Чугунное небо сегодня расплавит священный костер в честь красавицы Энн.
Толпа бесовская кипит и грохочет вокруг эшафота – древнейшей из сцен.
К чему разговоры? Сомненья не к месту. Виновна иль нет,разберется Господь.
Для ведьмы в Аду уготовано мщенье, святой же лишь в тягость презренная плоть.
То бледный ли луч заплутавшего солнца, иль розы Эдема увядший цветок,
То девы казнимой холщовое платье, как ранней весною опавший листок.
И площадь затихла, и звезды погасли, слезами скатившись на руки ее,
И ветер, взметнувшись, ударил набатом, со шпилей собора смахнув воронье.
Молитву лепечут холодные губы, вот только не слышат ее небеса,
Колдунья плохая, коль вся ее сила – глаза изумрудом да медь в волосах.
Не знает она, что средь лиц искаженных одно смертной маской застыло теперь,
Не помнит она, как вчера безнадежно за ним затворилась тяжелая дверь.
Горячее сердце под душной сутаной и взор огневой капюшоном сокрыт,
В душе беспокойной извечная рана, и дух непокорный грехами изрыт.
Случайная встреча, беспечное слово, улыбка некстати и вздох невпопад.
Смятенье его и ее благочестье, и муки ночные в сиянье лампад.
Преступная нежность безумных мгновений, украденной песни короткий мотив,
Запретная страсть, робкой неги томленье и рок, чей так нрав одичалый строптив.
В любви невозможность – тончайшая пряность и ласковый шепот безмерной тоски.
От жизни такой только в смерти спасенье, на почве такой не пробьются ростки.
Порой, затаившись, следил он за нею, прелестной голубкой, в лихой западне,
Он тщетно соблазны топил в отреченьях, и жаждал спасенья в церковном вине.
И что же теперь – инквизитор бесстрастный, казнит он безжалостно душу свою,
И стяги трепещут, и море людское подобно голодному в стужу зверью.
Вот факел подносят, все ближе, неспешно, и ужас его искажает черты,
Не ведьма пылает – а сердце живое, и плавится небо, и гибнут мечты.
Сжимаются пальцы, беззвучно, до крови, и стон запоздалый сорвался в груди,
Смотри, инквизитор, на белое платье, на душу свою неотрывно гляди.
Чугунное небо багровым рассветом вовеки теперь над твоей головой.
Ах, что ты наделал, безумец несчастный! Теперь каждый шорох– раскат громовой.
Теперь под сутаной проклятой чернеет не лед и не камень, не плоть тетивой,
Лишь уголь бескровный да пепел нетленный, да волчьей судьбы неприкаянный вой.