.
К равномерному шкворчанию замызганной кастрюльки примешивается инородный трубный звук. Виктор загибает угол страницы, для верности проводит по сгибу жёлтым никотиновым ногтем. Налаживает очки.
Изображение в линзах омрачает, и спина нервически содрогается. «Пиявищща!», - шипит затравленно, книгой прикрывшись. Замечание относится к квартирной хозяйке, которая, хотя и отличается от яги пропиской коломенской, именуется, однако, Верой Ивановной, приходится первокурснику дальней родственницей, и поэтому, по справедливости, должна быть причислена к приматам.
Расположившись в дверном проёме, она пытается расчесать гребнем седые чужие пряди и хлюпает носом. Совесть студента кристальна, а потому, выждав для приличия, он вновь принимается за учебник.
- Витенька, ты тут сырок плавленый на прошлой неделе забыл, - наконец сообщают ему. – Я в среду вхожу, а он шуршит...
- Тётя Вера, мне не жалко, - дипломатично отвечает искушённый племянник.
- Не жалко, не жалко! – передразнивает тётя. – Ишь, добряк нашёлся! Из-за таких... Да. Из-за таких...
Она замолкает и внимательно рассматривает некогда полнозубый гребешок. Студент готовится к осаде: за полгода он, кажется ему, хорошо изучил питерскую родню. Та продолжает:
- Я ему: «Васенька, Васенька», - а он молчит. Я ему: «Брось!», - а он бумажку разворачивает... Разворачивает и разворачивает...
- Вериванна, да мне, вправду, и не жаль, – вворачивает квартирант. – Пусть обедают!
- Так и я про то... Или не про то? – под париком задумываются.
- Ты меня не сбивай, умник! Стал он кушать... Да... Развернул бумажку и половину твоего сырка съел. Твоего! – Вера Ивановна взвизгивает. – Половину съел, а к вечеру помер... Помер!
Впечатлённый Тараканов чувствует, как внутри у него кто-то крякает, срывается и валится на левый бок. Выходит, он сам уже со среды мог пребывать не в этой уютной кухне, но в месте ином, жутком и непредставимом, о котором и известно лишь то, что ни папирос тебе, ни пива, говорят, там нет...
- Мы его на Покровке схоронили, возле забора... - будто из-под земли доносится родной голос. – Будет время, Витенька, сходи... Он рад будет.
...Выходит, ещё на прошлой неделе вечно больной, но живой сокурсник – жирный вражина - сплетник Мирославчук не без ухмылок своих сальных, но с полным правом и торжеством на перекурах меж лекций смог бы сообщать знакомым, так и дамам: «Таракан то ваш, вот новость, оказывается, из-за сырка плавленого помер! Слыхали? Помер!!».
- Ты уж, Витюня, дай... Пожалей горемыку... Тихон то ведь, чай, без друга остался. Тоскует... - бубнит Вера Ивановна.
Механически Витя лезет в основной карман, шарит среди старых шпаргалок, отдаёт. Уже из прихожей летят в студента тётушкины птички о дороговизне, о долге пред старшими и младшими братьями, о том, что в «угловой» она уже не успевает и ей опять придётся морозиться аж до самого «подвальчика».
Когда за родственницей клацает входная дверь, Виктор пытается приподняться. Но неведомые обстоятельства неодолимо огромной, тяжкой ношей вдавливают в табурет. Мерзкие холодные капли червятся по шее и спине. Тёмный чад валит из-под кастрюльной шляпы. Собрав остатки мужества, студент склоняется перед судьбой.
Судьба за стёклами очков заставляет вздрогнуть: вонзив в синюю ткань витиной штанины острые когти, вцепившись в неё зубами, она висит в воздухе, хищно сопит и знаменосно размахивает хвостом. Злобный лохматый зверь удивительно похож на новопреставившегося Васеньку. Но Виктор не уверен в этом, ибо под газовой плитой, на кухонном столе, на подоконнике, в раковине, на шкафу, в помойном ведре – всюду – лежат, сидят, маршируют многочисленные родственники усопшего. Только хозяйка да ещё, пожалуй, трёхногий бригадир Тихон могут разобраться, кто есть кто.
Студент отдирает от себя мерзкую тварь, швыряет её в угол и хватает нож. «В гробу я видел.. Съеду... - шепчет Тараканов, яростно отскабливая пригоревший кастрюльный крахмал. – Только бы сдать... Эх, сдать бы...»
До переэкзаменовки по сферической астрономии остаётся всего одна ночь.
Игорь Плящ