Как мы жили потом, как летели во мгле
Одиночества плоти,
В отражении звёзд, в окруженьи комет,
На обрывках мелодий.
Не сумели забыть, не пытались вернуть
И, бранясь в телефонах,
Всё тащили свой крест в неизвестную жуть
На транзитных перронах.
Разделили в маршрутных листах на двоих
Направленья исхода.
Расставанье — осознанный выбор живых,
Третья степень свободы.
Не спешили украсить в объятьях чужих
Соловьиное лето,
Не вострили клинки, не точили ножи,
Просто — жили без света.
Эти новые точки на старом холсте,
Не украсят картины.
Лишь мелькнёт в зеркалах, будто в мутной воде,
Чей-то профиль совинный.
Только траурный цвет абрикосовых рощ
Над текущей рекою.
И не тело, давно извивается хвощ
Под озябшей рукою.
И пугает в обманчивых снах календарь,
Изъязвляющий лица,
Остывает душа и скудеет словарь
В мельтешащих зарницах.
Снова лето, а высохший липовый цвет
Для зимы предназначен.
Это все — непрощающий шорох планет
И никак не иначе.
Но объемность горчичных обид и тоски
Не слипается в шарик.
А по небу бегут и бегут светляки,
Гонят лунный фонарик.
В светлых таинствах слова свои прахоря -
Лишь туман над долиной.
Зря пытался вернуть всё, стихами соря,
И гремя мандолиной.
Зря пытался оспорить решенье небес
Пятый ангел-калека,
То ли бес правит бал, то ль Христос не воскрес,
То ль вина человека.
Горморально не выразить сути любви
Биохимией тела;
Ты любовью любовь ее благослови,
Только в этом ли дело?
Относительность каждой обители зла,
Без вины виноватых,
Ты кого там, Мария, в яслях родила?
Поколенья распятых.
Как и тот не воскрес, не воскреснем и мы
В единении света.
Милосердие божье смущает умы,
Не спасая планету.
Многоликий всеобщий наплыв божества
Все мирское иссушит,
У икон мироточащих ищут слова
Лишь безвольные души.
В старой сказке еврейской ни правду, ни ложь
Не отыщешь с лучиной,
Может, просто одна древнеримская вошь
Есть всему и причина,
Был укушен которой на Песах Пилат
И, томясь головою,
Подтвердил приговор и пророк был распят,
А потом мы с тобою.
А потом... А потом были только слова
Вперехлёст, с наворотом,
Бесполезно доказывал кто не права,
С прямотой идиота.
Как бы выбелить холст, где любви натюрморт
Густо смазан кайенной?
Почему сам себе не назначил аборт,
В разум впившись гиеной?
Почему, как Христос, не дошёл напрямик,
По поверхности моря,
Липкой злобой, как гноем, укрыл материк
И блевотиной горя?
Почему? Почему... А любовь-то жива,
Тихо тлеет в камине.
Возвратились грачи, зеленеет трава,
Смерти нет и помине.
Проворонил свою Мону Лизу — утрись,
Обернись незабудкой,
В час вороньего гвалта росой причастись
К их религии жуткой.
В час камлания птиц становись на крыло
И лети к ней за море...
Только с солнцем встающим опять все ушло
И сгорело в Меноре.
Переливы рассветных прелюдий ясны,
Как глагольные формы,
А мерцанье в воде серебристой блесны
Выше, кажется, нормы.
Так, скажите, какой же нелепый судак
На блесну попадется?
Тот, что пишет и пишет, дурак, не дурак,
Словно пьёт, не напьётся.
Словно хочет вернуть или хочет забыть
То прощальное лето,
Домолчать, долюбить, достучаться, добыть
До концовки сюжета.
И опять: доласкать, долюбить, доласкать,
Хоть, дотронуться, боже!..
Квартиранты давно проломили кровать,
Наше грешное ложе.
Лишь старьевщица-память минуты родства
Возвращает, итожа,
Словно мышь из травы вырывает сова,
Проникая под кожу.
И когда мы с тобой, на манер пирамид,
Сложим камни забвенья,
Пусть тогда запечатает в горле гранит
Прозу стихотворенья.
А пока... А пока все кончается здесь
Этой жирною точкой.
Мы любили, мы жили, мы были, мы есть
Два опавших листочка...
Май 2009