Кто-то чужой (Проза)

       За нарушение запретных кордонов полагается суровое наказание, вплоть до смертной казни. Никто не имеет права посягать на целостность чужих территорий, никто не смеет входить туда незваным гостем и нахальным глазом шарить в священных закоулках, выкапывая в них что-то тайное и сокровенное. Это есть ВМЕШАТЕЛЬСТВО. Если же, к примеру, одно государство возьмет на себя миссию повелевать другим государством и станет давать указы и тыкать носом как нашалившего ребенка, то может возникнуть весьма конфликтная ситуация. А при более сложном  вопросе, вероятно даже начало военных действий. Очень много человеческих жизней может сгинуть только лишь из-за чьих-то любопытных и коварных замыслов.
       Но то, что вполне возможно в большом масштабе, возможно и в малом. Отчего, например, кто-то имеет право пересекать границы вашей жизни и бродить преспокойно, рассматривая все попадающееся  и смакуя что-нибудь изысканное и любопытное для интервента?.. Но это еще ладно. Полбеды. Побродил бы да шел себе с Богом домой… Нет, он задержится подольше, зароется поглубже, и начнет чеканить команды: это – так-то, а это – так-то… Он будет сидеть долго и ни за что не уйдет, - это ему по душе! Нужно давать отпор нарушителям, гнать их с глаз долой и не подпускать к священным территориям… А если они нахальны и не понимают слов, что же тогда?!. Тогда все средства хороши, тогда к черту дипломатию и улыбчивость, точите мечи и                            
                     о б ъ я в л я й т е       в о й н у !..
       Начало этой истории исходит к тем светлым временам, когда еще молодость брызжет свежим потоком из крепкого тела, когда солнце еще высоко в небе и ничто не предвещает ненастной погоды завтра, когда дышится легко и азартно, и мысли светлы… В общем,  все было славно и хорошо. Я только женился, выпустил первый сборник стихов. Мне легко писалось и мечталось. Я  жил светлыми надеждами. Виделся мне маленький домик где-нибудь в глуши, где никто не сможет потревожить нежданным визитом, где лишь тишина за окнами плещется в глубоком колодце ночи и луна в небе мудрым глазом задумчиво смотрит… Это была идиллия поэтического ума, желанная цель, к которой я рвался и о которой мечтал…
       Однажды собрались мы в кругу друзей, - молодых и брызжущих энергией талантов, - пили вино и шампанское, слушали музыку и много болтали о литературе, о ценностях жизни, и о всяком таком прочем. Что-то нас сближало. Казалось, за спиной прорезались крылышки, и вот взлетишь через минуту высоко-высоко, начнешь порхать под шатром небес, беззаботно поглядывая вниз, на суетящихся и озабоченных… Не помню, как разговор перешел на определенную ступень, но в итоге заговорили о Злом Роке в жизни талантливых людей, о том, что рано или поздно вторгается в их жизнь и   круто меняет, чаще всего не в лучшую сторону.
       - В жизни у каждого гения был свой черный человек, - сказал кто-то. - Вспомнить хотя бы Моцарта и его «Реквием»… Черный человек его погубил. Но в то же время помог создать великолепную вещь, что немаловажно…
       - Зовите их как угодно: черный человек, серый человек, незнакомец… Они, конечно, приходят , с ними приходит и что-то новое, скрытое в сознании, - ответил еще кто-то, - но вот вопрос: кто они, эти люди? Враги? Друзья?.. Что им нужно? Какова их цель?..
       - Скорее всего, что добрых побуждений у них нет, - раздался еще чей-то голос. - Это Фатум. Черный человек приходит в положенный час и забирает с собой то, что ему требуется: веру, любовь, славу, рассудок, а может  и жизнь… Когда-нибудь к каждому придет такой гость, и надо быть готовым к его визиту…
       - Моцарту было легче, - он успел создать «Реквием»… Я бы не сумел после такого выдавить из себя ни капли…
       - Это все пустяки. Только так кажется… Никаких черных человеков не существует, они выдуманы горячими воображалами, и если разобраться основательно, то ничего подобного вовсе не было… Я не верю во все это, и каждый здравый человек может подтвердить мои слова.
       - Нет, нет!.. Существует Судьба, она неизменима, и все предначертанное сбывается!
       - Вы чересчур вспыльчивы, друг мой, но хочу заверить в обратном : мы сами хозяева своих судеб… Мы сами выбираем дорогу, по которой идем… Я бы не советовал вам излишне углубляться в подобные темы, это чревато последствиями. И не нужно быть фаталистом, любая зацикленность может привести к безысходности, погубить окончательно... Живите полноценно и не думайте ни о каких там духах и ангелах, черных тенях за спиной, - в конце концов сойдете с ума и закончите трагически...
       Я сидел в стороне и с интересом слушал разгоревшийся спор. По мере углубления в тему, присутствующие горячились, что-то доказывали и пытались оспаривать чуть ли не с пеной у рта. Я  же молчал, потому что ничего не мог сказать определенно. Мне были в диковинку упоминания о каких-то черных незнакомцах и им подобным. Это казалось какой-то интересной сказочкой, поверить в которую трудно. Я просто молчал, пил вино и наблюдал за спорщиками, надеясь, что вскоре они переменят тему и заговорят о чем-нибудь более интересном.
       Но наступил вечер, и он не принес разрешения вопроса. Вскоре мы разошлись, по дороге страсти кипели не угасая, даже прощаясь, кто-то с кем-то крупно повздорил, так и не раскопав истины.
       Дома я пил горячий чай, вспоминал шумную беседу. Безусловно, я был далек от подобных тем, визиты таинственных незнакомцев казались надуманными, но в то же время чрезвычайно интересными. Помнится, я даже пытался сочинить небольшое стихотворение на эту тему, просидел почти до полуночи, но так и не сумел родить ничего толкового. И я махнул на все рукой.
       Ах, молодость!.. Наивность, почти детская уверенность в правоте, кипящая внутри страсть, что неумолимо толкает к каким-то грезящимся вдали горизонтам, далекий свет перспектив, звездные заливы, где удивительно хорошо и приятно, любовь, горячие поцелуи и вера во что-то якобы еще существующее!.. Теперь, за пологом лет, все кажется таким ископаемым и почти забытым, и нет сил оживить дремлющие внутри надежды, нет больше того зудящего желания, и жизнь давит своим крылом к земле, рифмы уже не так резво врываются в голову, не бьют ошалевшими конями уставший и болезненный мозг… Все уже не так. Годы меняют человека, забирают с собой его лучшие помыслы, гасят азарт; ты уже не рвешься куда-то очарованный, а лишь молча глядишь в окно и ВСПОМИНАЕШЬ… Вспоминаешь время своего горения, - Человек-Пожарная Машина. И залив струей лени клокочущий огонь желаний, спокойно отдыхаешь в кресле с теплым пледом на ногах у камина…  Таков наш удел. Такова жизнь. Горите, пока есть хворост чувств, пока есть желание…  Ах, молодость!
       И время потекло в своей размеренной неторопливости, в извечном привычном русле: я писал, время от времени печатал в журналах и альманахах подборки стихов, потом долго и упорно мотался по издательствам, выбивая свою книгу, и в конце концов это получилось, но я измотался до предела, нервы стали шалить; иногда я срывался совсем некстати и орал на всех, кто был в этот момент поблизости. После непродолжительной поездки в Крым на лечение, после ослепительных пейзажей морских, после яркого и горячего солнца, шумного пансионата и всевозможных фруктовых деликатесов, я окреп, - словом, после отдыха я возвратился более-менее в норме, горячечность слегка спала, но мечта уединения от шума и гама городских улиц взяла свое, стала острее.  Я ложился и вставал, только и думая о небольшом милом домике где-то в глуши, о вечной тишине и покое, где удивительно думается и пишется…  Об этом было приятно думать, но еще более приятно было бы иметь такой дом. И я решил все силы приложить к осуществлению своего плана.
       Первым делом я бросился искать участок земли, который больше всего бы подходил к моим замыслам. Я объехал множество тихих и скромных деревушек, селений, настолько глухих, что визит районного автобуса был там великой роскошью. Во многих местах я видел то, о чем грезил бессонными ночами, что почти соответствовало планам, но все же чего-то не хватало, и по чисто человеческим масштабам хотелось большего. Затесав в память несколько особо приглянувшихся мест, я по-прежнему рыскал в поисках земли обетованной.  И счастье мне улыбнулось. Улыбнулось в тот момент, когда я, почти обессилевший, остановился на каком-то там малоприметном участочке, и именно тогда один знакомый почти случайно проговорился, что его сосед продает свои дачные земли и ищет покупателя. О, я отличный покупатель! Было бы только то, о чем я грезил и чего добивался!.. И лишь я увидел и ступил на жутко заброшенный и неухоженный участок, сердце бешено заклокотало в груди: вот оно, вот то, что виделось во сне! Все вокруг было действительно неухоженным и почти забытым, повсюду густые заросли разросшейся малины; сад тоже забыл ласковую человеческую руку и хозяйские тропы поросли крапивой.… Но это была моя мечта. Большой участок, сад, а за покосившимся забором – тихое озерцо с камышами, уходящее за поворотом в заросли плакучей ивы; правее – дремучий сосновый лес, которому не видно конца; с другой же стороны – поле, над которым каждое утро поднимается румяное солнце… Словом, сказка. И ерунда, что дома практически нет, а кривобокий согнувшийся доходяга вряд ли простоит еще пару лет, - это мелочи. Дом я построю свой, совершенно непохожий ни на какие другие, в нем моя душа отдохнет от мирских забот и встрепенется с новой силой, нужно лишь время.
       Моя новая страсть вытягивала из меня немало сил и денег. Все свои сбережения я пустил в ход, я опустошил семейную казну, невзирая на бесконечную воркотню супруги о том, что я чересчур много времени провожу вне дома, что почти забыл её и дочь и совершенно не уделяю семье внимания; я все же был тверд в своей позиции.  Милый домик почти каждую ночь являлся во сне, я бродил по лесу и рыбачил на озере, - я снова начал жить, как и должен был жить по своему разумению. Я развалил старую хибару, закупил кирпич и дерево, нанял людей для строительства и мотался, разрываясь на части, от города к участку, и торопил ни в чем не повинных и слегка, как мне казалось, ленивых строителей. Я влез в долги по уши, но как их вернуть, даже не предполагал. Единственное, что я мог сделать, - договориться о новой книге и таким образом вернуть все сполна. Но это оказалось не так уж и просто. Несмотря на то, что я не был новичком в литературе и меня знали, все-таки никто не относил меня в разряд маститых, выдающихся лауреатов, поэтому извинялись и обещали, конечно, помочь, постараться сделать все возможное, но – увы! – не раньше будущего года. А это очень и очень плохо. Грядущие перспективы меня мало устраивали. Что грех таить, мне будущая книга не очень нравилась. В нее я собрал стихи и наброски, которые по какой-то причине забраковал ранее. То есть, отходы производства. Длительное время я бездействовал (в тот период, когда лечился от переутомления, затем когда мотался в поисках своего пристанища), и понятно, что из ничего что-то не получается. Но возвращать долги нужно. Иного выхода их вернуть я не видел. Я сделал сборник и ездил по кабинетам, унизительно заискивая перед чиновниками, учтиво надевавших маску дружелюбия... Они разводили руками и обещали, обещали, обещали… Я  погряз в этих обещаниях, но все оставалось по-прежнему.
       Мало-помалу дом мой рос, но подошла осень, пошли долгие дожди, затем первые заморозки вторглись, и пришлось стройку свернуть до весны. Я был очень огорчен, вся волокита порядком въелась, но делать нечего: покорно стал ждать весеннего солнца, словно медведь, зарывшись в долгую спячку. Чаще стал садиться к письменному столу в надежде возобновить угасший огонек в очаге мысли. Но это было не просто. В отличие от прозаиков, которые легко прерывают и садятся за свою работу в любое время, поэты не могут сочинять силком, -  рифма легка, она порхает, ее нельзя поймать, но нужно  ощутить. А я был вымотан беготней, осязание притупилось, мысль потяжелела до предела… Нет, так дело не пойдет… Не заняться ли прозой, в конце концов?!.  А что? Мысль показалась мне интересной.
       Сейчас не помню, за что тогда уцепился, что придумалось мне в то смутное время, но я стал писать по вечерам, - кажется, какой-то роман. Или повесть. Не важно. Ныне рукопись та утрачена навсегда, и слава Богу. Не думаю, что там было что-то толковое и полезное, скорее какой-то бредовый и гнусный реализм. Жалобы на жизнь, на тоску или что-то в этом духе.… По вечерам включал лампу, зарывался с головой в тишину и с наслаждением предавался работе, не думая ни о достоинствах будущей книги, ни о  недостатках. Для меня был важен сам факт творческих исканий, взлет в небеса фантазии, а не то, что из этого выйдет в конечном счете. В общем, к весне объем рукописи вырос солидно, я долго возился с ней, приводил в порядок, безжалостно выбрасывая все ненужное и тяжеловесное, кроил на свой лад, пока не понял, что занимаюсь полной ерундой. Ничего толкового я не создал, только зря терял время и портил бумагу, корпел до глубокой ночи, а в результате остался ни с чем. Я понял, что никогда никому не покажу написанного, не прочту ни единой строчки… Собрав листы в папку, я забросил ее подальше и стал горестно размышлять о жизни. Печально, очень печально, но я снова остаюсь со своими проблемами и не знаю, как от них избавиться. Мой дом, он зовет, он манит к себе, и я так надеюсь, что в нем я наконец обрету долгожданный покой и вспорхну вслед за музами к небесному чертогу, встрепенусь радостным мотыльком на теплом солнышке…
       Потеплело, лопнул лед на озере, лес стряхнул с себя шапку зимы и ожил. Закопошились на оттаявшей земле ручейки, запетляли между просевшими черными сугробами, и брызнула на солнце зеленая нежная травка; стало веселее. Снова дело пошло на лад, строительство возобновилось, но нехватка денег ощущалась по-прежнему. Я брал взаймы уже у кого ни попадя, - лишь только кто-либо проявлял хоть каплю сочувствия, как тут же я просил небольшой кредит с твердым обещанием вернуть при первой возможности. Да, я злоупотреблял доверием людей, их добротой, но что было делать?!. Не бросать же начатое дело, не сходить же с тропы к заветной мечте на полпути… Даст Бог, как-нибудь выкручусь,  отработаю, и верну всем что положено… Я  даже предполагал продать машину, но не сделал этого только  потому, что иначе не смог бы ездить и выбивать материалы, тут же отвозить на стройку, а через полчаса лететь полным ходом обратно в поисках следующих жизненно важных мелочей… Вот так и вертелся белкой в колесе.
       О всем этом я рассказываю так подробно, чтобы можно было хоть приблизительно представить то состояние, в котором я пребывал. Синхронное вращение в колесе, почти утерянная чувственность, сплошные провалы в снах, и только – движение, скорость, накладные,  достать-привезти, тут же нехватка денег, полуголодное состояние, но впереди – предчувствие маленького чуда, свершение мечты, возвращение в утерянный рай… Ах, как сладко пахнут розы в саду! Ах, как удивительно и легко, как хорошо быть счастливым и вспоминать прошлое, словно кошмарные сны в грозовую ночь!.. В тот период, когда дом строился, я почти не ощущал себя самим собой; копошащаяся и рвущаяся во все стороны оболочка  мало напоминала меня, лишь иногда внутри что-то ныло, как будто просыпаясь, задавленное грузом забот, и заставляло вспоминать о гораздо лучшем, чем суета, - о настоящем призвании  и цели в жизни. Я представлял собранные воедино противоречивые куски, непримиримые друг к другу, и которые спешат перетянуть остальные части в свою сторону. Каждая жаждала победы. Но где же я сам? Неужто потерян, и до конца жизни так и буду метаться, спешить что-то сделать, чтобы в итоге не сделать ничего?.. Нет, так я не хотел. Я ждал более оптимистического финала, а он уже не за горами. Вот и дом почти готов, крыша на месте, остались лишь мелкие внутренние работы, значит, к осени можно въезжать и обживать новое жилище. Скорее бы, а не то я не выдержу и умру однажды посреди дороги, так и не насладившись тишиной и покоем облюбованных мест. Я буду вставать по утрам, работать, пока все спят, затем буду выходить в сад и ухаживать за деревьями; после завтрака можно или порыбачить на озере, подремать в камышах под шуршание ветерка, или пойти в лес на охоту и побродить в дебрях, упоительно вдыхая вековой сладкий воздух , и сосны шумят тихо и печально!.. Прочь всю суету, на помойку ее, к черту! Какое сладкое и нежное слово – покой…
       В сентябре строительство закончилось, все мелочевки были доделаны, и можно было начинать переезд. Я собирался окончательно покинуть город, закрыть городскую квартиру, обосноваться в глуши. И где-то в это время все и началось. Я так долго и тщательно подходил к началу истории, чтобы окончательно расставить по своим местам каждую подробность, каждую даже незначительную на первый взгляд мелочь. То есть, я был вымотанный человек, который все-таки получил то, о чем грезил, который имел за спиной приличные долги и в былое время давно бы почивал в долговой яме или в тюрьме. Но, слава Богу, в наше время законы помягче, да и люди подобрее. Мне верили, я не был похож на шулера, промотавшего состояние в ночных клубах; я не пьянствовал, как другие, - я шел к заветной цели. И вот теперь подошел к ней. Значит, остальное, - брызги, я легко справлюсь со всем, дайте лишь время…
       Совершенно неожиданно в эту трудную пору улыбнулась мне фортуна, осветила улыбкой сумерки и преподнесла подарок. Оказалось, что на каком-то конкурсе мои прежние сочинения одобрили, я стал лауреатом и занял почетное место. Не то второе, не то третье. Но премию я получил, и к тому же был командирован вместе с другими молодыми (точнее, относительно молодыми) писателями, как значилось в вердикте, на остров Мадагаскар. Сие событие меня несказанно окрылило, даже ошарашило. Но было очень приятно.
       Премия пошла на покрытие долгов, но она оказалась мизерной по сравнению с цифрой общего займа. Из поездки я вернулся веселым, готовым к взятию новых высот. Еще там, вдали от дома, в чужих краях, начал записывать впечатления в путевой дневник, и в результате задумал сделать книгу под названием «Звезды Мадагаскара». Впечатлений было хоть отбавляй, они просто кипели во мне, ведь никогда прежде я не выезжал дальше родного города, а писателям, как я понял, это необходимо: перемена мест благотворно влияет на творческий мозг, он словно сбрасывает накипь привычек и оживает по-новому. Несколько недель я только и делал, что проделывал мысленный путь к экваториальным широтам и обратно, торопился сделать как можно больше. Вдобавок задумал историческую драму в стихах «Старый князь», - о последних годах Владимира Святого. Потенциал мой рос день ото дня, и я радовался как мальчишка. Переезд на время был отложен, настолько увлекла меня работа и азарт жег изнутри не переставая.
       Теперь о том, что случилось.
       Работал я подолгу, лишь после обеда выходил на прогулку и бродил неподалеку по окрестным улицам. Гулял час или полтора, возвращался обратно и снова садился за стол, окунался с головой в записки. И вот однажды, вернувшись домой, я почувствовал, что в мое отсутствие в кабинете кто-то побывал. Нет, ничего особенного не случилось, все оставалось на своих местах, но чувство вторжения меня не покидало. Я  не мог понять, что явилось причиной подозрений, но на всякий случай переспросил жену, хотя хорошо знал, что она никогда не входила ко мне, - я ей запрещал, но, по правде говоря, она и сама не выказывала особого желания переступать порог кабинета.  Жена была равнодушна к моим творческим успехам, это казалось ей скучным занятием: она была медиком, медицина представляла для нее большее значение. Пробирки, колбы, стетоскопы, рентгеноскопия, - вот ее увлечения. Это вам не бумажки марать… Скука!  И она подтвердила, что и не думала влезать в мои дела. Я  немного успокоился, предположив, что мне почудилось: такое бывает у излишне мнительных людей. Но что-то внутри зацепилось и осталось, какой-то глубинный червячок прижился и стал рыть потайные ходы, время от времени больно кусая и давая о себе знать.
       Чтобы предотвратить подобное впредь, я врезал в дверь кабинета в новом доме замок. К ноябрю, когда уже первые заморозки по утрам сковывали лужи и тонкие наледи похрустывали в чистом воздухе, я переехал. Сделал это в одиночестве, потому что жена работала и не желала бросать любимого дела, а перспектива жить в глуши ее не увлекала (по ее мнению только последний идиот может бросить город и гнить потихоньку черт знает где).
       Две печи, которые я предусмотрительно спроектировал в противоположных частях дома, горели день и ночь. Я  не жалел сил и кормил их сухими поленьями, благо дерева от строительства осталось вдоволь. Дом впитывал в себя тепло, сырость потихоньку отступала, а я тем временем в перерыве между работой приводил обстановку в порядок: что-то подкрашивал, что-то крепил, что-то переставлял. Я души не чаял в своем любимце, и даже недоделки казались мне милой и увлекательной забавой, за которую брался с охотой и насвистывая.
       По вечерам сидел у печи, где приятно урчал огонь, и впитывал тепло всем своим естеством. Я  работал,  прижавшись к ее горячему телу, а затем ложился спать. Холода подступали все сильнее, а дом был новый, еще мало прогретый, поэтому жизнь моя ограничивалась лишь одной комнатой, где не страшны ни морозы, ни метели. Утром, когда глубокие сугробы окутывали всю округу, когда казалось, что в мире не существует ничего, кроме чистого сахарного снега, и когда все звуки застыли, разбившись о бесчисленные заносы, я выходил во дворик, и вооружившись широкой лопаткой,  азартно прорезал  дорожки вокруг дома, - к воротам и к колодцу.  Эта утренняя забава  казалась мне увлекательной и приятной. Мороз лизал лицо холодным языком, пальцы в перчатках покалывало иголочками, а в груди что-то пело и торжествовало. То было как раз то светлое время, когда все приходится по душе, когда каждая работа, мелочная и скучная на первый взгляд,  милее всего на свете.
       Помимо основной работы, я переводил книгу стихов одного бельгийского автора, выполняя заказ издательства, - словом, трудился полным ходом, желая поскорее сбросить тяжесть долгов и освободить душу от скверных мыслей. Метели мели почти каждую ночь, выехать машиной уже не представлялось возможным без вмешательства снегоочистных машин, я оказался в роли снежного Робинзона, - лишь дымок над трубой доказывал постороннему глазу, что тут теплится жизнь, и что в этих завалах можно свободно продолжать трудиться.  Но то, что посторонних поблизости не было, - это факт. Никто бы не рискнул забираться так далеко и тонуть в глубоких снегах, большинство людей предпочитает городские квартиры со всеми удобствами, городские тротуары, которые по утрам скребут лопатками дворники,  и никакие сугробы не страшны, и твой автомобиль не застрянет где-нибудь в неподходящем месте, где нет ни души и только Божья помощь и молитвы смогут помочь не пасть духом… Города в этом смысле намного приятнее и спокойнее. Но в то же время они чужды, они наполнены безразличием к каждому в них живущему, и однажды упав в многолюдном месте, рискуешь пролежать в одиночестве под равнодушными взглядами прохожих, - можно умереть наедине, и никто о тебе не позаботится. В городах нет природы, не слышно ее легкого сквозного дыхания: только машины, машины, горькие газы, пронзительные гудки, толкотня повсюду и суета бесконечная… В городах легче умирать, но труднее жить. Однажды сделав выбор, уже никогда не сможешь вернуться в кипящую обстановку, в гудящий котел, где вертятся миллионы озабоченных сограждан. Я  пугался мысли вернуться в город, пусть даже и на несколько дней, чтобы сдать рукописи и провести кое-какие деловые беседы. Всего несколько дней, но в них столько кошмара, столько непривычных уже вращений, что и думать не хочется. Я откладывал поездку до весны, когда сдвинется снег, когда набело переписанные бумаги лягут в папку и будут готовы к представлению пред светлые редакторские очи. Вот такие виделись мне тогда пироги…
       Но весна пришла раньше, чем я ожидал, и еще в феврале пошатнулись вековые, казалось, снега, загалдели вороны, и лес стряхнул седую дрему. В несколько дней все изменилось, но было понятно, что ненадолго, что зима напомнит о себе очень скоро и не сдаст позиций просто так, без борьбы. Снег оседал, чернея, горбясь дряхлым  стариком и плача. Ночью морозец хватал оттаявшее за ночь легкой  коркой, звонкая наледь трещала под ногами, но к полудню солнце снова брало верх, звенели ручейки, и я предполагал, что через несколько дней сломается лед на озере и дело повернет к весне. Еще какой-то месяц-второй, и борьба завершится в пользу тепла окончательно.
       Используя такое положение дел, я решил съездить в город. Рукопись я подготовил, завязал тесемки и вздохнул облегченно. Гора с плеч.  Главную задачу я выполнил, теперь дело за малым, и если все-таки получу одобрение редактора, то вскоре в кармане будет аванс, а там уже можно спокойно садиться за главную работу без помех. Из города привезу необходимый запас продуктов на длительное время, чтобы не отвлекаться ни на что и жить в свое удовольствие.
       Рано утром я наскоро перекусил, выпил крепкого чаю и пошел в гараж, где довольно долго прокопошился с остывшим за зиму мотором, и он упорно не желал заводиться, лишь хрипло урчал и тут же подавленно умолкал. Все же я одержал победу, - протяжно взвыв, машина завелась. Я  закрыл двери, сложил  все необходимое в багажник и выехал со двора.
       Дорога была сложной, я с трудом преодолевал просевший от оттепели снег, видно было, что ездили тут нечасто, - я  то и дело вертел руль из стороны в сторону, и эта поездка очень напоминала суровое автородео. С горем пополам добрался до города, тут же взамен снежных заносов попал в обвалы суеты и слегка растерялся на шумных перекрестках, где светофоры там и сям ошалело мигали разноцветными глазами, где отовсюду жали на клаксоны нервные водители и ругались, покручивая пальцами у виска. Я вымотался задолго до того, как попал в издательство и был похож на придавленного зайчонка. Целый день я решал накопившиеся проблемы, целый день носился по городу и только лишь к вечеру попал в семью. Нужно ли говорить, насколько было непривычно переступить порог позабытой квартиры, услышать давно забытые запахи маленького мирка, в котором до недавнего времени я жил и был с ним связан. Этот мир теперь казался мне чужим, он таил в себе что-то нехорошее, злое.
       Мы отвыкли друг от друга, но нам было о чем поговорить, и поэтому остаток вечера провели за столом, где болтали, и по такому случаю открыли бутылку сухого вина, - вино отчего-то казалось вкусным и необходимым. Когда дочь ушла спать, мы с женой еще недолго посидели, пили кофе, я рассказал о своих делах, о жизни в далекой, занесенной снегом глубинке, и о том, как удивительна тишина, как чудесно звенит снег, сброшенный с веток шалуньей-белкой, о том, как здорово у печки греть замерзшие руки и затем тут же, на корточках, у огня, набрасывать карандашом какие-то невнятно пробивающиеся строки. Она, конечно, слушала, кивала, но я понимал, что ей это мало интересно: мир чернильных марателей чужд для строгого разума медика. Ну и что же?!. Молчать тоже было нехорошо, поэтому вели беседу на свой лад. Поговорили.
       Постоянное ощущение пребывания не в своей тарелке не покидало меня на каждом шагу. Когда легли спать и потушили свет, я даже испугался и зажмурил глаза: темнота со всех сторон навалилась и буквально припечатала к кровати. Несколько минут я не мог шевельнуть даже пальцем, но постепенно все встало на свои места, вот только осознание чужеродности оставалось и не давало покоя. И эта комната, и эта кровать, и женщина, лежащая рядом, - все чужое. Словно влез я в чужую постель и оказался в роли проходимца-прелюбодея, но в любую минуту откроют дверь, зажгут свет и застанут меня в этом неловком положении. Сердце разбивало грудь гулкими ударами, казалось, что удары сотрясают темноту и стены звенят в темноте, дрожит судорожно кровать, и сам я трясусь в полу истерическом состоянии.
       Нет, я действительно здесь чужой. И как я смог столько лет жить здесь, изо дня в день возвращаться и еще что-то писать, и так шли годы, многие годы, но куда ушли они?!. Неужели годы растрачены только на то, чтобы осознать их бессмысленность, чтобы понять, что ты был где-то неправ и совершенно напрасно искал суть там, где она не существует?.. Годы шли, но лишь однажды, вернувшись домой, ты понял, что это не ТВОЙ ДОМ, ты здесь не нужен, это лишь путь в странном и пустом лабиринте, где пытаются что-то найти, но натыкаются на бесконечные тупики, на сырые холодные стены, и где умирают, лишившись сил и надежды… Чужой дом, чужая женщина рядом с тобой, а ты не понимаешь еще ничего, ты даришь ей свои ночи, она охотно принимает бесценные подарки и не останавливает чрезмерного водопада чувств, вы живете не зная, что идете не одной дорогой, что дорог две, но они попросту какое-то время бегут параллельно, - где-то вдали расхождение, дороги разбегутся в разные стороны и ничего не остановить, не вернуть назад и не поправить. И ведь не главное, что дороги расходятся, главное, как долго они идут рядом: чем раньше это произойдет, тем лучше. Меньше боли и потерь. Меньше раскаяний, срывов и переживаний. Сделав ошибку один раз, вторично пытаются не повторять. Когда-нибудь должно и повезти, - так устроен мир. Главное, не оказаться чужаком в своем собственном мире, не ужаснуться происходящему и не сделать рокового шага.
       Голова вскружилась от обвала мыслей. Я не знал, что делать: встать, уйти?.. Или же постараться избавиться от всего и путем каких-либо медитаций восстановить пошатнувшееся равновесие? Я  выбрал второе. Тогда я не знал, какой шаг мог стать роковым: побег из собственного дома или попытка спастись, вернуться и настроить расстроенную жизнь на собственный лад. Я любил эту женщину (или мне казалось, что любил, но бросить на произвол судьбы годы совместной жизни просто так, одним махом руки, я не мог), у нас был ребенок, и это тоже моя часть, хотя бы одна настоящая часть в доме, - все это очень и очень непросто. Все спутано паутиной лет, липкими путами событий, - поражений и побед, исканий и возвращений. Я не решился бы отказаться от всего, как бы чужды и противоречивы мы ни были. Будь что будет, не мне решать и ставить на карту.
       За довольно короткое время я был буквально задавлен и сломлен. Никогда прежде я не испытывал подобного, поэтому несложно представить мое жалкое положение в тот миг. Я  решил, что кое-как дождусь утра и уеду поскорей обратно, туда, где мне легче и спокойнее, где я никому ничего не должен , и всяческие проблемы не так остры и безжалостны.
       Утром я бежал без лишних слов и объяснений. Лишь только удалившись на значительное расстояние, почувствовал облегчение, словно что-то сидевшее внутри и медленно подтачивавшее наконец-то покинуло меня. Или утихло, лишившись питательной силы сомнений. Как бы то ни было, я уехал, даже не закончив дел, не позвонив редактору, чтобы предупредить и объясниться о причине исчезновения. Мне не хотелось ни с кем говорить, кого-то видеть, лишь бы как можно скорее вернуться в свою тишину, в край светлого вдохновения.
       Но уже подъезжая к дому, свернув с центральной дороги на глухую проселочную, я вдруг почувствовал, совсем неосознанно  уловил чуткими радарами души чье-то постороннее присутствие. Словно за мной кто-то постоянно наблюдал. Я остановил машину и огляделся. Странно: вокруг ни души, только покосившиеся сугробы со всех сторон, вдали ряды высоких черных тополей, застывших в ожидании теплых дней, вороны, перелетая с ветки на ветку, галдят, и это единственные звуки в хрустящем морозном воздухе. Ни души. Отчего же мне так гадко?.. Неужели это всего лишь отголоски ночного кошмара, печать усталости?.. Скорее домой, там ничего подобного не будет, безусловно… Там я заброшу все тревоги в дальний угол и позабуду поскорее!..
       Машина взвыла и сорвалась с места диким мустангом. Меня сильно швырнуло назад, я засмеялся от восторга и всей душой полетел навстречу несущейся дороге, затерянной в снежном королевстве дороге, которая так редко видит проезжающих и так редко может позабавиться и поиграть, бросившись с размаху под колеса.
       Вот он, мой дом. Мне показалось, что я не был здесь вечность, хотя прошел один день, всего лишь один день, но он стоил долгих столетий. Моя земля, мои бесконечные владения, и воздух здесь легче и чище, он стоит многого. Не понимаю, как я мог раньше обходиться рамками города, этого дантового ада с его многоярусными кругами, с его извергающимся жерлом страстей… Но теперь я далеко, я совершил побег и возвращение невозможно.
       Я взбежал по ступенькам и открыл двери. За сутки моего отсутствия воздух остыл, но все же оставался родным и приятным. Я  глубоко вдохнул слегка сыроватый запах стен, втянул в себя атмосферу покоя и забвения, я хотел сродниться и напрочь забыть обо всем… Но застыл… Что произошло? Нет, что-то было не так…
       Во мне ожило чувство, что я не один. Кто-то еще находился в доме и, естественно, помимо моей воли. ВТОРЖЕНИЕ…
       Я схватил первое, что попалось мне на глаза, - железный прут, - и крепко закрыв дверь, бросился искать чужака, нарушившего заповедные границы. Здесь, на отшибе, где так редко встретишь человека, очень легко стать жертвой чьих-то недобрых замыслов. На свете еще так много злых  людей.
       Обследовав дом, комнату за комнатой, я убедился, что никого, кроме меня, нет, что это, видно, просто усталость сказывается, переутомление нервной системы, и что там еще в том же духе (будь здесь жена, она бы живо выдала кучу всевозможных диагнозов). Неужели я просто ошибался? Нет, мне не хотелось в этом признаваться даже перед собой, потому что пришлось бы убедить себя не в очень приятных вещах: начала прогрессирующей болезни.
       Итак, я убедился, что в доме никого нет. Но не желая отступать, с какой-то нелепой настойчивостью я бросился искать следы ВТОРЖЕНИЯ, чтобы все-таки доказать бушующему в душе сомнению, что я прав, что кто-то чужой входил в мой дом и оставил в нем следы. Это было бы неприятно с одной стороны, но в то же время облегчало тяжесть внутри: я – не псих!.. Чужак был в моем доме!
       И я все-таки нашел несколько подозрительных доказательств. В самых невероятных местах мой зоркий глаз уловил очень неприметные детали, но их хватило для того, чтобы торжественно провозгласить: я – здоров, и в моем жилище кто-то покопался!.. Но вот только что ему было здесь нужно? В этом доме совершенно нет ничего ценного с точки зрения вора, единственная ценность – старый письменный стол, которому  Бог знает сколько лет, и то, что на нем навалено в страшнейшем беспорядке: бумаги, тетради, море записок и листков… Для меня все это важно, но для чужого просто сор, который в конце концов отправляется туда, куда следует – в мусорный ящик. И вторгаться в такой дом – глупость, здесь не найти даже пары сменного белья или носков, я еще не перевозил практически ничего, ведь переезд, насколько помнится, скорее напоминал бегство страждущей души… Я бежал сюда с пустыми карманами и не слишком богатым запасом продовольствия. Но, впрочем, почему я оправдываюсь перед собой, будто это я влез в чужой дом и чего-то упорно не могу понять?!.
       Ночью я ворочался, мне казалось, что вокруг дома кто-то ходит, я будто слышал даже как потрескивает под ногами морозная корка; мне слышалось кряхтение под окном, хрип простуженных легких и едва уловимые вздохи… Я  вскакивал и босиком подбегал, - упираясь лбом в холодное стекло, тщетно всматривался в глубокую темноту, пытаясь выловить в ней хоть что-то похожее на движение, я вслушивался, но слышал тонкие вздохи ветра, носящегося по округе, и очень далеко в поселке выли собаки, пугаясь насевшей до самых краев ночи…  Никого.  Ноги все глубже и глубже погружались в холод, я почти не чувствовал ступней, но не обращал внимания, - снова задался целью заметить незнакомца и дать отпор незваному визитеру, проучить негодяя, чтобы он не смел больше нарушать мой покой...
       Так вот прошло несколько дней. Сплошная погоня за звуками, шорохами, следами чьего-то присутствия. Я  терялся в догадках, но был свято уверен, что рано или поздно одержу победу в битве с чужаком. И раз и навсегда отучу его от ВМЕШАТЕЛЬСТВА в мою жизнь, в мою сокровенную территорию. Я  даже не написал ни строчки, - мог ли я сделать это в тот миг? Я был весь борьба, весь Маленький Форт-Битва-До-Победы, когда истекают кровью, но никогда не опускают знамя перед врагом.
       Но литература сильна, задержать ее естественный ход чрезвычайно сложно, и как всякий творческий человек я вскоре почувствовал магическое влияние, строки побежали сначала вялым, но упорным ручейком, а затем усилились, и если бы я не бросился к столу и вовремя не дал выходу бьющейся внутри силе, то был бы затоплен до краев и низвергнут в могучую пучину… В это время я полностью позабыл о недавних тревогах и подозрениях, для меня уже ничто не существовало. Я  творил. Я  ушел в мир, где полноправно имел какую-то часть владений и где жили мои герои. Немного фантазии, немножко невинной выдумки, и все происходит совершенно так, как я пожелаю…
       И хотя это на какое-то время  вырывало меня из окружающего мира, возвращаться  обратно все же приходилось. Ручеек, бивший изнутри, снова слабел и потихоньку иссякал, пока последние капли высыхали на бумаге. Все…  На этой странице я временно прекращаю действие, приспускаю занавес и даю небольшой антракт. До следующего раза, когда вновь проснется во мне неостановимая сила…
       Снова проклятое чувство присутствия! Бог мой, неужели никогда не закончится гнусная пьеса, где мне отведена столь ненавистная роль? Я не желаю играть в дешевых спектаклях с призраками, с какими-то сумасшедшими погонями неизвестно за кем, не желаю вскакивать по ночам и выжигать ночь взглядом подозрительного дозорного, пытающегося во что бы то ни стало отыскать преступника… Нет, если так будет продолжаться и дальше, я действительно сойду с ума, а когда кто-то приедет, то найдет лишь безумца с горящими глазами, исполняющего роль бдительного пограничника, и закончится моя жизнь может весьма трагично. Мне не раз приходилось читать о подобных случаях. Я этого не хочу, поэтому придется на какое-то время покинуть свой дом, оставить его в одиночестве без света и тепла и уехать в город, в другой дом (но дом ли?), где все не так, где я никому не нужен, но другого выхода нет!.. Заодно завершу все издательские дела, ведь в конце концов я пока без заработка, а это необходимо каждому живущему для решения насущных проблем.
       На следующий день я уехал. На столе на видном месте я оставил листок бумаги так, чтобы он сразу был виден вошедшему. Я оставил его на всякий случай, для успокоения души. Там было написано следующее:
        «ТОМУ, КТО ВРЫВАЕТСЯ  В МОЮ ЖИЗНЬ.
       Если вы испытываете удовольствие, нарушая мой покой и лишая сна, я прошу больше этого не делать. В доме вы не найдете ничего достойного и ценного для вас, всякие же попытки нарушить и пренебречь моей просьбой будут встречены с моей стороны жестоким отпором. Вы не имеете права делать этого!  Убирайтесь туда, откуда пришли».
       Я  написал записку красными чернилами, нарочно обводив каждую букву по несколько раз для четкости и внушительности. Если чужак снова придет, он увидит моментально, и думаю, не посмеет ничего трогать. Это моя территория, в ней нет места посторонним, это кулуары, попросту говоря, закулисная жизнь человека, на которую он имеет право. Я могу делать все, что захочу: могу ежедневно менять все местами, могу проломать стену и так оставить, могу закатить пир со своими знакомыми и притащить пьяных девиц, - имею право! Я строил свой дом именно для этих целей, но не для чужаков! Мне все равно, что скажет кто-либо, но территория моя должна быть священной и недоступной.
       Дела продержали меня в городе дня два или три. Пришлось изрядно помотаться и умолять отсрочить выплаты долгов. То ли я утратил какие-то присущие мне ранее жесты, то ли чувствительно сказалась зимняя робинзонада, но мне казалось, что знакомые смотрят на меня как-то странно, немного отчужденно, да и я сам замечал, как нелегко мне дается простое общение с людьми. Короткие разговоры казались бесконечно долгими, трудными, я едва подыскивал слова для поддержания беседы и очень уставал. Домой приходил разбитым и измотанным вконец. Валился на диван без чувств, но вскоре оживали подлые мыслишки, что сейчас кто-то рыщет в моем одиноком доме и хозяйничает беззастенчиво. Я  стонал и всей душой рвался туда, хотя чувствовал, что сил не хватит, чтобы проделать нелегкий путь, и что я развалюсь на куски где-нибудь на полпути.
       Жена, конечно же, не могла не заметить моего состояния. Она поняла, что физическая усталость это только что-то поверхностное, сиюминутное, и что глубоко внутри скрывается нечто более емкое и страшное, что грызет недра коварными зубами. Она поняла это, но вызвать меня на откровенный разговор было не так просто. Я отмахнулся от назойливой мухи вопросов, казавшейся мне еще более несносной, чем мучившие переживания. Все-таки мы были чужими людьми, как ни верти. Семейный мир рушился на глазах, тонкая цепь, связывавшая нас, перетерлась окончательно до размеров едва видимой нити.
       Таким образом промучился я несколько дней. Едва лишь перевернулась последняя страница делового календаря, как я тут же поспешил оставить городскую суету за спиной и устремился назад, в дебри покоя и сна. Я выжимал из старенького авто сколько мог, он летел по пустынному шоссе, как будто готовился в нужный момент оторваться от земли и взмыть в облака. Я понимал, что не успокоюсь до тех пор, пока не переступлю заветный порог.
       Шоссе…
       Автомобиль…
       И я, вцепившийся в рулевое колесо и выжимающий бешеные скорости…
       На самом подъезде к дому машина забуксовала, попав в ледяную колдобину. Чертыхаясь, я изо всех сил пытался выбраться из проклятой ловушки, но только зря рвал и мучил мотор, - он выл, обиженный и бессильный. И я плюнул, выскочил, и остаток пути пронесся на своих двух, задыхаясь от быстрого бега.
       Как и в прошлый раз, едва открыв дверь, я прислушался. Тишина… Холодный, застоявшийся воздух был нетронут посторонними запахами. Нигде никаких следов, но я снова пошел по дому, внимательно изучая. Я  заглянул в каждый угол и почти успокоился. Кажется, на сей раз чужой не рискнул вторгнуться на мою территорию. Наверное, с него хватило прошлого раза: он увидел, что ценностей нет и приходить сюда так же бесполезно, как в приюты для умалишенных.
       Я вернулся к машине, соорудил несколько вспомогательных устройств и в конце концов вытащил ее, а затем перенес продукты и необходимые вещи и стал готовить ужин. Перекусив и выпив чаю, немного погрелся у раскалившейся печи, чувствуя как подкрадывается тихо истома и неумолимо склеивает глаза. И так трудно противостоять пробирающемуся в тебя сладкому чувству, так неохота стряхивать струящийся дымок сновидений…
       Но нет… Сегодня я еще собирался поработать.
       Я добрался до рабочего стола, принялся разгребать бумаги… и оцепенел. Я застыл, словно пораженный молнией, словно каменный истукан.  И даже не знаю, сколько пребывал в таком состоянии. Все мигом испарилось из головы, там царило полное бессмыслие
       На листке, что я оставлял возможному визитеру и котором почти забыл, чуть пониже моих слов криво и как-то похабно было нацарапано: НЕ ПОРА ЛИ ПИСАТЬ РЕКВИЕМ?
       Не буду с точностью утверждать свой следующий шаг, скорее всего я порвал бумагу на мелкие клочки и швырнул в огонь. Вполне возможно. Я  избавлялся от листка, словно от какого-то страшного вируса, проникшего в мой дом. И этот вирус не исчез, не истлел и не превратился в пепел, в отличие от бумаги, он оставался в силе, моментально проникнув в сознание. Он вошел в меня и неотвратимо начал свое гнусное дело, по крупинкам пожирая здоровые клетки.
       Что же, теперь я точно знал, что кто-то влез в дом, нарушил священные границы в мое отсутствие. Но зачем?.. Чтобы оставить эту дурацкую надпись? И как объяснить смысл написанного, что могла значить столь странная и нелепая фраза?!.
       Тот, кто входил в мой дом, определенно преследовал какую-то цель, он чего-то хотел от меня, иначе зачем весь этот балаганный ажиотаж, записки, - лишь затем, чтобы посмеяться от души над впечатлительным дуралеем?!. Вряд ли. Забираться в глушь и ползти сквозь снега и слякоть ради подобной шутки не придет в голову даже отъявленному выдумщику. Мне очень хотелось найти ответы на мучительные вопросы, но дальше каких-то пустячных и глупых предположений дело не шло. Я чувствовал, как что-то страшное и неизбежное надвигалось на меня, я задыхался в пелене сомнений и тревог. Визит чужака перевернул все с ног на голову, лишил мой мир священной неприкосновенности, а меня поставил на узкую грань существования: по обе стороны лежала бездна и страшно дышала черными пустотами…
       Эта и последующие ночи стали для меня настоящим кошмаром. Я то прислушивался к малейшему шороху снаружи, то  казалось, что я слышу, как вкрадчиво стучат по полу сапоги, и я вскакивал и мчался по дому, выискивая врага и готовый дать самый решительный отпор. Так проходили дни, и понятное дело, что ничего путного они не оставили. Если я и присаживался к столу в надежде отвлечься и поработать, то длилось это недолго, потому что мысли снова настойчиво поворачивали в другую сторону, поиски чужого продолжались с грохотом и шумом, а я потихоньку превращался в какое-то страшное подобие человека.
       Подоспевшая вскорости весна несколько размягчила мое состояние, вдохнула тепла и по-матерински нежно попыталась успокоить ревущую внутри вулканическую массу. Встрепенулся лес, загудел звонкими струнами сосен, загалдели отовсюду птицы и вслед за ними взорвались вздутые почки, выстреливая нежные младенческие язычки, такие маленькие и беззащитные, а земля как-то мигом растормошилась и укрыла черные хмурые лысины мелким ершиком травы. Зима бежала прочь в испуге, и даже холодные ветры, уносящиеся вслед за нею и попутно кусающие всех без разбору, не могли испугать пробудившегося веселого царства…
       Я выходил во двор и долго стоял, подставив лицо солнцу, и наслаждался от того как ласково прыгают и щекочут искристые лучики. Так я отдыхал, и мысли освобождали мою бедную голову, но стоило хоть чуть отвлечься, как все начиналось сызнова. И я уже потихоньку стал бояться собственного дома, проводя больше времени вне его, где-нибудь в саду, или брел в лес и слушал весенние песни, бродил узкими малоприметными тропками. Мне чудилось, что я слышу дыхание каждого дерева: прижавшись ухом к шершавым стволам, ощущал, как струится внутри жизненная сила, как рвется вверх, к каждой веточке, к каждому листочку, наполняя энергией могучее естество.
       Я  бродил до тех пор, пока ужасная мысль не врывалась и не заставляла лететь обратно на полных скоростях. Спотыкаясь и  цепляясь за что попало, я несся домой, - туда, где уже могло произойти ВТОРЖЕНИЕ. Я  напоминал ржавую пулю, непредсказуемую в полете, но смертельную в конечном итоге.
       Всякий раз эта пуля летела в пустоту и разбивалась о глухие темные углы.
       День не отличался ото дня, но иногда острота ослабевала, и тогда я возился в саду, предаваясь блаженству садовника, с нежностью подрезая ветки и удобряя землю.  Я расчистил и навел порядок на каждом клочке, никто не смог бы упрекнуть меня в бесхозяйственности и лени. И когда сад вспыхнул ярким цветом, когда сладкий аромат брызнул отовсюду медовым разнообразием, это было подобно фейерверку в мою честь. Деревья благодарно приветствовали мою любовь и спешили вернуть минуты радости.
       Но раздвоенность оставалась, она росла подобно беспощадной трещине все шире и дальше, и остановить неумолимый рост ее не представлялось возможным. Все то незначительное и малосущественное, что было написано мной за последнее время, несло в себе отпечатки сумбурности, сплошного хаоса. Строки приобрели рвущийся, нечеткий характер, мысль уходила в толщу слов и терялась.
       Однажды я сидел на крыльце и чинил мелкую бытовую утварь. Было раннее лето, щебетали птицы и на легких крыльях парил запах цветущих садов. Хорошо было, спокойно. Чувство хозяина дало во мне буйные всходы, оттого земля ожила и обещала одарить своими плодами. Городская суета казалась не более реальной, чем сказочные миражи, о которых читаешь, но в которые почти не веришь. Я настолько отдалился от прежнего мира, что сама мысль о нем пугала, я внутренне вздрагивал и тут же пытался забыть, отыскать какую-то лазейку в виде крысиного лаза, лишь бы ни в коем случае не возвращаться обратно, в прошлое.
       Не стану утверждать с точностью, что же произошло: услышал ли отдаленный шум, или скорее каким-то внутренним радаром уловил что-то постороннее, вторгшееся в мои владения. Чужой… Я вскочил быстрее кошки, узревшей мышь. Теперь-то ему ни за что не ускользнуть от меня и я рассчитаюсь с ним окончательно, сполна… Ведь это только представить, во что он превратил мою жизнь, вытравил сознание и изуродовал мысль, здоровую, светлую мысль!.. Он поставил меня на край пропасти, пытался столкнуть в нее, но я не так прост, как могло казаться со стороны… Поддаваться не стану, предстоит решающий бой, - там мы и посмотрим, кто чего стоит!
       Я выхватил из колоды топор и тихо, словно хищник на охоте, пошел за дом.  Чуть глубже, в саду, у меня росла клубника, и именно там я заметил быстро передвигающуюся фигуру, старавшуюся не шуметь. Человек то появлялся, то пропадал за широкими разлапистыми ветвями. Я сжал топор покрепче и стал потихоньку подбираться поближе. Дыхание было хриплым, горло судорожно сжималось, жуткая жажда сушила нутро. Язык едва передвигался, - казалось, что огненный напор бьет изо рта и испепеляет все вокруг, я иду, как некий мифический дракон, нелепый монстр, а где-то там, ничего не ведая, бродит моя очередная жертва, жалкая овечка…
       Но там, увы, не овечка. Именно там сейчас хищник, с которым должна произойти схватка, - борьба не на жизнь, а на смерть. Кто-то один уйдет отсюда зализывать раны, а другой навсегда останется на траве, под солнцем, но не увидит этого солнца никогда. Таков итог каждой битвы, и я к этому готовился. Мне было все равно, кто какое место получит, но решить нужно раз и навсегда. Так продолжаться дальше не должно.
       Я подкрался как можно ближе, куст смородины разделял нас лишь в несколько шагов. Я  слышал сопение незнакомца, быстрые кошачьи передвижения… Еще немного, еще чуточку… Нужно приготовиться для важного сокрушительного удара. Чтобы сделать все быстро и моментально.
       Небо над головой было светлым и чистым, ни одно облачко не туманило его пронзительной чистоты, весело улыбалось солнце, словно там, сверху, нет никаких проблем, нет ничего, что может огорчить и заставить печалиться. Нет, для подобной сцены больше бы подошел день дождливый, промозглый, с сырым ветром, тогда бы результат оказался логичным и полным. Ошиблись вы там с погодой, уважаемые…
       Выпрыгнув из засады, я в два счета оказался рядом с чужаком.
Я закричал, словно неандерталец, предок человеческий, настигший свою жертву, и готовый с ней покончить. Все силы пошли в этот громогласный, воинственный крик… Дело сделано! Победил я, именно я, потому что я защищаю свои границы, имею законное право, а все, кто пересекает их, объявляются ВНЕ ЗАКОНА!..
       Но увидел перед собой испуганные мальчишечьи глаза…
       Полные ужаса, страха, они таращились на меня, как на жуткое чудовище, рот судорожно открывался и не мог выдавить ни звука. Мне показалось, что я с лету врезался в невидимую стену, что голова моя ощутила на себе всю несокрушимость и крепость этой стены, свет стал тускнеть и расползаться рваными лоскутами.
       - Дя… дяденька, - одними губами прошептал мальчишка, - не убивайте…я не…хотел…не нарочно…
       Он испуганно косился на топор, который я по-прежнему сжимал в руке, и вдруг из глаз брызнули ручьи, целые потоки…Я оцепенел еще больше. Наверное, все еще оставался по ту сторону охоты, выслеживал чужака и никак не мог перешагнуть обратно и осознать, что тревога была ложной, и что этот пацан не тот, кого я старательно выслеживал и кто нарушал мой покой.
       Он ревел, ползал на корточках, из-за пазухи высыпалась клубника и он мял ее, все пытаясь оправдаться, что-то сказать, он был весь перепачкан ягодным месивом, словно кровью. И именно это вернуло меня на место. Я испугался: не ранил ли его по ошибке?!. Я хотел наклониться к нему, помочь, но мир передо мной круто развернулся, в глазах потемнело, и я рухнул как подкошенный, не успев произнести ни слова.
       Это происшествие оставило во мне ощутимую пробоину. Долгое время был не в своей тарелке, полная апатия охватила меня, я забросил хозяйство и жил по инерции, как автомат. Передо мной постоянно стояли испуганные глаза, белобрысый чубчик, окровавленная рубашка; я ждал, что ко мне вот-вот придут и предъявят обвинение в убийстве мальчишки. Хотя, когда я очнулся, его не было, но раненый он мог доползти домой и рассказать все, что  произошло. А я ведь совсем не хотел его убивать, мне не нужно ничьей крови, я хочу лишь, чтобы меня оставили в покое и дали мирно жить. Но дни шли и никто не приходил, я стал понемногу успокаиваться, хотя полного покоя быть, конечно, не могло. Чужак оставался, он бродил где-то, и до тех пор, пока я не встречусь с ним, пока не накажу за все его нахальство и самодовольство, до тех пор не обрету ни покоя, ни сна. По ночам я стонал, ворочался, липкие кошмары заползали в сознание, превращая ночи в страшные химеры сюрреализма. Я просыпался во тьме, сердце бесилось в груди, но стоило заснуть, и все шло по-прежнему. Приехавшая вскорости жена нашла у меня полный упадок сил, жуткую психастению, и заявила, что я у самого края пропасти.
       Приезд жены подействовал на меня довольно положительно. Хотя в городе я пытался избежать ее общества и мне была неприятна сама мысль быть с ней рядом, в нынешней ситуации получалось наоборот. Отшельничество привело на крайнюю ступень, мне была необходима помощь близкого человека, и видя ее старания и хлопоты, я начал понимать, что ближе ее и дочери у меня никого нет. Она буквально из-под земли приобрела какие-то лекарства, она наладила полноценное питание: не успевал я как следует проголодаться, как вслед за завтраком шел обед, вкусные супы и жаркое, всевозможные салаты и прочее. Моя консервная жизнь растворилась в потоке питательной пищи. Я  почувствовал себя значительно лучше. Что-то светлое и приятное стало проникать в глубины, потесняя кошмары. Снова потянуло к письменному столу, стали оживать мысли. Я  садился и потихоньку, словно с непривычки, возвращался в прежний мир, восстановленный после разрушительного бедствия.
       По вечерам рассказывал дочке какую-нибудь историю, она слушала во все уши, чуть не мурлыча от удовольствия; я понимал, что она истосковалась по мне не меньше, чем я за ней, - было хорошо, уютно. Я даже согласился бы на то, чтобы так было всегда, мне не хотелось думать о том, что когда-нибудь они могут уехать и все закончится. Не хотелось терять восстановленный мир, ведь неизвестно, что будет дальше, что из всего этого получится. Жена вскользь заметила, что уезжать нужно всем вместе, оставлять одного меня она боится, я же со своей стороны поскорее замял разговор: мне не хотелось вспоминать о городе, тем более туда возвращаться. Я просто отодвигал время, руками закрывал глаза, как будто этот страусиный метод мог помочь избежать неприятностей.
       Но важно было то, что я слегка окреп и поправился. Пусть даже останусь один, но все-таки не в том жутком состоянии, как прежде, и это даст мне шанс восстановить силы окончательно и прожить еще одну зиму. В это хотелось верить, ведь я не знал тогда, что кризис не миновал, он  слегка отступил, дал немного места покою лишь затем, чтобы обрушиться впоследствии со всей своей беспощадной силой и растрощить подо мной шаткий мостик. Чужой не мог уйти просто так, ни с чем, он обязательно должен был покорить меня, раздавить, и утащить с собой ос татки моей жизни. Да, именно так обстояло дело.
       Трудно все припомнить с ювелирной точностью, от А до Я.. Просто однажды утром я встал едва рассвело, оделся, взял ружье, и отправился на охоту. Лето кончалось, вянуло, словно оторванный листок, и мне хотелось побродить в тишине, окунуться с головой в диковинные красоты леса, подышать сладким настоем покоя и свободы. Я шел в самые дебри, каждая тропинка была родной и знакомой. Я насвистывал и слышал в ответ звонкие посвистывания птиц, как будто мы вели веселую, непринужденную, только нам понятную беседу. У меня и мысли не было, чтобы подстрелить какого-нибудь зверька, лишить его жизни лишь потому, что мне того хотелось. Каждый имеет право дышать воздухом, каждое сердце имеет право стучать в груди ритмичным молоточком… Я не был кровожадным охотником, я всегда был и оставался поэтом, воспевающим жизнь. Любую, пусть самую незначительную жизнь. И лишь одно существо, постоянно пересекающее мои границы, возбуждало во мне далекие инстинкты. Лишь его одного я бы с превеликим удовольствием уничтожил, разорвал бы в куски и развеял по ветру…
       Чужой…
       Но где гарантия, что в это время, пока я мирно вышагиваю по лесным тропкам и любуюсь красотами, пока дышу отцветающими ароматами и думаю о прекрасном, где гарантия, что в это же время чужой не пробрался в дом, где осталась беззащитной моя семья? И сейчас они в его руках, и он будет вершить свое гнусное дело и насмехаться, предвкушая наслаждение… Сейчас он станет там полным властелином, вершителем судеб, и жизни беззащитных людей целиком в его руках. Он может сделать все, что заблагорассудится. Он рассчитается со мной именно таким образом, и именно так я оказываюсь в глубоком нокауте. Я  поддался на мурлыкающее  убаюкивание уюта, на спокойную размеренность иллюзий и оказался у стены, перед которой стоит строй вышколенных солдат и держит на прицеле мою скромную, отчаянную жизнь. Грянут выстрелы, и все останется позади, по ту сторону существования, и оттого становилось еще горестнее, потому что расквитаться с несправедливостью я уже не мог. Остывающее тело навсегда потеряло какие бы то ни было чувства, безразличие навсегда покорило его. И эта печальная картина возмутила меня до предела: ну уж нет! Кто бы он ни был, этот чужой, подобный номер у него не пройдет!.. Я вернусь и уничтожу его, не стоит праздновать победу раньше времени!.. Это я припечатаю его к стене, и именно его тело останется лежать у стены на добычу воронам…
       Если он только тронул мою семью, хотя бы пальцем, он уже мертв!..
       А что если я сейчас излишне разгорячился, поддавшись безумству воображения, и все совсем не так, как мне представляется?!. Что если нет никакого маньяка и никто не врывался в мой дом с желанием уничтожить беззащитных, а вошел как гость, как друг, и они там сидят и весело болтают, им хорошо и приятно?.. Им хорошо… Он обнимает мою жену за плечи, рассказывая всякие истории, смеется надо мной, наивным дурачком, о том, как он ловко водил меня за нос и учил жизни… Она хохочет, ей приятен этот чужак, от него исходит какая-то неведомая сила, что влечет и покоряет… Они вдвоем, им действительно хорошо, и жена, - моя жена! – сейчас отвечает на его ласки, их губы сжимаются в горячем поцелуе… Ах, изменница! Это же настоящее предательство!..
       Я остановился как вкопанный. В глазах моментально потемнело, словно сонмища туч закрыли небо, обрезав последние лучики серыми телами. Я почувствовал себя последним идиотом, простофилей, совсем не сказочным Иванушкой, а обыкновенным дураком. Действительно, я оказался один, а в моем доме чужой сейчас ведет себя как хозяин, и нет до меня ему дела…
       Чужой входит в твой дом, небрежно листает твои бумаги, ковыряется в твоем белье, выискивая что-то сверхизысканное, тайное; он пьет твое вино, сплевывает на пол, глазеет по углам и соблазняет твою жену… Этот чужой всегда будет приходить к тебе, куда бы ты ни бежал, где бы ты ни скрывался, - он найдет тебя. Найдет и придет, и снова будет рядом… И может быть оттого, что он твоя часть, неразделимая часть, а убежать от себя невозможно. Нет, невозможно. Нужно предпринять что-то более значительное. Сейчас или никогда.
       И я решил.
       Сейчас или никогда…
       Огромными скачками я понесся назад. Дыхание рвалось из горла хрипло и прерывисто, все вокруг сплылось в какой-то фантасмагорический узор, я не замечал практически ничего и несколько раз сильно ударился о низко обвисшие ветви. Назойливые мысли выстреливали в голове с прежней синхронностью: они сейчас там… чужой в моем доме… Я и не подозревал, что ушел так далеко. Обратный путь показался целой вечностью.
       Когда я выскочил из леса и дом был совсем рядом, в какой-то сотне метров, я зацепился за корягу и со всего маху грохнулся оземь. Силы были растрачены на бег, а ведь они нужны мне для борьбы с чужаком. В таком состоянии мне с ним не справиться.
       Несколько минут я лежал, и лишь только уверенность снова вернулась в дрожащее и задыхающееся тело, я вновь вскочил, готовый к бою. Держись, проклятый, теперь-то тебе не убежать от меня!
       Я  переломил ружье, втолкнул два пузатых патрона и взвел курки.
       Внешне все казалось спокойным. Я взлетел на крыльцо, ногой распахнул дверь, полностью настроенный на смертельную схватку. Реактивный моторчик внутри работал на полную мощь. Все нервы напряжены, словно струны. И мысль, адская мысль, жгла и терзала: сейчас, вот сейчас я встречусь с НИМ!..  Одна комната, вторая… Никого.
       И вдруг прямо передо мной возникло испуганное лицо жены. Она шагнула назад, когда холодный ствол вжался ей в грудь.
       - Где ОН?!. – закричал я. – Где?!.  
       Она, конечно же, ничего не понимала. Ей хотелось что-то сказать, но слов не было.  Я еще что-то прокричал, грозился и ругался, затем палец скользнул на курок… Грохнул выстрел, окно разлетелось вдребезги, запах пороха наполнил комнату и жена, словно подкошенная, опустилась на пол.
       Но это меня не остановило.
        Я давно привык ко всяческим трюкам, женским выкрутасам, и побежал дальше, преследуя затаившегося чужого.  Одна из дверей оказалась запертой, тогда я выстрелил прямо в замок, плечом втолкнул дверь внутрь, но и здесь ожидало разочарование. Нигде, нигде в доме его не было. Или он оказался настолько хитер, что ловко обвел меня вокруг пальца и скрылся раньше, чем я предпринял свой штурм, или его вовсе здесь не… Неужели я снова погорячился и стал жертвой иллюзий?.. Этого быть не могло. Он здесь, он где-то здесь, и я отыщу его, я разыщу его укрытие, где бы он ни скрывался…
       Я помчался к выходу, перезаряжая ружье на бегу. Пусть не думает, что победил меня, пусть не торжествует… Я  еще не сказал своего последнего слова.
        Бой принимал решительные обороты. Объявлена война, самая жестокая и кровавая…
       …и лишь глаза, насмерть перепуганные глаза дочери остановили меня…

       Теперь все вспоминается мне, как далекий, кошмарный сон. Я вспоминаю его и поеживаюсь:  я едва не убил двух близких мне людей.  И все из-за какого-то чужака, бредового видения, мифического создания. Все-таки жизнь на отшибе, вдали от людей, дает о себе знать, подселяет в коробочку подлые мысли, и они растут, пускают корни, подрывая благоразумие… Я  не знаю, как там Робинзон не свихнулся за свои двадцать с лишним лет на острове (может быть, он и свихнулся, только автор скрыл этот печальный факт, приукрасив концовку), но, скорее всего, он знал, что никто не нарушит его границ и не потревожит никогда, и в том было его спасение… Но Бог с ним. Мы совершенно разные люди: он рвался в общество, я же совсем наоборот.
       Сейчас я смотрю на мир другими глазами. В душе покойно и уютно. Словно избавился от страшной болезни и можно жить, не думать и не терзать себя понапрасну.
       Недавно врач отметил положительные результаты, долго расспрашивал меня о сновидениях, о самочувствии. Я  сказал все, как есть. Мне нечего скрывать. Теперь все хорошо…
       Только вот один сосед по ночам бормочет и хнычет, но я на него не сержусь. У него болезнь Паркинсона, он и днем сам себе что-то рассказывает бесконечно. Он одинок, я его жалею, и когда жена приносит мне сладости, я угощаю его, а он улыбается и знай бубнит… Вообще-то все соседи у меня – хорошие люди. Для кого-то это обыкновенные психи, олигофрены и шизофреники, а для меня – нормальные парни. Каждый из них несет в себе свой мир, каждый по-своему убежал от окружающей реальности. Их лица запечатаны маской безразличия, но там, под маской, глыбы нераскрытых тайн…
       Ночью я просыпаюсь, сажусь на кровати, прислушиваясь к далеким голосам санитаров. В коридоре неярко горит лампочка. За окном, закованным крепкой решеткой, висит луна, свет ее прозрачен, как кисея. Нет, чужому сюда не пробраться никогда…
       Я достаю из-под подушки блокнот и карандаш. Нежно, с любовью, смотрю на две бесконечно дорогих мне вещи. Никто не знает истины. Никто. Знаю только я… И я никогда не расскажу об этом ни доктору, как бы любезен со мной он ни был, ни жене, ни соседям моим, хотя они ничего и не поймут…
       Никому не скажу.
           Я готовлюсь к самому важному.
       Может быть, к самому главному для меня моменту.
       Просто я знаю истину:
       ПОРА ПИСАТЬ РЕКВИЕМ…

1994-97г.г.
(авторский вариант)

*Издательство "Квадрус" при участии "ГРИГ-пресс"; 2003г.
*регистрация ЧП "Бойко и партнеры"