Там, где морок ночной опаляет полуденный зной,
Где зурна, надрываясь, поет о безжалостном роке,
И пустыня швыряется в небо бесценной казной,
Есть пещера одна, погруженная в вечность песками,
Лишь акации ветви сухие чернеют над ней.
Там живет меж молитвой и смертью, как между тисками,
Мудрый старец, забывший в молчанье течение дней.
Миражи проплывают над странной обителью этой,
Растворяясь с закатом, влекут за собой в никуда.
И луна серебрится в тиши потускневшей монетой,
И лампадой курится в ладонях дрожащих звезда.
Кем ты был, сарацин? Что отринул во имя покоя?
Я поклясться могу, что седины твои не от лет.
Не увенчан ни лавром, ни розовой негой левкоя,
Ты с упрямством безумца чтишь свой бессловесный обет.
А когда-то давно ты с упорством таким же горячим
Первым в бой беспощадный бросался на резвом коне.
Ну и пусть приходилось случаться порой неудачам,
Ты победным триумфом за все рассчитался вполне.
Ты был честен с собой, благороднейший воин Пророка,
За спиною твоей минареты Священной земли,
Не забудут неверные долго такого урока,
На челе твоем тени с тех пор навсегда пролегли.
Не сразили тебя ни мечи, ни кинжалы кривые,
И тенета интриг не сумели свой кокон сплести,
Только бездной морской юной девы глаза огневые
Погубили тебя – ни забыть, ни уйти, ни снести.
Оттого-то теперь, обреченный на вечность песками,
Там, где морок ночной опаляет полуденный зной,
Ты живешь меж молитвой и смертью, как между тисками,
Мудрый старец, воспетый однажды бродячей зурной.
Миражи проплывают над странной обителью этой,
Растворяясь с закатом, влекут за собой в никуда.
И луна серебрится в тиши потускневшей монетой,
И лампадой курится в ладонях дрожащих звезда.