Таня (Рассказ)

Мне было почти шесть лет, когда наша семья переехала из центра Москвы на окраину города.
Старая Москва безжалостно уничтожалась. Дома дореволюционной постройки бесследно исчезали под жестокими ударами техники, тоже, кстати, доживавшей свой железный век. Москвичей из уютных, обжитых квартир выселяли в однотипные коробки пятиэтажек и девятиэтажек, которые росли на месте снесённых подмосковных деревень.
Несмотря на то, что многие многодетные семьи ждали своей очереди не один год, многие - особенно старики, покидали старые квартиры с неохотой, со слезами….
Я на собственном опыте убедился: коренному москвичу так никогда и не привыкнуть к такой смене места жительства. Точно так же и сельскому жителю никогда не понять, как можно улучшить жилищные условия, лишив человека привычной среды обитания. Лишив его земли, хозяйства, корней. Всего из чего состояла его жизнь.
Но план реконструкции центра вместе с планом застройки окраин, не считались в то время с планами людей. Как, впрочем, и сейчас.
Очень странно выглядели эти новые районы Москвы, эти вчерашние деревни, где по утрам пели петухи, а мимо новостроек тётки, закутанные в платки, гнали коров на пастбище. По вечерам, когда народ возвращался с работы, можно было увидеть заплутавшего среди новых домов деревенского мужичка, перебравшего сивухи. (Тогда я впервые увидел пьяного). И ставшие со временем обязательными стайки чумазых ребятишек, одетых в обноски, с вечно распахнутыми ртами на веснушчатых лицах. Они приходили к новым домам тырить всё подряд и выяснять отношения с «городскими», как они называли нас.
Деревенские мальчишки матерились, не стесняясь взрослых (Тогда я впервые услышал нецензурщину). Постоянно пускали в ход кулаки и демонстрировали неприличные жесты, которые для меня, кстати, ничего в то время не значили. Девчонки же, которые приходили с ними, постоянно лузгали семечки и могли запросто, отойдя в сторонку, пописать на глазах у изумлённой публики.
Вот в такой район и переехали мы из считавшегося уже тогда загазованным центра, кишащего вечно куда-то спешащими людьми.
Я довольно быстро перезнакомился со всеми ребятами и девчонками из своего дома. А они познакомили меня с теми детьми из соседних домов, с кем уже водили дружбу. Ведь как оказалось, многие переезжали в новый район целыми домами и были знакомы, что называется, с пелёнок.
Большинство моих новых знакомых были детьми из семей, как я потом понял, не совсем благополучных. Неприличные слова были нормой в их лексиконе, а грязные намёки на секс постоянно присутствовали в общении между девочками и мальчиками из «плохих» семей.
Несмотря на возраст и почти полное отсутствие житейского опыта, я довольно быстро разобрался, с кем из детей мне дружить, а с кем ограничиться отношениями - «привет-как-дела». Те ребята, в отношениях с которыми я соблюдал дистанцию, тоже не рвались ко мне с распростёртыми объятиями. Многие из них в шесть – семь лет уже вовсю курили, воруя сигареты и деньги у своих пьяных отцов, или собирая окурки на автобусной остановке. Чем занимались их старшие, десяти – двенадцатилетние братья, можно было только догадываться. Но я себя такими догадками не утруждал, так как наши планы на дальнейшую жизнь были очень разными.
В пяти минутах ходьбы от нашего дома начиналось колхозное поле, где можно было полакомиться горохом. А за ним был, тянувшийся почти до горизонта, фруктовый сад. В саду этом произрастало всё, что только можно было пожелать. Яблоки на любой вкус, груши, вишня, слива. А кусты крыжовника и смородины, тянувшиеся вдоль всего сада, - это отдельная песня. В те времена, когда за бананами люди стояли в очередях, а мандарины появлялись на прилавках только под Новый год, тот колхозный сад был для нас - райским садом. Естественно, мы не терялись и наслаждались, как могли, «дарами природы». Не без риска, конечно, ведь сад охранялся.
За колхозным садом начинался лес. Конечно, сейчас это уже не тот лес, каким мы его помним. Теперь он вдоль и поперёк вытоптан толпами «отдыхающих», а груды мусора на полянах красноречиво говорят о культурном уровне этих дикарей. А в то время лес казался нам амазонскими джунглями, плавно переходящими в сибирскую тайгу и обратно. Ведь всё зависело от того, куда в наших играх нас забрасывало наше воображение.
Вот так мы и жили, целыми днями пропадая в лесу или на речке, в те времена ещё чистой и полноводной, или наведывались в сад, если конечно был сезон.
Было у нас и ещё одно небезопасное развлечение, о котором не стоило бы рассказывать. Но, умолчи я о нём, и моё повествование будет не совсем полным.
Поскольку строительство района всё ещё продолжалось, стройки, огороженные отвратительнейшего вида заборами, окружали наши уже заселённые дома со всех сторон. По выходным, когда на стройке никого кроме сторожа не было, мы становились бесстрашными исследователями этих загадочных миров.
Чего там только не было! Всевозможные устройства и приспособления, о назначении которых никто из нас не имел понятия, и это только прибавляло таинственности «исследуемому» объекту. Ни в одном научно-фантастическом фильме такое нельзя было увидеть! А эти замечательные бочки с дурно пахнущей, но хорошо горящей нитрой. А мешки с цементом! Если кто из нас находил подобный клад, то звал всех. Ведь сброшенный из окна строящегося дома бумажный мешок с цементом, - это же почти ядерный взрыв! С большим трудом затаскивали мы эти тяжеленные мешки на самый последний этаж и, перевалив его через подоконник, затаив дыхание, ждали приземления.
После хлопка, с которым разрывался мешок, плюхнувшись на землю, всё вокруг было окутано клубами цементной пыли, оседавшей медленно и красиво, как в кино про войну.
Хулиганили, короче, как могли. Ну а кто в детстве не хулиганил? Разве что, маменькины сынки, которых в нашей компании не было.
Но всё это безобразие происходило гораздо позже, когда нам с друзьями было лет по двенадцать – четырнадцать. А в шесть, в семь лет, конечно же, мы такими хулиганами не были.
И всё же, лес и речка привлекали нас больше, чем грязные строительные площадки, где злющие, разящие перегаром сторожа, драли уши пойманным диверсантам, да ещё тащили за добавкой к родителям, которые, приняв из рук бдительного стража своё чадо, тут же отвешивали отпрыску подзатыльник. Ну, должен же один взрослый продемонстрировать другому, что занимается воспитанием ребёнка.
Вряд ли наше детство сильно отличалось от детства других детей того времени. Жили мы, как все, наверное. Дрались, но не жестоко. Если мирились, так уж раз и навсегда. А если влюблялись, то – на всю жизнь.
Каждый раз – на всю жизнь.
Как ни странно, никакой беззаботности в моей детской голове не было, несмотря на окружение. Ведь в пять лет я уже стал старшим ребёнком в семье. Думаю, что почти все, кому приходилось смотреть за младшими братьями и сёстрами, были немного взрослее своих сверстников.
Со временем, видимо, когда повзрослел мой брат, у меня стало проявляться некое, я бы сказал, хулиганское отношение к тому, к чему в шестилетнем возрасте я относился, как того требовало «звание» старшего брата. Ну а годам, этак, к тридцати, моя безалаберность прошла сама собой. Почти бесследно.
А в шесть лет меня удивляло несерьёзное, безответственное отношение взрослых к жизни, к своему месту в ней. Ведь я вырос в семье, где творчество было так же естественно, как в семьях некоторых моих приятелей - пьянство, или, на худой конец, «забивание козла» в доминошный стол. Отсутствие цели у большинства дядь и тёть меня просто приводило в ужас. Я уже тогда понимал, что передо мной пустые люди - люди без будущего, подающие не просто плохой пример своим чадам, а уродующие своим «воспитанием» жизнь тех, за кого они должны были отвечать. А то, что они могли считать своей целью, на самом деле было - примитивным устройством полунищенского быта, за которым проходила их жизнь.
Позже я стал понимать, почему родители многих моих друзей относились ко мне плохо и даже запрещали своим детям дружить со мной. Ведь достаточно было какой-нибудь мамаше побеседовать со мной, как она, столкнувшись с моими взглядами на её методы воспитания, начинала понимать, что может потерять авторитет в глазах своего ребёнка, который слушает крамольные речи какого-то сопляка.
Ну, ещё бы! Им же было выгодно не только оправдать себя, рассказав своим отпрыскам о беспробудном пьянстве артистов, художников и, вообще, творческой интеллигенции, а ещё и внушить, что – как говорила одна из мамаш: «Что учёный, что неучёный, все помрут, так зачем тратить годы на учёбу, когда можно уже с шестнадцати лет зарабатывать, стоя у станка, неплохие деньги и помогать своей семье».
Конечно, такое, более полное понимание, пришло ко мне гораздо позже, а в те годы я просто удивлялся, - как эти, с позволения сказать, «взрослые», несут такую откровенную чушь, принимаемую их детьми за чистую монету. Они что, - думал я, - книжек не читали? Оказывалось, - не читали. А некоторые книги, вообще, считали вредными, сбивающими с толку, дающими неправильное представление о жизни. И не мудрено, ведь их жизнь, в основном, состояла из сплетен и склок. Драка между пьяными родителями для некоторых моих приятелей – была делом обычным. Но с детьми из таких семей я тесных отношений не поддерживал.
Тех же, с кем я дружил по-настоящему, их было немного - моих настоящих друзей. Тех, кого я любил и никогда не называл знакомыми или приятелями. Они были для меня только друзьями.
Они были теми, чьи имена остались в памяти на всю жизнь.
Теми, у кого я научился тому, чему сам не мог их научить.
А ко мне тянулись многие. Благодаря знакомству со мной некоторые дети узнавали о существовании Пушкинского музея и Третьяковской Галереи, куда мы устраивали регулярные походы.
Моя мама, часто ругавшая меня за то, что я знаюсь со всякими «барачниками», неожиданно прониклась к тем из них, кто стал нашими постоянными спутниками во время культпоходов.
Например, бестолкового Саньку, чья старшая сестра шлялась – то с одним, то с другим мужиком, моя мама даже усаживала одно время за рисование, заметив, что мальчик, хоть и не имеет талантов, но явно тяготеет к искусству.
Дети, дружившие со мной, не были плохими, просто им не повезло с родителями.
А одного человека мне точно никогда не забыть. Это девочка – моя подружка, если так можно сказать. Она была немного младше меня, если я не ошибаюсь – на полгода. Звали её Таня.
Фамилия Тани заканчивалась на -рия, и многих это окончание сбивало с толку, не давая возможности определить национальность Таниного отца, у которого, как мне всё же кажется, были грузинские корни. Нас же – её друзей, такие вопросы не занимали, нам просто нравилась наша Таня. Она со своим - не таким как у остальных моих знакомых - восприятием мира и своего места в нём была исключением. Красивым и редким исключением.
Родители Тани не были, как выражалась моя мама – простыми работягами. Они, хоть и не могли похвастаться благородным происхождением, были образованны и, по меркам моих родителей – интеллигентны.
А сама Таня нравилась всем без исключения. Что-то такое было в её внешности и, особенно во взгляде, что человек, с которым Таня говорила, сразу становился пленником её чар. От девочки исходили волны доброты и любви ко всему, к чему мы, зачастую, не относимся никак.
Её отношения с каждым человеком носили свой, собственный характер. Таня никогда не делила людей на возрастные группы, как это на чисто подсознательном уровне делают все дети. А уж люди, считающие себя взрослыми, вообще этим больны.
Каждый человек был для Тани – отдельной, самостоятельной личностью, каковыми мы, в общем-то, в детстве и были. Мы все, её знакомые и друзья, были для Тани – отдельными мирами, в совокупности составлявшими тот мир, который её окружал. Все без исключения, как мне кажется – и дети и взрослые. А разница в возрасте, как я помню, её вообще не интересовала. Несмотря на то, что в том возрасте, когда нам было по семь – восемь лет, разница эта обычно здорово ощущается, в отношениях со мной, например, Таня скорее была старшим товарищем.
Каждый из нас сталкивался в жизни с таким моментом, когда совершенно неожиданно приходит понимание чего-либо, даже несмотря на отсутствие знаний и опыта. А иногда бывает, что возраст не соответствует знаниям, неведомо откуда появившимся в наших головах. Я не берусь изучать механизм этого явления…. Да и не о том я хотел рассказать…. А о том, что Таня, сколько я её знал, всегда была, если так можно сказать – подвержена совершенно неожиданным вторжениям в её сознание понятий, которые её возрасту и опыту не соответствовали. На каком-то интуитивно-рефлекторном… или нет, скорее – на инстинктивно-интуитивном плане, она получала информацию, «инструкции» и слова…. Иногда казалось, что она подключается к какому-то источнику, откуда черпает не только знания, но и силы.
Таня была необычным человеком.
Хотя, почему – была? Наверняка, она и сейчас живёт и здравствует. Вот только…. Только, как и все мы, она, конечно же, (об этом не хочется думать) вырастила крепкий панцирь, без которого люди, перешагнув через черту совершеннолетия - в этот жестокий мир не выходят….
Очень хочется верить, что оставшись тем же самым человеком, она живёт внутри себя, как моллюск внутри раковины. Живёт как… все мы….
А в тот день, о котором пойдёт речь, Таня - такая знакомая, как мне казалось, девочка, вдруг – подобно бабочке, покидающей оболочку куколки – преобразилась сама, и преобразила для меня весь мир. Она раскрылась настолько неожиданно и с такой стороны, что, по правде сказать, непонятно - кто из нас был старше?..
На момент описываемых событий мне уже вот-вот должно было исполниться семь лет, а Таня, месяца три, как отметила свои… шесть лет.

В тот день уже с самого утра у меня было предчувствие какого-то необыкновенного события, свидетелем или участником которого я стану. Или даже скорее «страшного» открытия, которое мне предстоит совершить в этот день. Само моё поведение подсказывало мне, что та осторожность, с которой я утром собирался, та моя боязнь разбудить кого-нибудь из домашних, было ни что иное - как ритуал. Ритуал, которого я никогда ещё не совершал, но чувствовал, что он требует от меня - не нарушать естественный ход событий.
Конечно, всё это чувствовалось и воспринималось мной на каком-то более глубоком уровне. Не на том, на котором мы осознаём происходящее с нами - повседневное, будничное. У меня в душе шла невидимая мне борьба страха, любопытства и ожидания чего-то очень для меня важного.
Это теперь я могу хоть как-то охарактеризовать свои чувства и мысли. А в то утро я был похож на запрограммированное устройство.
Сейчас я уже не помню в котором часу, но раньше обычного, я вышел из подъезда нашей пятиэтажки и, убедившись, что во дворе никого из знакомых ребят нет, отправился на пустырь за домом, где в этот ранний час можно было встретить собачников, выгуливающих своих питомцев.
Зачем я туда пошёл, я не могу ответить самому себе до сих пор. Никогда этот пустырь меня ничем не привлекал.
Завернув за угол дома, я сразу же заметил, что на пустыре нет обычных для этого часа собачников, зато около огромной, заросшей лопухами кучи земли, оставшейся ещё со времени строительства дома, сидит на корточках Таня и зачем-то копает землю обломком шифера.
Обнаружить в такую рань на пустыре девочку, которую, как и меня, никогда сюда не тянуло – показалось мне более чем странным. А с другой стороны, сам-то я как здесь очутился?
Новая волна смутных предчувствий, но уже явно приближающих меня к разгадке моего необычного поведения сегодня утром, прокатилась и… схлынула, оставив какое-то беспокойство.
Не замечая меня, Таня продолжала копать.
Почему-то, в первую минуту я решил не беспокоить её. Но потом до меня донеслись звуки, которые ни с чем нельзя было спутать…. Таня плакала. Она с остервенением копала землю острым концом почти треугольного обломка кровли и плакала.
Осторожно подойдя к ней сзади, я остановился, а терзавшие меня с самого момента пробуждения предчувствия набросились на меня с новой силой.
- Ты чего, Тань? – негромко спросил я.
Таня повернула ко мне заплаканное лицо и, убедившись, что перед ней находится человек, которому она всегда доверяла, сказала срывающимся голосом:
- У меня… умер хомячок…. Вчера…. А сегодня папа сказал, что его надо похоронить, пока он…. Пока он не начал плохо пахнуть…. – с трудом закончила она фразу, и её лицо исказила гримаса горя.
Таня снова заплакала.
Я никогда не видел свою подружку в таком ужасном настроении. Я не знал – как мне себя вести и что говорить. Но пока я соображал, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, Таня пришла мне на помощь, задав вопрос:
- Они, что – правда, всего два года живут?
- Хомячки?
- Ну да….
Говорила она с трудом сдерживая рыдания, а нос, её симпатичный носик – жутко распух и покраснел.
Таня встала и, размазывая грязными пальцами слёзы, стала «приводить себя в порядок». Девочка всегда мне очень нравилась. С первого дня знакомства я обратил внимание на то, какая она аккуратная и всегда опрятно одета. Поэтому, увидев её сейчас с грязным лицом и со слезами на глазах, я с трудом мог заставить себя относиться к ней как той Тане, которую я уже целый год знал.
- Лёшка сказал, что они живут всего два года, - более твёрдым голосом сказала она, имея в виду своего старшего брата, видимо сделавшего научно обоснованное заявление относительно смерти хомячка.
- Может они уже в школе изучали – кто, сколько живёт? – спросил я. – Ведь в учебнике по… этой…
- Природоведение, что ли?
- Ага! Там столько всего нарисовано! И хомячки есть. Я сам видел!
Видимо Таня уже немного успокоилась. Она посмотрела на холмик, который так усердно нагребала, и уже почти нормальным, без душераздирающих всхлипов, голосом, предложила:
- Сходим за цветами?
- Пошли. - Конечно же, я был готов на всё, только бы она перестала плакать.
Я пока не стал ей говорить, что всё её лицо перепачкано грязными пальцами, которыми она вытирала слёзы. Ей и так на сегодня расстройства хватит, а там, куда мы направлялись, нас всё равно никто не встретит.
А пошли мы на так называемую клумбу бабы Любы, которая жила на первом этаже в соседней пятиэтажке. Баба Люба - злющая тётка, разводила на клумбе (напротив своего окна) поразительной красоты ирисы, нарциссы и гладиолусы. Клумба эта являлась объектом, который находился под постоянным, можно сказать, круглосуточным наблюдением бабы Любы, которая любому нарушителю, перешедшему видимую только ей черту, обещала такую трёпку, что повторных попыток приблизиться к клумбе никто уже не предпринимал.
Не факт, конечно, что в такую рань баба Люба будет дежурить у окна, но кто ж её знает? Так что, - подумал я, - если она нас и застукает, то Танино неузнаваемое лицо будет нам только на руку, - не на кого будет жаловаться…. А уж жаловаться родителям на «безобразничающих в её огороде» детей, баба Люба считала своим долгом.
За себя я не беспокоился. Мои родители считали бабку выжившей из ума, и внимательно выслушав её рассказ о моих «подвигах», обещали ей, что с сопляка три шкуры будет спущено. Они отпускали наябедничавшую тётку домой, а мне советовали – в следующий раз не попадаться ей на глаза.
Обсуждая по дороге продолжительность жизни собак, кошек и, конечно же, хомячков, мы с Таней не спеша дошли до всем известной клумбы.
Осторожно выглянув из-за угла дома, я убедился, что окна в квартире недремлющей бабки закрыты и предложил Тане постоять здесь – в безопасном месте, а сам, получив от подружки подробный инструктаж о том, какие цветы рвать, а какие не обязательно, пошёл «на дело»….
Надёргав с десяток нарциссов, я - уже с букетом, вернулся к тому месту, где меня ждала нервничающая Таня.
- Вот, держи! – гордо протянул я ей букет ворованных цветов.
- Ой, какие они огромные! А когда отсюда на клумбу смотришь, то кажется, что они не больше одуванчиков! – выпучив глаза, не скрывая удивления, сказала Таня.
- Пойдём, а то… бабка сейчас выскочит! – предложил я, и мы, озираясь, скрылись с места преступления.
На обратном пути основной темой для разговоров была, конечно же - злая бабка. Нам была непонятна её неусыпная бдительность, тем более, что именно для того, чтобы её позлить, некоторые хулиганистые ребята и таскали у неё цветы.
Да и вообще, как мы с Таней выяснили – взрослые иногда ведут себя так, что нам, детям, за них бывает стыдно. Многое из того, что девочка замечала за взрослыми, она пообещала себе ни в коем случае не делать, когда вырастет. Я тоже поделился своими наблюдениями и согласился с ней, что у меня список взрослых идиотизмов не меньше, чем у наблюдательной Тани.
Украсив могилку несчастного Тимошки ворованными нарциссами, мы почтили его память долгой минутой молчания, а потом Таня предложила устроить некое подобие поминок, купив нам обоим по мороженому.
Сходив за мороженым, мы вернулись к заросшей огромными лопухами земляной куче и, устроившись напротив хомячьей могилки, принялись за лакомство. Настроение Тани постепенно менялось, но я всё ещё сомневался – можно ли ей сказать про то, что её физиономия напоминает лицо беспризорницы, которую я видел в каком-то фильме про Гражданскую войну.
Ну, ничего, - думал я, - отойдёт совсем от своего горя, я ей осторожно намекну, что ей надо умыться.
Я почему-то был уверен, что сейчас любая, даже самая маленькая неприятность может расстроить Таню так, что она опять начнёт плакать. А что делать с плачущей девочкой – я не знал. Все мои утренние страхи и предчувствия вроде понемногу улеглись, но ещё оставалась какая-то тревога.
Таня, похоже, уже уставшая от неприятных переживаний, постепенно перешла на темы далёкие от вопросов жизни и смерти. Глядя на нарциссы, она рассуждала о цветах, их многообразии и необычности форм некоторых цветов, которые ей доводилось видеть во время прошлогодней поездки к родственникам папы в Грузию.
Доев мороженое, Таня сорвала лопух и вытерла им, как салфеткой, испачкавшиеся пальчики. Настроение её уже улучшилось.
- Слушай, - спросила вдруг она, - а почему ты к Ленке на День рождения пришёл с цветами и с подарком, а на мой День рождения кроме подарка ничего не принёс.
Я не сразу нашёл, что ей ответить. Я сначала даже не поверил своим ушам!
Надо же, - думал я, - она сравнивает моё отношение к ней, с отношением к другим девочкам! Почему? Зачем ей это надо? Она что, хочет меня на чём-то подловить? Но ведь она не такая, как другие дети, которые постоянно что-то делили, склочничали из-за того, что кто-то к кому-то относится не так, как тому хочется. Правда, иногда мне казалось, что они издевались друг над другом в шутку.
Но Таня смотрела мне прямо в глаза, а это означало, что она не шутит.
- Ну, - начал неуверенно я, - мне посоветовали родители…. В смысле, цветы Ленке подарить….
- А я думала, что Ленка тебе нравится. А она тебе нравится?
- Моя мама сказала, что Ленкина мамаша работает завхозом в школе, где я буду учиться, и полезно будет, чтобы в их семье ко мне относились хорошо.
Я сказал Тане чистую правду. Моя мама и в самом деле, хоть и была всегда противником всяких подарков и подношений, но в случае с Ленкиной мамой – угадала. Та совсем по-другому относилась к детям, которые не дружили с её дочерью, или хотя бы не делали вид, что дружат. За годы учёбы в школе я не раз был свидетелем того, как тётя Катя испортила аттестат ученику, который относился к Ленке как к обычной девочке, а не как к Дочери Завхоза Школы. Она бессовестно ябедничала на таких учеников всем учителям и, конечно же, среди последних находились такие, кто по её подсказкам менял своё отношение иногда даже к хорошим детям. Плохие оценки были обеспечены….
- А я думала, что Ленка тебе нравится….
- Она моя соседка….
- А она нравится тебе?
- Нет, Тань…. Она вредная и очень много воображает из себя, - сказал я, вложив все свои чувства в интонацию. К Ленке я и в самом деле относился, мягко говоря – не очень….
- Это потому, что она старше…. – Попыталась объяснить Таня мерзкий Ленкин характер.
- Всего-то на пять месяцев она меня старше! – сказал я, как можно более безразличным тоном.
- Зато она старше меня почти на целый год! – с нотками обиды и отчаянья сказала почти готовая снова заплакать Таня.
- Подумаешь, ерунда какая….
Меня и в самом деле бесило, когда дети считали авторитетным мнение какого-нибудь великовозрастного дебила. А уж став взрослым, я убедился, как говорил товарищ Бездомный – «на все сто», что большинство людей прислушивается к словам старших, но не прислушивается к тому, что они говорят.
- Правда?! – спросила Таня.
Она улыбалась, но как-то неуверенно. Быстрая смена настроений девочки меня насторожила, ведь я не знал тогда, что для прекрасного пола это нормально.
- Что, правда? – не понял я Танину радость.
- Ерунда, что Ленка старше меня!
- Конечно! Она же глупая….
Мои слова произвели на Таню странное действие. Казалось, девочка светится своим, собственным светом.
Что же я такое мог сказать? – подумал я. Но времени на анализ сказанного, как оказалось, у меня нет.
Неожиданно Таня взяла меня за руку и, притянув поближе к себе, сказала:
- Вставай…. Пойдём….
Её глаза были широко распахнуты. Мимика неожиданно преобразившегося лица девочки была мне не знакома, и это меня немного испугало.
- Тань….
- Пойдём, - она потянула меня за руку, - мне надо…. Я должна….
- Куда мы?
- Пойдём, сейчас увидишь….
Она почти бегом потащила меня в сторону дощатого забора, окружавшего стройку.
Я решил больше ни о чём её не спрашивать, тем более, что она сказала «сейчас увидишь».
Мы бежали через пустырь, отделявший нашу пятиэтажку от строительной площадки. Таня летела стрелой и буквально тащила меня, едва за ней успевающего, за руку. Добежав до забора, она так резко остановилась, что я чуть не сбил её, не успев вовремя затормозить. По каким-то, только ей одной известным приметам, Таня нашла потайной ход – висевшую на одном гвозде доску забора. Она отодвинула её, оглянулась – посмотрев по сторонам и, перейдя на шёпот, сказала:
- Полезай быстрее!
Я немного замешкался, но видя её нетерпение и боясь снова чем-нибудь расстроить подружку, буквально со скрипом, цепляясь одеждой за шершавые доски, протиснулся в довольно-таки узкую щель. Таня, более худенькая, проскочила – как смазанная салом.
Оказавшись на территории стройки, где ни разу не был, я слегка растерялся. Таня же вела себя так, будто попала не на стройку, а к себе домой. Быстро оглядевшись, она снова схватила меня за руку и, шепнув: - «Пошли быстрее!», повела меня по едва заметной тропинке между бетонными плитами, громоздившимися по всей территории стройплощадки.
Через два – три поворота я уже не был уверен, что выйду отсюда один, без посторонней помощи. Но Таня, похоже, бывала здесь раньше и неплохо ориентировалась в лабиринте, образованном сложенными в каком-то, только строителям понятном, порядке.
Наконец, когда я уже хотел спросить куда мы идём, и не поймают ли нас здесь злые сторожа, о которых рассказывали старшие ребята, Таня остановилась.
Мы с ней оказались в самом центре казавшейся абсолютно квадратной площадки, поросшей невысокой травой. Площадка была небольшой - примерно, три на три метра. Она была окружена штабелями плит, которые образовывали колодец. В одном углу колодца была узенькая щель через которую мы с Таней и проникли в этот «колодец», а с другой стороны, была щель пошире, она вела в «комнату».
Сразу, как только я увидел эту П-образную плиту, которую назвал, про себя, комнатой, я уже понял, что мы пришли.
Квадратный «дворик» с какой-то неестественно зелёной травой, абсолютная тишина и… комната – поставили точку так и не прекращавшимся у меня до этой минуты предчувствиям.
Вход в «комнату» на уровне колен был перегорожен зажатой плитами доской, которую надо было осторожно перешагнуть, не зацепившись за торчавшие гвозди таких размеров, о существовании которых я даже не подозревал.
Таня взглядом показала мне на «комнату» - мол – «нам туда», и легко перепрыгнула через доску, не задев ни за один из этих ужасных гвоздей. Держась одной рукой за плиту, я аккуратно перелез через страшную преграду и тоже оказался внутри «комнаты».
Ожидая от своей подружки дальнейших указаний, я вопросительно на неё посмотрел.
Казалось, Таня пребывает в замечательном настроении. По крайней мере, никаких следов недавнего расстройства на её лице не было, если не считать ещё сохранившуюся, но уже не так заметную грязь, оставшуюся после Таниных попыток привести себя в порядок, когда она плакала.
Она протянула мне левую руку.
- Поддержи меня, пожалуйста!
Как только она смогла опереться о мою руку, Таня молниеносным движением подняла подол своего лёгонького платьица и, быстро перешагнув сначала одной, а потом второй ногой через трусики, осталась без них. В следующую секунду она подняла платье до пояса и….
Передо мной стояла самая красивая на свете женщина. Именно женщина, потому что Таня была для меня в тот момент олицетворением всего, что входит в это ёмкое понятие - «Женщина».
Она, ничего не прося взамен, предлагала мне убедиться, что всё, чем наделила её природа, - чисто, естественно и потому прекрасно.
Годы спустя, я неоднократно ловил себя на мысли, что всех предлагавших мне себя женщин, я сравнивал с этим ребёнком. Иногда, поведение взрослой женщины казалось мне чересчур театральным, иногда глупым, но таким натуральным, каким оно было у Тани – никогда. Но всё это было потом. А тогда….
Новое, незнакомое мне чувство пробежалось с лёгкостью профессионала по клавишам моей души. Прислушиваясь к звучанию молодого инструмента, оно определяло, не фальшивит ли, правильно ли отзывается на прикосновения.
Всё это произошло за какие-то секунды.
Я стоял и смотрел на худенькое тело девочки. Таня смотрела мне в глаза, и я чувствовал, что она хочет прочитать в них ответ на какой-то вопрос, который она задавала мне таким необычным способом. Но видимо на моём лице ничего кроме удивления не отражалось, поэтому Таня подняла платье ещё выше, а потом, не дав мне опомниться, просто сняла его через голову и осталась стоять – со скомканным платьицем в одной руке и с трусиками в другой. Прямая осанка. Ни тени страха в глазах, чего нельзя было сказать обо мне.
- Ты хочешь меня потрогать? – тихим голосом спросила она, не отрывая взгляда от моих глаз.
Не забывайте, что всё это происходило с семилетним мальчишкой!
Конечно, к тому времени я уже, если так можно сказать, насмотрелся на голых тёть и дядь, ведь родители мои учились в «Строгановке», и заглядывать в хранившиеся в доме папки с обнажённой натурой мне не запрещали. Поэтому, с анатомией женщин, мужчин, девушек и девочек, я был знаком не понаслышке. Всё это было привычным. Я вырос среди живых, акварельных, масляных и карандашных натурщиц, а тут…. А тут была Таня, и мне срочно надо было ей что-то ответить…. И не обидеть.
- Я боюсь, что нас тут кто-нибудь увидит, - сказал я, хотя, если честно, даже не думал об этом, просто в моей голове сейчас бушевал такой ураган мыслей, что сформулировать любую из них я вряд ли смог бы. Страх, доминировавший надо всеми остальными чувствами, подсказал мне, что надо говорить в такой ситуации.
Голая девочка подошла ко мне на шаг и таким же тихим голосом повторила вопрос:
- Ты будешь меня трогать?
Таня говорила тихо, но интонации, появившиеся в её голосе, немного меня насторожили. Где-то я уже слышал такие нотки.
Ну конечно! Так говорят взрослые!
Не на шутку перепугавшись происходящих с Таней метаморфоз, я буквально потерял дар речи. Но говорить-то что-то надо. Ведь человек, стоящий напротив – это человек, который никогда меня не обманывал. И пусть мы знакомы всего один год, но для нас, для детей, год - это очень много. Например, для меня этот год составлял – одну седьмую часть моей жизни. И если бы мне было, ну, допустим, сорок пять лет, то одна седьмая это – шесть с половиной лет. За такой срок взрослые успевают не только поближе познакомиться, пожениться и даже обзавестись потомством, но и разочароваться, расстаться и, даже… создать новую семью. Поэтому Таня была для меня человеком, которого я знал давно, и знал, как мне казалось до сегодняшнего дня, очень хорошо.
С какой же стороны эта девочка узнает сегодня меня? Неужели я окажусь трусом?
Шквал мыслей и чувств, в который я угодил в это утро, растягивал секунды как резиновые, позволяя мне сделать выбор. Борьба, происходившая в моей душе – затмила все битвы, о которых я когда-либо слышал или видел в кино.
- Тань, нас здесь обязательно поймают… – сказал я, снова удивляясь тому, что у меня и в самом деле – даже в мыслях не было, что сюда кто-то может заявиться.
- Сюда никто не ходит, - перебила она меня. – Я нашла это место, когда мы играли в прятки… когда….
Она слегка смутилась, но, преодолев себя, продолжила:
- Я иногда хожу сюда, когда хочется в туалет…. Чтобы не бегать каждый раз домой…. Здесь никогда никого не бывает. Я ни разу здесь никого не видела.
- Тань, я всё равно боюсь….
- Ты боишься меня потрогать? – спросила она, и мне показалось, что в её голосе промелькнули нотки, одновременно и обвиняющие, и говорящие о том, что человек вот-вот разочаруется.
- Нет! - я постарался ответить как можно быстрее, потому что мне казалось, что меня уже подозревают в трусости.
- Тогда потрогай меня здесь, - и она показала рукой, в которой держала трусики, где именно я должен был её потрогать.
Внезапно, покрывшись потом и чувствуя, что в коленях начинается дрожь, я понял, что Таня не просит меня, а говорит – что я должен делать.
Осознав всё это, я попал под контрастный душ из эмоций и чувств, регулируемый лишь сумбуром и страхом. Но передо мной стоял человек, который всегда мне доверял - моя Таня, и бросить её доверие в грязь сомнений и комплексов я не мог.
Повернув руку ладонью к стоящей напротив меня девочке, я осторожно положил пальцы на мягкую, тёплую выпуклость под её плоским животиком.
Какая поразительная разница! – промелькнула в моей голове совершенно новая для меня мысль. Только минуту назад я держал Таню за руку…. Я прикасался к ней, но меня это не волновало так, как волнует сейчас прикосновение к другой части тела девочки, моей подружки, с которой мы не раз, во время наших игр, боролись и кувыркались.
Сейчас же, слабые, но ощутимые токи, вливались в мою руку, в том месте, где я прикасался к девочке. Незнакомые ощущения искали дорогу к моему сердцу, и я не мог препятствовать их проникновению.
Я посмотрел Тане в глаза. Она явно ждала, когда я на неё посмотрю. Ей необходимо было что-то прочитать в моих глазах. Некоторое время она, не отрываясь, смотрела, буквально заглядывая в мою душу, а потом всё тем же тихим, но очень уверенным голосом, попросила:
- Ещё потрогай….
- Я трогаю….
- Не так, - прошептала она и, слегка прижав своей рукой мою, несколько раз подалась нижней частью тела вперёд, показывая одновременно – как должны двигаться мои пальцы.
- Вот так…. – закончила она свой необычный инструктаж, - Ну….
Я повторил движения, которым она меня научила. Её пронзительный взгляд вдруг затуманился, и… глаза медленно закрылись.
Я всё делал так, как она мне показала. Почему-то я понимал, что отказаться просто не имею права. Я делал что-то очень важное. И был в этом уверен.
Страх мой никуда не делся, но чувство, которое внезапно проснулось, было сильнее страха.
Удивительно, но в свои неполные семь лет я неожиданно понял, что любовь сильнее страха. У меня никогда не появлялось желания проверить это, и не дай бог, чтобы такая ситуация когда-нибудь вторглась в мою жизнь, но в тот день я был уверен – страх не может победить чувство, которое способно….
Девочка что-то прошептала и той рукой, в которой держала платье, обняла меня за талию.
Мне казалось, что она поднимается сейчас по какой-то лестнице. Поднимается в первый раз и моя поддержка ей не просто необходима, без меня… она не поднимется.
Таня двигалась синхронно с моей рукой. Глаза её были закрыты, но мне казалось, что видит она сейчас куда больше, чем все зрячие вместе. Движения зрачков под веками говорили о том, что перед её внутренним взором сейчас разворачивается какое-то действо, пропустить которое она не имеет права.
Мне показалось, что весь мир сейчас замер. Я чувствовал, что остановилось всё, даже время - но не для нас. Вселенная, затаив дыхание, наблюдала за нами.
Я смотрел на ставшее необыкновенно красивым лицо своей знакомой и не узнавал его.
Боже, как же она сейчас на себя не похожа, - думал я. Почему? Почему вдруг она стала такой красивой, что даже ранее такие заметные грязные разводы от пальцев не портят её. Всего минуту назад Таня выглядела чумазой девочкой, и вдруг….
Вдруг, тихий стон, больше похожий на чувственный выдох, сорвался с губ девочки. Продолжая равномерно двигаться, одной рукой Таня прижала поплотнее мои пальцы, и я почувствовал, что там, где я её трогал, всё стало скользким и горячим. Ощущения, идущие от моих пальцев, стали передаваться и мне. Волна за волной приятные, дурманящие моё сознание, они поднимались по руке и тут же захватывали голову.
Впоследствии, сколько бы лет ни прошло, стоило мне только вспомнить эти минуты, как я начинал чувствовать в своей руке всё то же нежное тепло, которое быстро распространяясь по всему телу, в считанные секунды завладевало моим разумом.
Ничто и никогда больше не производило на меня такого сильного впечатления. Мои представления о мире, в котором я живу…, вернее - о мире, в котором я жил до сих пор, рушились одно за другим.
Таня стала громко дышать и, выронив платье, обхватила меня второй рукой за шею, прижавшись своей щекой к моей. Её горячее дыхание проникало мне в мозг и вместе с ощущениями, идущими от пальцев, совершало какую-то работу. Какую-то очень важную работу….
Мои пальцы медленно скользили в тёплой влаге и, казалось, что ничего больше в мире не существует. Самое важное – это то, что делают сейчас этот мальчик и эта девочка и, конечно же - что они вынесут из сегодняшнего дня. С чем они пойдут по жизни. С какими представлениями об отношениях между мужчиной и женщиной.
Вдруг, Таня, очень крепко прижав мои пальцы, которые уже почти полностью поглотила горячая плоть, стиснула зубы и быстро задышала через нос.
Я очень боялся, как бы девочка не повредила себя в таком нежном месте, настолько сильным мне казалось давление, которое она оказывала, прижимая мою руку к себе.
Но это продолжалось не долго. Девочка напряглась и, глубоко вдохнув, продолжительно, и очень красиво застонала, одновременно ослабляя свои объятия. Рука, которой она обнимала меня за шею, упала, ноги Тани, слегка подкосились, но я вовремя её подхватил, обняв одной рукой за талию, а другой за плечи.
Она затихла. Мне даже показалось, что Таня уснула.
Некоторое время я ждал, боясь пошевелиться, а всё, происходящее в эти секунды в моей голове, я не смог охарактеризовать и упорядочить до сих пор.
При мысли, что всё закончилось, меня окутала какая-то… лёгкая, приятная грусть, а мои страхи бесследно исчезли. Я прислушивался к постепенно выравнивающемуся дыханию девочки и, по пока ещё непонятной для меня причине, испытывал самую настоящую радость за другого человека. Я был счастлив. Впервые в жизни я был по-настоящему счастлив!
Наконец, Таня легонько отстранила меня и, посмотрев мне в глаза, сказала всё тем же тихим голосом:
- Подай мне, пожалуйста, платье…. Оно, кажется, упало, а у меня, похоже, голова кружится…. Или….
- Да, да, держись за меня! – говорил я дрожащим голосом, но ничего не мог с собой поделать.
Придерживая Таню одной рукой, я осторожно наклонился и поднял её платье.
- Вот…. Одевайся…. Тебе помочь?
- Спасибо, кажется, я уже могу сама….
Девочка, медленно, как во сне стала одеваться. Я смотрел на неё и пытался понять, что же такое она со мной сделала, попросив сделать с ней это….
- Отвернись, пожалуйста, я… мне надо пописать….
Я отвернулся и подошёл к выходу из «комнаты», прислушиваясь к своим ощущениям, и пытаясь хоть как-то понять, что с нами произошло.
Пока я думал – нормально ли то, что мы с Таней сделали, девочка озвучивала мой мыслительный процесс звонким журчанием.
Я посмотрел на свою руку. На ту самую.
Рука – как рука. Но ощущение, что она всё ещё там, меня не покидало.
Как такое может быть – думал я, тогда ещё не знакомый с феноменом долгоиграющих ощущений, получаемых нами во время близости.
Через несколько лет я, конечно же, узнаю, что поцелуи, оказывается, могут держаться на губах сутками, а руки помнят всё. Всё!
Я рассматривал свою руку и не мог понять, как же я могу сейчас чувствовать Таню, когда она там…. И совсем меня не стесняется.
В этот момент журчание прекратилось, и я узнал ещё одну странную вещь…. Мне нравился этот звук….
Наконец, она подошла ко мне сзади, и шепнув: - Теперь пойдём? – слегка подтолкнула в спину.
Я перелез через доску, утыканную страшными гвоздями, и подал руку Тане. Когда она оказалась ко мне лицом, я, наконец, решил сказать ей о том непорядке, царившем на её милой физиономии, ставшей мне теперь какой-то близкой и очень дорогой.
- Тань, ты вся такая чумазая….
- Да? А почему?
- Ну, ты когда плакала, грязными пальцами всё и развезла….
- А ты мне ничего не сказал?!
- Ты мне и такая нравишься.
- Это правда?
- Это - самая честная правда из всех, которые я когда-либо говорил! – заверил её я.
Она долго смотрела на меня, но, видимо не обнаружив в моих глазах признаков нечестности, серьёзным тоном сказала:
- Ты тоже мне всегда нравился, но я думала, что….
- Ленка?
- Да…. Я думала….
- Она же просто моя соседка….
- Теперь знаю. А куда мы пойдём? Мне же надо умыться, а домой я идти не хочу. Мне кажется…. Мне почему-то кажется, что я стала не такой…. Я теперь не такая и мама меня не узнает. Или, посмотрев на меня, подумает, что я делала что-то плохое….
- Ты не делала ничего плохого, - сказал я ей. И ведь я действительно так думал.
Словно прочитав мои мысли, Таня спросила:
- Ты… ты и вправду так думаешь?..
- Конечно же! А ты что….
- Я просто….
- Перестань. Мы пойдём на речку. Там ты и умоешься…. А можем заодно искупаться.
- Хорошо, пойдём на речку. Но купаться не будем. Ещё очень рано – вода не успела нагреться.
- Ладно, пошли!
Некоторое время мы шли молча, иногда заглядывая друг другу в глаза. Мне опять стало казаться, что Таня ищет в моём взгляде ответ на какой-то свой вопрос, так и оставшийся для меня загадкой.
А ещё, в моей руке жило это ощущение, которое она мне подарила. Оно нисколько не угасло и даже, наоборот - стоило мне подумать о том, где только что была моя рука, к какому таинству я сегодня прикоснулся, как ощущение это возвращалось.
Вдруг Таня нарушила молчание.
- Ты всем теперь будешь рассказывать про то, какая я дура….
- Ты что!
- Мальчишки всё время рассказывают друг другу, если им удалось подсмотреть за девочками.
- Я за тобой не подсматривал.
- А ты не считаешь меня дурой?
- Мне кажется, что я был дураком….
- Ты, что, пожалел уже, что со мной связался?
- Нет же…. Просто я….
- Боялся, да?
- Да, я боялся….
Через полчаса мы сидели на деревянном мостке, на котором деревенские тётки по вечерам полощут бельё. Мы сидели, опустив ноги в ласковое течение реки, и с трудом сдерживали смех, когда не на шутку осмелевшие пескари начинали тыкаться мордочками нам в ноги. Это было ужасно щекотно, но надо было терпеть, чтобы не распугать рыбок.
Я держал Таню за руку, а мир вокруг нас, казалось, всё про нас знает. Нет, не люди. Люди в этот момент были мне безразличны.
- Мне кажется, что речка за нас радуется! Да?! – вдруг спросила Таня, как будто прочитав мои мысли.
Меня охватило странное чувство, охарактеризовать которое у меня так до сих пор и не получилось. Хаос, царивший в моей душе, как-то вмиг упорядочился, и воцарилось ощущение какой-то очень правильной полноты и законченности. Для меня больше не существовало вопросов. Только уверенность, что всё, что нас окружает, всё, что мы видим и даже то, что не в состоянии охватить взглядом и постичь мыслью, - всё это создавалось только для того, чтобы собрать целое из двух половин, которыми были мы. Твёрдая, непоколебимая уверенность, что если мы будем вместе, мы будем счастливы - как никто никогда не был счастлив. И весь мир каким-то образом должен преобразиться и стать лучше, добрее, красивее. Достаточно нам быть вдвоём, чтобы от нас, как круги по воде, начали расходиться волны доброты, любви и счастья. Совершенно не детские мысли легко и просто рождались в моей голове. Было такое ощущение, что мысли эти давно уже сформировались - ещё до нашего рождения. Нужен был только какой-то ключ или код. Должна была сложиться какая-то комбинация, - людей, действий, слов, чтобы запустить этот механизм, генерирующий правильные, светлые мысли.
- Да, - ответил я, - не только речка за нас с тобой рада. Посмотри, сегодня… всё за нас радуется.
Улыбка Тани, её глаза, вдруг заполнили всё вокруг…. Мир стал называться Её именем….
Не преследуя никакой грязной цели, не охотясь ни за какими ощущениями, мы познакомились с тайной, которую глупые люди держат за семью печатями. Мы узнали способ быть счастливыми.
Потом, позже, через много лет, в жизнь этих детей начнут вползать… сомнение, подлость, предательство…. Они придут извне и попытаются пустить корни в душах, где для них не окажется места. Потому, что давным-давно всё свободное место в душах девочки и мальчика было занято любовью и доверием.

На следующий день я, выйдя из подъезда, прямиком направился к Тане. Погода в этот день была… не такая ласковая, как вчера, да и на душе у меня появилась какая-то необъяснимая тяжесть.
Дверь открыл Лёшка – старший брат Тани.
- Привет! Тебе чего? За Танькой, что ли пришёл?
- Да, а она, что…, уже гуляет?
- Они с предками, ни свет–ни заря, на вокзал уехали….
- Куда?! – видимо не ожидая такого ответа, не понял я.
- В Батуми.
- А?
- К родственникам. Понял?
- Да…. Ладно…. Я пойду….
Пока Лёшка не увидел, что делается с моим лицом, я, быстро развернувшись, сбежал по лестнице.
Он ещё не успел закрыть дверь в квартиру, когда я спросил его:
- Лёх, а что же она мне вчера ничего не сказала, про то, что сегодня уезжает?
- Так она и не знала ни фига…. Они без неё собирались ехать.
- А билет? – крикнул я снизу.
- Какой на фиг билет? Ты чё, ваще?! Проводнику десятку сунул и катись, хоть до…, до Владивостока!
- Ладно, пока….
Дверь наверху закрылась. Закрылась на десять лет.

Всё то время, пока не было Тани, я, с регулярностью электрички ходил по маршруту стройка – речка. Конечно, если позволяла погода.
Я сидел на деревянном мостке и смотрел через прозрачную воду на пескариков, которые суетились около моих босых ног. Но мне не было так весело, как тогда, когда мы сидели здесь вдвоём с Таней.
Иногда, деревенские женщины и девочки приходили на речку стирать. Первое время, только завидев тётку с тазом, полным белья, я сразу же освобождал мосток. Но уже через несколько дней они проходили дальше по речке, а мне махали, приговаривая: - Сиди, сиди уж, я дальше пойду.
Мальчишки, которые раньше ловили с этого мостка рыбу, теперь, издалека увидев меня на «моём» месте, тихо говорили друг другу: - Вон, опять, этот сидит…. Они шушукались, проходя у меня за спиной, и шли дальше.
Когда в конце лета Таня вернулась от родственников, она первым делом позвонила мне и предложила пойти вместе погулять.
Я летел как на крыльях, которые за время отсутствия моей подружки не только успели вырасти до невероятных размеров, но уже готовы были отнести меня прямо в Батуми.
Мы сходили с Таней на могилу Тимошки, которую оказалось трудно найти. За лето столько раз шли дожди, что холмик сравнялся с землёй. Да и растительность за это время захватила все свободные клочки земли.
По едва заметным приметам мы всё же нашли, как нам показалось, место, где был похоронен хомячок.
Мы гуляли с Таней весь день. Но расставались вечером, как мне показалось, довольно-таки прохладно. Или мне показалось….
Потом два дня шли проливные холодные дожди, и на улицу никто из детей не выходил. А потом я пошёл в школу.
Почему-то, с этого момента наши отношения стали носить характер – привет-как-дела-всё-нормально-пока….
Что с нами случилось? Не знаю. Все последующие десятилетия я пытался понять, что же могло повлиять на наши чувства. А ведь они были! Самые настоящие!
Шло время. Мы ходили в школу. Иногда, случайно встречали друг друга то в булочной, то просто на улице. Здоровались, и шли – каждый по своим делам.
Каждое лето я, хотя бы на одну смену уезжал в пионерский лагерь, где мне очень нравилось. Лагерь был международный, - там отдыхали дети не только из союзных республик, но и из других стран тоже.
Мальчики и девочки говорили на разных языках, но очень быстро находили общий язык, когда дело доходило до – «ты мне нравишься».
Темноглазые и черноволосые болгарки, ослепительные блондинки из Германии, безостановочно пшекающие польки – от них можно было сойти с ума…. Девочки эти, по нашим меркам, были чересчур смелыми и даже наглыми, но…. Но как же мне не хватало моей Тани!
После ставшей для меня обязательной смены в пионерском лагере, я уезжал с отцом на месяц в Архангельскую область, к бабушке, в леспромхозовский посёлок, где жили потомки немцев, высланных сталинским режимом в сорок первом году из Москвы.
Обилие грибов, ягод и, конечно же, незабываемая рыбалка, на какое-то время отвлекали меня от моих мыслей о Тане и наших с ней отношений, ставших, если так можно сказать, странными…. Но там, в посёлке, ко мне начали проявлять интерес сначала рыженькая Диана, а на следующее лето – высокая, стройная и не по годам серьёзная Марта. Чем старше я становился, тем больше в мою жизнь вторгалось местных – поселковых девчонок, а так же их подруг, приезжавших, как и я, к родственникам на лето. Но Таня не шла у меня из головы. А возможно, уже всё сердце моё было занято этим человеком.
Я возвращался в Москву, но появившаяся однажды непонятно откуда стена – всё так же разделяла нас. Мы встречались в школе, встречались случайно на улице и… даже однажды в гостях у общих знакомых, но, как и прежде, ограничивались дежурным «привет-как-дела».
Так продолжалось до тех пор, пока в девятом классе Таня не вышла замуж за непонятно откуда взявшегося Сергея, который был не просто старше нас, он уже успел отслужить в армии.
На свадьбу меня не пригласили. Да и свадьбы, какой мы её себе представляем, не было.
Молодых расписали с согласия Таниных родителей, у которых на руках была справка, разрешающая вступление дочери в брак до достижения восемнадцати лет.
Вечером к ней пришли самые близкие подруги и несколько приятелей жениха. Нешумная и непродолжительная вечеринка, совсем не похожая на торжество по случаю бракосочетания, плавно перетекла в будни и скоро всеми во дворе забылась.
Через пять месяцев после свадьбы у Тани родилась дочь.
А потом наша семья переехала жить в Центр, и я уже не жил с Таней в одном доме. А ещё через некоторое время мне пришла повестка из военкомата.
Пока я приходил в себя и пытался привыкнуть к мысли, что меня забреют на два года неизвестно в какую «тьмутаракань», ребята (мои знакомые) совместно с моими родителями организовывали бурные проводы.
Сейчас я уже не помню, кто посоветовал мне попрощаться со всеми, но я понял это настолько буквально, что начал обзванивать всех, с кем был знаком, даже тех, с кем давно уже не поддерживал отношений.
По какой-то причине у меня не оказалось в записной книжке телефона Тани, а за десять лет, что мы с ней не общались, цифры эти выветрились из моей буйной головы.
Поэтому я поехал к Тане в гости.
Когда она открыла дверь, на её лице было столько радости, что мне даже показалось, будто она потеряла дар речи.
- Господи! Да я не думала, что вообще тебя ещё когда-нибудь увижу! Серёга, ты посмотри, кто к нам пришёл!
В прихожей появился муж Тани.
- Оооо! Давай, проходи!
Он втащил меня в квартиру и начал засыпать вопросами.
- Я слышал, тебя забирают, да? Это правда? А куда, не знаешь ещё?
Он тараторил и тараторил, а я едва успевал ему отвечать. Тем временем Таня, проскочив мимо нас и бросив на ходу: «я скоро, я этого так не оставлю, я в магазин» - унеслась, застёгивая куртку на ходу.
В общем, Таню я толком не видел. Пока она ходила в магазин, меня развлекал Сергей, а когда Таня вернулась, то сразу уединилась на кухне, и попросила нас не совать нос в не мужское дело.
Потом мы сидели за столом, пили вино и закусывали какой-то вкуснятиной, которую приготовила хозяйка. Сергей не умолкал ни на минуту. Он считал своим долгом проинструктировать меня перед отправкой в войска, поэтому с Таней мне так и не удалось толком поговорить.
Эта моя встреча с Таней происходила в печально известном 1979 году. В истории человечества этот год записан как год вторжения Советских войск в Афганистан, и уже отслуживший в армии Сергей не советовал мне расслабляться, ведь первые цинковые гробы уже начали привозить с войны, в которой никто из уходивших на неё ребят участвовать не собирался.
Уже стемнело, когда я засобирался домой.
В тесной прихожей всем не уместиться, поэтому Сергей попрощался со мной и по просьбе Тани пошёл убирать со стола.
Ну, вот мы и вдвоём, наконец.
Таня открыла входную дверь, и когда я уже вышел на лестничную площадку, она вдруг меня спросила:
- Ты… помнишь?
- Конечно, помню…. Все эти годы ты….
Я не успел договорить. Сделав шаг за порог, она обняла меня и, поцеловав в щёку, прошептала:
- Спасибо….
В следующую секунду дверь за ней закрылась.
Больше мы с Таней никогда не встречались.