Он позвонил снова в январе, как раз был Татьянин день, вежливо поинтересовался - как жизнь молодая, она сразу вспомнила такую же скучную, как и все, что ее окружало в той квартирке, любовь на дежурной тахте, ее искреннее желание поскорей оказаться дома, и, уже предвидя приглашение Александра Владимировича встретиться, быстро прокрутила в голове какой-то приличиствующий отказ, но - бог его знает - как-то так случилось, что в самый последний момент все-таки согласилась, не вдаваясь в подробности - а зачем...
У метро ВДНХ они зашли в какой-то продуктовый магазин, и Александр Владимирович, совсем не к месту кривляясь, стал с шутками-прибаутками смешить угрюмую продавщицу, пока та нарезала триста грамм отдельной и дести грамм российского.
- А вот знаете, - входил в роль Александр Владимирович, - у нас на работе, в столовой, очень похожая на вас женщина, повариха, да и бусы такие же... полненькая, говорит - у меня вся тела такая... ха-ха...
- А у меня другая, -огрызнулась тетка.
"Господи, - подумала Лена, пока выходили из магазина, - сбежать что ли, черт дуру дернул поехать, ведь не хотела же..."
С Александром Владимировичем она познакомилась с полгода назад у одной своей приятельницы - он ей сразу не понравился, хотя внешне вроде ничего, этим, наверное, и подкупил. "Обрати внимание, - приятельница толкнула локтем, - на грани развода..."
Лене не понравилось, как Александр Владимирович неумело орудовал ножом и вилкой, как все время скабрезничал за столом и как вдруг неожиданно повернулся к ней и спросил - а почему скучаем - и тут же начал рассказывать какую-то историю из своего детства.
- Да нет, не то, - сказала Лена приятельнице, когда уже уходила. - Какой-то запометный.
- Ну просто так-то повстречайся с ним, с тебя не станет, а может, и ничего... Ну дать телефон-то, если спросит?... Боже мой, ну прям, как дети...
Как и в осенний свой приезд, они поначалу расположились на кухне. Лена стала готовить бутерброды, Александр Владимирович немного суетился, подходил то справа, то слева, что-то рассказывал о своей работе, попытался помочь ей заварить чай в жестяном чайнике, но она тихонько отстранила его - мол, посидите, я уж все сама. Он подошел к окну и вдруг спросил - а хотите я вам стихи почитаю? и тут же добавил - не мои, не мои, не бойтесь... вы стихи любите?..
- Не знаю, - ответила Лена. - Ну то есть - как... ну конечно люблю... почитайте...
Возникла какая-та пауза, и Лена даже подумала, что Александр Владимирович забыл стихи, которые хотел почитать, но он, не поворачиваясь, вдруг запел - это она так подумала, что он запел, потому что голос его совершенно изменился, стал почти на тон выше, и строчки, которые он медленно чеканил, становились музыкой - совершенно для Лены новой, до того времени ею не слышанной. Александр Владимирович поднял руки, сцепил их на затылке и, уже закончив читать, не поворачиваясь, спросил:
- Понравилось?
- Да… То есть - мне понравилось, как вы читаете – как будто поете. А чьи это стихи?
Он назвал автора, фамилия ей ничего не говорила – какой-то Бродский.
Александр Владимирович отошел от окна, сел за стол – Лена его не узнавала: взъерошенные волосы, какой-то совершенно иной взгляд, но уже спустя пару минут он снова превратился в смешливого балагура – а где наши бутерброды, а вот мы их сейчас с огурчиком, Леночка, ваше здоровье - бутылку приличного вина он так же, как и в первый раз извлек из черного портфеля…
Лена не ела и не пила – расхотелось, а Александр Владимирович не подбадривал, не уговаривал, зашелся опять в каком-то почти непристойном рассказике про какого-то дворника, с которым когда-то вместе выпивал… А потом они пойдут в комнату и там начнется то, о чем она сказала приятельнице – да так, не пойми что.
Он уловил ее отсутствующий взгляд и вдруг серьезно спросил – Лена, я вам надоел?
- Не знаю, - честно ответила Лена. В переводе с женского это означало – уже дальше некуда. Но вдруг, сама от себя того не ожидая, сказала:
- Ведь вы же другой, зачем вы так?..
- Как? – с интересом спросил Александр Владимирович.
Лена пожала плечами – попробуй скажи ему все, что думаешь, да и не получится у нее, он вон стихи читает – как поет, а сам какой-то ненастоящий, даже не смешной… жалкий, вот-вот, жалкий… А ведь ему плохо – вдруг догадалась Лена.
Александр Владимирович тем временем уж совсем все приличия потерял, отрезал кружок огурца, подбросил его вверх и поймал открытым ртом, а потом, раскинув руки в стороны, начал, как коверный на манеже, раскланиваться в разные стороны.
Лена потом пыталась вспомнить – как же все произошло, почему она не встала и не ушла, чтобы никогда уже больше не встречаться с Александром Владимировичем, а наоборот, медленно прошла в комнату, так же медленно задвинула шторы, придвинула стул к тахте, села, как садятся уставшие женщины, опершись локтями о колени, откинула покрывало и начала раздеваться. Подняла голову – и увидела в проходе Александра Владимировича. Никакого шутовства, никакого кривлянья. Он подошел к Лене, присел на корточки возле ее ног, обхватил их руками.
…Вставать не хотелось, но было уже поздно. Александр Владимирович, ребячливо клюнув Лену куда-то в живот, пошел чайник поставить. Все вдруг стало домашним и уютным, даже эта чужая квартирка с кое-где порванными обоями и, видно, давно не мытыми полами. С кухни раздавалось то ли пение, то ли смех. Лена прислушалась:
…Но, видать, не судьба и года не те.
И уже седина стыдно молвить - где…
(И.Бродский)
«Ну не пахабник ли, - подумала Лена, - нет, чтобы что-то приличное…».
