Шайтанским сурам в глянцевом венце
Вослед мчит бритва, с Афродиты пена
Сбегает, оголяется в кольце
Молочный эрос греческого тлена.
К ланитам знобким хладной простыни,
Подушку с кислородом прижимая,
Владыка бритвы прославляет дни
В канун харизматического рая.
Столетия на мраморную пыль
Уронят ледяное покрывало,
Господь и вопросит нас: «Это вы ль
Цвели красно и вас теперь не стало?»
Грядет век чудо-юдо мастеров,
Машин копировальных, телефаксов,
Дисплеев, электрических ковров,
Стереокамер, кварцевых аяксов.
Тантала монструозное лицо,
Итог мутационного процесса,
Висит на фоне ратуши, в кольцо
Скользящее заверстан шарм регресса.
Прямой эфир терзает рок-форсаж
Эрзацем ораторий Перголези,
На ксероксах размножен Эрмитаж,
Горят холсты, слепя глаза до рези.
Любил Белькампо сталкер, только кровь
Ионной жертвой пала, пафос маков
И роз дразнил толпу, сверкала новь
Костром каббалистических дензнаков.
Давно я инструментом быть устал,
Калигула-оркестр вотще играет,
Не дуновенье -- патогенный шквал
Сад цитрусовый нощно разоряет.
Факсимиле хора вещей:
Подобно инструменту без названья
В футляре привозном гибрид возрос,
Конические трубы -- основанья,
Морозный стебель, полный мертвых ос.
Трезубец медный в отдаленье лег,
Лишенный бритвы. Безучастный слог
Пред зеркалом двуострым обезглавил
Его и, яко татя, в ночь направил.
Прибор старинный «Красная звезда»
Почил, как архаическая ода,
Сиреневою пудрой навсегда
Засыпан в легкой памяти народа.
И если бы могла душа вещей
Среди хаоса зреть, тогда б предстала
Пред ней краса мелованных лучей,
Вся суть и гармоничность идеала.
Факсимиле арии сапфирного князя:
Молчу, молчу, деесно лишь молчать
Высокому сословью, разве черни
Урочествует биться и кричать,
Горящие ей мнятся неботерни.
В моей высокой власти низкий хор,
Всегда он расточается несносным
Блеяньем и мрачит всегда Фавор,
Как только мел считают златоосным.
Немногих я певцов преизбирал,
Сие огонь адской и не выносят,
Их фурьи искушали иль хорал
Демонский жег, доднесь еще голосят.
Несите ж вина алые сюда,
Аз истинно пею и с беспощадной
Косою рядом Смерть, мы невода
Иные тянем с рыбою площадной.
Не врет лихая всуе, балахон
Ее готов для белого горенья,
Коль трубы раздарил Иерихон,
Иные будут всем благодаренья.
Певец тогда владеет мастерством,
Когда зовут его пеять юниды,
Но тихи песни в оре вековом,
Сладкие божевольны аониды.
Все губятся урочеством одним,
Я сам любимцем слыл камен чудесных,
Был Марсий Богопервенцем храним,
Спасти нельзя поющих и одесных.
Молчание возможно, алых вин
Теченье серебряное в амфорах,
Меж тлеющих черницей домовин
Диковинно петь арии на хорах.
Вспоешь, тотчас юродивая фря
Преявится, больное голошенье
Исторгнет на барочного царя,
В том замысел низов и совершенье.
Сих вверх подъемлет плачущий атлант,
Они вершат судьбы и правят балы,
Опасен злому гению талант
Любой, вино и хлебы ядно алы.