в уродливом мешке над холодом колодца.
Ольга Родионова
опоясаны рельсы обтесанной желтой травою
где все это неправда не то не твое не такое
где я лягу на брюхо и тупо по-сучьи завою
чтобы где-то в орешнике вновь проросли соловьи
Ипполит Похлёбкин
Что тебе там живётся без музыки, пепельный сон?
Что ты помнишь о глупости? (Впрочем, зачем это помнить...)
Близорукого мая - как бабочки с бабским веслом -
мы слетимся поплавать в открытке, простой, как икона
масс-культуры "поздравить"...
Я вспомню.
Так будет честней,
хоть честнее - табло невозврата в бориспольском небе...
...чешуя шоколада.
Крошение долек-частей.
Бузина под глазами. Босыми. Как раненый стебель...
Вещество "...", существо и ручной фортепьяновый фон...
... мы - печаль и руда на нужде наждака рыболова,
в двух холодных сачках.
мы - две рыбы с глазами ворон
и бессмертьем грифона в одном неслучившемся слове.
У тебя там - дождливая азбука крика гусей
(перелётных, железных) и схватки немытой посуды...
У меня здесь - лягушки без царства, зелёный бассейн,
и на парочку метров фальстарт затянувшихся суток.
И вокзальная память в гербарии вечных цветов
(тех, зелёных, - ты помнишь? - до нас и внутри нас, до смайла...)
И мосты над днепрами, накрытые, будто бы стол -
фонарями, кругами метро, прохудившейся сталью
темноты, из которой по имени - больше не бу...
Разве лишь - колдовать, - это больше, нужнее и чище -
чтобы воздух с водой не хватали, не тёрли стопу,
чтобы ветер с песком не смывали зарубок с вещичек,
чтобы там, где на снах, как на яйцах, кукушки сидят,
под резиновым солнцем на туч инвалидной коляске,
тёмный мальчик на веточке нёс гнёзда памятных дат
в свою нору, где люди - как воздух, а воздух - без масок,
где растут соловьи из орешников нежности, где
нет сачков, и рыбёхи свободно стучат плавниками
и не тонут,
и музыка входит в пра-музыку тел
и даётся погладить руками.