Как часто кругом используются эти слова для завязывания беседы. Настолько часто, настолько это приелось, надоело и вышло из моды, что эта привычка и обязанность перешла к разным социальным сетям, которые предлагают ответить на извечный вопрос сразу всем друзьям. Но иногда так хочется услышать это от кого-то живого. И ответить не таким же дежурным "Нормально, ничего, потихоньку", а как-то более развёрнуто. Со мной рядом что-то нету такого человека. Поэтому я спрошу себя сам: "Ну, как дела, Артемий? Чем занимаешься?"
Утро. Раннее утро. Пять утра. Я сижу на бронзовой скамейке на берегу реки и спросонья неподвижно гляжу в пространство. Компанию мне составляет зелёный бронзовый Николай Рубцов. Он предаётся своим бронзовым мыслям, глядит в землю и, может, в его бронзовой, почти не засиженной голубями, голове рождается новое стихотворение, которое он, к сожалению, уже не сможет написать на первом попавшемся под руку клочке бумаги, это стихотворение уже не станет всенародным шлягером, и его не исполнит стремительно стареющий кумир молодёжи, потому что и сам этот кумир молодёжи перешёл в состояние, в котором личность становится достойна запечатления своего образа в бронзе, граните, гипсе, камне, мраморе и других долговечных материалах.
А вот я могу записать что-нибудь этакое на первом подвернувшемся клочке бумаги, но редко что-то этакое приходит в мою напоминающую усечённый конус голову, а если и приходит, то клочка бумаги этого как назло не оказывается под рукой.
Я сижу на этой скамейке, потому что мне снова не спится. Я не сплю уже примерно вторую ночь. Ещё сорок минут назад у меня был прилив бодрости, я бежал вприпрыжку по пустому сонному городку с глупой улыбкой на лице и напевал песню Найка Борзова про маленькую лошадку, при этом будучи абсолютно трезвым и совершенно адекватным. Видимо, правда, что каждого человека по-своему прёт, как утверждают музыканты сыктывкарской группы "Дурдом Бенд". Теперь же меня отпустило, и я гляжу в пространство, сидя на одной скамейке с бронзовым Николаем Рубцовым.
Глубоко символично, что Николай Михайлович вечно отдыхает в живописном скверике неподалёку от местного отделения милиции, расположенного в бывшем доме некого купца Холодилова, о чём извещает гордо висящая возле входа табличка, сохраняющаяся, наверное, с тех пор, как господин Холодилов покинул своё скромное жилище, предоставив его силовым структурам. Нет, вру, табличку позже повесили.
Казалось бы, спать мне ещё и спать, сладок утренний сон, голова на подушку валится, но бессонница берёт своё. Вернее, спать-то хочется, только не получается. Хочется, но не можется.
А может, я сижу в тёмной комнате на полу и набиваю текст в блокноте под душевное пение Сергея Бабкина, на часах 1:52, период белых ночей потихоньку проходит, уже не так-то легко "писать, читать без лампады", я смутно различаю очертания предметов, находящихся в помещении, и частенько промахиваюсь по кнопкам на клавиатуре, освещаемой тусклым светом дисплея ноутбука, который постарел и греется, припекая колени, я мог бы лечь спать, но спать не очень-то и хочется, да и время детское, всего-то 1:56; думаю, досижу до полтретьего, всё равно спать надо, но в результате засиживаюсь до пяти утра, а потом иду бродить по улицам, как бродил первого января.
А может, я еду на верхней полке плацкартного вагона поезда Санкт-Петербург - Вологда, не смыкая глаз гляжу в окно и бесконечно долго вглядываюсь в бегущий за окном унылый среднеевропейский пейзаж, высматриваю в нём какие-то интересные детали, пересчитываю вагоны в стремительно проносящихся встречных поездах и нервничаю, потому что плеер сел, а в перкуссию перестука колёс бесцеремонно вклинивается басовитое с присвистом храпение потомственного пролетария, ещё прадед которого выходил на стачки на одном из бесчисленных заводов Петрограда; думаю о том, что через две недели я буду там ,где действительно хочу быть, буду видеться с теми, с кем я и правда хочу видеться и совершенно не буду думать о том, что мне ещё предстоит. Когда не думаешь, многое становится ясным. Но какое же это счастье - не думать о том, о чём не хочешь думать. "Я мыслю, следовательно, я существую". Кто-то давным-давно показал мне, как можно на время перестать существовать, перестать мыслить. Нужно просто думать тишину. Представлять себе её или воображать, что голова твоя - это улей копошащихся мыслей, и нужно заставить их угомониться или вообще вылететь. Это сложно, но когда возникает абсолютная пустота, появляется ощущение, что познал что-то такое, до чего невозможно дойти с помощью самых хитроумных логических заключений. И вот я совсем ничего не думаю.
А может, я плыву по некогда бывшей судоходной, обмелевшей, но всё ещё глубокой реке. На реке сильное течение, да и вообще она коварна и многих пловцов погубила, а я плыву, стараюсь переплыть и сосредоточенно считаю гребки и выдохи, слежу за ногами, выдыхаю и прибавляю, одновременно думая о том, что давно уже не в форме, вспоминаю, что классе в первом хотел заниматься плаванием серьёзно, были перспективы, надежды, интерес был. Но спортшкола была далеко, отвести меня туда было некому, поэтому с плаванием пришлось попрощаться и вынужденно заняться искренне мной не любимым волейболом. А если бы всё-таки родители решились? С этими мыслями в голове начинаю уставать, делаю последний рывок, а потом понимаю, что давно уже плыву на глубине по пояс. Встаю и понимаю, что дело сделано, и есть ещё порох в пороховницах. Лежу на отмели, загораю. Мелкие рыбёшки щекочут ноги. Хорошо. А ещё надо обратно плыть. Но это потом, а сейчас я лежу, и мне кайфово.
А может, я просыпаюсь и обнаруживаю себя подвешенным долгое время вниз головой и раскачивающимся неравномерно над большой ёмкостью с водой. Нет, это не попытки мафии выбить из меня долги или ключи от квартиры, где деньги лежат, это меня готовят в космонавты. Нет, тогда это точно сон.
А может, я маленький ребёнок и с интересом наблюдаю, как ко мне бежит ручеёк из разогретого до жемчужных нитей кипятка из опрокинутого из любопытства заварочного чайника.
А может, меня пинают ногами по пузу и спине двое нехороших людей, желающих позвонить по моему телефону с камерой.
А может, я лежу на операционном столе и воображаю себя пилотом сверхзвукового истребителя, наслаждаясь запахом вишни и заплетающимся языком отвечая на становящиеся всё более непонятными вопросы анестезиолога.
А может, глубокой зимой я сижу на поляне в лесу, развожу костёр и слышу, как неподалёку очень недружелюбно лают бездомные собаки.
А может, воображая себя цирковым эквилибристом, я иду по перилам моста, и меня непреодолимо клонит на правую сторону, к реке, а мост высокий, а глубина не очень большая.
А может, я резко вскочил с постели посреди ночи и вслух читаю стихи Маяковского наизусть.
А может, я потерял выдох и мучительно пытаюсь выговорить слово "постараемся".
А может, соседи просекли, что их интернетом пользуется кто-то ещё, и я пляшу вокруг ноутбука с бубном, роль которого играет фрисби марки "Discberry", и взываю к мифическому Создателю Интернетов, дабы вернул он мне вайфай чудодейственный.
А может, я поступил в какой-то питерский вуз, и в перспективе должен стать специалистом по информационной безопасности. Но образ человека в ситуации нравственного выбора привлекает меня куда больше, нежели вопрос обеспечения безопасности корпоративной сети, а уверенность в том, что моё умение скрываться от нежелательных людей, способность растворяться в толпе и прокачанный скилл откровенной лжи без каких-либо выдающих это микровыражений (спасибо книгам Пола Экмана) окажутся выше способности сотрудников военкомата выслеживать и отлавливать затаившихся по району призывников. Но нет, система вновь возобладала над свободолюбием, я попал под колпак и теперь сушу крокодилов, а какой-то хрен из какой-то деревни под Архангельском бьёт меня сиденьем табуретки по брюху, стараясь свалить и заставить идти драить очки куском кирпича до появления на санфаянсе равномерного бурого налёта. А я держусь. И внезапно понимаю, как же хочу убить этого уебана.
А может, я всю ночь рожал новый гипержизненный и мегазлободневный текст, а поутру принёс его редактору какой-то газетёнки, в которой подрабатываю, пыльному мужику лет пятидесяти в древнейшей шерстяной жилетке ручной вязки, а он уверенно так заявляет, что мои опусы - неформат, подражание Филипу Дику и сплошная небывальщина, и всё это надо переписать. А муза в отпуске.
А может, я совершенно не знаю, что бы ещё поделать последний день в Петрограде, и поэтому просто катаюсь туда-сюда по прямой, как стрела, синей ветке метрополитена. От Парнаса до Купчино. От Купчино до Парнаса. От Парнаса до Купчино. От Купчино до Парнаса.
А может, я стал-таки виртуозом-ложечником, организовал свой собственный мегапопулярный ансамбль, такой же неоднозначный и сумасшедший, как "Gogol Bordello", ставший таким же культовым, как "Машина Времени", взвалил ношу рупора поколения и кумира молодёжи, постарел, отыграл прощальный концерт и, усталый и не знающий, что делать дальше, иду домой, следом за мной один за одним гаснут фонари, а на фоне, как в фильмах, играет музыка, в которую вплетаются слова: "Он легенда,/ Он эра,/ Он эпоха,/ Вероятно, потому ему так плохо".
А может, я нахожусь в городе своего детства, по мере моего взросления оказавшемся не самым лучшим местом на земле, где я мечтаю жить вечно, а просто провинциальным райцентром, с безработицей, отсутствием перспектив, серыми, опухшими от пьянки лицами и районной газетой, наполовину состоящей из статей с претензией на оригинальность о том, как статую Ленина в белый цвет красили ко Дню Города, на другую половину заполненной некрологами с многоразовыми стихами, слишком перегруженными метафорами. Здесь всё так, как в песне поётся: "Здесь нехуй ловить..." Вот только без каких-либо "но". Ловить в этом месте и правда нехуй. Я понятия не имею, как проведу тут целых две недели.
Мне очень не хватает одного человека. Человека, с которым у меня много общего. Человека, с которым я могу быть таким, какой я на самом деле и есть. Человека, с которым просто хорошо и тепло. Тепло. А сейчас мне прохладно, даже несмотря на то, что на улице жара за тридцать. Но я греюсь. Греюсь с помощью смс и звонков через день. Так предстоит прожить ещё две недели. И совсем не важно, что со мной будет потом. Я живу сегодняшним днём. Пусть это и глупо в какой-то степени.
Вот такие вот дела.
Не так уж важно, что из этого правда, а что ложь.
Может, я просто сплю?
-- Тём, привет. Ну, как дела?
-- Дела-то? Да так. Нормально, в общем.
Нормально у меня дела. Нормально.
Интернет бы ещё побыстрей.