На встрече выпускников, когда начались рассказы о полученных с разными каверзами дипломах и только что приобретенных, но, разумеется, очень крутых знакомствах, оказалось, что этот тупо помалкивающий, идиотски улыбающийся таракан успел выучиться на историка и сидеть замухрышкой в аспирантуре. Ну какой нормальный человек пойдет в аспирантуру? Только этот ублюдочный вундеркиндер.
К тому же наш очкарик успел жениться. Его жена — похожая на тощую кобылу капризная стерва — наверняка вертела его гениталии как хотела, судя по дорогой косметике и туфлям. А от добродушного придурка все так же пахло свежеотглаженной рубашкой, и так же идиотски-идеально топорщились стрелки на брюках. Чем он ее подкупил? Может статьей на тему «Процентное соотношение белого и оранжевого цветов в погребальных одеждах древних пердусов», принесшей ему известность среди одного профессора и двух секретарш?
Его дурацкие очки преследовали меня. Не может быть, чтобы он был прав. Просто не может. Ведь он не человек, он умная вещь — утюг устаревшей модели, полуавтоматическая стиральная машина. Чего он хочет? Хочет ли чего-нибудь? Способен ли вообще чего-нибудь хотеть? Очевидно — нет. Только слепец не заметит, что таким, как он нельзя жить, почему тогда никакой случайный вонючий рыбовоз его не переезжает? Ведь такие, как он - не люди. Они ничто. Умненькое пассивное ничто. И они не могут быть правы.
Не встречаясь с ним, не видя его ежедневно, я все равно не могла избавиться от него. Он был в моих мыслях. Повсюду. Даже во сне. Даже в бреду. И даже подыхая от передоза в заплеванном подвале, я знала, что за кровавым маревом, застилающим глаза прячется его добренькая улыбочка, которая означает только одно: «А я прав!» Нужно исправить ошибку природы. Это необходимо.
Я не отрываясь смотрела в его лицо. Все время, пока это лицо дробили массивные кастеты. Все время - когда он упал, когда захлебнулся кровью, когда выгибался в агонии. Я видела боль и ту же самую идиотски-неуместную жалкую улыбку.
И случилось то, что америкосы и дорогостоящие психологи называют приступом паники. Все вполне объяснимо и лечится. Если нет под рукой «прозака», то глотком водки из горла. Если и не сразу, то после курса лечения — непременно.
И только я знала, что случилось на самом деле. Просто-напросто я поняла, что это не его в свете фар перечеркивают навсегда пунктиры земляных комьев с лопат. Это меня они перечеркивают. Теперь больше не будет меня, нас будет двое — я и этот очкастый заморыш — он станет частью меня. И что бы я ни делала, рано или поздно мне придется признать, что он всегда был прав. Прав своими верными ответами на всех школьных олимпиадах. Своей дурой мамашей, которая так им гордилась. Своей раскаявшейся шлюхой-женой... Всем. И всегда. Потому что теперь кто-то о нем заплачет.
И может быть, вспомнив его, помянут по идиотской традиции тихим незлобивым словом и меня.