и оно возвращает каждому
его собственное изображение.
Уильям Теккерей
Ну чего ты боишься, меня же почти не осталось,
только – в горле больного молчанием длинного дня.
У бессилья такое уютное имя – «усталость»,
если мутная оттепель в рюмке мешает понять,
почему твоя ненависть ходит в халате по дому…
Чьи-то руки – объятье. Твои – как досада, пусты.
Чем ты станешь, когда твое время очнется от комы
и на списках обид поиме́нно проставит кресты?
Чьи-то сны – васильками. Твои – ухмыляются едко.
А недавно – ты помнишь? – упрямые штурмы «вершин»,
самый первый роман, сигареты отца, табуретка… –
чтоб казаться повыше. (Но лучше – проснуться большим!)
Не злорадствую, нет! На загадки зеркал огрызаюсь
(по привычке тебя – отраженье кривое – кляня):
я пичуга бескрылая – или отчаянный заяц,
я подгнившее яблоко – или замерзшая завязь,
к недоступной свободе летать неподъемная зависть –
или просто… ангина вдохнувшего сумерки дня?
