Меня зовут Оксана, недавно мне исполнилось семнадцать. Мои родители развелись, когда я была совсем крошкой, я даже не помню их вместе. Моя мама вышла замуж во второй раз, и я возненавидела того человека, которого теперь называла «папой». Я так хотела, чтобы мои родители снова были вместе, чтобы видеть папу каждый день, а не по воскресеньям. Это было моим единственным желанием детства. Я загадывала его на каждый Новый Год и День Рождения. Задувая свечи на торте, я думала про себя: «Господи, ну, пожалуйста, пусть мои мама и папа снова будут вместе.» Но моему желанию не суждено было сбыться. Когда я поняла, что загадывать его уже бесполезно, я перестала загадывать желания вообще, я перестала верить в чудеса и исполнения собственной мечты вовсе. С самого детства я поняла, что, если ты чего-то сильно хочешь, не надо тратить время на мечты об этом, нужно это непременно делать, надеясь только на свои силы, - все чудеса – вздор. Спустя несколько лет у меня появилась маленькая сестричка, плод любви моих мамы и отчима. А поскольку я отрицала и презирала всякую любовь между ними, ребенка я возненавидела тоже. Мне не хотелось видеть ее вовсе, разговаривать с ней. Может быть, я ей просто завидовала, ее радостному, яркому детству, ее возможности слышать смех счастливых вместе родителей и смеяться с ними тоже, хоть и не понимая над чем. Я не могла видеть ее счастливые голубые глаза, слышать ее маленький, тоненький, полный радости и жизнелюбия голосочек. Она все свое время хотела проводить вместе со мной, и даже, несмотря на мои жестокие и грубые отказы, она испытывала какое-то чувство любви ко мне, такое искреннее, неподдельное, такое настоящее. Она никогда не обижалась на меня, и радовалась всей душой, обоими своими глазками, когда у меня вдруг было хорошее настроение, и я ей даже не грубила. Ее доброта ко мне, ее полная самоотдача мне, была настолько приторной, что я просто терпеть не могла, когда она проявлялась. Наверное, тогда во мне играли остатки совести, но я скорее от них убегала в жестокость и безжалостность к ее чувствам. Мне было ее совсем не жаль. Я никогда не жалела о том, что она плачет втихаря об этом. Она никогда не жаловалась родителям, ей не хотелось, чтобы я пострадала, чтобы мне было плохо. Но родители не могли не заметить детских слез, уже тщательно скрываемых от них. И когда мама говорила мне о моем поведении, безуспешно взывала к моей совести, мне было ни капли не стыдно.
Моя жизнь вне дома была, да и сейчас остается довольно скучной и однообразной, но если раньше она была хотя бы нейтральной, то сейчас она приобрела темный оттенок, даже не темный, а черный. И этот оттенок моей жизни, этот цвет ее, до жути глубокий, потому что моя жизнь не просто раскрашена в этот цвет художником, который, видимо, невероятно сильно нажимал на карандаш, и наверняка не раз сломал его; эти краски настолько сильно и глубоко въелись в бумагу моего существования, что она вся пропиталась этой чернотой, она вся, абсолютно вся, до самых краев, стала с обратной стороны точно такой же, как и снаружи, и она все больше и больше угнетает меня, одинаково вращаясь по собственной оси, убивающая своим однообразием. У меня не было настоящих друзей, за которых и умереть не жалко было бы. Нет, разумеется, у меня были знакомые и «подружки», и довольно немало, но я, не думая, поменяла бы их всех до единого на настоящего, искренне верного моим печалям и радостям друга, такого, с кем можно даже не думать совершенно, когда говоришь, да даже и говорить с ним не надо бы было, - настоящая дружба и молчание понимает, и даже язык твоих глаз. Может быть, у меня и появился бы когда-нибудь такой друг, о котором я мечтала, ведь дело было совсем не в том, что вокруг меня не было настоящих, без маски людей, - дело было лишь во мне. Ведь не бывает дружбы без полной взаимоотдачи друг другу. Я хотела иметь друга, чье сердце искренне болело бы моей болью, но сама, в свою очередь, не собиралась стать для друга его главной опорой. Я не умела сочувствовать в принципе, и меня это ничуть не беспокоило. У меня не было друзей, потому что я не могла быть другом, и, если и жаловаться, то только на собственную сущность.
Было 24 декабря, снег валил без перерыва на обед. Он делал белоснежным все, чего касался, скрывал все черное и грязное под своей пушистой накидкой, прощал каждую выброшенную бутылку, помогая ей спрятаться от глаз дворника. Он падал на детские длинные реснички и таял на них от теплоты и огня радости, идущего от детских глаз. Он падал на реснички взрослых дам и таял там тоже, только теперь уже от огня злости, идущего от их глаз за испорченный макияж. Близился Новый год, люди были заняты своими хлопотами, кто праздничными, кто как обычно – повседневными, - скучными и изматывающими. В этот день, когда мы с мамой смотрели телевизор, ко нам подошла моя младшая сестренка – Настя (про которую я вам уже рассказывала) и голосом, полным радости и восторга, заявила:
- Я играю Белоснежку в школьном спектакле!
Мама улыбнулась во весь рот, как будто бы только что выиграла в лотерею миллион. Она хотела что-то сказать, наверняка это было что-то типа «Ай да умница, доча!», но я успела «восхититься» первой:
- И что дальше? - равнодушно поинтересовалась я.
- Как что?! Это же главная роль! – закричала она, радостно хлопая в ладоши, не поняв моего подкола.
Мама, по всей видимости, xотела вмешаться в наш разговор, сделав мне замечание, но я снова ее опередила:
- И что дальше? – с еще большим равнодушием продолжила я.
Настя нахмурила брови, как будто бы пытаясь найти ответ на мой вопрос. «Как что?...» - еле слышно промолвила она.
И тут, наконец, вмешалась мама:
- Настенька, не слушай ее, ты просто умница у меня! Когда будет спектакль?
- Через три дня! Вы придете, да?
- Конечно придем!
- И папа тоже?
- Папа в первую очередь.
- И Оксана?
- Конечно, и она.
Тут Настя бросилась ко мне в объятия. «Правда? Ты придешь, Окси?» - спрашивала она. Я всеми силами пыталась оторвать ее от себя.
- Нет, я не приду, у меня дела.
- Какие дела? У меня же спектакль!
- И что мне теперь сделать-то? Бежать, сломя голову, чтобы посмотреть на то, как ты произносишь текст?
- Но мама сказала...
- Мне все равно, что сказала мама! Она сказала – пусть идет, она не имеет права решать за меня! Сказала – пусть клонирует меня и водит клонов на твои спектакли и концерты! А меня трогать не надо. И отцепись ты от меня в конце концов! Не мешай смотреть передачу!
Девочка перестала меня обнимать и стояла, слушая мой безжалостный крик и смотря на меня глазами, которые постепенно наполняли слезы. Она тяжело вздохнула, тихо прошептала «ладно», - и пошла в свою комнату. Мне было ничуть не жаль ее, и я дальше уставилась в экран.
- Да как тебе не стыдно? Она же просто попросила тебя придти к ней на праздник, а ты... – начала мама взывать к моей совести.
- А что я? Когда я была маленькой, кто-нибудь ходил ко мне на спектакли?
- Мне не верится, что это я воспитала тебя такой жестокой по отношению к людям! Да и не просто людям – к собственной сестре, которая так любит тебя!
- Ты меня воспитала? Серьезно? Нет, мама, такой меня воспитали обстоятельства! – кричала я, - а ты слишком была занята собой, у тебя всегда находились дела поважнее.
- Да как ты смеешь мне это говорить? И неужели это моя дочь?! Ладно я, меня не жалко, - но сестра-то что плохого тебе сделала? Слишком сильно любит тебя, слишком хочет быть рядом? Извинись перед ней немедленно!
- Я не буду извиняться!
- Что же ты за человек-то такой? – почти плача говорила мама.
- Все, мне надоели эти тупые разговоры! Я ухожу!
- Можешь не возвращаться! Будь счастлива с теми, кого ты любишь! Но вряд ли тебя кто-нибудь полюбит так же искренне, как...
Я хлопнула дверью, и больше ничего не слышала. Я вышла из дома, думая, куда я могу пойти. Позвонила подруге, и мы договорились встретиться. Я хотела с ней обсудить все это, заранее зная, что ей до меня все равно (собственно, как и мне до нее), и она ничего толкового мне не скажет и даже не постарается сделать сочувствующее выражение лица. Но мне надо было кому-то выговориться.
Я сидела на скамейке в парке и ждала подругу. В голове какие только мысли не крутились... Я думала, что же мне делать дальше, куда мне идти... «Может быть, к папе? Но ему не до моих проблем, у него ведь есть маленький сынок от новой жены... Зачем ему я? Получается, что я почти уже и не нужна ни маме, ни папе, да и никому вообще...?» Слезы катились по моим щекам при мысли, что если я вдруг умру, никто не будет лить обо мне горьких, нескончаемых слез; меня просто положат в гроб, закопают его, и пойдут дальше, - кто по своим делам, а кто чай с тортом пить. Тут мои жалкие размышления прервал голос пришедшей подруги.
- Ты чего рыдаешь? – спросила она
- Я ушла из дома.
- Ты дура, что ли? Как ушла? Из-за чего? – с поддельным интересом сказала подруга.
Я ей все подробно описала, местами прерывая историю на вытирание слез и высмаркивания.
- Ну ты даешь... – тихо, с изумлением проговорила она, после того, как я закончила, – и что теперь делать будешь?
- Думаешь, если бы я знала, я сидела бы тут с тобой? – кричала я, рыдая навзрыд.
- Ладно, сейчас все твои проблемы исчезнут. Смотри, что у меня есть! – она достала из сумки бутылку вина и поставила ее на скамейку.
Я с круглыми глазами смотрела на подругу.
- И не надо на меня так смотреть! – засмеялась она, открывая.
- Кать, ты ряхнулась? Я не буду пить.
- Ты хочешь удалить все проблемы из головы или нет?
- Да, хочу, но…
- Тогда открывай!
- Но это вовсе не будет удалением проблемы! Это будет потерей памяти о ней, и то всего на час. Я так ничего не решу!
- Хотя бы просто забудь о ней! Расслабься на час!
Катя решительно открыла бутылку и сделала большой глоток. «Теперь ты!» – и она протянула мне вино. Я тоже сделала глоток. Вино было на вкус словно сок, алкоголь почти не чувствовался, и мы легко выпили его до дна. В итоге, я пришла домой почти ничего не соображая, шатаясь из стороны в сторону, как это любят показывать в смешных комедиях. Времени было два часа ночи, и я без всякого сомнения позвонила в дверь. Мама еще не спала и дверь мне открыла быстро. «Оксана! – вскрикнула она, увидев меня, - наконец-то ты пришла! Я не спала, все волновалась! Ты почему трубку не брала?» Я ничего не отвечала. «Проходи скорее, на улице холодно!»
- Мне уже не холодно, – засмеялась я.
- Господи, доченька, ты пила? И, судя по запаху немало!
- Как ты догадалась, мам? – я засмеялась истерическим смехом и еще долго не могла остановиться.
В это время из комнаты вышел отчим, а за ним брела сонная Настя. Отчим грозно прервал мой смех:
- Где ты была?
- Не твое дело, запинаясь, ответила я.
- Где ты была? - повысив интонацию, повторил отчим.
- Гуляла!
- А ты вообще в курсе, что твоя мать все глаза проплакала! Знаешь ли ты, сколько боли ты ей причинила, хлопнув входной дверью?!
- Нет, не знаю! - пренебрежительно и дерзко проговорили остатки моих сил, желая скорее отвязаться и лечь в кровать.
- Не знаешь?! - закричал отец, - да ты у меня…
Тут его перебила мама:
- Так, уже поздно, завтра продолжим этот разговор. Окси, иди отдыхай.
Я ушла в свою комнату. У двери меня встретила сестренка, и кристально чистыми глазками спросила: "Окси, тебе плохо?" В ее голосе было столько неподдельной ласки и заботы, что мне аж дурно сделалось. Я закатила глаза, отодвинула ее от двери, сказав: "Ой, отвали ты хотя бы сейчас от меня..." Но Настя не сдалась, и повторила вопрос еще раз. Моя злость овладела всем телом и душой, и я что есть сил начала пропитывать ею все вокруг:
- Отвали ты от меня! Не подходи ко мне, не разговаривай! Я не хочу тебя видеть, понимаешь? Больше никогда не хочу! Что ты постоянно ко мне лезешь! Мне абсолютно плевать на тебя и на твою жизнь. И не надо на меня смотреть такими глазами, понятно?! Нет у меня сердца, чтобы сжалиться, нет- нет-нет! Я ненавижу все в этом мире, а тебя больше всего! Не-на-ви-жу! Слышала? А теперь уйди, уйди уйди! Дай мне спокойно лечь спать!
Я хлопнула дверью с другой стороны. Кажется, я слышала, как она заплакала, но, во-первых, сон вперемешку с алкоголем помутнял мой рассудок, а, во-вторых, мне было абсолютно все равно. И я сладко заснула, уткнувшись в подушку.
Наутро, когда я проснулась, дома была только мама. Она зашла ко мне в комнату и принесла стакан воды. «На, попей. Голова, наверное, болит». Я выпила воду, сказав маме спасибо. Голова и правда раскалывалась, но я нашла в себе силы встать. «А где остальные?» - спросила я. «Папа пошел отводить Настю в школу».
Я привела себя в порядок, и собиралась пойти на улицу прогуляться. Но, как только я собралась открыть дверь, в нее вошел отчим.
- Ты куда собралась? – спросил он у меня.
- Прогуляться.
- Останься, мы вчера не закончили.
Мне пришлось снять обувь и сесть на диван.
- Зачем ты так делаешь? – начал отчим тихо.
- Делаю что?
- Так поступаешь с нами?
- Как поступаю?
- Плохо. Как с чужими людьми.
- Вы мне и есть чужие.
- А кто же для тебя тогда родные?
- У меня таких нет.
- Как же ты живешь?
- Как-то выживаю.
- А как же Настя? Она же твоя сестренка. Ты должна быть для нее примером, она же тебя так любит, зачем же ты ее обижаешь. Она сегодня всю ночь плакала из-за тебя.
- Мне все равно.
- Мне жаль тебя, Оксана. Правда жаль. Тяжело тебе жить будет. Больше не будет таких людей, искренне любящих тебя, готовых ради одной лишь тебя на все. Запомни.
- Себя пожалейте.
Я встала и вышла из квартиры. Три дня я не разговаривала ни с кем из домашних. Настя ко мне не приставала, и я наслаждалась минутами спокойствия. Было 27 декабря. С утра я проснулась, и поняла что я одна. Совсем одна. Абсолютно одна. В этой квартире. Сегодня у Насти был в школе спектакль, и все ушли смотреть на ее триумф. Я же пошла гулять с подружкой. На пути к парку мне встретился Дед Мороз. Дяденька, натянувший на себя красную шапку с пумпоном, отрастивший себе бороду из ваты и одетый в красный халат. Эти люди ходят по улицам и дарят прохожим хорошее настроение с помощью хороших слов. Один такой подошел и ко мне.
- Здравствуйте, девушка!
- Угу, - фыркнула я себе под нос, стараясь убежать от него, ускоряя шаг. Я не любила такие штуки.
- Девушка, постойте, как вас зовут?
- Оксана.
- Куда вы спешите, Оксана? За подарками близким?
- Нет.
- Уже купили?
- Нет.
- Откладываете все на последний день?
- Нет.
- А что же тогда?
- У меня нет близких.
- Как же так? А сестренки, братишки маленькие?
- Есть одна сестренка, - сдалась я.
- И что, вы не подарите ей даже леденец?
- Нет.
- Почему же? Ей приятно будет! Дети же они радуются мелочам! Они ведь не мы!
- И что?
- Как что? Дети – это цветы жизни! Их надо одаривать лаской и теплотой! А то посмотрите на взрослых. Это они от недостатка тепла такие, рычат на всех, ненавидят всех! Вы же не хотите, чтобы мир превращался в серый, мрачный шар без улыбок и смеха! Все в ваших руках! Дарите радость детям, и вы будете спасать эту планету. Ведь детишки – наше будущее. Они такие искренние всегда! И мы когда-то были такими, а взгляните на себя сейчас – мы просто ходячие проблемы. Мы смотрим под ноги, когда идем и улыбаемся раз в месяц. Так пусть детишки смеются всегда, пусть даже разбиваю коленки, потому что смотрят только вперед и вырастают такими же детьми, и тогда вся наша планета будет сиять из космоса, все в наших силах. Оксана, поцелуйте вашу сестренку от себя, от меня, от всех людей на планете, ведь наверняка она чистейший источник среди тысяч болот. С Новым Годом! Счастья Вам!
Дед Мороз ушел, а я стояла посреди дороги как вкопанная. Я дошла до ближайшей скамейки и села, погрузившись в размышления над этими словами. «А ведь она мне ничего плохого не сделала, правда ведь. Почему я была так груба к ней? За что испытывала к Насте такую ненависть? Из-за собственного детства? Из-за собственной гадкой сущности?» Я плакала. Впервые за долгое время. Добро большого праздника дотронулось до моего сердца тоже. Я взглянула на часы. «Еще успею!» - и я рванулась на автобусную остановку. Я хотела успеть на Настин праздник и извиниться перед ней за все. «Надеюсь, она меня простит. Как же я перед ней виновата! Сколько боли я причинила ей! Ненавижу себя за это!» - я плакала, плакала, плакала. Пока стояла на остановке, пока ехала в автобусе, пока бежала к школе. Вина разрывала мое сердце на тысячи частей, я ненавидела себя. Я так хотела извиниться перед мамой, перед отчимом. Теперь я все осознала!
Я бежала что есть сил, падая в снег и поднимаясь, огромные снежные хлопья попадали мне в глаза, которые и так были полны жидкости. Я так надеялась успеть, сказать «прости» всем, к кому была так несправедлива. Что-то доброе дотронулась до моего сердца, как будто бы чья-то рука опустилась свыше, зажгла спичку и осветила ею всю душу. Я прибежала к воротам школы, где мне встретился охранник. «Девушка, вы куда?» - спросил он своим басом.
- Я иду на спектакль к моей сестре! – еле-еле проговорила я, запыхавшаяся до изнеможения.
- Вы по австралийскому времени живете? – засмеялся упитанный мужчина лет сорока, - спектакль закончился час назад.
Меня будто бы что-то по голове ударило, было ощущение, что сзади кто-то подошел, ткнул в спину острым ножом, да еще и провернул пару раз там. Я села на стул, и, закрыв лицо руками, зарыдала что было боли.
- Девушка, что-то случилось? – обеспокоенно спросил охранник.
Я ничего не ответила. Я молча встала и медленно вышла из школы. Полчаса я бродила по заснеженным тропинкам, сама не зная своего направления, а, уж тем более, цели. И снова я плакала, плакала, плакала. Глаза покраснели, опухли. Наконец, я решила позвонить маме. Я дрожащими руками достала телефон и набрала номер. На другом конце трубки послышалось удивленное «Алле!»
- Привет, мам.
- Окси, привет. Что толкнуло тебя позвонить мне?
- Мам, мне нужно поговорить с тобой, - еле сдерживая слезы, говорила я.
- Что случилось? – испугавшись не на шутку, спросила мама.
- Нет, мамочка, ничего не случилось, я просто хочу извиниться перед вами, - рыдала я.
- Окси, приходи скорее домой, мы тортик купили, будем праздновать Настин триумф.
- Кстати, как выступление?
- Настя расстроилась, что ты не пришла, но все равно выступила на ура!
- Я очень старалась успеть, правда.
- Ну, ничего, я думаю, если ты поскорее приедешь, она тебя простит.
- Мамочка, как я рада! Уже еду к вам!
Я была все себя от радости. Я улыбалась сквозь слезы. Невозможно сейчас описать то состояние. Мне вдруг так тепло сделалось от осознания того, что сейчас я буду сидеть за чаем со своей семьей. Да-да, со своей семьей. С самыми родными и любящими меня людьми. Ведь никому, кроме них, я не нужна! Ведь они те самые, ради которых стоит жить и умирать... те самые...
Я ехала в автобусе, улыбалась и смотрела в окно. Вдруг у меня зазвонил телефон. Мама вызывает. Я с улыбкой подняла трубку. «Да, мамочка, я уже подъезжаю».
- Оксана, не надо никуда ехать, - услышала я рыдания на том конце.
- Мама! Господи! Что случилось? – казалось, в тот момент мое сердце остановилось на пару секунд.
- На-астя-я...
- Мама! Что с ней?! Господи, что с ней, мама? – я вскочила со своего места и кричала на весь автобус.
На том конце трубке слышались только всхлипывания. Мама ничего не могла сказать. Видимо, боль разрывала ее сердце настолько, что одна из его частей оказалась в горле, не давая возможности говорить.
- Мамочка! Мамочка! Куда мне приехать? Скажи! Я сейчас буду!
- Седьма-а-ая больница.
Я убивалась незнанием по пути туда. Я рыдала, предполагая самое худшее. Я представляла, как было больно маме, Господи, что я только не переживала в тот момент. Я бежала со всех ног, сбивая прохожих. Не замечая ничего на своем пути. Около входа в больницу я увидела маму с отчимом. Он обнимал маму, теряющую дыхания от боли, выходившей через слезы. Он тоже плакал. Только тихо. Как плачут мужчины, когда им очень плохо, когда они теряют кого-то. Я закричала, подбегая к ним: «Что случилось?! Что с Настей?! Что с ней?» Я бросилась к отчиму и маме.
- Настя под машину попала, - тихо ответил отчим.
- Как попала? Когда? – навзрыд рыдала я, - что с ней сейчас? Где она?!
- В реанимации. Шансов нет, доктор сказал... – отчим отвернулся, чтобы не показывать своей боли.
Я села на колени. Господи, как же мне не хотелось больше жить. Как же я сердилась на жизнь, на Бога, на родителей, за то, что не уберегли... Но тут вышел доктор. Родители бросились к нему. Я уже все знала, обо всем догадывалась. Доктор тяжело вздохнул. И, вытирая слезу, сказал: «Мы сделали все, что могли. Но, увы... Пройдемте внутрь». Они ушли в здание больницы, а я осталась одна снаружи. Я упала на землю. Я лежала на снегу, неспособная больше что-нибудь делать. Что-либо предпринимать... Я была неспособна жить больше. Моя душа кричала Богу: «Зачем? Почему ты сделал это? Почему ты сначала подарил мне сердце, а потом отнял половину? Это нечестно, слышишь? Не-чест-но!» Я уткнулась головой в холодный снег и решила больше не вставать. Не хотела, не могла. Из меня не высасывали жизнь постепенно, это как будто бы шарик, наполненный этой жизнью, сам нечаянно лопнул, в секунду кто-то проткнул его. «Но как же мама? Что будет с ней? Она не переживет еще одной потери. Я должна жить хотя бы ради нее, я обязана!» - эта мысль заставила меня подняться и войти внутрь больницы, чтобы обнять маму и отчима, боль и отчаяние которых невозможно выразить словами...
Прошло три года с этого момента. Ровно три года. Ровно три года назад, в этот же день, умерла моя сестра. Самое искреннее и доброе создание на этой планете, которое я когда-либо встречала. Самое любящее создание. Я поняла теперь, что значит терять. Что значит получить в один миг, и тут же потерять, не попробовав на вкус, не прочувствовав. Она была обижена на меня. И эта мысль не дает мне спать ночами. Я так жалею, что никогда не говорила ей, что люблю. Люблю эту маленькую, непорочную девочку, с кристально-чистыми глазами и таким же голосом. А ведь я люблю ее. Больше чем себя, больше, чем все на свете. Но она никогда не вернется. Я никогда не смогу ее обнять или заплести ей косичку. Никогда не смогу сказать, как люблю ее и как она нужна мне на земле... и она об этом уже никогда не узнает. Моя маленькая девочка, которой я постоянно причиняла только боль... Я ненавижу себя. Настенька, слышишь меня, я никогда так тебя не называла, верно? Прости меня там, наверху. Я знаю, что тебе там прекрасно. Наверное, ты слишком хороша для нашего мира, что Бог забрал тебя к себе. Этот мир мир слишком жесток, он для таких как я. Для плохих людей. Ты – чистый источник среди болот, я хочу, чтобы ты это знала. Я хочу, чтобы ты еще знала, что я люблю тебя, люблю по-настоящему, почти как ты... Извини меня пожалуйста, если сможешь. Я знаю, что простишь, ведь у тебя, моя маленькая, огромное сердце. В тысячи раз больше, чем мое. И мне никогда уже не удастся вылечить эту боль. Ни стереть ее из памяти. Я знаю, что ты меня слышишь. Прости меня. Прости. Если бы ты знала, как я хочу тебя обнять сейчас... была бы у меня такая возможность... а она ведь была... Но, увы. Никогда. Больше.