руинах некой стройки, что была в метрах двухстах от казармы, на самом
высоком месте и напоминала помпезные развалины руин Парфенона.
Поставленная задача была по-армейски тупа, кратка и масштабна - за три
месяца, сея развалина, которую бесхитростно изуродовал геройски
разогнанный стройбат, всемогущими руками ракетного дембельского состава,
должна превратиться в образцово-показательную столовую на шесть сотен
голодных кадетов военно-космической академии. Благословенные на ратный
труд деды, в едином трудовом порыве...разлеглись неподалёку на мягкой,
бархатной травке и с коровьим равнодушием смотрели, как старлей-Суслик
мечется от одной группы, справляющей сиесту, к другой, безрезультатно
взывая к дремлющей на траве совести. В своих потугах, он напоминал
комиссара с пластмассовым пистолетиком из "Детского Мира", пытающегося
поднять в шальную атаку, обкуренное дурью войско, которое противника не
видело вупор. Эта забава продолжалась до обеда, после которого старлейские
домогания продлились, но с большей силой и одержимостью. В конце концов
солдаты сжалились над ним и соизволили вступить под прохладную сень
развалин, поскольку жара стала нестерпимой и...
О, Боже!!! На лесах, на дощатом настиле была расстелена позовчерашняя
"Правда"-самобранка с бравурным призывом к соитию пролетариев всех стран, на сим эротическом издании с целующимся взасос Лёней, вальяжно раскинулись плавленые сырки, молочная и кисломолочная группы, скудно представленная фракция колбасных, и подавляющее большинство представителей хлебо-булочных изделий. Вокруг этого тощего изобилия сидели семь божественно смазливых, в недавнем прошлом воспитанниц ПТУ благородных девиц, замызганных краской и беленькой шпатлёвкой.
Мужская половина пришла в восторг, энтузиазм ударил спермой в виски,
такому выбросу адреналина позавидовал бы восьмой "А" класс, когда увидел
розовые в цветочек трусики двадцати двух летней училки-практикантки, в то
время, когда она поднимала упавшую линейку...
Светский раут со знакомством и представлением персон продлился до конца
дня, в финале которого образовались три-четыре пары, симпатизирующе друг
другу, чему был несказанно рад-радёхонек сват-старлей - ещё бы, у него
появилась реальная возможность влияния на анархию, а это стоило дорогого.
После рабочей смены, когда девушки из Золушек-замарашек превратились в
причепуренных и принаряженных во всё очень яркое в горошек и розочки, у
героев-ракетчиков появилась реальная возможность убедиться в правильности
сделанного выбора, а у всех остальных зародились виды на ещё незанятую
часть тружениц отделочниц.
И ещё, под конец дня выяснилось, что при этом Парфеноне, в комнатке со
стёклами, бытуют четыре, забытых Богом и начальством, зодчих-стройбатовца,
потерю коих, разогнанный всердцах начальником полигона отряд, видимо не
заметил. Эта естественная убыль личного состава, отступившего с передовой
подразделения, околачивалась при стройке и единственной задачей оного было
подрядиться на любой небескорыстный труд в соседних селениях и тем самым
обеспечить плавное перемещение стройматериалов со стройки века на благое
удовлетворение нужд гражданского населения. Девушки их абсолютно не
интересовали, а посему, в отсутствии ревности, они быстро стали своими среди состава дикой дивизии. Один из них, высокий, свободолюбивый свердловский паренёк Григорий, оказался фанатом самоволок и очень быстро согласился составить Шурке компанию в ближайшие выходные.
В субботу, переодевшись в лесу в цивильное, друзья тронулись в сторону
железки. Час пешком и тридцать минут зайцем в тамбуре и вот ОН, заочно
любимый и желанный город, доступный и добрый, разбитый трамвайной нематодой, слегка обшарпанный по краям, но строгий, гордый и величавый. Невлюбиться в Питер было верхом невежества - самовольщики мерили его быстрыми шагами и глазами впитывали все его виды и панорамы, Шурка одержимо трогал и гладил все памятники, скульптуры, монументы, чтобы установить с городом тактильный контакт, как стремятся почувствовать друг друга влюблённые. Надышавшись вволю упругим, свободным питерским ветром, полные впечатлений экскурсанты вернулись в часть и весь остаток дня провели у телевизора - в тот вечер, девятнадцатого июля, дорогой Леонид Ильич Брежнев, посасывая и причмокивая объявил об открытии московской олимпиады.
На следующий день Шурка уже один рассекал по всему Питеру, изучая его ногами. Ходить в самоволку одному ему нравилось больше, нежели с кем-то - не нужно ни под кого подстраиваться, абсолютная свобода в выборе действий и направлений, независимость от чьих-то прихотей. Вобщем отвечаешь сам за себя. В часть воротился измочаленный и счастливый, устроился у телика и погрузился в олимпийские страсти.
А тем временем волна патриотизма всколыхнула Советское болото, гордость за наших Ким, Давыдовых, Сальниковых, Дитятиных шампанским вспенивала кровь и ударяла в промытые на парт-собраниях головы. КГБ организовало невиданный доселе в соцлагере спортивный слёт на самом высшем уровне. Из городов олимпийцев и их спутников были удалены все бездельники, бродяги и забулдыги. Улицы и менты лоснились от опрятности и гостеприимства, в тот момент на свете небыло более безопасных и комфортных мест, чем города олимпийцы, воры в законе, карманники, фарцовщики и прочий сброд, были предупреждены о неминуемой войне газават, в случае намёков на их деятельность во время игр и они держали фасон. В магазины завезли и пустили в открытую торговлю, а не из подполы, импортные продукты, чего небыло уже лет десять, приостановили колбасные электрички, отсекая страждущий люд ещё в пригородах. Вобщем, было создано полное ощущение победы
социализма в отдельно взятом штурмом бараке, и будь здесь так всегда, плюс
свобода поговорить, то многие перебежчики изменили б вектор своих устремлений.
Перевалившее за экватор лето радовало погожими, солнечными деньками, ноги сами несли куда-то вон из части и вечерами, Шурка и ещё человек пять уходили купаться в окрестных озёрах нередко по пути прихватывая с собой токсовских девиц так, настроения для, а не баловства ради и всё это совсем не походило на армейские будни, но западло в армии подкарауливает в самых неожиданных местах.
После очередной прогулки, когда девушки пошли восвояси, трём бравым войнам из этого коллектива вздумалось забраться на картофельную делянку, (видите ли им молодой картошечки захотелось), Шурка, считавший воровство ниже своего достоинства, присел у придорожной берёзы, дожидаться любителей чужих урожаев и грезил о чем-то своем, постепенно сваливаясь в дрёму...Тишину нарушил кирзовый топот - сначала пронёсся один охотник до картошки, следом ещё два, которые кинули к Шуркиным ногам мятое жестяное ведёрко с молодым картофелем и задыхаясь просипели,
- Атас!!!
Шурка вскочил на ноги и не понимая что происходит, смотрел вслед своим
сослуживцам, что скрылись в ближайшем перелеске. И тут перед ним со всего маху затормозили две почти новенькие, холёные "шахи", из которых вылетели словно шершни шесть крепких мужиков, заломили ему руки, сунули в машину и куда-то повезли. Метров через триста остановились у ладного рубленного дома лесника, чьей делянка и оказалась. Моментально вызвали дежурного по части и уже через десять минут Шурка сидел на гауптвахте. Смена обстановки, декораций и настроения были столь быстры и неожиданны, что ему понадобилось некоторое время, чтоб осмыслить, принять и смириться с происходящим. Взывать к некой справедливости было поздно и бессмысленно, но то, что эти картофельные шалуны получат по полной, решено было однозначно.
Утром от дощатых нар ломило рёбра, жутко хотелось спать так как от жёсткого приходилось каждые пятнадцать-двадцать минут переворачиваться и полноценного сна не получалось, да, ещё эта лампочка ядовито выедала глаза...Строевая на плацу до самого завтрака показалась приятной зарядкой. Завтрак состоял из остатков того, что не доели охранники, но у охранников был неплохой апетит, а потому остатков было не так много и голод стал напоминать о себе всё настырней и сильней. После завтрака прапор-начальник губы объявил, что Шурке влепили трое суток и сегодня он будет доблестно мести площадку перед КПП.
Когда он оказался на КПП, тутже заметил неподалёку знакомых токсовских
девчонок и представил, как он у них на глазах будет выписывать разные падеде
с метлой и эта перспектива показалась ему унизительной, а потому он объявил
выводному, что работать отказывается, ввиду выслуги лет - не салабон какой.
После обеда его перевели в одиночку и добавили ешё пять суток за отказ от работ.
Что и говорить - одиночка есть одиночка! Человек - социальное существо и для него пытка одиночеством, это самое тяжкое наказание. Четыре бетонных стены, ледяные, как у смерти чугунные рёбра батареи, умывальник с гонорейным краном, табурет, дощатый пол, голод и тоска - вот вся нехитрая компания, в обществе которой ему предстояло провести восемь длинющих дней. Время остановилось...
На третий день он нашёл интересным чтение "Красной звезды", в которой писалось про небывалые достижения в разных родах войск, что, мол, идя навстречу очередному съезду партии, танковая часть под номером "Эн", вдрызг распиздошила условного противника, не оставив от него даже следа, а рядовой Джуманбельдыев после эдаких военных действий подал прошение о вступлении в партию, а всё потому, что он рядовой Джуманбельдыев и комсорг, и наставник, и затейник, и массовик - и ему теперь одна дорога в партийные бонзы, а всё благодаря неусыпной заботе ленинской партии, которую возглавляет обажаемый всеми дорогой Леонид Ильич. Вот так!
Восемь дней прошли как восемь лет. Рёбра у Шурки уже не болели, они устали ныть и болеть, а потому ему иногда удавалось выспаться. В день освобождения начальник губы тянул до последнего выпуск борзого деда, после чего самолично в сопровождении двух духов с автоматами довёл его до ворот и открывая калитку, ядовито усмехаясь произнёс,
- До встречи!
- Пошёл на хуй!, выпалил Шурка, о чём тут же пожалел - прапор завёл его снова на губу и объявил десять суток от имени командира полка. Ребра жалобно заныли...