В полном молчании мы вернулись на яхту. Был еще только ранний вечер. И волшебство сегодняшнего дня продолжалось в переливах солнечной россыпи на испещренной мелкой рябью поверхности реки, в звонких лягушачьих трелях и далеком стрекоте кузнечиков. Возвращаться в город совсем не хотелось. Мы сели на палубе в раскладные пластиковые кресла, которые мой хозяйственный спутник извлек из недр судна.
-- Ты поломала все мои планы с пикником. – Сказал он, открывая сумку-холодильник. – Хочешь выпить?
– И закурить. Разве ты не знал, куда меня везешь?
-- Я езжу сюда только покататься верхом. – Сказал он, смешивая мне в большом пластиковом стакане виски с колой, а себе, наливая неразбавленные.
Я лениво посмотрела на него.
Ври больше! Хотя, какое мне дело, куда ты водишь своих подруг? Ты подарил мне чудесный день, и спасибо тебе за это.
Он раскрыл свой портсигар, в нем уже привычно лежало несколько тонких женских сигарет специально для меня. Я сделала пару затяжек, и приятная нега разлилась по всему телу.
– Макс, поговори со мной по-русски.
Мелкие волны лениво шлепали о борт нашей яхточки, и их шелест отчетливо слышался в тишине вечера. Макс не торопился с ответом. Наконец, произнес по-русски:
– О чем?
Теперь задумалась я.
– О нем и поговори. Откуда ты его так хорошо знаешь?
– В моей семье говорили только по-русски.
– А как твои родители оказались в Англии, в Лондоне?
– Они были заключенными немецких концлагерей, и после войны не вернулись в Советский Союз.
– Твой отец работал у Самоэля? Расскажи мне все, Макс.
Он опять о чем-то задумался.
– Ты уверена, что тебе это будет интересно?
– Конечно. Почему ты сомневаешься?
– Я никогда об этом никому не рассказывал, тем более женщине.
Да, твоим женщинам нужно от тебя совсем другое. А мне? Почему я не могу вот так просто положить руку тебе на колено и, двигая ее все выше и выше, довести процесс до критической точки? А там внизу уютная каюта... Почему меня все время что-то сдерживает? Впрочем, я знаю, почему. Причин, к сожалению, слишком много, и одна из них – я не верю тебе. Не верю в себя. Потому что мне страшно... Может быть, если я буду больше о тебе знать, то избавлюсь от этого гнусного чувства?
-- Мне можно…
– Хорошо. Тогда слушай. Мой отец из Украины. Из города... название очень напоминает Венецию.
– Винница, я думаю.
– Да, точно. Винница. Когда началась война, ему было пятнадцать. Он был шустрым и сметливым мальчишкой. Рассказывал, что с раннего детства помогал отцу в мастерской, тот был портным (хорошая еврейская профессия). Ходил во всевозможные кружки, делал модели самолетов, все время что-то разбирал, собирал, чинил. Он говорил, что это и спасло ему жизнь в лагере. Он умел из тряпок сшить что-то из одежды под лагерную форму, чтобы зимой было потеплее, починить обувь, даже подарки к Новому году мастерил. Он был светлый человек, наверное, в то время окружающим это было очень нужно, поэтому его старались спасти. Много раз предупреждали об облавах, прятали от какой-нибудь сволочи, особенно ненавидевшей евреев. Перед самым окончанием войны ему удалось пристроиться на работы при лазарете. В общем, в печь не попал чудом. А мама из Белоруссии. Ее семья перед войной жила в Минске. Когда началась война, ей было лет десять-одиннадцать. Она больше отца любила вспоминать свое детство, хотя помнила его меньше. По всей видимости, ее отец был каким-то крупным начальником. Его увозили на работу и привозили на легковой машине. Они жили в большой квартире, только у них в доме был телефон. Ее мать, моя бабушка, была учительницей русского языка и литературы. В доме на идиш не говорили, только по-русски.
Макс замолчал, видимо, переполненный воспоминаниями. Мне было интересно слушать, как этот далекий от всего советского человек, выросший в другом мире, воспитанный совершенно на другой культуре, и мало представляющий, где такая Белоруссия и что такое Винница, так старательно произносит эти названия.
– Машину, на которой отец отправил их в эвакуацию, разбомбили недалеко от Минска. Тогда же погибла ее мать. А потом она вместе с другими женщинами и детьми попала к немцам. Выжила только потому, что внешне не была похожа на еврейку. Кто-то подсказал ей переделать свое имя Алиса в Ларису. В лагере она сдавала кровь.
– Редкое для того времени имя – Алиса. Извини, что перебиваю.
– Перед ее рождением моей бабушке кто-то дал почитать книгу «Алиса в стране чудес», и она решила, что если родится девочка, так и назовет. – Он опять замолчал.
– А потом?
– Перед самым окончанием войны немцы начали вводить изменения в лагерную жизнь, видимо, хотели замести следы. Отец говорил, что до этого у них не было женщин, а тут прислали целый эшелон. Поэтому они оказались в одном лагере. Их освободили англичане. Все, кто мог, побежали к центральным воротам. Он тоже. И вдруг у какого-то барака увидел согнувшуюся фигурку. Подбежал поближе, увидел девочку лет десяти, у которой не было сил идти. А маме тогда было шестнадцать. Он взял ее на руки и понес, хотя и сам был не очень силен. С тех пор они никогда не расставались. После освобождения они еще долго оставались в лагере: мама была слишком слаба. Но была еще одна причина – они не знали, куда идти. Их предупреждали, что по возвращении в Советский Союз они вновь попадут в лагеря и их разлучат, а этого, расстаться, они боялись больше всего. Англичане предложили гражданство. И они осели здесь, в Лондоне. Отец работал в разных местах, пока не попал в ювелирную мастерскую. Прижился, стал правой рукой хозяина. В начале 50-х он познакомился с Самоэлем. Вернее, его познакомили. Самоэль уже в то время был очень богатым человеком. Он вместе с братом жены владел алмазными рудниками в Африке и вернулся после войны в Европу, чтобы открыть в Лондоне фабрику по обработке алмазов. И ему был нужен надежный человек, чтобы присматривать за ней во время его отсутствия. Ему рекомендовали отца. Отец с матерью поженились в 50-м. Знаешь, то ли время было такое, то ли они были очень чистыми людьми, но, прожив до этого пять лет вместе, они ни разу ... не были близки. Хотя очень любили друг друга. Соседи думали, что они брат и сестра. А в 53-м родился я. Мать была болезненна, и беременность переносила тяжело. Много раз вставал вопрос о ее прерывании, но она знала, что второго раза не будет, поэтому выдержала все, чтобы только родить меня. Из-за своего плохого здоровья она редко выходила из дома. Вообще, жила в каком-то своем мире. Английский, как и идиш, знала плохо, поэтому в семье говорили только по-русски. Она вырастила меня на русских сказках и песнях, какие сама помнила. Когда я пошел в школу, она, видимо, поняла, что теряет контакт со мной, начала учить читать и писать по-русски. Сама понимаешь, в то время достать здесь русские книжки было трудно. Помог Самоэль, он много ездил, и откуда только мог привозил книги на русском, особенно из Франции.
– Так вот откуда у тебя такой правильный и богатый язык!
Он взял мою руку и поднес к губам.
– Спасибо, что оценила. Мама не любила, когда я в русскую речь вставлял английские слова. В моем русском исправляла любую неточность.
-- А как ты учился в школе? – Спросила я, потому что представила, как ему было нелегко воспринимать две разные культуры.
– Я был отличником. – С гордостью произнес он. Чуть помолчав, добавил. – У меня не было другого выхода. В моем воспитании весьма важную роль играл Самоэль. У него, наверное, был комплекс вины перед моими родителями, что он всю войну провел в благополучии, а они хлебнули полной чашей. С самого моего рождения дарил крупные суммы денег, чтобы у родителей была возможность дать мне хорошее образование, а потому пристально следил за моими успехами в школе. В принципе, это он выбрал для меня профессию адвоката.
– Почему? Ведь своего сына он не сделал адвокатом. Ты мог бы работать со своим отцом в бриллиантовом бизнесе.
– Натан был горным инженером. У них были рудники. У моего отца рудников не было. И потом, Самоэль считал, что я не должен замыкаться в еврейской среде, что произошло бы, если бы я пошел по стопам отца. Он настоял на моем поступлении в Оксфорд, и оплатил большую часть обучения. Он часто повторял мне: «Максимилиан, ты должен учиться с ними, ходить на одни лекции, в одни клубы, чтобы потом при встрече с тобой говорили: «это тот самый Макс Ландвер, с которым я вместе учился, играл в теннис, встречался в яхт-клубе». Тебя должны знать там и здесь. Но здесь тебя будут знать благодаря твоему отцу, а там ты должен всего достигнуть сам».
Стало прохладно. Макс сходил в каюту за куртками и пледом. Зажег опознавательные фонари. Налил себе еще виски, немного добавил мне.
Ты действительно всего достиг, Максимилиан Ландвер! Тебе было много отпущено. Ведь ты же из страны чудес своей Алисы. Ты и есть то самое чудо, каким ее одарили за все испытанные ею страдания.
Тихая и спокойная река плавно покачивала нас, как нежная заботливая мать качает в колыбельке уходящего ко сну младенца. И как перед сном вспоминаются события минувшего дня, так и перед моими глазами проплыли картины моего утреннего желания вот этого самого мужчины, сидящего рядом со мной, мое реальное путешествие в любимую книжную историю, строгая красота «Пемберли», а теперь жизнь самого Макса и его родителей. День был такой большой и насыщенный разными переживаниями, что расставаться с ним не хотелось. У моего спутника, наверное, были такие же ощущения.
– А теперь ты расскажи мне о себе, -- попросил он.
– В моей жизни не было ничего особенного: школа, институт, работа, потом семья.
Лучше бы я не произносила этого слова. Семья! Где она? Вот чего мне недостает! Семьи и ... любви. Правда, мне не хватало любви и тогда, когда эта самая семья у меня была. А ведь все начиналось так красиво!
И мне захотелось говорить об этом, неважно с кем, главное, чтобы меня слушали.
– Ты знаешь, в моей жизни все было относительно просто и легко. Как у всех. Кроме одного – я долго не могла выйти замуж. Наверное, это глупо. Ты мне рассказывал о страшных вещах, о том, что пришлось пережить твоим близким. О Самоэле, который определил твою судьбу. А я о своем, о девичьем. Но это так. Мне было уже тридцать, а личная жизнь все не складывалась. Все подруги повыходили замуж, уже по ребенку, а то и по второму родили. А я одна. Даже мать уговаривала родить, все равно от кого. Но я знала, что если рожу без мужа, поставлю на себе крест. Мой последний роман окончился драмой: мужчина, узнав о беременности, меня бросил. А я так и не решилась стать матерью-одиночкой. Настроение было отвратительное. Все как-то сразу опостылело. И родной завод с его проходной, и работяги с их грубыми шутками и пьяными мордами, и тупые начальники. И тут вдруг, о чудо! Звонит мне бывший руководитель моего дипломного проекта. «Катерина Михайловна! А не хотите ли бы вы нас осчастливить и поступить в заочную аспирантуру? Вы производственник, вам все дороги, как известно, открыты. Тут и темка подходящая вырисовывается. Приезжайте завтра к часам одиннадцати на кафедру, поговорим». Макс, мне сложно тебе объяснить, почему его выбор пал на меня, тем более что речь не об этом…
– А о чем? Ты вышла замуж за этого профессора?
– Нет. Это было бы слишком просто. Но этот звонок был звонком судьбы. На следующий день я отпросилась на работе и покатила в свою родную «альма-матер». Знаешь, я на самом деле люблю учиться.
– Я это заметил, ты очень быстро взяла язык.
– Мы все подробно обговорили. Мое богатое женское воображение сразу нарисовало передо мной самые радужные перспективы. Короче, из института я выпорхнула на крыльях надежды хоть что-то изменить в своей жизни. На работу возвращаться не хотелось, и я решила поехать на квартиру, которую мне оставила бабушка. Я всегда туда ездила, когда хотела побыть одной (а может быть, и вдвоем, но тебе об этом знать не следует). Я в то время жила с родителями на одном конце Москвы, а бабушкина квартира была совершенно в противоположном. Кстати, если бы не она, эта самая квартира, ты бы меня вряд ли нашел. Макс, ты хоть представляешь себе, что такое Москва? А что такое московское метро? И хоть вас, лондонцев, этим не удивишь, но метро в Москве красивее.
– Поэтому ты так не любишь ездить в лондонском?
– Макс, ты часто знакомился с девушками в метро?
Он не ожидал такого вопроса и растерянно покачал головой:
– Пожалуй, никогда.
– Я тоже с молодыми людьми там не знакомилась. Мне нужно было сделать пересадку в центре, не буду тебе забивать голову названиями. Я встаю на ступеньку эскалатора, чтобы спуститься вниз, как тут же меня обгоняет парень, встает на ступеньку ниже, оборачивается и смотрит назад, через мое плечо, как бы мимо меня. То ли знакомого увидел, то ли еще что-то. А потом переводит взгляд на меня, и я вижу, как его обыкновенные глаза становятся огромными-огромными, синими-синими. Я тогда впервые поняла, что значит «утонуть в море глаз». И все это в какие-то секунды! Когда эскалатор закончился, он легко подхватил меня с самым банальным вопросом «девушка, а куда вы спешите?» Но я уже никуда не спешила, я знала, что мои скитания в одиночестве закончены.
– Ты вышла за него замуж?
– Ты знаешь, что такое судьба?
– Представляю.
– Нет, я неправильно выразилась. Все мы проживаем свою судьбу. Все мы творцы своей судьбы. А вот так, чтобы она сама вмешалась, без каких-либо усилий с твоей стороны? Я же не просто тебя спросила, знакомился ли ты кем-нибудь в метро. Я пользовалась этим видом транспорта миллионы раз до этого и после, но никогда со мной больше такого не повторялось. Поверь, и с моими знакомыми тоже. Каждый спешит в своем направлении, едет своим маршрутом. Если тебя кто-то и разглядывает, то этим дело, как правило, и заканчивается.
– Ты рассказываешь об этом с большим воодушевлением.
– Я люблю об этом вспоминать. Потому что для меня эта встреча была чудом. Нас свели не общие знакомые, учеба, не общие интересы или увлечения, а сама судьба. Я же ведь тебе говорила, что должна была быть на работе, «пахать» до шести вечера, как обычно. И Павел в тот день тоже должен был работать, но друг попросил его поменяться сменами, поэтому он оказался днем в центре города: ездил отоваривать талоны. Мы тогда по талонам жили. Потом я тысячи раз прокручивала в голове все нюансы этой встречи и поняла, что для того, чтобы я встретилась именно с ним, мне перекрывали все возможности быть с кем-то другим.
– Почему ты так решила?
– Потому что, мы жили, как выяснилось позже, в десяти минутах ходьбы друг от друга, каждый день ходили к одной станции метро, по одним магазинам. Наши пути должны были обязательно пересечься, но что-то не складывалось. И тогда судьба сделала красивый жест, о котором до сих пор вспоминаешь как о чуде. Мы познакомились не в своем микрорайончике, в очереди за колбасой, а в центре Москвы. И потом, пойми, я жила в довольно замкнутом пространстве, у меня не было большого круга знакомств. Работала инженером-экономистом на заводе, даже не в каком-нибудь завалящем НИИ, где из пары-тройки интеллектуалов можно было бы себе кого-то найти. Я не очень утомила тебя своими бабскими переживаниями?
– Нет, наоборот, мне интересно.
– Тебе, выпускнику Оксфорда, члену всевозможных привилегированных клубов, светскому человеку, интересно мое совковое прошлое?
– Тебе ведь хочется говорить об этом, а мне хочется слушать.
– Спасибо. Мне действительно, хочется об этом говорить. Мы вместе вышли на Таганке, спустились к Москве-реке и поплыли на речном трамвайчике до конечной. Болтали, целовались. А потом... – Было уже темно, и я плохо видела лицо Макса в слабом свете фонаря, просто почувствовала, как он напрягся. Мне стало смешно, потому что произошло совсем не то, о чем он подумал. – … Потом он мне задал вопрос, повергший меня сначала в замешательство, а потом, наверное, повлиявший на многое в наших отношениях. Он спросил меня: «А какой ты национальности?». Если честно, я от антисемитизма никогда не страдала. Волкова Екатерина Михайловна, по паспорту русская. Не рассказывать же всем, что мой папа из крещеных евреев, каким-то образом изменивших не только фамилию, но и национальность. Но, как у нас правильно говорят, «бьют не по паспорту, а по морде». И хотя откровенного обострения дружбы народов еще не наблюдалось, попадать под раздачу не хотелось.
-- Неужели, доходило до физического применения силы?!
-- Тогда еще нет. Но во внешности заметны, конечно, специфические черты. Работяги на заводе, те, не стесняясь, спрашивали о моей национальности, но ведь на то они и работяги. Обычно я в таких случаях отвечала, что одна из моих бабушек – грузинская княжна, что, дескать, и сказалось на внешности.
– Кэтрин, ты же светлая, почти блондинка.
– Макс, мне придется открыть тебе свою самую страшную тайну – я крашусь. А по-настоящему я брюнетка. Так вот, смотрю я на этого парня и думаю: «Вот влипла. Симпатичный, светло русый, голубые глаза, пшеничные усы. Только что такие милые слова говорил. И антисемит!». Ты же понимаешь, просто так таких вопросов не задают. Ну, что делать? Думаю, сейчас врежу по морде и до свидания. И уже развернулась, чтобы поудобнее бить было, а он мне так спокойно говорит: «А я такой же». Что значит «такой же»? Национальности, отвечает. Я ему не поверила, пока паспорт не показал.
– Ты влюбилась в него?
– Я же тебе говорила, что это судьба. А в судьбу не влюбляются, ее принимают. Весь следующий день прошел в ожидании его звонка. Я не переживала, не волновалась, что его все нет, мне было интересно. Он позвонил только в половине одиннадцатого вечера из автомата у метро: «Катя, выйди. Я через десять минут буду у тебя». Мать на меня набросилась: «Ты что, с ума сошла? Так поздно. Ты его совсем не знаешь!» Выхожу, сидит на лавочке. Подхожу к нему, а он очень хорошо поддатый, то бишь выпивший. Ну, думаю, что еще можно ожидать от мастера автобусного парка? Хотела развернуться и уйти. Только ведь от судьбы не уйдешь. Он взял меня за руку, усадил рядом с собой и жалобно так говорит: «Прости. Я знаю, что нельзя было к тебе таким приходить. Но не смог, так мне хотелось тебя увидеть. Приятель день рождения отмечал, ну и поддали». Часто поддаешь, спрашиваю. Хотя сама знаю, что нет. Я же его вчера нормальным видела, без каких-либо признаков частого употребления. А как выглядят пьющие мужики, я не понаслышке знала, на заводе ведь работала.
– Почему ты замолчала?
– Потому что дальше я услышала то, что мечтает услышать каждая женщина. «Катя, у меня так первый раз в жизни, чтобы встретил девушку и понял, что теперь не могу без нее. Выходи за меня замуж». Когда я с ним поближе познакомилась, поняла, что он не лукавил, когда говорил мне эти слова. К моменту нашей встречи он лет десять жил один. Его мать умерла, когда ему было шестнадцать, а отец лет через пять после этого женился и ушел к новой жене. Конечно, у него были девушки, женщины. Но никогда не было желания жить с кем-то, а тем более жениться.
– Ты была счастлива?
– Старалась. Это я сейчас понимаю, что судьба зачастую сталкивает людей не для безоблачного счастья.
– А для чего?
– Для кропотливой работы над собой, чтобы многое понять, переоценить, а может быть, открыть в себе что-то новое.
– Ты поняла? Открыла?
– Да, я же умная. Но не сразу. А в начале было очень трудно, особенно первые года три. Мы тяжело притирались друг к другу.
– Это как?
– Очень часто ссорились. По мнению Павла, я была наивным, ничего не понимающим в этой жизни человеком. Что бы я ни делала, с его точки зрения я делала не так. При этом он никогда не оскорблял меня, не повышал голос. Но по любому поводу я слышала многословные нескончаемые замечания и нотации. Каждый вечер заканчивался моими слезами. Я не понимала, как человек, который меня любит, и которого люблю я, может так надо мной издеваться. По-другому я не могла расценить его отношение ко мне. Несколько раз хотела уйти. Но как представляла, что опять останусь одна, да еще с ребенком, такой вариант отметался. С другой стороны, он не был пьющим, не курил, за другими бабами не волочился. Ну, зануда, ну так что же теперь делать? Сначала решила терпеть. Но я не из тех, кто может долго копить в себе обиду. И плакать от бессилия в подушку мне больше не хотелось. Я стала давать отпор.
– А это как?
– Это очень страшно! Я стала огрызаться, и очень больно. Потом, многое переоценив, поняла, что он, с одной стороны, самоутверждался в семье за мой счет. С другой, стремился сделать из меня свой идеал. А тогда я заняла простую позицию: в любом месте, где бы мне ни делались замечания, я устраивала скандалы. Дома, на улице, в магазине, в гостях, правда, потом мы в эти гости больше не ходили. Каждый раз после такой сцены я спрашивала у него: «Тебе нравиться жить так? Если нет, меняй свое отношение ко мне». Особенно было трудно втолковать, что семья держится на женщине, и если плохо ей, то плохо всем. Наконец, года через три, то ли понимание какое-то пришло, то ли условный рефлекс выработался, но мы научились жить вместе.
– А как твоя карьера?
– Никак. Мы поженились через два месяца после знакомства, а еще через девять родился сын. Ни о какой аспирантуре речи уже не шло. Да и в стране нашей наступали совсем другие времена. Тебе вряд ли знакомы такие понятия: «перестройка», «ускорение». Ты всю жизнь жил при одном строе, без каких-либо потрясений. А мы на собственной шкуре всего попробовали понемногу – и уличной романтики, и горького разочарования в своих кумирах, и бандитского беспредела, и государственного.
– Тебя это тоже коснулось?
– В полной мере. Хотя вначале было совсем неплохо. Павел по образованию инженер-автомеханик, или что-то в этом роде, я всегда путаюсь в терминах. Работал мастером в автобусном парке. В подчинении работяги, как правило, алкоголики. Без стакана ничего делать не хотят, а как выпьют – не могут. А автобусы на линию выходить должны исправно. С кого начальство спрашивает? Естественно, с мастера. Ну, и приходилось ему и вкалывать за других, и отвечать за все. Уставал от этого страшно. А когда в стране началась перестройка, и нам, советским гражданам, разрешили иметь свой частный бизнес, Павел, не долго думая, поставил крест на своей карьере автомеханика. Он стал заниматься распродажами. Чего? Всякого китайского дерьма. Макс, ты можешь представить себя проживающим в таком месте, где в магазинах ничего нет, кроме пустых полок и толстых ленивых продавщиц? А мы так жили. Поэтому русский бизнес в своей массе начался с распродаж: где-то чего-то купить, чтобы потом это где-то выгодно продать. Павел с приятелем нашли оптовиков китайских товаров. У приятеля были деньги, и они начали это барахло закупать и ездить по предприятиям с распродажами. Работа была хоть и нервной, но прибыльной: за день он зарабатывал столько, сколько за месяц в своем парке. И так продолжалось до тех пор, пока он не встретился с Мишаней. К тому же распродажи уже стали отходить в прошлое, так как пооткрывалось огромное количество магазинов, наполненных точно таким же барахлом. Павел с Мишаней были знакомы с детства, жили в одном дворе, были в одной компании, хотя Павел младше Мишки на три года. Но потом жизнь развела их в разные стороны, как это часто бывает. Миша стал ювелиром, и очень даже хорошим. Когда начались перестроечные времена, открыл свою мастерскую. И дела у него пошли совсем неплохо. В то время, когда они встретились, Мишаня искал компаньона для расширения бизнеса. Но никого из ювелиров брать не хотел, боялся, что могут или обмануть или отнять бизнес. И тут ему Бог послал Павла. Надо сказать, что у моего мужа при всех его недостатках, есть масса и замечательных достоинств. Первое – он умеет дружить и, второе, он до щепетильности честен и надежен. Павлу идея заняться ювелирным делом понравилась. Возник вопрос: где взять деньги? И он решил рискнуть: продать свою 2-х комнатную квартиру, благо тогда приватизация шла полным ходом, и цены на недвижимость росли космическими темпами.
– А чем занималась ты?
– У меня был маленький ребенок, и я была жена при муже. Времена тогда были страшные, а для кого-то страшно интересные. В общем, эпоха накопления первичного капитала. Вот тем, у кого этот капитал накопился, хотелось его, с одной стороны, по возможности умножить, а с другой – потратить. А Миша с Павлом могли предоставить, и то и другое. Хочешь – вложи к ним деньги под хороший процент, а хочешь – купи что-нибудь для себя, жены, любовницы. Появились хорошие связи, стали приходить богатые люди, желающие без огласки, по-тихому вложить свои денежки, хорошенечко их отбелит, да еще и процентик получить. Тогда в полный рост шло строительство финансовых пирамид. Макс, я надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю? Люди из воздуха делали деньги. Народ, желая обогатиться, если не на раз, то на счет «два», давился в очередях, чтобы отдать свои кровные. Умные понимали, что рано или поздно весь этот мыльный пузырь лопнет. Поэтому вариант, который предлагали Миша с Павлом, многих устраивал, так как у ребят каждый рубль подкреплялся золотом и бриллиантами.
– Тогда что же случилось? Почему вдруг крах и такой огромный долг?
Ну, как объяснить человеку, для которого самым большим потрясением было смена одного одеколона другим, что есть такая страна, с совершенно необъяснимой логикой... Да что я, в самом деле? Ведь все уже сказано до меня, и про ум и про общий аршин, которым как ни старайся мерить, результат не сойдется с ответом. Наверное, потому что любит она нас очень сильно, родина наша, вот и трахает. Фу, как грубо, Катерина Михайловна! Да уж, это только Федор Иванович мог так легко и изящно: «Умом Россию не понять…»
– Причин много. Первая – дефолт 18 августа 98-го года. Может быть, ты слышал, что было у нас такое «стихийное бедствие»? Вторая – тот самый беспредел, о каком я говорила. А третья – судьба. Ведь кто-то это иностранное слово только по телевизору услышал или в газете прочитал, а мы в самый эпицентр попали. Если бы ты знал, как больно и обидно терять все. Как иногда бывает страшно...
Нет, нет. Я же хотела не про это. Это Павлу и Мишане было больно и страшно, а я отделалась только испугом.
– До сих пор не знаю, правильно ли он объявлен или нет, но что он был кому-то выгоден, это очевидно. Государство начало этот беспредел, остальные продолжили, и название красивое придумали: «сбой банковской системы». Макс, ты, наверное, даже в страшном сне не можешь представить себе такую ситуацию – сразу все банки Великобритании, через которые ты проводишь свои деловые операции, объявляют: «Уважаемые господа! Мы ничего про ваши деньги не знаем. В стране дефолт, а у нас сбой!». И все! Концов не найдешь.
– Кэтрин, но ведь ты сама говорила, что было покрытие.
– Было. Но, как оказалось, не всего. Я же тебе толкую, был сбой банковской системы. Нас попросту обворовали.
– Не понимаю. Объясни.
– Хорошо, попробую. Допустим, ты кому-то официально перевел энную сумму через банк за приобретенный товар, но так как произошел сбой, банк этих денег получателю не отдал. И этот получатель говорит не банку, а тебе: «Ничего не знаю. Никаких денег я не получил, следовательно, ты мне должен». А тот, кто должен тебе за твою работу, бьет себя в грудь: «Дорогой, я все перевел через банк. Все претензии к нему». И в итоге получается, что ты должен всем, а со своих должников ничего получить не можешь. Я уж не говорю о потерях при падении рубля.
– Подожди, но ведь есть официальные документы, есть суды.
– Конечно, Россия – демократическое государство, у нас есть суды. Но у нас есть и бандиты. Я же тебе говорила, что кредиторами были состоятельные люди. Им проще бандитов нанять, чем идти разбираться через суд. Зачастую они сами этими бандитами и были. Макс, не буду тебе забивать голову такими понятиями, как «крыша», «стрелка», «разборка». Тебе это ни к чему, хотя смысл, я думаю, ясен.
– Вы с этим столкнулись?
– Еще как. Ведь Павлу и Мишане пришлось «отвечать за базар».
– Если я правильно понял, за свои обещания. Но как же банки? Вы вернули свои вклады?
– Спустя довольно продолжительное время что-то получили, но это были крохи по сравнению с тем, что потеряли. А тогда пришлось отдать все, что имели. Сначала все, что было в бизнесе: готовые изделия, полуфабрикаты, чистое золото, серебро и, конечно, камни. Потом в ход пошло личное имущество: квартиры, машины, сбережения и драгоценности. Но этого, к сожалению, не хватило. Осталось еще три-четыре кредитора, и самый крупный из них – Гранаткин Виталий Николаевич, по прозвищу Граната. Именно с ним тебе пришлось иметь дело.
– Мне показалось, что у него к тебе личный интерес. – Осторожно заметил Макс.
При упоминании об этом удаве, да еще о его личном интересе, который у него обнаружился до такой степени, что меня об этом спрашивает Макс, на душе стало погано-мрачно. Вот так устроен человек, начинает за здравие, а кончает за упокой. Хотела радости, света и любви, а получила боль, ужас и страх.
– Макс, у мужчины, который отдает женщину на растерзание двух десятков здоровенных подонков, не может быть личного интереса к этой женщине. Потому что это – не мужчина. Это – вообще не человек!
– Кэтрин, прости. Я не знал.
Но я уже завелась, планка, что называется, упала. Я развернулась к нему, руками повернула его лицо к себе, чтобы в неверном свете фонаря увидеть его глаза, и спросила:
– А хочешь знать? Хочешь знать, что чувствует женщина, которую сейчас будут насиловать на глазах у сына? Если бы этот гад мог, то и мужа. Просто муж ничего не может увидеть, его уже превратили в кровавое месиво. Скажи мне «да», потому что я не могу больше жить с этим страхом.
Обычно во всех виденных мною фильмах в подобном месте происходит откровенная сцена, где герои сливаются в любовном экстазе. Но я, наверное, уже начала снимать собственное кино, и в моем сценарии героиня еще не избавилась от своих комплексов, а герой посчитал, что не в праве воспользоваться ее минутным нервным срывом. По крайней мере, Макс, выслушав мой рассказ, молча завел яхту, а меня отправил в каюту.