– Я долго буду ждать? – Жорж собственной персоной «выкатился» на крыльцо анатомички: круглый, словно шар, с маленькими пухлыми, как из сдобного теста, ручками, унизанными печатками с черепами, в изящных летних штиблетах на коротеньких ногах и перепачканном кровью фартуке. Шарообразность венчала искрящаяся на солнце лысина.
– Ну, что ты стоишь как пень? Оглох? Я тебя спрашиваю? Вова-ан, очнись, – Жорж сменил гнев на милость и уже более мягко добавил, достав из кармана фартука необычайной формы бутылку с яркой красочной этикеткой, – у меня для тебя презент.
С этими словами Жорж потряс «пузырем» перед глазами Вовы, что привело последнего в чувство. Как младенец к игрушке, Вова потянулся к бутылке.
– Всему свое время. Сначала домой машину. Через пять минут она должна быть готова. – И бутылка снова исчезла в необъятном кармане фартука Жоржа.
Схватив тряпку, Вова с остервенением принялся натирать «Мерседес».
– За эти стекляшки из него веревки можно вить, – довольный собой, хохотал Жорж, бросая прямо на пол грязный фартук и облачаясь в дорогой, не менее изящный, чем ботинки, костюм. – Наш Вован – самая дешевая мойка города. Где еще можно за рубль или просто за пустую красивую бутылку помыть машину?
– Зря вы так с ним, Георгий Иванович, – подал голос молчаливый и неприметный практикант, – если Вова – убогий, это не значит, что его можно унижать. Вы с ним обращаетесь, как… как с неодушевленным предметом.
– Когда ты станешь великим патологоанатомом, то будешь совсем по-другому смотреть на многие вещи. Просто ты, сынок, пока не привык, – Жорж по-отечески похлопал по спине практиканта, отчего тот инстинктивно, как несколько минут назад Вова от окрика, сжался. Прихватив обещанную Вове бутылку, Жорж направился к выходу.
«Мерседес» стального цвета переливался в лучах июльского солнца. Рядом понуро стоял Вова.
– Вован! Ну, почему ты боишься покойников? – принимая работу, благодушно разглагольствовал Жорж. – Может, все-таки подумаешь, я с главврачом договорюсь о переводе. Довольно тебе в дворниках ходить, грязь за всеми подбирать. У меня в прозекторской светло, чисто. Ну, что такое дворник? Не звучит. У меня ты будешь лаборант! Чувствуешь, как гордо и звучно, какое емкое слово? Лаборант!
– Спасибочки, Георгий Иванович. Я лучше по-старому, мне так привычнее. А покойников я до смерти боюсь. Не смогу я у вас, не смогу.
– Жаль, Вова, – поджал узкие губы Жорж, садясь в машину, – держи обещанное. И он протянул дворнику бутылку.
Вова одной рукой бережно прижал подарок к груди, второй – схватил свою стоящую поблизости дворницкую тележку, переделанную из детской коляски, и, буркнув под нос что-то похожее на благодарность, ринулся в узкий проход между корпусами. Все это сопровождалось невероятным грохотом: в коляске у Вовы помимо метлы, граблей и лопаты было множество бутылок, банок и всяческих железок, которые и являлись источником шума, колотясь друг о друга. А направился дворник в подвал, где ему вместе со всем его хламом еще с незапамятных времен была отведена комнатенка, которая являлась не только складом дворницкого инвентаря, но и постоянным Вовиным жильем.
Затащив тележку в подвал, Вова стал любовно расставлять на столе собранные бутылки и сортировать их, предварительно рассматривая под лампой. Несколько бутылок сразу же отправились в ящик под столом, а подарок Жоржа был установлен в центре стола. В эту «пузатую красавицу» Вова стал сливать остатки из остальных бутылок.
«Это только кажется, что они пустые, – шептал Вова, терпеливо перебирая бутылку за бутылкой, – никто не знает, что в каждой из них есть еще несколько капель. А я знаю!»
Несмотря на то, что в больнице Вова на хорошем счету, администрация терпит его с трудом, так как издавна к нему прилепилось клеймо «алкоголика». Но за трудовой героизм эта слабость Вове прощается. Слава Богу, запои у него бывают примерно раз в два-три месяца. Остальное же время Вова носится по территории больницы со своей гремящей тележкой сломя голову. И успевает делать миллион дел.
Вова с тоской во взгляде оглянулся, – бутылки в тележке закончились, перекочевав под стол. Но зато красочная поллитровка заполнилась на четверть, а этого было уже вполне достаточно. Красивые бутылки Вова никогда не выбрасывал, он их коллекционировал. Под эту коллекцию он даже специально смастерил две полки в углу своей каморки. Сейчас на них стояли более ста интереснейших экземпляров. Но про это никто не знал, в свою каморку Вова старался никого не пускать, тщательно оберегая сокровища.
Он достал из тряпочной, видавшей виды авоськи хлеб, колбасу, несколько конфет и пачку кефира, из стенного шкафчика – хрустальную рюмку с отколотой ножкой, пару тарелок, вилку, банку рыбных консервов и половинку лимона, и с невероятной тщательностью и аккуратностью стал сервировать стол. После того как натюрморт был завершен, Вова переоделся в чистую одежду, предварительно сняв свои рабочие лохмотья и бережно повесив их на гвоздик у входа. Затем жестом официанта он наполнил рюмку из подаренной Жоржем бутылки и устроился в расшатанном кресле у стола, элегантно закинув ногу на ногу.
Куда делся трепещущий от одного только взгляда маленький сутулящийся человечек, всеми повадками похожий на бомжа? Все: поза, осанка, немного задумчивый взгляд – выдавали личность неординарную, способную не просто думать, но и мыслить.
«Что я теперь есть? Зачем пришел в этот мир я? Живу, или мне это просто кажется? – такие невеселые мысли посещали Вову каждый раз, когда он так, как сегодня, устраивал себе небольшой праздник. – Неужели действительно когда-то у меня была другая жизнь, была семья, нормальная работа, друзья? Неужели я жил, как все, как Жорж? Жо-о-о-рж…»
При одном только воспоминании этого ненавистного имени Вову начало мутить, лицо стало покрываться багровыми пятнами.
– Ненавижу, ненавижу, ненавижу…
С этими словами Вова залпом выпил содержимое рюмки, тут же налил снова, опять выпил и только тогда закусил маленьким кусочком колбасы.
Жоржа Вова боялся и ненавидел. Боялся, потому что Георгия Ивановича боялись практически все – от главврача до санитарок, а ненавидел за то, что боялся. И дело было не только в профессии Жоржа, но и в его не в меру остром и злом языке, а также в строптивости характера.
«Я зайду в морг рано утром, до Его прихода. Я дождусь Его и, когда Он придет, я сделаю с Ним то, что Он всегда делает с усопшими. Я больше не позволю Ему терзать их…» – такие невеселые планы на будущие посещали пьяную Вовину голову все чаще и чаще, причем, будучи потом трезвым, об этих планах он даже и не помнил.
От выпитого Вову разморило, стало клонить в сон, мысли проваливались в пустоту, как в туман. Он силился что-то вспомнить, но не мог, как не напрягался. А вспомнить Вова не мог по одной простой причине: он был болен.
Когда-то, много лет тому назад, Вова был не просто Вовой, он был Владимиром Сергеевичем – прекрасным инженером-конструктором, отцом двоих детей, любящим мужем. У него был дом, престижная работа, друзья, которые его любили и уважали. Но Вова ничего этого не помнил, а в его нынешней жизни об этом никто не знал. Никто и предположить не мог, что под жалкой, почти нищенской одежонкой, поверх которой всегда надета оранжевая безрукавка дворника, скрывается один из талантливейших умов России.
Просто однажды Владимиру Сергеевичу не повезло. По роковой случайности из преуспевающего ученого он превратился в сегодняшнего Вову, унижаемого всем и всеми.
Отдыхая на Кавказе в доме отдыха, он поддался на уговоры случайных знакомых, которые пригласили его на вечеринку, и они все шумной компанией отправились на пикник в горы.
Как и полагается в таких случаях, вечеринка плавно перетекла в банальную пьянку. Пили много и без разбору: водка, коньяк, шампанское, пиво, вино… А так как дело происходило в горах, то и развлечение придумали соответствующее: перейти по бревну через ущелье.
Все кое-как препятствие преодолели, а Вова – не смог: он свалился в пропасть, и его отсутствия никто даже не заметил. Несколько дней он пролежал на дне ущелья и только благодаря одному местному доброму деду, который его подобрал и выходил, остался жив. Вот только память к Вове не вернулась.
По стечению обстоятельств Вову не смогли найти, хотя его семья, друзья и близкие приложили к поискам немало усилий. Дед, у которого Вова прожил несколько лет, вскоре умер. Название своего родного города Вова не помнил, как не помнил ничего из своей прошлой жизни, и волею судьбы он оказался там, где сейчас пил «гремучую смесь», называемую в народе «ершом», и, морща лоб, пытался вспоминать, вспоминать, вспоминать…
Два последних года его постоянно, стоило лишь закрыть глаза, преследовала одна и та же картина: чистая, наполненная светом комната, массивный стол в углу, заваленный грудой чертежей, стройная женщина на пороге, задающая всегда один вопрос: «Ты идешь ужинать?» Вова уже давно понял, что и эта комната, и женщина, и чертежи на столе – его прошлое, но каждый раз, появляясь, видение вызывало неодолимую боль, глухую тоску.
Год назад на территории больницы перестраивали один из корпусов, и рабочие попросили Вову за чисто символическую плату убирать их бытовки. В просьбе тот никогда никому не отказывал. И тогда тоже согласился.
Как-то раз, убирая бытовку прораба, Вова увидел на столе оставленные чертежи. Что-то необъяснимое подтолкнуло Вову к столу. Он стал рассматривать чертежи сначала просто как картинки, а потом все с большим и большим интересом. Наконец до Вовы дошло, что в чертежах он понимает абсолютно все, и эта мысль привела его в ужас.
«Господи! Помоги мне, я боюсь, мне страшно… – заметался по бытовке Вова. – Если мне все так понятно в этих бумагах, если я могу точно сказать, как называется каждая линия на чертежах, значит, я все это знал раньше. Значит, у меня действительно была другая жизнь. Кто я был, кто?…»
Он бился лбом об стенку, о стол с чертежами, выл, ревел в полный голос, но ничего не мог вспомнить.
Душевные раны заживают долго. Постепенно боль прошла, но осознание того, что он вычеркнут из нормальной человеческой жизни, не покидало Вову ни на секунду. Именно поэтому он ненавидел Жоржа, именно по этой причине он завидовал сытому, холеному патологоанатому, и любил мечтать о том, как вернется в ту, прежнюю жизнь.
И – как всегда бывает в сказках с хорошим концом – Вовиной мечте суждено было осуществиться.
Около детского корпуса всегда столпотворение: дети, мамаши, бабушки, коляски, машины… Убираться здесь было тяжело, ни один дворник не соглашался на этот участок. А Вове – все равно. Поэтому издавна корпус был его вотчиной. Вове нравилось наблюдать за малышами, за их любящими мамами и папами, и, если бы не работа, он мог бы просиживать здесь часами. Последнее время он стал приходить сюда все чаще и чаще, особенно после того, как понял кое-что о себе.
– Молодой человек, не подадите нам мячик, – обратилась к Вове уже немолодая женщина, – вон он, за дерево закатился. Я сама не могу отойти, боюсь внучка оставить, а вы все равно просто так стоите.
Женщина продолжала что-то говорить, но Вову не нужно было долго уговаривать – на то он и Вова. Через минуту он уже подавал мяч мальчику.
– Большое спасибо.
Женщина улыбнулась, и тут их взгляды встретились. Женщина застыла, как вкопанная, затем неуверенно пробормотала:
– Ва-ва-ладимир Сергеевич? Это вы? Почему в таком виде? Что вы здесь делаете? В округлившихся глазах одновременно бултыхались ужас, неверие, перерастающие в нервическую радость. Она шагнула назад, всплеснула руками, побледнев, выдавила:
- Владимир... Сергееевич...Неужели, господи!! - голос ее сорвался в крик. - Оля! Оля-то знает?.. Как вы тут оказались? Вы не помните меня?! Что с вами? Постойте же!
Но он судорожно развернулся и мелко, испуганно потрусил прочь на непослушных ногах... Задыхающийся, жалкий, еле дотащился до родной каморки...
Женщина напугала его - до полусмерти. Несмотря на то, что в подсознании жило странное ожидание прорыва. Прорыва в память, в настоящую жизнь. В его жизнь. Владимир Сергеевич не совсем готов был к возвращению из Вовы... Так сразу.
Через два дня, вечером, дверь дворницкой внезапно распахнулась, в помещение «влетела» давешняя женщина и чуть было не упала, споткнувшись о сидящего на полу Вову с зажатым в руке медальоном. Успокаивающе залепетала:
- Владимир Серееевич, всё хорошо будет, не бойтесь... Что у вас в руке? Медальон? Ой, так на нем фото вашей дочки! Помните? Лена! У Лены уже сын... Внук ваш... Владимир Сергеевич, я позвонила Ольге. Она едет сюда...
Женщина тараторила без умолку, недоуменно оглядывая комнату, а Вова сидел с каменным выражением лица, и лишь блеск глаз да скатившаяся слеза выдавали его состояние.
– Владимир Сергеевич, вы меня совсем не слушаете. Я говорю, Ольга сначала не поверила. Мы ведь вас и не надеялись найти. Нам как сказали, что вы в горах пропали, Ольга сразу туда поехала, в тот дом отдыха, где вы отдыхали. Она никогда не верила, что вы погибли. Она всем всегда твердила, что вы живы. Какое это счастье для Ольги, что вы нашлись. Владимир Сергеевич, да вы хоть что-нибудь скажите. Что вы так на меня смотрите! Может, вы меня не узнали, ведь столько лет прошло?
«Как ей сказать, она ведь не поймет, она ведь думает, что со мной все в порядке? А я действительно ее не знаю. Или, может быть, знал да забыл…» Но отвечать на вопрос женщины Вова не стал, а лишь утвердительно кивнул головой.
– Ой, вы и правда меня не помните. Я – подруга вашей жены, Тамара. Может, я зря Ольгу сюда вызвала? Может, нужно было как-то по-другому, не так сразу? Вечно я все делаю не так как надо. – Тамара от волнения готова была расплакаться. – Ладно, что сделано, то сделано. Мне к внуку нужно бежать, а то я его у корпуса с какой-то бабулькой оставила. Да и Ольга туда должна подъехать. Вы сидите тут, никуда не уходите. Я Ольгу приведу. – И также вихрем она умчалась, оставив в Вовиной каморке стойкий запах духов.
Вова уходить никуда не собирался. От внутреннего напряжения руки и ноги свело судорогой, заныла рана на голове. Оцепеневший, он сидел все также на полу, не смея пошевелиться, как бы боясь, что реальность превратиться в сон.
Из состояния транса его вывел негромкий стук в дверь. Все еще не веря в происходящее, Вова медленно поднялся с пола, сел на стул напротив двери и, зажмурив глаза, почти шепотом спросил.
– Кто там?
Бесшумно отворилась дверь, и когда Вова открыл глаза, он увидел женщину из своих снов. Так же, как и во сне, женщина стояла у порога, только не улыбалась, а плакала, и было видно, что плакала она от счастья.
А потом дворницкая наполнилась весёлым гамом и стала очень тесной от количества народа, который всё прибывал и прибывал в каморку. Новость о счастье, которое так неожиданно свалилось на голову дворника, моментально распространилась по больнице. Все бежали с поздравлениями. Искренность и добродушие больничного люда как нельзя лучше характеризовали отношение к Вове. Даже Жорж не побрезговал посетить предмет своих постоянных насмешек. Жорж и пришел-то не с пустыми руками. Он панибратски похлопал Вову по плечу и преподнёс бутылку дорого французского коньяка, с завистью поглядывая на красавицу Ольгу.
- Ну, Вова! Вот не ожидал, так не ожидал от тебя такого! Ты уж прости меня – грубияна за всё, что тебе пришлось от меня вытерпеть. И не поминай лихом.
«Жорж просит у меня прощения? Не может этого быть. Мне всё снится. И эта женщина тоже».
Так они и стояли молча среди шумной толпы и не могли оторвать друг от друга взглядов.