...и полёт не нормальный, и мама закрыла врата
отплевашейся матки. И с годиком каждым не легче:
каждый год - словно шип дикой розы - морщинкой у рта,
и молитвы гвоздистым дождём рикошетят о плечи...
Восемнадцать гвоздей: десять сморщенных психов - в рукав,
пять сопливых подростков, что кровью сдаются в химчистку,
два кило синяков на отрухших подлунных рогах,
три огрызка соломинок, пишущих: "детка, лечись-ка!" -
на подводных камнях в черепашьей густой кожуре
пересохшего кофе (как русла усталых божочков)...
Восемнадцать качаний жары, что руками, как жрец,
расправляет в глазах у людей золотые кружочки
и серебряных мух...
... и семнадцать резиновых мук.
И шестнадцать апостолов веры во взрослое "может..."
И пятнадцать собак на застенчивый детский "мяук".
И тринадцать ударов родительской ласки по коже
из семи туго скрученных содранных шкурок семьи.
И четыре беременных глаза.
И трёшечка лысых
звёзд в солёном ковре. И две капли двух сросшихся спин.
И задумчивый Роршах, с улыбкой в карманчике лисьей...
То взрослее, то детче...
То - шариком-змеиком - ввысь,
то - драконом, сожравшим будильник (из люльки - до крепа),
мы эннадцать гвоздей продеваем в свой сдавленный визг
и разносимся - спорами - сворами - слухом - каретой -
на загривке ветров, абрикосно-гриппозно-чумных,
в нижних юбках из боли и в шапках из горлышек радуг...
Горстка пыли - для жжения ведьм и варения книг,
пища крысы Тоска у сердечных блокад Ленинграда,
волоски-неумёхи - ну как на себе увисишь
в сериальных тайфунах, меж мельниц колючих?
Спеши-ка
ощутить, как земля затаилась - огромная мышь -
наблюдая твой хрупкий полёт муравья на пушинке...
