи совсем сморили воинов.  В распадке между холмами, где решили отдохнуть нашли безвестную речушку, кое-как напоили коней. Лошади до того распалены были жаждой, что воды в речке еле-еле хватило.
Почти до дна вычерпали. В последних черпаках вода была уже мутной, а, как известно, благородный скакун  такую воду пить не станет.  Чистую воду приходилось носить  сверху по течению. Джигиты уж молились про себя, чтоб скорее все закончилось и обратно домой. Рассветало. В распадке тревожным сном спали воины, держа на отлете руку с намотанными поводьями своих коней. Кони мягко переступали ногами и негромко фыркали, как бы понимая, что воины спят и не надо тревожить их сон.     Еренсэ уже не спал.  Ждал, когда вернется дозор, что был послан на разведку. По всем прикидкам и приметам они уже подошли к верховьям Яйыка и казахские аулы должны быть недалеко. К нему подошли сонные Гали, Айдарбек и Сулейман. На их вопростельный взгляд Еренсэ пожал плечами. Послышался глухой топот нескольких коней. Еренсэ вздохнул: Наконец-то!- и из-под ладони посмотрел на приближающихся всадников. Это был Искужа со своими джигитами. Еренсэ нетерпеливо спросил:
- Ну? Говори.
- Тут недалеко, где-то через пять сакрымов казахский аул. Видно богатый род живет. Сплошь  белые юрты стоят. А, там,  в стороне я  четыре табуна насчитал. Много коней. Теперь думаю, хватить джигитов  столько лошадей, увести?
- Да хватит! – нетерпеливо проговорил Еренсэ. Его обрадовало, что наткнулись на столь богатый аул. - Ближе к вечеру, нападем на это кочевье. Из этого распадка выйдем все вместе. Потом ты, Искужа со своими джигитами нападешь на аул с другой стороны, чтоб отвлечь внимание. Мы, тем временем отобьем табуны и уйдем в темноте. Ты же, пошумишь еще маленько для отвода глаз и следом за нами. Только прежде чем присоединится, огибай нас большим крюком, чтоб сбить со следа. Понял?
- Понять-то я понял, а чем Айдарбек, Гали и Сулейман в это время займутся, или только моих воинов под казахские стрелы и сукмары подставляешь? А они, что же? – недовольно спросил Искужа, кивая на них.
- Ну как не понимаешь Искужа? Сам же говоришь четыре табуна? А, это почти тысяча коней. Как управится?  Да тут еще отбиваться надо от казахских джигитов. Вот их воины и займутся этим.  Думаешь, они просто так отдадут коней? Соображать надо!
- И, то, правда! – растеряно улыбнулся Искужа.
- Так, ладно ждем вечера! Вы там прикажите джигитам, чтоб ни звука не было слышно! Сегодня вечером, если все пройдет удачно, повернем домой! Да и передайте своим,  если будет очень тяжело, отбиваться изо всех сил. Казахи не пощадят, если попадетесь в плен.
Помрачневшими лицами они разошлись по своим отрядам. Предстоял длинный, жаркий день и не менее горячий и опасный вечер. Распадок затих. Не было слышно даже храпа коней. Все кругом будто вымерло.  Солнце поднималось над горизонтом, обливая утренними, но уже горячими лучами обожженную степь. Еренсэ надеялся, что все пройдет хорошо. До последнего дня удача не оставляла его, но он  не знал, что все повернулось по-другому. Кто был охотником, сам стал добычей.

                                             Битва.
С вершины ближайшего холма за башкирами уже следили. Молодой казах  внимательно смотрел за незнакомыми всадниками. «Это, чужие,  – думал он – их много и все вооружены, значит есть опасность, надо предупредить своих». Казахский воин  осторожно огляделся, убедился, что все тихо и башкиры не заметили его, потихоньку  сполз к подножью холма, где ожидала его лошадь и стараясь не шуметь, поехал в сторону своего аула. Он спешил с плохой новостью к сородичам. Кочевье в опасности.
Жара начала спадать. Солнце устало сползало к горизонту. День клонился к вечеру. Еренсэ проснулся,  посмотрел на день. « Пора собираться» – решил он и подал знак своим помощникам. Те встрепенулись, отдали команду  садится на коней. Еренсэ в голове  отряда выехал из распадка и не торопясь направился в сторону казахского аула. Все еще соблюдая осторожность, он решил ехать краем подножья холма. До решительного броска еще примерно три сакрыма. Не надо показываться раньше времени. К Еренсэ подъехал Айдарбек:
- Еренсэ, что- то  тревожно мне. Может вначале послать разведку? Очень уж спокойно все. Не к добру это!
- Да, брось ты, не нагоняй страху!  Осталось-то чуть-чуть! Сейчас вот проедем холм, потом разобьемся на отряды, и каждый из вас поедет отбивать табуны! Искужа покажет где.
Тем временем башкиры выехали на равнину между холмами и распадком, откуда должны были идти на аул. Еренсэ махнул Гали, Сулейману и Искуже знак подъехать к нему. Только они подъехали, как тут произошло что-то необъяснимое. С вершины холма у подножия, которого прятались башкиры, раздался свист. Еренсэ недоуменно закрутил головой. И к его ужасу  увидел, как на его отряд несутся казахские воины.  «Откуда они появились? Как узнали что мы здесь? – билась в его голове растерянная мысль - Что теперь делать?». Пока Еренсэ потрясенно смотрел на окружающих казахов, они уверено и быстро охватили башкир плотным кольцом. Башкиры же мигом встали в круг и ощерились направленными на противника копьями. Старший казах  махнул рукой «Сдавайтесь»
Еренсэ при мысли, что его набег не удался, и что ему предстоит позорный плен, громовым голосом взревел;
- Джигиты, пробиваемся! Вперед! Актуган! – и рванул на предводителя казахов. Все воины – башкиры яростными голосами поддержали клич;
- Актуган!
И завязалась битва.
Еренсэ летел на казаха в надежде свалить  его с коня. Он правильно определил, что этот уже в возрасте воин командует этим отрядом. Если свалить его, то казахи могут растеряться без предводителя, а это шанс выбраться из охватившегося кольца.   Казах тоже кинулся ему навстречу. Они сшиблись на полном скаку, и, нанося  друг другу удары боевыми дубинками, закружились в поединке. Кругом все наполнилось ржанием коней, свистом сабель и пением летящих стрел. Еренсэ удачным ударом сбил шлем с головы казаха. У него показалась кровь из раны. Казах отскочил и, размахивая кистенем, снова  кинулся на Еренсэ. Тут в Еренсэ попала чья-то стрела. Он отвлекся и тут же почувствовал, что летит на землю. Это его удачным ударом свалил предводитель казахов. Еренсэ упал и уже не видел, как его воины отбивались от вражеского натиска. Башкиры  еще держались, но силы их слабели. Многие уже полегли. А в круге все меньше и меньше оставалось сражающихся воинов. Одни падали убитые, другие были ранены. Казахи, не смотря на превосходство в силах и отвагу своих воинов, тоже  несли потери. Долго длилась эта битва. Выдохлись обе стороны. Башкир осталось кучка раненых, но они не сдавались. Еренсэ очнулся и, приподнявшись, посмотрел на поле битвы. Кругом лежали тела убитых и раненых. Искалеченные  кони бились в предсмертных мучениях. Вся равнина была наполнена стонами раненых и  сладким запахом крови. Еренсэ крикнул:
- Айдарбек! Айдарбек!
- Я, здесь Еренсэ! – отозвался он и последним отчаянным  ударом свалил своего противника и  поспешил к нему.
- Помоги встать! – попросил Еренсэ.
  Шатаясь, Еренсэ поднялся и поддерживаемый Айдарбеком еще раз оглядел поле битвы. Представшая картина потрясла его. Он приказал:
- Джигиты! Я, приказываю! Бросьте оружие! Вы сражались доблестно, но слишком силы неравны! Мы, все погибнем, а я хочу сохранить ваши жизни! Я, вас втянул это кровавое дело, мне и отвечать! Пусть позор этого плена ляжет на меня!  Мы сдаемся!
Башкиры переглянулись и  по одному стали бросать оружие, затем от упадка сил, вызванного  ранениями, повалились на землю. Еренсэ снова потерял сознание. Битва закончилась.
                                                Поединок.
- Еренсэ! Еренсэ! – тряс за плечо Айдарбек. Еренсэ мучительно просыпался. От тряски его раненая голова отозвалась пронзительной болью. Он застонал:
- Ну, что случилось?
- Поднимайся, уже утро, сейчас вождь казахов придет! – снова затряс его Айдарбек.
Еренсэ полностью очнулся и резко сел на землю. Айдарбек мрачно улыбнулся:
- Ну, как ты? Полегчало? Все-таки тебе повезло, ударом по голове отделался! - Не то, что я! – и показал на окровавленное плечо.
- Много наших полегло? – спросил Еренсэ.
- Много! – вздохнул Айдарбек – нет с нами Искужи, его казахская сабля срубила. Гали, на копье напоролся. А, Сулеймана стрела убила. Прямо в глаз вошла.
- А, сколько в живых осталось? – подавлено спросил Еренсэ. Известие о гибели своих друзей сердечной болью отозвалось у  него в груди.
- В живых осталось чуть больше четверти нашего отряда. Двадцать четыре воина, считая и тебя, да и то все раненые. Если бы не раны и не твой приказ не сдались бы в плен, – с горечью ответил Айдарбек. Еренсэ  молчал. Что он  мог сказать?
- А где мы сейчас? – оглянулся Еренсэ. Кругом стояли юрты.
- В их ауле.
- А кто вождь этого рода?
- Не знаю.
- А остальные джигиты где?
- Вон они, - показал Айдарбек -  в тени  юрт сидят, связанные. Всю ночь так просидели.
Раздались голоса говоривших казахов,  в одной из юрт открылась дверца. Из нее в окружении свиты степенно вышел очень пожилой казах, но еще довольно крепкий для своих преклонных лет. Это был Амангельды, предводитель племени.  Молодые джигиты, починяясь приказу, плетками согнали пленных башкир в круг майдана. Еренсэ внимательно следил за аксакалом. Как он понял, их судьбу, решал он. Казахский аксакал медленно подошел к пленным башкирам и сел на подставленное ему седло. Он оглядел  окровавленных башкирских джигитов и старческим голосом спросил:
- Меня зовут Амангельды,  я спрашиваю, кто среди вас старший?
Башкиры зашевелились и только переглянулись, не желая выдавать Еренсэ. Никто не знал, что ждет его за этим вопросом. Аксакал построжел  взглядом и более твердым голосом повторил вопрос:
- Кто среди вас старший?
Еренсэ поднялся и ответил:
- Я!
- Что ж ты? Смелости не хватило сразу подняться?  - беззлобно  спросил Амангельды – заставляешь старого человека повторяться?
Еренсэ промолчал. Он решил вообще молчать. Главное, не сказать какого ты рода и племени, чтоб казахи потом не мстили им. А, примем смерть, хоть знать будем, что отвели беду от сородичей – думал он.
- Какого ты рода и племени, башкир? – спросил аксакал, – и как вы посмели совершить набег на наши кочевья? Или вы, башкиры, забыли, что у нас договоренный мир? Ну, отвечай атаман?
Еренсэ  смотрел вдаль и всем своим видом показывал, что не будет отвечать на вопросы. Амангельды, прищурившись, смотрел на него и сожалеющее качал головой. « Ах, ты! Какая незадача! – думал он – ну как это случилось, что башкиры нарушили договор? Тут явно чувствуется, что этот  набег простое озорство и не направлен на разжигание войны между башкирами и казахами.  Кровь кипит,  не дает покоя молодым, да горячим. Э-хе-хе-хе – протяжно вздохнул аксакал – что делать? Если отомстить ответным набегом, как предлагают  горячие головы моих батыров, то вспыхнет война и надолго. Опять кровь польется, и головы воинов полетят. Матери оплакивать будут сыновей, а жены и невесты забьются в безутешном горе. Что делать? О, Аллах, вразуми меня, дай совет! – аксакал долго смотрел на пленных башкир и вдруг хлопнул камчой по голенищу сапога. Он принял решение.
- Слушайте меня, башкиры! Вы, вероломно напали на наше кочевье, посягнули на наши жизни и имущество!  Нарушили заключенный между нами мир! Это тяжкое преступление! Впервые за за много лет, мы, казахи были вынуждены  обнажить оружие против наших братьев – башкир! Какое наказание вы должны понести? Я, думаю наказание должно быть строгим и справедливым. Поступим по обычаю. Конечно, за ущерб, нанесенный нам, мы можем  продать всех вас бухарским купцам в рабство, а  полученные тэнгэ отдать семьям погибших в этом сражении наших воинов. Справедливо? Думаю, что да! Но, можем поступить по-другому. Нам, казахам тоже дорого наше честное имя и мы не хотим выступить в роли зачинщиков войны между нашими племенами. В таком положении есть только  одно решение. Поединок! Ваш борец должен выйти и бороться с нашим батыром – палуаном. Условия поединка таковы;  Победит башкир! Все башкиры со своими конями и оружием возвращаются домой.  Если же одолеет наш палуан, горе побежденному…!  Поединщик умрет, а вы все будете проданы в рабство. Все решение принято. Кто из вас выйдет бороться?
Башкиры переглянулись и  стали снимать с себя одежду, каждый готовился к поединку. Айдарбек отстранил всех и с перевязанной рукой вышел вперед. Еренсэ смотрел на своих джигитов, израненных, слабых, но готовых бороться до последнего, чувство горького стыда заливало глаза соленой влагой. Казахи изумленно переглянулись. Еренсэ вышел вперед и коротко сказал:
- Я, буду бороться!
Амангельды внимательно посмотрел него, кивнул в знак согласия. По знаку аксакала казахи быстро оттеснили остальных башкир в сторону и в предвкушении азартного зрелища встали плотным кольцом вокруг Еренсэ, поджидавшего соперника к началу  борьбы. К его удивлению,  из рядов казахских воинов, бороться  вышел тот же самый казах, с кем он бился в бою. Оказывается, вот кто его противник  – нервно усмехнулся  Еренсэ  и приготовился. Присел, согнув коленки, выставил вперед руки,  стал внимательно следить за соперником. Джанибек, пристально вглядываясь в башкира, не спешил принять боевую стойку.  Небрежной походкой, стал обходить  насторожившегося Еренсэ.  Еренсэ с опаской поворачивался  за шагающим  казахским батыром.  Зрители, набежавшие со всего аула затаив дыхание,  следили за схваткой. Джанибек неожиданно бросился на Еренсэ и обхватил его могучими руками. Еренсэ отчаянно сопротивлялся. Он ладонями рук уперся в подбородок соперника и со всей силой откинулся, назад разрывая цепь его сильного и умелого захвата. Казахские воины взревели в азартном крике. Они подбадривали своего палуана. Батыр не выдержал такого натиска,  разжал руки. Еренсэ отпрыгнул  и сам кинулся на него,  схватил за пояс, сильным броском кинул через себя Джанибека и развернувшись, хотел было завершить схватку успешным захватом встающего противника за голову и опрокинуть на лопатки. Башкиры восторженно закричали, в надежде, что Еренсэ победил, но казах оказался проворней, чем они  думали. Он успел вскочить и пока Еренсэ разворачивался, мгновенно  схватил его поперек туловища и в развороте кинул  на землю. Еренсэ откатился в сторону и тоже успел вскочить. Два борца хрипло дыша, стояли друг против друга. Казахский батыр-палуан сверлил взглядом Еренсэ и шевелили губами. Еренсэ не отводя взгляда, готовился к новому натиску. Сделав обманное движение, Джанибек снова атаковал. Ухватив руками  Еренсэ, он неожиданно прижался к нему, сцепил руки за его спиной и обхватил одной ногой его колено. С силой сжимая бока, палуан быстрым движением опрокинул Еренсэ на землю. Казахские воины азартно взревели. Прижав Еренсэ коленом к земле, Джанибек вынул кинжал и замахнулся. Зрители ахнули в ожидании последнего удара. Казахи восхищенно, башкиры горестно. Амангельды усмехнулся. Опустилась вязкая тишина, все притихли. Наступал момент казни побежденного поединщика. Джанибек  с поднятым кинжалом  ждал знака Амангельды. Аксакал поднял свою камчу, сожалеющее покачал головой, и решил было махнуть им, как послышался смех. Это смех прозвучал в звенящей тишине до того необычно, что Амангельды сначала не понял и сердитым взглядом искал виновника этой дерзости. Но, все кто был вокруг так, же недоуменно оглядывались, искали источник столь странных звуков. Это смеялся Еренсэ.  Его смех вначале был негромок, но постепенно он набирал силу и высоту и через некоторое время он звучал громко и противоестественно. Еренсэ хохотал, запрокидывая голову  и бился затылком об землю. « Бедняга, перед смертью сошел с ума!» - опустив кинжал, подумал Джанибек . Амангельды подал знак и палуан совсем отпустил Еренсэ, который так и остался лежать на земле. Амангельды подошел к нему и мудрой улыбкой спросил:
- В чем причина твоего смеха, башкир? Что тебя так рассмешило, что  отступил твой страх перед вечностью?
- Смеюсь я оттого! – ответил Еренсэ сквозь рыдающие звуки истерического смеха -  что только перед лицом смерти я понял, как ничтожна моя жизнь по сравнению с мудростью моей жены. Она была против этого набега,  не давала своего благословения, напомнив мне о клятве данной башкирами, хранить мир с казахами и что проклятие падет на голову тому, кто нарушит эту клятву.  Я же не послушал ее слов.  Судьба наказала меня за такое святотатство, разбив все мои честолюбивые помыслы, подарив мне возможность самому полюбоваться, как я умираю в чужой степи.
- Мудрая женщина,  твоя жена! – сказал Амангельды – скажи ее имя. Я буду молиться за ее здоровье, чтоб Аллах продлил ее дни.
- Ее имя Бэндэбикэ! Да и что вам ее имя? –  горько усмехнулся  Еренсэ.
- Бэндэбикэ? Ты, говоришь Бэндэбикэ? – потрясенно переспросил аксакал.
Амангельды стоял как громом пораженный. « Бэндэбикэ!  Как давно я не слышал ее имени из чужих уст! Каждый день я прошу Аллаха продлить ее жизнь, этой святой мудрой женщины! И у такой женщины, такой непутевый муж? Да, он слышал еще тогда,  что она вышла замуж за  малолетнего брата своего покойного мужа, но и думать, не смел, что судьба сведет его, Амангельды, и ее мужа. Да, судьба! Ты такая озорница! Плетешь  кружева  из человеческих жизней, сталкивая друзей и врагов! Кто бы мог подумать! Муж Бэндэбикэ?!  – подавленно размышлял Амангельды. Амангельды дал знак Джанибеку совсем отпустить Еренсэ и развязать всех пленников.  Затем приказал собраться всем аксакалам племени на совет. Джанибек, недоумевая  столь странному повелению аксакала, тем не менее, подчинился. Подал руку лежащему на земле Еренсэ,  помог тому подняться и велел  своим джигитам разрезать веревки на пленных башкирах. Айдарбек кинулся к Еренсэ. Обнял его и растеряно спросил:
- Что все это значит, Еренсэ? Что за добрый ангел нашептал аксакалу пощадить твою жизнь, заодно и нашу?
- Сам не пойму Айдарбек! – пробормотал Еренсэ, пристально всматриваясь в юрту, куда собирались казахские аксакалы. Там, решалась судьба его самого и сородичей. Пока шел совет аксакалов, башкиров накормили и перевязали раны. Пленные чутко вслушивались в шум, который раздавался в юрте совета. Видно спор был жарким.
Амангельды убеждал соплеменников отпустить  пленных домой. Некоторые аксакалы были против:
- Амангельды, ты не прав, требуя отпустить башкиров восвояси! Они должны понести наказание,  так как  нарушили договор! – твердил один из аксакалов.
- Да, я согласен! Эти башкиры первые напали на нас, но вы, же слышали, что они поступили так вопреки приказу Бэндэбикэ и  вождей башкирских племен, –  убежденно отвечал Амангельды.
- Перед лицом смерти все можно сказать, дабы отвести ее беспощадное жало!– продолжал не верить упорный аксакал.
Остальные участники совета сидели и качали головой, в поисках  решения. Амангельды решительно рубанув рукой  резко сказал:
- Я, настаиваю отпустить башкиров! Вы все знаете Бэндэбикэ. Ее заслуги перед казахами тоже немалые. Тогда, много лет назад, когда мы по незнанию, по глупости, пошли  набегом на башкирские племена, кто тогда уговорил башкирских вождей не причинять нам вреда? Кто, как не Бэндэбикэ! Хотя мы ущерба принесли больше, чем  башкиры в этот набег. Джанибек, ты тогда был с нами, сколько аулов мы разорили? Ну-ка вспомни?
Джанибек задумчиво посмотрел на Амангельды и не торопясь ответил:
- Четыре аула сожгли.
- А, сколько башкирских джигитов полегло? – также требовательно спросил Амангельды.
- Кто их считал? – протянул Джанибек, вспоминая, как он зарубил молодого башкира, выскочившего на защиту своей сестры, за косы которой он уже ухватился, собираясь втащить ее к себе в седло.
- Вот, никто не считал, а ведь думается мне, немало их тогда полегло? Башкиры тогда могли совсем  не выпустить нас из своих владений, если бы захотели отомстить за гибель соплеменников. А, они хотели. Только Бэндэбикэ своим, словом уговорила вождей не трогать нас и отпустить восвояси. Как она  сказала « Из песка не построишь прочного дома, свое счастье – на несчастье других, кто кровь пролил – тот за нее и поплатиться!». Мы, тогда первыми пролили  кровь, вот теперь эта кровь и отплатила нам башкирским набегом. Если мы сейчас тоже пойдем набегом на башкир, то эта цепь взаимных обид и проклятий никогда не прервется. Надо остановить это! Я, призываю отпустить башкиров!
- Ты, что же Амангельды  собираешься отпустить их,   даже не предъявишь  счет тому племени, которому принадлежат эти пленные или, хотя бы потребовать выкуп? Ты в своем уме? – запальчиво спросил один из аксакалов.
- Да, в своем!– твердо ответил Амангельды – Тогда нас башкиры отпустили, теперь мы должны поступить также. Долг платежом красен.
Аксакалы недоуменно  качали головой. Джанибек спросил:
- А как же выкупы за погибших воинов? В моем отряде башкиры немало порубили их. Что мы матерям скажем?
Амангельды решительно отрубил:
- Выкупы за смерть сыновей я отдам лошадьми из собственных табунов. И серебро имеется, все хватит!
Джанибек тогда пожал плечами и согласно кивнул головой:
- Я, согласен! Пусть идут с миром!
Аксакалы, видя, что к согласию пришли самые могущественные люди племени тоже не воспротивились общему решению. Амангельды встал и направился к выходу. Распахнув дверцы юрты, он приказал:
- Соберите всех башкир!
Казахские джигиты криками созывали башкир, что сидели на войлоках в тени юрт, спасаясь от дневного пекла. Еренсэ толкнул Айдарбека, которого разморило после еды, и мирно спал на валике кошмы. Айдарбек спросонья повернулся на другой бок, как раз где раненая рука и  проснулся от пронзившей его боли. Потирая глаза, он спросил:
- Что-то случилось?
- Давай вставай. Зовут нас, – ответил Еренсэ и поднявшись, помог Айдарбеку встать с кошмы. Башкиры собрались и уже более открыто смотрели, на Амангельды, здраво рассудив: Не убили раньше, не убьют и сейчас!
Амангельды поднял руку, все затихли:
- Джамагат! Совет племени решил отпустить башкиров домой вместе с конями и оружием! Еренсэ подойди сюда! Ты, храбро боролся и воины твои отважные, но мы отпускаем не из-за вашей доблести! Благодари Еренсэ,  свою жену Бэндэбикэ! Мы, знаем ее как честную, мудрую женщину и верим, что она не причастна к этому злодейству, что вы совершили, напав на наш аул! Двадцать лет назад она, точно так же простила нам, наш набег. Теперь мы квиты. Езжайте, вы свободны. Передай ей большой поклон от меня, от Амангельды, она знает. И послушай моего совета Еренсэ. Не приходи больше к нам,  ни как друг, ни тем более, как враг. Тебя пока в наших кочевьях охраняет имя Бэндэбикэ. Если после этого дня покажешься, то не обессудь, примешь смерть в наших степях. Езжайте. Вас больше никто не держит.
Амангельды отвернулся и пошел в юрту. За ним пошли и аксакалы.
Еренсэ  стоял и невидяще смотрел, как его джигиты обрадовано седлали коней и навешивали на себя  оружие. Айдарбек подвел ему коня и толкнул его:
- Еренсэ, очнись. Вот твой конь, садись и поехали, пока казахи не передумали.
Еренсэ машинально принял протянутые поводья и неловко сел в седло. Башкиры тронулись из аула. Казахи молчаливой толпой взглядами провожали недавних врагов. В юртах были слышны протяжные поминальные песни, оплакивающих погибших воинов. Кочевье готовилось к погребению. Джанибек торопил башкиров побыстрее покинуть аул. Люди в горе, могут кинуться на них и тогда их ничто не спасет. Джигиты, да и сам Еренсэ понимали, в каком они положении,  пустив коней в галоп, поспешили уехать из объятого горем кочевья.  Ехали не долго, через три сакрыма доехали до распадка, где  произошел бой. На том месте уже было кладбище павших башкирских воинов. Казахи похоронили их, отметив каждую могилу воткнутой палкой с привязанной полоской ткани. Все-таки мусульмане, хоть и были врагами в этом бою. Еренсэ спешился перед могилами. Отдал повод Айдарбеку и пошел к рядам трепещущих под  знойном ветерком ленточкам.    Над каждой могилой  Еренсэ останавливался, что-то шептал. Айдарбек смотрел на него понимающим взглядом. Все-таки по его вине сородичи погибли, остались лежать в чужой степи. Воины тоже слезли, застыли молчаливой гурьбой среди печальных холмиков.  Еренсэ отчитал поминальную молитву и все, башкиры, казахи  провели ладонями по лицу, хором выдохнув «Амин».  Джанибек с воинами проводил башкир до границ кочевья, где остановился на холме, показывая, дальше башкиры  поедут сами. Башкиры разом повернулись, приложили руку к груди, прощаясь с казахами. Джанибек и его джигиты ответили тем же. Разъезжались молча. Говорить было не о чем.
                                             Возвращение.
Горьким было возвращение. Весть о бесславном походе башкир на казахов птицей перепархивала с кочевья на кочевье. Новости в степи разносятся быстро. В первом же башкирском ауле, Еренсэ с джигитами поели, перевязали раны и, взяв запас еды, тронулись дальше. Ехали быстро, на ходу меняя лошадей во встречающихся табунах, не заезжая в кочевья.  Еренсэ торопился домой, подгоняя остальных. В мыслях у него было только одно: «Скорее, скорее. Домой, только домой. Отвязаться от ненужных расспросов, от этих странных взглядов встречных, полных сочувствия, – и задавался вопросом – Почему они так смотрят только на меня? Всех джигитов жалеют и оплакивают погибших, а на меня даже не смотрят, избегая моего взгляда? –  мучимый догадками Еренсэ спросил ехавшего рядом Айдарбека:
- Айдарбек, ты не замечаешь, что люди избегают меня, вроде как я прокаженный?
- Эх, Еренсэ, об этом ли тебе беспокоится? Ты, лучше думай, как перед Бэндэбикэ и советом аксакалов ответ держать будешь? – ответил он, бережно баюкая раненую руку, заодно пожаловался – смотри, как  руку раздуло, и боль не утихает, что делать?
Еренсэ рассеяно махнул рукой. Все мысли были там, в ауле, где его ждет  Бэндэбикэ. « Что я ей отвечу? Какие оправдания  смягчать ее сердце? – печально размышлял он – разве что  вернув всех погибших воинов? А,  они остались там, в казахской стороне. Лежат в могилах, саблями зарубленные, копьями пронзенные, стрелами истыканные.  Эх, и зачем надо было идти в этот злосчастный поход? – запоздало каялся в душе Еренсэ – славы захотел? Дурак, я дурак! Воистину, если шайтан хочет сбить человека с пути, внушает ему жажду славы! Где теперь эта слава? По всем кочевьям теперь мое имя, как проклятое. Скоро им детей пугать будут. Права была Бэндэбикэ, проклятие падет на того, кто нарушит мир. Зачем Аллах оставил меня в живых? Убило бы в бою, такого позора не видел бы! А, что  если уйти, куда глаза глядят? Земля широка, народу тьма, затеряюсь как-нибудь?! – встрепенулся Еренсэ,  но оглянувшись посмотрел на раненых сородичей и эта осветившая  его мысль погасла – Как же я их оставлю, не вернув их домой? Да и как, буду  мотаться по свету, без рода и племени? Эх, вернуть бы все назад! – Еренсэ предался воспоминаниям, как охотился с друзьями на речных уток на берегах Эйека, запуская соколов. Ему мысленно виделись улыбающиеся лица Искужи, Гали и Сулеймана и светлые, счастливые дни, когда все были живы, не было никакого похода, а на душе было легко и радостно, когда казалось весь этот солнечный мир, создан только для радости и счастья. Еренсэ покачиваясь в седле, незаметно уснул легкой полудремой.
Конь спотыкнулся, провалившись копытом в нору суслика. От толчка Еренсэ очнулся, и крепко провел ладонями по лицу, стирая остатки сладостных воспоминаний.
- Где мы? – спросил он Айдарбека.
- Вон, за деревьями река блеснула. Сурень. Коней напоим, а там и до Оло  Эйека недалеко. Немного осталось. Джигиты замучились. Да и кони уже запалились. Дотянут, нет? Ведь отдыха не знаем. Все гоним и гоним, – тут Айдарбек запечалился – Посмотри Еренсэ, сколько нас осталось? Двадцать четыре. А, было?
- Сто восемьдесят пять – тяжело вздохнул Еренсэ.
- Что матерям скажем, когда просят, почему не вернулись их сыновья?
- За это я буду отвечать и перед Бэндэбикэ и перед племенем, – устало ответил Еренсэ  и отвернулся. Айдарбек заметил, что на щеке Еренсэ блеснула слеза, а может,  показалось. Это не в характере  Еренсэ. « Совсем изменился Еренсэ – подумал Айдарбек, покачиваясь  в седле – где тот веселый, заносчивый джигит, что так складно мог песню сложить да людей рассмешить? После набега совсем другой стал. Гложет вина за погибших сородичей? Так в этом не только его вина. Все знали, как смертельно опасно идти в поход на казахов, что неизвестно вернешься домой или нет. И сами уходили от своих матерей. Еренсэ  насильно не уводил, арканом их не связывал. Конечно, вина его в том, что он первый заговорил о походе, с панталыка сбил нас, теперь ему и отвечать в первую голову. Джигиты поверили ему, все-таки муж Бэндэбикэ. О-хо-хо, тяжело ему, – вздохнул Айдарбек, украдкой взглянув на мрачного Еренсэ. С этими мыслями Айдарбек, оглянувшись, посмотрел на усталых, измученных джигитов, что ехали за ними вереницей.
Выехали на берег Сурени. Река блестела солнечными зайчиками. От нее веяло желанной в жаркий день прохладой. Джигиты спешились. Ослабили подпруги седел, сами спустились к кромке воды. Утолили жажду, умылись. Через некоторое время,   напоили остывших коней. «Осталось немного до аула. Еще примерно полдня пути. Пополудни уже доедем», - думали джигиты, снова подтягивая подпруги и садясь на усталых лошадей. Им хотелось, скорее, вернутся в аул.
Солнце перевалило за половину и покатилось к заходу. Жара понемногу остывала. Лошади почуяли близость кочевья и остаток пути, несмотря на усталость, прошли торопливой рысью. Там, в ауле их ждал  отдых. Джигиты оживились, не смотря на боль в ранах, подтянулись и выпрямились в седле. Даже если джигит смертельно ранен, при людях, сидя на коне он должен выглядеть достойно. Подъезжая к кочевью, им попался навстречу мальчишка, что пас овец. Из-под руки он пристально посмотрел на всадников и вдруг сорвавшись, подскакал к ним и обнял одного их воинов.
- Абзый! Гильметдин  абзый, ты вернулся? Вернулся!!! - обрадовано закричал мальчишка. -  Как отец будет рад. Мама все глаза выплакала, пока вы в походе были, –
- Как дома? Все хорошо? – улыбаясь, спросил Гильметдин.
- Хорошо. Теперь будет все хорошо! Прости абзый. Я поскачу. Маму надо предупредить, отца обрадовать. Всех людей обрадую. Я, первый хоенсе спрошу, – крутясь в седле, нетерпеливо  тараторил он и, хлестнув коня камчой, поскакал в сторону аула. Джигиты улыбнулись, тоже подстегнули изможденных дорогой коней, торопясь поскорее приехать домой. Только начали подъезжать к аулу, как  высыпали конные джигиты и девушки, они с радостными криками скакали им навстречу. Доскакав они, окликали, искали своих братьев, найдя их, шумно уводили в сторону своих юрт, где их ждали матери. Ближе  к аулу все джигиты разъехались по домам. Еренсэ подъехал к крайним юртам  один. Его встречали. Большой толпой стояли его сородичи. Еренсэ ехал прямо на них. Люди расступались перед ним, провожая  его страшными в своем молчании взглядами.  Еренсэ всем своим телом чувствовал эти взгляды. Они прожигали его, заставляя, корчится его душу в страданиях. Люди молчали. Конь Еренсэ неспешным шагом шел к знакомой изгороди юрты. Тут его окликнула одна женщина:
- Еренсэ, где мой сын, Абдрахман? Почему он не приехал? – горьким голосом спросила она. Еренсэ дернулся, будто ударили его.
- А,  Хаким где?
- Почему моего Гафара нет с тобой?
Матери спрашивали с обреченными видом. Они уже знали горький ответ.    Еренсэ с каждым вопросом сжимался, втягивал голову, будто камни ложились на него и с каждым разом все тяжелее. Он молчал. Сородичи шли за ним, и их становилось все больше. Вскоре весь аул плотной толпой окружили его.  Вдруг Еренсэ почувствовал, что конь его резко остановился. Он поднял голову. Схватив коня за узды, его остановил Айтуган. Айтуган и аксакалы кочевья стояли перед ним, преграждая  путь к юрте  Бэндэбикэ. Стояла тягостная тишина, только лошадь Еренсэ позвякивала удилами.  
- Ты, зачем явился в аул, Еренсэ? – властно спросил Айтуган. Голос предводителя звучал грозно и неумолимо.
Еренсэ невидяще взглянул на него и ответил:
- Пропусти меня, Айтуган  агай! Ответ я дам только моей Бэндэбикэ.
- Уезжай из аула Еренсэ! Ты, изгнан. Тебе не место среди нас. Род проклял тебя. Так решили люди.
Это известие не удивило Еренсэ, к подобному наказанию он был готов еще давно. Он знал, что люди не простят напрасной гибели стольких джигитов. Еренсэ хотел проститься с Бэндэбикэ, попросить прощения и уйти из кочевья. Но, почему ее не видно среди всех? Неужели так разгневана она, что даже не вышла навстречу? Еренсэ твердым голосом попросил:
- Пропусти меня агай! Где Бэндэбикэ, почему она не вышла? Агай, добром прошу, пропусти! Бэндэбикэ! – крикнул он в сторону юрты - Я, знаю,  виноват! – тут голос изменил ему -  Приму любое наказание! Только выйди и скажи это мне сама! Дай упасть перед тобой на колени и попросить прощения! Бэндэбикэ! -  дрогнувшим голосом крикнул Еренсэ.
- Ты у людей проси прощения! – крикнул Айтуган – это ты принес в аул горе. Это из-за тебя погибли джигиты, и род наш ослабел. Сколько слез, матери пролили. Слепнуть начали от горя. Уйди Еренсэ, пока честью просят!
Еренсэ слез с коня и без сил упал на колени. Слезы душили его.
- Люди! – заплакал он - Простите меня, проклятого! За сыновей ваших простите! Хотите, возьмите мою жизнь, зачем она мне такая? Только дайте пройти мне и попрощаться с Бэндэбикэ! Бэндэбикэ! – надрывно кричал Еренсэ и упал плашмя на землю, его корчили судороги. Толпа безмолвствовала. Они безучастно смотрели на виновника безмерного горя обрушившегося на их род.
Еренсэ затих. Айтуган горестно сказал:
- Нету, Бэндэбикэ, Еренсэ! Умерла, как только узнала, что ты, не смотря на ее запрет и решение совета вождей и аксакалов  увел джигитов  в набег! Не выдержало ее сердце такого горя,  предчувствовала, что несчастьем обернется этот поход! Кто слово свое нарушит, тому горе насылает судьба! Так говорила она! Люди хотели  казнить тебя, но она перед смертью просила сохранить тебе жизнь, что  мы и сделали, просто изгнав тебя из рода, – и попросил – уходи Еренсэ! Люди тебя не тронут. Уходи куда хочешь! Тебе здесь нет места!
Еренсэ  поднялся и оглянулся на стоящих сородичей. Его лицо было страшно. Люди попятились. Им стало жутко. Еренсэ безжизненным голосом спросил:
- Где похоронили ее?
- В  доме, что Арыслан  построил. Она так просила. Там сейчас курган.
Еренсэ попросил:
- Дайте коня. Этот совсем заморился.
Ему подвели коня, он сел в седло и, развернувшись, поехал в сторону кургана, что виднелся вдали. Айтуган, аксакалы и все люди провожали его взглядами,  кто с сожалением, кто с ненавистью. Еренсэ скрылся из виду. Айтуган поманил пальцем одного из мальчишек и приказал:
- Садитесь на коней и проследите, куда он поедет. Не заметно, поняли? На глаза ему не попадайтесь.
Мальчишки кинулись к коням и вскоре стремительной стайкой пронеслись в сторону, куда скрылся Еренсэ. Айтуган повернулся к сородичам и сказал:
- Расходитесь люди! Еренсэ ушел. Отныне ему нет места в кочевье.
Но, люди не расходились, они стояли в предчувствии, что конец этой человеческой трагедии еще не наступил.
Еренсэ ехал с низко опущенной головой. Тяжесть вины давила все сильней. Сознание его мутилось, иногда проваливаясь в небытие, но какая-то ниточка держала его,  не давая окончательно забыться и упасть с коня. Он безвольной куклой сидел в седле. Вскоре конь остановился, уткнувшись свеженасыпанный, высокий курган. Еренсэ медленно сполз с коня и опустился на колени. Он невидящими глазами смотрел перед собой и только руки оглаживали землю могильного кургана. Он шептал.
- Я, приехал Бэндэбикэ! Ты видишь, я живой. Видно ты молилась, чтобы Аллах сохранил мою жизнь? Ты, прости меня Бэндэбикэ! Я, тебя ослушался  и принес горе в наш аул! Ты, умерла из-за меня. Сердце твое не выдержало этой боли за всех нас. Ты, любила всех нас живых! Ты, даже умирая,  подарила мне жизнь! Да, я сейчас  живой и я сижу перед твоей могилой! – тут он упал плашмя и заплакал громким,  надрывным голосом - Но зачем, скажи мне,  зачем мне такая жизнь, если я своей жизнью приношу  смерть другим? Зачем эта жизнь без тебя, родины, без моего аула и рода? – плача спрашивал Еренсэ, его рыдания  далеко раздавались в тишине кургана  -  Прости меня Бэндэбикэ! Прости за  джигитов, что погибли по моей глупости и гордыне! Их смерть на моей совести – его плечи тряслись от безудержного рыдания. Постепенно плач затихал. Еренсэ  судорожно вздохнул последним всхлипыванием. Он принял решение, огладив рукой покатый бок кургана, сказал: -  Я снова ослушаюсь тебя Бэндэбикэ! Ты подарила мне жизнь, но я хочу лишить себя твоего подарка! Не достоин я его! Нет, недостоин! Мне надо умереть! Только так я смогу искупить свою вину перед людьми и тобой! Прощай, Бэндэбикэ! Скоро встретимся!
Еренсэ встал, поискал взглядом коня. Он стоял невдалеке.  Вдев ногу в стремя, Еренсэ резко перекинул ногу,  сел в седло и поскакал в сторону речки Урге. Мальчишки что следили за ним, непонимающе переглянулись, но решили проследить до конца и чуть пождав, ринулись за ним. Еренсэ скакал, увертываясь от веток деревьев тугайного леса, что рос по берегам Урге. Он знал куда ехать. Там над берегом этой речки высилась скала, куда теперь и направлялся он.  Еренсэ, верхом по пологой стороне поднялся на скалу. Конь тяжело дышал, поводя мокрыми боками. Путь на вершину был не легок. Еренсэ слез с коня,  развернул, хлопнул его ладонью, отправляя одного, вниз к подножью скалы. Сам же пошел к краю вершины. Остановившись на краю,  посмотрел на картину, что открылась ему на такой высоте. Перед его взором расстилались такие просторы, что дух захватывало. Природа ликовала. Птицы перекликались в чаще леса. А, внизу пел жаворонок, выводя искристые пересвисты. Синее небо распахнуло огромные объятия, а солнце заливало землю теплыми лучами. Над горизонтом дрожали в мареве длинные гряды покрытых лесом холмов. « О, Аллах, как прекрасен мир, что ты создал для человека! Живи и наслаждайся, только  я не достоин этого мира, ибо моя жизнь приносит только страдания! Я, ухожу!» – думал Еренсэ, обводя эту красоту последним взглядом. Он встал на край и крикнул:
- Люди простите меня, грешного! Прости меня Бэндэбикэ! Я, иду-у-у-у-у-у! – и бросился со скалы.
Мальчишки что  следили за ним из-за веток черемухи, только увидели, как   Еренсэ падая, исчез у подножия скалы.
Они непонимающе переглянулись и вдруг, чего-то, испугавшись, с криками помчались назад  в кочевье.  Рядом скакал с пустым седлом конь Еренсэ.  
Вихрем влетели в аул, увидев еще не разошедшихся людей, резко остановили коней и разом закричали:
- Айтуган   агай! Еренсэ убился! Со скалы прыгнул, что на речке Урге!
Выслушав эту весть, Айтуган побледнел. Женщины ахнули, а аксакалы укоризненно закачали головами.  Такой грех на душу принял.
Айтуган прижал ладони к глазам и резко отнял их, незаметно вытерев выступившие слезы.  Он повернулся, негромко  сказал стоявшему невдалеке Айдарбеку:
- Айдарбек, ты с ним был до конца! Тебе поручаю, похорони Еренсэ! Могилу выройте там, у скалы. Его нельзя хоронить на кладбище.
Айдарбек  кивнул головой. Айтуган пошел в юрту,  за ним следом вереницей потянулись аксакалы. Народ  же  безмолвно, по одному начали расходиться. Вот  и все!  Конец трагедии.
Айтуган сидел в кругу аксакалов. Они молчали. Гнетущая тяжесть чужой смерти давила всех сидящих. Один из аксакалов обращаясь к Айтугану, промолвил:
       - Не переживай так Айтуган. Время все вылечит!  Как бы ни была огромна печаль по Бэндэбикэ, и эта рана затянется. Только рубец оставит в память о ней. Пройдет время и наши внуки – правнуки расскажут своим потомкам о Бэндэбикэ и Еренсэ,  как это все было, ничего не утаивая и  оценку их  и нашим поступкам, дадут они. Через толщу лет они поведают эту  поучительную историю, о том, как надо свою жизнь прожить так, как ее прожила Бэндэбикэ, отдав ее служению народу и  оставить в памяти этого народа свое светлое имя. Люди не забудут ее имя, Айтуган. Вот увидишь.
       Айтуган  встал и вышел из юрты.  Его душа была спокойна, только грусть и печаль иногда проходили легкой рябью,  вызывая сладостные воспоминания о счастливых днях. Все проходит, ничего вечного не бывает.
       - Прощай Бэндэбикэ! – прошептал Айтуган,  печально глядя вдаль, и тут же вздрогнул от раздавшегося топота копыт. Он огляделся и увидел, как  в стороне веселой стайкой поскакали мальчишки, что догоняли убегавших от них на конях  хохочущих девчонок. Они неслись освещенные солнцем, такие юные и счастливые. Они хохотали, и их смех серебристо звенел в прозрачном воздухе светлого, ликующего дня.
Айтуган улыбнулся. Как природа мудра, дав молодости способность забывать все  плохое, отвергать грусть, не знать печали смерти, подарив ей ощущение, что она бессмертна.
Стайка мальчишек и девчонок умчалась так далеко, что только по  ярким  пятнышкам девичьих платьев и ржанию коней можно было угадать, где они. Вскоре все стихло.
А в небе показалось  легкое облачко,  предвещая теплый, летний дождь.  

                                           Эпилог.
Время неумолимо. Много веков прошло с тех пор. Народ сложил красивую легенду о Бэндэбикэ и Еренсэ.
Эта легенда проста и незатейлива, но она уже много веков  учит, как любить свою Родину. Любить народ, чьим именем ты обозначил себя в бесчисленной череде земных народов и наций. Любить людей, отдать всего себя этим людям не спрашивая награды, как воспитать в себе такую любовь, преодолевая темные стороны души. Это дано не каждому, ибо на такой подвиг способна только великая и святая душа, но стремится к такому совершенству, нас обязывает гордое звание человека:
А легенда завершается такими словами:
Давно это было... Очень давно. Нескончаемо течет время, что плетет свою нить из уходящих в небытие лет, нанизывая на нее бусинки из добрых и злых поступков человека, только имя Бэндэбикэ и Еренсэ  напоминают нам, что честь и долг, добрые поступки и есть слава, на вершину которой возносит благодарная народная память.

                                                                                        Талгат Ишемгулов