Стихи мои, грехи мои святые (Лирика)

"Однажды Кутилов, и сам того не ожидая, переполошил всё партийное, КГБэшное и милицейское руководство области...
Пьяненького и дерзкого на язык Аркашу подмёл в магазине милицейский наряд и доставил его в ближайший «обезьянник» при Речном вокзале. Тамошние милиционеры старательно отлупили поэта, отобрали у него последние нетрудовые копейки и вышвырнули на свободу.
Чем уж это заурядное при его образе жизни событие так разъярило Аркадия, не совсем понятно. Накопилось, наверное, назрело и перезрело.
Едва оказавшись на улице, он шкульнул у прохожего пятак, зашел на почту, купил конверт, и на обороте телеграфного бланка написал письмо на имя Первого секретаря Омского обкома КПСС Сергея Иосифовича Манякина.
Дело было летом, где-то в начале 70-х... Стояли времена, когда придуманный властью моральный кодекс «учил жизни» со всех стен и заборов, этой же властью – цинично попирался. Впрочем, других времён у нас никогда не было. Но главным оружием диссидентов брежневского времени была т.н. эксплуатация морали – метод, изобретённый польскими инакомыслящими и заключающийся в том, чтобы тыкать власть носом в её же собственное дерьмо.
Кутилов об этом оружии не только знал, но и мастерски умел им пользоваться. Изложив Манякину суть произошедшего, слегка стилизуясь под простого и наивного представителя народа, Аркаша закончил письмо такими словами: «Сергей Осипыч! Если твои милиционеры будут и впредь избивать граждан, то плевать я хотел на такое гражданство!»
Если бы Кутилов написал нечто вроде «я буду вынужден покинуть страну» – на письмо, возможно, и не обратили бы особого внимания. Но тут был подтекст! И какой! Страшный в своей крамоле! А подтекстов, намёков и прочих аллегорий партийное руководство тех времён боялось больше, чем прямых призывов и откровенных лозунгов.
(...)
Нет сомнений, что письмо это показали самому Манякину. Не посмели не показать. Иначе объяснить поднявшийся переполох просто невозможно.
(...)
И где только обучались политесу тогдашние представители силовых структур! Покинув машины, они бросились к Аркаше, излучая крайнюю степень радости и почтения. Стороннему наблюдателю, наверное, могло бы показаться, что это представительная партийная делегация встречает высокого гостя, который, торопясь на встречу, не успел даже побриться, помыться, причесаться и протрезвиться. (...)
Аркаша моментально сообразил, что его письмо дошло до Самого Адресата, и что Сам Адресат повелел разобраться. Решительно, словно в кабину истребителя, он сел в машину...
(...)
Разбирательство уложилось в два-три дня, и вскоре Кутилову выдали длинную офиц. бумагу с перечнем предпринятых мер против «оборотней в погонах», которую он ещё долго использовал в качестве «охранной грамоты».
(...) Кто-то потерял лишь лычки, а кто-то звёздочки, кто-то вообще лишился погон, а кого-то «пощадили», сослав на борьбу с сельской преступностью.
Думаю, что после этого в истории Омска был период, когда с задержанными правонарушителями обходились в милиции столь же корректно, как это показывалось в советских фильмах. Сколько это продолжалось – не знаю, но Кутилова блюстители порядка старались обходить стороной довольно долго".

Выдержка из предисловия Геннадия Великосельского к сб. стихов Кутилова: «Памятник моей усталости». Книга издана стараниями предпоследнего губернатора Омск. Обл. Л.Полежаевым (изд. Омский «Полиграф», 2017 г. 2000 экз.)