в семнадцатом осквернены.
Я знаю, русские – упрямы,
но здесь упрямства не важны.
История идёт по кругу,
да, своего ты убивал,
и жид тебе казался другом,
и гимн - интернационал.
Твой бог – Ульянов-Ленин вечно
на Красной площади лежит.
История, дама, бессердечно
веками дряблыми дрожит.
Подкрашена. Цветны румяна.
Прямая старческая спесь.
У развалившегося храма
твержу себе – Россия есть.
Татарин проезжает мимо,
ведёт на сдачу он бычка,
на ферме мяргает скотина,
летят по небу облачка…
Всё, как в семнадцатом, однако,
иначе было, не сейчас,
была пристрелена собака,
и выдран, снят, иконостас.
Какой-то маленький китаец,
в кожанке, видно, из ЧК,
«наган» направил, ловко палец
всё разрешил кивком курка.
Курили во дворе солдаты,
шинели мятые, бинты,
а мы, мы жили небогато,
душой пред Господом чисты.
И как принять мне вновь Россию?
Христос нас никого не спас.
Хранится в Иерусалиме
семейный наш иконостас.
Какой-то человек с бородкой,
с глазами, чёрными, как смоль,
в подвал спускается потрогать
раз в год струящуюся боль.
29 мая 2011 г.
С-Петербург