В этот тягостный вечер не первой разлучной зимы,
Нашу боль состраданья не вымолить, не передать.
Обретённая мудрость, не свыше, а как-бы, взаймы,
Не велит унижаться, а паче — съюлить и солгать.
На сердечную стылость земную накинув тоску,
Словно лассо и приступ удушья откроет глаза.
Прислонить бы горячечный лоб к молодому виску
Этой женщины грешной и чистой, как в мае роса...
Души высушил зной или лёд, ниспадающий с веток на плоть.
Разгони же угар городской всплеском юной росы и ветрил.
И песчаные иски омой, моя радость, и облагородь,
Лишь надеждой слезы, шелестящей по крышам перил.
Этот город озябший прилёг на ликующий снег.
И дворовые псы разбрелись в переулках теней.
Лишь алеет калина сквозь белый, прилипчивый мех,
Словно старая рана о более старой вине.
Заварю тебе чай из калины крутым кипятком,
Твоё солнце остынет за час на макушке стола.
Нынче выла позёмка и плакали окна — о ком?
Не забыть и не вспомнить — лишь пепел да кружка тепла.
Не пугай, одиночество, звоном остывших планет,
Не буди забытья ледоходы и сны не пророчь!
Это просто зима оторочила саваном цвет,
Это просто одна ещё долгая зимняя ночь.
А по всем лабиринтам плывёт одноглазая тьма,
И вмерзаются звёзды в стекло, словно в жидкий азот,
И озябшие руки пусты, как природа сама
На холодном снегу рождества в ожиданье щедрот...
Все дописано, спрятан в загашник последний портфель,
Слепки рожистых ран одиноко грозят лебедой.
Безразлично молчит в высоте голубой Исраэль
И дымок одинаково злобно плывёт над водой.
Распечалим молчащие крылья и в суд воронья
Призовём наши судьбы, отчаянно смелых людей.
Вот истец, вот ответчик — разбитая наша семья.
И звучит приговор: одиночество, им и владей.
Где он, рай с шалашом и божественной милости пай?
Из каких долголетий приходится вырубить срок,
Чтоб в спокойную радость дошёл дребезжащий трмвай...
Но краплённые капли тасует бесстыдный игрок.
Как свинина на стол, неудобен кашруту венец.
В ожиданье безмолвном предчувствуешь сны неудач.
Только время куёт и куёт долгожданный свинец,
Что влетит в мое сердце, как чёрный отчаянный грач.
Только связаны мы расстояньем на долгую боль,
Это право на правду, на ложь и обиду твою.
Я сказал бы: любовь, но скажу: перелётная голь
И твоё одиночество крупной слезой присолю.
Как частица твоя я всё рвусь и спешу в никуда,
Разрывая отчаянья холод и треск проводов,
Воскресая в тебе на мгновенье, как тает вода
На разжаренном солнцем припёке Эдемских садов.
Как твоя половинка спешу совратить океан,
Превратить в плоть моря, белым эхом к тебе долететь.
Но выходит не так. Надо мной уже черный тюльпан
Лопастями шумит и пытается с птицами петь.
Мы становимся небом, неспешно, не не растворясь
Наши души парят, как снежинки и катятся вверх.
И бессмертные звёзды, приветствуя смертную связь,
Никогда не простят нам двоим расставания грех.
А пилоты несут этот гнет разнотравья и туч,
Двух сердец, перелитых в огромное небо земли.
И слепит их в кабинах негаданный тоненький луч,
Это наша любовь, мы с тобой её не сберегли...
Воровское причастие вечно охрипшей луны
Обожжёт заколдованноть век и бесчестие глаз,
Как стальные ростки авангарда локальной весны,
Эти струпья надежды, последней надежды о нас.
Ты уходишь на площадь Обид, в переулки Тоски,
В обжигающий грохот неона и ревность аллей.
Мы близкИ, мы далЁки. Мы блИзки и мы далекИ.
И горят обелиски, от белого солнца — белей.
Зима 2004-2005